Коптелов Афанасий. Великое кочевье

   - Байрым - хороший человек!
   - Этого никто не пошатнет.
   - Я тоже думаю, что мы все можем положиться на Байрыма, - поддержал Суртаев. - Если нет других предложений, давайте голосовать.
   Одновременно с одобряющими возгласами взметнулись руки. Все голосовали за Байрыма Токушева.
   3
   Многоводная Катунь дерзко раздвинула каменные громады, разрубила хребты, вырываясь на степной простор. Но беспощадна сибирская зима, даже горные реки заковывает в ледяную броню, лишь кое-где, на самых стремительных быстринах, остаются полыньи. Там над темно-зеленой водой виснет туман, будто дышит река, покрывая прибрежные камни лебяжьим пухом инея. Зимняя дорога прыгает со льда на береговой приступочек. В речную щель спускается ветер и прогуливается от степей до границ Монголии, гонит белые струи поземки.
   Сани ныряли в ухабы, поскрипывали завертки на оглоблях, и уныло пели полозья. Ямщик стоял на задке, в левой руке его - вожжи, в правой - длинный кнут. На ухабах он наклонялся, как лыжник на раскатах, предусмотрительно валился на противоположный бок, но ни разу не упал. Борлай, лежа в передке, с улыбкой посматривал на него.
   - Хорошо на санях ехать? - спросил Техтиеков, высвободив лицо из седого воротника косульей дохи.
   - Ага! - зычно отозвался Токушев. - В седле поедешь - сюда ветер лезет, сюда, лицо царапает. Плохо зимой ездить верхом. А тут - как в аиле: спать можно.
   - А почему вы сани не заводили?
   Борлай кинул удивленный взгляд: "Как это можно не знать, что бедняку было не до саней, коли голодала семья!"
   Сказал:
   - Силы не хватало. Всю силу бай брал себе. Народ был темным.
   - Сейчас у вас товарищество, пусть оно купит сани.
   - Ага. Сани надо.
   Техтиеков продолжал:
   - До сих пор алтаец кочевал из лога в лог, можно было обходиться верховой лошадью, седлом, вьюком. Сейчас алтаец кочует к новой жизни, к социализму. Большая перекочевка. Надо алтайцу садиться на сани, на телегу, на машину. Видал машины?
   Борлай, обрадованный этим разговором, порывисто встал на колени.
   - Видал! Паровозы видал! - восклицал он. - Нам давай машины землю пахать. Хлеб сеять начнем.
   Техтиеков подзадорил:
   - Шутишь ты?
   - Не веришь? - обидчиво спросил Борлай. - Я всегда правду говорю. Поодиночке мы работали - силы было мало. У товарищества силы много: ячмень сеять начнем.
   - Хорошо! - похвалил Техтиеков. - Давайте переведем ваш коллектив на устав товарищества по совместной обработке земли. Семян вам отпустим, плуги, бороны. Сейте больше.
   Темно-зеленые зубцы скал, похожих на гигантские пилы, стиснули реку. Немного ниже она налетала на острый каменный гребень, который разрезал ее на две половины. По обе стороны гребня дымились длинные полыньи. Дорога круто метнулась на берег и юркнула в узкую щель.
   Вскоре ямщик глянул поверх лошадей и махнул рукавицей, крича:
   - Эй, вы там... не задерживайте!
   Борлай посмотрел вперед. Сплошной лавиной двигались овцы. Позади ехал всадник в новой шубе с лисьим воротником и широкой плисовой оторочкой. Узнав его, Токушев сообщил Техтиекову:
   - Сапоговы бараны. - И крикнул Таланкеленгу: - А где сам бай?
   Алтаец промолчал. Борлай повторил вопрос. Тогда в ответ послышалось:
   - Впереди едет.
   Спустившись на реку, они обогнали отару. Всадники, ехавшие впереди, посторонились, пропуская сани. На вороном коне сидел Сапог Тыдыков, в кургузой шубенке, почерневшей от времени, видавшей множество дождей и костров, в овчинной шапке без кисти и опушки.
   Борлай выпрыгнул из саней, жалуясь на замерзшие ноги. Сапог вывалился из седла и пошел рядом.
   - Далеко ли поехал, добрый человек? - заискивающе спросил он Борлая.
   - В город. Народ на съезд меня послал.
   - Хорошее дело! Позаботься о всех своих братьях по сеоку, сделай жизнь их радостной.
   Сапог заглянул ему в лицо.
   - Слышал я, что вы собираетесь назад кочевать, в Каракольскую долину? Кочуйте. Меня к себе в товарищество принимайте. Я вам три табуна отдаю: пусть будут общими. Это на бедноту.
   - Ишь каким ты добрым стал, когда тебе лапу прижали! - не удержался Токушев.
   - Зачем сердишься? - спокойно продолжал Сапог. - У нас с тобой в сердцах одна кровь: я - Мундус, ты - Мундус.
   - Был Мундусом, а теперь - просто алтаец, - оборвал Борлай. Указав на овец, спросил: - Куда погнал?
   - В город. Прошлый раз говорили, что у областного исполнительного комитета мяса мало, а теперь там съезд, народ надо хорошо кормить. Вот и погнал. Пусть едят.
   Борлай сплюнул и сел в сани. Ямщик взмахнул кнутом. Протяжно завыли полозья, скользя по ровной дороге.
   4
   Сапог Тыдыков второй раз в эту зиму ехал в город по одному и тому же делу. Неделей раньше он был там, заглянул в облисполком, где в это время шло заседание президиума. В кабинет председателя Чиликея Суразакова его не пустили. Часа два он сидел у двери, пока служащие не собрались уходить. Тогда он вышел на улицу и отправился прямо на квартиру Суразакова. В маленьком городке найти ее оказалось нетрудно. В ограде развьючил лошадей и, взвалив на себя мешок с кругами масла, вошел в дом.
   Несколько минут спустя он уже сидел в большой комнате, возле стола, заваленного бумагами и газетами, ждал хозяина.
   В передней раздевался немолодой алтаец с черными усиками и бритым квадратным подбородком, глубоко посаженными горячими угольками глаз. Жена сообщила ему:
   - К тебе гость приехал, родственником назвался.
   - Кто такой?
   - Какой-то старик Тыдыков. Баранины привез, масла.
   - Зачем пустила? Зачем подарки взяла?
   - Говорит, что ты его знаешь, бывал у него... Вот этот человек с ним, - указала на Ногона, сидевшего на полу, возле печки.
   - Сейчас же отдай этому алтайцу все, что привез Тыдыков. Это не родственник, а бай. Враг наш, самый злой враг.
   Неприятно было Суразакову видеть у себя в квартире Сапога Тыдыкова. Ему хотелось отворить дверь и показать дорогу непрошеному гостю, но он сдержался, подумав: "Узнать тактику врага необходимо в интересах наших побед".
   Сапог встал и протянул руку, будто старому другу.
   - Большому человеку - крепкое и долгое здоровье! Извините, что без вас заехал. Думаю: наш человек - алтаец, родственник, можно сказать.
   - Вы мне не родственник, - резко заметил Суразаков.
   - Ваша мать была из нашего сеока Мундус.
   - Это совсем не означает, что вы можете считать меня своим родственником.
   - Я к вам, самый большой человек, с жалобой приехал, - сказал Сапог, подавая бумагу.
   Суразаков молча протянул руку. Взглянув на заявление, возвратил его жестом, давшим понять, что говорить об этом бесполезно.
   - Голос вам не вернем.
   - Я - алтаец, одной с вами крови, брат ваш.
   - Замолчи о крови. Я кровь свою отдаю за рабочее дело, а ты сосешь ее из трудового народа.
   - Я больше других пользы для государства приношу. Одного налога уплатил три тысячи семьсот тридцать рублей.
   - Мало. Сельсовет ошибся в подсчете.
   - А знаете, сколько я народа кормлю? - спросил Сапог, задыхаясь от гнева. - Четыреста коров беднякам на подержание роздал. Назад возьму тысяча человек подохнет.
   - Ты думаешь, что некому о бедняках позаботиться? Ошибаешься.
   - Да я одного пастуха, Таланкеленгом звать, уволил, так он чуть с голоду не умер. Пришлось его обратно взять. Я народ жалею. Забочусь о своем народе, о бедняках.
   - Спасибо, что о коровах сказал. Назад ты их не получишь. И отрабатывать тебе за то, что пользовались молоком твоих коров, тоже не будут. Теперь не старое время.
   Сапог вскочил:
   - Я в Москву поеду жаловаться.
   - Ничего не выйдет. - Суразаков указал на дверь: - Наш разговор окончен.
   ...До полуночи Сапог бесцельно бродил по улицам, прислушиваясь к свисту ветра, к дребезжанию вывесок.
   "Неужто в самом деле не вернуть былого? Встретить бы теперь Николая Валентиновича, он бы все рассказал и на верную дорогу направил".
   Но Говорухина в областном центре по-прежнему не было, и Сапог, злой от неудачи, выехал домой.
   5
   Город стоит на берегу большой реки. Город юн. Даже те старожилы, бороды которых не успела тронуть седина, помнят, как на этом месте, возле линии железной дороги, появились первые домики, окруженные густым бором. По ту сторону бора - поля, увалы. Город стоит у дороги, связывающей Великий океан с Балтикой, и у него всегда много работы. Он отправляет вниз по реке пароходы с пушниной, лесом, сырьем к Полярному морю, ко льдам, откуда водный путь ведет в далекие западные страны. Пронеслись годы гражданской войны, годы восстановительного периода. Наступил 1928 год. И город стало трудно узнать. Он размахнулся, смел леса, разбросал стаи домов на поля, на увалы. Неустанные руки возводили каменные дома, одевали улицы асфальтом, прокладывали водные артерии. Только песок да пыль не повиновались. В летнюю пору пыль била в глаза, оседала на ближних увалах, в полях.
   По улицам текли людские потоки. Человек в лисьей шапке и косульих кисах обращал на себя внимание прохожих. Он шел медленно. В центре города каждый квартал открывал для него что-то новое.
   Это был Суртаев, который только что приехал с Алтая после трехлетней работы. Выйдя на площадь, он остановился перед большим домом с башенками на углах. "Вот это дворец!"
   А дом и впрямь называли "Дворцом труда". Там был Краевой совет профессиональных союзов.
   "Скоро и у нас на Алтае вырастут дворцы. И в городе, и даже в колхозах".
   Целые кварталы были окружены заборами, там вздымались леса новых строек. Пахло сосной, елью, кедром. Слышался неугомонный стук топоров, настойчивый разговор молотков, лязг железа, грохот камней, веселые песни паровозов, задорный переклик заводских гудков. Это был город больших заводов и фабрик, крепкими нитями связанный с огромным краем. Отсюда во все концы Сибири отправлялись новые, сложные машины, поезда и обозы с товарами. Здесь люди жили заботами о миллионах крестьянского населения степей Барабы, лесов Нарыма, гор Алтая. Над высокими домами в тот день метался ветер, на улицах шептались многочисленные провода.
   Суртаев остановился, прислушиваясь и приглядываясь ко всему. Ему казалось, что он положил чуткий палец на одну из главных артерий: чувствовал пульс страны.
   Захотелось рассказать далеким друзьям о своем впечатлении, и Суртаев решил, что вечером обязательно напишет письмо Борлаю и Байрыму.
   Обедал он у Грозина. Старый партийный товарищ был рад его приезду. Сначала они, как это часто бывает у друзей по оружию, вспоминали о походной жизни в партизанских отрядах, потом заговорили об общих знакомых в горах Алтая. Грозин расспрашивал о работе братьев Токушевых, о росте товарищества и о борьбе с баями.
   - Речь идет о хлебозаготовках и о развитии сельского хозяйства, говорил Грозин. - Ты по решениям пятнадцатого партсъезда знаешь: колхозы основная задача в деревне. Пора переходить к социализации всего сельского хозяйства. Нам нужны крупные колхозы. Туда мы двинем машины и тракторы, а это повысит товарность. Будет создана крепкая база для снабжения страны продуктами. Источникам, рождающим капиталистов, придет конец... Перспективы захватывающие.
   - А с кулаками как поступать?
   - Понятно, усиливать борьбу. Среди прокуроров и народных судей есть такие господа, которые живут у кулаков в нахлебниках. Там и квартиры хорошие, и кормят сытно. В результате - мир с врагом.
   - Агрономы такие тоже есть. Вот у нас был Говорухин...
   - Да, был. А больше не будет. Таких господ гнать с постов, заменять честными советскими людьми. Ты в газетах уже читал, что применяем сто седьмую статью - бьем по кулацкой хлебной спекуляции.
   - Замечательно! - встрепенулся Суртаев. - Спасибо за новость. Будет чем обрадовать наших друзей!
   Они просидели до поздней ночи. Суртаев подробно рассказал о своей работе с алтайцами, о жизни товарищества, говорил откровенно о всех трудностях борьбы с баями, о замечательных людях Алтая, о том, как он сблизился и подружился с ними.
   В гостиницу Суртаев вернулся в приподнятом настроении и сразу же сел за стол. Впечатления, оставленные большим городом, теперь были вытеснены рассказом Грозина, и Филипп Иванович начал свое письмо с этого рассказа. Он представлял себе, как обрадуются его друзья этому сообщению. Наступать на бая - главное стремление братьев Токушевых!
   Запечатав конверт, он вышел в пустынный коридор. У противоположной двери гремел ключом высокий человек с золотыми зубами и седенькой подстриженной бородкой. Это был Говорухин. Суртаев вздрогнул от неожиданной встречи. Зачем он приехал сюда, этот господин, пособник Сапога? Если надо немедленно гнать тех, кто только желает жить в мире с кулаком, то ни одной минуты нельзя терпеть байского друга и защитника. Надо узнать, где он служит, а завтра рассказать в крайкоме партии.
   Говорухин, повернувшись, увидел Филиппа Ивановича и тоже вздрогнул. Но он быстро пришел в себя и даже раскинул руки, как перед хорошим знакомым:
   - О-о, товарищ Суртаев! Какими судьбами?
   - Проездом на курорт, - сухо ответил Филипп Иванович. - А где вы обитаете?
   - Работаю неподалеку, в одном районе. А здесь был на агрономическом съезде. Откровенно говоря, не хотелось ехать, но не посчитались делегировали.
   - Почему же? Не вредно побывать.
   - Да, понимаете, время выбрано неудачно. Надо составлять планы весенней...
   Не дослушав его, Суртаев подтвердил:
   - Да, время выбрано неудачно. - Он кивнул головой и пошел к выходу.
   Опустив письмо в почтовый ящик, Филипп Иванович направился вдоль проспекта. На углу оглянулся.
   Говорухин, слегка покачиваясь, подошел к тому же почтовому ящику...
   Эта поездка в краевой центр принесла ему много огорчений. Самым большим из них было то, что он не нашел многих из своих друзей и единомышленников. Жена Северцева шепотом предупредила его:
   - К нам больше не заходите... Конечно, Матвей не проговорится, не выдаст. Но взяты другие люди, которые тоже знают, что вы служили у атамана...
   Говорухин зашел в гастроном, купил коньяку. В маленьком номере гостиницы пил, чокаясь с бутылкой, "за счастливый исход", "за будущее". А будущее оставалось туманным. Одно для него было ясным: надо держаться поближе к Сапогу Тыдыкову. Он из любого положения поможет найти выход. В критическую минуту укажет надежный путь через границу... А оттуда можно добраться до Харбина, до штаба атамана, он связан с восточными друзьями...
   "Сапог Тыдыкович, наверно, обижается на меня: я пообещал написать сразу после приезда в город и не написал, - подумал Говорухин. Но тут же поспешил успокоить себя: - Он понимает: чем реже связь, тем меньше подозрений".
   Открыв портфель, достал блокнот в синей папке. Но на плотных листах бумаги было оттиснуто: "Участковый агроном", - и блокнот полетел в сторону. Писал на простом листе бумаги. Графит похрустывал под нажимом руки:
   "Выставки не будет. Не жди. Ее, не посчитавшись с протестом ряда агрономов, отложили. Они хотят, чтобы побольше выступило колхозов.
   Повороты в политике будут крутые. Ты должен учесть это.
   Тебя, наверно, лишили избирательных прав? Не унывай. Это ненадолго, как я тебе и говорил.
   Теперь у них весна... Но весна, сам знаешь, скоротечная. Будет осень, скоро будет! А осенью гусей берут за головы и подвертывают мокрые клювы под крылья... И так гуси замерзают... Жди. К охотничьему сезону я приеду. Твой друг".
   Закончив письмо, откинулся на спинку стула и обеими руками погладил грудь.
   ...У почтового ящика он остановился в нерешительности. Не хотелось доверять почте этого письма. Лучше всего отправить бы с надежным человеком. Но где взять этого надежного человека?
   Сдержав тяжелый вздох, Говорухин опустил письмо в почтовый ящик.
   6
   Весточка от Суртаева обрадовала Байрыма.
   - Смотри, Аргачи, - показывал он письмо своему секретарю, - наступать на кулака надо смелее, - Байрым заглянул в письмо, - решительнее. Вот как!
   - Хорошо! Хорошо! - восклицал Аргачи.
   - Очень хорошо! - тряхнул головой Байрым. - Колхозов надо больше организовать.
   Вспомнив Борлая, пожалел, что нет его здесь: порадовался бы вместе с ними.
   - Я слышал, охотники пойдут на промысел в ту сторону, - сказал Аргачи. - Можно попросить - весть передадут.
   - Попроси. Если верхом нельзя, пусть брат на лыжах придет.
   Заседлав коня, Байрым отправился в Агаш; в кабинет Копосова влетел сияющий. Увидев его, Федор Семенович прервал разговор с Техтиековым и встал.
   - Проходи, проходи, Токушев. Здравствуй, дорогой! Садись. Выкладывай, чем обрадован.
   Байрым сел на стул; достав письмо из-за пазухи, подал секретарю.
   - Читай. Вслух читай.
   Огласив письмо, Федор Семенович сказал:
   - Видите, как партия связана с народом! Она знает, как строят свою жизнь сибиряки, как помогают государству разрешать хлебную проблему, как борются с кулаками.
   - Борются мало. Надо крепче. - Байрым сжал пальцы. - Силу надо показать.
   - Ты кстати приехал, товарищ Токушев. Я уже хотел вызывать тебя. Прошлый раз мы с тобой не закончили разговора о плане работы сельсовета на первое полугодие, - говорил Копосов. - Ты продумал, что сейчас является основным?
   - Думал. Много думал. Сейчас надо землю нарезать. Товариществам самую хорошую.
   - Правильно! - поддержал Копосов и попросил Техтиекова принести карту аймака. - А товариществам, дорогой мой, - обратился он снова к Байрыму, пора бы постепенно подыматься на следующую ступеньку: принимать устав артелей. Коммунистам надо готовить людей к этому переходу.
   - Ие, - согласился Токушев.
   - Колхозы - наша опора, - продолжал Копосов. - Они помогут нам подвести под борьбу с баями экономическую базу.
   Техтиеков принес карту аймака и развернул на столе. Все трое склонились над ней, всматриваясь в огромную территорию Каракольского сельсовета.
   - Где у нас товарищества? - спросил Копосов. - Ты успел побывать во всех?
   Байрым пальцем показал на ответвления долины.
   - По логам? - спросил Федор Семенович. - А в долине пасется байский скот. Довольно этого. - Ногтем указательного пальца провел возле самой усадьбы Сапога. - Вот так отрезать землю товариществам. - Поднял глаза на Техтиекова: - Приедут землемеры - составьте план, дайте мне посмотреть. До весны надо провести вопрос через облзу.
   - Федор Семенович, надо посоветоваться, где поселки строить, - сказал Техтиеков. - Землемеры сразу отрежут участки под усадьбы.
   - Давай с понедельника займемся, - предложил Копосов. - Начнем с Каракольского сельсовета.
   7
   Сельсовет помещался в полуразвалившейся избе, построенной ямщиком еще в конце прошлого столетия. Теперь она служила квартирой для председателя и секретаря. На железной печке с круглым отверстием вверху они кипятили чай, варили косулье мясо, которым их снабжали окрестные охотники. Спали Байрым и Аргачи на полу.
   Однажды поздней ночью у крыльца послышался шорох. Кто-то обил снег с лыж и поставил их к стене.
   Байрым, проснувшись, подошел к двери и из предосторожности спросил, кто стучит. Отозвался Борлай. Байрым выбежал на крыльцо.
   - Вот хорошо! Заходи, брат. Вовремя пришел! Завтра приедут Копосов с Техтиековым, - сказал он.
   Помог затащить в избу большой сверток, упакованный в косулью шкуру, который был доставлен братом на лямке, перекинутой через плечо. В свертке было и мясо, и курут, и замороженная сметана. Была там и печенка козерога, убитого Борлаем.
   Аргачи уже успел развести в печке огонь, да такой, что стенки ее раскалились докрасна. Все трое сидели и ждали, когда поджарится печенка. Борлай спросил о работе.
   - Нам работать тяжело, - сказал Байрым. - Я был в сельсоветах русских поселков. Видел. У них - кругом люди. Надо - сразу бедноту соберут. Там школа, магазин. Служащие помогают. У нас кругом ветер воет. Сам знаешь: алтайцы живут далеко, многие все еще поодиночке. Собрание созвать - неделю надо потерять. Тяжело.
   - Начинай деревню строить, - посоветовал брат.
   - Приедут наши руководители - будем смотреть место. Очень хорошо, что ты здесь. Да, - вспомнил он, - я письмо от Филиппа Ивановича получил...
   Они чуть не до утра просидели у печки. Читали и перечитывали письмо. Потом ели печенку, пили чай...
   Утром приехали на верховых лошадях Копосов с Техтиековым. Войдя в сельсовет, Федор Семенович взглянул на белые пятна инея по углам, на промерзшие пазы, на покосившиеся окна, заклеенные бумагой. Матица была подперта стояками, половицы шевелились под ногой.
   - Избушка на курьих ножках! - тихо сказал он, взглянув на Техтиекова. - Учти, что больше зимовать здесь нельзя. Давай еще раз напишем в область. Пусть дают деньги. Зимой заготовим лес, а за лето построим.
   - Где? Здесь не подходит, Федор Семенович. В стороне от долины нельзя строить.
   - Выберем подходящее место.
   - В середине долины надо строить, - вступил в разговор Байрым. - Брат то же говорит.
   - Хорошее есть место! - поддержал Борлай. - Там, где речка Тургень-Су в Каракол впадает... Там кругом народ.
   - Ты о мыске говоришь, что возле самого устья? - переспросил Копосов. - Знаю. Присматривался к той площадке. - Повернулся к Техтиекову: - Думаю, что и тебе понравится.
   Аргачи убрал бумаги со стола. Токушевы нарезали жареного мяса, положили курут, поставили для гостей две чашки с чаем.
   - Э, нет, ставь посуду для всех! Завтракать будем вместе, - сказал Копосов, доставая хлеб и сахар.
   Техтиеков отодвинулся от стены.
   - Места всем хватит.
   После завтрака, оставив в сельсовете одного Аргачи, они отправились вверх по долине. Трое ехали на конях. Борлай шел на лыжах. Копосов предложил взять его на буксир, но он отказался.
   - Мне легко. Я привык на лыжах бегать.
   Он шел возле стремени Копосова и рассказывал ему о жизни в долине Голубых Ветров.
   Около устья Тургень-Су всадники спешились и, привязав коней к дереву, прошли по площадке. Она была ровная и чистая, лишь кое-где стояли одинокие кедры да лежали большие камни - валуны. Мимо шли две тропы: одна - в верхнюю часть долины, другая - к хребту. За рекой - урочище Солнопек, лучшее во всей округе. Сейчас, покрытое заиндевевшим снегом, оно походило на слегка приподнятое зеркало и сияло под косыми лучами солнца.
   - Ну, как? - громко спросил Копосов.
   Братья Токушевы подтвердили, что лучшего места нет во всем аймаке.
   - Значит, договорились, - сказал Копосов. - Весной землемеры остолбят. Тут стройте сельсовет, тут - школу.
   - Деньги на нее уже отпущены, - сообщил Техтиеков. - Маслодельный завод у вас построим.
   - Вот видите! Промышленность! - радовался Копосов за Токушевых, которым предстояло жить и работать в этом первом алтайском поселке.
   - Спасибо, Федор Семенович! - Борлай схватил руку Копосова. - Спасибо, товарищ Техтиеков!
   - Не нам - партии спасибо говори, - сказал секретарь аймачного комитета.
   - Мы весной приедем, лиственничной коры надерем, аилы поставим, говорил Борлай. - Перекочуем сюда, а потом начнем избушки делать. Сейчас побегу всем расскажу.
   - Отдохни немного, - посоветовал Копосов.
   - Нельзя отдыхать. Некогда отдыхать. Надо людям радость нести, горячо сказал Борлай и протянул руку к брату: - Дай письмо Суртаева. Всем читать буду.
   Получив письмо и спрятав его на груди, старший Токушев простился со всеми и, быстро передвигая лыжи, направился к высокому хребту.
   8
   Вскоре после этого Байрым вместе с другими делегатами выехал на краевой съезд Советов. В большом городе на вокзале их ждали автомобили. Байрыму хотелось обойти вокруг машины, ощупать ее, но он сдержался, зная, что этим обратит на себя внимание. Он степенно поднялся в кузов автобуса.
   Машина летела навстречу ветру. Появлялись и исчезали прямые улицы, кружились кварталы. Токушев думал о Чуйском тракте - древней тропе торгашей. Там второй год взрывали скалы, осушали топкие низины и одевали их камнем. Скоро широкая и ровная, как эта улица, дорога будет пробита сквозь горы до самой границы. По новому тракту пойдут такие же блестящие и быстроходные машины.
   Большой гостиницы в то время в городе еще не было, и делегатов Алтая разместили в одной из казарм. Вечером к ним пришли красноармейцы. Долго разговаривали о работе колхозов, об учебе в Красной Армии. Байрыма попросили рассказать о жизни алтайцев. Потом гармонист нажал лады и бойко растянул розовые мехи двухрядки. Младший командир кружился, притопывая, и бил в ладоши. Байрым смотрел на гармониста, склонившего голову набок и щекой касавшегося гармошки, и ему самому хотелось вот так же растянуть упругие мехи.
   Утром их повели посмотреть конюшни. Артиллеристы чистили сытых лошадей. Шерсть блестела. Байрым взял бирку, вплетенную в хвост коня.
   - "Орел", - прочитал командир. - Все лошади в армии имеют имена.
   Токушев погладил Орла.
   - Хорошо!
   Посмотрел на красноармейцев, а потом круто повернулся к командиру.
   - В Красной Армии только русска человек? Почему так делат? Плохо! Алтай человек тоже хочет свой государство... как сказать...
   - Охранять, - подсказал командир.
   - Вот, правильно сказал, товарищ. Государство караулить. Алтай человек брать надо.
   - В нашей батарее есть украинцы, белорусы, татары, - сказал командир. - Видимо, скоро будут призывать и алтайцев.
   Вечером председатель облисполкома Чиликей Суразаков созвал алтайскую делегацию.
   - Поедем в гости к товарищу Грозину. Он приглашает к себе всех.
   Теперь Байрым по-иному взглянул на город. Дома и улицы показались знакомыми, будто он прожил здесь несколько недель. В этом огромном городе оказался товарищ, занимающий большой пост, к которому он, Токушев, вместе с другими делегатами едет в гости.
   Машина остановилась у подъезда семиэтажного дома. Хозяин встретил гостей у порога, всем пожал руки и пригласил в просторную комнату, середину которой занимал длинный стол, заставленный тарелками, вазами, стаканами. Со времени их встречи Грозин изменился: в волосах появились серебряные нити, к глазам подступали морщины. Одет он был в черную бархатную рубаху, подпоясанную широким ремнем. Таким, по-домашнему простым, Токушев видел его впервые. Грозин усадил гостей за стол.