Коллинз Макс Аллан. Кровавый срок

   — А что бы вы сказали, — спросил прокурор, — если бы капитан Сирз заявил, что видел вас в городе в ночь убийства?
   Кристи, по мере того как подыскивал ответ, все сильнее сжимал поручни трибуны.
   — Я бы сказал, что он серьезно ошибается, и что в будущем ему следует быть более осторожным в своих наблюдениях.
   Эддерли улыбнулся своей широкой белозубой улыбкой; он картинно покачал головой, повернулся к присяжным и, пытаясь произвести на них театральный эффект, обратился к судье:
   — Милорд, это все!
   Эта тактика Эддерли несколько сбила с толку Хиггса, поскольку сначала перекрестный допрос, который он начал в отношении этого сложного свидетеля, шел как-то неуверенно. Так, например, он потратил пять или десять минут на то, чтобы выяснить, каким именно концом полотенца Кристи вытирал лицо сэра Гарри, до тех пор пока Кристи наконец не взорвался:
   — Ради Бога, Хиггс! Ведите себя разумно!
   Однако Хиггс продолжал в том же духе, очевидно, в попытке убедить присяжных в ненадежности памяти свидетеля. Ничего не прояснили и вопросы о том, было ли решение остаться в «Вестбурне» спонтанным. Не оправдались и старания Хиггса подчеркнуть абсурдность утверждения Кристи о том, что запах гари не ощущался за пределами комнаты, в которой произошло убийство.
   Было невыносимо видеть, как опытный адвокат никак не мог справиться с таким уже наполовину выведенным из равновесия свидетелем, как Кристи. Наконец Хиггс нащупал слабое место.
   — Мистер Кристи, вам не приходилось покидать «Вестбурн» в ту ночь?
   — Нет.
   — Вы знакомы с капитаном Сирзом, суперинтендантом полиции?
   — Да.
   — Вы с ним в хороших отношениях?
   Кристи пожал плечами.
   — Ни в хороших, ни в плохих. Я очень редко вижу его.
   — Правда ли, что вы знакомы с ним с детства?
   На этот раз он нервно сглотнул.
   — Да.
   — А как вы думаете, не может ли он иметь чего-либо против вас?
   — Нет.
   — Тогда я заявляю вам, что капитан Сирз видел вас примерно в полночь в машине на Джордж-стрит!
   Кристи промакнул свой огромный лоб намокшим платком.
   — Капитан Сирз ошибается. Я не выходил из «Вестбурна» после того как лег спать, и любое утверждение о том, что я был в городе, является грубой ошибкой.
   Теперь Хиггс принялся вышагивать перед присяжными заседателями.
   — Считаете ли вы, что капитан Сирз заслуживает доверия?
   — Да, считаю. — Он снова сглотнул. — Но ведь и те, кому можно доверять, могут ошибаться.
   Хиггс дал возможность присяжным, как и всей остальной аудитории, поразмыслить над возможным значением последнего утверждения Кристи, а потом произнес:
   — Я закончил, милорд.
   Остаток дня и все следующее утро Эддерли потратил на изложение собственной версии дела. Первым выступил доктор Куокенбуш, который изложил результаты судебно-медицинской экспертизы, основу которых составляло противоречие, состоявшее в том, было ли тело Оукса подожжено тогда, когда он был еще жив или же подожгли его труп, насколько об этом можно было судить по волдырям. Слишком мало времени было отведено на безуспешные лабораторные исследования, связанные с идентификацией «четырех унций густой и липкой» темного цвета жидкости, обнаруженной в желудке сэра Гарри.
   Самый интересный момент наступил, когда главный судья торжественно спросил доктора Куокенбуша:
   — За какое время мог бы умереть нормальный, здоровый человек?
   На что Куокенбуш ответил:
   — Нормальный и здоровый человек не умер бы, милорд.
   Напряженная тишина в зале взорвалась смехом, перекрывшим призывы к порядку. Я с удовольствием отметил, что вкрадчивый Куокенбуш наконец-то оправдал бы ожидания Граучо Маркса, что обещало само его имя.
   На следующий день после полудня симпатичная блондинка Дороти Кларк пересказала свой рассказ о том, как Фредди в дождь отвез ее домой и еще одну жену офицера, Джин Эйнсли.
   Эти показания вряд ли были сюрпризом, и, если бы вызвали меня, я бы подтвердил их, но Хиггс, когда подошла его очередь задавать вопросы, решил пробить более серьезную брешь в лодке противной стороны.
   Установив тот факт, что миссис Кларк видела, как де Мариньи обжегся, зажигая свечи, что помогло объяснить происхождение пресловутых опаленных волосков, которые якобы обнаружили Баркер и Мелчен, Хиггс спросил:
   — Вы видели, как обвиняемого, Альфреда де Мариньи, провели наверх в «Вестбурне» для допроса утром девятого июля?
   — Да, видела.
   — Скажите, это было между одиннадцатью утра и полуднем?
   — Да, я в этом уверена.
   Ропот, прокатившийся по залу, указывал на важность этого заявления. Один из свидетелей обвинения только что заявил, что Фредди мог оставить свой отпечаток пальца на китайской ширме, дотронувшись до нее десятого июля! В то же время свидетельница поставила под сомнение правдивость показаний полицейских, данных под присягой.
   За этим мгновением триумфа последовали часы атаки сменявших друг друга свидетелей обвинения, которые нарисовали чрезвычайно нелестный портрет Фредди.
   Доктор Уильям Сэйяд из Палм-бич поведал суду о ссоре между сэром Гарри и Фредди, во время которой последний пригрозил «размозжить голову сэру Гарри». Вкрадчивый южанин, который посвятил меня в это дело, Уолтер Фоскетт, семейный адвокат Оуксов, детально рассказал обо всех семейных неурядицах, выставив при этом Фредди в самом невыгодном свете.
   Выступивший в качестве суррогата взамен отсутствующего полковника Линдопа майор Пембертон — солидный человек с усами и авторивидом — представил версию, по которой полиция решила арестовать де Мариньи, и которая подтверждала показания, данные Линдопом под присягой. Странным образом Пембертон никак не упомянул о времени, в которое Мелчен провел обвиняемого наверх для допроса девятого июля.
   Лейтенанту Джонни Дугласу — развязному шотландцу с ястребиным профилем, в безупречной форме цвета хаки — было поручено охранять де Мариньи до его официального ареста. Но поскольку они с Фредди были друзьями, обвиняемый несколько подвел своего стража, спросив у него, может ли человек быть осужден в британском суде только на основании косвенных улик, в особенности если орудие убийства не найдено.
   В своей назойливой манере Дуглас также заявил, что будто Фредди сказал об Оуксе: «Этого старого ублюдка так или иначе следовало бы убить».
   Хиггс предоставил возможность допросить свидетеля помощнику Каллендеру. Несколько полноватый, но подвижный красавец с овальным лицом обратился к Дугласу с вопросом:
   — Осознаете ли вы тот факт, что обвиняемый — француз, что французские законы отличаются от британских?
   — Да, осознаю, — ответил тот.
   Главный судья наклонился вперед и задал свой собственный вопрос:
   — Вы знали о том, что обвиняемый родом с Маврикия?
   — Да, милорд.
   Каллендер натянуто улыбнулся.
   — А разве обвиняемый не справлялся, найдено ли орудие убийства?
   — Конечно, справлялся!
   — Но, при данных обстоятельствах, разве не представляется совершенно естественным задать такой вопрос? Может ли человек быть осужден при отсутствии орудия убийства?
   — Да, это вполне нормальный вопрос, сэр.
   — А разве вы не говорили обвиняемому: «Из-за сэра Гарри суетятся потому, что у него были бабки. Если бы это был какой-нибудь нищий цветной ублюдок из Грант-тауна, мне бы не пришлось так вкалывать»?
   — Я не припоминаю, что говорил что-либо подобное.
   — Вы часто пользуетесь выражением «ублюдок»?
   — Я очень редко использую это слово.
   Улыбка исчезла с лица Каллендера; он указал пальцем на щеголеватого маленького шотландца.
   — Я заявляю, лейтенант Дуглас, что «ублюдок» — это ваше любимое словечко!
   — Я это отрицаю!
   — И еще я заявляю, что именно вы сказали: «Этого старого ублюдка так или иначе следовало бы убить».
   — Я отрицаю это. Это были слова обвиняемого.
   — Это все, милорд, — произнес Каллендер, обращаясь к судье.
   Вся эта сцена явила собой прекрасный пример перекрестного допроса, но Дуглас оказался твердым орешком. Фредди сидел в клетке с мрачным видом. От его былого задора не осталось и следа.
   Следующий день начался слишком уж мелодраматично для такого процесса: леди Оукс, которой позволили присесть на свидетельской трибуне, одетая в траурное платье, с черной вуалью на шляпке и в черных же перчатках, говорила мягким, убежденным голосом о пятне, которое легло на семью из-за замужества их дочери.
   Она обмахивалась пальмовым веером, подносила стакан воды ко рту дрожащей рукой; это было представление, апеллировавшее к сочувствию. И, как бы цинично это ни звучало, это действительно было представлением: эта хрупкая, болезненного вида вдова с заплаканным лицом мало напоминала ту сильную женщину, с которой я встретился в «Билтморе» в Майами-бич. Я уже не говорю о непреклонном решении выставить меня из «Британского Колониального».
   И все-таки, в общем потоке свидетелей, вызванных с тем, чтобы очернить Фредди, Юнис Оукс была самым слабым звеном. В общем, она почти ничего не сказала: Фредди написал «ужасное» письмо с критикой сэра Гарри их впечатлительному сыну Синди; Фредди, по-видимому, подстрекал Нэнси порвать с родителями, если они не примут его «в своем фамильном кругу».
   Вот почти и все.
   Хиггс задал в порядке перекрестного допроса всего шесть осторожных вопросов, среди которых был и такой:
   — Леди Оукс, не приходилось ли вам когда-либо слышать от обвиняемого угроз физической расправы в адрес вашего мужа?
   — Конечно, нет! — резко ответила женщина.
   А вот это была та самая леди Оукс, которую я видел в «Билтморе»!
   — И, насколько вам известно, — продолжал Хиггс, — единственным, на что жаловался обвиняемый, было то, что сэр Гарри отказывался принять его в семью?
   — Я так полагаю.
   — Милорд, у меня больше нет вопросов.
   Весь остаток утра и полдень свидетельскую трибуну занимал гордость отдела по расследованию убийств майамской полиции — жирный, румяный и несколько суетливый капитан Эдвард Мелчен. На протяжении нескольких часов Эддерли осторожно вел свидетеля по следам его показаний на предварительных слушаниях, включая сюда и рассказ о ходе следствия, подробностях ареста де Мариньи и замечаниях, которые, по утверждениям некоторых свидетелей, обвиняемый отпускал в адрес сэра Гарри.
   Хиггс снова бросил в бой своего ассистента, и Каллендер почти сразу же схватил Мелчена за горло.
   — Капитан, — начал он, — о какой важной улике сообщил ваш напарник Джеймс Баркер леди Оукс и миссис де Мариньи в Бар-Харбор после похорон сэра Гарри?
   Мелчен облизнулся.
   — Капитан Баркер сообщил им, что на китайской ширме был обнаружен отпечаток пальца графа де Мариньи.
   — Отпечаток пальца?
   Мелчен пожал плечами.
   — Возможно, он сказал тогда «отпечатки пальцев».
   — Вы ехали вместе с капитаном Баркером из Нассау в Бар-Харбор?
   На фоне четкого английского произношения Каллендера южноамериканский акцент Мелчена звучал лениво и как-то даже глупо.
   — Конечно.
   — Вы обсуждали обстоятельства дела Оукса?
   — Да, конечно.
   — И вы обсуждали эту весьма важную улику?
   Мелчен вздрогнул; он казался смущенным.
   — Отпечаток или отпечатки пальцев. Вы обсуждали их с вашим напарником, капитан Мелчен?
   Поразмыслив некоторое время, тот произнес:
   — Э-э... это не было предметом нашего разговора.
   — Сэр? — переспросил Каллендер.
   — Мы их не обсуждали.
   Удивление аудитории, над которой прокатилась волна бормотания, было очевидным, также как и удивление главного судьи, который оторвался от своих протокольных записей.
   Каллендер продолжал допрос:
   — Вы и капитан Баркер были привлечены к расследованию этого дела и работали как напарники?
   — Да.
   — И весь путь из Нассау вы проделали вместе?
   — Да.
   — И вы впервые узнали об этой важной улике только тогда, когда капитан Баркер сообщил о ней леди Оукс и Нэнси де Мариньи?
   — Э-э-э... да.
   — Тем не менее капитан Баркер заявляет, что знал об этой улике с девятого июля, то есть со дня ареста обвиняемого. И теперь вы под присягой заявляете, что во время путешествия из Нассау в Бар-Харбор при обсуждении обстоятельств дела Баркер ни разу не упомянул об этом важном факте?
   — Э-э... это... верно. Да!
   Каллендер приблизился к присяжным и, улыбнувшись, покачал головой; позади него главный судья Дэли задал свой вопрос свидетелю:
   — Не кажется ли вам странным, сэр, что капитан Баркер не рассказал вам об этом отпечатке во время поездки в Бар-Харбор?
   — Ну, — произнес Мелчен с видом школьника, который сообщал учителю о том, что собака съела его домашнюю работу, — теперь я припоминаю... что капитан Баркер ходил вместе с майором Пембертоном в лабораторию британских ВВС, чтобы проявить снимок отпечатка, который, по их утверждению, принадлежал обвиняемому. Только было ли это девятого июля?
   Главный судья округлил глаза и с досады отбросил свой карандаш.
   Каллендер воспользовался удобным моментом и нанес решительный удар.
   — Давайте теперь обратимся к событиям девятого июля, капитан. Ведь вы и капитан Баркер рекомендовали арестовать обвиняемого именно в этот день?
   — Да.
   Каллендер обвиняюще указал пальцем в сторону свидетеля.
   — Я утверждаю, капитан Мелчен, что ваши показания на предварительных слушаниях в части, определяющей время допроса обвиняемого между тремя и четырьмя часами пополудни девятого июля, являлись фальсифицированными с целью доказать, что обвиняемого не было наверху перед тем, как был снят отпечаток пальца!
   Мелчен расстегнул свой пропитавшийся воротничок рубашки; он улыбнулся смущенной, стыдливой улыбкой.
   — Это совсем не входило в мои намерения... моя память... подвела меня. Это была ошибка.
   — И при том какая! — с усмешкой произнес Каллендер. — А какое странное совпадение, что вы и два местных констебля сделали одну и ту же ошибку!
   Мелчен неловко улыбнулся и пожал плечами.
   — Вопросов больше не имею, милорд, — с отвращением сказал Каллендер.
   Следующим свидетельствовал сам Баркер, но долговязый, сурового вида детектив с твердым взглядом голубых глаз и темными, седеющими на висках волосами в отличие от своего напарника был парень не промах. Он обладал умением держаться профессионально и стоял на свидетельской трибуне уверенно, держа руки в карманах брюк своего серого двубортного костюма.
   К допросу свидетеля приступил сам генеральный прокурор, и как вопросы, так и ответы показались мне слишком точными и заготовленными заранее. Отрепетированными. Но присяжные, забыв о жалком бессвязном бормотании предыдущего свидетеля, похоже, с жадностью прислушивались к экспертным суждениям Баркера.
   Значительная часть времени была потрачена на перечисление впечатляющих фактов из биографии свидетеля и на установление хода следствия и обстоятельств ареста графа. Вскоре после того как Хэллинан перешел к обсуждению отпечатка, Хиггс выступил с возражением против принятия отпечатка пальца де Мариньи в качестве улики.
   — Этот отпечаток пальца не является лучшей уликой, — заявил Хиггс главному судье. — А вот ваша ширма с отпечатками на ней — другое дело.
   Главный судья кивнул, качнув локонами своего белого парика.
   — Не могу возразить против этого. Пусть сюда внесут саму ширму.
   Хиггс улыбнулся.
   — О! Но минуту — на ширме теперь нет отпечатка.
   На этот раз главный судья нахмурился; раздражение сменилось в нем непониманием происходящего.
   — А что еще вам нужно, кроме снятого отпечатка и его фотоснимка?
   — Отпечаток был не «снят», милорд, он скорее стерт кусочком резины. И у нас есть только утверждение капитана Баркера, что отпечаток был снят именно с ширмы — это бессмысленное уничтожение улики в превосходном состоянии не было объяснено должным образом, и отпечаток не может рассматриваться в качестве улики.
   Выражение лица главного судьи стало мрачным.
   — Вы хотите сказать, что отпечаток, представленный обвинением, является подделкой?
   — Совершенно верно, сэр.
   Оживление, возникшее среди зрителей, было прервано громким протестующим возгласом генерального прокурора. Хэллинан настаивал на достоверности и истинности снятых отпечатков, разъясняя суду, что капитан Баркер, срочно вызванный в Нассау, не привез с собой специального фотоаппарата, ошибочно предположив, что найдет его на месте.
   — А разве вы не могли послать в вашу контору телеграмму, — спросил свидетеля главный судья, — с просьбой направить вам специальный фотоаппарат первым же самолетом?
   — Я полагаю, что мог бы, ваша честь, — признал Баркер. — Но я не сделал этого.
   Казалось, что победа была на стороне Хиггса, но главный судья постановил принять отпечаток пальца — «вещественное доказательство №10» — к рассмотрению в качестве улики.
   — Мистер Хиггс, ваш аргумент только прибавляет значение этой улике, — сказал главный судья. — И я полагаю, что присяжные придерживаются того же мнения.
   На следующее утро Баркер снова занял свое место на свидетельской трибуне, и Хиггс вел себя довольно спокойно, пока Хэллинан заканчивал обсуждение отпечатка; его свидетель-эксперт не смог четко указать то место на ширме, с которого был снят этот отпечаток. Ширма была заблаговременно внесена в зал и поставлена слева от стола судьи.
   Мне было интересно, натравит ли Хиггс своего верного пса Каллендера и на этого ключевого свидетеля обвинения. Но Хиггс поднялся со своего стула и лично принялся за Баркера.
   — Значит, вы не готовы, — произнес адвокат удивленным тоном, решительно направляясь к свидетельской трибуне, — сказать, был ли данный отпечаток снят с вами же помеченного места на второй панели?
   — Я убежден, что отпечаток был снят с верхней части панели, которую я пометил, а не с какого-то определенного места на ней.
   — Капитан Баркер, не могли бы вы сойти с трибуны, подойти к ширме и указать место, помеченное синим карандашом?
   Баркер спустился с трибуны и мимо стола главного судьи прошел к китайской ширме. Он внимательно изучил верхнюю панель, особенно присматриваясь к синей линии, которая, как он указывал ранее, была сделана им самим.
   — Ваша честь! — в оцепенении произнес Баркер, обращаясь к судье. — Синяя линяя на ширме была проведена не мной. Здесь чувствуется попытка провести синюю линию поверх черной — той, что я нанес первого августа в присутствии генерального прокурора.
   При поднявшемся в зале шуме главный судья покинул свое место и присоединился к Хиггсу и Хэллинану, которые уже стояли рядом с Баркером, рассматривая синюю линию.
   — Я не вижу здесь никакой черной линии, — донеслись до меня слова Хиггса.
   А Хэллинан шепотом сказал Баркеру:
   — Посмотрите же, ведь это ваши инициалы...
   Публику призвали к порядку, главный судья занял свое место, и Баркер, вернувшись на свидетельскую трибуну, сделал нечто из ряда вон выходящее.
   — Я... хочу изменить... свои показания, — почти заикаясь, проговорил он. — При более близком рассмотрении я разглядел рядом с синей линией свои инициалы.
   Хиггс, беспокойно прохаживаясь взад-вперед перед присяжными, заулыбался. Победа была невелика, но уверенность Баркера была поколеблена: теперь адвокат крепко держал его за горло.
   — Вы считаетесь экспертом в дактилоскопии?
   — Конечно.
   — Вам приходилось прежде участвовать в других процессах в качестве эксперта, представлять в качестве улики снятый отпечаток, не фотографируя этот отпечаток на рассматриваемом предмете?
   — Конечно... много раз.
   — Назовите хотя бы один пример.
   Баркер замолчал. Затем нервно взмахнул рукой.
   — Мне надо справиться о своих записях...
   — Понимаю. А когда вы забыли свой специальный фотоаппарат, вы пытались разыскать подобный в Нассау? Мы думаем, что на базе ВВС имеются несколько таких аппаратов.
   — Нет, не пытался.
   — Вы телеграфировали в Майами с просьбой прислать вам оборудование?
   — Нет, вы же знаете.
   — Когда вы посыпали специальным составом кровавые отпечатки руки в комнате сэра Гарри, разве вы, эксперт в дактилоскопии, не знали, что они могут стереться?
   — Я допускал такую возможность.
   — А фактически они стерлись?
   — Да.
   — А вы хотя бы замерили эти кровавые отпечатки, чтобы с уверенностью утверждать, насколько велика была эта рука?
   — Я полагаю, что мог бы сделать это.
   — А я заявляю, что на этой китайской ширме были другие отпечатки, которые были уничтожены влагой.
   — Это верно.
   — Если обвиняемый был в ту ночь на месте преступления, то почему его отпечаток не был уничтожен по той же причине?
   — Нам повезло, что мы обнаружили этот единственный отпечаток пальца.
   — Повезло? Разве это подходящее слово? Может быть, вам следовало бы сказать: «Это чудо, что мы нашли его?»
   Мелчен, сидевший в зале, вдруг поднялся с места; его лицо было зеленым от отчаяния. Он бросился из зала, расталкивая сидевших в проходе на складных стульях зрителей.
   Гарднер встал из-за стола прессы, выглянул в ближайшее окно и ухмыльнулся. Несмотря на шум лопастей вентиляторов и жужжание мух, с улицы донеслись приглушенные звуки рвоты.
   — Вам не приходило в голову, капитан Баркер, — продолжал тем временем Хиггс, — что ожоги на лице и руках обвиняемого могли быть результатом долгого пребывания на солнце?
   Баркер взглянул на де Мариньи, который с улыбкой вслушивался в каждое слово его показаний; бледное лицо обвиняемого как бы поддразнивало свидетеля.
   — Конечно, — ответил Баркер Хиггсу. — Но я видел, насколько белой была его кожа, и поэтому заключил, что...
   — Вот как! А разве вы не знали, что обвиняемый яхтсмен и часто находился на солнце?
   Баркер не понимал, что теперешний цвет лица де Мариньи объяснялся тем, что тот много недель провел в тюрьме.
   — Я... э-э... был поражен отсутствием загара у яхтсмена, — заявил свидетель.
   Хиггс весь день таким образом продолжал наносить удары по Баркеру. Адвокат подверг тщательному анализу небрежные следственные действия обоих детективов, особенно их халтурную работу по снятию отпечатков пальцев. Он также вынудил Баркера признать, что тот не говорил Мелчену об отпечатках до приезда в Бар-Харбор.
   — Капитан Баркер, я хотел бы, чтобы вы взглянули на две фотографии отпечатков пальцев, сделанные в порядке эксперимента экспертом защиты Леонардом Килером на том месте ширмы, откуда, как вы заявили, было снято «вещественное доказательство № 10».
   Баркер взял в руки фотографию.
   — Вы можете объяснить, почему «вещественное доказательство № 10» представляет собой столь четкий отпечаток, на котором нет характерного рисунка, свойственного деревянной поверхности, в то время как на этих снимках такой рисунок присутствует?
   — Ну... возможно, эти отпечатки были сняты не с одного и того же места, что и «вещественное доказательство № 10».
   — А вы не хотите сами провести эксперимент, капитан Баркер? Может быть, сойдете с трибуны и снимете несколько различных отпечатков с китайской ширмы на виду у всех? Вдруг вам снова «повезет»?
   — Я... э-э... не думаю, что это удачная мысль.
   — Понимаю. Однако на поверхности, которая отображена на «вещественном доказательстве № 10» есть рисунок, не так ли?
   — Да, есть.
   — А на поверхности этой ширмы есть что-либо похожее на подобные круги?
   — Нет, сэр.
   — Когда вы снимали отпечатки с ширмы утром девятого июля, капитан Мелчен проводил наверх обвиняемого?
   — Думаю, что да.
   — А вы не подходили к дверям комнаты, в которой капитан Мелчен допрашивал обвиняемого, и не спрашивали, все ли в порядке?
   — Нет, я этого не делал.
   — Не был ли представленный здесь вами отпечаток пальца обвиняемого получен с какого-либо предмета в той комнате, например, со стакана, который де Мариньи передавал Мелчену по его просьбе?
   — Разумеется, нет!
   Хиггс поднял вверх палец.
   — Но ведь вы заявили о том, что обнаружили отпечаток после того, как обвиняемый покинул комнату, не так ли?
   — Верно.
   Хиггс отошел от свидетеля, и его голос зазвучал в зале суда с такими интонациями, которым позавидовал бы и такой актер, как Эддерли.
   — Я считаю, что вы и капитан Мелчен намеренно подстроили все так, чтобы получить отпечатки пальца де Мариньи.
   — Но это не так! — самообладание Баркера куда-то улетучилось; теперь он, весь потный, перешел на крик.
   — Вам ни разу не приходилось свидетельствовать на процессе, имевшем такой значительный общественный резонанс, не так ли? Так я заявляю, что в своих собственных целях и в жажде известности вы пренебрегли истиной и совершили подмену вещественного доказательства!
   — Я категорически отрицаю это!
   — Милорд, — произнес Хиггс, изобразив на лице гримасу торжественного отвращения, — я закончил допрос этого свидетеля.
   Баркер, поникнув головой, продолжал стоять на трибуне с вытянувшимся изможденным лицом; Хиггс нанес ему гораздо более серьезные удары, чем я в свое время. Затем он в полной тишине покинул зал суда, и эта тишина красноречиво свидетельствовала о всеобщем презрении к свидетелю.
   Был объявлен перерыв на обед, и Гарднер отыскал меня в толпе, плотным потоком валившей из зала.
   — Обвинение еще не закончило свое выступление, — сказал он. — Но защита вполне может выиграть это дело, не вызывая очередного свидетеля.
   — Вы так думаете?
   — Это ясно, как божий день, сынок — благодаря этой вашей улике, связанной с отпечатками пальцев. Вы проделали работенку, достойную Пола Дрейка!