Коптелов Афанасий. Великое кочевье

   - А потом будем создавать свои, бедняцко-середняцкие товарищества, дополнил Суртаев.
   Сапог побагровел:
   - Ликвидировать? А кто вам позволит? Я не согласен. Сама Советская власть поддерживает товарищества.
   Беднота зашумела:
   - Прогнать его отсюда!
   - Землю разделить.
   - Мы назад сюда прикочуем, на хорошие места.
   - Он, товарищи, скоро будет лишен права голоса. Тогда гоните его со всех собраний, - твердо сказал Суртаев, достал устав и потряс им. - А эту филькину грамоту нам поручено уничтожить.
   Вздрогнув, Сапог побагровел и подбежал к Филиппу Ивановичу, намереваясь вырвать у него устав, но чьи-то тяжелые руки крепко схватили его за плечи, повернули лицом к усадьбе.
   - Иди, иди!
   Гневные крики напоминали сокрушающий шум воды, которая веками копилась в высоком ущелье и теперь, неожиданно разрушив сдерживавшую каменную преграду, со всей силой устремилась вниз.
   - С вашей помощью, - обратился Суртаев к присутствующим, успокаивая их широким жестом руки, - сельсовет перепишет весь байский скот. С каждой овцы бай заплатит законный налог.
   Филипп Иванович свернул устав трубочкой и снизу поджег.
   - Все байские затеи рассыплются, как пепел от этой бумаги, - сказал он.
   Сапог с поникшей головой брел к своей усадьбе. Ему все еще казалось, что произошла прискорбная ошибка, что через минуту люди разберутся во всем, вернут его и будут просить прощения за свою грубость. Ведь он помнит этих людей еще голопузыми мальчишками. Они всегда безропотно подчинялись ему, старались во всем угодить. И вдруг - такая буря...
   Вслед ему ветер кинул бумажный пепел.
   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
   1
   На перевал Крутая гора поднимался всадник на чубарой лошадке. Голубая монгольская куртка, войлочная кержацкая шляпа и широкие казахские сапоги с кошомным чулком - все свидетельствовало о том, что этот человек побывал во многих уголках Русского и Монгольского Алтая. По черному лицу с прямым носом и тонкими губами, по угловатому подбородку было видно, что это злой и отчаянно смелый теленгит*, не боящийся никакого риска.
   [Теленгиты - одно из племен Горного Алтая.]
   Светло-серая лента нового тракта тянулась над обрывом. Справа, в кустах желтой акации, виднелись извилины старой дороги, пересеченной рытвинами и полузаваленной камнями. Глядя на эту дорогу, человек вспомнил тот день, когда с перевала спокойно спускались части двадцать седьмого полка. Тогда он, Учур Товаров, со своими людьми засел на противоположной горе, вон за теми камнями, похожими на гнезда ласточек. И по другую сторону дороги на скале сидели его люди. Они заранее приготовили наверху кучи камней и, когда прошла разведка партизан, обрушили на кавалеристов каменный поток. Внизу произошло замешательство. Не успели красные спешиться, как ватага Учура открыла стрельбу. Раненые лошади срывались с узкого уступа дороги и летели вниз, в пропасть. По камням струилась кровь.
   Отец Учура, Товар, считался самым богатым в долине реки Чуя. Он наделил сына двумя табунами и большой отарой. В первый же год сын продал овец, купил маральи панты и отвез в Монголию. Оттуда пригнал баранов и выгодно сбыл в Бийске. Ему понравились большие барыши, и он открыл постоянную торговлю. Кроме этого, он несколько лет держал ямщину. Его знали по всему Алтаю. Когда партизаны взяли у него лошадей и товары, он пустил слух: "Русские красные всю хорошую землю, весь скот - все возьмут себе, а алтайцев прогонят на белки"*. Тогда кочевники поехали к нему с вопросами: "Что нам делать?" Учур давал им ружья и говорил: "Ночью я видел всадника на белом коне. Это был сам хан Ойрот. Он сказал мне, чтобы я собрал алтайские племена и очистил родные горы от красных. После этого хан Ойрот вернется и будет править нами: всем алтайцам - богатым и бедным - будет хорошо". Так он собрал большую ватагу и стал устраивать набеги на коммуны. Части особого назначения три года гонялись за ним. В конце зимы они заперли бандитские отряды в диких ущельях. Тогда алтайцы связали главаря одной из сильных банд и привезли в село. Учур понял, что дни его сочтены, сам явился к командиру полка и сказал: "Если оставите в живых, то я незаметно проведу вас в ту долину, где находятся главные силы бандитов, и вы их всех захватите". Он точно выполнил свое обещание, и ему сохранили жизнь. Вскоре он снова вернулся на Чую. Первые годы жил у отца, ел баранину, пил кумыс, а потом поехал искать работу...
   [Белки - вершины гор, покрытые вечным льдом или снегом.]
   На вершине перевала - деревянная арка с надписью:
   "ВЫСОТА НАД УРОВНЕМ МОРЯ - 1857 МЕТРОВ"
   По сторонам - сырые лужайки. Мягкие травы - по колено лошади. Обильно расцвело ярко-красное татарское мыло. Учуру показалось, что тут от боевых времен остались сгустки крови. Он расседлал коня и пустил на лужайку, а сам прилег к столбу.
   "Как бы не пришлось опять за ружья взяться, - подумал он. - Крепких мужиков стали обижать. Налоги большие наложили, голоса отобрали".
   Он достал топор, натесал щеп от телеграфного столба и развел костер.
   "Неужели сегодня не приедут?"
   Сходил на ключ за водой, спугнул курана. Зверь сердито рявкнул и убежал на ближнюю сопку. Там долго кричал, словно предостерегал других.
   Из-за перевала - звон колокольцев.
   "Едут!"
   Учур вышел на дорогу, прижал руки к бровям и, как из-под козырька, стал всматриваться в темноту.
   "На тройке мчится. Наверно, много серебра везет. Понял из моих писем, что без серебра ничего не сделать".
   - Кто там? - крикнули из тележки.
   Учур заметил взметнувшийся ствол винтовки.
   - Я - Товаров.
   Тройка остановилась под деревянной аркой. При свете костра Учур увидел аймачного уполномоченного Госторга, горбуна Селиванова, и тучного человека в рыжей куртке и кожаной фуражке. Бритое мягкое лицо незнакомого начальника походило на спелую дыню. Он неохотно сунул Учуру пухлую руку и вяло пробормотал:
   - Я - Северцев. Мы надеялись, что вы встретите нас в Топучем.
   - Не успел туда. Коня кормил.
   На ближайшей сопке гулко рявкнул куран. Северцев вздрогнул.
   - Медведь?!
   - Рогатый! - Учур едва не расхохотался. - Козлом зовут!
   - Все равно... Седлай коня! Черт вас знает, какие тут звери бродят!
   - Торопиться опасно: горы, ущелья, сорвешься - костей не соберешь.
   С перевала спускались шагом. Рваные облака закрывали звезды. Смутные тени лиственниц ложились на дорогу. Северцев видел только хвосты лошадей и слышал мощный шум воды - казалось, что река текла под колесами. Слева надвинулась крутая черная гора и прижала дорогу к обрыву. С правой стороны ехал Учур и, наклонившись к тележке, приглушенным голосом говорил:
   - Скала - как стена, а под ней река. До воды сажен двадцать будет. Днем посмотришь вниз - голова закружится.
   Начальнику казалось, что маленькая лошадка Учура плыла над пропастью.
   - На этом месте у меня конь с санями упал в реку, - продолжал рассказывать теленгит. - Осенью дело было. Конь лед проломил и утонул. А я успел за кусты схватиться.
   - В горах ночью ездить весьма опасно, - поддержал Селиванов. - Часто случается, что даже местные жители, которые знают каждый камень, срываются в пропасть.
   Северцев уцепился потными руками за борт тележки. Ему казалось, что в следующую минуту, на крутом повороте, ноги лошадей не найдут опоры и тройка полетит в пропасть. Он третий раз спросил, нет ли поблизости жилья, где можно было бы переночевать.
   Учур успокоил его:
   - Близко, близко... Совсем близко. Мы к Сапогу поедем. Я вам писал, что с него будем начинать.
   - А вы еще не начинали?
   - Без серебра невозможно, - сказал Селиванов.
   Тройка спустилась с перевала, когда из-за остроголовой горы Эдиган выкатилась огромная луна.
   2
   Учур пробежал по двору и крикнул в двери юрты:
   - Приехали! Встречай гостей!
   Сапог выбежал, на ходу обматывая себя поверх шубы голубой опояской.
   Он сам открыл ворота, поклонился Северцеву и Селиванову:
   - Пожалуйте, дорогие гости, пожалуйте!
   Учур подскочил к хозяину:
   - Это управляющий конторой Госторга.
   Северцев долго жал руку Сапогу.
   Сапог пригласил гостей в дом, сказав, что он сам поможет вынести багаж. В тележке он нащупал маленькие мешки, в каждом - пуд. Погладил. Было слышно, как под руками шевелились серебряные полтинники. Сапог сам взвалил себе на плечи два мешка.
   На лестнице Северцев подождал Учура.
   - Как пойдут заготовки маральего рога, если мы не сторгуемся с этим тузом?
   - Никак не пойдут, - ответил теленгит. - Все мараловоды скажут: "Тыдыков не продал Госторгу, и мы подождем".
   Тяжелые мешки с серебром были сложены в угловой комнате.
   Сапог пригласил гостей за стол:
   - Маралинки покушайте. Очень полезное мясо.
   Сам подсел к четверти с аракой.
   - Маралины? Маральего мяса? - переспросил Северцев. - Вы режете маралов, у которых на голове растет серебро?
   - Приходится резать. Кормить будет нечем. Говорят, у меня всю землю в долине отберут.
   - Как так - отберут?!
   - Приедет землемер и отрежет. Аймачные начальники собираются землю отдать тем, у кого скота нет. А чем я буду зимой маралов подкармливать? Где я им сена возьму?
   - В горах накосите.
   - Горы - камень, там косить нечего. Вы мне навечно охлопочите землю, а я свой маральник сделаю показательным. На всем Алтае такого не сыщете!
   Северцев грудью навалился на стол.
   - А вы нам рога продадите?
   - Рога? Рога надо спрашивать у Калистрата Бочкарева, у него маральник больше моего.
   - У тебя, Сапог Тыдыкович, тоже полные амбары маральих пантов, вмешался горбун Селиванов.
   - А ты что, в моих амбарах был? - рассердился Тыдыков и даже не чокнулся с ним.
   Выпив стакан араки, Сапог опять повеселел:
   - Вы все - умнейшие люди. Вы поймете, что никакой мне пользы от продажи пантов нет. У вас в городах есть банки: положил деньги - и покоен. Даже проценты растут. А у нас банков нет. Вот я и придумал себе свой собственный банк - маральи панты. С пантами я могу во всякое время ехать в Монголию и в Китай - по всему Востоку, везде меня примут и дадут золото.
   - Ну, а если мы тебе половину заплатим не бумажками?
   - У вас серебра не хватит. Считайте, за два пуда пантов - пуд серебра.
   - Дорого просишь, Сапог Тыдыкович.
   - Если бы я продавал, так после такого слова и разговаривать бы не стал.
   В лампе догорели последние капли керосина. Огонь погас. Хозяин и гости еще долго сидели за столом. В руках у них слегка светились граненые стаканы. На скатерти лежала тень оконной рамы.
   3
   Самый обширный маральник в аймаке принадлежал Сапогу: большая гора с густым лесом и мягкими полями альпийского луга, с отвесными скалами и многими распадками, с веселыми речками и родниками была обнесена такой высокой изгородью, что верхнее бревно даже рослый всадник не мог рукой достать. Тесовые ворота были замкнуты полупудовым замком. Возле них стоял небольшой аил, в котором жил старик-мараловод Кучук.
   Роса на траве лежала каплями зрелой голубицы. Стройные лиственницы показывались из тумана. В просветах голубело спокойное небо. Стадо светло-саврасых зверей поднялось на гранитный гребень, к высокой зигзагообразной изгороди. Летом звери нарядные: на крутых грудях - черные шали, на месте хвостов - палевые салфетки, крепкие шеи высоко вскинуты, на легких головах - причудливые кусты, покрытые темно-серым пухом; тонкие ноги - словно туго натянутая тетива. Когда рядом с аилом Кучука два костра бросили ввысь столбы дыма, звери гурьбой сбежали вниз и спрятались в густой чаще у речки.
   Всадники двинулись развернутым строем. Рядом с хозяином ехал Северцев на косматом коне, которого звали Бурко-маралогон. Когда-то зверь копытом рассек коню верхнюю губу. С тех пор Бурко невзлюбил саврасых рогачей.
   - Есть у меня один марал, такой черный, какие бывают только в наших алтайских сказках. Я думаю, что он священный, - говорил Сапог. - Ох и хитрый зверь! Два года подряд никак не могли загнать в станок. Вон побежал он. Смотрите! Какой черный да красивый!
   Бурко закусил удила, прижал уши, вытянул шею и помчался за зверями. Северцев тщетно дергал поводья. Сучья хлестали его по животу, царапали лицо.
   - Брось повод! - кричал Сапог. - Теперь коня не остановишь.
   По щеке Северцева текла кровь, глаза слезились. Наконец он ослабил повод и уткнул голову в гриву лошади.
   Стадо рогачей вылетело на полянку. Впереди скакал черный марал, прыжки его были смелы и широки, голова высоко вскинута, тяжелые рога лежали на спине. Ни чаща, ни каменные выступы не могли замедлить его стремительного бега. Стадо едва поспевало за ним.
   Бурко настигал их. Северцев крепко стиснул в руках пряди вороной гривы. Он боялся, что на крутом повороте упадет с коня и разобьется о каменные остряки. Он спрыгнул бы на землю, если бы конь на секунду замедлил бег.
   Маралы выскочили на каменный гребень и стремительно побежали рядом с изгородью. Всадники срезали угол и на минуту оказались впереди Северцева. Они громко ухали, кричали и махали руками, чтобы не пустить рогачей обратно в низину, в густой кустарник.
   Слева показалась высокая изгородь - открылок. Выше открылка с земли встал строй алтайцев с хворостинами. Черный марал заметил их и круто повернул влево, под гору. На него кричали, махали хворостинами, но он, округлив безумные глаза, скакал прямо на людей. Ногон упал перед ним, сжался в комок. Когда вихрем пронесся зверь и следом проскакал Бурко, старик поднял голову и в двух четвертях от себя увидел на земле глубокую царапину от маральих копыт.
   Стадо бежало вниз. Слева - изгородь, справа - изгородь, сзади - шумная ватага, а впереди - ворота, сулящие избавление от погони.
   Послышался звук, похожий на выстрел: алтайцы захлопнули ворота. Девять рогачей очутились в маленьком дворике. Со всех сторон крепкие заплоты. Наверху сидели люди и махали хворостинами, тыкали палками в потные маральи бока. Звери лягались, фыркали и пятились от распахнутых нижних ворот в противоположный угол.
   Сапог взял с собой двух верховых и поскакал наперерез черному маралу, который мчался второй раз по тому же самому кругу. Рот зверя был широко открыт, язык вывалился, как тряпка.
   "Сгорит зверь... Самый лучший".
   Алтайцы направили лошадей вслед за Бурком, они хотели нагнать его и схватить за ноздри, но конь нырнул в лес.
   - И конь сгорит. Сразу две беды. - Сапог выругался. - Нашел кому дать горячего коня!
   Черный марал не хотел идти из густого леса, делал мелкие петли. Бурко бежал за ним, тяжело дыша. Он теперь был белым от пота. На косматой гриве лежали хлопья пены. Повод свалился на одну сторону и задел за сук. Конь упал на колени. Седок вылетел из седла, ободрал лицо о землю. Бурко порвал повод и снова побежал за зверем.
   Сапог наклонился над гостем. Плечи Северцева дрожали, мокрая от пота рубашка была порвана в нескольких местах, на бритой голове - царапина.
   - Руку не переломил? Ноги целы?
   У Северцева кривились синие губы.
   - Черт косматый!.. - Он выругался и, пошатываясь, пошел рядом с Сапогом.
   Алтайцы вели Бурка под уздцы. Глаза коня были завязаны опояской.
   Когда Сапог и Северцев подошли к станку, между лиственничными брусьями уже лежал светлобокий рогатый красавец. Минутой раньше зверь бежал сюда, надеясь выскочить на свободу, но неожиданно для него пол покачнулся и исчез, ноги беспомощно болтались в воздухе.
   - Эх вы, черного не могли загнать! - упрекнул Северцев.
   Из-за деревянных прикрытий выскочили люди и через спину марала перекинули ремни, притянули голову к станку. Зверь тяжело хрипел, кровавым глазом видел раздробленное небо, оранжевые штаны Кучука, взгромоздившегося на станок, и черные ковши и чашки людей, ждущих крови. Пилка в руках Кучука блеснула на солнце и вошла в мягкий рог. По бурой щеке рогача кровь текла, как пламя. Люди следили за срезкой и собирали кровь в ковши и чашки. Сапог широко открытым ртом ловил струю, которая била в сторону, и облизывал соленые губы. Красные брызги падали на его бороду и усы. Зверь хрипло стонал.
   Мараловод отделил рог от головы, как сук от дерева, перевернул кверху комлем и передал Северцеву.
   Кучуку принесли пригоршни грязи, он замазал ею кровоточащий пенек и тогда взялся за второй рог.
   Северцев ощупывал теплый и мягкий, как подогретый воск, рог зверя. Осторожно лизнул срез. На языке - соленое и липкое. Северцев сплюнул, отдал рог одному из алтайцев и стал смотреть на людей, пьющих кровь. У Сапога вместо бороды - спутанные нитки темно-красного гаруса, в уголках губ красная слюна. Северцев брезгливо вздрогнул, отошел и лег под лиственницу.
   Кучук отталкивал людей от рогача.
   - Довольно. Глаз у зверя посинел.
   Замазал пенек, отстегнул ремни.
   В станке подняли пол, и зверь поскакал под гору неуверенными прыжками.
   Возле согры* долго стоял не шевелясь, потом тихо лег.
   [Согра - болото, поросшее кустарником.]
   "Подохнет".
   Кучук тяжело вздохнул. Скуластое лицо его стало темно-зеленым, в продолговатых миндалинах глаз сверкнул гнев.
   Он широким взмахом руки оттолкнул алтаек от станка.
   - Умрет зверь - вы виноваты: много крови выпили.
   - Тут молодая жена хозяина, а ты ее гонишь, - шепнул один из приятелей.
   - Никому не дам зверей портить, - проворчал Кучук. - А хозяйка сама должна знать, что из одной головы много крови пить нельзя.
   Над горами поднималось солнце, собирало капельки росы.
   Под его мягкими лучами Северцев заснул, так и не посмотрел, как в больших котлах с соляным раствором варили мягкие и ветвистые рога. Около полудня его разбудил Сапог:
   - Матвей Федорович, вставай. Черного загнали.
   Кучук уже пилил ветвистый рог.
   4
   Амбары у Сапога - из вековых лиственниц, просторные, двухэтажные. Наверх вела пологая лестница. На втором этаже в слуховые окна вставлены решетки из толстого железа. Там была подвешена не одна сотня пар маральих пантов.
   Увидев их, Северцев ахнул:
   - Ну, Сапог Тыдыкович, удивил ты меня! У тебя тут гора серебра... буланого алтайского серебра!
   Ощупывал сухие рога.
   - Продай все. Зачем они тебе?
   - Ты думаешь, что мне бумажки нужны? - спросил хозяин. - Сусеки ими загружать?
   - Мешок серебра даю. Согласен? По рукам?
   - Ты что, смеешься, Матвей Федорович? Мешок серебра - за такое золото!
   Сапог круто повернулся и пошел вниз. Крикнул Ногону:
   - Закрывай окна!
   5
   Тройка была подана к крыльцу.
   В ожидании седоков лошади, разморенные жарой, беспрерывно мотали головами. Утомительно долго звенели бубенцы, и ямщик задремал на козлах.
   Гости не спеша спускались со второго этажа.
   - Сапог Тыдыкович, вы мараловодам скажите, что продали за бумажные, настаивал Северцев.
   - Обязательно, - пообещал Сапог и похвалился: - Мое слово - как здешний камень!
   Учур побежал в глубь двора, крикнул своему начальнику:
   - Я - за конем. Скоро догоню вас.
   Хозяин проводил тройку за ворота и поспешно пошел под крышу, где агент заседлывал коня.
   - Ну, Сапог Тыдыкович, один мешок мой.
   - Мешок? Ты ошалел. Полмешка возьми, черт с тобой! И то - за ружья.
   - Полмешка за ружья и полмешка за то, что буду молчать.
   Теленгит легко вскочил на чубарую лошадку и, не оглядываясь, выехал со двора.
   6
   Уложив кожаные мешки с серебром в узкую каменную щель, два человека на четвереньках выползли из пещеры и замерли, прислушиваясь. Воздух, настоянный на медовом аромате трав, казалось, застыл. Даже болтливые листья осины молчали. Лишь далеко внизу скрипели коростели.
   Убедившись, что никого поблизости нет, люди вскочили и, озираясь, начали торопливо закладывать отверстие пещеры мелкими камнями. Затем они выкопали несколько кустов желтой акации и перетащили к замурованному входу. С горы спускались украдкой. Один из них, обнажив длинный нож, оставлял на деревьях малозаметные знаки. Тот, который был старше и дряхлее, подсадил хозяина на коня и сам поехал следом.
   Передний всадник погрозил плетью:
   - Ну, Ногон, если ты кому-нибудь проболтаешься, смертью - и то не расквитаться тебе со мной!
   - Я сяду на медвежью шкуру и поклянусь, - покорно отозвался старик.
   До усадьбы ехали молча. Во дворе сами расседлали коней и вместе вошли в юрту. Ногон упал на медвежью шкуру и молча поцеловал сухие звериные ноздри.
   - Если после такой клятвы проболтаешься, медведь у тебя голову отломит.
   Ногон поклонился и вышел во двор.
   Хозяин, распахнув шубу, упал на кровать вниз животом. Дрожащие руки запустил в перину, где осталось еще несколько мешков. Полтинники сквозь толстое полотно обжигали пальцы.
   Повернулся на спину и залился приглушенным мелким хохотом. Над его юртой висело небо, усыпанное серебряными полтинниками.
   ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
   1
   Едет из Агаша Борлай Токушев, счастливый человек. Едет и песни поет:
   В жарком небе солнышко играет,
   В моей груди большая радость живет.
   Эту радость пробудил Федор Копосов, первый русский друг, секретарь аймачного комитета партии. Он достал из железного ящика маленькую книжечку, приклеил к ней карточку Борлая, поставил печать, а потом встал и пожал ему руку так горячо, как не пожимал никто и никогда.
   "Будь верным сыном партии", - сказал он.
   Теперь эта книжечка лежит в кармане гимнастерки, и сердце чувствует ее. Теперь Борлай Токушев действительно человек нового племени, рассыпанного по всей земле, самого молодого племени и сильного, как жизнь, как солнце. Наконец-то Борлай заменил на земле своего старшего брата Адара!
   Филипп Суртаев где-то кочует с красной юртой-передвижкой. Надо найти его. Найти сегодня. И рассказать обо всем. Открыть перед ним маленькую книжечку: "Вот погляди!"
   А если там окажется брат Байрым? Он может усмехнуться и спросить: "Ты человек нового времени, - а в мешке у тебя что лежит?.. Ну-ка, скажи прямо... Кермежеки спрятаны?"
   Борлай почувствовал, что краснеет. Он расстегнул ворот гимнастерки...
   Прошел год с тех пор, как он, отправляясь в путь через снежные хребты, перестал брать с собой на перевал камень или ветку - подарок хребтовому, с прошлой осени никто не охранял вход в его аил, и все знают: ни одного несчастья не случилось.
   "Правду говорил Суртаев во время курсов, что никаких духов нет - ни злых, ни добрых. Все идет само собою. Земля кругом идет, вода кругом идет с земли на воздух, все движется".
   Борлай вслух упрекнул себя:
   - Люди думают, что я совсем выбросил кермежеков, а они в мешке спрятаны. Байрым своих давно сжег, а я оставил. Не посмел, что ли?
   В первое время Борлай забыл про черных идолов, сорванных со стен и сунутых в мешок. Вспомнил только зимой, и ему стало стыдно перед самим собой. Чем дольше кермежеки лежали в мешке, тем тяжелее было думать о них. Не раз порывался при всем народе сжечь их на костре, но при этом всегда спрашивал себя:
   "Что скажу, если услышу: "Почему раньше не спалил?" А сказать надо прямо, - решил он, - в тот день смелости не хватило".
   К своему аилу он подъехал, когда мужчины и женщины, обгоняя друг друга, двинулись к загонам, где каждое утро и вечер алтайки доили коров. Он поспешил присоединиться к ним. Впереди шла белокурая девушка, приезжавшая в Верхнюю Каракольскую долину с Филиппом Ивановичем, когда ликвидировали лжетоварищество. Она несла блестящую палку, которой обмеряла коров.
   - Надо жить на одном месте, - говорила она, - дворы построить. Коровы окажутся в тепле, и вы круглый год будете с молоком.
   - Как на одном месте жить? - испуганно спросила Муйна Байрымова.
   Алтайки враз заговорили:
   - Грязи на стойбище будет много.
   - Коровы всю траву вытопчут и с голоду подохнут.
   Борлай подошел к Филиппу Ивановичу, помогавшему обмерять коров.
   Тот бросил работу и, повернувшись к нему, спросил с горячей взволнованностью:
   - Получил кандидатскую карточку?
   - Вот здесь она! - Борлай приложил ладонь к сердцу.
   - Поздравляю, дружок, от всей души! - Суртаев пожал ему руку.
   - Скоро Байрым поедет за кандидатской карточкой. И Сенюш поедет.
   - У вас будет своя партячейка. Растете! Рад за вас.
   Весь вечер Борлай ходил за Суртаевым, беседы в юрте-передвижке почти не слышал - она прошла мимо его внимания.
   Несколько раз поймав на себе вопросительный взгляд Токушева, Филипп Иванович догадался: "О чем-то серьезном поговорить хочет", - и поздно вечером, выходя из юрты, позвал его с собой.
   Они молча пошли по лугу, блестевшему от обильной росы. Первым заговорил Борлай:
   - Человек записался в партию, кандидатскую карточку получил, а сам обманул... Что ему будет?
   - Смотря по тому, какой обман... Ты, дружок, расскажи мне все - тебе будет легче.
   - Сказал, что кермежеков выбросил, а сам их в мешок спрятал... В прошлом году...
   Внимательно выслушав алтайца, Суртаев спросил:
   - У тебя были нарывы на теле?
   Токушев, ожидавший обвинения, растерянно посмотрел на кочевого агитатора и кивнул головой.
   - Помнишь, что они заживают не сразу? Так же и тут. Ты говоришь, что давно не веришь ни в богов, ни в духов. Нарыв прошел, тебе уже не больно, а раны прошлого еще не зарубцевались.
   - Нет, мне больно. Добрый человек не обманывает, - сказал Борлай. Сейчас я знаю: старое надо сразу отсекать.
   ...Ночью Борлай нарубил дров. На рассвете запалил такой костер, что кудреватый дым взвился выше леса. Вскоре собрались к нему встревоженные соседи, а он долго не мог поднять полуприкрытых глаз ни на брата, ни на людей. Лицо его было каменным, только широкие ноздри шевелились. У ног его лежали кермежеки.
   Суртаев говорил:
   - Человек идет по густому пихтачу. Ночь. Темнота. Седые мхи, что висят, как бороды, на деревьях, падают ему на голову, на плечи, цепкий хмель хватает за ноги и долго волочится за ним. Человек выходит в долину. Солнце. Идет он все быстрее. Ему кажется: никто не узнает, что он ночью шел по лесу, а на голове его все еще лежат хлопья серого мха, и за ногами волочится хмель...