Лаймон Ричард. Остров

   Боже? Как все они обрадуются, когда увидят меня!
   Но моя радость при этом будет раза в два сильнее.
   Мы устроим большой праздник.
   Но я понимал, что они мертвы.
   Иногда самообман бывает очень полезен. Вот и тогда. Именно он помог мне выбраться из пропасти. Иначе я бы просто умер.
   Так вот. Вначале я собрался с силами и встал на ноги. Затем прошелся вокруг, заглядывая в щели и кусты, чтобы окончательно убедиться в том, что Кимберли здесь не было.
   Никого не нашел.
   Не нашел ни голов, ни других частей тела.
   Вообще не нашел ничего, заслуживающего упоминания.
   Даже веревки тут не было. После конца битвы кто-то, видимо, вытащил ее наверх. (Зачем оставлять отличную веревку?)
   Да и вряд ли бы она мне сильно пригодилась. Я едва стоял на ногах, так что о том, чтобы выкарабкаться из пропасти по веревке, не могло быть и речи.
   Но я все же попробовал взобраться по стене без веревки.
   К счастью, забраться очень высоко не получилось, потому что я все время падал.
   Кажется, раза три.
   Затем я решил попытать счастья в открытом конце пропасти.
   Там был крутой обрыв.
   Пару минут я посвятил изучению обстановки, хотя темнота скрывала почти все, что хотелось бы увидеть. Но я заметил, что верхушки деревьев там, за обрывом, были надо мной. Это очень обнадеживало: я находился где-то ниже этих верхушек.
   Возможно, я и не разобьюсь.
   Это было единственное, о чем я тогда думал.
   И я начал опускаться.
   Задержавшись на прямых дрожащих руках, я вспомнил Кимберли, которая останавливалась почти в таком же положении, когда просила меня спасти ее нож.
   А что случилось с этим ножом?
   Как раз перед тем, как сойти со сцены, я видел его в своей руке.
   Не мог я каким-то образом сунуть его в карман шорт?
   Только не в задний карман. В этом я был уверен.
   На спине мне довелось пролежать достаточно долго, так что я наверняка почувствовал бы его ягодицами. Но, похоже, и в передних карманах его не было. Опасная бритва, зажигалка Эндрю, пластиковый пузырек лосьона Билли и сверток копченой рыбы – все это я чувствовал бедрами, поскольку практически лежал на скале.
   Складного армейского ножа там не было. И ничего удивительного.
   Но, быть может, нож где-то там, на дне пропасти. Если он оставался у меня в руках, когда я падал вниз...
   И я выкарабкался назад, поднялся на ноги и поковылял к месту своего падения.
   Где лежал Мат. Или Матильда.
   Это показывает, как сильно мне хотелось вернуть себе нож.
   Такой хороший нож может стать решающим аргументом.
   К тому же с ним были связаны воспоминания.
   В общем, нужен он мне был позарез.
   Опустившись на колени – примерно в ярде от тела – я выудил из кармана зажигалку Эндрю и чиркнул кремнем. Вспыхнул небольшой копьеобразный язычок пламени.
   И в этом дрожащем желтоватом свете я начал шарить по земле. Ползая на коленях, я обогнул участок по периметру, рыская взглядом туда-сюда, но стараясь не глядеть на тело.
   Но время от времени взгляд поневоле падал на него.
   Со временем привыкаешь ко всему.
   Решив отыскать нож во что бы то ни стало, я наконец стал подумывать о том, а не мог ли он попасть куда-нибудь под труп. В прямом смысле попасть под труп он, разумеется, никак не мог, но вполне мог завалиться в какое-нибудь укромное местечко в непосредственной близости.
   При обследовании некоторых из них зажигалка была мне плохой помощницей.
   Так что мне пришлось в полной темноте просовывать пальцы под подбородок трупа и шарить с обеих сторон шеи, щупать под мышками. Я обыскал все тело: обполз вокруг, ощупав пальцами все те места, где кожа, соприкасаясь с каменистым грунтом, образовывала маломальские пустоты. Затем раздвинул ноги убитого и поискал между ними.
   Вот когда я окончательно убедился в том, что это была не женщина.
   Но ножа не нашел.
   И тогда я перевернул его. (Взялся за гуж, не говори, что не дюж.) Откатывая труп в сторону, я был почти абсолютно уверен, что нож наконец обнаружится.
   Самообман.
   Конечно же, там его не было.
   И, разумеется, я не мог удержаться, чтобы не рассмотреть тело спереди.
   Вместо лица – сплошное толченое месиво. Вдобавок огромная рубленая рана в левой части груди.
   Как я себе это представляю, Уэзли и Тельма хотели, чтобы труп приняли за Уэзли, но, когда они делали “раз-два дружно” в пропасть, невозможно было предугадать, приземлится ли он лицом вверх или лицом вниз. Поэтому, чтобы перестраховаться, они над ним хорошенечко поработали.
   Но все же, кто это? Определенно не Кит и не Эндрю. Где, черт возьми, им удалось раздобыть эту человеческую приманку для своей западни?
   Оставив надежду отыскать нож Кимберли, я спрятал зажигалку в карман и вернулся к обрыву. Там осторожно перевалил через край и начал спускаться вниз по голой скале.
   Спуск прошел за рекордное время.
   Но шею я себе не свернул, даже ничего не сломал. И не потерял сознания. Спустя несколько часов, вскоре после рассвета, я смог снова подняться и идти.
   Дорогу назад к лагуне я отыскал без особого труда и вышел к ее южному берегу. Опорожнив карманы шорт на камень, я снял кроссовки и носки – как здорово вновь оказаться босым! – зашел в воду и долго отмывал руки. Затем зачерпнул воды и напился.
   Какое наслаждение!
   Прохладная и чистая, совсем как в песне. (Собственно говоря, не так чтоб очень прохладная, но все равно изумительного вкуса.)
   Напившись вдоволь, я зашел поглубже, чтобы открылась вся лагуна.
   Вроде никого.
   Тогда я нырнул. Вода подействовала на мою израненную и искусанную кожу словно смягчающий крем. Под водой я стал тереть лицо. Затем плечи, руки, грудь, бока и живот, пытаясь руками соскрести с себя пласты грязи.
   После этого снял шорты и попробовал их отмыть. Совершенно чистыми они не стали, но выглядели уже не столь мерзко. Завершив постирушку, я подошел ближе к берегу и бросил шорты на ближайший камень. Затем, не теряя ни минуты, наклонился и прошелся по всем зудящим, болезненным и грязным местам ниже пояса.
   Потом поплыл к водопаду и долго стоял под ним. Вода лилась мне на голову и на плечи, сбегала вниз, то расплескиваясь, то заливая меня сплошным потоком, смывая остатки пота, крови и всей той мерзости, оставшейся после Мата на моей спине.
   Простоял я там, надо полагать, не менее получаса.
   Затем вернулся на южный берег лагуны и вылез из воды. Найдя поблизости огромную каменную плиту с довольно плоской поверхностью, я влез на нее и лег.
   И уснул. Если и снились мне какие-либо сны, то я их не помню.

* * *

   Ближе к вечеру я добрался до нашего пляжа. К тому времени я уже перестал обольщать себя глупыми надеждами. Теперь я точно знал, что женщин там не найду.
   Вид у лагеря был такой, словно сюда не ступала нога человека с тех пор, как мы его покинули несколько дней назад.
   Костер давно потух.
   Но я нашел свой ранец, открыл его и вынул оттуда тетрадь и одну из ручек.
   Мой дневник стал теперь моим единственным спутником.
   Сев на песок, я скрестил ноги, положил дневник на колени и раскрыл его. Перелистав уже довольно пухлую его часть, я остановился на чистой странице.
   Затем написал: “День?.. А кто его знает какой”, перевернул страницу и написал на следующей: “Размышления после возвращения к дневнику”.

Когда тело встретит тело...

   Чтобы все это записать, понадобилось чертовски много времени. Вчера утром я начал рассказывать о своей прогулке вверх по ручью прошедшей ночью. И уже почти наполовину закончил рассказ, когда осознал, что все станет гораздо понятнее, если соблюсти хронологический порядок и поведать о том, что случилось с нами на “последнем рубеже”.
   Но, видно, не получится у меня краткое изложение. Боюсь, я и не замечу, как пролетит день – и столько еще останется неописанным.
   После возвращения на пляж костер я больше не разжигал (чтобы не выдать своего присутствия), так что о том, чтобы писать после заката, не может быть и речи. Пришлось прервать рассказ еще до того, как я слез с Мата.
   Этим утром я завершил описание того, что случилось со мной в пропасти, и привел себя назад на берег.
   Так что сейчас готов рассказать остальное, что произошло, когда я поднимался вверх по ручью (теперь уже две ночи назад) в поисках женщин. До перерыва и экскурса в недалекое прошлое я успел поведать примерно о половине пути. Но надо коснуться и неприятных вопросов и покончить с ними раз и навсегда. Только после этого я смогу с полным правом отложить в сторону ручку и заняться чем-то другим.
   Последний раз вы меня видели над водопадом, рыскавшим голышом по джунглям с опасной бритвой в носке.
   Место, где мы встретились с Кимберли, отыскалось без особого труда. Но без ее помощи найти дорогу оттуда к пропасти оказалось не так-то просто. Я даже заблудился. Неоднократно на глаза мне попадались знакомые валуны или деревья – все потому, что я мимо них совсем недавно уже проходил. Стало быть, я петлял кругами.
   Но меня это не волновало, потому что я не спешил добраться до этой пропасти. Говоря по правде, мне туда вовсе не хотелось. Но пропасть (вернее, пространство над ней) была именно тем местом, куда мне непременно надо было попасть, так что я продолжал поиски.
   И, в конце концов, все-таки попал туда. Робко выглянув из-за скалы, я обвел взглядом поле нашей битвы.
   Залитое лунным светом, оно не было усеяно телами.
   – Слава Богу, – прошептал я.
   И расплакался. Не смог удержаться.
   Потому что был совершенно убежден, что вокруг пропасти найду останки своих женщин. Если не всех, то, по крайней мере, одной или двух.
   Вот и не совладал с переполнившим меня чувством облегчения.
   Облегчение исчезло с последними слезами. Едва я оправился от плача, как ко мне начало возвращаться чувство реальности: отсутствие их тел, будучи само по себе отличным признаком, еще не гарантировало того, что они живы.
   Уэзли и Тельма могли убить моих женщин и оттащить их отсюда. А затем зарыть, сжечь, утопить, сбросить с обрыва или унести в какое-нибудь место для своих мерзких игр – да все, что угодно.
   Либо они могли увести моих женщин живыми – в качестве пленниц.
   Выходя из-за скалы, я подумал, не в очередную ли западню захожу. Ведь, если разобраться, это была вражеская территория, и здесь нам уже устраивали засаду.
   Присев на корточки, я вынул из носка бритву и раскрыл ее. Затем медленно стал двигаться к тому месту, где на меня было совершено нападение. С предельной осмотрительностью я подкрадывался к нему, то и дело поворачиваясь, проверяя тыл и фланги и боязливо озираясь вокруг.
   Недалеко от края пропасти я нашел жилетку Конни. Последний раз я видел свою подружку именно в ней. Теперь же она валялась в тени под огромным камнем. Зажав рукоятку бритвы в зубах, я присел, поднял жилетку, развернул ее и начал рассматривать. В лунном свете ее полоски тоже выглядели серыми, только другого оттенка.
   Следов крови на жилетке вроде не было – еще один хороший признак.
   Бросить ее здесь я не мог, но, с другой стороны, не хотелось занимать руки. Оптимальным решением мне показалось надеть ее, что я и сделал.
   И сразу же почувствовал себя ближе к Конни. Словно жилетка была живой ее частицей и могла скрасить мое одиночество. (Это многое объясняет в том, почему Кимберли почти не снимала гавайскую рубашку покойного мужа.)
   Все еще сидя на корточках, рядом с тем местом, где обнаружил жилетку, я высмотрел и поднял скомканную тряпку. И хотя она была темна от запекшейся крови, меня это ничуть не встревожило. Она была похожа на кусок старой тенниски, которую использовали для перевязки Конни. Видно, она потеряла ее вместе с жилеткой.
   Выбросив окровавленную тряпку, я вынул из зубов бритву, встал и продолжил поиски.
   С жуткой опасной бритвой и совершенно голый, если не считать жилетки и одного носка, я, вероятно, смахивал той ночью на обезумевшего маньяка. Не иначе, свихнувшийся Крузо. Или Суини Тодд, потерпевший кораблекрушение.
   Но, как бы там ни было, я продолжал прочесывать поле брани.
   Топор и веревка бесследно исчезли. Наши самодельные копья и томагавки тоже не удалось обнаружить.
   Складной армейский нож как в воду канул. Нож я искал с особой тщательностью: не только обошел взад-вперед весь участок, разбив его на мелкие секторы, но и облазил на четвереньках место, где я последний раз держал его, и все вокруг.
   Ножа там не оказалось. Создавалось впечатление, что кроме жилетки и повязки ничего не оставили. Видимо, кто-то унес все остальное (в том числе и женщин?).
   Но и крови на земле я не нашел. Что укрепило мою веру в лучшее. Ведь примени Уэзли свои мачете, кровопролитие было бы неизбежно. Даже по прошествии нескольких дней и несмотря на темноту, его следы просто нельзя было бы не заметить.
   А может быть, кто-то позаботился о генеральной уборке?
   И я представил себе Тельму на коленях, с ведром и тряпкой. Смешно.
   В других обстоятельствах кровавые улики можно было бы присыпать листьями или землей. Но только не здесь. Не на голых скалах, преобладавших в этой местности.
   Если бы была пролита кровь, хоть что-то я должен был обнаружить.
   А это означало, что на этом поле битвы никого не порубили, не изрезали и не закололи до смерти.
   Перед уходом я подполз к краю пропасти и заглянул вниз.
   Кроме Мата, на дне никого не было.
   И он, кажется, лежал на спине в той позе, в которой я его оставил.
   Лежал и глядел на меня.
   Нет, смотреть на меня он не мог: у него не осталось глаз. Еще там, внизу, уже когда он был перевернут, я взглянул на его лицо. Крошево: сплюснутый нос, раздробленные скулы и челюсти. А вместо глаз – жуткие небольшие кратеры.
   Но возникло ощущение, что он пристально смотрит на меня. Даже мурашки поползли по коже.
   А что если он сейчас встанет и начнет карабкаться вверх.
   Идиотская мысль, но она пришла мне в голову.
   И внутри у меня все похолодело.
   Едва удостоверившись, что в пропасть не было сброшено ничего нового, я начал отползать от ее края.
   Бросив прощальный взгляд на наш “последний рубеж”, я заторопился прочь.
   Какое-то время мысли о Мате не выходили у меня из головы. Там внизу мы почти побратались с ним, пока я лежал верхом на нем. Но теперь мне почему-то показалось, что он ненавидит меня. Может, из-за того, что я сбежал и бросил его на произвол судьбы?
   И я мысленно представил себе, как его изувеченный гниющий труп карабкается по стене расселины, чтобы свести со мной счеты.
   Глупо. Но сами знаете, как это бывает. Засядет в башке какая-нибудь жуткая херовина, и попробуй от нее избавиться.
   В спешке я вновь сбился с пути и какое-то время ходил кругами. Мне уже стало казаться, что за следующим поворотом я наткнусь на Мата. Но этого не произошло, и я наконец вышел к ручью.
   К тому времени я был убежден, что стряхнул его с хвоста. (Знаю, что это чушь. Навеянная страхом. Ну что ж, можете меня осуждать.)
   Во всяком случае, по мере того как я спускался вниз по ручью к лагуне, самочувствие мое улучшалось. Необъяснимое облегчение от того, что Мат остался позади. Однако дело было не только в этом: во мне росло радостное чувство, связанное с моими женщинами.
   Несомненно, они вполне могли быть мертвы.
   Но я в этом сомневался.
   На месте схватки не осталось ни тел, ни следов крови.
   И теперь мне казалось более вероятным, что их увели живыми.
   А если берут людей живыми, то, вероятнее всего, хотят сохранить их в таком состоянии. Иначе почему тогда не убить их сразу же? К чему утруждаться: связывать их, куда-то вести. Они еще, чего доброго, взбунтуются или сбегут.
   Добравшись до вершины водопада, я уже был убежден, что смогу найти своих женщин и спасти их.
   Я был на седьмом небе.
   От радости чуть было не сиганул с водопада – хотя прекрасно знал, что глубина там только до пояса.
   Но всевозможные падения уже достаточно потрепали меня, так что я преодолел соблазн и спустился к лагуне обычным способом. Остановившись на плоской глыбе сбоку от водопада, я проверил, на месте ли бритва. Затем снял жилетку Конни и скатал ее.
   Зайдя в воду, я поднял жилетку над головой и переплыл на другую сторону лагуны, так и не замочив ее. Там, не выходя из воды, бросил ее на тот же камень, где лежали мои шорты и другие вещи.
   Следующие пятнадцать минут были очень приятными: я лежал на спине, немного плавал, просто расслабляясь в гладкой теплой воде, наслаждаясь тем, как скользила она по моему телу, все время помня о том, что она подобна магической жидкости, делающей невидимым – стоило мне захотеть, как исчезла бы любая моя часть, а то и весь я.
   Какое-то время мне казалось, что я обрел себе новый дом.
   Я решил оставить наш береговой лагерь и перебраться жить к лагуне.
   Там, у северного берега, я заметил наискось погруженную в воду каменную плиту размером с обеденный стол. Вероятно, она и раньше попадалась мне на глаза, но не задержала моего внимания. Но на сей раз меня что-то привлекло в ней. В то время как остальная часть береговой линии была либо темной, либо испещрена пятнами лунного света, эта необычная плита была ярко освещена. Она, видимо, находилась на одной линии с луной и просветом в кронах деревьев. Бледная и ровная, она походила на снежную шапку.
   И мне захотелось на нее взобраться.
   Захотелось развалиться на этой светящейся белой плите и искупаться в лунном свете.
   Большую часть пути к ней я преодолел вплавь. Затем какое-то время шел по дну.
   Когда мои ноги коснулись дна, вода достигала мне до плеч. С каждым шагом ее уровень понемногу опускался. Когда воды было уже по пояс, я наступил на что-то мягкое и студенистое, что зацепилось мне за ногу. Я споткнулся и плюхнулся по ходу движения в воду, высвободив при этом ногу.
   Что бы там ни схватило меня за ногу, это не было чем-то таким, на что я когда-либо наступал.
   “Что за чертовщина”, – подумал я в полном недоумении.
   Поднявшись на ноги, я обернулся. Ничего, кроме черной воды и нескольких блестящих бляшек лунного света, мерцающих на поверхности.
   Кое-какие мыслишки у меня уже появились.
   Но надо было их проверить.
   Глубоко вздохнув, я нагнулся в воду и протянул ко дну обе руки. Сначала ничего. Я медленно пошел, водя под водой руками.
   Но не с их помощью я нашел то, что искал, – наткнулся правой ногой. Но равновесия на этот раз не потерял и не упал. Тогда я вынырнул, чтобы глотнуть воздуха, и снова погрузился. Нагнувшись и присев на корточки, я ощупал свою находку.
   Ею оказалась обнаженная женщина.
   Брюшная полость от грудины до паха была вспорота.
   Вместо внутренностей в нее была навалена куча камней.
   Когда все это дошло до меня, я то ли вскрикнул, то ли еще что. Не берусь утверждать, что это было, но что я глотнул воды, так это факт. Выдернув голову из воды, я закашлялся. И, если бы не эти проблемы с дыханием, то наверняка завизжал бы так, что полопались бы барабанные перепонки. Но я лишь кашлял и судорожно хватал ртом воздух. И снова откашливался.
   Когда дыхание восстановилось, меня так трясло, что я не мог сдвинуться с места.
   Мне хотелось бы оказаться за много миль отсюда.
   Но как я мог уйти, так и не дознавшись, кем она была.
   На основании своего последнего контакта с ней я мог сказать лишь то, что это была женщина, что она была выпотрошена и нафарширована камнями – вероятно для того, чтобы не могла всплыть. Однако для опознания этого было недостаточно.
   И я вновь нырнул, причем быстро, чтобы не успеть передумать.
   Первым под руку попалось плечо. Держась за него одной рукой, другой я начал ощупывать тело.
   Начал с лица. Пробежал по нему кончиками пальцев, стараясь не попасть в глаза. Мне не хотелось притрагиваться к ним – они могли быть открытыми или вовсе отсутствовать.
   Рот у нее был открыт. Ощупав пальцами ее губы и прикоснувшись к кончикам зубов, я попытался представить, каким могло быть ее лицо. У кого из моих женщин такие красивые ровные зубы. Насколько помнилось, у всех. Тогда я пощупал волосы. Они были мягкими, скользкими и очень короткими. У Кимберли намного длиннее, так что ее я сразу исключил (ну разве что кто-то их подстриг). Короткие волосы были у Тельмы, Конни и Билли.
   Мне очень хотелось надеяться, что это Тельма, хотя это было маловероятно, поскольку она была союзницей Уэзли.
   Всплыв на поверхность за воздухом, я вновь оку ну лея в воду.
   Хотя мысль потрогать груди убитой не казалась мне особо привлекательной, я все же решил, что их размер мог бы о многом мне сказать. И я положил на них руки. (Впервые мои руки наяву опускались на обнаженные женские груди, и надо ж было, чтобы это произошло именно так.) Для Кимберли или Конни они были великоваты. Но, хотя и были довольно пышными, мне не показалось, что они столь огромны, как груди Тельмы. По размерам они скорее подходили к Билли. Билли.
   Господи! Как мне не хотелось, чтобы это была она. Но получалось, что Билли. Потому что по размеру бюста никто больше не подходил.
   В безумном отчаянии я накинулся на тело обеими руками: нащупал широкие плечи, спустился по бокам к талии и ниже, на бедра. Они были твердыми и упругими.
   На ощупь это была Билли с головы до пят. Нет!
   В состоянии легкого умопомрачения я оседлал ее и, погрузив руки в распоротый живот, начал выгребать оттуда камни, которые кто-то туда напихал, чтобы она не всплыла.
   Кто-то?
   Уэзли!
   Уэзли Дункан Бивертон, трижды гребаный.
   Как он мог сделать с нею такое?! Как он посмел убить мою Билли? Как мог так ее обезобразить?
   Неожиданно у меня в голове мелькнула мысль: если Билли в таком виде, где гарантия, что другие в лучшем?
   Кимберли и Конни? Может, и они тоже валяются на дне лагуны, выпотрошенные и нафаршированные камнями.
   И я продолжал выгребать камни из лежавшей подо мной женщины.
   Когда у меня закончился воздух, я высунул голову из воды и закричал что было мочи: “Уэзли! Ты, гребаный членосос! Я убью тебя, кусок вонючего дерьма! Я буду резать тебя на кусочки и заставлю тебя их жрать! Твою мать, засранец!”
   Я кричал и одновременно плакал.
   Все кричал и кричал.
   Выкрикивал многое такое, повторить которое просто язык не поворачивается.
   Кричал и плакал, пока не выбился из сил. И, наконец, перестал. Затем я просто стоял по пояс в воде и тяжело дышал.
   Понадобилось немало времени, пока я успокоился настолько, что смог задержать дыхание и вновь погрузиться под воду.
   Балласта в животе убитой было еще предостаточно.
   Вместо того чтобы выгружать и дальше горстями, я присел рядом с ней, схватил за ближайшую ко мне руку и бедро и приподнял.
   Приподнял и перевернул.
   Выгрузил ее, как каноэ.
   И тут же она начала всплывать. Придерживая ее за руку, я встал. На поверхность она поднялась с тихим плеском. Ее неясные бледные очертания были едва-едва видны. В некоторых местах на спине и ягодицах луна сделала белые отметины. Когда я начал буксировать ее к берегу, лунные зайчики побежали вниз по телу.
   Добравшись до берега, я влез на наклонную плиту.
   Присев у самого ее края, я потащил труп за руки. Затем, пошатываясь, начал пятиться назад, вытягивая его вверх. Послышались хлюпающие звуки, словно кто-то выбирался из ванны.
   Руки ее я отпустил, но остался стоять на коленях над ее головой.
   Лунный свет высвечивал нас словно прожектором. Белым рассеянным светом, затуманенным из-за пасмурной погоды.
   Но все же достаточно ярким, чтобы я кое-что мог разглядеть.
   Женщина была избита. Спина и ягодицы были буквально испещрены серыми пятнами, которые при ближайшем рассмотрении оказались синяками. Кроме того, они были крест-накрест исполосованы, словно ее били кнутом.
   Кроме того, на спине у нее было множество колотых ран, каждая из которых представляла собой узкую щель, чуть более дюйма длиной с припухшими края ми. (Вероятно, сделаны они были лезвием, ширина которого примерно соответствовала ширине ножей, которые я видел на поясе Уэзли, когда он перелетал через расселину.) Я с большим трудом отыскал все раны – некоторые были спрятаны среди рубцов, оставленных плетью. Так что мне пришлось ползать вдоль тела, пока я рассмотрел и пересчитал их.
   На спине у несчастной я обнаружил восемнадцать колотых ран.
   Еще девять на ягодицах.
   Но там меня ожидало удивительное открытие – то, что я мог бы заметить с самого начала, если бы мое внимание не было полностью поглощено ее ранами.
   Не считая синяков и следов от плети, ее ягодицы были того же самого бледно-серого оттенка, как поясница и бедра.
   А где же линия загара?
   У Билли, насколько я знал, была четкая граница между загоревшей кожей и местами, прикрытыми бикини. Там, где она не была смуглой, она была белой, как сметана.
   Без своих черных плавок она наверняка выглядела так, как если бы переоделась в новую, белую пару.
   Она не могла быть вся одного цвета, как эта женщина.
   Несколько мгновений я был уверен, что это не Билли. Затем в душу начали закрадываться сомнения.
   С того момента, когда я видел ее в последний раз, еще не прошло достаточно времени для того, чтобы загар полностью сошел. Но несколько дней все же миновало. И, если она провела их голой на солнце, ее белые ягодицы вполне могли потемнеть настолько, чтобы исчезла разница.
   А это пребывание на дне лагуны? За определенное время вода могла как-то повлиять на цвет ее кожи.