Коллинз Макс Аллан. Кровавый срок

   Тем временем довольный собой Эддерли, наслаждаясь звуком собственной речи с британским акцентом, наполнявшим собой весь зал суда, спросил Кристи:
   — А знакомы ли вы, сэр, с обвиняемым, де Мариньи?
   Кристи, переминаясь с ноги на ногу на свидетельской трибуне, кивнул.
   — Знаком. Думаю, я знаю его с тех самых пор, как он приехал сюда.
   — По какому поводу вы встречались с обвиняемым в последний раз?
   — Около двух недель назад он просил меня оказать ему содействие в продаже его собственности на острове Эльютера. Он говорил, что ему предстоят значительные расходы.
   — А имя сэра Гарри Оукса упоминалось в вашем разговоре?
   — Да. Он говорил, что не был в дружеских отношениях с сэром Гарри.
   — Назвал ли обвиняемый причину?
   — Нет, но я думаю, причин несколько. Я считаю, что сэр Гарри придерживался мнения, будто де Мариньи нехорошо поступил со своей бывшей женой Фэнсток де Мариньи...
   — Я протестую, милорд, — произнес, привстав с места, Хиггс тоном человека, терпение которого кончилось.
   — Я снимаю свой вопрос, — заявил Эддерли, снисходительно улыбаясь Хиггсу, а затем снова обратился к свидетелю: — Сэр, не могли бы вы ограничиться пересказом мнений, выраженных обвиняемым, и не высказывать при этом собственных суждений?
   Кристи кивнул.
   — В тот раз он говорил мне, что сэр Гарри относится к нему несправедливо, с тех пор как он женился на мисс Нэнси Оукс... Что Гарри неоправданно строг...
   — Понятно. И это был последний раз, когда вы говорили с де Мариньи до убийства сэра Гарри Оукса?
   — Нет. Это был последний раз, когда я видел де Мариньи. Я еще говорил с ним по телефону утром седьмого числа.
   — В день, вечером которого произошло убийство? — помпезно, как в мелодраме, переспросил Эддерли.
   — Да, — ответил свидетель. — Де Мариньи звонил мне с просьбой помочь ему с получением разрешения на деятельность его птицефермы.
   — Приглашал ли тогда вас обвиняемый поужинать у него дома на Виктория-авеню вечером седьмого?
   — Нет, не приглашал.
   — Может быть, он пригласил вас... как бы между делом? Возможно, вы просто не припоминаете столь внезапного приглашения?
   — Если бы де Мариньи пригласил меня, я бы помнил это.
   Железные прутья клетки почти врезались в лицо де Мариньи. И лоб его пересекали глубокие морщины. Показания Кристи прямо противоречили показаниям обвиняемого, данным полиции.
   Затем Кристи рассказал, как он позвал с балкона Марджори Бристол, позвонил доктору Куокенбушу и полковнику Линдопу, и как вслед за этим прибыли полицейские сначала из Нассау, а потом из Майами. Свидетель ничего не упомянул о каких-либо контактах с герцогом Виндзорским, не говоря уже о личном появлении в «Вестбурне» его королевского высочества.
   Вскоре настала очередь Хиггса, и я был доволен, что тот собирался нарушить первое, по словам Гарднера, правило английского судопроизводства.
   — Мистер Кристи... — начал Хиггс. — Когда вы вытирали лицо сэра Гарри, его глаза были открыты или закрыты?
   Кристи промокнул лицо влажным платком.
   — Я не помню, — ответил он.
   — Мы все видели фотографии тела погибшего. Почему вы подумали, что сэр Гарри, возможно, все еще жив?
   — Я подумал, что еще есть надежда. Его тело было теплым.
   — Еще бы! Ведь его же подожгли, в конце концов.
   — Протестую! — раздался звонкий голос Эддерли.
   — Снимаю вопрос, — произнес Хиггс, улыбаясь коллеге своей мальчишеской улыбкой.
   — Мистер Кристи, а вы не могли бы объяснить, откуда в вашей спальне следы крови?
   — Возможно, я измазал руки в крови, вытирая лицо сэра Гарри...
   — А пятна крови на постельном белье в вашей спальне?
   Кристи судорожно сглотнул и еще сильнее вцепился в поручень свидетельской трибуны.
   — Как я уже заявлял раньше, я просыпался ночью и убил журналом нескольких комаров.
   — Значит, кровь на ваших простынях — это кровь нескольких маленьких насекомых?
   Де Мариньи, улыбаясь, отодвинулся от прутьев решетки; казалось, он немного успокоился.
   — Я полагаю, что это так, — заявил Кристи, нервно теребя рукой кончик своего галстука.
   Хиггс снова заулыбался, но на этот раз уже не мальчишеской улыбкой. Он безжалостно допросил Кристи о расположении предметов на верхнем этаже в ночь убийства, доказав суду, что маленький гигант в деле торговли недвижимостью совершенно не мог указать, была ли открыта или закрыта та или иная дверь, когда он обнаружил «все еще теплое» тело своего любимого друга.
   — Я утверждаю, — заявил Хиггс, — что граф де Мариньи на самом деле все-таки приглашал вас на ужин к нему домой на Виктория-авеню седьмого июля.
   — Нет, сэр, этого не было, — почти закричал Кристи.
   — Вопросов больше нет, милорд, — сказал Хиггс несколько саркастическим тоном и вернулся на свое место.
   Кристи, пиджак которого насквозь пропитался потом, покинул свидетельскую трибуну и, покачиваясь, вышел из зала суда.
   Его показания ни в чем не уличили ни Фредда, ни кого-либо еще, кроме, пожалуй, самого Г. Дж. Кристи.
   Я улыбался. «Если ты думаешь, что грубо сработал, Гарольд, то подожди до суда, когда мы тебя оглушим рассказом капитана Сирса о твоем полуночном путешествии по Нассау»...
   Следующим свидетелем был детектив капитан Эдвард Уолтер Мелчен, глава отдела по расследованию убийств полицейского управления Майами, обладатель слишком шикарного титула для такого пухлого продажного копа. Его кривой вспухший нос напоминал теперь картофелину, хотя других следов нанесенных мной побоев не было видно.
   Эддерли обращался со своим свидетелем с подчеркнутым уважением, вытягивая из него, как ниточку, точное, детальное описание места преступления и нелепую предполагаемую картину убийства, которую Мелчен воспроизвел со своим вялым южным выговором.
   — Масштабы распространения огня указывают на то, что сэру Гарри на короткое время удалось вырваться из рук убийцы, — рассказывал Мелчен суду, — и выбежать в холл в пылающей пижаме...
   Гарднер дико вращал глазами за столом прессы.
   — Затем сэр Гарри ухватился за перила и неверной походкой пошел вдоль стены, пока убийца не настиг его и не втащил обратно в спальню.
   Хиггс не стал возражать этой чепухе, возможно потому, что это пригодилось бы, когда Мелчен будет повторять свою нелепую и не подкрепленную доказательствами версию уже под присягой.
   Эддерли подробно допросил Мелчена о том, как тот проводил предварительное дознание с Фредди, во время которого, как заявил коп, обвиняемый якобы с ненавистью отзывался о покойном в таких выражениях как «этот старый тупой идиот» и с такой же ненавистью о семейном адвокате Оуксов, моем старом приятеле Фоскетте, который якобы обнародовал «грязное» письмо бывшей жены Фредди Руфи леди Оукс, дабы внести разлад в семью.
   Де Мариньи, пожевывая кончик спички, казалось, веселился от души; похоже, вряд ли он мог сказать что-либо подобное дознавателю.
   Заявив, что Фредди «отказался помочь следствию» и сказать, куда он спрятал одежду, в которой был в ночь убийства, Мелчен сообщил, что дознание проходило девятого июля примерно в три тридцать пополудни.
   В точном соответствии с показаниями двух местных полицейских!
   Почуяв добычу, Хиггс спросил его:
   — Вы точно помните время, когда мистера де Мариньи провели наверх?
   — Я все записал, — заявил Мелчен. — Ваша честь, — обратился он к судье, — вы позволите мне свериться с моей записной книжкой?
   Судья торжественно кивнул.
   Коп достал из внутреннего кармана пиджака маленький черный блокнотик и нашел нужную страницу.
   — Да... вот здесь: три тридцать пополудни, девятого июля.
   Наконец к трибуне направился последний на сегодня свидетель — высокий, красивый, как в голливудских фильмах, капитан Джеймс Баркер, куратор лабораторий криминалистики полицейского управления Майами, который выглядел ничуть не хуже, чем до того, как наши с ним мнения разошлись в последний раз. Вслед за ним шли двое одетых по всей форме местных копов, тащившие покоробившуюся от огня ширму кремового цвета, которую они и поставили прямо у стола судьи.
   Даже со своего места я сумел разглядеть за внешне спокойным выражением лица Хиггса его волнение по поводу этой злополучной улики, угрожавшей успеху всего дела.
   Когда Эддерли попросил Баркера огласить свой бесконечный и, честно говоря, впечатляющий послужной список, я сразу же понял, с кем нам предстояло иметь дело: учеба в академии ФБР, деятельность на посту директора Международной Ассоциации идентификации, участие в качестве эксперта по дактилоскопии в сотнях подобных разбирательств...
   Баркер был хитер: он сразу же ошарашил судью, прочитав лекцию о характеристиках отпечатков пальцев.
   — Среди миллионов отпечатков, которые изучались экспертами и учеными во всем мире, — с небрежной уверенностью говорил свидетель, — никогда не было обнаружено и пары похожих друг на друга. И я, как эксперт, могу вас заверить, что не существует отпечатков пальцев, хотя бы приблизительно одинаковых.
   При этом он сослался на пятьдесят миллионов отпечатков, хранящихся в картотеке ФБР, объяснил, как образуются эти отпечатки («Когда человек прикладывает палец к какой-либо поверхности, на ней остаются незначительные выделения жировых веществ»), а также рассказал о функциях специального порошка и ленты для снятия отпечатков с предметов.
   Тем временем один из темнокожих констеблей установил на стенде, где ранее красовались фотографии ужасной сцены убийства, снимок единственного отпечатка, сделанный с гигантским увеличением. Это фото напоминало некую картину из музея современного искусства.
   — А кому принадлежит этот отпечаток, детектив Баркер? — спросил Эддерли.
   — Это отпечаток мизинца правой руки Альфреда де Мариньи, снятый после его ареста с помощью специального приспособления. Могу я сойти с трибуны, сэр?
   — Безусловно.
   Используя цветной карандаш и указку, Баркер выделил «тринадцать отличительных черт отпечатков пальцев де Мариньи». Судья, представители прессы, зрители и даже сам обвиняемый во все глаза наблюдали за этим действом.
   Когда свидетель обозначил линиями и номерами все тринадцать особенностей, он заменил снимок на стенде другим, почти идентичным, на котором уже имелись все необходимые отметки.
   — А это что такое, капитан? — спросил Эддерли.
   — Это увеличенная фотография отпечатка мизинца правой руки де Мариньи... полученного с этой китайской ширмы.
   При этом сообщении в зале поднялся такой ропот, что судья, и сам, впрочем, пораженный заявлением эксперта, никак не мог добиться соблюдения порядка. Тем временем долговязый детектив подошел к ширме и указал на верхний край панели.
   — Отпечаток был снят отсюда, — заявил он, не дожидаясь вопросов Эддерли и пытаясь извлечь максимальную пользу из создавшегося положения. — Я заблаговременно пометил это место, — продолжал коп. — Видите ли, утром девятого я снял несколько отпечатков с этой ширмы, и почти все они были трудноразличимыми. Но один из них после экспертизы оказался отпечатком мизинца Альфреда де Мариньи. Обвиняемый больше не жевал спичку; она повисла прилипнув к его губе, в то время как он сам' с сильно покрасневшим лицом, всем телом подался к прутьям решетки.
   — Во сколько вы сняли этот отпечаток?
   — Между одиннадцатью утра и часом дня.
   Я взглянул на де Мариньи, встретился с ним глазами и улыбнулся; тот, казалось, смутился на мгновенье, затем в его взгляде появилась уверенность, и он усмехнулся мне в ответ. Де Мариньи вновь принялся грызть спичку.
   Мы их подловили! Немного везения — и они у нас в руках!

* * *

   Хиггс не уловил того, что поняли мы с Фредди. Когда мы встретились втроем в маленькой комнатке в зале суда, прежде чем Фредди увезли в тюрьму, адвокат едва не набросился на своего клиента.
   — Вы же говорили мне, что несколько месяцев не появлялись в «Вестбурне»! — гневно воскликнул Хиггс, срывая с головы белый парик.
   Де Мариньи сидел в кресле, небрежно закинув одну ногу на другую; изо рта у него торчала неизменная спичка.
   — Я там действительно был. Если я и прикасался к этой ширме, то только утром.
   Хиггс нахмурился.
   — Что значит — утром?
   — Утром девятого, — пояснил Фредди. — Это когда Мелчен привел меня наверх для допроса. Около половины двенадцатого. Я прошел рядом с этой ширмой, которая как раз стояла в холле.
   — Вы могли до нее дотронуться?
   — Конечно.
   — Но не только Баркер с Мелченом, а и двое полицейских из Нассау называют время три тридцать пополудни.
   — Ну и что тут удивительного? — сказал я.
   Хиггс, сузив глаза, посмотрел на меня. Я сидел на краю стола.
   — О чем это вы, Геллер? Вы хотите сказать, что все четверо полицейских лгут?
   — Точно! У нас в Чикаго это называется «подставить», господин адвокат.
   — Мистер Геллер прав, Годфри, — произнес де Мариньи, полные губы которого изогнулись в самодовольной улыбке. — Но вспомните: наверху были и другие люди, когда меня туда привели — те же миссис Кларк и миссис Эйнсли. Да и сам полковник Линдоп! Уж он-то не станет врать...
   — Это верно! — подтвердил я.
   Раздражительность Хиггса мгновенно улетучилась, а на губах вновь засияла улыбка.
   — Что ж, это уже интересно! — сказал он.
   Я вытянул руку по направлению к адвокату.
   — Покажите мне копию отпечатка, которую вам передал Эддерли, — попросил я его.
   Хиггс достал снимок из своего портфеля.
   Я внимательно изучил фотографию.
   — Так я и думал!
   — В чем дело? — не понял Хиггс.
   Де Мариньи тоже разобрало любопытство; он встал с кресла.
   — А вы, ребята, обратили внимание на материал, из которого изготовлена ширма? Ведь он чем-то напоминает дерево — ну, волокна и все такое... А теперь взгляните на этот снимок: видите, какая поверхность?
   Хиггс взял фотографию у меня из рук.
   — Совсем не похоже на дерево...
   — Больше напоминает какие-то кружочки, — сказал де Мариньи.
   — Что бы это могло значить? — недоумевал Хиггс.
   Мое объяснение не было так глубоко продумано, как у Баркера, но по силе произведенного им впечатления нисколько не уступало.
   — Это значит, — произнес я, — что этот отпечаток был снят не с ширмы.

Глава 19

   — Так вот каков этот пресловутый Аксель Веннер-Грен, — сказал я.
   Высокий, крепкий, розовощекий красавец-блондин миллиардер, чье имя на Багамах было внесено в черный список неблагонадежных, стоял, прислонившись к креслу, улыбаясь маленькой белозубой улыбкой и глядя на меня с картины на стене светло-голубыми глазами, излучавшими холодную уверенность в себе.
   — Да, это тот самый сторонник нацистов, о котором теперь так много говорят, — подтвердила Ди, как обычно, выражаясь в своей замысловатой английской манере.
   Огромная, написанная маслом картина в прекрасной позолоченной раме помещалась прямо над камином в круглой гостиной, стилизованной под пещеру древнего человека.
   Заметив, с каким любопытством я рассматривал вычурные глиняные маски, ярко раскрашенную посуду и отделанные золотом и бирюзой церемониальные кинжалы, помещенные на стенах и полках, Ди произнесла:
   — Культура инков!
   — Да ну! — не поверил я.
   Она усмехнулась, положила руку мне на плечо и покачала головой, отчего ее серебристого оттенка волосы несколько растрепались.
   — Серьезно! — сказала Ди. — Мой босс занимается антропологией. Он побывал во многих экспедициях в самых отдаленных уголках Перу. Все, что ты здесь видишь, представляет собой музейную ценность.
   Сама Ди не походила на музейную реликвию: на ней было белое шелковое платье с подплечниками и серебряными блестками на воротничке и поясе. Она подготовилась к вечеринке, которая должна была состояться здесь, в Шангри-Ла, сегодня вечером в мою честь, как я скромно предполагал в глубине души.
   Поместье нашего отсутствовавшего шведского хозяина на острове Хог представляло собой просторную асиенду, выстроенную из белого известняка и окруженную со всех сторон роскошным тропическим садом, которая нисколько не уступала по площади «Британскому Колониальному». Дом был буквально переполнен антикварной мебелью из красного дерева и всевозможными серебряными безделушками вроде подносов, кубков, блюд, декоративных тарелок; одна только столовая имела около шестидесяти футов в длину, двадцать из которых занимал стол из красного дерева.
   Впрочем, большинство помещений особняка было теперь закрыто; как объяснила Ди, штат слуг Веннер-Грена был сокращен с тридцати до семи человек, когда обстоятельства заставили хозяина на время укрыться в Куэрнаваке.
   — Это одна из причин, по которой сюда съедется масса народу, — сказала Ди, когда помогала мне устроиться в коттедже, в котором имелась всего одна комната. Впрочем, эта комната была больше моего номера в отеле «Моррисон».
   — Что ты имеешь в виду? — не понял я.
   — С тех пор как уехал Аксель, я, конечно, устраивала несколько вечеринок, но все они проходили в городе. Это первая возможность для местного общества побывать в Шангри-Ла после того, как хозяин поместья был объявлен неблагонадежным. Их любопытство не может не привести их сюда, — с твердой уверенностью высказалась Ди.
   В гостиной, где мы стояли под недружелюбным взглядом портрета, мое любопытство было вызвано кое-чем другим.
   — Ладно, Бог с ними, с инками, — сказал я. — Но что тут делают все эти слоны?
   Кроме пространства, выделенного под примитивные изделия перуанских индейцев, всюду, куда ни падал взгляд, находились статуэтки слонов — от крошечных, размером с жука, до гигантских, величиной с лошадь. Все эти толстокожие животные с поднятыми вверх хоботами, казалось, были истинными хозяевами поместья.
   — Это символ «Электролюкса», глупышка, — объяснила Ди. — Мой босс сколотил себе состояние на производстве и продаже пылесосов, а эти слоны обозначают его триумф.
   — Вот как!
   — Многие из этих статуй доставлены сюда из поместья Флоренца Зигфельда — он ведь тоже коллекционировал фигуры слонов.
   — А-а!
   — Ты заметил, что у всех слонов хобот поднят вверх? Догадайся, почему?
   — Они рады видеть меня?
   Ди улыбнулась уголком рта.
   — Нет, дурашка! Просто слон с опущенным хоботом символизирует неудачу.
   — Так же как и слон, наступивший кому-либо на голову, — добавил я.
   Она взяла меня за руку и усадила на одну из изящно отделанных кушеток, стоявших прямо перед камином. Про себя я отметил, что, вероятно, на Багамах к услугам последнего прибегали не так уж часто.
   — Я смотрю, ты сегодня в ударе, умник! — почти наставительно произнесла Ди, вкладывая свою ладонь в мою. С момента моего приезда в поместье она обращалась со мной не то как со старым другом, не то как с давнишним любовником, жаловаться на что было бы чистейшей неблагодарностью.
   — Я чувствую себя неловко в этом обезьяньем костюме, — посетовал я.
   На мне было черное токсидо, которое я позаимствовал у Ланна, моего приятеля из «Британского Колониального».
   — Чушь! Ты выглядишь элегантно, Геллер!
   — Меня могут принять за официанта, — предположил я.
   — Не думаю. У моих официантов слишком своеобразная одежда.
   — А, да — я видел. Слушай, а какого дьявола вся прислуга носит форму военных моряков? — спросил я. — И, честно говоря, все эти белобрысые ребята похожи на нацистов. Разве здесь нет слуг из местных?
   Улыбнувшись, она покачала головой.
   — Ну ты и зануда! Разумеется, у нас есть темнокожие слуги — хотя бы тот парень, что привез тебя сюда на катере. Но в доме все слуги носят ту же самую форму, что и на «Саусерн кросс».
   — А, на яхте твоего босса!
   — Верно. А из этих ребят, блондинов, пятеро — шведы, а один — финн.
   — Один из моих любимых актов в водевиле! — с иронией произнес я.
   — Зануда! — вновь произнесла Ди, усмехнувшись. — Сама не понимаю, почему я решила тебе помочь.
   — Собственно говоря, я тоже, но все равно, я очень этому рад.
   Она посмотрела на меня своими цвета багамского неба глазами, на этот раз серьезно.
   — Нэнси — одна из моих лучших подруг, и я сделаю все, чтобы помочь ей вытащить Фредди из тюрьмы.
   — Ты истинный романтик!
   — Да! А ты, Нат?
   — Романтик? Не знаю...
   — Кто же ты тогда?
   — Я истинный детектив, — улыбнулся я.
   — Ну, сегодня у тебя будут возможности, — ответила Ди, отворачиваясь от меня к кофейному столику и доставая из лежавшей на нем золотой шкатулки сигарету. На крышке сигаретницы красовался слон с поднятым вверх хоботом.
   — Только благодаря тебе, Ди, — произнес я. — Я это очень ценю. Это так мило с твоей стороны...
   Она пожала плечами, прикуривая сигарету от сделанной в форме слона зажигалки. Пламя вырывалось из поднятого кверху хобота.
   Я покачал головой.
   — Если твои друзья догадаются, зачем ты их сюда пригласила — то есть, для того, чтобы я смог их допросить — можешь забыть о своем положении в обществе.
   — Геллер, — сказала Ди, улыбаясь почти по-мужски своими ярко-красными пухлыми губами, — когда у тебя полно денег, ты можешь позволить себе быть совершенно невыносимым для других.
   — Черт возьми, — сказал я, — мне это удается и без денег.
   Она задрала голову, выпустила одновременно изо рта и носа дым и усмехнулась.
   Я подумал, не поцеловать ли ее, но это было как-то уж слишком легко. И слишком рано. Ди представляла собой само совершенство для белой женщины; однако проблема была в том, что я все еще не мог освободиться от своего чувства к темнокожей девушке. Невероятно! Хотя вроде бы все было уже позади, я все еще был полон страсти к Марджори Бристол...
   Оркестранты в бальном зале, который, благодаря своим высоким потолкам, гобеленам и хрустальным люстрам, явно контрастировал с остальными комнатами, так же, как и я, были затянуты в токсидо и наигрывали джазовые мелодии, главным образом из репертуара Коула Портера. Да, это была настоящая классика — под такую музыку можно было танцевать, болтать или даже просто не обращать на нее внимания. Как раз то, что было мне нужно!
   Список приглашенных насчитывал примерно пятьдесят человек: двадцать пар и пять одиночек, которые, как ожидалось, приведут кого-нибудь с собой. Я не знал большинства гостей в зале: какие-то старички с несколько более молодыми женами; черные, а кое на ком и белые, фраки, вечерние платья, блестящие украшения. Мне довелось услышать такие фамилии, как Мессмор, Голдсмит и Мерриман; я познакомился с герцогиней Лидской, сэром Фредериком Вильямс-Тэйлером. Лавируя среди всех этих важных персон, блондины в синих флотских мундирах разносили на подносах попеременно то наполненные до краев бокалы с шампанским, то коктейли. Я чувствовал себя здесь на своем месте. Не меньше, чем Марлен Дитрих в женском монастыре.
   Наконец мне удалось-таки высмотреть кое-кого из знакомых. За столом с закусками, на котором вперемешку были разложены крабы, черная икра, креветки и самые изысканные тропические фрукты, Гарольд Кристи, в черном, несколько помятом фраке наскоро переговорил о чем-то с привлекательной блондинкой в зеленом вечернем платье и тут же нервно отошел в сторону.
   Блондинкой оказалась Далсибел Хеннедж, или Эффи, как называли ее близкие друзья, она же замужняя любовница Кристи. Здесь они были как бы не вместе; он просто перекинулся с ней парой слов, а затем присоединился к группе мужчин, которые, покуривая, непринужденно болтали в углу зала.
   «Какого черта! Время действовать», — решил я.
   — Прекрасный вечер! — произнес я, — подходя к Эффи в тот момент, когда она накладывала себе на тарелку какую-то закуску.
   Она мило улыбнулась; очевидно, Эффи сделала себе очередную завивку и была определенно хороша для этой игуаны Кристи.
   — Да, вы правы! — согласилась она. — Как хорошо, что здесь дует такой приятный прохладный бриз!
   — Мы с вами не встречались раньше, миссис Хеннедж, но я тут же узнал вас по описанию на предварительном слушании дела.
   Она взглянула на меня с подозрением, хотя и продолжала улыбаться.
   — Должно быть, вам пришлось явиться туда довольно рано, чтобы занять место.
   — У меня есть связи. Меня зовут Натан Геллер.
   Она поставила на стол тарелку и протянула мне руку с тем, очевидно, чтобы я пожал ее, что я тут же и сделал, и сказала:
   — Ваше имя кажется мне знакомым...
   Затем ее улыбка исчезла, глаза словно остекленели и в них появилось выражение испуга.
   — Вы детектив...
   — Верно! Я работаю на Нэнси де Мариньи, от имени ее мужа и его защитника мистера Хиггса.
   Она попятилась назад и уперлась в стол.
   — Мистер Геллер, мне не хотелось бы быть грубой, но...
   — Я уже несколько дней пытаюсь с вами связаться. Не могли бы вы уделить мне несколько минут? Мне нужно задать вам пару вопросов.
   Эффи отрицательно покачала головой.
   — Я не думаю...
   — Пожалуйста! Как только вы почувствуете себя неловко, я тут же уйду. Почему бы нам не пройти на веранду и не присесть там за свободный столик...
   Нехотя она все-таки позволила мне вывести ее на веранду, имевшую форму балкона, лестница с которой спускалась к фонтану с возвышавшимся посредине бетонным слоном. Из высоко задранного вверх хобота била вода. Вокруг фонтана была разбита лужайка, по которой вдоль клумб с тропическими цветами могли прогуливаться гости. Ночь действительно оказалась прохладной, а небо — чистым, как совесть младенца Справа и слева в беспорядке стояли металлические стулья, два стола с аперитивами и хорошо оснащенный различными напитками импровизированный бар за стойкой которого в отблеске японских фонарей виднелся один из этих белобрысых моряков — арийских мальчиков. Сама обстановка здесь была какой-то непатриотичной.