Страница:
– Расчеты старика оказались верны? – жадно спросила Даланн.
– Вроде бы. Но он ведь молчит. Или несет всякую чушь, – с досадой ответил Алебранд.
Он тяжело перевел дух, а затем совсем перестал дышать. Застыла и Софена: она боялась, что звук дыхания выдаст ее. Наконец Алебранд шумно выдохнул – «ф-фу...» – и сказал:
– Ясно одно: еще одна его гипотеза нашла блестящее подтверждение. Осталось понять, где и когда это произошло. Она ведь тоже ничего толком объяснить не может. И эти болваны, ее друзья, соображают чуть лучше, чем болотные жабы.
– Скажи еще – крысы, – хмыкнула Даланн.
Магистр Алебранд подпрыгнул:
– Не говори мне о крысах! Дура!
Судя по звуку, магистр Даланн хлопнула его по щеке.
Алебранд с досадой произнес:
– Даже драться толком не умеешь... Ладно, я виноват, но тут уж ничего не поделаешь. Ты тоже хороша. Твои методы могут убить кого угодно.
– Только не тебя, – сказала Даланн. – Продолжай свою мысль.
– Моя мысль предельно проста. И ты ее знаешь. И тебе она тоже приходит на ум. Потому что она – единственно возможная. Мы должны изолировать ее.
– И его, – добавила Даланн. – Он тоже представляет некоторую опасность. Ты выяснял, кто он такой?
– Да. Ничего не выяснил. Видимо, полное ничтожество.
– Для ничтожества он чересчур хитер.
– Я имею в виду – в социальном отношении. Происхождение, как говорится, нулевое.
– Тем лучше, – сказала Даланн. – Никто не спохватится и не предъявит претензий.
«Они о Пиндаре, – подумала Софена. – Я так и знала! У них тут все рассчитано на много лет вперед. Они принимают студентов на обучение, берут с них деньги, между прочим, а затем начинают выяснять – какие у них связи, какая родня, все такое. У кого родня получше тем помогают. У кого... как это они выразились? Нулевое происхождение... Тем – никакого снисхождения. Напротив, будут топить изо всех сил! Пиндар – из простых, он мне рассказывал. Ну, не совсем из простых, конечно, но по сравнению с «госпожой Фейнне» – полный простолюдин...»
– А как насчет а-челифа? – спросил Алебранд.
– Потребуется время, – ответила Даланн. – Здесь он не растет.
Алебранд хихикнул:
– У меня есть запас.
Раздался странный звук. «Она его поцеловала, – ошеломленно подумала Софена. – Вот так дела! В щеку чмокнула. Что такое а-челиф? Что-то неодушевленное, по-видимому».
Затем Алебранд сказал:
– Нужно торопиться. Чильбарроэс...
– Ты уверен, что это Чильбарроэс? – спросила Даланн.
«Еще одна таинственная вещь, – думала Софена. – Они уже говорили о ней как-то. Я слышала. Она им очень не нравится. Слово какое-то птичье: чильбарроэс... Надо будет попробовать выяснить, что это такое. Только бы не забыть... – И она несколько раз повторила: – Чильбарроэс, а-челиф...»
– Я ни в чем не могу быть уверен, – сказал Алебранд. – Но, судя по описанию, очень похоже. И теперь мне, кажется, очевидно, что ему здесь могло понадобиться.
– То же, что и нам, – утвердительно произнесла Даланн.
– Он предвидел. Ты заметила?
– Ничего странного. Он всегда на шаг впереди.
– Магия?
– Фу, какие глупости! Магии не бывает. Существуют наука, расчеты, химические реакции, жизненный опыт, интуиция, расовая принадлежность. Не смеши меня, Алебранд.
– Это у меня последствия запоя, – извиняющимся тоном произнес Алебранд. – О премудрая Даланн!
«Интимничают, – с отвращением думала Софена, представляя себе обоих магистров: Даланн с ее бородавками, Алебранда с его жесткой бородой... – Ужасная картина! Должно быть, они и впрямь родственники. Иначе... я даже вообразить не могу, что может заставить мужчину, даже такого неприятного, как Алебранд, польститься на магистра Даланн!»
– Ты уверен, что твой а-челиф не выдохся? – спросила Даланн спустя короткое время. – Нам необходимо, чтобы действие было мгновенным.
«Одурманивающее зелье, вот что это такое! – сообразила Софена, холодея от ужаса. – Ну да. Все сходится. Они ведь хотели завалить Пиндара на экзамене. Чтобы его тлетворные, как они выражаются, идеи в области эстетики не оказывали влияния на умы студентов. Вознамерились показать всем и каждому, какое он ничтожество. Воображаю, каких глупостей он наговорит, если они применят свое одурманивающее зелье. Грязная игра! Я, впрочем, так и думала. С самого начала я знала, что здесь ведется грязная игра».
– Он подчинится, – уверенно сказал Алебранд. – И она – тоже. Все произойдет так чисто, что ни у кого даже тени подозрения не возникнет.
– Хорошо бы... – Даланн вздохнула. – Его высочество будет доволен. Теперь о документах старика.
– Он за ними не следит, – сказал Алебранд. – разбрасывает повсюду. Ему вообще давно уже не нужны записи. Он помнит наизусть любую цифру. Другое дело, что он никогда не прибегнет к формулам, если не ощутит к тому внутренней потребности. И а-челиф к нему применять нельзя – у него слишком хрупкая система. Можно вообще все разрушить.
– Ладно. – Даланн еще раз поцеловала Алебранда и магистры быстро ушли.
Софена еще некоторое время лежала на полу в оцепенении. «Она». Магистры говорили о том, что хотят заставить подчиниться «ее». Кто «она» – тоже понятно: сама Софена. Кто еще в Академии не подчиняется общим правилам, кто несет в себе вольный дух?
Софена.
Весь мир против одной-единственной хрупкой девушки.
Софена тряхнула головой. Теперь она больше не была взведенным арбалетом. Теперь она была одинокой, всеми покинутой, маленькой девочкой, у которой совсем не осталось друзей.
Кроме Пиндара.
Софена вскочила на ноги. Юбка красиво разлетелась вокруг бедер и плавно опустилась, свиваясь складками. Девушка побежала разыскивать Пиндара, чтобы выплакать ему обиды – да просто почувствовать себя незаброшенной, кому-то небезразличной.
Однако Пиндар в это время сидел на занятии и к разговорам расположен не был, поэтому Софена лишь помахала ему издали рукой и, пройдясь пару раз взад-вперед перед слушающими ритора студентами, отправилась к себе домой. Ей настоятельно требовалось отдохнуть после тех страшных волнений, которые она пережила.
Подготовка к коронации медленно подходила к завершению. Один за другим в Изиохон прибывали властители, и с юга страны, и с севера; и из тех городов и небольших укрепленных поселений, что лежали на самом берегу моря, и из тех, которые были выстроены на краю пустыни. Праздник постепенно набирал силу, делаясь все многолюднее и гуще, день ото дня.
Каждый новый участник торжеств привозил с собою большую свиту: собственные боевые отряды, супругу с детьми и прислуживающими дамами, а также лошадей, дары и слуг – почти без счета. Шествия тянулись по стране, вливаясь в городские ворота. День и ночь играла музыка, блуждая по узким кривым улочкам, и постоянно горели факелы и маленькие плошки с фитильком, плавающим в масле. Несколько раз пытался вспыхнуть пожар, но благодаря многолюдству и бессоннице пламя вовремя тушили.
На перекрестках стояли бочки с вином, так что весь Изиохон, сколько ни поместилось в него народу, был пьян. Однако всем было так радостно и вместе с тем ново на душе, что все драки случались исключительно добрые и, если позволительно так выразиться о потасовках, миролюбивые.
Неизвестно, кому первому пришла в голову мысль о том, что зачатые на этом празднике дети будут отличаться особенной удачливостью; только многие приняли это к сведению и сочли за прямой призыв действовать – и город сотрясали любовные крики, вырывавшиеся прям из разверстых окон.
Уже изготовлена была корона, и все желающие мог ли прийти в тронный зал и увидеть ее на красной подушке: широкий золотой обруч с тремя драгоценными камнями. Мэлгвин распорядился, чтобы в зал пускали в эти дни решительно всех, от знатных господ до последних крепостных, и множество людей с грубыми руками и немного испуганными, растроганными лицами подходили к этой драгоценности и, опустившись на колени, созерцали ее. Гион, иногда подглядывавший за посетителями – как-никак, это все были новые подданные его брата! – думал, что с таким же видом многие мужчины берут в первый раз на руки младенца. И в самом деле, эта корона была в те дни настоящим новорожденным младенцем, разве что не кричала и не тянулась крохотными, новенькими пальчиками к чьей-нибудь бороде.
Гион в эти дни не расставался с женой, а свита королевского брата неизменно состояла из десяти человек, пятеро из которых были эльфы из числа приданого Ринхвивар, а пятеро других – люди.
Младшего брата не покидало странное ощущение. Все было внове, все стояло накануне больших перемен. Как будто всю страну ожидал огромный, великолепный подарок, точно речь идет не о множестве самых разных, чужих друг другу людей, отличающихся друг от друга и происхождением, и воспитанием, и привычками, и даже, в некоторых случаях, диалектом. Нет, рождающееся Королевство вдруг сделалось единой семьей, и всякий в этой семье превратился в любимое дитя, которого решили побаловать добрые родители.
Это настроение оставалось неизменным в течение целого месяца. Ему поддавались даже немолодые крестьяне, одна половина жизни которых прошла в стычках с кочевниками, а другая – в неблагодарном труде на черствой земле.
Мэлгвин ежедневно проезжал по городу на лошади и бросал в толпу сладости и новые монеты со своим изображением, но сам при этом не смотрел ни направо, ни налево и думал лишь о том, чтобы скорее вернуться домой и лечь в постель. Его мучила лихорадка, он устал, он почти ничего не видел слезящимися глазами, а людские крики оглушали его и подолгу не желали покидать слуха, даже когда он оказывался один.
До коронации оставалось совсем недолго. «Потом, – думал Мэлгвин, – потом все закончится...» Но он знал: это не закончится теперь никогда.
И все же счастлив был даже Мэлгвин. Сквозь усталость, сквозь болезнь он остро воспринимал всю ту же невероятную новизну жизни, все то же детское ощущение подарка и праздника, которое заставляло ликовать всех его будущих подданных.
И это было делом его рук. От него зависело большое государство – от его воли, от его умения. Он был нервом и рассудком того нового, что так пьянило людей Королевства.
Гион почти не появлялся возле старшего брата, но Мэлгвин не винил его. Общество Ринхвивар было для Гиона, несомненно, предпочтительнее любого другого.
Поздно вечером, перед самой коронацией, в опочивальне короля появилось несколько человек, все – из числа общественных баронов, все – без свиты. Они вошли, не предупредив и не позволив слугам опередить их.
Мэлгвин сел на постели, тревожно глядя на посетителей.
Вперед выступил один – его звали Арвираг, и его замок находился ближе всего к границам, впиваясь одной стеной в пустыню. Этот Арвираг был высок и иссушен солнцем, его руки были исчерчены шрамами, как пергамент, изрезанный ножами неумелых скоблильщиков. От вечного загара лицо его казалось грязным, и тем ослепительнее сияла на нем синева молодых глаз.
Не говоря ни слова, Арвираг опустился на колени перед постелью будущего короля, и все остальные его спутники поступили точно так же.
Мэлгвин сказал:
– Встаньте, прошу вас.
Не поднимая головы, Арвираг ответил:
– Мы хотим говорить с вами, государь, наедине. Мы хотим сказать вам дерзкие слова, государь, и не желаем, чтобы вы прогневались или сочли нас предателями.
– Встаньте, – повторил Мэлгвин. – Клянусь: что бы я сейчас ни услышал, я буду считать вас своими друзьями. И в знак этого прошу вас сесть на мою постель, как если бы мы с вами были детьми и не расстались еще с обыкновением ночевать вповалку, всем скопом.
И бароны последовали его приказу и обсели постель, а Мэлгвин натянул одеяла до самого подбородка и стиснул зубы, потому что чувствовал приближение очередного приступа лихорадки.
Арвираг заговорил и начал так:
– Государь, нам известно, о чем говорят в народе. Говорят, будто вы больны, будто вы не любите людей, будто у вас не может быть наследника, оттого, мол, вы и не взяли себе жену.
– Да? – прошептал Мэлгвин.
– Более того, – продолжал Арвираг, – ваш брат куда более любим этими людьми. Он красив и приветлив, у него эльфийская жена, а с нею он привез в страну и пятьдесят молодых воинов, от которых родятся эльфийские дети. Ваш брат добр с последним нищим, а о его доблести судят по тому, что жена его беременна.
– Разве Ринхвивар ждет ребенка? – тихо спроси Мэлгвин.
Арвираг кивнул и улыбнулся криво:
– Это заметили все, даже те, у кого глаза на затылке.
– Один я ничего не видел, – сказал Мэлгвин.
– Что не удивительно, – подхватил Арвираг, – ведь величество заняты другими заботами. Разве есть у короля время разглядывать, не раздалась ли в талии чужая жена?
– Я должен был видеть, – отозвался Мэлгвин. – Благодарю вас за то, что предупредили меня.
Арвираг схватил будущего короля за руку. Это был дерзкий жест – но вместе с тем и дружеский.
– Государь! – горячо сказал барон. – Завтра почти все властители захотят держать лен не от вас, а от вашего брата, и это так же верно, как и то, что его жена беременна.
Мэлгвин молчал. Сухие, жесткие пальцы Арвирага крепко сжимали его воспаленную ладонь. Хотелось спать.
Сделав над собой усилие, Мэлгвин спросил:
– Что я, по-вашему, должен...
Бароны, устроившиеся на краю его кровати, начали переглядываться. Мэлгвин опустил веки. Он знал, что посетители обмениваются сейчас взглядами. Он догадывался, о чем они скажут. Но пока они молчали, он просто опустил веки, благодарный им за эту передышку.
Затем Арвираг произнес – прямо и безжалостно:
– Если вы, государь, захотите открыто отстоять свое право на королевскую корону, это может вызвать волнение. Люди хотят не вас, а вашего брата. Люди хотят видеть на троне эльфийскую кровь. Людям нравятся плодовитые мужчины, способные сделать ребенка не только обычной женщине, но и эльфийской деве. Людям любы короли приветливые, веселые, пьющие с ними на перекрестках. Любое нестроение, любое несогласие развалит страну. Вам надлежит добровольно передать корону брату.
– Зачем вы явились? – еле шевеля губами, спросил Мэлгвин. – Дать мне этот совет?
– Не только, – сразу же ответил Арвираг, и было очевидно, что самое трудное уже сказано и сейчас Арвирагу предстоит говорить лишь то, к чему лежит его сердце. – Мы пришли сказать вам, государь, что любим вас. Почти все поддались обаянию вашего брата, его эльфийскому колдовству, но только не мы. Большинству баронов и всем простолюдинам нравятся победоносные, юные, красивые, приветливые властители. Но мы – не большинство. Мы умеем различить государя сильного. Нам отвратительны глупые юнцы, все богатство которых – в малом числе прожитых лет. Нам отвратительны красавчики не державшие в руках оружия. Мы не поддадимся чарам короля, обрюхатившего эльфийку и выпившего бочонок пива в компании с простыми солдатами.
– Продолжайте, – шепнул Мэлгвин.
Арвираг выпрямился, сильнее стиснул руку короля.
– Просите себе герцогство на севере, ближе к горам, – сказал он. – Это недалеко от моих владений. Я и мои друзья – мы все будем принимать лен из ваших рук. Пусть Гион пашет и сеет, пусть Гион производит белые ткани, медные кувшины, выделывает кожу и переписывает книги. Мы будем добывать руду и плавить металл, мы будем вытесывать строительный камень и искать самоцветы. И никогда ни одного эльфа не появится в наших владениях! Вы будете нашим королем.
– Разбить государство на две части? – спросил Мэлгвин, чуть приподнимаясь на постели. – Вы этого желаете?
– Нет, – быстро сказал Арвираг. – Вы примете лен от своего брата и будете считаться его вассалом. Неважно, как это назвать. На самом деле вы станете куда более могущественным, чем он. Отойдите в тень, государь, не губите ни Королевство, ни себя, ни нас! Мы поддержим вас, мы поможем вам стать воистину великим владыкой.
Мэлгвин заплакал – без всхлипываний, даже дыхание его осталось ровным, только слезы обильными потоками потекли из-под зажмуренных ресниц. Бароны встали, растерянно глядя на эти слезы. Затем, один за другим, они преклонили перед будущим герцогом колени и поцеловали его руку, а после вышли. Мэлгвин безмолвно плакал, пока не заснул.
Церемония коронации должна была проходить за пределами Изиохона, возле городских стен – чтобы вместилось как можно больше народу. Везде колыхались флажки, в палатках под навесами подавали воду и разбавленное вино, и люди непрестанно переходили с места на место. На высоком помосте сидели Мэлгвин, его брат и невестка. Корона лежала перед ними на столе, и беспощадное солнце горело на золоте и трех рубинах. Издалека казалось, будто камни моргают.
Для знатных женщин отгородили специальную площадку, которую украсили цветами, мгновенно увядающими на солнце, и закрыли тканями. Перед помостом оставили пустое пространство, чтобы каждый из баронов мог приблизиться к новому владыке, объединившему страну, и принять свои земли из его рук.
Темнокожие рослые воины, которых привела с собой Ринхвивар, стояли возле помоста, с той стороны, где находилась эльфийская дама.
Церемония должна была вот-вот начаться, когда Ринхвивар неожиданно для всех поднялась со своего места и ступила с помоста на землю.
Она была в одном лишь тонком белом платье, которое удерживалось на плечах двумя маленькими пряжками, оставляя открытыми руки; на ее волосах лежало просторное покрывало, почти невесомое, оно развевалось при малейшем движении и грозило упасть в любое мгновение.
Когда Ринхвивар сделала первый шаг, стало очевидно, что ее одеяние не зашито по бокам, лишь прихвачено тонким серебряным поясом под грудью. Темнокожие воины обступили ее со всех сторон. Медленно закружили они на открытом пространстве, перед помостом, где сидели Мэлгвин и его младший брат и где пылала корона: воины двигались в одну сторону, женщина – в другую. Постепенно ритм их танца становился все быстрее, и Гион явственно различал, как где-то играют арфы – играют грозно, резко, точно этот нежный инструмент был изначально создан для войны, не для любовных песен.
Затем началось невероятное: один за другим эльфийские юноши выдергивали из-за пояса ножи и бросали их под ноги Ринхвивар. Вертясь и подпрыгивая, так что платье ее взлетало до самых бедер, взмахивая в воздухе руками, словно пытаясь подняться над землей, женщина уворачивалась от сверкающих лезвий. Одиннадцать тонких кос, унизанных перьями и бубенцами, метались вокруг темного лица с сияющими глазами, точно ожившие плетки, намеренные исхлестать непокорную спину. Зеленый взор Ринхвивар метался по толпе, смеясь и лаская всякого, кто осмеливался встретить его ответным прямым взглядом. А таких нашлось немало, и каждый ощущал, как образ юной королевы входит в его сердце и остается там навсегда.
Она двигалась стремительно и все же плавно, так что казалось: поставь ей на голову сосуд с водой – и ни капли не будет утеряно.
А ножи все не заканчивались, они летели сквозь воздух и вонзались в пыльную землю. И когда Гион уже думал, что скоро танец оборвется, один из ножей достиг цели: перевернувшись в полете и встретив своим серебряным сверканием густой золотой луч, протянувшийся от короны, этот клинок вонзился прямо в ступню Ринхвивар.
Она остановилась, запрокинув голову и свесив косы почти до земли. Гион увидел, что его жена улыбается. Темнокожие воины расступились, только тот, что поранил танцовщицу, подошел к ней и, встав на колени, выдернул нож.
Кровь хлынула на землю. В толпе закричали. Гион, сильно побледнев, встал. Но Ринхвивар продолжала улыбаться. Творилось что-то странное. Эльфийская кровь текла в пыль, сияющая, нестерпимо яркая, словно каждая ее мельчайшая капля обладала собственным источником света, и невозможно было отвести глаза от этого зрелища.
Потом Ринхвивар покачнулась и упала на руки воина, нанесшего ей рану. Он поднял женщину и прижал ее к груди. Оба смотрели на Гиона, и тот, встав, подался им навстречу. Он чувствовал себя абсолютно, невероятно счастливым.
В воздухе резко пахло смятыми цветами. Все, что увяло под жарким солнцем, вдруг снова начало цвести, а чуть поодаль, там, где всякую траву давным-давно выжгло солнцем и вытоптало копытами, потянулись свежие зеленые полосы.
Рана на ноге Ринхвивар затягивалась на глазах, однако видел это один лишь Гион да еще тот воин, что прижимал ее к себе. Затем он поставил ее на землю, и Ринхвивар побежала к мужу, смеясь и протягивая к нему руки.
Из-под ее ног вырастали цветы. Они выскакивали из земли, как только Ринхвивар поднимала ступню, так что казалось, будто цветы отталкивают ее, заставляют ее бежать все быстрее. Она взмахивала руками, и в сухом воздухе появлялась влага, с кончиков ее пальцев срывались сверкающие прозрачные капли. И во всем, к чему она прикасалась, пробуждалась жизнь.
Мэлгвин встал и взял корону. Кивнул подбородком брату. Гион приблизился и, понимая без слов, что сейчас должно произойти, опустился перед старшим братом на колени. И Мэлгвин, сперва высоко воздев над головой тяжелый золотой обруч, осторожно опустил его на волосы Гиона, а после поднял его и расцеловал.
Ошеломленный, едва не плачущий от волнения, Гион неловко отвечал на эти поцелуи. Он то оглядывался на жену и тянул к ней пальцы, чтобы и она приложилась к щеке и к руке Мэлгвина, то вдруг прижимался к груди старшего брата и принимался дрожать. А после, отпрянув, выпрямился и встал перед своим народом: рослый, красивый, с короной над чистым юношеским лбом. И рядом стояла его эльфийская жена, а по правую руку – пятьдесят эльфийских лучников.
Мэлгвин навсегда отошел в тень своего младшего брата.
И отыскав в толпе Арвирага и остальных своих сторонников, числом в шесть человек, Мэлгвин увидел, что те презрительно кривят губы и отводят глаза от нового короля.
Герцогство Вейенто, основанное на севере, ближе к горам, считалось форпостом в бесконечной борьбе с кочевыми племенами. То одно, то другое подбиралось к Королевству и накатывало, точно волна, на крепости, но точно так же и уходило прочь, разбившись о неприступные стены.
Мэлгвин, старший брат, со своими союзниками, охранял мягкое плодородное брюхо Королевства, и простолюдины его владений не рыхлили и без того рыхлую землю, но вгрызались в твердые горы и извлекали из них металлы и камни, которые затем везли на юг и там продавали в обмен на белый пышный хлеб, жирный скот и сладкое вино.
Северяне гордились своим нелегким ремеслом, своей силой, своим умением рассчитывать только на себя. Но больше всего гордились они своим герцогом, старшим братом, который сумел во имя всеобщего блага уступить младшему. Здесь, на севере, в герцогстве Вейенто, никогда не забывали о том, кто был истинным объединителем приморских земель, чья заслуга – в том, что Королевство стало единым. Здесь всегда помнили о том, что герцоги Вейенто происходят от старшего брата, в то время как короли – всего лишь от младшего.
Глава четырнадцатая
– Вроде бы. Но он ведь молчит. Или несет всякую чушь, – с досадой ответил Алебранд.
Он тяжело перевел дух, а затем совсем перестал дышать. Застыла и Софена: она боялась, что звук дыхания выдаст ее. Наконец Алебранд шумно выдохнул – «ф-фу...» – и сказал:
– Ясно одно: еще одна его гипотеза нашла блестящее подтверждение. Осталось понять, где и когда это произошло. Она ведь тоже ничего толком объяснить не может. И эти болваны, ее друзья, соображают чуть лучше, чем болотные жабы.
– Скажи еще – крысы, – хмыкнула Даланн.
Магистр Алебранд подпрыгнул:
– Не говори мне о крысах! Дура!
Судя по звуку, магистр Даланн хлопнула его по щеке.
Алебранд с досадой произнес:
– Даже драться толком не умеешь... Ладно, я виноват, но тут уж ничего не поделаешь. Ты тоже хороша. Твои методы могут убить кого угодно.
– Только не тебя, – сказала Даланн. – Продолжай свою мысль.
– Моя мысль предельно проста. И ты ее знаешь. И тебе она тоже приходит на ум. Потому что она – единственно возможная. Мы должны изолировать ее.
– И его, – добавила Даланн. – Он тоже представляет некоторую опасность. Ты выяснял, кто он такой?
– Да. Ничего не выяснил. Видимо, полное ничтожество.
– Для ничтожества он чересчур хитер.
– Я имею в виду – в социальном отношении. Происхождение, как говорится, нулевое.
– Тем лучше, – сказала Даланн. – Никто не спохватится и не предъявит претензий.
«Они о Пиндаре, – подумала Софена. – Я так и знала! У них тут все рассчитано на много лет вперед. Они принимают студентов на обучение, берут с них деньги, между прочим, а затем начинают выяснять – какие у них связи, какая родня, все такое. У кого родня получше тем помогают. У кого... как это они выразились? Нулевое происхождение... Тем – никакого снисхождения. Напротив, будут топить изо всех сил! Пиндар – из простых, он мне рассказывал. Ну, не совсем из простых, конечно, но по сравнению с «госпожой Фейнне» – полный простолюдин...»
– А как насчет а-челифа? – спросил Алебранд.
– Потребуется время, – ответила Даланн. – Здесь он не растет.
Алебранд хихикнул:
– У меня есть запас.
Раздался странный звук. «Она его поцеловала, – ошеломленно подумала Софена. – Вот так дела! В щеку чмокнула. Что такое а-челиф? Что-то неодушевленное, по-видимому».
Затем Алебранд сказал:
– Нужно торопиться. Чильбарроэс...
– Ты уверен, что это Чильбарроэс? – спросила Даланн.
«Еще одна таинственная вещь, – думала Софена. – Они уже говорили о ней как-то. Я слышала. Она им очень не нравится. Слово какое-то птичье: чильбарроэс... Надо будет попробовать выяснить, что это такое. Только бы не забыть... – И она несколько раз повторила: – Чильбарроэс, а-челиф...»
– Я ни в чем не могу быть уверен, – сказал Алебранд. – Но, судя по описанию, очень похоже. И теперь мне, кажется, очевидно, что ему здесь могло понадобиться.
– То же, что и нам, – утвердительно произнесла Даланн.
– Он предвидел. Ты заметила?
– Ничего странного. Он всегда на шаг впереди.
– Магия?
– Фу, какие глупости! Магии не бывает. Существуют наука, расчеты, химические реакции, жизненный опыт, интуиция, расовая принадлежность. Не смеши меня, Алебранд.
– Это у меня последствия запоя, – извиняющимся тоном произнес Алебранд. – О премудрая Даланн!
«Интимничают, – с отвращением думала Софена, представляя себе обоих магистров: Даланн с ее бородавками, Алебранда с его жесткой бородой... – Ужасная картина! Должно быть, они и впрямь родственники. Иначе... я даже вообразить не могу, что может заставить мужчину, даже такого неприятного, как Алебранд, польститься на магистра Даланн!»
– Ты уверен, что твой а-челиф не выдохся? – спросила Даланн спустя короткое время. – Нам необходимо, чтобы действие было мгновенным.
«Одурманивающее зелье, вот что это такое! – сообразила Софена, холодея от ужаса. – Ну да. Все сходится. Они ведь хотели завалить Пиндара на экзамене. Чтобы его тлетворные, как они выражаются, идеи в области эстетики не оказывали влияния на умы студентов. Вознамерились показать всем и каждому, какое он ничтожество. Воображаю, каких глупостей он наговорит, если они применят свое одурманивающее зелье. Грязная игра! Я, впрочем, так и думала. С самого начала я знала, что здесь ведется грязная игра».
– Он подчинится, – уверенно сказал Алебранд. – И она – тоже. Все произойдет так чисто, что ни у кого даже тени подозрения не возникнет.
– Хорошо бы... – Даланн вздохнула. – Его высочество будет доволен. Теперь о документах старика.
– Он за ними не следит, – сказал Алебранд. – разбрасывает повсюду. Ему вообще давно уже не нужны записи. Он помнит наизусть любую цифру. Другое дело, что он никогда не прибегнет к формулам, если не ощутит к тому внутренней потребности. И а-челиф к нему применять нельзя – у него слишком хрупкая система. Можно вообще все разрушить.
– Ладно. – Даланн еще раз поцеловала Алебранда и магистры быстро ушли.
Софена еще некоторое время лежала на полу в оцепенении. «Она». Магистры говорили о том, что хотят заставить подчиниться «ее». Кто «она» – тоже понятно: сама Софена. Кто еще в Академии не подчиняется общим правилам, кто несет в себе вольный дух?
Софена.
Весь мир против одной-единственной хрупкой девушки.
Софена тряхнула головой. Теперь она больше не была взведенным арбалетом. Теперь она была одинокой, всеми покинутой, маленькой девочкой, у которой совсем не осталось друзей.
Кроме Пиндара.
Софена вскочила на ноги. Юбка красиво разлетелась вокруг бедер и плавно опустилась, свиваясь складками. Девушка побежала разыскивать Пиндара, чтобы выплакать ему обиды – да просто почувствовать себя незаброшенной, кому-то небезразличной.
Однако Пиндар в это время сидел на занятии и к разговорам расположен не был, поэтому Софена лишь помахала ему издали рукой и, пройдясь пару раз взад-вперед перед слушающими ритора студентами, отправилась к себе домой. Ей настоятельно требовалось отдохнуть после тех страшных волнений, которые она пережила.
КОРОЛЕВСТВО: ПЕРВОЕ ЯВЛЕНИЕ
ЭЛЬФИЙСКОЙ КРОВИ
Подготовка к коронации медленно подходила к завершению. Один за другим в Изиохон прибывали властители, и с юга страны, и с севера; и из тех городов и небольших укрепленных поселений, что лежали на самом берегу моря, и из тех, которые были выстроены на краю пустыни. Праздник постепенно набирал силу, делаясь все многолюднее и гуще, день ото дня.
Каждый новый участник торжеств привозил с собою большую свиту: собственные боевые отряды, супругу с детьми и прислуживающими дамами, а также лошадей, дары и слуг – почти без счета. Шествия тянулись по стране, вливаясь в городские ворота. День и ночь играла музыка, блуждая по узким кривым улочкам, и постоянно горели факелы и маленькие плошки с фитильком, плавающим в масле. Несколько раз пытался вспыхнуть пожар, но благодаря многолюдству и бессоннице пламя вовремя тушили.
На перекрестках стояли бочки с вином, так что весь Изиохон, сколько ни поместилось в него народу, был пьян. Однако всем было так радостно и вместе с тем ново на душе, что все драки случались исключительно добрые и, если позволительно так выразиться о потасовках, миролюбивые.
Неизвестно, кому первому пришла в голову мысль о том, что зачатые на этом празднике дети будут отличаться особенной удачливостью; только многие приняли это к сведению и сочли за прямой призыв действовать – и город сотрясали любовные крики, вырывавшиеся прям из разверстых окон.
Уже изготовлена была корона, и все желающие мог ли прийти в тронный зал и увидеть ее на красной подушке: широкий золотой обруч с тремя драгоценными камнями. Мэлгвин распорядился, чтобы в зал пускали в эти дни решительно всех, от знатных господ до последних крепостных, и множество людей с грубыми руками и немного испуганными, растроганными лицами подходили к этой драгоценности и, опустившись на колени, созерцали ее. Гион, иногда подглядывавший за посетителями – как-никак, это все были новые подданные его брата! – думал, что с таким же видом многие мужчины берут в первый раз на руки младенца. И в самом деле, эта корона была в те дни настоящим новорожденным младенцем, разве что не кричала и не тянулась крохотными, новенькими пальчиками к чьей-нибудь бороде.
Гион в эти дни не расставался с женой, а свита королевского брата неизменно состояла из десяти человек, пятеро из которых были эльфы из числа приданого Ринхвивар, а пятеро других – люди.
Младшего брата не покидало странное ощущение. Все было внове, все стояло накануне больших перемен. Как будто всю страну ожидал огромный, великолепный подарок, точно речь идет не о множестве самых разных, чужих друг другу людей, отличающихся друг от друга и происхождением, и воспитанием, и привычками, и даже, в некоторых случаях, диалектом. Нет, рождающееся Королевство вдруг сделалось единой семьей, и всякий в этой семье превратился в любимое дитя, которого решили побаловать добрые родители.
Это настроение оставалось неизменным в течение целого месяца. Ему поддавались даже немолодые крестьяне, одна половина жизни которых прошла в стычках с кочевниками, а другая – в неблагодарном труде на черствой земле.
Мэлгвин ежедневно проезжал по городу на лошади и бросал в толпу сладости и новые монеты со своим изображением, но сам при этом не смотрел ни направо, ни налево и думал лишь о том, чтобы скорее вернуться домой и лечь в постель. Его мучила лихорадка, он устал, он почти ничего не видел слезящимися глазами, а людские крики оглушали его и подолгу не желали покидать слуха, даже когда он оказывался один.
До коронации оставалось совсем недолго. «Потом, – думал Мэлгвин, – потом все закончится...» Но он знал: это не закончится теперь никогда.
И все же счастлив был даже Мэлгвин. Сквозь усталость, сквозь болезнь он остро воспринимал всю ту же невероятную новизну жизни, все то же детское ощущение подарка и праздника, которое заставляло ликовать всех его будущих подданных.
И это было делом его рук. От него зависело большое государство – от его воли, от его умения. Он был нервом и рассудком того нового, что так пьянило людей Королевства.
Гион почти не появлялся возле старшего брата, но Мэлгвин не винил его. Общество Ринхвивар было для Гиона, несомненно, предпочтительнее любого другого.
Поздно вечером, перед самой коронацией, в опочивальне короля появилось несколько человек, все – из числа общественных баронов, все – без свиты. Они вошли, не предупредив и не позволив слугам опередить их.
Мэлгвин сел на постели, тревожно глядя на посетителей.
Вперед выступил один – его звали Арвираг, и его замок находился ближе всего к границам, впиваясь одной стеной в пустыню. Этот Арвираг был высок и иссушен солнцем, его руки были исчерчены шрамами, как пергамент, изрезанный ножами неумелых скоблильщиков. От вечного загара лицо его казалось грязным, и тем ослепительнее сияла на нем синева молодых глаз.
Не говоря ни слова, Арвираг опустился на колени перед постелью будущего короля, и все остальные его спутники поступили точно так же.
Мэлгвин сказал:
– Встаньте, прошу вас.
Не поднимая головы, Арвираг ответил:
– Мы хотим говорить с вами, государь, наедине. Мы хотим сказать вам дерзкие слова, государь, и не желаем, чтобы вы прогневались или сочли нас предателями.
– Встаньте, – повторил Мэлгвин. – Клянусь: что бы я сейчас ни услышал, я буду считать вас своими друзьями. И в знак этого прошу вас сесть на мою постель, как если бы мы с вами были детьми и не расстались еще с обыкновением ночевать вповалку, всем скопом.
И бароны последовали его приказу и обсели постель, а Мэлгвин натянул одеяла до самого подбородка и стиснул зубы, потому что чувствовал приближение очередного приступа лихорадки.
Арвираг заговорил и начал так:
– Государь, нам известно, о чем говорят в народе. Говорят, будто вы больны, будто вы не любите людей, будто у вас не может быть наследника, оттого, мол, вы и не взяли себе жену.
– Да? – прошептал Мэлгвин.
– Более того, – продолжал Арвираг, – ваш брат куда более любим этими людьми. Он красив и приветлив, у него эльфийская жена, а с нею он привез в страну и пятьдесят молодых воинов, от которых родятся эльфийские дети. Ваш брат добр с последним нищим, а о его доблести судят по тому, что жена его беременна.
– Разве Ринхвивар ждет ребенка? – тихо спроси Мэлгвин.
Арвираг кивнул и улыбнулся криво:
– Это заметили все, даже те, у кого глаза на затылке.
– Один я ничего не видел, – сказал Мэлгвин.
– Что не удивительно, – подхватил Арвираг, – ведь величество заняты другими заботами. Разве есть у короля время разглядывать, не раздалась ли в талии чужая жена?
– Я должен был видеть, – отозвался Мэлгвин. – Благодарю вас за то, что предупредили меня.
Арвираг схватил будущего короля за руку. Это был дерзкий жест – но вместе с тем и дружеский.
– Государь! – горячо сказал барон. – Завтра почти все властители захотят держать лен не от вас, а от вашего брата, и это так же верно, как и то, что его жена беременна.
Мэлгвин молчал. Сухие, жесткие пальцы Арвирага крепко сжимали его воспаленную ладонь. Хотелось спать.
Сделав над собой усилие, Мэлгвин спросил:
– Что я, по-вашему, должен...
Бароны, устроившиеся на краю его кровати, начали переглядываться. Мэлгвин опустил веки. Он знал, что посетители обмениваются сейчас взглядами. Он догадывался, о чем они скажут. Но пока они молчали, он просто опустил веки, благодарный им за эту передышку.
Затем Арвираг произнес – прямо и безжалостно:
– Если вы, государь, захотите открыто отстоять свое право на королевскую корону, это может вызвать волнение. Люди хотят не вас, а вашего брата. Люди хотят видеть на троне эльфийскую кровь. Людям нравятся плодовитые мужчины, способные сделать ребенка не только обычной женщине, но и эльфийской деве. Людям любы короли приветливые, веселые, пьющие с ними на перекрестках. Любое нестроение, любое несогласие развалит страну. Вам надлежит добровольно передать корону брату.
– Зачем вы явились? – еле шевеля губами, спросил Мэлгвин. – Дать мне этот совет?
– Не только, – сразу же ответил Арвираг, и было очевидно, что самое трудное уже сказано и сейчас Арвирагу предстоит говорить лишь то, к чему лежит его сердце. – Мы пришли сказать вам, государь, что любим вас. Почти все поддались обаянию вашего брата, его эльфийскому колдовству, но только не мы. Большинству баронов и всем простолюдинам нравятся победоносные, юные, красивые, приветливые властители. Но мы – не большинство. Мы умеем различить государя сильного. Нам отвратительны глупые юнцы, все богатство которых – в малом числе прожитых лет. Нам отвратительны красавчики не державшие в руках оружия. Мы не поддадимся чарам короля, обрюхатившего эльфийку и выпившего бочонок пива в компании с простыми солдатами.
– Продолжайте, – шепнул Мэлгвин.
Арвираг выпрямился, сильнее стиснул руку короля.
– Просите себе герцогство на севере, ближе к горам, – сказал он. – Это недалеко от моих владений. Я и мои друзья – мы все будем принимать лен из ваших рук. Пусть Гион пашет и сеет, пусть Гион производит белые ткани, медные кувшины, выделывает кожу и переписывает книги. Мы будем добывать руду и плавить металл, мы будем вытесывать строительный камень и искать самоцветы. И никогда ни одного эльфа не появится в наших владениях! Вы будете нашим королем.
– Разбить государство на две части? – спросил Мэлгвин, чуть приподнимаясь на постели. – Вы этого желаете?
– Нет, – быстро сказал Арвираг. – Вы примете лен от своего брата и будете считаться его вассалом. Неважно, как это назвать. На самом деле вы станете куда более могущественным, чем он. Отойдите в тень, государь, не губите ни Королевство, ни себя, ни нас! Мы поддержим вас, мы поможем вам стать воистину великим владыкой.
Мэлгвин заплакал – без всхлипываний, даже дыхание его осталось ровным, только слезы обильными потоками потекли из-под зажмуренных ресниц. Бароны встали, растерянно глядя на эти слезы. Затем, один за другим, они преклонили перед будущим герцогом колени и поцеловали его руку, а после вышли. Мэлгвин безмолвно плакал, пока не заснул.
Церемония коронации должна была проходить за пределами Изиохона, возле городских стен – чтобы вместилось как можно больше народу. Везде колыхались флажки, в палатках под навесами подавали воду и разбавленное вино, и люди непрестанно переходили с места на место. На высоком помосте сидели Мэлгвин, его брат и невестка. Корона лежала перед ними на столе, и беспощадное солнце горело на золоте и трех рубинах. Издалека казалось, будто камни моргают.
Для знатных женщин отгородили специальную площадку, которую украсили цветами, мгновенно увядающими на солнце, и закрыли тканями. Перед помостом оставили пустое пространство, чтобы каждый из баронов мог приблизиться к новому владыке, объединившему страну, и принять свои земли из его рук.
Темнокожие рослые воины, которых привела с собой Ринхвивар, стояли возле помоста, с той стороны, где находилась эльфийская дама.
Церемония должна была вот-вот начаться, когда Ринхвивар неожиданно для всех поднялась со своего места и ступила с помоста на землю.
Она была в одном лишь тонком белом платье, которое удерживалось на плечах двумя маленькими пряжками, оставляя открытыми руки; на ее волосах лежало просторное покрывало, почти невесомое, оно развевалось при малейшем движении и грозило упасть в любое мгновение.
Когда Ринхвивар сделала первый шаг, стало очевидно, что ее одеяние не зашито по бокам, лишь прихвачено тонким серебряным поясом под грудью. Темнокожие воины обступили ее со всех сторон. Медленно закружили они на открытом пространстве, перед помостом, где сидели Мэлгвин и его младший брат и где пылала корона: воины двигались в одну сторону, женщина – в другую. Постепенно ритм их танца становился все быстрее, и Гион явственно различал, как где-то играют арфы – играют грозно, резко, точно этот нежный инструмент был изначально создан для войны, не для любовных песен.
Затем началось невероятное: один за другим эльфийские юноши выдергивали из-за пояса ножи и бросали их под ноги Ринхвивар. Вертясь и подпрыгивая, так что платье ее взлетало до самых бедер, взмахивая в воздухе руками, словно пытаясь подняться над землей, женщина уворачивалась от сверкающих лезвий. Одиннадцать тонких кос, унизанных перьями и бубенцами, метались вокруг темного лица с сияющими глазами, точно ожившие плетки, намеренные исхлестать непокорную спину. Зеленый взор Ринхвивар метался по толпе, смеясь и лаская всякого, кто осмеливался встретить его ответным прямым взглядом. А таких нашлось немало, и каждый ощущал, как образ юной королевы входит в его сердце и остается там навсегда.
Она двигалась стремительно и все же плавно, так что казалось: поставь ей на голову сосуд с водой – и ни капли не будет утеряно.
А ножи все не заканчивались, они летели сквозь воздух и вонзались в пыльную землю. И когда Гион уже думал, что скоро танец оборвется, один из ножей достиг цели: перевернувшись в полете и встретив своим серебряным сверканием густой золотой луч, протянувшийся от короны, этот клинок вонзился прямо в ступню Ринхвивар.
Она остановилась, запрокинув голову и свесив косы почти до земли. Гион увидел, что его жена улыбается. Темнокожие воины расступились, только тот, что поранил танцовщицу, подошел к ней и, встав на колени, выдернул нож.
Кровь хлынула на землю. В толпе закричали. Гион, сильно побледнев, встал. Но Ринхвивар продолжала улыбаться. Творилось что-то странное. Эльфийская кровь текла в пыль, сияющая, нестерпимо яркая, словно каждая ее мельчайшая капля обладала собственным источником света, и невозможно было отвести глаза от этого зрелища.
Потом Ринхвивар покачнулась и упала на руки воина, нанесшего ей рану. Он поднял женщину и прижал ее к груди. Оба смотрели на Гиона, и тот, встав, подался им навстречу. Он чувствовал себя абсолютно, невероятно счастливым.
В воздухе резко пахло смятыми цветами. Все, что увяло под жарким солнцем, вдруг снова начало цвести, а чуть поодаль, там, где всякую траву давным-давно выжгло солнцем и вытоптало копытами, потянулись свежие зеленые полосы.
Рана на ноге Ринхвивар затягивалась на глазах, однако видел это один лишь Гион да еще тот воин, что прижимал ее к себе. Затем он поставил ее на землю, и Ринхвивар побежала к мужу, смеясь и протягивая к нему руки.
Из-под ее ног вырастали цветы. Они выскакивали из земли, как только Ринхвивар поднимала ступню, так что казалось, будто цветы отталкивают ее, заставляют ее бежать все быстрее. Она взмахивала руками, и в сухом воздухе появлялась влага, с кончиков ее пальцев срывались сверкающие прозрачные капли. И во всем, к чему она прикасалась, пробуждалась жизнь.
Мэлгвин встал и взял корону. Кивнул подбородком брату. Гион приблизился и, понимая без слов, что сейчас должно произойти, опустился перед старшим братом на колени. И Мэлгвин, сперва высоко воздев над головой тяжелый золотой обруч, осторожно опустил его на волосы Гиона, а после поднял его и расцеловал.
Ошеломленный, едва не плачущий от волнения, Гион неловко отвечал на эти поцелуи. Он то оглядывался на жену и тянул к ней пальцы, чтобы и она приложилась к щеке и к руке Мэлгвина, то вдруг прижимался к груди старшего брата и принимался дрожать. А после, отпрянув, выпрямился и встал перед своим народом: рослый, красивый, с короной над чистым юношеским лбом. И рядом стояла его эльфийская жена, а по правую руку – пятьдесят эльфийских лучников.
Мэлгвин навсегда отошел в тень своего младшего брата.
И отыскав в толпе Арвирага и остальных своих сторонников, числом в шесть человек, Мэлгвин увидел, что те презрительно кривят губы и отводят глаза от нового короля.
Герцогство Вейенто, основанное на севере, ближе к горам, считалось форпостом в бесконечной борьбе с кочевыми племенами. То одно, то другое подбиралось к Королевству и накатывало, точно волна, на крепости, но точно так же и уходило прочь, разбившись о неприступные стены.
Мэлгвин, старший брат, со своими союзниками, охранял мягкое плодородное брюхо Королевства, и простолюдины его владений не рыхлили и без того рыхлую землю, но вгрызались в твердые горы и извлекали из них металлы и камни, которые затем везли на юг и там продавали в обмен на белый пышный хлеб, жирный скот и сладкое вино.
Северяне гордились своим нелегким ремеслом, своей силой, своим умением рассчитывать только на себя. Но больше всего гордились они своим герцогом, старшим братом, который сумел во имя всеобщего блага уступить младшему. Здесь, на севере, в герцогстве Вейенто, никогда не забывали о том, кто был истинным объединителем приморских земель, чья заслуга – в том, что Королевство стало единым. Здесь всегда помнили о том, что герцоги Вейенто происходят от старшего брата, в то время как короли – всего лишь от младшего.
Глава четырнадцатая
ПРОГУЛКА
Иногда Ренье казалось, что Эмери нарочно дразнит его. Конечно, что может быть проще, чем вывести из себя впечатлительного молодого человека – да еще, быть может, влюбленного? Достаточно просто покачиваться в кресле-качалке и с умудренным видом говорить:
– А что, если Эгрей, как и ты, по-настоящему влюбился в Фейнне? Почему ты не допускаешь такую вероятность?
– Почему? – Ренье даже подскочил. – Но это ведь… невозможно.
– Что невозможно? Чтобы Эгрей был способен испытывать настоящее чувство к девушке?
– Ну... да. – Ренье чуть смутился. – Не допускаю.
– Объясни.
– Я думаю, – сказал Ренье, подняв голову и посмотрев прямо брату в лицо, – что ни один подлый человек не в состоянии любить по-настоящему.
– Что ты вкладываешь в понятие «подлый»? – мягко поинтересовался Эмери.
– Все. Происхождение. Воспитание. Самый склад мыслей. Пойми меня правильно: вероятно, бывают люди низкого происхождения и высокого склада личности, но эти их благородные свойства, во-первых, совершенно не развиты из-за воспитания, а во-вторых... э...
– Запутался? – спросил Эмери.
Ренье засмеялся и кивнул.
– В принципе, я с тобой согласен, – сказал Эмери. – Случаются обычные солдаты, которых можно посвятить в рыцари и потом никогда не жалеть об этом; но они скорее, исключение, чем правило.
– Кроме невысокого происхождения, у Эгрея какой-то поразительно гнусный склад сердца, – продолжал Ренье.
– Это верно. – Эмери стал очень серьезным. – Мне тоже так кажется.
– Тогда зачем ты защищал его? – осведомился Ренье, присаживаясь на ручку кресла-качалки.
Кресло дернулось и едва не сбросило обоих седоков. Эмери вцепился в брата.
– Слезай! – крикнул он сердито. – Что за выходки! Хочешь, чтобы я себе ногу сломал?
– Нет. – Ренье в панике соскочил с кресла и придержал его за ручки, чтобы оно и впрямь не опрокинулось. – Прости, пожалуйста. Сегодня я особенно неловок, поскольку очень огорчен. Не нам с тобой решать, но ведь Фейнне может им увлечься.
– Если рассказать Элизахару о пари, прольется кровь, – мрачно предрек Эмери.
– Я того же мнения.
– За дуэль никого из нас по головке не погладят, но Элизахара попросту упекут на каторгу. Отправится наш солдат во владения его высочества герцога – добывать железную руду, трудиться на благо промышленного производства, – добавил Эмери с каким-то извращенным удовольствием.
– А что, если Эгрей, как и ты, по-настоящему влюбился в Фейнне? Почему ты не допускаешь такую вероятность?
– Почему? – Ренье даже подскочил. – Но это ведь… невозможно.
– Что невозможно? Чтобы Эгрей был способен испытывать настоящее чувство к девушке?
– Ну... да. – Ренье чуть смутился. – Не допускаю.
– Объясни.
– Я думаю, – сказал Ренье, подняв голову и посмотрев прямо брату в лицо, – что ни один подлый человек не в состоянии любить по-настоящему.
– Что ты вкладываешь в понятие «подлый»? – мягко поинтересовался Эмери.
– Все. Происхождение. Воспитание. Самый склад мыслей. Пойми меня правильно: вероятно, бывают люди низкого происхождения и высокого склада личности, но эти их благородные свойства, во-первых, совершенно не развиты из-за воспитания, а во-вторых... э...
– Запутался? – спросил Эмери.
Ренье засмеялся и кивнул.
– В принципе, я с тобой согласен, – сказал Эмери. – Случаются обычные солдаты, которых можно посвятить в рыцари и потом никогда не жалеть об этом; но они скорее, исключение, чем правило.
– Кроме невысокого происхождения, у Эгрея какой-то поразительно гнусный склад сердца, – продолжал Ренье.
– Это верно. – Эмери стал очень серьезным. – Мне тоже так кажется.
– Тогда зачем ты защищал его? – осведомился Ренье, присаживаясь на ручку кресла-качалки.
Кресло дернулось и едва не сбросило обоих седоков. Эмери вцепился в брата.
– Слезай! – крикнул он сердито. – Что за выходки! Хочешь, чтобы я себе ногу сломал?
– Нет. – Ренье в панике соскочил с кресла и придержал его за ручки, чтобы оно и впрямь не опрокинулось. – Прости, пожалуйста. Сегодня я особенно неловок, поскольку очень огорчен. Не нам с тобой решать, но ведь Фейнне может им увлечься.
– Если рассказать Элизахару о пари, прольется кровь, – мрачно предрек Эмери.
– Я того же мнения.
– За дуэль никого из нас по головке не погладят, но Элизахара попросту упекут на каторгу. Отправится наш солдат во владения его высочества герцога – добывать железную руду, трудиться на благо промышленного производства, – добавил Эмери с каким-то извращенным удовольствием.