Ленский Владимир. Прозрачный старик и слепая девушка

   Эмери шевельнул губами.
   Королева мгновенно заметила это.
   – Да, такая необходимость возникнет! – резковато повторила она. – Слушайте, дети. Один из вас останется при его высочестве. Он должен всегда быть на виду. Понятно? Внучатый племянник моего преданного конюшего, лучший друг принца Талиессина, гуляка и любимец женщин. С соответствующей репутацией. А второй тем временем отправится на поиски подходящей жены для наследника трона. И о нем никто не будет знать. Потому что никто не знает, что такой человек вообще когда-то был рожден на свет.
   И она посмотрела на братьев своим изумительным лучистым взором, обласкав их с головы до ног, словно согревая. Ее взгляд они ощущали на себе физически, как прикосновение нежных пальцев.
   Ренье решился:
   – Можно вопрос, ваше величество? – заговорил он.
   Адобекк сморщил нос, словно готовясь рассмеяться.
   – Говори. – Королева чуть склонила голову.
   – Все ли эльфийские женщины таковы? – спросил Ренье нахально.
   – Что ты имеешь в виду, мальчик? – Королева приняла надменный вид, но Адобекк отлично видел, что она польщена.
   – Дядя Адобекк немного рассказал нам, в чем дело, – сказал Ренье. – Принцу Талиессину необходима эльфийская девушка. Кровь Эльсион Лакар оскудевает в жилах правящей семьи.
   – Это так, – признала королева. В ее глазах прыгали искорки.
   – Вот я и подумал, что найти девушку древней расы будет несложно – если все эльфийки так смотрят...
   – Как? – в упор спросила королева.
   Ренье побагровел, но встал и громко, отчетливо произнес:
   – Как будто целуют...
   И в этот миг яркие, резко очерченные розы проступили на щеках и скулах ее величества – такие определенные, как будто их нарисовали кистью.
   Ренье качнулся и упал к ее ногам. Золотистый туман, в котором шевелились плотные благоуханные лепестки, сомкнулся над его бедной головой.
   – Встань, встань, – услышал он над собой нежный голос. – Вот уж не думала, что ты такой трепетный...
   Адобекк поднял племянника за шиворот, едва не повредив драгоценный ворот кружевной рубашки, и силком усадил на низенький диван.
   – Отдохни, – бросил он, – хватит на первый раз с тебя эльфов.
   Королева устроилась на тахте возле фонтана. Она чуть выставила из-под подола крошечные, изящные ножки в плетеных шелковых туфельках, скрестила их и взяла со столика печенье.
   – Они сейчас оба испустят дух, – полушутя-полусердясь сказал ей Адобекк. – Прекратите это.
   – Почему? – Королева чуть прищурилась. – Они ведь сами хотели знать, как распознать эльфийку среди обычных людей. – Ее глаза, источающие медовый свет, устремились на Эмери. – Разговаривая с твоим братом, я позволила себе проявить чувства. Обычно мы умеем скрывать их. Глупые люди полагают, что самый простой способ вызвать эмоции у другого – это разозлить его. Разозлить эльфа почти невозможно, хотя со стороны может показаться, будто мы гневаемся. Однако все это не затрагивает нашей души. Истинные наши чувства – сострадание и сластолюбие. Постарайся сделать так, чтобы девушка в тебя влюбилась, и тогда ты сразу распознаешь ее эльфийскую душу.
   – Вряд ли такое возможно, ваше величество, – невозмутимо отозвался Эмери. – Я... э... не слишком красив.
   – В тебе достаточно притягательности, чтобы вызвать интерес женщины, – возразила королева. – Помнится, Адобекк говорил, один из вас музыкант.
   – Это я, – признал Эмери.
   – Вот и превосходно. Музыка – грозное и великолепное оружие в борьбе за женское сердце. Мои враги внимательно следят за тем, чтобы Талиессин не нашел себе подходящей супруги, – продолжала королева. – Мне доносили, что несколько лет назад в северных областях страны были выслежены и убиты несколько эльфов. Поэтому Эльсион Лакар, если они и остались в Королевстве, тщательно скрывают свое происхождение.
   Братья обменялись быстрыми взглядами. Встреча с громилами в черном на дороге из Коммарши в Изиохон была еще достаточно свежа в их памяти.
   – Один из вас будет представлен принцу и останется при нем, – сказала королева. – Второй отправится на поиски эльфийской девушки, которая станет матерью нового наследника.
   Королева ласково улыбнулась, и Эмери ощутил, как по всему его естеству разливается тепло, готовое претвориться в сладкую музыку. Усилием воли он сдержал свои чувства.
   Королева сказала:
   – Я могла бы отправить человека на поиски невесты тайно – но рано или поздно его бы выследили. Имея дело с вами, я получаю возможность использовать человека несуществующего. Никому и в голову не придет выслеживать его, поскольку вот он – находится при дворе, у всех на виду и никак не может разъезжать по стране с моим поручением.
   – В таком случае, речь идет обо мне, – сказал Ренье. – Ведь это меня не существует!
   – Нет, – возразил Эмери. – На поиски отправлюсь я. А ты останешься здесь и будешь защищать принца.
 
   Дофин Талиессин занимал несколько башен, пристроенных к левому крылу дворца. Там имелся отдельный двор, окруженный колоннадой и деревьями. При особе принца находилось некоторое количество молодых людей, которые служили наследнику и преимущественно составляли его общество.
   При «малом дворе» наследника почти не было женщин. Здесь не принято было заводить романы. Если подобное и происходило, то где-нибудь на стороне и так, чтобы принц не знал о случившемся. Наследник сторонился женщин, и ее величество находила такое поведение весьма осмотрительным. По ее мнению, сын поступал разумно, храня свое сердце для той, что принесет в качестве драгоценного приданого кровь Эльсион Лакар. Слишком долго представители правящей династии позволяли себе роскошь браков по любви.
   Адобекк провел Ренье и Эмери на галерею одной из башен, откуда можно было скрытно наблюдать за происходящим во дворе Талиессина, где и остался с племянниками, чтобы комментировать увиденное.
   Сразу бросалось в глаза, что кусты в «малом дворе» не подстрижены, дорожки хоть и присыпаны желтым песком, но растоптаны, как будто по ним недавно проскакало целое стадо молодых кентавров. Вообще, дворику была свойственна нарочитая неухоженность, в которой Эмери распознал вызов, пусть и слабый.
   – Сейчас у его высочества урок грамматики и поэзии, – сообщил королевский конюший, поглядывая на солнце. – Но скоро он выйдет сюда для прогулки. Его высочество не слишком жалует поэзию.
   – А музыку? – поинтересовался Эмери.
   – Он ее слушает, – ответил дядя, – иногда.
   Тем временем внизу началось движение. Ренье свесился, перегибаясь через перила, чтобы лучше видеть происходящее. Он хотел не столько усвоить факты и обстоятельства, сколько уловить самую атмосферу этого места – места, где ему предстояло служить.
   В некоторых случаях Ренье завидовал брату. В любом самом ничтожном событии Эмери мог уловить музыку, которая говорила ему куда больше, чем слова и наблюдения. А Ренье был такой возможности лишен. У него даже интуиция была развита плохо. Во всяком случае, так он считал.
   Эмери словно прочитал мысли брата.
   – Чуть позже я сыграю тебе маленькую арию, – прошептал он на ухо Ренье. – Запомни ее и напевай, если почувствуешь, что плохо понимаешь происходящее. И еще, Ренье. Если напевая мою мелодию, ты уловишь некий диссонанс, несоответствие, то просто поверь: что-то творится неправильное.
   – Смотрите! – шепнул Адобекк, указывая вниз.
   Шептать не было никакой необходимости – они находились достаточно далеко, чтобы снизу их не услышали, но Адобекк полагал, что они находятся в засаде и потому следует приглушать голос.
   Внизу показались трое молодых людей, одетых в черно-серебряное, – видимо, цвета принца. Они переговаривались между собой и время от времени разражались громким злым смехом.
   Затем соглядатаи увидели, что у молодых людей с собой большая кукла, которую они принялись подбрасывать на покрывале.
   У куклы были фарфоровая голова и тряпичное тело. Взлетая, она откидывала голову вниз и беспомощно болтала руками. Ее пышные юбки раздувало ветром, и виднелись маленькие фарфоровые туфельки, приклеенные к ножкам. Прическа куклы растрепалась. Длинные нитяные локоны свисали как попало, и ветром их лохматило все больше.
   – Ну как тебе, тряпичная дура – нравится? – обратился к безмолвной кукле один из молодых людей.
   – Между прочим, принц побил тебя в поединке! – заметил ему другой, который тем не менее участвовал в злой забаве наравне с прочими.
   – Это не дает ему право издеваться над нами, – сказал третий из молодых людей и отпустил свой угол покрывала. – Мало того что о принце ходят разные дурные толки, так теперь еще начнут судачить о нас...
   – Ему хорошо, – сказал первый из молодых людей, который подбрасывал несчастную игрушку с особенным ожесточением, – он не человек! Носитель крови Эльсион Лакар! Наследник! Он может хоть на голове ходить! Хоть на кукле жениться! Ему все равно, что о нем болтают. А мне – нет!
   Он яростно дернул покрывалом.
   Эмери подтолкнул брата.
   – Самое время вмешаться, – сказал он.
   Ренье схватился за меч и поскакал вниз, перепрыгивая через ступеньки. Он вылетел во двор, ворвался в галерею, миновал две башни и наконец нашел вход в «малый двор». Когда он вбегал туда, кукла зацепилась платьем за ветку дерева и повисла головой вниз. Ее раскрашенные глаза смотрели прямо на Ренье глуповато и беспомощно.
   – Защищайтесь! – крикнул Ренье, выхватывая меч.
   Трое молодых людей с удивлением посмотрели на неожиданную фигуру.
   – Это еще что? – осведомился один из них, надменно вскидывая голову.
   – Если ты победишь, я отвечу на твой вопрос, – сказал Ренье и нарисовал в воздухе мечом блестящую восьмерку.
   Остальные двое переглянулись и дружно расхохотались.
   – Мальчик, вам лучше уйти отсюда! – сказал один из них.
   Ренье молча напал на них. Они отскочили и снова засмеялись.
   – С вами здесь никто не будет драться, – сообщил тот, что больше всех злился на куклу.
   – Посмотрим, – сказал Ренье сквозь зубы и быстро уколол его в плечо. На сером атласе проступила кровь.
   Молодой человек отпрянул.
   – Ты меня ранил! – воскликнул он.
   – Ну да, – сказал Ренье, облизывая губы. – А чего ты ожидал?
   Юноши переглянулись и потащили из ножен шпаги.
   – Отлично! – Ренье заплясал на месте от радости. – Трое на одного! Давно я так не веселился!
   И он действительно засмеялся. Они атаковали его с трех сторон. В их действиях чувствовалась слаженность, которая воспитывается долгими тренировками. Ренье, напротив, действовал по наитию. Он уворачивался, отбегал, набрасывался сзади и тотчас удирал, петляя между деревьями. Кукла тихо поглядывала за происходящим. Ветер шевелил ее волосы и нижние юбки.
   Стоя на балконе, Эмери следил за братом.
   – Дерется хорошо, но вряд ли продержится долго, – поделился Эмери сомнениями с Адобекком.
   Тот выглядел очень довольным.
   – Школа покойного Клоджиса, однако налицо некоторый талантик... И, кажется, в его манере я замечаю элементы тупого армейского фехтования, – отозвался королевский конюший. – Впрочем, долго отбиваться от этих олухов ему и не потребуется. У принца уже должен был закончиться урок. Он вот-вот выйдет в сад. Талиессин благороден – он примет участие в поединке на стороне побежденного.
   Эмери принялся напевать под нос забавную, почти игрушечную мелодию.
   Лицо Ренье пылало, пот стекал по спине. Трое противников – все-таки это слишком. Тем более что они обладали немалым опытом. Но, как и предсказывал Адобекк, спустя минуту все это прервалось появлением принца.
   Ослепленный блеском стали и жгучим потом, Ренье не сразу понял, что происходит. Неожиданно его меч наткнулся на чье-то оружие и вылетел из руки.
   Ренье отступил и прижался к стволу дерева. Трое противников Ренье стояли в стороне и молча наблюдали за ним. Кукла в очередной раз качнулась на своей ветке и упала. Ренье инстинктивно поймал ее и прижал к груди. И только тогда увидел новое действующее лицо, появившееся во дворе.
   На Ренье смотрело почти мальчишеское лицо с узким, темным ртом. Очертания верхней губы были извилисты и причудливы, а нижняя вытянулась тонкой ниткой. Чуть раскосые глаза глядели диковато, длинные волосы, приподнятые и сколотые у висков круглыми зажимами, придавали облику юноши что-то звериное.
   Ренье протянул ему куклу. Тот вложил меч в ножны и забрал игрушку. Она как будто с облегчением устроила голову у него на плече, и Талиессин пригладил взлохмаченные нитяные волосы. Затем его взор снова устремился на Ренье.
   – Благодарю вас, – произнес он.
   Молодые люди приблизились к принцу и обступили его.
   – Вы мне неприятны, – сказал им Талиессин спокойным ровным тоном. В его голосе не прозвучало даже раздражения.
   Они вежливо откланялись и ушли. Ренье проводил их глазами.
   – Я знаю, почему они это сделали, – обратился к нему Талиессин. – Их раздражают сплетни, которые обо мне ходят. Они дразнят меня за то, что я играю с куклами. По их мнению, было бы лучше, если бы я играл с живыми женщинами.
   Он склонил голову набок – точь-в-точь, как это делала его царственная мать.
   – А как вас зовут? – спросил принц у спасителя куклы.
   – Эмери. Мой дядя – королевский конюший.
   – Забудьте дядю, – оборвал Талиессин. – Я спрашиваю о вас.
   – Ну, – растерялся Ренье, – я – Эмери, собственно, это и все.
   – Вы плохо деретесь, – сказал принц. – Вам нужно брать уроки. Если вы захотите остаться при моем дворе, я распоряжусь о том, чтобы вам нашли приличного учителя.
   Эмери и Адобекк видели, как Ренье и Талиессин разговаривают, как Талиессин чуть касается его руки, а затем уходит. Ренье поднял голову и улыбнулся брату и дяде, которых не видел.
   – Быстро, – сказал Эмери и вздохнул.
   – Искренность и юность, – сказал Адобекк. Как будто это что-то объясняло.

Глава двадцать седьмая
«ТИГРОВАЯ КРЫСА»

   – Мне лень даже заниматься любовью, – сказала Аббана и, протянув руку, погладила Гальена по бедру.
   Он не ответил, а море шумно куснуло берег и отступило, утаскивая изрядную взвесь песка. Потом на краткий миг вокруг стало тихо.
   Аббана принялась напевать. Скомканное попурри из популярных мелодий нынешнего лета. Потом сказала:
   – Он говорил, что постоянно слышит музыку.
   – Не такую, – отозвался Гальен сонно.
   – Музыка – во всем. Так он говорил. В звуке шагов, в звоне посуды, даже в человеческих голосах.
   Гальен чуть приподнялся на локте и взглянул в лицо Аббаны. Он едва было не сказал: «Но только не в твоем», но сдержался. Аббана и сама это, наверное, знала. «Может быть, в этом разгадка, – подумал Гальен, но ему не хотелось верить в такое. – Слишком просто, чтобы быть правдой. Нет музыки. В толстой торговке креветками, которая ходит с подносом на голове и кричит под окнами, есть музыка, а в Аббане – нет. Невозможно».
   Гальен плюхнулся обратно на спину и посмотрел на небо, где за эти несколько мгновений ничего не произошло.
   Ему не хотелось разговаривать. Вообще Гальена нешуточно пугало количество вещей и тем для разговора, которые прежде выглядели совершенно необходимыми, а теперь вдруг обнаружили свою полную ненужность. Здесь, очевидно, прятался обман.
   Гальена раздражало молчание, в которое с некоторых пор была погружена его душа. Там тоже ничего не происходило.
   «Это какой-то ловкий трюк, – думал Гальен. – Они ухитрялись заполнять собой весь мир, а мы об этом даже не догадывались. И дело не в музыке, не в деньгах, даже не в той легкости, с которой они привлекали к себе людей и события. Должно быть что-то еще, совсем простое, лежащее на поверхности... Что в них было такого, чего нет ни во мне, ни в Аббане?» Он искал ответа на свой вопрос внутри себя и не находил, и это вызывало у него обиду. Но даже обида не заполняла души – она воспринималась, скорее, как физическое состояние.
   – Сегодня в «Тигровой крысе» вечеринка, – сказала Аббана. – Пойдем? Меня пригласили.
   Они пролежали на пляже до темноты, почти не разговаривая.
   Изиохон, покрытый пылью и утративший нарядную праздничность – поскольку первая, свежая половина лета миновала, – расцветал теперь по-настоящему только после наступления темноты. Чуть более свежий вечерний ветер сдувал верхний слой пыли, накопившейся за день на широких мясистых листьях и резных наличниках, мутноватый воздух обретал черную кристальность, и в нем вспыхивали по-настоящему яркие огни.
   «Тигровая крыса» представляла собой сочетание самой обычной харчевни с клубом для избранных. Она принадлежала человеку по имени Лебовера.
   По слухам, которые охотно поддерживал и даже распространял сам Лебовера, его отец был самым обыкновенным крепостным и вел жизнь печальную, скудную, весьма далекую от праздности и искусства. Однако, по счастливому стечению обстоятельств, в его судьбе произошли некие перемены, и сам Лебовера увидел свет уже не в хижине убогого крестьянина, но в городском доме торговца скобяными изделиями.
   Согласно одной версии (Лебовера называл ее «мужской» и сообщал некоторым представителям этого пола), вышеназванный крестьянин самовольно покинул родную деревню и своего хозяина, поменял имя и, как сумел, изменил внешность, а остальное довершила удача.
   По «женской» версии, удалой родитель спас во время половодья богатую даму, которая внесла за него выкуп, сделала своим любовником и впоследствии наградила скобяной лавкой. Имелся еще «девичий» вариант – для тех, к кому Лебовера испытывал особый интерес.
   – Где ты с ним познакомилась? – спросил Гальен Аббану, когда они подходили к двухэтажному каменному строению, которое сохраняло на фасаде облезлую вывеску «Скобяная торговля».
   На углу дома болтался большой, вырезанный из жести чайник. Ветер напирал на него, точно дивясь: что это за флюгер такой, который не хочет вращаться на штыре, а гнется, но держится на месте?
   Внешне дом выглядел точно таким, каким был сорок лет назад, когда его возвел удачливый родитель нынешнего Лебоверы.
   – Я встретила его на улице, – сказала Аббана. – Случайно. Он меня толкнул, а потом поймал и угостил замороженными фруктами.
   – В каком смысле – поймал? – удивился Гальен. – Ты мне ничего не рассказывала.
   – А зачем что-то рассказывать? Просто взял и поймал. В том смысле, что не дал упасть. Он забавный человек. Толстый. У него отец был простой крестьянин, знаешь? Но он бежал, скитался, попал к разбойникам...
   – Лебовера?
   – Нет, его отец.
   – А мать?
   – Какой ты скучный, – безжалостно сказала Аббана. – Знаешь, я ему почему-то верю... В чем-то он абсолютно правдив. Это как-то чувствуется. Его мать была с теми разбойниками. Их предводительша. Женщины бывают очень жестокими, – добавила она. – Куда более жестокими, чем мужчины.
   – И как они расстались? – поинтересовался Гальен, пропуская мимо ушей последнее замечание Аббаны, и этим задел ее куда больше, чем открытым недоверием.
   Аббана насупилась, но все же ответила:
   – Она погибла во время одного набега... А он взял деньги и ребенка и скрылся.
   – И открыл скобяную торговлю, – заключил Гальен, окидывая здание еще раз оценивающим взглядом, как будто рассматривал женщину.
   Аббана покраснела.
   – Какая тебе разница! Он пригласил меня на вечеринку. Будут художники, поэты... Может быть, меня попросят позировать обнаженной.
   – Или меня, – вставил Гальен.
   – В человеческом теле нет ничего безобразного, – объявила Аббана.
   – Но лучше не потеть, – добавил Гальен. – Или постараться сделать вид, что не потеешь.
   Он посмотрел на нее сбоку. Аббана промолчала и открыла дверь.
   Внутри здание выглядело таким же старым и обшарпанным, как и снаружи. Штукатурка осыпалась со стен, во многих местах проглядывал булыжник, скрепленный грубым серым раствором – раствор тоже крошился. Имелись даже потеки зеленоватой влаги.
   На широкой полке, тянувшейся вдоль одной стены, стояли пузатые кружки и кувшины, очень старые и по большей части мятые. Над ними были развешаны ковши и различные детали для бадей и бочек. Помещение освещалось множеством ламп и свечей, прикрепленных к гигантскому тележному колесу, которое свисало с потолка на ржавой цепи.
   Гальен и Аббана остановились, едва войдя, и быстро огляделись по сторонам. У дальней стены помещался стол, за которым сидело человек пятнадцать. Как раз в тот миг, когда Аббана открыла рот, чтобы спросить о Лебовере, раздался общий хохот. Аббана чуть покраснела, но смеялись, конечно, не над ней: кто-то бросил удачную фразу, вот и все.
   Лебовера возник перед ними почти сразу. Огромный, жирный, но удивительно грациозный и проворный, он устремился навстречу новым посетителям, что-то рокоча на ходу.
   Гальен чуть отступил назад при виде этой туши, а Аббана храбро заговорила с хозяином:
   – Вы пригласили меня сегодня днем, в Изиохоне... Я – Аббана. Вот я и пришла.
   – Падение люстры с потолка равносильно крушению света в масштабе нашей маленькой вселенной, – изрек Лебовера и величественно указал на люстру, висевшую над головами довлеющим монстром, а затем вдруг расцвел детской улыбкой и ухватил Аббану за локоть. – Это ваш друг? – Он не смотрел на Гальена, только на Аббану, и при этом ласково, весело посмеивался. – Ну, отвечайте же, это друг ваш, да?
   – Да, – сказала Аббана. – И он мечтает о том, чтобы его попросили позировать обнаженным. Обещал сделать вид, что не потеет.
   – Весьма ценное качество. – Лебовера потянулся к Гальену. И хотя тот стоял довольно далеко, а Лебовера вовсе не был великаном, крепкая, на удивление красивая рука этого толстого человека достигла Гальена и сжала его плечо.
   – Э... – сказал Гальен. – Привет.
   Какая-то красивая девушка, сидевшая с краю стола махнула ему рукой. И Лебовера потащил своих гостей к столу. Они ступали неловко, прижатые к горячим гладким бокам хозяина, точно куклы. Лебовера и показал их, как кукол, вытаскивая из-под мышек по очереди, сперва одного, потом другого.
   – Знакомьтесь, – сказал он, демонстрируя собравшимся свои новые приобретения.
   Аббана вывернулась и быстро протанцевала вдоль стола. Гальен, вяло улыбаясь, прищелкивал для нее пальцами. Прочие, помедлив, начали стучать жестяными кружками. Когда Аббана, чуть задыхаясь, остановилась, кружки загрохотали оглушающе, а молодые люди принялись зазывать Аббану к себе поближе. Она снизошла и уселась рядом с тонким, жеманным юношей с длинными ногтями, выкрашенными черной краской. К каждому ногтю, кроме того, было приклеено серебристое изображение лебедя, изумительная по выразительности миниатюра. Гальена пригласила та первая девушка, что махнула ему рукой. На ней было прозрачное платье, а единственным ее украшением служила золотая цепь, чьи звенья представляли собой крошечные изображения мужчин и женщин, сплетающихся в любовном объятии, причем каждая фигурка обладала индивидуальностью и позы не повторялись.
   – Если искусство не «чистое», – тянул слова жеманный юноша, – то оно, очевидно, грязное.
   – Что понимать под грязью? – живо отозвался Лебовера. Его громовой голос хорошо был слышен во всем помещении.
   – Искажение идеала красоты, разумеется, – сказал сосед Аббаны
   И добавил, обращаясь к девушке:
   – Меня зовут Софир. А вас?
   – Аббана.
   – Изысканно, – сказал Софир и с тяжелым вздохом взялся за кружку, на боку которой имелась вмятина.
   – Но если искусство должно быть чистым, – осмелев, заговорила Аббана, – то какой смысл в мятых кружках, в старом, разваливающемся здании?
   – О, – застонал Софир, – только не произносите слова «ремонт»! Это меня убьет!
   Аббана засмеялась, но больше никто не улыбнулся.
   – Эстетизм гораздо глубже, чем выкрашенные стены и новая посуда, – заговорила, перегибаясь через стол, женщина в темно-фиолетовом. Ее волосы также были выкрашены в этот цвет, а лицо было очень бледным, хотя никакой пудры Аббана не заметила. Должно быть, у нее от природы такая кожа.
   – В каком смысле? – храбро спросила Аббана.
   – Красиво то, что обладает стилем, – сказала женщина. – То, чему можно дать название.
   – Например, дубина, – сказал Гальен.
   Сидевшая рядом с ним девушка удивленно подняла тонкие брови, а Софир через весь стол заметил Лебовере:
   – Это то, о чем я тебе говорил.
   «О чем? – подумала Аббана. – О чем он говорил Лебовере? Не о дубине же!»
   – Дубина, несомненно, обладает стилем, – согласился Лебовера, совершенно явно желая быть справедливым. – Хотя предпочтительнее был бы стиль журавля.
   – Чайки! – крикнула женщина в фиолетовом. И очень похоже передразнила эту птицу.
   – Ой, ну нет, нет, – сказал Софир. – Невозможно!
   – Почему? – спросила Аббана, делая вид, что понимает, о чем идет речь.
   – Хотя бы потому, что в этом заключена агрессия, – объяснил Софир.
   А женщина в фиолетовом добавила:
   – Тревога обладает резко, выраженной красотой. Кроме того, в тревоге всегда есть нечто сексуальное.
   – Я знал женщину, которая возбуждалась только в тех случаях, если куда-то торопилась и опаздывала, – сказал зеленоглазый молодой человек в красном тюрбане. – Особенно если ей грозило наказание.
   – Это я ее открыл! – закричал Лебовера, грозя ему пальцем. – Сознайся, Рессан!