Страница:
усталость. Веки смыкались. Но еще предстояло найти ночлег... И обмануть
идущих по следу охотников, спрятаться, раствориться в человеческом
муравейнике.
Обычный бомж, завладевший волей случая миллиардом рублей, через
несколько часов безвозвратно бы его потерял, скорее всего вместе с жизнью.
Он сумел выиграть первый этап. Но на втором, более длительном этапе гонки он
неминуемо должен был проиграть. Потому что ни диплом инженера-конструктора,
ни навыки фарцовщика, ни зоновскии опыт "честного фраера" не являлись
козырями в игре, где на кону стояло более полумиллиона долларов, а ответной
ставкой служила собственная жизнь.
Ни Фарт, ни Адвокат, ни Таракан не сумели бы выкрутиться из столь
крутой передряги. Но человек многогранен, и Виктор Васильевич Клячкин имел
еще одну сущность, а вот она могла помочь выиграть любую игру. Эта глубоко
спрятанная сущность была тесно связана с номером телефона, который он
никогда не записывал, но всегда помнил. Ночующий на чердаке бомж не мог им
воспользоваться. Сейчас же момент самый подходящий.
Клячкин поднял руку и сказал мгновенно появившемуся, отменно
предупредительному официанту:
-- Еще кофе, ликер и телефон. Вначале телефон.
Через минуту официант принес невесомую изящно изогнутую трубку, из
которой торчал выдвижной штырек серебристо отблескивающей антенны.
Выждав, пока официант отойдет на достаточное расстояние, Клячкин начал
нажимать музыкально тренькающие клавиши.
Ему всегда казалось, что эти гудки отличаются какой-то особой
тональностью, и сейчас ощущение вернулось, он ощутил гулкие удары сердца.
-- Вас слушают, -- отозвался серьезный мужской голос после второго
гудка.
Клячкин поздоровался.
-- Я хочу услышать Валентина Сергеевича, -- как можно солиднее сказал
он.
-- Кто спрашивает? -- сурово поинтересовался собеседник.
-- Асмодей, -- коротко и для непосвященного непонятно представился
Клячкин. Он сам выбирал псевдоним, и образ хромого беса казался тогда
наиболее близким принимаемой на себя роли.
Человек на другом конце линии явно не относился к непосвященным, и ему
сказанное оказалось очень хорошо понятным.
-- Одну минуту, -- голос заметно подобрел.
В трубке щелкнуло, наступила ватная тишина, потом в ней ожил
возбужденно-радостный голос:
-- Я не могу поверить! Неужели это вы, мой дорогой?
Такой реакции Клячкин не ожидал. Ну понятно, демонстрация радушия и
расположенности усиливает психологический контакт, но сейчас радость была не
наигранной.
-- Я, Валентин Сергеевич. Недавно вернулся, решил с вами встретиться.
-- Правильно решили, дорогой. Я очень рад. Сколько раз ругал себя, что
не проявил нужной настойчивости, ну да что теперь об этом говорить! Где вы
сейчас находитесь?
-- В "Двух совах".
-- Понятно, понятно... Значит, так... Через двадцать пять минут ко
входу подойдет красная "девятка", за стеклом на шнурке скелетик из
пластмассы. Водителя зовут Семен -- очень хороший парень. Он вас привезет ко
мне, я постараюсь освободиться, хотя у нас небольшая запарка... Но ради
старых друзей... Вы все поняли? Вас это устраивает?
-- Да, -- сказал Клячкин и нажал клавишу отбоя.
На другом конце линии майор Межуев переключил тумблер на пульте связи.
-- Леночка, подними личное дело Асмодея. Он отсидел четыре года,
освободился месяцев семьвосемь назад. Проверь все, что есть: где был, что
делал, ну как обычно. И быстро мне на стол.
Щелкнул еще один тумблер.
-- Семен, поезжай к "Двум совам", заберешь. человека и отвезешь на
проспект Мира. Там продукты, выпивка есть? Хорошо. И подготовь Ирку или
Наташку, пусть сидят дома, вечером могут понадобиться.
Последнее соединение было с начальником.
-- Товарищ подполковник, только что на меня вышел Асмодей... Он работал
со Смитом в восемьдесят пятом... Да, собираюсь использовать. Мне нужна
подмена на связи с бригадами. Там все нормально, Сенченко ведет Кислого,
путаются еще две машины, мы их убираем... Разберемся, доложим. Так точно.
Есть. Понял.
Межуев откинулся на спинку кресла и радостно потер руки.
-- Надо же, как вовремя!
Вскоре его сменили, и майор прошел в свой кабинет.
Тоненькая стройная Леночка в облегающем красном платье принесла
темно-коричневую папку из твердого картона с грифом "Совершенно секретно" в
правом верхнем углу.
-- Никаких данных после освобождения на него нет, -- озабоченно
сообщила она, щуря близорукие глазки. -- Вышел в конце июля, должен был
трудоустраиваться там же-в Ростовской области на вагоностроительный завод,
вместо этого самовольно возвратился в Москву, прописки нет, постоянного
места жительства нет. Первого и второго августа жил в гостинице "Спорт".
Звонил нескольким старым знакомым. Потом пропал.
Леночка положила на стол личное дело и свой меморандум, написанный
четким округлым почерком.
-- Мне можно идти?
-- Да, конечно. -- Майор проводил ее взглядом. Пару раз он с ней спал и
сейчас с удовольствием смотрел на длинные тонкие ноги, затянутые в розовые
чулки и обутые в красные туфли.
-- Спасибо, Леночка, ты быстро собрала все что можно. И вообще -- ты
как факел. За службой совсем личную жизнь забросили. Давай как-нибудь выпьем
шампанского?
-- Давайте. -- Девушка улыбнулась.
С Валентином Сергеевичем Межуевым Клячкин познакомился жарким летом
восемьдесят пятого в инфекционном отделении Боткинской больницы. Он лежал с
желтухой, получал в день восемь уколов в задницу и капельницу внутривенно,
ожидая -- то ли организм победит болезнь, то ли верх одержит хворь,
совпадающая с названием больницы. Доктора занимали сочувственный
нейтралитет, наблюдая за ходом поединка во время утренних обходов и сообщая
об отсутствии эффективных лекарств.
Однажды его вызвали в кабинет заведующего отделением, там сидел
представительный человек лет тридцати пяти, спортивного телосложения, с
короткой стрижкой. Несмотря на жару, он был в костюме и при галстуке, что
сразу выдавало принадлежность к официальным структурам.
-- Вот товарищ Клячкин; -- сказал заведующий и, увидев, что незнакомец
протянул руку, поспешно добавил: -- На этой стадии болезни личные контакты
нежелательны, возможно заражение...
-- Ничего, зараза к заразе не пристает, -- пошутил человек и, открыто
улыбнувшись, крепко пожал руку желтому Клячкину.
Тот, не дожидаясь приглашения, тяжело опустился на диван:
тридцатиметровая прогулка по коридору отняла у него все силы.
Завотделением, сославшись на дела, вышел.
-- Искренне вам сочувствую, сам болел болезнью Боткина и знаю, что это
такое...
Общность перенесенных несчастий располагает людей друг к другу, но у
Клячкина мелькнула мысль, что если бы у него был сифилис, то незнакомец со
смущением признался бы и в таком недуге.
Несмотря на страшную слабость и каменную тяжесть в правом подреберье,
он улыбнулся.
-- Да-да, -- среагировал посетитель. -- Три года назад, в восемьдесят
втором, как раз Брежнев умер. Вы думаете, почему я такой смелый?
Он потряс в воздухе подвергнувшейся контакту с носителем инфекции
ладонью.
-- Иммунитет!
-- Да, кстати, забыл представиться. -- Убедившись, что ироническая
улыбка исчезла, незнакомец продолжил линию сближения, и Клячкин уже знал,
что сейчас услышит. -- Я из Комитета государственной безопасности, капитан
Межуев Валентин Сергеевич.
Они всегда так представляются. Солидно и авторитетно, название конторы
полностью, без всяких сокращений, имя, отчество -- обязательно. Разумеется,
не тогда, когда задерживают возле валютного магазина, там разговор другой --
руки за спину и в машину... Правда, сами они редко проводят задержание,
действуют, как правило, через милицию.
Незаконные валютные операции -- компетенция Комитета, многие в
окружении Клячкина рассказывали о контактах с ними, но никто, конечно, не
говорил про себя: я, мол, согласился постукивать... К нему самому пробовали
подкатиться через фирму -- вызвали в первый отдел, там хмырь с наглой рожей
стал на пушку брать: работаете в режимном КБ, а сами в сомнительном кругу
вращаетесь, есть данные, что валютой торгуете... Он сразу в контратаку:
марки или доллары, у кого купил, кому продал, когда, где, сколько? Ах, нет
конкретных фактов, тогда не надо честного гражданина оскорблять и порочить,
сейчас не тридцать седьмой, не шестьдесят третий и даже не семьдесят
восьмой... Хмырь и отъехал аккуратно: не волнуйтесь, мы вас не подозреваем,
хотелось познакомиться, поговорить, я вам еще позвоню... Но глаза были злыми
и мстительными.
"Может, сейчас раскопали чего?"
Клячкин прокрутил в уме свои последние операции. Действовал он всегда
осторожно, через посредников, так что никаких зацепок быть не должно...
-- Они же вам витамины колют и кровь гемодезом промывают, вот и все
лечение...
Валентин Сергеевич сокрушенно вздохнул. На миг Клячкину показалось, что
ослабленный организм исказил восприятие и посетитель -- врач из вышестоящей
инстанции, какого-нибудь горздрава, проверяющий правильность и эффективность
лечения инфекционных больных.
-- Наша медицина! -- продолжал сокрушаться Валентин Сергеевич. -- Ни
современных методик, ни препаратов... Этот вирус разрушает мембрану
печеночной клетки, значит, можно сразу сыграть в ящик, а можно постепенно
инеалидизироваться. То не ешь, это не пей, а с больничного все равно не
вылазишь, глядишь -- гепатоз, цирроз, погост... Витамины клетку не
сохраняют!
Из аккуратного чемоданчика капитан извлек несколько ярко оформленных
упаковок.
-- "Эссенциале", ФРГ-Югославия, в ампулах и капсулах. А это "Силибан",
Швейцария. Не слыхали? Полностью восстанавливают пораженные клетки,
исключают дальнейшее перерождение паренхимы, регенерируют печеночную ткань.
Я только ими и спасся. В Союз-то они не поступают, но я в Гвинее болел, в
командировке...
Валентин Сергеевич доверительно понизил голос.
-- Пришлось посольству раскошелиться на валюту.
Он рассмеялся.
-- А они этого ох как не любят! Зато выскочил без последствий. Это
дело, конечно, нельзя, -- он простецки щелкнул по горлу над воротничком
официальной белой рубашки. -- Я вообще-то не любитель, но в праздники на
работе как откажешься? Особенно в День чекиста. Не поймут. А потом всетаки
есть тяжесть...
Комитетчик погладил себя по печени. Он вызывал симпатию и расположение,
к тому же об "Эссенциале" врачи шепотом рассказывали чудеса, и
друзья-валютчики, да и верная женушка Ольга уже неделю безуспешно пытались
его достать.
"Вот мастера находить подходы, -- подумал Клячкин. -- Но что я могу им
дать взамен? Настучать на Худого, Сидора или Бекмурзаева? Ерунда, не те
фигуры, чтобы огород городить! А тех фигур у меня и нет..."
-- Продайте лекарства, -- попросил он. -- Только за рубли, пожалуйста.
Валюту-то мне взять негде...
Валентин Сергеевич от души рассмеялся.
-- У интеллигентных людей отменное чувство юмора. Препараты бесплатные.
Я бы просто оставил их вам и ушел. Потому что вы мне симпатичны, к тому же
мы -- товарищи по несчастью. Но...
Комитетчик стал серьезным.
-- Вы же понимаете, Виктор Васильевич, что я пришел сюда не просто так.
Возникла государственная необходимость в помощи со стороны гражданина,
страдающего болезнью Боткина. Ответной помощью являются эти современные
препараты. По историям болезни я выбрал вас. А уже с момента знакомства
возникло чувство симпатии, тут я не соврал. Кстати, вы заметили, что я
говорю совершенно откровенно?
-- Да, это вообще характерно для вашего ведомства. .
-- Еще раз могу оценить ваш юмор. -- Валентин Сергеевич больше не
улыбался. -- Конечно, открытость не в наших правилах. И во всем мире
аналогичные службы не грешат откровенностью. Но к людям нужен индивидуальный
подход, а вы должны оценить доверие.
-- Чем вам может помочь больной желтухой?
Клячкин устал сидеть, он положил ноги на диван и откинулся на боковую
спинку.
-- Дело в том, что в нашей стране выполняет разведывательное задание
офицер ЦРУ.
Комитетчик очень внимательно следил за реакцией Клячкина.
-- Мы наблюдаем за каждым его шагом. Вчера он почувствовал себя плохо и
сегодня отправился в (посольство к врачу. По симптоматике у него начинается
желтуха. Это тем более вероятно, что он только прибыл из Африки. Мы не
должны спускать с него глаз ни на минуту. Но если его госпитализируют в
инфекционное отделение... Мы не можем рисковать здоровьем сотрудников, да и
вряд ли найдутся охотники провести несколько недель в контакте с
острозаразным больным. Но главное даже не в этом, в конце концов, мы люди
военные... Просто здоровый человек вряд ли способен сойти за больного. А нам
нужно полное правдоподобие!
Откровенность контрразведчика удивляла, но внушаемое им чувство
симпатии усилилось.
-- Почему выбрали меня?
-- Уровень образования, работа в солидной режимной фирме, диагноз и
стадия болезни, -- четко ответил Валентин Сергеевич. -- Это главные
основания, есть и второстепенные, всякие мелочи.
-- И что я должен делать?
-- Лечиться новейшими импортными препаратами в гораздо более комфортных
условиях, чем сейчас. Общаться с соседом по палате -- он прекрасно владеет
русским. Наблюдать за его действиями, контактами...
-- Неужели вы думаете, что он нарочно заразился, чтобы уйти от
наблюдения? -- усмехнулся Клячкин.
-- Такие случаи тоже бывали, -- невозмутимо ответил контрразведчик.
Почти не раздумывая, Клячкин согласился и прямо из кабинета заведующего
отделением был отправлен в двухместный "люкс" с кондиционером, цветным
телевизором и холодильником. На прощание, после короткого инструктажа,
Валентин Сергеевич крепко пожал ему руку. Когда дверь за больным закрылась,
контрразведчик тщательно вымыл руки и обильно протер их спиртом.
Роберт Смит поступил в больницу только утром следующего дня. Он был в
полубессознательном состоянии.
-- Американец вроде культурным должен быть, а ни в какую не хотел
ложиться, -- рассказывала молоденькая медсестричка. -- "Скорая" за ним раз
приехала, два -- бесполезно! А в посольстве ни капельницы, ни
специалистов... Вот и запустил болячку...
Незаметно разглядывая мечущегося в бреду американца, Клячкин размышлял:
какое задание заставило его не щадить собственное здоровье? И удивлялся:
оказывается, и у них есть самоотверженность и чувство долга.
Через несколько дней соседу стало лучше, они познакомились, стали
разговаривать на разные темы. Валентин Сергеевич думал, что разведчика
заинтересует место работы Клячкина, но он не проявил к известному
авиастроительному конструкторскому бюро ни малейшего интереса. Шел обычный
больничный треп обо всем и ни о чем. Смит говорил без малейшего акцента, и,
если бы он не связывался дважды в день по радиотелефону с посольством,
переходя на английский, его вполне можно было принять за коренного москвича.
"Эссенциале" и "Силибан" творили чудеса. Клячкин чувствовал себя почти
нормально, а кормили в "люксе" так, что он отказался от домашних передач.
Смит тоже поправлялся. Окрепнув, он обошел инфекционное отделение,
разговаривал с пациентами, заглядывал в палаты, в обед побывал в столовой.
-- Послушайте, Витя, наша комната сильно отличается от других, --
сказал он, глядя в упор внимательными серыми глазами. -- И кормят здесь
совсем по-другому, и лекарства гораздо лучше. Это можно объяснить так: я
иностранец, журналист, и мне надо "пустить пыль в глаза" и "запудрить
мозги". Но вы кто такой? Откуда у вас такие лекарства? Почему рядовой
инженер лежит здесь, а не в шестиместной палате, где люди задыхаются от
жары?
Этот вопрос Валентин Сергеевич предусмотрел и научил, как надо
отвечать.
-- Если бы я не знал, что вы журналист, то подумал бы, что вы --
разведчик, -- сказал он, улыбаясь. -- Знаете, у нас пишут, что каждый
американец работает на ЦРУ.
Смит растерянно молчал.
-- Вам действительно пускают пыль в глаза. И я нужен именно для этого.
Чтобы запудрить вам мозги, мне дали лекарства, хорошо кормят и я не мучаюсь
от жары. Так что мне повезло. Зато вы у себя дома расскажете, как хорошо в
советской больнице.
-- Но я же видел и все остальное...
-- Потому-то вы и похожи на разведчика. Но если на Красной площади нет
ни одной лужи, ямы и мусорной кучи, то все это вы можете найти в Химках, или
Бирюлеве, или совсем рядом, на соседней улице. И что же? Не поддерживать в
безукоризненном состоянии Красную площадь? Нет, наши власти рассчитывают на
доброжелательных гостей, которые не ищут специально негативные факты.
-- Задача журналиста -- собирать все факты.
Вскоре Смит перевел разговор на нейтральную тему, а пару часов спустя
Клячкин, поддавшись интуиции, попросил продать ему немного долларов.
-- Зачем вам? -- удивился американец. -- Вы же не сможете ничего купить
в валютном магазине. Лучше я вам куплю что надо!
Вечером в разговоре с посольством Смит упомянул фамилию Клячкина. Сам
Клячкин в это время был в туалете и ничего не слышал. Но "люкс" находился на
аудиоконтроле, и Валентин Сергеевич, с которым Клячкин каждый день
встречался в процедурной, сказал:
-- Он тебя подозревает. Просил навести справки
-- Почему? -- насторожился Клячкин. -- Что я сделал не так?
-- Да ничего, -- равнодушно отозвался чекист. -- Профессионал и должен
всех подозревать. Проверка ничего не даст и подозрения останутся, но все
равно ему некуда деваться. Пусть подозревает.
Но получилось по-иному.
Через день Смит вернулся к прерванному разговору.
-- Я знаю, кто вы, Витя, -- радостно улыбаясь, сообщил он. -- Вы один
из тех лихих парней, которые перепродают валюту! Рискуете, но зато хорошо
живете. Даже в больнице. -- Он обвел рукой богатое убранство "люкса". -- Вы
кого-то подмазали и оказались в палате с иностранцем, в лучших условиях, чем
другие. Это понятно...
Американец был явно удовлетворен.
-- Честно скажу, я не верю в случайности. А потому подозревал, что вы
работаете на КГБ: у нас ведь свои стереотипы...
-- Значит, вы все-таки разведчик, -- сказал испытывающий явное
облегчение Клячкин. -- Жалко, нам нельзя выпить за то, что мы наконец узнали
друг друга.
-- У него хорошие коммуникативные способности, умение быстро
ориентироваться в обстановке, уместный юмор, -- отметил начальник отдела,
прослушивая пленку. -- Надо взять его на постоянную связь.
Через три недели Смита и Клячкина выписали. Они обменялись телефонами и
расстались друзьями. А еще через несколько дней Клячкин дал подписку о
добровольном сотрудничестве с органами госбезопасности и получил псевдоним
Асмодей. Работа со Смитом вошла в его послужной список первой и весьма
успешной операцией.
Клячкин-Асмодей аккуратно промокнул губы салфеткой, не спеша
расплатился с официантом и медленно направился к выходу. В руке он держал
красивую дорожную сумку.
Содержимое этой сумки искали сейчас по Москве все члены воровской
общины, хотя делали это по-разному, в соответствии со своим авторитетом и
возможностями.
Вернувшись в свою квартиру. Клык сразу же подошел к выходящему в
простенок окну и убедился, что Федор воспользовался амортизатором,
попытавшись сохранить казну. Может быть, деньги так и лежат на крыше...
Возможность, ясное дело, призрачная, но Клык, обогнав молодых "бойцов"
и растолкав скобливших лестницу "шестерок", сбежал вниз, тяжело отдуваясь,
взобрался на крышу соседнего дома и долго щупал пустой карабин на конце
резинового жгута.
Потом, раздувая ноздри, будто нюхал воздух, осмотрел чердачное
помещение. В закутке у трубы лежала куча спрессованного тряпья, на газете
оставался раскрошенный кусок хлеба и стояла алюминиевая кружка.
-- Сходи в верхнюю квартиру, попроси кулек, -- приказал он. -- Да
повежливей! И расспроси, кто здесь жил.
Через несколько минут "боец" вернулся.
-- Бомж какой-то... Спокойный, не шумел, не кричал, здоровался. Вот
пакет.
Поддев щепкой за ручку, Клык опустил кружку в пакет.
Через час участковый инспектор Платонов произвел поквартирный обход
подъезда, расспрашивая об обитателе чердака. Собрав полный перечень примет,
он довольно толково составил словесный портрет и вручил Зонтикову.
-- Благодарствую.
Клык сделал знак, и в кармане шинели оказались пять десятитысячных
бумажек.
-- А то повадился камни с крыши кидать. Еще зашибет кого...
Клык откашлялся и протянул пакет с кружкой.
-- А вот здесь надо пальчики поискать. Да посмотреть, чьи они...
В карман с хрустом пролез еще десяток купюр.
-- Обворовали нас, -- с тяжким вздохом пояснил Клык. -- Совсем люди
совесть потеряли. Купюры по пятьдесят тысяч в чемодане старом дерматиновом.
Если кто что прознает, мы отблагодарим.
Зонтиков опять тяжело вздохнул.
-- К кому нам еще обращаться...
-- Поможем...
Платонов отвел глаза в сторону. Только что он получил половину месячной
зарплаты. И ничего противозаконного: в конце концов, милиция обязана
раскрывать преступления. Но делать над собой усилие все-таки приходилось.
Клык вздыхал потому, что тоже преодолевал себя. Закон запрещает
обращаться к ментам за помощью. Но если мент покупается и помогает
неофициально, то с запретом можно не считаться.
В конце концов и Клык, и Платонов успокоились. Убедить самого себя
можно в чем угодно.
Когда лейтенант ушел. Клык позвонил главному майданщику, смотрителю
катранов и положенцам других районов. Густая и крепкая сеть была заброшена в
бурлящее человеческое море.
Тысячи человек по всей Москве искали Таракана, бомжа под сорок лет,
высокого и худого, в вытертой кроличьей шапке и мятом пальто без двух
пуговиц, со старым чемоданом. Бомж не пользовался ничьей поддержкой и
защитой, деваться ему было некуда: не в подвале, так на чердаке, не в люке
теплотрассы, так на вокзале отыщет его кто-то из общины или прислуживающей
ей шушеры. Значит, возвращение святого святых -- блага воровского -- вопрос
времени: двухтрех дней.
Респектабельный агент госбезопасности Асмодей вальяжно вышел из "Двух
сов" и сел в оперативную машину одиннадцатого отдела.
-- Здравствуй, Семен, -- чуть покровительственно сказал он водителю
красной "девятки".
-- Здрасьте, -- ответил крепкий парень с расплющенным носом и золотой
коронкой на верхней челюсти -- старший прапорщик Григорьев. Это он,
представляясь мафией, пугал Каймакова несколько дней назад. Точнее, не
пугал, а осуществлял акцию воздействия, чтобы заставить марионетку
оперативного дела "Расшифровка" сделать следующий шаг.
Акция воздействия преследовала вполне конкретную цель: настроить
марионетку на серьезность мыльного дела и подготовить к той информации,
которую должен был принести на другой день капитан Резцов. Но она имела и
очень важный побочный результат: испугавшись, фигурант вооружился шилом и
стал прикрывать голову портфелем. В результате в морге оказался не он, а
капитан ГРУ Вертуховский и операция "Расшифровка" чуть не лопнула в самом
начале.
Этот жизненный факт опровергал неверие майора Межуева в случайности и
совпадения. И подтверждал существование определенных закономерностей,
именуемых человеческими судьбами.
Красная "девятка" пулей сорвалась с места и уверенно влилась в широкий
поток автомобилей.
Капитан Васильев медленно брел по мокрой и грязной улице. Он был
отстранен от оперативной работы и переведен на проверку эвакуаторов. Этим
всегда занимались прапорщики.
Понижение вызвано заключением комиссии, проводившей служебное
расследование. Убедительных оснований, объясняющих, почему бригада бросила
объект наблюдения и направилась в квартиру Зонтикова, капитан не представил.
Центр принял разговор о миллиарде, принесенном Клыку, и именно с ним связал
незапланированную активность наблюдателей, тем более что деньги исчезли. От
более серьезных неприятностей Васильева спасли показания командира
милицейской спецгруппы и подполковника Дронова: оба подтвердили -- из
квартиры он ничего не выносил.
Но и того, что оставалось -- нарушения задания и смерти напарника, --
оказалось достаточно для вывода о неполном служебном соответствии. Насколько
капитан знал кадровую практику, в ближайшее время от него попытаются
избавиться. Выслуги, даже с учетом льгот службы на СРПБ -- год за полтора,
для пенсии не хватит.
Потому мысли у Васильева были такими же безрадостными, как окружающий
пейзаж: грязная, в ямах и выбоинах улица, ободранные фасады переживших свой
век домов, покосившийся забор вокруг так и не ставшего стройплощадкой
пустыря, старая, давно не крашенная трансформаторная будка. Она же --
эвакуатор номер семь.
Без особых предосторожностей капитан направился к объекту. На нем был
костюм ремонтника из оперативного гардероба: фуфайка, черные суконные штаны,
брезентовая сумка через плечо, солдатская шапка. Что может быть естественнее
человека в таком наряде, заходящего в трансформаторную будку?
Специальным ключом он отпер железную дверь. При необходимости она
мгновенно распахивалась от особого нажатия на пластинку с изображением
черепа и надписью: "Не влезай, убьет!"
Внутри было душно, пыльно и тесно, как в настоящей трансформаторной
будке, даже характерный монотонный гул присутствовал, хотя исходил из
специального блока, включавшегося при открывании двери. Одновременно
загоралась лампочка на пульте дежурного по сектору охраны спецсооружений, и,
идущих по следу охотников, спрятаться, раствориться в человеческом
муравейнике.
Обычный бомж, завладевший волей случая миллиардом рублей, через
несколько часов безвозвратно бы его потерял, скорее всего вместе с жизнью.
Он сумел выиграть первый этап. Но на втором, более длительном этапе гонки он
неминуемо должен был проиграть. Потому что ни диплом инженера-конструктора,
ни навыки фарцовщика, ни зоновскии опыт "честного фраера" не являлись
козырями в игре, где на кону стояло более полумиллиона долларов, а ответной
ставкой служила собственная жизнь.
Ни Фарт, ни Адвокат, ни Таракан не сумели бы выкрутиться из столь
крутой передряги. Но человек многогранен, и Виктор Васильевич Клячкин имел
еще одну сущность, а вот она могла помочь выиграть любую игру. Эта глубоко
спрятанная сущность была тесно связана с номером телефона, который он
никогда не записывал, но всегда помнил. Ночующий на чердаке бомж не мог им
воспользоваться. Сейчас же момент самый подходящий.
Клячкин поднял руку и сказал мгновенно появившемуся, отменно
предупредительному официанту:
-- Еще кофе, ликер и телефон. Вначале телефон.
Через минуту официант принес невесомую изящно изогнутую трубку, из
которой торчал выдвижной штырек серебристо отблескивающей антенны.
Выждав, пока официант отойдет на достаточное расстояние, Клячкин начал
нажимать музыкально тренькающие клавиши.
Ему всегда казалось, что эти гудки отличаются какой-то особой
тональностью, и сейчас ощущение вернулось, он ощутил гулкие удары сердца.
-- Вас слушают, -- отозвался серьезный мужской голос после второго
гудка.
Клячкин поздоровался.
-- Я хочу услышать Валентина Сергеевича, -- как можно солиднее сказал
он.
-- Кто спрашивает? -- сурово поинтересовался собеседник.
-- Асмодей, -- коротко и для непосвященного непонятно представился
Клячкин. Он сам выбирал псевдоним, и образ хромого беса казался тогда
наиболее близким принимаемой на себя роли.
Человек на другом конце линии явно не относился к непосвященным, и ему
сказанное оказалось очень хорошо понятным.
-- Одну минуту, -- голос заметно подобрел.
В трубке щелкнуло, наступила ватная тишина, потом в ней ожил
возбужденно-радостный голос:
-- Я не могу поверить! Неужели это вы, мой дорогой?
Такой реакции Клячкин не ожидал. Ну понятно, демонстрация радушия и
расположенности усиливает психологический контакт, но сейчас радость была не
наигранной.
-- Я, Валентин Сергеевич. Недавно вернулся, решил с вами встретиться.
-- Правильно решили, дорогой. Я очень рад. Сколько раз ругал себя, что
не проявил нужной настойчивости, ну да что теперь об этом говорить! Где вы
сейчас находитесь?
-- В "Двух совах".
-- Понятно, понятно... Значит, так... Через двадцать пять минут ко
входу подойдет красная "девятка", за стеклом на шнурке скелетик из
пластмассы. Водителя зовут Семен -- очень хороший парень. Он вас привезет ко
мне, я постараюсь освободиться, хотя у нас небольшая запарка... Но ради
старых друзей... Вы все поняли? Вас это устраивает?
-- Да, -- сказал Клячкин и нажал клавишу отбоя.
На другом конце линии майор Межуев переключил тумблер на пульте связи.
-- Леночка, подними личное дело Асмодея. Он отсидел четыре года,
освободился месяцев семьвосемь назад. Проверь все, что есть: где был, что
делал, ну как обычно. И быстро мне на стол.
Щелкнул еще один тумблер.
-- Семен, поезжай к "Двум совам", заберешь. человека и отвезешь на
проспект Мира. Там продукты, выпивка есть? Хорошо. И подготовь Ирку или
Наташку, пусть сидят дома, вечером могут понадобиться.
Последнее соединение было с начальником.
-- Товарищ подполковник, только что на меня вышел Асмодей... Он работал
со Смитом в восемьдесят пятом... Да, собираюсь использовать. Мне нужна
подмена на связи с бригадами. Там все нормально, Сенченко ведет Кислого,
путаются еще две машины, мы их убираем... Разберемся, доложим. Так точно.
Есть. Понял.
Межуев откинулся на спинку кресла и радостно потер руки.
-- Надо же, как вовремя!
Вскоре его сменили, и майор прошел в свой кабинет.
Тоненькая стройная Леночка в облегающем красном платье принесла
темно-коричневую папку из твердого картона с грифом "Совершенно секретно" в
правом верхнем углу.
-- Никаких данных после освобождения на него нет, -- озабоченно
сообщила она, щуря близорукие глазки. -- Вышел в конце июля, должен был
трудоустраиваться там же-в Ростовской области на вагоностроительный завод,
вместо этого самовольно возвратился в Москву, прописки нет, постоянного
места жительства нет. Первого и второго августа жил в гостинице "Спорт".
Звонил нескольким старым знакомым. Потом пропал.
Леночка положила на стол личное дело и свой меморандум, написанный
четким округлым почерком.
-- Мне можно идти?
-- Да, конечно. -- Майор проводил ее взглядом. Пару раз он с ней спал и
сейчас с удовольствием смотрел на длинные тонкие ноги, затянутые в розовые
чулки и обутые в красные туфли.
-- Спасибо, Леночка, ты быстро собрала все что можно. И вообще -- ты
как факел. За службой совсем личную жизнь забросили. Давай как-нибудь выпьем
шампанского?
-- Давайте. -- Девушка улыбнулась.
С Валентином Сергеевичем Межуевым Клячкин познакомился жарким летом
восемьдесят пятого в инфекционном отделении Боткинской больницы. Он лежал с
желтухой, получал в день восемь уколов в задницу и капельницу внутривенно,
ожидая -- то ли организм победит болезнь, то ли верх одержит хворь,
совпадающая с названием больницы. Доктора занимали сочувственный
нейтралитет, наблюдая за ходом поединка во время утренних обходов и сообщая
об отсутствии эффективных лекарств.
Однажды его вызвали в кабинет заведующего отделением, там сидел
представительный человек лет тридцати пяти, спортивного телосложения, с
короткой стрижкой. Несмотря на жару, он был в костюме и при галстуке, что
сразу выдавало принадлежность к официальным структурам.
-- Вот товарищ Клячкин; -- сказал заведующий и, увидев, что незнакомец
протянул руку, поспешно добавил: -- На этой стадии болезни личные контакты
нежелательны, возможно заражение...
-- Ничего, зараза к заразе не пристает, -- пошутил человек и, открыто
улыбнувшись, крепко пожал руку желтому Клячкину.
Тот, не дожидаясь приглашения, тяжело опустился на диван:
тридцатиметровая прогулка по коридору отняла у него все силы.
Завотделением, сославшись на дела, вышел.
-- Искренне вам сочувствую, сам болел болезнью Боткина и знаю, что это
такое...
Общность перенесенных несчастий располагает людей друг к другу, но у
Клячкина мелькнула мысль, что если бы у него был сифилис, то незнакомец со
смущением признался бы и в таком недуге.
Несмотря на страшную слабость и каменную тяжесть в правом подреберье,
он улыбнулся.
-- Да-да, -- среагировал посетитель. -- Три года назад, в восемьдесят
втором, как раз Брежнев умер. Вы думаете, почему я такой смелый?
Он потряс в воздухе подвергнувшейся контакту с носителем инфекции
ладонью.
-- Иммунитет!
-- Да, кстати, забыл представиться. -- Убедившись, что ироническая
улыбка исчезла, незнакомец продолжил линию сближения, и Клячкин уже знал,
что сейчас услышит. -- Я из Комитета государственной безопасности, капитан
Межуев Валентин Сергеевич.
Они всегда так представляются. Солидно и авторитетно, название конторы
полностью, без всяких сокращений, имя, отчество -- обязательно. Разумеется,
не тогда, когда задерживают возле валютного магазина, там разговор другой --
руки за спину и в машину... Правда, сами они редко проводят задержание,
действуют, как правило, через милицию.
Незаконные валютные операции -- компетенция Комитета, многие в
окружении Клячкина рассказывали о контактах с ними, но никто, конечно, не
говорил про себя: я, мол, согласился постукивать... К нему самому пробовали
подкатиться через фирму -- вызвали в первый отдел, там хмырь с наглой рожей
стал на пушку брать: работаете в режимном КБ, а сами в сомнительном кругу
вращаетесь, есть данные, что валютой торгуете... Он сразу в контратаку:
марки или доллары, у кого купил, кому продал, когда, где, сколько? Ах, нет
конкретных фактов, тогда не надо честного гражданина оскорблять и порочить,
сейчас не тридцать седьмой, не шестьдесят третий и даже не семьдесят
восьмой... Хмырь и отъехал аккуратно: не волнуйтесь, мы вас не подозреваем,
хотелось познакомиться, поговорить, я вам еще позвоню... Но глаза были злыми
и мстительными.
"Может, сейчас раскопали чего?"
Клячкин прокрутил в уме свои последние операции. Действовал он всегда
осторожно, через посредников, так что никаких зацепок быть не должно...
-- Они же вам витамины колют и кровь гемодезом промывают, вот и все
лечение...
Валентин Сергеевич сокрушенно вздохнул. На миг Клячкину показалось, что
ослабленный организм исказил восприятие и посетитель -- врач из вышестоящей
инстанции, какого-нибудь горздрава, проверяющий правильность и эффективность
лечения инфекционных больных.
-- Наша медицина! -- продолжал сокрушаться Валентин Сергеевич. -- Ни
современных методик, ни препаратов... Этот вирус разрушает мембрану
печеночной клетки, значит, можно сразу сыграть в ящик, а можно постепенно
инеалидизироваться. То не ешь, это не пей, а с больничного все равно не
вылазишь, глядишь -- гепатоз, цирроз, погост... Витамины клетку не
сохраняют!
Из аккуратного чемоданчика капитан извлек несколько ярко оформленных
упаковок.
-- "Эссенциале", ФРГ-Югославия, в ампулах и капсулах. А это "Силибан",
Швейцария. Не слыхали? Полностью восстанавливают пораженные клетки,
исключают дальнейшее перерождение паренхимы, регенерируют печеночную ткань.
Я только ими и спасся. В Союз-то они не поступают, но я в Гвинее болел, в
командировке...
Валентин Сергеевич доверительно понизил голос.
-- Пришлось посольству раскошелиться на валюту.
Он рассмеялся.
-- А они этого ох как не любят! Зато выскочил без последствий. Это
дело, конечно, нельзя, -- он простецки щелкнул по горлу над воротничком
официальной белой рубашки. -- Я вообще-то не любитель, но в праздники на
работе как откажешься? Особенно в День чекиста. Не поймут. А потом всетаки
есть тяжесть...
Комитетчик погладил себя по печени. Он вызывал симпатию и расположение,
к тому же об "Эссенциале" врачи шепотом рассказывали чудеса, и
друзья-валютчики, да и верная женушка Ольга уже неделю безуспешно пытались
его достать.
"Вот мастера находить подходы, -- подумал Клячкин. -- Но что я могу им
дать взамен? Настучать на Худого, Сидора или Бекмурзаева? Ерунда, не те
фигуры, чтобы огород городить! А тех фигур у меня и нет..."
-- Продайте лекарства, -- попросил он. -- Только за рубли, пожалуйста.
Валюту-то мне взять негде...
Валентин Сергеевич от души рассмеялся.
-- У интеллигентных людей отменное чувство юмора. Препараты бесплатные.
Я бы просто оставил их вам и ушел. Потому что вы мне симпатичны, к тому же
мы -- товарищи по несчастью. Но...
Комитетчик стал серьезным.
-- Вы же понимаете, Виктор Васильевич, что я пришел сюда не просто так.
Возникла государственная необходимость в помощи со стороны гражданина,
страдающего болезнью Боткина. Ответной помощью являются эти современные
препараты. По историям болезни я выбрал вас. А уже с момента знакомства
возникло чувство симпатии, тут я не соврал. Кстати, вы заметили, что я
говорю совершенно откровенно?
-- Да, это вообще характерно для вашего ведомства. .
-- Еще раз могу оценить ваш юмор. -- Валентин Сергеевич больше не
улыбался. -- Конечно, открытость не в наших правилах. И во всем мире
аналогичные службы не грешат откровенностью. Но к людям нужен индивидуальный
подход, а вы должны оценить доверие.
-- Чем вам может помочь больной желтухой?
Клячкин устал сидеть, он положил ноги на диван и откинулся на боковую
спинку.
-- Дело в том, что в нашей стране выполняет разведывательное задание
офицер ЦРУ.
Комитетчик очень внимательно следил за реакцией Клячкина.
-- Мы наблюдаем за каждым его шагом. Вчера он почувствовал себя плохо и
сегодня отправился в (посольство к врачу. По симптоматике у него начинается
желтуха. Это тем более вероятно, что он только прибыл из Африки. Мы не
должны спускать с него глаз ни на минуту. Но если его госпитализируют в
инфекционное отделение... Мы не можем рисковать здоровьем сотрудников, да и
вряд ли найдутся охотники провести несколько недель в контакте с
острозаразным больным. Но главное даже не в этом, в конце концов, мы люди
военные... Просто здоровый человек вряд ли способен сойти за больного. А нам
нужно полное правдоподобие!
Откровенность контрразведчика удивляла, но внушаемое им чувство
симпатии усилилось.
-- Почему выбрали меня?
-- Уровень образования, работа в солидной режимной фирме, диагноз и
стадия болезни, -- четко ответил Валентин Сергеевич. -- Это главные
основания, есть и второстепенные, всякие мелочи.
-- И что я должен делать?
-- Лечиться новейшими импортными препаратами в гораздо более комфортных
условиях, чем сейчас. Общаться с соседом по палате -- он прекрасно владеет
русским. Наблюдать за его действиями, контактами...
-- Неужели вы думаете, что он нарочно заразился, чтобы уйти от
наблюдения? -- усмехнулся Клячкин.
-- Такие случаи тоже бывали, -- невозмутимо ответил контрразведчик.
Почти не раздумывая, Клячкин согласился и прямо из кабинета заведующего
отделением был отправлен в двухместный "люкс" с кондиционером, цветным
телевизором и холодильником. На прощание, после короткого инструктажа,
Валентин Сергеевич крепко пожал ему руку. Когда дверь за больным закрылась,
контрразведчик тщательно вымыл руки и обильно протер их спиртом.
Роберт Смит поступил в больницу только утром следующего дня. Он был в
полубессознательном состоянии.
-- Американец вроде культурным должен быть, а ни в какую не хотел
ложиться, -- рассказывала молоденькая медсестричка. -- "Скорая" за ним раз
приехала, два -- бесполезно! А в посольстве ни капельницы, ни
специалистов... Вот и запустил болячку...
Незаметно разглядывая мечущегося в бреду американца, Клячкин размышлял:
какое задание заставило его не щадить собственное здоровье? И удивлялся:
оказывается, и у них есть самоотверженность и чувство долга.
Через несколько дней соседу стало лучше, они познакомились, стали
разговаривать на разные темы. Валентин Сергеевич думал, что разведчика
заинтересует место работы Клячкина, но он не проявил к известному
авиастроительному конструкторскому бюро ни малейшего интереса. Шел обычный
больничный треп обо всем и ни о чем. Смит говорил без малейшего акцента, и,
если бы он не связывался дважды в день по радиотелефону с посольством,
переходя на английский, его вполне можно было принять за коренного москвича.
"Эссенциале" и "Силибан" творили чудеса. Клячкин чувствовал себя почти
нормально, а кормили в "люксе" так, что он отказался от домашних передач.
Смит тоже поправлялся. Окрепнув, он обошел инфекционное отделение,
разговаривал с пациентами, заглядывал в палаты, в обед побывал в столовой.
-- Послушайте, Витя, наша комната сильно отличается от других, --
сказал он, глядя в упор внимательными серыми глазами. -- И кормят здесь
совсем по-другому, и лекарства гораздо лучше. Это можно объяснить так: я
иностранец, журналист, и мне надо "пустить пыль в глаза" и "запудрить
мозги". Но вы кто такой? Откуда у вас такие лекарства? Почему рядовой
инженер лежит здесь, а не в шестиместной палате, где люди задыхаются от
жары?
Этот вопрос Валентин Сергеевич предусмотрел и научил, как надо
отвечать.
-- Если бы я не знал, что вы журналист, то подумал бы, что вы --
разведчик, -- сказал он, улыбаясь. -- Знаете, у нас пишут, что каждый
американец работает на ЦРУ.
Смит растерянно молчал.
-- Вам действительно пускают пыль в глаза. И я нужен именно для этого.
Чтобы запудрить вам мозги, мне дали лекарства, хорошо кормят и я не мучаюсь
от жары. Так что мне повезло. Зато вы у себя дома расскажете, как хорошо в
советской больнице.
-- Но я же видел и все остальное...
-- Потому-то вы и похожи на разведчика. Но если на Красной площади нет
ни одной лужи, ямы и мусорной кучи, то все это вы можете найти в Химках, или
Бирюлеве, или совсем рядом, на соседней улице. И что же? Не поддерживать в
безукоризненном состоянии Красную площадь? Нет, наши власти рассчитывают на
доброжелательных гостей, которые не ищут специально негативные факты.
-- Задача журналиста -- собирать все факты.
Вскоре Смит перевел разговор на нейтральную тему, а пару часов спустя
Клячкин, поддавшись интуиции, попросил продать ему немного долларов.
-- Зачем вам? -- удивился американец. -- Вы же не сможете ничего купить
в валютном магазине. Лучше я вам куплю что надо!
Вечером в разговоре с посольством Смит упомянул фамилию Клячкина. Сам
Клячкин в это время был в туалете и ничего не слышал. Но "люкс" находился на
аудиоконтроле, и Валентин Сергеевич, с которым Клячкин каждый день
встречался в процедурной, сказал:
-- Он тебя подозревает. Просил навести справки
-- Почему? -- насторожился Клячкин. -- Что я сделал не так?
-- Да ничего, -- равнодушно отозвался чекист. -- Профессионал и должен
всех подозревать. Проверка ничего не даст и подозрения останутся, но все
равно ему некуда деваться. Пусть подозревает.
Но получилось по-иному.
Через день Смит вернулся к прерванному разговору.
-- Я знаю, кто вы, Витя, -- радостно улыбаясь, сообщил он. -- Вы один
из тех лихих парней, которые перепродают валюту! Рискуете, но зато хорошо
живете. Даже в больнице. -- Он обвел рукой богатое убранство "люкса". -- Вы
кого-то подмазали и оказались в палате с иностранцем, в лучших условиях, чем
другие. Это понятно...
Американец был явно удовлетворен.
-- Честно скажу, я не верю в случайности. А потому подозревал, что вы
работаете на КГБ: у нас ведь свои стереотипы...
-- Значит, вы все-таки разведчик, -- сказал испытывающий явное
облегчение Клячкин. -- Жалко, нам нельзя выпить за то, что мы наконец узнали
друг друга.
-- У него хорошие коммуникативные способности, умение быстро
ориентироваться в обстановке, уместный юмор, -- отметил начальник отдела,
прослушивая пленку. -- Надо взять его на постоянную связь.
Через три недели Смита и Клячкина выписали. Они обменялись телефонами и
расстались друзьями. А еще через несколько дней Клячкин дал подписку о
добровольном сотрудничестве с органами госбезопасности и получил псевдоним
Асмодей. Работа со Смитом вошла в его послужной список первой и весьма
успешной операцией.
Клячкин-Асмодей аккуратно промокнул губы салфеткой, не спеша
расплатился с официантом и медленно направился к выходу. В руке он держал
красивую дорожную сумку.
Содержимое этой сумки искали сейчас по Москве все члены воровской
общины, хотя делали это по-разному, в соответствии со своим авторитетом и
возможностями.
Вернувшись в свою квартиру. Клык сразу же подошел к выходящему в
простенок окну и убедился, что Федор воспользовался амортизатором,
попытавшись сохранить казну. Может быть, деньги так и лежат на крыше...
Возможность, ясное дело, призрачная, но Клык, обогнав молодых "бойцов"
и растолкав скобливших лестницу "шестерок", сбежал вниз, тяжело отдуваясь,
взобрался на крышу соседнего дома и долго щупал пустой карабин на конце
резинового жгута.
Потом, раздувая ноздри, будто нюхал воздух, осмотрел чердачное
помещение. В закутке у трубы лежала куча спрессованного тряпья, на газете
оставался раскрошенный кусок хлеба и стояла алюминиевая кружка.
-- Сходи в верхнюю квартиру, попроси кулек, -- приказал он. -- Да
повежливей! И расспроси, кто здесь жил.
Через несколько минут "боец" вернулся.
-- Бомж какой-то... Спокойный, не шумел, не кричал, здоровался. Вот
пакет.
Поддев щепкой за ручку, Клык опустил кружку в пакет.
Через час участковый инспектор Платонов произвел поквартирный обход
подъезда, расспрашивая об обитателе чердака. Собрав полный перечень примет,
он довольно толково составил словесный портрет и вручил Зонтикову.
-- Благодарствую.
Клык сделал знак, и в кармане шинели оказались пять десятитысячных
бумажек.
-- А то повадился камни с крыши кидать. Еще зашибет кого...
Клык откашлялся и протянул пакет с кружкой.
-- А вот здесь надо пальчики поискать. Да посмотреть, чьи они...
В карман с хрустом пролез еще десяток купюр.
-- Обворовали нас, -- с тяжким вздохом пояснил Клык. -- Совсем люди
совесть потеряли. Купюры по пятьдесят тысяч в чемодане старом дерматиновом.
Если кто что прознает, мы отблагодарим.
Зонтиков опять тяжело вздохнул.
-- К кому нам еще обращаться...
-- Поможем...
Платонов отвел глаза в сторону. Только что он получил половину месячной
зарплаты. И ничего противозаконного: в конце концов, милиция обязана
раскрывать преступления. Но делать над собой усилие все-таки приходилось.
Клык вздыхал потому, что тоже преодолевал себя. Закон запрещает
обращаться к ментам за помощью. Но если мент покупается и помогает
неофициально, то с запретом можно не считаться.
В конце концов и Клык, и Платонов успокоились. Убедить самого себя
можно в чем угодно.
Когда лейтенант ушел. Клык позвонил главному майданщику, смотрителю
катранов и положенцам других районов. Густая и крепкая сеть была заброшена в
бурлящее человеческое море.
Тысячи человек по всей Москве искали Таракана, бомжа под сорок лет,
высокого и худого, в вытертой кроличьей шапке и мятом пальто без двух
пуговиц, со старым чемоданом. Бомж не пользовался ничьей поддержкой и
защитой, деваться ему было некуда: не в подвале, так на чердаке, не в люке
теплотрассы, так на вокзале отыщет его кто-то из общины или прислуживающей
ей шушеры. Значит, возвращение святого святых -- блага воровского -- вопрос
времени: двухтрех дней.
Респектабельный агент госбезопасности Асмодей вальяжно вышел из "Двух
сов" и сел в оперативную машину одиннадцатого отдела.
-- Здравствуй, Семен, -- чуть покровительственно сказал он водителю
красной "девятки".
-- Здрасьте, -- ответил крепкий парень с расплющенным носом и золотой
коронкой на верхней челюсти -- старший прапорщик Григорьев. Это он,
представляясь мафией, пугал Каймакова несколько дней назад. Точнее, не
пугал, а осуществлял акцию воздействия, чтобы заставить марионетку
оперативного дела "Расшифровка" сделать следующий шаг.
Акция воздействия преследовала вполне конкретную цель: настроить
марионетку на серьезность мыльного дела и подготовить к той информации,
которую должен был принести на другой день капитан Резцов. Но она имела и
очень важный побочный результат: испугавшись, фигурант вооружился шилом и
стал прикрывать голову портфелем. В результате в морге оказался не он, а
капитан ГРУ Вертуховский и операция "Расшифровка" чуть не лопнула в самом
начале.
Этот жизненный факт опровергал неверие майора Межуева в случайности и
совпадения. И подтверждал существование определенных закономерностей,
именуемых человеческими судьбами.
Красная "девятка" пулей сорвалась с места и уверенно влилась в широкий
поток автомобилей.
Капитан Васильев медленно брел по мокрой и грязной улице. Он был
отстранен от оперативной работы и переведен на проверку эвакуаторов. Этим
всегда занимались прапорщики.
Понижение вызвано заключением комиссии, проводившей служебное
расследование. Убедительных оснований, объясняющих, почему бригада бросила
объект наблюдения и направилась в квартиру Зонтикова, капитан не представил.
Центр принял разговор о миллиарде, принесенном Клыку, и именно с ним связал
незапланированную активность наблюдателей, тем более что деньги исчезли. От
более серьезных неприятностей Васильева спасли показания командира
милицейской спецгруппы и подполковника Дронова: оба подтвердили -- из
квартиры он ничего не выносил.
Но и того, что оставалось -- нарушения задания и смерти напарника, --
оказалось достаточно для вывода о неполном служебном соответствии. Насколько
капитан знал кадровую практику, в ближайшее время от него попытаются
избавиться. Выслуги, даже с учетом льгот службы на СРПБ -- год за полтора,
для пенсии не хватит.
Потому мысли у Васильева были такими же безрадостными, как окружающий
пейзаж: грязная, в ямах и выбоинах улица, ободранные фасады переживших свой
век домов, покосившийся забор вокруг так и не ставшего стройплощадкой
пустыря, старая, давно не крашенная трансформаторная будка. Она же --
эвакуатор номер семь.
Без особых предосторожностей капитан направился к объекту. На нем был
костюм ремонтника из оперативного гардероба: фуфайка, черные суконные штаны,
брезентовая сумка через плечо, солдатская шапка. Что может быть естественнее
человека в таком наряде, заходящего в трансформаторную будку?
Специальным ключом он отпер железную дверь. При необходимости она
мгновенно распахивалась от особого нажатия на пластинку с изображением
черепа и надписью: "Не влезай, убьет!"
Внутри было душно, пыльно и тесно, как в настоящей трансформаторной
будке, даже характерный монотонный гул присутствовал, хотя исходил из
специального блока, включавшегося при открывании двери. Одновременно
загоралась лампочка на пульте дежурного по сектору охраны спецсооружений, и,