Крузи Дженнифер. Подделка

   Вскоре после этого перед Гвен вновь возник Томас и бесцеремонно положил руку ей на плечо.
   – Миссис Гуднайт!
   «О черт, только ФБР мне не хватало!»
   – В чем дело?
   – Я убирал в офисе, – начал он, фальшиво улыбаясь, – и обнаружил интересную картину. Лес.
   – Лес, – повторила Гвен.
   «Черт возьми, Гомер, почему ты не в подвале вместе со Скарлет?!»
   – Это картина художника Гомера Ходжа, – продолжал Томас, – была частью коллекции Сирила Льюиса, сгоревшей на складе.
   – Вот как?
   Гвен тяжело опустилась на табурет. Это объясняло, почему картина была у Мейсона, хотя сам он давно расстался со своим собранием работ Гомера Ходжа. Каким же образом к нему попала эта?!
   – Вы получили ее от Клеа Льюис? – продолжал допрашивать Томас.
   – Я вообще не знаю, что вы имеете в виду. Говорите, она в офисе? Мы не храним картины в офисе.
   – Ее засунули за письменный стол.
   – А что вы делали за письменным столом? – перешла в атаку Гвен.
   – Так откуда появилась эта картина? – не отставал Томас.
   – Какая-то проблема? – спросил Мейсон. Оба дружно повернулись и увидели его по другую сторону стойки.
   – Томас, – строго распорядился он, – вам не следует беспокоить миссис Гуднайт всякими хозяйственными мелочами. Решайте их сами, никто вас за это не упрекнет.
   К ним тут же приблизилась встревоженная Клеа и по-хозяйски вцепилась в руку Мейсона.
   – Почему-то, когда бы я тебя ни искала, – процедила она, натянуто улыбаясь, – ты обязательно оказываешься здесь.
   Мейсон поспешно отнял руку, а Томас, повернув к Гвен бледное лицо с двумя заметными синяками, многозначительно шепнул ей:
   – С вами я поговорю позже.
   – Мне тоже нужно поговорить с тобой попозже, – заявил Мейсон, едва Томас отвернулся. – В офисе. С глазу на глаз.
   Лицо Клеа потемнело от гнева.
   – Конечно, конечно, – прощебетала Гвен. – А сейчас можно вас попросить немного подвинуться? Меня ждет вон та леди, которая держит скамеечку с обезьянками.
   К концу вечера у Гвен раскалывалась голова – отчасти из-за Мейсона, прибегавшего каждые пятнадцать минут, чтобы погладить ее по руке, отчасти из-за Клеа, посылавшей ей убийственные взгляды каждые пять минут.
   Майкл с невероятной быстротой распродавал Финстерс, не скупясь на самые невероятные обещания.
   – Она в самом деле будет следующим Уайетом? ^[18] – шепотом поинтересовалась у Гвен какая-то женщина. Та, чертыхнувшись про себя, широко улыбнулась в ответ. Да и что еще она могла сделать?!
   Форд с безразличным видом подтаскивал мебель к багажникам машин.
   «Всегда рад вырваться на волю, – подумала Гвен, наблюдая, как он берется за стул с хорьками. – И это даже к лучшему, потому что он пончик. Не говоря о том, что к тому же еще и киллер».
   Луиза, вернувшаяся из клуба пораньше, взирала на Саймона с таким видом, словно перед ней внезапно возник ответ на все ее молитвы. Вполне в духе Ив.
   Дэви поцеловал Тильду в щеку над усеянными бабочками стульями с большой табличкой «ПРОДАНО», и Тильда стыдливо покраснела.
   «Ничего хорошего из этого не выйдет, – продолжала размышлять Гвен. – Ни один из них тут не задержится. Почему мои дочери этого не видят? Пончики. Все они пончики».
   Когда к половине одиннадцатого выяснилось, что Томас ушел в самоволку, ей уже было все равно.
   – Не знаешь, где Томас? – спросил подошедший Джефф. – У нас закуски кончились. Я спросил Мейсона, но тот ответил, что в последний раз видел, как он о чем-то говорил с Клеа Льюис, только ее тоже нет.
   – Может, они занимаются сексом в подвале? – предположила Гвен, наблюдая, как Тильда прижимается к Дэви. – В последнее время это занятие стало здесь весьма популярным.
   Она хотела добавить еще что-то, но передумала и решительно тряхнула головой. Довольно нытья и самоедства. Вся ее семья была сегодня на высоте, особенно Надин, успевшая войти в форму после вчерашнего вечера, и Тильда – веселая, энергичная, тот центр притяжения, к которому тянулись окружающие.
   Но вот Дэви оказался настоящим открытием.
   – Ох уж этот Дэви, – восхищался Эндрю. – Кроме него, я знал только одного человека, способного уговорить покупателя расстаться с любыми деньгами. И это был…
   – Тони, – закончила Гвен.
   Дэви улыбался, и люди кивали. Вот он подался вперед, заговорил, и они стали разглядывать мебель. Он выпрямился, раскинул руки, и они бросились покупать, очевидно, очень довольные приобретениями, собой и Дэви.
   Гвен заметила, что Дэви общается с людьми без всякого напряжения, когда же что-то объяснять начинала Тильда, отступал и внимательно слушал каждое слово. Тони наверняка отодвинул бы ее в сторону, а вот Дэви, напротив, приводил к ней посетителей, Гвен сама слышала, как он говорил одному из них:
   – Вам надо бы посоветоваться с Матильдой. Она знает все. За весь вечер он не присел, продавая все подряд, но Тильда была его солнцем, к которому Дэви то и дело оборачивался.
   Нет, он не Тони! От этой мысли Гвен почему-то сразу стало легче. Но сердце сжалось от легкой зависти. Вот что бывает, когда слишком много размышляешь о прошлом! Усадив за кассу Надин, она устало обронила:
   – Кажется, все. Спроси у Тильды, и если она не против, начинаем сворачиваться.
   – Здоровски, – заметила Надин, разглядывая деньги.
   – Кажется, я видела здесь Кайла?
   – Майкл ему пригрозил и выставил за дверь, – пожаловалась Надин. – Уж эти Демпси!
   – Молодец Майкл, – похвалила Гвен. – Только не подпускай его к кассе.
   Вернувшись в офис, она смешала водку с ананасно-апельсиновым соком, предвкушая, как сделает первый глоток, но тут, как назло, появился Мейсон.
   – Потрясающе! – объявил он, нервно потирая ладони. – Гвен, солнышко, какой невероятный успех!
   – Знаю, – кивнула она, салютуя ему стаканом. Этот вечер еще больше укрепил ее убежденность в том, что худшего продавца свет не видывал. С другой стороны… еще одного пронырливого продавца она не вынесет, а Мейсон заплатил по закладной и, кроме того, был типичной булочкой. И умел разгадывать кроссворды. Это явное знамение.
   – Теперь, – заявил Мейсон, оглядываясь, – нам нельзя глаз спускать с этого Дэви.
   – Дэви? – удивилась Гвен, так и не донеся стакан до рта.
   – Он не знает элементарных правил приличия! Не понимает, как нужно вести себя в галерее! Смеется, болтает, как рядовой посетитель! Совершенно не сознает, насколько это серьезное дело – управлять галереей. Он должен убраться отсюда, Гвен.
   «Кажется, он ревнует», – решила Гвен.
   – Я не шучу, – продолжал Мейсон, пытаясь говорить властно, отчего казался еще более слабым. – Он должен убраться.
   – Это зависит только от него и Тильды, – пояснила Гвен. – А где Клеа?
   – Недавно уехала домой. Я видел, как она говорила с Томасом. А потом сказала, что ей здесь надоело, и оба куда-то исчезли.
   Мейсон глубоко вздохнул:
   – Не хотел тебе говорить в надежде, что Дэви сам решит уехать, но…
   «Я не хочу ничего знать».
   – Он мошенник, Гвен, – продолжал Мейсон без всякой запальчивости или злости, так что она сразу поняла, что он не старается очернить Дэви, не возводит на него напраслину. Да и не таким человеком был Мейсон.
   – Клеа знала его в Лос-Анджелесе. Там он успел облапошить кучу народа какими-то мифическими земельными сделками и кинопроектами. Клеа утверждает, что, когда видела его в последний раз, он был правой рукой продюсера порнофильмов. Разве такой человек подходит Тильде?
   «О дьявол! А ведь сегодня он был так хорош! Впрочем, если он мошенник, неудивительно, что языку него подвешен! Бедная Тильда, она так счастлива…»
   – Может, он и сам скоро уедет, – сказала Гвен. – Только ни слова Тильде.
   – Конечно, нет! Я бы и тебе не стал рассказывать, если бы…
   Мейсон умолк, явно расстроенный, и Гвен участливо положила руку на его рукав.
   – Я очень ценю твою откровенность, – заверила она. – Мне это важно было знать.
   – Спасибо, – кивнул он, подвигаясь ближе – Честно говоря, я не хотел быть тем, кто тебе об этом скажет.
   – Ты очень славный, – прошептала она, и он нагнулся и снова поцеловал ее, и это было приятно. Он такой симпатичный, не мошенник, не киллер, просто хороший человек, и давно пора перестать увлекаться эффектными ковбоями-пончиками и стать наконец взрослой.
   – Я хотел немножко подождать, – пробормотал Мейсон, – но…
   В его руках появилась коробочка.
   Гвен тихо охнула, а потом охнула еще раз, когда открыла коробочку – кольцо с камнем, осветившим всю комнату. Не меньше десяти карат.
   – Мы можем заниматься галереей вместе, Гвенни. Названия мы не изменим. Это будет по-прежнему Гуднайт-гэлери. Все останется как было. Только вместо Тони буду я. Выходи за меня, Гвенни.
   Голос Мейсона слегка дрожал, и Гвен неожиданно спросила:
   – Это ты выкупил галерею?
   – Что?
   – Знаю, с моей стороны невежливо спрашивать так прямо, но кто-то заплатил по закладной, а кроме тебя, некому.
   – Э… – растерялся Мейсон, – то есть… да.
   «Значит, так тому и быть».
   Это хорошее предложение. Правда, оно означает, что она так и останется здесь. Мейсон повел себя очень тактично, он совсем не хвастался своей щедростью. Тильда будет свободна. Надин сможет поступить в колледж.
   Она подалась вперед и поцеловала его. Благодарность боролась в ней с безысходностью.
   – Это означает «да»? – спросил Мейсон, и она кивнула, а он надел на ее палец кольцо и обнял за плечи. – Мы будем счастливы, – пообещал он, обнимая Гвен, а она тайком согнула палец, потому что кольцо оказалось слишком велико.
   – Да, – выдохнула она, уткнувшись в его плечо. – А не могли бы мы заняться дайвингом в наш медовый месяц?
   – Разумеется. Все, что пожелаешь.
   – Только не в Арубе.
   – Э… Тетя Тильда говорит, что пора закрываться, – объявила Надин, сунув нос в дверь, и Гвен поспешно отпрянула. – И потом мы никакие можем найти Томаса. Наверное, он ушел, но все его вещи почему-то тут.
   – Я сейчас приду, – пообещала ей Гвен, одергивая платье, совершенно не нуждавшееся в такой заботе. – Мне пора.
   – Понимаю, – кивнул Мейсон.
   – Итак, до завтра, – ослепительно улыбнулась она.
   – Но… – начал он, поглядывая на потолок, в сторону ее комнаты.
   – Видишь ли… нам нужно… ну, знаешь… закрыть галерею, – запинаясь пояснила Гвен, пытаясь придумать предлог, чтобы не приглашать жениха наверх. – На ночь. Прибраться.
   Ну… и все такое.
   – Конечно, – окончательно смутился Мейсон. – Тогда до завтра.
   Он снова поцеловал ее, и Гвен увидела поверх его плеча недовольную гримасу Надин.
   «Да, девочка, это почти то, что испытываю сейчас и я», – мысленно призналась ей Гвен.
 
   Дэви неслышно подошел к Тильде сзади, обнял и прошептал в самое ухо:
   – У меня на тебя грандиозные планы, Вилма.
   «Это прекрасно», – возликовала она в душе.
   – Вон та женщина, кажется, подумывает купить жуткое кресло с вомбатами. Как по-твоему, ты мог бы продать его?
   – Нет. Я устал, занавес опущен, и мне хотелось бы поскорее убрать это помещение и проверить, легко ли снимается это платье.
   – Чрезвычайно легко. – Тильда поспешно подтянула бретельку. – Задача была в том, чтобы весь вечер удерживать ее на плече. Не знаю, как только Луизе это удается.
   Ушедшая в офис Надин включила музыкальный автомат, и какая-то женщина выразила желание приберечь последний танец для любимого.
   Дэви нахмурился:
   – Что это за песня? И почему от нее так хорошо на душе?
   – Должно быть, ты выигрывал пари, когда в последний раз ее слышал, – рассмеялась Тильда, снова поправляя бретельку.
   – Мы можем убрать завтра, – решил Дэви и, схватив ее за руку, потащил к двери офиса.
   – Сегодня ты был великолепен, – признала Тильда, послушно следуя за ним.
   – Ты еще не все видела, Селеста.
   Остановившись в дверях, Тильда в последний раз оглядела галерею. Почти половина мебели ушла, а остальное уйдет за пару недель, как только распространятся слухи о показе. Конечно, она не поставит на уши мир искусства или хотя бы мир мебели, но людям нравились купленные ими вещи, даже Финстерс не портила общей картины. Люди покупали все – благодаря Дэви. Подвал пуст – благодаря Дэви.
   «Нет. Подвал пуст только наполовину».
   – Слушай, долгое молчание лишает меня равновесия, – признался Дэви в дверях офиса. – И опять у тебя это выражение лица!
   Тильда порывисто повернулась к нему:
   – Ты решаешь все мои проблемы.
   – Я могу решить еще много чего, – нетерпеливо отмахнулся он, потянув ее за руку. – Идем наверх, и я тебе это докажу.
   – Давай сначала спустимся вниз, – попросила она.
   Дэви покачал головой:
   – Кровать уже в машине. А цементный пол ужасно холодный.
   – Мне нужно кое-что тебе показать.
   Она отняла руку и направилась к подвалу.
   – А нельзя показать это на чердаке? – проворчал Дэви, но все же пошел за ней. Они остановились у двери в мастерскую, и Тильда старательно набрала код.
   – Тил, это совсем не обязательно, – серьезно заметил он.
   – Обязательно. Здесь скрыта последняя моя тайна, Демпси. Посмотрим, как ты справишься с главной проблемой.

Глава 18

   Последняя покупательница унесла своих вомбатов, и Надин с Итаном принялись собирать чашки.
   – Уберем и дойдем наверх, – сказала Надин бабушке. – Нам нужно серьезно поговорить.
   – Вы опять кого-то подслушивали? – встревожилась Гвен.
   – Нет, – ответил Итан. – Но расследование ведется.
   – В таком случае о чем нам говорить? – насторожилась Гвен.
   – Нужно обсудить будущее мебели Матильды Вероники. Скоро у нас истощатся все запасы, вот мы и подумали, что если побегаем по свалкам и поднаберем кое-чего, Тильда могла бы провести пару раз кистью, а остальное мы раскрасим по своему разумению.
   – Не знаю, захочет ли Тильда. – Гвен оглядела почти опустошенную галерею. Вряд ли Мейсон обрадуется появлению очередной партии мебели. Он мечтает продавать картины. Голова разболелась еще сильнее. – Я не знаю даже, когда Тильда начинает следующую фреску.
   – Поэтому и нужно поговорить сейчас. Все еще пока неопределенно, но как только мы с Итаном уточним детали, вряд ли Тильда откажется. А потом основная работа ляжет на нас. Верно? – Она подтолкнула Итана локтем и нежно улыбнулась ему. – Конечно, у Итана и без того дел немало.
   – А что ты думаешь об этом, Итан? – раздраженно спросила Гвен.
   – Сейчас лето, – пожал плечами Итан.
   «Нет, дело не в лете, Надин».
   – Ты выглядишь усталой, бабушка, – посочувствовала Надин. – Ложись спать. Мы с Итаном обо всем здесь позаботимся.
   – Возможно, вы и правы, – начала Гвен, но тут раздался оглушительный грохот: кто-то колотил в дверь. – Кто бы это мог быть? Уже за полночь!
   – Открыть? – спросил Итан.
   – Нет, оставайтесь здесь и начинайте уборку, – велела Гвен и, подойдя к двери, посмотрела в глазок. На крыльце стоял Мейсон.
   – Мы уже закрылись, – сообщила она, открывая дверь.
   – Я подумал, не найдется ли у тебя чего-нибудь выпить, – смущенно пояснил Мейсон.
   – Добрый вечер, мистер Фиппс, – вежливо приветствовала его Надин. – Пойдем, Итан, у нас много дел.
   Подняв веник, она прошествовала в галерею. Итан с гримасой мученика и мешком для мусора в руке последовал за ней.
   – Смышленые ребятишки, – заметил Мейсон, пока Гвен доставала сок и водку.
   – Хорошие ребятишки, – кивнула Гвен, не понимая, как кто-то может называть Надин и Итана смышлеными. Но возражать не стала, подошла к двери и посмотрела через окошко в галерею. Надин атаковала полы веником, Итан собирал разномастные чашки и тарелки, не сводя глаз с попки Надин. Может, пора отослать его домой?
   – Я вот о чем подумал, – начал Мейсон и замялся. – Не хочу возвращаться сегодня домой, к Клеа. Позволь мне остаться с тобой. – Гвен закашлялась. – Я не хотел тебя торопить, – бормотал Мейсон, подступая ближе. – Знаю, ты устала.
   «Прекрасно. Я еще и усталой выгляжу».
   – Ты великодушный человек, Мейсон.
   – Вовсе нет. У меня куча недостатков. Но в моем доме так одиноко.
   «Знаю. Там, где я, тоже одиноко. И рано или поздно…»
   – Хочешь взглянуть на мою комнату? – спросила она напрямик.
   – Да, – торжественно объявил Мейсон. – Очень хочу.
   – Прекрасно, – кивнула Гвен и встала. – Нам туда.
 
   Тильда зажгла свет, и они оказались в огромном помещении. Три стены были уставлены дорогими металлическими шкафами, вдоль четвертой размещались полки с инструментами и оборудованием. Среди кистей, палитр и мольбертов попадались совершенно незнакомые Дэви штучки самого странного вида. Он с любопытством огляделся. Помещение тоже было белым, как и остальная часть подвала.
   Тильда вытащила стул, видавший лучшие времена, и предложила Дэви сесть. Тот сел лицом к длинному ряду шкафов. Тильда открыла первый и вытащила картину: поле кукурузы под голубым небом, написанным густыми, вихрящимися мазками.
   – Знаешь, кто это?
   – Ван Гог? – без особого интереса предположил Дэви. – У тебя потрясные ножки.
   – Гуднайт. Мой дед ее нарисовал. Но, конечно, с подписью Ван Гога.
   – Почему же он ее не продал?
   – Потому что это дешевка. Бездарная дешевка, – пояснила Тильда и принялась открывать шкафы. Дэви жадно следил за тем, как колышется ее тело под шелковистой тканью платья. На свет извлекались все новые картины, и наконец вся мастерская была уставлена холстами, прислоненными к шкафам, валявшимися на полу, а Дэви так хотел ее, что кружилась голова, а глаза застилало туманом.
   – Все это Гуднайты, – сказала наконец Тильда. – Лежат здесь десятки лет, а некоторые оставались в семье несколько веков. Это наш величайший секрет. Следовало бы их сжечь, но мы не можем. Они история. Они часть нас.
   – Сжечь? – все так же рассеянно переспросил Дэви. – А почему не продать?
   Тильда подбоченилась и взглянула на него с видом строгой учительницы, отчего все мысли о картинах окончательно вылетели у него из головы.
   – Они – подделки. Это незаконно.
   – Правда, Скарлет? Иди сюда, расскажешь подробнее, – усмехнулся Дэви.
   – Ладно, потому что большинство из них ужасно плохи. И еще потому, что многие предназначались для будущих поколений. Мы передаем их по наследству.
   – Зачем? – удивился Дэви, пытаясь прикинуть, сколько времени уйдет на то, чтобы стащить с Тильды это платье.
   – Я же говорила, труднее всего разоблачить подделки, написанные при жизни художника. Научными методами тут ничего не сделать. Так что каждое поколение Гуднайтов пишет для последующего.
   – Тем более что когда художник умирает, некому разоблачить подделывателей, – кивнул Дэви, проникаясь неожиданным уважением к Гуднайтам. – И сколько же всего тут картин?
   Каким-то краем сознания он заинтересовался рассказом Тильды, правда, только с чисто финансовой точки зрения. В основном же он молился, чтобы она не заставила его просматривать все холсты. Это займет уйму времени, а он уже почти ничего не соображал.
   – Свыше двухсот, если считать рисунки и гравюры. Некоторые принадлежали еще Антонио Джордано, предполагаемому основателю рода. Мы стали Гуднайтами, когда приехали в Америку.
   – Чтобы было легче вписаться в здешнее общество?
   – Чтобы скрыть факт родства с двоюродным дедушкой Паоло Джордано. Он продал Леонардо прямо со стены и попался.
   – Со стены? – удивился Дэви, невольно оживившись. – Как это? Прямо показал на него и…
   – Нет. Подвел к картине клиента и сказал: «Я украду Леонардо для вас». И сделал это. Он объяснил клиенту, что нарисовал копию специально для того, чтобы, подсунув ее полиции, сбить полицию со следа.
   – А кто получил копию? – спросил Дэви, уже начиная догадываться.
   – Клиент. Вернее, клиенты. Паоло проделал эту штуку с четырьмя коллекционерами. Мой двоюродный дед никогда бы не покусился на национальное достояние. Позаимствовать – да. Украсть – нет. А клиенты это заслужили. Потому что хотели оставить национальное достояние себе. Алчность к добру не ведет.
   – Классическое мошенничество, – понимающе заметил Дэви. – Когда у самого лоха рыльце в пушку, он в полицию не обратится. А теперь подойди ближе, давай обсудим это подробнее.
   – А если рыльце в пушку, он заслуживает того, чтобы быть обманутым, – констатировала Тильда. – Это мне известно. Отец с детства вбивал в меня эту истину.
   Она подошла к последнему шкафу и вытащила еще одну картину.
   – А если они покупают, потому что им картина нравится? – спросил Дэви, мечтая, чтобы Тильда наконец подошла к нему.
   – Тогда они получают то, за что заплатили, не так ли? – Тильда повернула к нему картину, на которой была изображена женщина с глазами навыкате, склонившаяся над упитанной матерью и ее встревоженным младенцем. – Это наше сокровище: «Святая Анна» Дюрера. Разумеется, в исполнении Гуднайта, но все же.
   Дэви почтительно кивнул.
   – Ее нарисовал Антонио в тысяча пятьсот пятьдесят третьем году. Но работа получилась не такой удачной, как другие. И семья оставила ее себе. На четыреста лет. Будь она по-настоящему хороша, мы продали бы ее как Дюрера. Анализ красок и холста не выявил бы ничего подозрительного, и на аукционе она ушла бы за миллионы долларов. И никто бы нас не поймал.
   – Разве она настолько плоха? – спросил Дэви, разглядывая картину. – По-моему, все в порядке. Старая. И все такое.
   – Неплоха. Просто недостаточно хороша. Здесь есть с полдюжины картин, каждая из которых решила бы наши проблемы. Но мы не можем их продать.
   – Твои моральные принципы делают тебе честь, – объявил Дэви. – Дай им отдохнуть, и пойдем со мной наверх.
   – Дело не в принципах. Нам нельзя попадаться. Никто и никогда не уличал Гуднайтов в мошенничестве, если не считать истории с двоюродным дедушкой Паоло. Если объявится хоть одна подделка, все начнут проверять картины, когда-то купленные у Гуднайтов. Мы не в состоянии возвращать деньги всем недовольным покупателям. Ау меня нет сил отбиваться от них. Кроме того, я не такой хороший делец, каким был отец. Да и угрызения совести… – Тильда сокрушенно покачала головой. – Поэтому груда холстов так и остается здесь, и это сводит меня с ума. Я бы сожгла все, если бы могла. Но не могу. Их написали мои родные. И многие работы хороши. То есть как подделки – плохи, но это хорошие работы, Достойные того, чтобы украшать дома людей.
   – Продай их как копии.
   – Правильно. И никто ничего не заметит.
   Она нагнулась, чтобы положить на место картину.
   – У тебя шикарная попка! – выпалил Дэви.
   Тильда выпрямилась, и он поежился, ожидая грозы.
   – Спасибо, – улыбнулась она, поднимая очередной холст. – И еще куча проблем.
   – Продай их, – повторил Дэви, втайне желая, чтобы она снова наклонилась. – Разрекламируй выставку под названием «Ошибки Гуднайтов». Объясни, что Гуднайты покупали картины как подлинники, но узнав, что это подделки, отказались обманывать покупателей. И так много картин скопилось здесь потому, что Гуднайты – люди честные и торговали всегда только оригиналами.
   – Да, пожалуй, это прошло бы, – согласилась Тильда. – Тем более что честность так легко подделать.
   Лицо ее исказилось такой болью, что даже желание Дэви мигом пропало.
   – Послушай, что-то еще произошло здесь, верно? И это именно то, что не давало тебе покоя вчера вечером. Я не знаю, что это и какое отношение имеют ко всему Скарлеты.
   – Что? – рассеянно откликнулась Тильда, подняв глаза от Дюрера. – А… нет, не имеют. Меня обучали писать не Скарлетов, а вот это.
   – Что-то до меня не доходит, – тряхнул головой Дэви.
   – Отец делал из меня классического художника, – пояснила Тильда. – Учил точно по тем же канонам, по которым обучался и его отец и отец его отца. Но однажды он показал мне Гомера Ходжа и сказал: «Нарисуй что-нибудь в этом роде». Это оказалось так легко, что… – Тильда прикусила губу. – Я написала шесть картин и ушла из дома. Ничего особенного. Так. Пустяки.
   – Почему ты ушла? – вскинулся Дэви.
   – Так уж вышло. Не хочется вспоминать. – Ее голос слегка задрожал. – Я была совсем девчонкой. И сейчас это уже не важно. Все было так давно.
   – Сколько же тебе было лет?
   – Семнадцать.
   Дэви выпрямился:
   – Какого черта тут случилось?
   – Знаешь, это действительно не…
   – Тильда, перестань врать и рассказывай.
   Тильда растянула губы в слабом подобии улыбки:
   – Я не вру. Это действительно не имеет значения. Ив и Эндрю обнаружили, что ждут ребенка. Вот и все. Он был моим лучшим другом, как Итан для Надин, но не только моим, но и Ив, а она была так красива, и он повел ее на вечер выпускников и… – Она махнула рукой. – Говорю же, ничего особенного.
   – Почему же ты ушла из дома? Нет, тут что-то другое. Что произошло у тебя с твоим отцом?
   Тильда повернулась к нему спиной и принялась убирать картины на место.
   – Мы не поднимемся наверх, пока ты не скажешь, – настаивал Дэви. – Выкладывай.
   – Собственно, ничего такого. Мы узнали, что ждем Надин, и я спустилась сюда поработать над последней Скарлет, – начала Тильда, по-прежнему старательно изображая улыбку. – Той, которую ты выманил у Колби. Танцоры.
   – Любовники, – поправил Дэви.
   Ее улыбка исчезла.
   – Я трудилась над ней здесь, внизу, и плакала. Пришел отец и сказал… – Тильда сглотнула горький комок. – Он сказал: «Когда ты поймешь, что рождена рисовать, а не любить?»
   – Ненавижу твоего папашу, – яростно прошипел Дэви.