Ленский Владимир. Прозрачный старик и слепая девушка

   Но никто в Изиохоне не любил Гиона настолько, чтобы он разглядел в чужом взгляде отблеск своих рыжеватых волос – из-за нескольких ярко-белых прядей они казались пестрыми – или таких же пестрых зеленых глаз с желтоватыми точками вокруг зрачка. Лицо у Гиона было узким, нос – длинным, подбородок – острым; но если смотреть на него любящим взором, то был этот принц ужас как хорош, особенно когда поглядывал из-под пушистых светлых ресниц так хитренько, словно отыскал хвост и начало самого затейливого из эльфийских лабиринтов.
   Должно быть, недостаточно любил старший брат младшего, если не замечал всего этого и безбоязненно отпускал его бродить, где тому вздумается.
   До леса Гион добрался, по обыкновению, на лошади, но после отпустил ее – зная, что прибежит на свист, – и принялся бродить просто так. Будто разыскивал в темном, насыщенном лесном воздухе птичьи следы.
   Несколько раз он останавливался, потому что ему чудилось: кто-то притаился поблизости. Но неизменно никого рядом не оказывалось.
   Ветер шевелил листья, и золотые и зеленые тени перемещались по стволам и кронам, как будто некто в вышине вертел большой фонарь с прорезными узорами в металлическом колпаке. От этого мелькания у Гиона зарябило в глазах, и он сам не заметил, как наступил в собственную ловушку, которую установил здесь десяток дней назад, когда захотел поймать лисенка. Тонкий кожаный ремешок захлестнуло на щиколотке, и Гион, не ожидавший этого, оступился и упал.
   А рядом засмеялись.
   Он сел, наклонил голову к своей плененной ноге. Не станет он вздрагивать да озираться, выискивая – кто прячется в чаще, среди кустов, и смеется над королевским братом! Достал нож, начал освобождаться.
   Смешок повторился, такой нежный и ласковый, что Гион даже вздрогнул. По всему его телу пробежало волнение, однако он ничем не показал, что слышит чужой голос. Продолжал поддевать лезвием ременную петельку и осторожно ее надрезать.
   Тогда смех прекратился, и по листве пробежал разочарованный ропот. «Так-то лучше»,– подумал Гион. Он снял наконец петлю с ноги и поднял голову.
   Прямо перед ним листва была словно заткана золотыми нитями по плотной темно-зеленой основе: такого красивого орнамента он никогда прежде не видел. Спирали извивались причудливо, прямо на глазах превращаясь в цветки пышных роз, в самой полной их поре, когда каждый лепесток уже развернут и вот-вот начнет увядать. Эти розы непрерывно шевелились, двигались – они были живыми и постоянно изменялись, смещались, перекрывали друг друга.
   А затем, когда зрение немного привыкло к этому обману, Гион разглядел и то, что таилось за цветами: гибкое, наполовину обнаженное тело девушки. Она тихо шла, почти полностью сливаясь с разноцветной зеленью кустов, и из всей одежды на ней была только небрежно намотанная вокруг бедер юбка – зеленые лохмотья, изрядно испачканные к тому же вдоль всего подола болотной тиной. Крохотные кругляшки яркой ряски прилипли и к босым ступням, и Гион различал их, когда девушка поднимала ногу и вертела узкой ступней, прикидывая, куда ловчее будет ее поставить.
   Узоры явственно проступали на гладкой смуглой коже девушки, спирали обвивали ее тонкие руки, точно браслеты, и каждая линия ветвилась и стремилась умножиться. А лицо с остренькими скулами, раскосыми темными глазами и большим темным ртом сплошь цвело золотыми контурными розами.
   Гион не понимал, какого цвета ее волосы. Видел, что длинные, что каждая их прядь шевелится, как будто норовит ожить и учудить что-нибудь свое, что выделит и выгодно отличит ее от прочих.
   Неожиданно девушка поняла, что молодой человек ее увидел. Розы вспыхнули темно-красным, а затем поблекли, и их хозяйка выступила вперед, отделившись от кустов.
   Гион остановился перед ней, рассматривая незнакомку весело, готовясь всякий миг рассмеяться.
   Тогда она отбросила волосы с лица, и он увидел острые тонкие уши. Они действительно были покрыты светленьким пушком, как рассказывали об эльфах.
   – О чем ты думаешь? – спросила девушка.
   Гион пока что ни о чем не думал, но как только она задала свой вопрос, тотчас начал думать – о чем же он, в самом деле, думает? – и наконец ответил ей совершенно искренне:
   – О том, что твоя грудь – такая же, как ушки: острая, маленькая и покрыта пушком.
   Она опустила подбородок, скосила глаза
   – Это никогда не приходило мне в голову. Правду говорят о людях – у них странно устроены мысли.
   – Где ты набрала ряски? – спросил Гион. – Здесь поблизости нет ни болота, ни пруда.
   Девушка приподняла ногу, задрала повыше подол разлохмаченной юбки, поскребла ногтем щиколотку.
   – Это у вас нет ни пруда, ни болота, – пояснила она. – Там, где я была, есть небольшой пруд. Я бросала камушки в лягушек, а потом решила пройтись по лабиринту.
   – Ты часто здесь бываешь? – спросил Гион.
   Ее звали Ринхвивар, и она не столько разговаривала с Гионом, сколько просто расхаживала перед ним, поводя узкими плечами и шевеля на бедрах юбкой, и ее лицо то озарялось улыбкой, которая не имела никакого отношения ни к юноше, ни к тому, о чем они разговаривали, то вдруг принималось хмуриться, делалось важным и серьезным, но и это никак не было связано с поворотами их беседы. И когда Гион понял это, он просто взял ее лицо в ладони и пробежал губами от скул к подбородку, надеясь встретить по пути ее рот.
   От нее пахло свежестью, и каждый участочек ее кожи обладал собственным вкусом: за краткие мгновения Гион как будто перепробовал в погребе все самые вкусные блюда, от соленых грибов до взбитых сливок. И поэтому когда наконец он ощутил, как касается его губ остренький язычок, тонкий, как у ящерки, он был уже совершенно сыт, и веки его начинали тяжелеть.
   Ринхвивар засмеялась, стоя над ним где-то в очень большом отдалении – можно подумать, что он лежит на траве, а она летает высоко над ним.
   – Любовник должен быть голодным, так говорит моя бабушка, – сказала эльфийская дева. – А ты объелся, Гион! Так не поступают.
   Он с трудом открыл глаза и увидел, что действительно простерт на траве, а Ринхвивар приплясывает над ним, переступая через его обессиленное тело босыми быстрыми ногами, то отскакивая и вертясь у него в головах.
   – О, Ринхвивар! – заплакал Гион. – Что же мне делать? Едва я вдохнул запах твоих щек, как сразу опьянел, а стоило мне коснуться тебя, как тотчас же обожрался!
   – Таковы все люди, – многоопытно молвила Ринхвивар.
   – Клянусь тебе, я – другой, – горячо сказал Гион, глотая слезы. Слезы у него сделались густыми, как будто даже плакать теперь он обречен тяжелым солодом. – Я люблю тебя, Ринхвивар! Я хочу тебя поцеловать.
   Девушка замерла, стоя на одной ноге. Другая раскачивалась в воздухе, словно в раздумьях: куда бы опуститься. Золотые розы загорелись ослепительно и десятками оживших саламандр пробежали по зарумянившейся коже.
   Потом Ринхвивар приблизилась и опустилась рядом с Гионом на колени.
   – Ты и вправду меня любишь? – переспросила она, нависая над ним.
   Погруженный в ее душистые волосы, как в шатер, он только застонал и потерял сознание.
 
   – Ваш брат, ваше величество, подолгу пропадает в Медном лесу, – доложили королю Мэлгвину.
   Король сидел в твердом деревянном кресле без спинки, с полукруглыми подлокотниками, – словно ребенок, забравшийся внутрь драконьего скелета, – и не знал, что старость уже подбирается к нему, задолго до положенного срока. Она уже выслала дозорных, и они осторожно пробираются вдоль королевских висков, оставляя за собой тонкие белые нитки следов. Они обошли кругом королевские глаза, и там, где они ступали, кожа истончилась и чуть смялась. Один или двое, надо полагать, оступились и рухнули в пропасть; и там, где они хватались руками за неверную опору, и там, где скользили их пятки, прочерчены глубокие борозды: с обеих сторон крепко сжатого рта.
   Государственные заботы одолевают Мэлгвина со всех сторон. Он ищет новые источники дохода, он платит солдатам и советникам, он раздает подарки и даже помогает крестьянам, которые переселяются на его земли. В королевской голове непрерывно перекладываются с места на место столбики монет, тягуче мычат коровы, тянется скот, возмущаются запертые в плетеных клетках птицы, орут дети – и возражают, возражают, требуют и что-то доказывают благородные господа. Шум не утихает в мыслях короля ни на мгновение.
   Только один человек появляется там крайне редко и почти никогда не шумит – младший брат Гион. Целыми днями бродит по лесам с луком через плечо, с двумя ножами на поясе, как и подобает подростку из знатной семьи.
   – Очень хорошо, что мой брат целыми днями пропадает в Медном лесу, – отвечает король советнику и устало потирает виски. – Я до крайности рад этому обстоятельству. Не хватало мне еще заботиться о воспитании моего брата!
   – По слухам, он встречается там с женщиной, – добавляет советник, отводя глаза, как будто ему неловко докладывать о подобных непристойностях.
   Мэлгвин хлопает себя ладонями по коленям. Но – не от души, а осторожно, опасаясь, как бы не свалиться с неудобного кресла.
   – Превосходно! – восклицает король. – Мой младший брат, стало быть, опередил меня, потому что у меня нет ни сил, ни охоты, ни времени встречаться с женщиной, а наша кровь – большая драгоценность, и пора бы уже найти для нее подходящий сосуд.
   – Боюсь, государь, дело зашло гораздо дальше, – вздыхает советник. – В любом случае, эта незнакомая особа – не ровня королевскому брату...
   Тут мысль о возможной женитьбе и наследнике снова возникает в череде прочих мыслей. Но король так измучен заботами о новорожденном государстве, что получается нечто совершенно несусветное: неопределенный образ королевской супруги с королевским отпрыском на руках затесывается среди крестьян-переселенцев, и вот уже покорно топает между телегами и королева, крепко сбитая рослая женщина с туго перетянутой талией и красномордым младенцем (чью неприятную, вопящую рожицу король явственно различает над могучим, заплеванным молочной отрыжкой плечом матери).
   Это видение настолько ужасает Мэлгвина, что он испускает тихий стон и невольно качает головой.
   – Узнайте побольше о подруге моего брата, – приказывает он и откидывает голову к стене.
 
   Гион построил охотничий домик, и теперь у них с Ринхвивар была крыша над головой. Но оба они на самом деле не нуждались ни в какой крыше: Гион – потому, что был очень молод, Ринхвивар – потому, что эльфы вообще не обращают внимания на такие мелочи. Время текло для нее совершенно иначе, чем для королевского младшего брата: не то чтобы оно боялось прогневать эльфийскую деву, но, во всяком случае, знало свое место.
   Она пыталась объяснить ему:
   – Для старика любая тропинка куда длиннее, чем для молодого. Для одноногого будет существенным расстояние, которого ты даже не заметишь.
   Гион жмурился изо всех сил, тужась, чтобы наконец понять, что она имеет в виду. Расстояние в представлении Гиона могло растягиваться или сужаться, потому что над пространством он, смертный человек, имел хоть какую-то власть. Но над временем Гион был не властен, и оно в его воображении оставалось неизменным, с его разрушительной и созидательной работой.
   Впрочем, королевский брат был действительно в те годы так юн, что пять или десять лет, отпущенные судьбой на цветение его молодости, представлялись ему истинным бессмертием, и все разговоры о времени, о старости, о смерти, и разлуке оставались чистейшим кокетством. На самом-то деле Гион никогда не поддастся старости и уж тем более – никогда не умрет!
   И для Ринхвивар это обстояло точно так же. Поэтому в ее объятия не закрадывалась горечь – как иногда случается, когда эльфийская дева принимает в свое сердце человека.
   Однажды она спросила его:
   – Это правда, что твой брат – король?
   Гион кивнул. Его мало занимала сейчас эта тема: они с Ринхвивар лежали на траве, а в узкой синей вышине между стволами бесконечно кружил сорванный с дерева лист, и Гиону было интересно, куда он упадет.
   – Странно, – молвила Ринхвивар, – я не слыхала ни о каком королевстве людей на этих землях.
   – Оно появилось недавно, – объяснил Гион. – Мой брат Мэлгвин, властитель Изиохона, – великий полководец и отменный дипломат. Он убедил соседей пойти под свою руку – кого силой оружия, кого силой слова.
   – А кого – примером соседа, не так ли? – Ринхвивар вздохнула. – Да, такое случалось и прежде...
   Он протянул руку и пощекотал ее.
   – Ты ведь очень древняя, – сказал он. – Ты помнишь, как создавался этот мир, не так ли?
   Визжа, она отбивалась, и золотые и пламенные розы пробегали по ее телу, а затем вдруг все разом сплелись на ее обнаженном животе, превращаясь в единственный гигантский цветок.
   Гион протяжно застонал и пал лицом в самую сердцевину этого цветка.
   Ринхвивар накрыла его макушку ладонью.
   – Не уверена, что я такая уж древняя, – сообщила она.
   Гион водил лицом по лепесткам, следуя за ними, точно по лабиринту, и вдруг понял, что не раз уже вышивал подобные узоры, когда «рисовал иглой»: цветки на теле Ринхвивар действительно сплелись в линии, по которым ходили в Медном лесу эльфы, когда те любопытствовали взглянуть на жизнь людей.
   – Ты – чудовище, – прошептал Гион, осторожно целуя ее живот. – Ты – монстр, древний и ужасный, затаившийся в глубинах тысячелетий... Ты – болотное чудище...
   При каждом эпитете Ринхвивар вздрагивала от удовольствия и награждала Гиона тумаком.
   Затем она вдруг стряхнула его с себя и села. Он устроился на траве, уложив голову ей на колени. Сорванный лист все еще парил в вышине.
   – Мой брат – король Мэлгвин, – сказал Гион. – Разве я тебе не рассказывал?
   – А ты? – спросила Ринхвивар.
   Он удивился.
   – О чем ты хочешь узнать?
   – Кто ты такой?
   Гион провел ладонями по щекам.
   – Ну... – Он чуть замялся. – Вот же я, весь перед тобой!
   – Чего ты хочешь? – допытывалась она.
   – Любить тебя, – сказал он не задумываясь. – Ну, потом, когда у меня вырастет большая борода, я буду заплетать ее в косу, чтобы маленьким эльфийкам было удобнее по ней лазить... Ведь вы, эльфы, рождаетесь маленькими такими козявками, которые летают над цветочками и разносят пыльцу... по крайней мере, первую тысячу лет своей бесконечной жизни... Я ничего не путаю?
   Ринхвивар хотела оттаскать его за уши, но он опередил ее, схватил за обе руки и опрокинул на траву.
   – Ну, – осведомился Гион, победоносно улыбаясь, – что ты скажешь теперь? Будешь разносить пыльцу?
   Ринхвивар обхватила его руками за шею, и снова он почувствовал, что силы оставляют его.
   – Это нечестно... – проворчал он.
   Ринхвивар сказала:
   – Посмотри вокруг. Разве ты не видишь, что все изменилось?
   Обнявшись, они сели рядком и стали смотреть вокруг – выглядывать перемены в окружающем мире. И вдруг Гион понял: его подруга права! Теперь, когда он смотрел на мир ее глазами, изменения были заметны повсюду. Вот на кустах выросли листья, чуть крупнее, и вырезаны немного по-другому. Там сломана молодая ветка. Под землей изменили свой ход грибницы, и круги, свидетельствующие об их присутствии, потянутся к северу, в то время как прежде они уклонялись к югу. Небо сделалось почти фиолетовым, а лист, бесконечно плававший между медными стволами, исчез, как будто его поглотила густая, темная синева.
   Гион втянул ноздрями насыщенный грибным запахом воздух, и голова у него закружилась. Птичий хор обрушился на его истонченный слух и почти мгновенно истерзал его.
   И в то же время Гион знал, что это не колдовство. Он покрепче обнял подругу, с наслаждением ощущая прохладу ее смуглой кожи. Ринхвивар жевала травинку и поглядывала на него искоса.
   – У тебя будет дитя, – сказал Гион. – Я понял!
   Она засмеялась, снова опрокидываясь на траву. Вместо пропавшего листа между деревьями повисло белое облако. Солнце пропитывало его сладким золотом, и казалось странным, что оно не изливает на влюбленных с вышины излишки небесной позолоты.
   – Это твое дитя, – проговорила Ринхвивар, распуская розы по всему телу. Одна расцвела прямо у нее на пятке, маленькая, плотная, очень красная – как будто сердитая. Гион тотчас куснул ее, и Ринхвивар недовольно дернула ногой.
   – Мое дитя! – сказал Гион. – Оно ведь теперь повсюду, не так ли?
   – Только для тебя и для меня, – предупредила эльфийка. – Больше никто о нем даже не догадывается, Особенно – твой брат.
   Гион удивился:
   – При чем тут мой брат?
   – Мэлгвин – король, – сказала Ринхвивар. – И у него нет наследника. А у тебя скоро будет.
   – Боюсь, наследовать ему нечего, – вздохнул Гион. Я ведь... никто.
   Тут он вспомнил, как подруга спрашивала его: «Кто ты?»
   «Действительно, – подумал Гион, – кто же я?» Ответа на этот вопрос пока не находилось. Младший брат короля – это почти никто. У Гиона не было даже собственных владений. Ничто в Королевстве еще не было устроено как следует.
   – Я должен просить твоей руки, – сказал вдруг Гион.
   Это сделалось ему очевидно – как будто кто-то пришел и сказал ему об этом.
   И тут он наконец встретился с Ринхвивар глазами. Она смотрела на него грустно.
   – Видишь камни? – Она показала рукой на несколько диких валунов, которые выглядывали из травы, похожие на лягушачьи глаза. – Иди так, как они показывают... – Она помолчала немного, как будто ей было не по себе.
   Гион обнял ее, прижал к себе, как будто она нуждалась в утешении.
   – Что с тобой, Ринхвивар? О чем ты хочешь сказать, но никак не можешь?
   Она потерлась головой о его голое плечо, и он ощутил мягкое, шелковистое прикосновение ее волос и смешного, нечеловеческого уха.
   – Я не знаю, Гион, как ты пройдешь к нам, – призналась она наконец. – Я прихожу сюда совсем по-другому. Я просто появляюсь здесь, если возникает охота. Я вижу тебя издалека, слышу твой голос, я могу ходить за тобой, повторяя каждый твой шаг – и все-таки оставаясь в своем мире. Ты даже не замечаешь, как я передразниваю тебя…
   – Ну, спасибо. – Гион обиделся. – Стало быть, где-то там, за хрустальной невидимой гранью, кривляются обезьянки, а я этого не вижу...
   Теперь надулась Ринхвивар.
   – Кого ты называешь обезьянками?
   Он удовлетворенно хмыкнул и снова притиснул ее к себе.
   – Известно, кого...
   Ринхвивар снова стала серьезной.
   – Человек проходит этот путь совсем по-другому. Ему мешает смертность. Ему мешает власть времени.
   – Я знаю, как обмануть время, – сказал Гион. – Нужно пустить по реке кораблик. Понимаешь? Река – это и есть время, текущее в пространстве, через всю землю, через весь мир. Человек всегда может вернуться к истоку и найти свой бумажный кораблик.
   – Если ты сумеешь, – медленно проговорила Ринхвивар, – то мы встретимся.
   – Разве ты покинешь меня навсегда? Прямо сейчас? – Гион не выглядел даже огорченным – так он удивился. – Так принято?
   Она замотала головой.
   – Нет, нет! Но если ты хочешь... если ты на самом деле хочешь просить моей руки, ты должен сделать это в доме моих родителей. Следуй за камнями. Ничего не бойся.
   – Чего мне бояться, ведь ты, как оказалось, следишь за каждым моим шагом! – заметил Гион, злопамятный.
   – Нет, – сказала Ринхвивар. – Там, где ты окажешься по дороге к моим родителям, ты будешь один. Я никогда не видела этого мира и даже не знаю, как он выглядит.
 
   – Куда ты отправляешься? – спросил старший брат младшего.
   Гион видел: Мэлгвин спрашивает лишь потому, что сделал над собой усилие, припомнил какой-то разговор – что-то вроде «вам необходимо больше внимания уделять своему брату, ваше величество, поскольку принц Гион уже не ребенок», – и теперь вот «уделяет внимание».
   Тем не менее Гион любил своего брата, почитал в нем короля и владыку и потому ответил очень почтительно:
   – На охоту, государь.
   – Охота? – Мэлгвин чуть приподнял брови. – Вы подолгу пропадаете на охоте, братец, но что-то до сих пор наши кладовые не ломятся от набитой вами дичи!
   А Гион и сам не знал прежде, что от частых встреч с эльфийской девой у него обострился слух, и теперь он различал в голосе короля сразу несколько чужих голосов. И сейчас его устами говорил еще один советник, куда более подозрительный, нежели сам Мэлгвин. Только Гион, редко бывавший при дворе, не знал – какой именно.
   Гион улыбнулся простодушно и ответил королю – а вместе с ним и подозрительному советнику – так:
   – Это оттого, брат, что я не столько убиваю дичь, сколько просто брожу по лесу, а все, что добуду, там же и съем.
   – Говорят, у вас там и охотничий домик завелся, – добавил король.
   Гион кивнул в знак подтверждения.
   – Нынче у нас переговоры с баронами Коммарши, – сказал Мэлгвин, отводя взгляд в сторону, – и я желал бы видеть вас на этой встрече.
   – Почему? – удивился Гион.
   – Потому, что с годами, возможно, Коммарши станет... вашим владением. У вас, моего ближайшего родственника, моего... наследника... у вас должно быть собственное баронство.
   Голос Мэлгвина сорвался, потому что король говорил неправду, и сердце у Гиона сжалось: слишком долго отсутствовал он, слишком глубоко ушел в свое счастье – и старший брат заблудился без младшего, оказался среди неверных дорог, по которым ходят ложь и пустота.
   А король все говорил и говорил мертвым голосом:
   – Я предполагаю изменить многие союзы, соединить несколько мелких владений в гораздо меньшее количество крупных, частично предложить моим военачальникам вступить в брачные союзы с дочерьми местных баронов, частично попросту сместить прежних владельцев и предложить им взамен должности при дворе.
   Гион сказал «хорошо» и ушел. Он не явился на важную встречу, и Мэлгвин только раз поинтересовался – где его высочество принц, да и то весьма вялым тоном, а потом и вовсе забыл о его существовании.
   А Гион вошел в лес, и сразу же обступили его пение птиц и запах листвы и хвои. Очень далеко, в ложбине, еле слышно напевал ручей. Оттуда, из низины, тянуло папоротниками, и зудели завязшим в белых кудрях комарьем цветки-зонтики, кокетничающие тем, что они, дескать, ядовитые.
   Все забылось здесь, все осталось далеко позади и в прошлом – и неживой голос старшего брата, и какие-то странные люди, окружающие его при дворе, и полководцы, обязанные жениться на баронских дочерях, и незнакомая мебель в незнакомых комнатах... Гион шел себе и шел, и тропинка привела его к первому из знакомых, давным-давно примеченных камней.
   Кто положил здесь, в лесу, эти камни? Был ли лабиринт рукотворным, или же земля сама собою вытолкнула из своей плоти несколько валунов? И чем были эти валуны – знаками болезни, вроде нарывов, или просто родимыми пятнами? Но Гион знал от своей подруги, что они существовали во всех трех мирах: и в человечьем лесу, и в лесу эльфийском, и еще – в том странном мире, где никогда не бывают эльфы и куда ему, Гиону, предстоит погрузиться на своем новом пути к Ринхвивар.
   Он прошел мимо первого камня и зацепил взглядом второй. Следовало ступить между ними, и Гион беспечно сделал этот шаг. Третий камень показался справа, четвертый слева. Он шел верно. Теперь его глаза без труда различали выгнутые спинки камней, притаившихся под опавшими листьями, точно маленькие, опасные зверьки.
   Он стал думать о Ринхвивар. По правде сказать, в последние месяцы он больше ни о ком и не думал. Ничто не шло ему на ум так охотно, как тонкие руки его подруги, как ее темные теплые губы, ее раскосые глаза и остренькая грудь, которая иногда колола его, когда они обнимались.
   Неожиданно, когда он вздохнул, представляя себе, как она улыбается – быстренько, точно украла что-то забавное, да только еще не придумала, как признаться, – Гион понял, что по-настоящему, полной грудью вздохнуть не получается. Ему стало душно.
   Он остановился, огляделся по сторонам внимательнее. Ничего особенного не увидел: просто лес, чуть более темный, чем прежде. Некоторые стволы как будто расплывались, и Гиону вдруг почудилось, что он стал хуже видеть. Однако прищурившись, он рассмотрел другое: медные стволы были окутаны легким облачком тумана.
   Тяжелый туманный дух висел и в воздухе. Должно быть, поэтому и дышать приходилось с трудом. Гион улыбнулся, качнул головой и побыстрее пошел дальше.
   Туман делался все гуще, камни по обеим сторонам тропинки попадались все чаще, и теперь они больше не таились. Напротив – они выглядели так, словно оставались последней и самой надежной преградой между одиноким в лесу человеком и тем странным, неприятным, что скрывалось в густом, сером тумане.
   Однако Гион не чувствовал никакого доверия к этим камням, как бы они ни рядились в одежды его друзей. И они как будто поняли это и явили злобные рожи: нездоровые лишайники, похожие на рваные и пыльные кружева, обметывали их разверстые «пасти», провалы «глаз» сочились мутной водицей, в которой погибали улитки.
   Подняв голову, Гион понял, что не видит там, наверху, небесного свода. Туман окружал его и насильно гнул к земле; но и земли под ногами больше не было. Вокруг оказалась сплошная серость, клубящаяся, страшно занятая непрерывным движением – и при этом неживая. Ничего не было в этом мире, ни солнца, ни любви, ни доброго пива, ни кабанов, сердито добывающих себе пропитание подо мхом, ни занятых важными делами птиц. Этот серый мир выглядел так, точно никому не был нужен, и даже тот, кому он принадлежал, какой-нибудь захолустный павший эльф с отрезанными ушами, не наведывался в свое владение, считая его недостаточно хорошим для своей персоны.