Ленский Владимир. Прозрачный старик и слепая девушка

   Эгрей был другим: ловким, осторожным. Жилистые длинные руки уверенно держали рапиру. Передвигался он плавно, отражал удары соперника крайне осторожно, а атаковал редко и всегда почти наверняка. У его нынешнего противника, весьма посредственного фехтовальщика из числа студентов первого курса, не было ни единого шанса победить.
   Эмери выпало сражаться в паре с поэтом Пиндаром. Последний шедевр Пиндара, вызвавший вчера такие ожесточенные споры, оставил Эмери вполне равнодушным: в этом стихотворении отсутствовала музыка, а такого Эмери в творчестве не прощал. Любое, самое беспомощное стихотворение, если оно написано с искренним чувством, обладает мелодией. Фальшивой, смешной, неловкой – но звучащей. Надуманные вирши глухи, как удар палкой по гнилой соломе.
   А Пиндар как нарочно спросил:
   – Вчера, когда меня громили, ты промолчал – так скажи хоть сейчас, когда мы наедине: тебе-то понравилось?
   – Что? – осведомился Эмери. – Что понравилось?
   – Ну, стихи...
   – Не хочу тебя огорчать, – ответил Эмери, салютуя сопернику перед началом поединка. – По-моему, полная дрянь.
   Пиндар выглядел ошеломленным.
   – Я думал, ты разбираешься в искусстве.
   – Вот именно, разбираюсь, – заверил Эмери.
   И с удивлением увидел, как у поэта задрожали губы.
   – Вы все... одинаковы! – прошептал Пиндар, отступая от Эмери на шаг, как будто неожиданно увидел перед собой ядовитую змею. – Вам всем подавай только жрать да пить! Лязг посуды в буфетной – вот единственная музыка, способная тронуть ваши сердца!
   Эмери вдруг представил себе, как звенит посуда в буфетной. Сколько разнообразных, звонких, певучих голосов, на миг сливающихся в согласном хоре и тотчас разбегающихся тысячами отдельных ручьев...
   – Посуда – это целая симфония, – проговорил Эмери вполне доброжелательным тоном.
   Он имел в виду именно то, что сказал, но Пиндар швырнул рапиру ему под ноги, повернулся и побежал прочь. В ответ на оклик он лишь показал кулак, но не остановился и даже не обернулся.
   Эмери опустил рапиру и задумчиво поглядел ему вслед. Затем перевел взгляд на ряды зрителей.
   – Кто-нибудь заменит Пиндара? – крикнул он. – Выручайте, братцы, нужен противник!
   Несколько студентов засмеялись, и тут Элизахар, чуть сжав пальцы Фейнне, отпустил руку госпожи и встал.
   – Я попробую, если позволите, – сказал он.
   Эмери удивленно поднял брови. Он знал, что удивляться не следует, что нужно принимать все происходящее как должное, с невозмутимым видом, – и ждать, как отреагируют другие. Но – не получилось. Вот уже второй раз Элизахар позволяет себе выйти из тени, где ему полагается находиться, и действовать самостоятельно, от своего имени.
   Спор об искусстве в кабачке – в конце концов, это еще куда ни шло. Вечер, занятия окончены, все расслабились и отдыхают за кружкой пива... Но высунуться во время урока? Чего он добивается?
   Фейнне тоже встала.
   – Прошу вас, – обратилась она к Эмери, безошибочно обратив в его сторону прекрасное незрячее лицо.
   Против такого Эмери не устоял. Он отсалютовал Элизахару и приготовился.
   Элизахар поднял рапиру, брошенную Пиндаром, быстро осмотрел ее, отсалютовал сопернику и проверил несколько приемов. Эмери ответил безупречно. Они остановились, чтобы сделать паузу и присмотреться друг к другу более внимательно.
   – Вы неплохо тренированы, – одобрительно заметил Элизахар.
   – Знаю. Но таланта мне не хватает. Дерусь без огонька, – отозвался Эмери.
   Элизахар смотрел на него пристально.
   – Не согласен, – ответил он. – Таланта у вас предостаточно. Вы чувствуете ритм.
   – Послушайте, – не выдержал Эмери, – кто вы такой? Почему лезете во все? Задаете вопросы, выносите суждения?
   – А почему бы и нет? – возразил Элизахар. – Что же, по-вашему, у простого солдата не может быть собственного мнения? Мы ведь не в армии!
   – Ну да, – вяло согласился Эмери. – Мы в Академии. Здесь у всех есть собственное мнение по любому поводу. И всякий норовит сделать его достоянием общественности. Здесь все мыслители, кроме... – Он запнулся.
   – Кроме?.. – подтолкнул его Элизахар.
   – Ну, кроме стряпухи, садовника и привратника, – нехотя завершил фразу Эмери.
   Ему вдруг стало неловко, но, подняв взгляд на Элизахара, юноша увидел, что тот улыбается.
   – Ладно, убедили, – сказал телохранитель. – Отныне буду нем как рыба.
   – Нет, я не то хотел сказать... – Эмери вздохнул. – Давайте продолжим. Покажите, чему вас научили в армии.
   Элизахар откровенно расхохотался:
   – Нет уж! Здесь такое не пройдет!
   – Почему?
   – Будем сражаться по правилам, ладно? Изящно. Финтики, вольтики. Чтобы приятно было посмотреть со стороны. А то ведь в армии совершенно не так. Все просто норовят друг друга зарезать. Грубо и неэстетично. – Он чуть понизил голос: – Если хотите, дружище, я покажу вам это... потом, после занятий. И так, чтобы никто не видел. А то ваш ректор заподозрит во мне бывшего наемного убийцу и выгонит с позором.
   – Но ведь вы не...
   – Не наемный убийца, – заключил Элизахар. – Нет.
   Он оказался на удивление хорошим партнером. Внимательным, доброжелательным. Ни одна ошибка Эмери не осталась незамеченной и неисправленной. Несколько раз Элизахар опускал рапиру и предлагал начать сначала. К концу занятия Эмери крепко пожал ему руку.
   – У вас появился друг, – сказал он. И добавил, не удержавшись: – Даже двое.
   – А кто второй? – спросил Элизахар.
   – Много будете знать, скоро состаритесь, – объявил юноша и поскорее ушел, оставив Элизахара улыбаться.
   – Какой он? – спросила Фейнне, когда телохранитель вернулся к ней на скамейку для зрителей.
   Девушка чуть расширила ноздри: от Элизахара резко пахло потом. Заметив это, он быстро отодвинулся.
   – Эмери? Мне показалось – очень неплохой.
   – А как он сражается? – продолжала спрашивать девушка.
   – Старательно.
   Он залез в холщовую сумку, наподобие тех, которые приспосабливают под свои нужды попрошайки, только чистую и новую, и вытащил связанные в книжку восковые таблички, на которых записывал расписание занятий.
   – Сейчас – перерыв, а через пару часов будет теоретический курс оптики.
   Фейнне потянулась.
   – Мне нравится оптика. Хотя вряд ли я сама смогу летать.
   – Я бы не был в этом так уверен, – отозвался Элизахар. Он обтер лицо рукавом и вздохнул.
   – Слепые не летают, – повторила Фейнне. – Чтобы летать, нужно видеть лучи.
   – Или чувствовать их. Если бы вы захотели, я мог бы научить вас и фехтованию. Противника совершенно не обязательно воспринимать зрением.
   – Вы позволите? – прозвучал голос Эмери.
   Элизахар повернулся к нему и чуть шевельнул бровью, указывая на Фейнне.
   – Меня зовут Эмери, – добавил молодой человек.
   – Давайте пройдемся по саду, – предложила Фейнне. Она встала, взяла Элизахара за руку и добавила: – Может быть, ты и прав. Например, красоту этого сада я ощущаю, хоть и не могу ее видеть.
   – Красота вещественна, – сказал Эмери. – Она длится и за пределами зрительного восприятия. Точно так же, как глухой может воспринимать музыку, если только он остаточно чуток к вибрациям воздуха.
   Фейнне наморщила нос.
   – Вы были вчера в кабачке? – обратилась она к Эмери.
   Сад обступал их теперь со всех сторон. Эмери закрыл глаза, пытаясь представить себе, каким предстает буйная роскошь этого сада слепой девушке, и разнообразие пряных запахов на миг оглушило его.
   – Госпожа Фейнне спросила вас, были ли вы вчера в кабачке, – тихонько напомнил Элизахар.
   Эмери открыл глаза.
   – Простите, я... замечтался. Да, был, конечно.
   – И видели этого... исчезающего человека? – продолжала допытываться девушка. – Прозрачного?
   – Видел...
   Фейнне остановилась, подставила лицо взгляду Эмери.
   – Элизахар встречает его уже второй раз, – сказала она. – Вот что странно. Только никому не рассказывайте, а то будут смеяться.
   – Почему? – удивился Эмери. – Прозрачный человек – это таинственно и интересно. Весьма романтично. Здесь все приходят в неописуемый восторг от подобных вещей.
   – Да, но не в тех случаях, когда волшебные призраки являются телохранителям, – вмешался Элизахар.
   – Возможно, это имеет какое-то отношение к вашей работе, – сказал ему Эмери.
   – Вот и вы насмешничаете, – заметил Элизахар.
   Эмери хотел было возразить, но прикусил губу, вовремя сообразив, что Элизахар, кажется, прав.
   – Ну, может быть, и насмешничаю, – сознался Эмери. – Но самую малость. И без всякой злобы.
   Элизахар хмыкнул. Эмери вдруг подумал, что телохранитель – человек довольно смешливый.
   – Ладно, смейтесь, – сдался Элизахар. – Если вы действительно друг, то... потешайтесь себе на здоровье.
   – Вы расскажете, как видели призрак впервые? – спросил Эмери.
   Фейнне остановилась, пробегая невесомыми пальцами по тяжелому цветку, качавшемуся на самом кончике длинной ветки.
   – Какого он цвета? – спросила она.
   – Светло-лилового, – ответил Эмери.
   – На что это похоже?
   Эмери задумался.
   Фейнне коснулась плечом его плеча.
   – Я не вижу от рождения. Не смущайтесь, выдумывайте самые невероятные объяснения и описания. Чем более они странные, тем они понятнее.
   – Светло-лиловый похож на музыку флейты, – сказал Эмери. – Отдаленной флейты. Даже не пастушеской, а армейской, под которую маршируют. Но только чтобы она непременно чуть-чуть фальшивила. Знаете, такое неопределенное, слегка размазанное звучание.
   – А красный? – тут же спросила Фейнне.
   – Горящая на солнце медная труба, – ответил Эмери. – Громкий, чистый, полнокровный звук.
   Фейнне вздохнула.
   – Здесь ведь бывают концерты? – спросила она.
   – Случаются... Только играют плохо.
   – А вы?
   – Я вообще не играю, – сказал Эмери. – Только слушаю.
   Эмери действительно никогда не прикасался к клавикордам при посторонних. В противном случае могла бы возникнуть неловкая ситуация – ведь Ренье играть не умел.
   – А мне кажется, вы музыкант, – сказала Фейнне. – Нарочно врете, чтобы вас не просили выступить. Наверное, и на концерты ходите редко.
   – Почти никогда, – согласился Эмери. И перевел разговор на тему, которая интересовала его куда больше: – Так что с этим прозрачным человеком?
   – Расскажи ему, Элизахар, – попросила Фейнне.
   Телохранитель остановился возле высокого, стройного дерева, положил ладони на теплую кору – точно в трудную минуту искал поддержки у доброго друга.
   Мгновение он колебался, а затем решился и начал:
   – Это произошло, когда мы направлялись в Академию, приблизительно на полпути. Прямо на дороге. Лошади неожиданно начали беситься, ржать, отворачивать с дороги, как будто что-то их пугало. Но там ничего не было. Пусто. Я несколько раз подъезжал к тому месту, чтобы убедиться.
   – А ваша лошадь тоже боялась?
   – Моя – тоже... Даже пыталась меня укусить. – Элизахар кивнул. – Да и мне было не по себе, признаться.
   – А госпожа Фейнне – она что-нибудь чувствовала?
   Девушка быстро ответила:
   – Конечно, я должна была ощутить нечто. Но... ничего. Глупо, правда?
   Эмери пожал плечами.
   – Термин «глупо» в данном контексте звучит некорректно, – объявил он, и все трое рассмеялись.
   Элизахар глянул на Эмери с благодарностью за эту передышку в рассказе. Было очевидно, что вспоминать происшествие ему не просто неприятно – трудно, как идти, продираясь сквозь густые заросли.
   – Чтобы быть кратким, – сказал Элизахар, собравшись с духом, – на дороге ничего не оказалось, но лошади пугались. Затем из леса вышел тот человек. Он несколько раз пытался ухватиться за гриву моей лошади, но пальцы его соскальзывали и падали. Раз за разом. Как гребень. Лошадь чуть с ума не сошла. Не знаю, как она меня не сбросила. Наконец он перестал это делать, посмотрел на меня и сказал: «Береги госпожу». А потом пропал. Как не было.
   – И никто больше этого старика не видел! – добавила Фейнне.
   – «Береги госпожу»? – удивился Эмери. – И это все, что он сказал?
   – Да.
   – Можно подумать, без напоминаний вы ее не бережете! – сказал Эмери.
   – Меня для того и наняли, – подтвердил он. – Так что призрак вынырнул с того света лишь для того, чтобы повторить фразу из моего контракта. Ну не странно ли?
   – Может быть, он – бывший сутяга? – предположила Фейнне. – Жил-был в былые времена некий судья, помешанный на справедливости. А затем он умер. Но душа его не ведает покоя. Она бродит по свету и напоминает людям о том, что они обязаны выполнять свои обязательства.
   – Мне-то он мог бы этого и не напоминать, – заметил Элизахар.
   Фейнне смутилась.
   – Прости, – быстро проговорила она и пошарила в воздухе рукой. – Где ты?
   – Здесь. – Он тотчас подошел и коснулся ее локтя.
   – Не обижайся, пожалуйста. Сама не знаю, зачем я это сказала.
   – Мы были испуганы, – объяснил Элизахар. – Все, даже я. Может быть, я – в особенности. Такие, как я, побаиваются сверхъестественных вещей. – Он вдруг усмехнулся. – У меня в детстве был приятель, как нарочно, горбатый, с ручками-ножками как палочки... Этот ничего не боялся. Мог переночевать на могиле самоубийцы, отправиться в подвал заброшенного дома или вызвать в полночь какого-нибудь духа...
   – А где он теперь? – спросил Эмери.
   – Понятия не имею. Но этот парнишка был единственным, кто умел меня по-настоящему напугать. Да вот теперь еще прозрачный старик. Что он ко мне привязался? Может, я скоро умру?
   – Глупости, – отрезала Фейнне.
   – Я тоже не думаю, чтобы вам грозила скорая смерть, – согласился с нею Эмери. – Нет, он ясно дал понять, для чего приходит именно к вам. Следует беречь госпожу.
   Элизахар осторожно – чтобы Фейнне не уловила движения – показал ему кулак, и Эмери сообразил: он пугает девушку. И потому снова сменил тему разговора:
   – А знаете, в Академии тоже есть свой безумец. Своего рода прозрачный старик. Только он, кажется, никуда не исчезал. Впрочем, от него можно ожидать чего угодно.
   – Правда? – заинтересовалась Фейнне.
   Эмери заметил, что вся эта история с призраком куда больше устрашает самого Элизахара, нежели девушку. «Должно быть, у нее маленький жизненный опыт, – подумал Эмери. – В этом все дело».
   Фейнне показалась ему в этот миг видением чистейшей красоты, без единого пятнышка, без малейшего изъяна. Она стояла в цветущем саду, беспечно подставляя лицо солнечным лучам, и улыбалась своим мыслям, простым и ясным.
   – Расскажите об этом безумце, Эмери, – попросила Фейнне.
   – До сих пор никто из наших его не видел, – таинственно начал Эмери, чуть понизив голос. – Имя его, нацарапанное на стене одного из зданий Академии, показывают только посвященным. Впрочем, могу вам назвать его: Хессицион. По слухам, если произнести это имя трижды, Хессицион явится собственной персоной.
   – Вы назвали его уже дважды, – сказала Фейнне. – Будьте осторожны!
   – Попробую. Итак, он изучал оптику и добился в своей области выдающихся успехов. Интересно?
   – Ужасно! – сказала Фейнне.
   Элизахар морщил губы, стараясь не засмеяться.
   – Что? – повернулся к нему Эмери. – Вы, конечно, в это не верите?
   – В то, что некий профессор Академии добился успехов в своей области? Охотно верю, – сказал Элизахар.
   – В то, что он... Ну ладно, все по порядку.
   – Я слыхивал историю о Черном Сержанте, который приходит по ночам в казарму и душит новобранцев, – добавил Элизахар.
   Фейнне рассмеялась и сомкнула пальцы на его запястье.
   – Довольно! Не нужно смущать Эмери. В его истории все наверняка повернется иначе.
   – Именно, – подтвердил Эмери. – Никого душить не будут. Наш профессор исследовал оптические свойства лучей, которые позволяют высвобождать естественные способности жителей Королевства к левитации. Однако затем он обнаружил, что этим дело не ограничивается: существуют якобы еще какие-то смешения спектров... Дальше начинается область предположений и догадок, потому что он свихнулся.
   – Очень жаль, – вздохнула Фейнне.
   – Из Академии его не выгнали, поскольку он был выдающимся ученым, и правящей королеве сильно не понравилось бы такое отношение к великому человеку.
   – Королева удивительно добра и милостива, – сказал Элизахар.
   Эмери чуть надул губы: ему не нравились такие откровенные выражения верноподданнических чувств. Сам он определял это для себя так: умереть за ее величество – пожалуйста, в любой момент; но кричать при этом «да здравствует Корона!» – никогда!
   – Продолжайте, – попросила Фейнне. – Что же вы остановились?
   – Получив на веки вечные приют в Академических садах, наш сумасшедший старичок зарылся где-то в здешних чащобах и продолжил заниматься своими таинственными исследованиями. Руководство Академии предположило, что он будет работать в любой обстановке, даже если его выдворить из сада и поселить где-нибудь в подвалах на блошином рынке Коммарши. Поэтому, сочли наши административные умы, лучше уж держать безумца под присмотром. Таким образом, Хессицион остался в Академии, хотя от преподавания его отстранили. Впрочем, вероятнее всего, последнего обстоятельства он даже не заметил.
   – Берегитесь! – сказала Фейнне, грозя Эмери пальцем. – Вы назвали запретное имя в третий раз!
   – Лично я в подобные глупости не верю, – объявил Эмери. – Возможно, здесь действительно обитает выживший из ума старичок, оставленный на казенных харчах за заслуги перед наукой и Академией. Доживает последние дни. Но вряд ли он выпрыгивает, как шутик из коробки, если назвать его имя трижды. Я просто хотел вас развеселить...
   На дорожке сада послышались шаги, сопровождаемые старческим бормотанием.
   Трое собеседников невольно встали поближе друг к другу. Элизахар побледнел. Эмери наблюдал за ним с легкой усмешкой превосходства: молодой дворянин никогда не позволит каким-то там жалким призракам нагнать на себя страху!
   На дорожке показался дряхлый старикашка. Он тряс головой и что-то говорил сам себе. На нем был длинный балахон, очень засаленный и в прорехах: такие (только поновее и почище) обычно носят с поясом прислужники на кухне или в кладовых. У старикашки была розовая лысина – удивительно чистенькая, особенно при сопоставлении с состоянием его одежды, – и тонкие седенькие волоски, свисающие прядочками с висков.
   Он прошел еще несколько шагов, остановился возле студентов и задумался, как бы припоминая – что это за существа вторглись в его сновидения и каким образом от подобных существ надлежит избавляться.
   – Здравствуйте, – очень вежливо проговорил Эмери.
   – А? – Старичок уставился на него слезящимися глазами. – Это слово обозначает нечто?
   – Да, – сказал Эмери. – Оно обозначает доброе пожелание.
   – А! Доброе! – Старичок удовлетворенно пожевал губами. – Ну, хорошо, хорошо... очень хорошо…
   И побрел дальше. Скоро листья сомкнулись за его спиной, полностью поглотив старичка.
   – Что скажете? – прошептал Элизахар. – Это был он?
   – Должно быть, так, – согласился Эмери.
   – Какой он? Опишите! – потребовала Фейнне. – Скорее!
   Элизахар наклонился к ее уху и начал быстро перечислять: маленький, щупленький, дряхлый...
   – Похож на паутинку, – сказал Эмери.
   – И такой же липкий?
   – Нет, на мертвую паутинку... Пыльную...
   Фейнне кивнула.
   – Ладно, продолжайте рассказывать, – велела она Эмери. – А кто написал его имя на стене?
   – По слухам, он сам, – ответил Эмери. – Чтобы не забыть.
   Издалека донесся звон колокола.
   – Начало лекции, – сказал Эмери. – А я даже не переоделся!
   – Ох, это все из-за меня! – спохватилась Фейнне. – Я задержала вас разговорами...
   – Ничего, Элизахар даст мне списать, – заявил Эмери. – Правда, дружище?
   – Не сомневайтесь, – отозвался Элизахар.
   – В таком случае, нам следует быть особенно внимательными, – решила Фейнне и быстро зашагала по дорожке к той поляне, где обычно проходили теоретические занятия Алебранда, а Эмери почти бегом направился домой.
 
   Ренье встретил старшего брата широченным зевком.
   – Нафехтовался? – спросил он.
   – Кажется, братец, я совершил ужасную ошибку! – сказал Эмери почти в отчаянии, бросаясь на свою кровать.
   Ренье сел.
   – Ошибку? Ты? – От удивления он проснулся.
   – Да, я, – раздраженно ответил Эмери. – Что я, не человек, по-твоему? Если я старший, то и ошибаться не могу?
   – Можешь, конечно, – пробормотал Ренье не слишком убежденно. – А что ты натворил?
   – Подружился с новенькими.
   Ренье сразу стал серьезен.
   – Вознамерился отбить у меня девушку?
   – Она ведь еще не твоя, Ренье, – напомнил Эмери. – И если хочешь знать мое мнение, она не достанется ни тебе, ни мне.
   – А кому?
   – Не знаю. Такие девушки обычно сразу замечают человека, предназначенного им судьбой. А все остальные мужчины для них вообще как бы не существуют.
   – Ну да, конечно, – без всякой убежденности согласился Ренье.
   – И Фейнне такого человека пока не встретила.
   – Ага.
   – Я говорю серьезно! Она и этот парень, который ходит за ней, как сторожевой пес, – оба слишком проницательны. Особенно – он. Мы не сможем дурачить их достаточно долго.
   – Думаешь, они догадаются?
   – Не исключено.
   – Как же вышло, что ты свел с ними дружбу?
   – Дружбой это, конечно, называть еще рано... Все случилось из-за дурака Пиндара! Чем ты его вчера так допек?
   – Да его все допекали, не я один, – оправдывался Ренье.
   – Пиндар отказался фехтовать со мной, и я остался без пары, а Элизахар предложил свои услуги. Кстати, он кое-что мне потом рассказал.
   – Про что?
   – Про того прозрачного человека, которого вы вчера видели в «Колодце». Говоришь, при виде этого типа Элизахар перепугался до смерти?
   – Чуть не бросился бежать. И удрал бы, да только у него ноги подкашивались, – подтвердил Ренье. – Я был совсем рядом и хорошо видел. Он даже позеленел от ужаса.
   – В первый раз прозрачный человек настиг Элизахара на дороге сюда, в Академию.
   – Почему именно его? – удивился Ренье. – Слушай, брат, кто он такой, этот Элизахар? Слишком уж много мы о нем говорим и думаем! Обычный солдафон. Охраняет молодую даму, которая впервые уехала далеко от дома. Ничего особенного...
   – Может быть, в нем самом и нет ничего особенного, – согласился Эмери. – Вероятно, все дело в девушке. Но факт остается фактом: призрак разговаривал не с девушкой, а с ее телохранителем. Велел беречь госпожу.
   – Ну вот, видишь! – с торжеством провозгласил Ренье. – Я же говорил, Фейнне – необычная.
   – Это я говорил, – напомнил Эмери.
   – Ладно, мы оба это говорили, – сдался Ренье. – Что теперь делать? У Фейнне слишком хороший слух, чтобы не понять, что нас двое.
   – Будем избегать слишком близкого общения с нею, – решил Эмери.
   Услыхав такое, Ренье даже подпрыгнул.
   – Ничего себе! Лучше бы ты принес мне веревку и мыло, чем подобный совет!
   – Другого выхода нет, – вздохнул Эмери.
   Они переглянулись. Затем Ренье отвернулся и, глядя в потолок, заявил:
   – В любом случае, завтра у нас танцы, и я буду заниматься в паре с нею!

Глава седьмая
ПИНДАР ОБРЕТАЕТ ДРУГА

   Пиндар явился в «Колодец» раньше обычного, почти сразу после окончания второй лекции, и застал там Софену. Девушка сидела одна за длинным столом, тянула из стакана густое пиво и смотрела прямо перед собой мутными, чуть удивленными глазами, словно сама не понимала, как здесь очутилась и чем занимается. Хозяин время от времени поглядывал на нее из-за стойки: он привык заботиться о посетителях и следить за состоянием их духа.
   Завидев Пиндара, Софена подняла голову.
   – А что ты здесь делаешь в такую рань? – поинтересовалась она.
   – Возможно, у меня есть причины, – ответил он уклончиво.
   На самом деле никаких особенных причин не имелось: Пиндару хотелось побыть на «поле боя», где вчера он потерпел поражение, заново пережить неприятные ощущения и попытаться трансформировать их в поэтические. Это был его способ бороться с жизненными невзгодами.
   – А, – сказала Софена, снова опуская голову.
   Пиндар уселся напротив и наклонился к ней через стол.
   – Хочешь, поговорим? – предложил он.
   – С чего ты взял, что я захочу с тобой разговаривать? – фыркнула она.
   – Возможно, захочешь, – повторил он настойчиво. И тотчас сдался: – Ладно, это я хочу поговорить. Согласна?
   – На что?
   – Поговорить.
   Она невесело рассмеялась.
   – О поэзии?
   – Да. И о новенькой девушке.
   – Все только и судачат, что о новенькой девушке! – взвилась Софена, разом потеряв терпение. – Что, других тем для разговора найти нельзя?
   – Погоди, скоро она всем надоест. Когда в Академии впервые появились девушки, все тоже только эту новость и обсуждали...
   – Ну да, – перебила Софена, – а потом всем надоело. Я всегда всем надоедаю. Всегда.
   – Ты о чем? – Пиндар растерялся. Он не ожидал, что Софена вдруг проявит такую откровенность. Да еще с ним. До сих пор они практически не общались один на один.
   – Да о том! – Она отвернулась, досадуя на себя.