Коптелов Афанасий. Великое кочевье

   - Ты будешь обо всех заботиться, а о тебе - никто. Ну, и сдохнешь, как изъезженный конь, - посмеялся Утишка.
   - Все станут заботиться друг о друге. Так говорят люди нового племени.
   - Племена бывают старые, а не новые. Хотел бы речку сделать, да не сделаешь. Она сама течет, так же и племя.
   - Есть новое племя - партия. Кто запишется, тому красную книжку дают, билетом называется, - горячо говорил Борлай. - Надо о народе думать, заботиться. Не будь у меня заботы о народе, я бы и в Караколе прожил.
   - Нет, надо заботиться только о своей семье... И все так делают, перебил сосед. - Медведица - зверь, а в чужое логовище корм не потащит, чужих детей кормить не будет.
   - Не знал я, что со зверем беседу веду.
   Утишка фыркнул и выбежал, хлопнув дверью. Борлай подумал: "Расстроится дружба с ним. Не в ту сторону он воротит. Придется еще много разговорами поправлять его".
   Над казаном заструился пар, запахло густым наваром чая...
   Ой, как хорошо пить горячий чай у домашнего очага! Борлай принимал из рук жены чашку за чашкой и, всыпав талкана, неторопливо пил маленькими глотками. В перерыве расспрашивал Карамчи о жизни стойбища. Не обижали ли ее без него? Хорошо ли пасется скот? Много ли белки в лесах? Разговаривая, подолгу не сводил о нее глаз, как рыбак из сказки "Шелковая Кисточка". Тот смотрел на жену и забыл о работе. Шелковая Кисточка подарила ему свой портрет, писанный углем на листе бересты. Рыбак, сидя с удочкой на берегу реки, держал портрет перед собой... "Хорошие портреты делают в Агаше! На толстой бумаге. Надо бы попросить мастера приехать сюда и сделать портрет Карамчи", - подумал Борлай. Рыбак уронил портрет в реку. Вода принесла его к стойбищу хана, у которого было пять жен. Взглянув на портрет Шелковой Кисточки, хан отправился в поход, чтобы отнять ее у рыбака, привезти к себе и назвать шестой женой... Борлай никогда ничего не терял, и он сберег бы портрет, не уронил бы в реку... Он улыбнулся.
   Карамчи спросила, что его так развеселило.
   - Сказку вспомнил... - Борлай рассказал о Шелковой Кисточке; подвинувшись, взял руку жены и слегка качнул. - Я не рыбак. И время теперь другое. Тебя никто у меня не отнимет.
   - Знаю, - горячо прошептала Карамчи и подвинулась к мужу...
   Мороз крепчал с каждым часом. Борлай втащил в аил несколько обрубков сухих бревен и в костре приткнул их одно к другому, как лучи звезды. В дымовом отверстии таял иней. Со стропил падали крупные капли. Холод не позволил уснуть на кровати и заставил Токушевых снова спуститься к огню.
   Борлай на мужской половине лег на шкуру лося и, расстегнув шубу, поднял рубашку, чтобы погреть свою могучую грудь цвета красной меди. Вскоре замерзла спина, и ему пришлось повернуться.
   По другую сторону очага, накрывшись шкурами, спала Карамчи.
   Ночью несколько раз принималась плакать маленькая Чечек. Борлай вставал и осматривал яму, в которую была опущена люлька, прикрытая сеном. По наличию инея он узнавал, тепло или холодно дочери. Иногда давал выпить глоток чая, иногда только укрывал потеплее. Сдвинув дрова так, чтобы костер горел веселее, снова ложился спать.
   Утром Борлай топором рубил землю, чтобы углубить яму, - дочери спать будет теплее. Потом он привез льду с реки и натаял воды, а после чая занялся литьем пуль. Неожиданно перед ним встала жена Байрыма - Муйна, в незастегнутом чегедеке и в шапке, сдвинутой на затылок. Она долго не могла произнести ни слова, а только показывала на притолоку двери и правой рукой рубила по левой.
   Борлай понял, что Байрым изрубил грозных караульщиков домашнего благополучия. Значит, выбросил из головы веру в духов. Он не боится кермесов, которые, по словам стариков, точно совы по ночам, летают среди кочевников.
   Карамчи, выронив чашку, стояла посредине аила. Сношеница бросилась к ней и заплакала.
   - Злые духи навалятся на нас, болезни поселятся у нашего очага...
   "Как бы не посмеялся Байрым надо мной да не похвастался бы перед сородичами, что он первый расправился с божками", - подумал Борлай, порывисто вскочил, сорвал со стен одну за другой ветхих кукол-кермежеков и торопливо засунул их в кожаный мешок с пожитками.
   "Вот и все, - успокоил себя. - Никто больше не увидит..."
   И тут же, окончательно осмелев, улыбнулся и вслух добавил:
   - Нет ни Эрлика, ни Ульгеня! Горных духов тоже нет! Ни злых, ни добрых!
   - Что ты болтаешь?! - вскрикнула Карамчи, от ужаса едва державшись на ногах. - Опомнись!
   - Говоришь, нет. - Муйна повернула к нему заплаканное лицо. - А у самого-то смелости не хватило... Спрятал! Думаешь: посердятся боги, да зла не сделают... А мы-то, мы как жить будем?
   - Ты все забыл, - укорила Карамчи и принялась напоминать: - Подземное царство, верхний мир, седьмое небо...
   - Никакого подземного царства нет, - кричал Борлай громче прежнего. И верхнего мира тоже нет. Есть одна наша земля. Вот эта! - Потопал ногой. Спроси у Суртаева. Он по книгам все знает. Все!
   2
   Начался "старушечий месяц" - ноябрь: дни были настолько короткие, что старухи едва успевали обуться, а солнце ходило так низко, что старики говорили: "Куран носит его на ветвистых рогах".
   Мягкий снег засыпал высокий перевал, и братья Токушевы с грустью думали, что всю долгую зиму они будут отрезаны от аймачного центра. В случае нужды никто не придет к ним на помощь, останется единственное: надеяться на свою силу и все решать своим умом.
   Братья охотились в ближнем лесу и частенько приходили домой, волоча по снегу свою добычу - туши косуль и связки беличьих шкурок. Однажды вечером, приближаясь к своим аилам, они увидели всадников, спускавшихся с перевала. По круглой шапке из шкурки рыси, подаренной Борлаем, они издалека узнали передового. Это был Суртаев. Бросив в аилы свою охотничью добычу, братья на лыжах пошли навстречу; напряженно всматриваясь, пытались отыскать знакомые черты у остальных всадников. Федора Копосова, замыкавшего вереницу, они узнали по очкам. А в середине ехал явно незнакомый им человек в меховой шапке с опущенными ушами, в черном полушубке, подпоясанном таким широким ремнем, к каким командиры кавалерийских частей прицепляли шашки. Лицо у него было бритое, скулы широкие, словно у алтайца. Заметив лыжников, он стал понукать коня и, поравнявшись с Суртаевым, что-то спросил. Филипп Иванович утвердительно кивнул головой и улыбнулся, довольный предстоящей встречей, а когда братья подошли, сказал о незнакомом человеке:
   - Это товарищ Грозин.
   Токушевы были так удивлены и взволнованы нежданной встречей, что забыли поздороваться. Имя этого человека было известно во всех долинах Алтая. Одни произносили его с горячим уважением и преданностью, другие - с дикой злобой и проклятьями. Суртаев не однажды рассказывал про него. Во время войны с колчаковцами Грозин командовал партизанским корпусом. Потом он уехал в Москву, долго учился у мудрых людей, и партия велела ему заботиться об алтайцах-бедняках. Говорят, что он, Грозин, секретарь обкома партии, советует не кочевать, а остановиться на самой хорошей земле и построить избушки. Он даже обещает от государства машины, которыми можно пахать землю, косить и молотить хлеб.
   Грозин спрыгнул с коня и поздоровался с Токушевыми, крепко пожимая руки. Остальные всадники тоже спешились и стали в кружок. Борлай спросил, как им удалось проехать через высокий снежный перевал.
   - А видите - следы на снегу, - указал Суртаев. - Кто-то для нас проложил дорогу.
   Токушевы только сейчас заметили впереди всадников следы и принялись рассматривать их.
   - Проехали двое, - сказал Борлай.
   - Да, - подтвердил его догадку Байрым. - И совсем недавно.
   Все взглянули вдаль. Следы вели к одинокому аилу Утишки. Там, у столба, заменявшего коновязь, стояли заседланные кони.
   - Узнайте, что за гости к нему пожаловали, - попросил Копосов. Видно, срочные дела - даже перевал не задержал.
   Грозин начал расспрашивать о жизни стойбища и об охотничьем промысле: много ли белки в лесах, достаточно ли у охотников пороха и свинца, хорошие ли собаки, хватает ли соли, табака и чая.
   - Утишке хватает, - ответил Борлай. - Он даже меняет на беличьи шкурки... А бедные охотники часто пьют одну воду.
   - Где сейчас охотники? - поинтересовался Грозин. - Вернулись с промысла?
   - Однако все в лесу. Белку еще стреляют, - сказал старший Токушев.
   Грозин и Копосов озабоченно переглянулись. Суртаев поспешил успокоить их.
   - Ничего, соберем всех, - сказал он и начал расспрашивать, где находится охотничий стан Токушевых и где промышляют белку их соседи по стойбищу.
   Борлай коротко рассказал все и повернулся к Грозину.
   - Надо в аил ехать. Маленько мясо варить, чай пить.
   Через четверть часа гости сидели в аиле Борлая, на косульих шкурках, разостланных по земле возле жаркого костра. В казане варилось мясо.
   Грозин спросил, почему они откочевали в эту далекую долину. Борлай рассказал. Их одинокие старые стойбища были разбросаны по темным ущельям да маленьким лесным полянкам, далеко друг от друга. Люди виделись редко, и им было трудно сговориться потеснить баев из долины. Зато Сапогу было легко управляться с каждым из них: одного запугает, другого обманет, третьему пообещает на все лето дать корову с молоком. А здесь они живут друг возле друга, видятся почти каждый день, помогают советом, вместе устраивают облавы на волков, охотятся на косуль с загоном. Хорошо! Силу копят!
   - Ваша сила нужна партии, - сказал Грозин.
   Байрым успел сходить к Утишке; вернувшись, рассказывал:
   - Приехал Сапог с Ногоном, своим подлокотным. Я спросил: "Зачем явился?" Хохочет. "В гости, говорит, сердце стосковалось по знакомым людям". Хитро так посмотрел на меня и спросил: "Разве вам начальники привезли новый закон, запрещающий ездить в гости?"
   - Даже сюда лапу протягивает, - гневно ворчал Борлай.
   - Следите за каждым его шагом, - посоветовал Копосов, - и сообщайте нам. Он что-то недоброе замышляет.
   - Ничего, солнце движется только вперед, а не назад. Время - против Сапога, - подбодрил Грозин. - Вы с каждым днем будете сильнее, он - слабее.
   Сварилось мясо. Его положили на лиственничную кору, похожую на корыто. Копосов достал хлеб. Суртаев разрезал мясо на мелкие куски. Братья Токушевы знали: он не любит, когда мясо берут руками, и для всех выстрогали острые палочки.
   Долго пили чай, сначала с солью и талканом, потом с сахаром и пряниками. Разговаривали о будущем. Пройдет несколько лет, люди перестанут кочевать и будут жить в теплых избушках, в каждой долине появится своя школа, все научатся читать книги, управлять машинами.
   На ночлег устроились возле костра. Суртаев, как старый знакомый, не боясь обидеть Карамчи, расположился на женской половине.
   Чтобы спать дорогим гостям было теплее, надо всю ночь поддерживать большой костер. Для одного человека - нелегкий труд. Зная это, Байрым остался у Борлая. Сменяя друг друга, они рубили дрова, присматривали за лошадьми. Спали посменно, привалившись спиной к кожаному мешку с пожитками.
   Задолго до рассвета они разбудили Суртаева, а он поднял остальных. Позавтракав, все отправились в охотничий стан Токушевых. Байрым вскоре отделился от них и пошел в ту сторону, где находились становья соседей-охотников.
   По-зимнему высокое и холодное небо было усыпано крупными звездами, и луна, казалось, раздвигая их, медленно плыла к западу. Снег выглядел голубым, и на нем лежали синие тени деревьев и кустарников.
   К рассвету пришли на место. Охотничий стан Токушевых, расположенный в густом лесу, куда не проникал ветер, был сделан из жердей и пихтовых веток. В середине его, как в заброшенной юрте, чернели головешки. Борлай принялся разводить костер, но Суртаев сказал, что это они сделают сами, а его попросил сходить за охотниками, промышлявшими белку по соседству с ним. Тот охотно согласился.
   Алтайцы приходили поодиночке. Шубы на них были рваные, большие дыры зашиты нитками из жил косули, шапки старые, подпаленные во время ночевок у костров. За плечами покачивались тяжелые ружья с деревянными сошками. Они подсаживались к огню, и Грозин с Копосовым заводили разговор с ними. Жизнь в долине Голубых Ветров, здоровье жен и детей, урожай белки, цены на пушнину и ячмень - все интересовало приезжих людей.
   К вечеру вернулись Токушевы. На стану уже было более десяти охотников.
   Перед шалашом лежали обрубки сухих бревен, заготовленных для костра. Кочевники сели на них и приготовились слушать. Грозин начал беседу с далекого прошлого. Он говорил просто и убедительно. Время от времени он умолкал, и тогда Суртаев повторял все по-алтайски, стараясь передать не только смысл сказанного, но и силу слов его.
   - Старики помнят время, когда алтайцы платили по два налога - дань китайскому богдыхану и ясак русскому царю. Каждой семье приходилось ежегодно вносить ясак - не менее десяти соболей. А как в то время жили русские крестьяне? День и ночь работали на помещиков.
   Грозин рассказывал подробно, приводил множество примеров.
   - У вас до самого последнего времени такими помещиками были зайсаны...
   - Верно, верно!
   - Так и было, - подтверждали слушатели, кивая головами.
   - Алтаец-бедняк круглый год питался корнями диких растений, русские крестьяне-бедняки ели кору деревьев да лебеду.
   Взгляд Борлая был прикован к докладчику, завладевшему вниманием кочевников, которые слушали его с сыновней доверчивостью. Вот Грозин встал, покрасневшие от мороза пальцы сжались в кулак, и рука поднялась высоко, будто для сокрушительного удара по врагу; серые глаза смотрели строго и гневно, а на лице появились упрямые складки. Хотя в его русской речи были незнакомые слова, но перевод Борлаю казался досадным и ненужным, - он многое понимал и даже, казалось ему, угадывал мысли докладчика, ставшего близким ему человеком. Этот человек знает беспросветную жизнь бедняков в старое время, словно сам был пастухом у бая.
   А Грозин все говорил и говорил. Он приглашал заглянуть в завтрашний день. Люди будут жить товариществами, артелями, получат породистых жеребцов для общих табунов. В тайге артельщики построят охотничьи избушки. Государство поможет им.
   - Алтаец-бедняк - родной брат рабочему, который делает порох и свинец, ружья и мануфактуру, добывает соль и прессует чай. У них большая сила. Эта сила будет еще больше, если они встанут плечом к плечу да склонят на свою сторону всех, кто живет честным трудом, всех бедняков и середняков...
   Когда спросили: "Кто желает говорить?" - Байрым поднял голову, взглянул на докладчика и молвил:
   - В одиночку аил и то нельзя поставить, человек человека кличет: "Маленько помоги". А жеребца хорошего кто из нас заведет? Никто. Давайте работать товариществом! Тогда у нас будет все!
   Алтайцы то многозначительно подталкивали друг друга локтями, то подбадривали задорными взглядами и говорили:
   - Вместе будем жить - силу соединим.
   - Умный совет достоин скорого выполнения.
   - Верно.
   - Все кочевье сговорим в товарищество.
   По-свойски подавали Грозину дымившиеся трубки, тянулись к его раскрытому деревянному портсигару за папиросами.
   - Дьакши! Хорошо!
   Грозин на секунду подносил трубку ко рту и, как бы покурив, возвращал с улыбкой:
   - Дьакши!
   Это еще больше располагало к нему. Охотникам казалось, что вот сидят они, старые приятели, давнишние соседи, в обжитом аиле, вокруг веселого костра, а хозяин жилья - этот говорливый и заботливый человек, приехавший из далекого города.
   Грозин шепнул Копосову:
   - Кадры растут хорошие. Одного из Токушевых надо рекомендовать в правление товарищества, другого готовить в сельсовет.
   Борлай, смачно попыхивая и глядя на причудливые кольца дыма, пытался представить себе тот день, когда он вернется в кочевье с породистым жеребцом. Это будет вороной великан со звездой на лбу, с крепкими ногами, широким шагом. Может быть, в тот же день Борлай пригонит рослого и крепкого, как скала, быка и белого барана с пудовым курдюком. Ведь и барана тоже дадут товариществу. Обязательно дадут. Вот тогда заживет хорошо кочевье долины Голубых Ветров! Тогда не только ни одна семья не откочует обратно на берега Каракола, но оттуда будут приезжать с просьбой: "Примите нас в товарищество". Их становье будет самым сильным на Алтае.
   3
   На следующее утро они вернулись в долину.
   Борлай шел, сдвинув шапку на затылок. Ему казалось, что все теперь выглядело по-иному. И снег чище, и оранжевая хвоя лиственниц ярче светится под лучами зимнего солнца, и родные аилы курятся приветливее.
   Грозин с Копосовым тотчас же уехали в Агаш, а Суртаев остался помочь закончить организацию товарищества...
   Раздосадованный Утишка пришел к Борлаю с упреком:
   - Не ждал я, друг, что ты не позовешь меня с собой, на собрание.
   Как бы забыв о недавней размолвке, принялся расспрашивать, как прошло собрание и что решили на нем.
   Борлай отвечал громко и от радости встряхивал головой:
   - У нас теперь товарищество! Меня выбрали председателем... Устав есть! Нам скоро дадут породистого жеребца!.. У нас будет много скота...
   - Если товарищество получит породистого жеребца, то и меня записывай вместе со всеми. Я давно об этом думал.
   Пригнув голову к уху Борлая, Утишка доверительно сообщил:
   - Сапог звал меня в свое товарищество, но я не пошел.
   - В какое товарищество звал? - насторожился Борлай.
   - Он в свое товарищество записывает.
   - Где он сейчас?
   - Домой уехал, - ответил Утишка и, прищурив узкие глаза, шепнул: Таланкеленг к нему записался.
   - Это не удивительно... А еще что говорил Сапог?
   - Велел волков бить, а уши привозить ему.
   - За волчьи уши в Агаше дают награду - пять рублей.
   - А Сапог обещал по два барана. "Я, говорит, помогаю Советской власти волков уничтожать".
   - Сам он длиннозубый волк! - У Борлая пальцы сжались в кулак. Ночевал он у тебя?
   - Больше по аилам кочевал.
   Борлай задумался. Ему стало ясно, сколь своевременным и важным был приезд Грозина и Копосова. Надо скорее все делать так, как советовали они. А Суртаев поможет.
   4
   В тот же вечер, позвав с собой Байрыма и Ярманку, Борлай отправился к Таланкеленгу.
   В аиле Таланкеленга стоял полумрак. Кругляши горели вяло, не потрескивали, а шипели, обволакивая казан едким дымом. На женской половине копошилась хозяйка. От большой льдины, привезенной с реки, она откалывала куски и, не оглядываясь, кидала в казан. На низкой, сделанной из жердей кровати храпел хозяин. Возле очага лежала трубка, засунутая в длинный кожаный кисет. Борлай подсел к огню и, достав из-за голенища трубку, найденную у разрушенных аилов, сравнил с хозяйской.
   "А-а! Ночь кончается, тайна открывается", - мысленно произнес старую поговорку и через плечо шепнул Ярманке, чтобы он позвал сюда соседей.
   Хозяйка разбудила мужа, сдернув с него то, что когда-то называлось шубой.
   Борлай переменил трубки.
   - Ах, сосед, худо делаешь, - укорил Таланкеленг, зевая и потирая глаза кулаками. - Почему не сказал мне про собрание бедноты?
   - Я думал, тебя дома нет.
   - Надо было зайти... - Таланкеленг подсел к гостю. - Что рассказывали начальники?
   - Советовали записаться в животноводческое товарищество.
   Борлай кинул прощупывающий взгляд.
   - Ты пойдешь к нам? Жеребца породистого дадут.
   Таланкеленг, засунув руку под шубу, почесывал бок.
   - Не знаю... думать надо.
   - А Сапог у тебя был? - строго спросил Борлай и, теряя терпение, стал набивать трубку табаком.
   Вошли соседи. Недоуменно осмотрев аил, усаживались на голую землю и о носки косульих кисов выбивали пепел из трубок, наполняли их и прикуривали от головешек. Пришел Суртаев и незаметно опустился на землю возле двери.
   Таланкеленг подвигал головешки в огонь.
   - Большой Человек проходил мимо... В свое товарищество звал.
   - И ты, конечно, записался?
   Почувствовав на себе острый взгляд Борлая, Таланкеленг растерянно ответил:
   - Нет... пока только говорил.
   Вошли еще двое. Вспомнив заповеди гостеприимства, хозяин схватился за трубку, чтобы угостить соседей, которые неизвестно зачем пожаловали в такую позднюю пору.
   Борлай гневно прикрикнул на него:
   - Врешь ты все. Я знаю, что ты записался. На твоей поганой голове выросли уши бая, а на туловище - байские руки. Кто каждое наше слово к Сапогу тащил? Ты. Кто здесь наши аилы разламывал? Кто напугать хотел? Ты.
   - В гости пришел, а начал ругаться, - обиделся Таланкеленг.
   - Я к таким бессовестным в гости не хожу, - гремел Борлай. - Ты байский вонючий хвост. Мы тебе близ нашего кочевья проехать не дадим, а не то что жить здесь.
   Соседи неловко переглянулись.
   Все еще стараясь сохранить спокойствие, Таланкеленг взял головешку и стал прикуривать. Головешка описывала мелкие круги. Все опасались, что он вот-вот обожжется. В аиле даже запахло подпаленными усами.
   Закурив, он сказал:
   - Я - брат ваш. Я могу...
   Борлай перебил его:
   - Ты лезешь в братья к Сапогу, кровожадному волку. Из какой трубки, щенок, куришь?
   Он выхватил трубку из зубов Таланкеленга, вторую снова достал из-за своего голенища и обе положил на руки, простертые к народу:
   - Смотрите все. Одна трубка - его. Вторую я нашел у развороченных аилов. Помните? Тоже его.
   Трубки пошли по рукам. Все сравнивали елочки на поясках из красной меди.
   - Один и тот же человек делал обе трубки, - с полной уверенностью сказал Сенюш Курбаев.
   - Да, рисунок такой же.
   - Одним ножом резаны. На ноже была щербинка, - поддержали обличителя такие же бедняки, как Сенюш.
   Таланкеленг смотрел в огонь, и его острые плечи подергивались.
   Байрым потребовал:
   - Дай сюда нож. Мы посмотрим. Проверим.
   - А-а-а, вам нужен мой нож! - взревел Таланкеленг и, вскочив на ноги, схватился за ножны.
   Утишка видел, что все на стороне Борлая, и тоже вскочил. С размаху он опустил на плечо Таланкеленга тяжелую руку и толкнул его на землю.
   - Сиди, лягушонок!
   В это время Байрым оторвал ножны с ножом от опояски Таланкеленга.
   - Не прыгай! - кричал Утишка, грозя кулаком. - Весь аил разнесем.
   - Не трогайте, - прикрикнул Борлай. - Мы его в милицию отвезем.
   Таланкеленг испуганно взглянул на него.
   - Не надо в милицию. Не надо. Я не виноват, ничего худого вам не делал.
   - Сначала нужно разобраться, - сказал Айдаш. - Трубок с таким рисунком на Алтае много. А на ноже зазубрина оттого, что Таланкеленг рубил бараньи кости. Кто не рубит их? Вот поглядите мой нож...
   Борлай покосился на Айдаша. Не вовремя такой разговор. Видать, он пожалел Таланкеленга: дескать, запутался человек в байских тенетах, как соболь в сетях. У него, Борлая, сердце тоже не без жалости, но ему хочется, чтобы Таланкеленг поскорее понял свою ошибку, признался в ней и разорвал бы байские тенета.
   Той порой выдвинулся вперед Байрым и потребовал:
   - Уходи отсюда. Чтобы к утру место было чисто.
   Суртаев встал, готовый в случае надобности вмешаться и остановить своих рассвирепевших друзей. Но такой надобности пока не было. Наоборот, прислушиваясь к каждому слову Токушевых, он радовался за них. Выросли они и закалились в борьбе. На таких можно положиться. Если трубка и не будет уликой, Таланкеленга полезно припугнуть.
   И Суртаев заговорил о хитрых уловках бая, пытавшегося обманом и запугиваниями склонить народ на свою сторону.
   Таланкеленг выпрямился и потряс головой.
   - Большой Человек ничего худого мне не говорил. Не говорил.
   - Эх ты! Заяц! - прикрикнул Борлай. - Испугался бая.
   - А бояться нечего, - продолжал Суртаев. - По-русски говорят: "Не так страшен черт, как его малюют". Не так силен бай, как некоторым кажется на первый взгляд. Сила у нас, у партии, у бедноты.
   Долго еще шумели сородичи, обсуждая поступок Таланкеленга, но так и не пришли ни к какому решению.
   Суртаев сказал:
   - Вот что, друзья, завтра я поеду по делам в Агаш. Таланкеленга возьму с собой, там разберемся в его делах.
   5
   Пала пушистая пороша. Всюду следы зверей - узор замысловатый. Мышка прошла - ровно косичку из снега сплела. Заяц на полянках нашлепал печатей. Конь пробежал по снежному полю - будто прострочил его.
   За лошадью Ярманки, возвращавшегося домой через леса и каменные кряжи, тянулась бесконечная цепочка следов. Ветвистые рога куранов, привязанных поверх сумин, постукивали о голые лиственницы, сбивали белые рукавички с мохнатых лап сонно поникшего кедрача.
   "На этот раз меня встретила удача: никто из родственников и соседей не убивал одним выстрелом двух куранов", - подумал парень.
   Еще ранней осенью, когда стояли жухлые травы, Ярманка высмотрел торную тропу, вьющуюся по самым непроходимым распадкам, и понял, что отсюда, где глубоки снега, где голодна зима, пойдут козлы из тайги к широким бесснежным долинам. Между скал нашел удобное место. Затаившись, ждал зверей. Только на рассвете третьего дня услышал легкий шорох и частое пощелкивание копыт о камень.
   "Идут", - насторожился он, и мелкая приятная дрожь прокатилась по всему телу.
   Чтобы остановить куранов, бежавших мимо скал, Ярманка отрывисто крикнул:
   - Кук!
   В десяти шагах, озираясь по сторонам и с храпом нюхая воздух, остановился лесной красавец, одетый в серую с золотистым отливом шубу. У него - тонкие ноги, как натянутые струны, круто взметнувшаяся точеная шея, а легкая голова с черными ноздрями уставилась в небо.
   "Не может понять, откуда звук, а почует - мелькнет, как молния", - с трепетом подумал Ярманка и опять услышал шорох и четкое постукивание копыт.
   Но куран по-прежнему стоял на месте, и охотник горячим пальцем нажал спусковой крючок.
   После выстрела сизый дымок на мгновение закрыл даль.