Ленский Владимир. Прозрачный старик и слепая девушка

   – Этому кому-нибудь сперва придется проделать долгий путь. И ты всегда можешь сказать, что пришел в библиотеку недавно.
   – Мы рискуем, Ренье, – сказал Эмери. – Пока наши друзья-студенты были заняты исключительно собой, все обстояло нормально, но сейчас кое-что изменилось!
   – Например?
   – Например, Фейнне целые дни проводит с Эгреем, а Элизахар остался без дела и бесится.
   – Какое отношение это имеет к нам?
   – Самое непосредственное. Взбешенные телохранители, как правило, приобретают нечеловеческую наблюдательность. Все им кажется подозрительным, все наводит их на мысли. И эти мысли зачастую оказываются совершенно правильными... Лично меня бы это остановило. Лично я принял бы единственно возможное решение и остался дома, позволив бедному хроменькому старшему братцу посидеть в библиотеке за книжками.
   – Ох! – в сердцах воскликнул Ренье. – Бедный хроменький братец! Хочешь, я принесу тебе книжки домой? Отпусти погулять...
   – Ладно. – Эмери засмеялся. – Все равно ведь сбежишь. Скажи, по крайней мере, где ты намерен шляться.
   – В районе Старого рынка, разумеется, – сказал Ренье. – Там видели бесподобного гробовщика. Хочу с ним поторговаться...
   – Кто видел? – поинтересовался Эмери.
   Ренье замялся.
   – У меня свои источники информации. Они просили не разглашать.
   Эмери положил руку на плечо брата.
   – Я твой самый близкий друг, – тихо проговорил он. – Я – это почти ты. Мне-то ты можешь сказать?
   Ренье замотал головой и зажмурился.
   – Мне очень трудно отказать тебе, Эмери. Почти невозможно. Но... все равно не скажу!
   – Какая-нибудь девица, – сказал Эмери и тряхнул Ренье за плечо. – Да? Какая-нибудь горничная? Она вытряхивала ковер на балконе, а ты любовался ею, стоя на противоположном краю тротуара?
   – Не совсем, – сказал Ренье и открыл глаза.
   – Уронила тебе на голову цветочный горшок?
   – Ну...
   – Неужели облила помоями?
   – Я вызову вас на дуэль за подобные предположения! – возмутился Ренье. – Что вы себе позволяете, господин мой?
   – Э... У меня иссякла фантазия, – сдался Эмери.
   – Вот и хорошо, – сказал Ренье безжалостно. – Расстанемся по-хорошему. Ты – в библиотеку, я – к своей девице и гробовщику.
   С этими словами младший брат взял плащ, кошелек, нацепил боевую шпагу, которую имел право носить при любых обстоятельствах – в силу высокого происхождения, – и выбрался из дома. Старший помедлил еще некоторое время, после чего захромал в противоположной направлении. Нога у Эмери все еще болела.
 
   Ренье любил район Старого рынка. Здесь все выглядело закопченным и таинственным. Дряхлые дома клонились друг к другу круглыми окошками верхних этажей, желая сообщить соседу какую-нибудь маленькую, пикантную сплетню. У некоторых зданий был откровенно удивленный вид: это те, что имели круглые окна не наверху, а посреди фасада. «О!» – не уставал изумляться этот застекленный «рот».
   Ренье мог часами разглядывать их физиономии, всякий раз отыскивая что-нибудь новое. То он замечал крохотный барельеф, изображающий гнома, на углу дряхлого строения. Гном выглядел не менее старым, чем само здание, однако по какой-то причине прежде оставался сокрытым от наблюдателей. То вдруг перед глазами Ренье выскакивала какая-нибудь пристройка, такая скособоченная и жалкая, что казалось удивительным, как она не рассыплется; тем не менее там жили какие-то люди, и некоторые из них имели вполне довольный вид.
   Посреди площади, которая была сердцем района, имелся крохотный засохший фонтан. Он был окружен статуями: четыре уродливые русалки, сплетаясь хвостами, плыли хороводом вокруг бассейна, который давно заполнился мусором и пылью. У двух русалок были отбиты носы, у одной недоставало руки, еще одна лишилась плавника.
   «Они наверняка глубоко трогают сердце Пиндара, – думал Ренье, рассматривая их. – Уродливы и увечны. Самое то. Странно, что он до сих пор не воспел их в какой-нибудь поэме».
   Впрочем, следует признаться, что каменные русалки трогали не только Пиндара, но и самого Ренье. Он находил их довольно отважными девчонками, коль скоро они забрались так далеко от родной стихии и рискнули поселиться в квартале с сомнительной репутацией.
   «Они украшают этот район, как умеют, и выполняют свою неблагодарную работу старательно и честно, – говорил по поводу русалок Эмери. – В конце концов, не их вина в том, что они такие несимпатичные. Должно быть, всех красавиц разобрали по более фешенебельным местам. Мы должны быть благодарны и за это».
   Эмери отрицал самый факт принадлежности данных русалок к области «эстетики безобразного». Поразмыслив, Ренье согласился с братом. «Они, во всяком случае, не гордятся своим безобразием и не делают из него факт первостатейной эстетической значимости, – так, кажется, говорил Эмери. – Они скромны и очень стараются быть хорошенькими».
   М-да. Русалки, несомненно, упорно оставались на стороне «эстетики прекрасного». Так что здесь Пиндару делать нечего.
   Одной из самых притягательных вещей района был, собственно, Старый рынок – барахолка, которая выплескивалась на площадь по вечерам выходных дней. Здесь можно было отыскать самые неожиданные предметы: от каменных шариков непонятного назначения, которые служили «сокровищами» для детей всех сословий и любого материального достатка, до одежды и рукописных книг. Ломаные пуговицы, фрагменты наборных поясов, штопаные юбки, вязаные шали, подбитая гвоздями «железная» обувь, «омолаживающие мази» сомнительного происхождения, кольца, снятые с покойников, реликварии – ларцы с письмами, засушенными цветами, крыльями бабочек и прядями волос, вышитые и клеенные из лоскутов картины, – словом, все, что угодно, можно было отыскать на этих развалах.
   Ренье обожал копаться в них. Он редко покупал, но всегда возвращался из своих экспедиций с таким ощущением, словно каким-то образом обогатился – просто от самого факта созерцания всего этого неслыханного разнообразия. «Иногда мне кажется, – рассказывал он брату, – что вещный мир обладает такой же бесконечностью, как и мир духовный».
   «Это, разумеется, ошибочное представление», – улыбался Эмери.
   «Знаю... Все равно – сколько там разного барахла! С ума можно сойти. Никогда не знаешь, до каких пределов способна дойти человеческая изобретательность».
   Однако сегодня у Ренье была другая цель, более серьезная, нежели бескорыстное созерцание красот блошиного рынка.
   С той девушкой, чье существование Ренье решил оставить загадочным для старшего брата, молодой человек познакомился возле русалок. Он сразу заметил тоненькую черную фигурку, что бродила у пересохшего фонтана с кувшином в руке. Ренье осторожно приблизился к ней, боясь спугнуть.
   Девушка выглядела странной даже для этого района. Она была очень высокой, выше даже, чем сам Ренье, и исключительно тощей. На ней было узкое черное платье, перетянутое на груди черной вязаной шалью с большими прорехами. Длинные волосы были распущены, в них застряли репьи и солома, и на спине они свалялись в широкую, как лопата, «косу».
   Лицо девушки, загорелое, с очень светлыми, почти белыми глазами, было спокойным, расслабленным. Она тихо пела и черпала несуществующую воду из сухого колодца.
   – Что ты делаешь? – спросил Ренье.
   Она обернулась к нему и улыбнулась так светло и радостно, что у Ренье сжалось сердце.
   – Даю пить русалкам, – сказала девушка.
   Ренье присел рядом и все то время, пока она поила каменных русалок, смотрел на нее. Она действовала уверенно, спокойно, так что Ренье сразу понял: своим делом она занимается далеко не в первый раз.
   – Как тебя зовут? – спросил он, когда она вытерла пот со лба и уселась передохнуть рядом с ним.
   – Генувейфа, – ответила она. И чуть нахмурилась. – Кажется.
   – Очень красивое имя. А я – Эмери.
   – Ну да? – Она чуть привстала. – Нет, не Эмери. Как-то иначе. Ты ведь назвал не свое имя, верно? Чье-то. Не твое. – Ее рот растянулся, и слезы градом полились из глаз. – Ты обманул меня! Не хочешь со мной знакомиться!
   – Вовсе нет. – Ренье обнял ее за плечи. – Клянусь тебе. Эмери – мое имя.
   – Ладно. – Она длинно всхлипнула и улыбнулась, сперва через силу, а затем и искренне.– Как хочешь. Я буду звать тебя Эмери, если тебе это приятно.
   – Я студент Академии, – продолжал Ренье. – Тебе интересно?
   – Да. Студенты – смешные, – сообщила девушка.
   – Ты уже встречала студентов?
   Она кивнула.
   – Несколько раз. Они все любят меня.
   Ренье чуть отодвинулся, чтобы лучше видеть девушку.
   – И как они тебя любят?
   – Дарят мне денежки и красивые вещички, – сказала она. – Угощают сладостями. Все потому, что мой отец – гробовщик.
   Это известие произвело на Ренье такой же волшебный эффект, как и на прочих, кто прежде встречал Генувейфу и находил в себе достаточно чуткости и ума, что6ы подружиться с ней. Ренье начал улыбаться чуть заискивающе.
   Она захлопала в ладоши.
   – А! И тебе я тоже понравилась!
   – Да, – сказал Ренье. – И не только потому, что твой отец гробовщик. Ты хорошая.
   – Наверное, – протянула она. – Да, конечно, я хорошая. А что ты мне подаришь?
   – У меня есть денежки. Я могу купить тебе браслетик или колечко. Что бы ты хотела? Может быть, новую шаль?
   Она дернула шаль у себя на груди.
   – Нет, моя шаль – хорошая. Лучше подари мне браслетик.
   – Договорились. – Ренье протянул ей руку, и они встали вместе.
   До вечера, когда на барахолку выходили торговцы, оставалось еще немного времени, и они побродили по району. Генувейфа показывала своему новому другу разные чудеса. В подвале они нашли кошачью берлогу – там лежала пестрая кошка с десятью белыми котятами.
   Затем Генувейфа потащила Ренье в переулок, где стоял наполовину обвалившийся трехэтажный дом, в котором люди живут без одной стены, как пчелы в сотах. Правда, вместо стен теперь висят плетеные циновки, но сверху все равно видны головы, точно в кукольном театре.
   Видели они старуху, которая делает корзины из старой пеньки и гибких прутьев, – знатные выходят корзины, и одна богатая госпожа всегда их покупает для перепродажи. «Ее короба видели даже в знатных домах!» – сообщила Генувейфа. Старуха, впрочем, с молодыми людьми разговаривать не захотела.
   Девушка выбрала себе тонкий серебряный браслетик с несколькими разноцветными стекляшками. Стоила эта вещица очень дешево, но Генувейфа пришла в неописуемый восторг.
   – Теперь я смогу выйти замуж! – сказала она. – У меня ведь есть приданое. Без драгоценностей приданого не бывает, а без приданого не бывает замужества.
   – И что ты будешь делать замужем? – спросил Ренье.
   – Ну, что все делают... У меня будет дом с кроватью, и несколько десятков юбок, и посуды – сколько захочу. – Она подумала немного, и вдруг ее лицо приняло растерянное выражение. – А что обычно люди делают замужем?
   – Не знаю, – признался Ренье. – Моя бабушка, например, помыкает своим мужем.
   – Дедушкой? – спросила Генувейфа, явно очень гордая своими познаниями в вопросах семейной жизни.
   – Именно. И еще она управляет имением.
   – А мама?
   – Мама спит в гробнице. Там очень красиво, и мы с братом иногда ходим к ней.
   – Я бы тоже хотела спать в богатой гробнице, – вдохнула Генувейфа.
   Чуть позднее она привела своего нового друга к себе домой, и Ренье понял, что она имела в виду, когда говорила о том, что хотела бы иметь собственную кровать. Домик гробовщика представлял собой крохотную лачугу, большая часть которой была занята мастерской. Никакой мебели там не водилось, кроме верстака, а спали хозяева на охапке соломы.
   Сам гробовщик, низенький, тощенький, сгорбленный старикашка встретил дочь невнятным бормотанием. Заказы у него случались нечасто, и большую часть свободного времени он просто сидел в полумраке, погруженный в свои таинственные думы. Странно, но он не стал пьяницей. Раздумий ему вполне хватало, чтобы впадать в одурманенное состояние.
   – Это я, батюшка! – крикнула Генувейфа, входя и втаскивая за собой Ренье.
   – А, – отозвался он. – Кто с тобой?
   – Новый друг! Он говорит, что его зовут Эмери, но, конечно же, врет. Он студент.
   – Вот как, – сказал старичок и заворочался.
   Рослая дочь смотрела на него сверху вниз.
   – Я теперь могу выйти замуж. Он купил мне браслет.
   – Иди, иди. Приготовь ужин, – велел отец, толкая дочку в спину.
   И когда Генувейфа скрылась в кухне, гробовщик наконец обратился к Ренье.
   – И что тебе от нее нужно, болван?
   – Для начала я не болван, – с достоинством ответил Ренье. – Ваша дочь показалась мне весьма достойной девушкой. Мы просто гуляли.
   – Ко мне подбираешься? – спросил гробовщик.
   – Мне показалось, что дела у вас идут не слишком блестяще, – не стал отпираться Ренье. – Я мог бы купить у вас что-нибудь из одежды.
   – У меня есть плащ, в котором я участвовал в похоронах одного отвратительнейшего вора, – сказал старичок. – Кажется, ваш брат студент охотится именно за такими вещичками?
   – Ну... – протянул Ренье. – Вы живете в Коммарши дольше, чем я. Знаете куда больше. Я просто следую традициям.
   – Был такой ворюга, Желтомордый Болант, если желаете знать, – начал гробовщик. И тотчас оборвал сам себя: – Интересно?
   – Необычайно! – с жаром подтвердил Эмери.
   – Итак, Болант промышлял кражами и даже грабежами. Отвратителен он был не тем, что забирался в дома и тащил оттуда денежки и побрякушки, а тем, что всегда убивал домашних животных. Терпеть не мог собак, кошек, птичек в клетках. Непременно зарежет и бросит на хозяйскую постель. Я-то животных не особо люблю, особенно балованную эту скотину, всяких там мосек с подушечек, но если поразмыслить: чем зверье-то виновато! Жило себе в лесу, на подушки не просилось. Человек сам их из лесу забрал и к себе в дом водрузил. А другой человек пришел и убил ни за что ни про что. Да еще и за убийство это, в общем, и не считалось. Ну? И о чем это говорило?
   – Кому? – не понял Ренье.
   – Вам, к примеру, о чем это говорит?
   – Должно быть, Болант Желтомордый отвратительным был ворюгой, – сказал Ренье.
   – А, поняли! – обрадовался гробовщик. – А помер от укуса крысы. Точно говорю. Нашли его на улице мертвым, и крысы рядом сидели. И кошка тоже рядом была, но крыс не трогала. Когда зверье общего врага видит, оно меж собой не собачится.
   – Удивительно, – поддакнул Ренье.
   Гробовщик вздохнул.
   – Вот мне и поручили сделать для него гроб. Хоронили-то Боланта за счет города, а город не любит тратить деньги на такие бесполезные вещи. Но просто так закопать человека тоже невозможно, будь он даже трижды гнусный вор. Вот и вызвали меня. Я взял свой самый плохой плащ и пришел. Мне все объяснили. Как есть я самый дешевый гробовщик в городе, да и товар у меня дрянной, то вот мне, значит, десять монет – и чтоб гроб к утру был готов.
   – И этот самый плащ вы желаете мне продать? – спросил Ренье.
   – Именно.
   – И сколько вы за него хотите?
   – Ну, десять монет, – сказал гробовщик.
   Тут в комнате снова появилась Генувейфа и сказала жалобно:
   – А из чего ужин готовить? Я искала-искала, но ничего не нашла.
   – Там мука есть, посмотри лучше, – заворчал отец. – В банке.
   Девушка снова скрылась.
   – Полоумная она у меня, – сказал он грустно.
   – По-своему она очень умная, – возразил Ренье. – И напрасно вы, кстати, думаете, что она без вас пропадет. Думаете ведь об этом, да? Так вот, не пропадет. У нее душа радостная.
   – Только радости с этого нет, – упрямо сказал старик.
   – Вам по профессии вашей положено быть таким мрачным, – заявил Ренье. – Если вы не возражаете, я приду к вам завтра с деньгами.
   – Завтра никак, – сказал старик. – А вот дней через пять – милости просим.
 
   Разумеется, Ренье прекрасно отдавал себе отчет в том, что никакого Желтомордого Боланта, скорее всего, не существовало. Равно как не существовало и похорон вышеозначенного вора – врага домашних животных, от крысиных зубов погибшего. И плащ свой старый гробовщик намерен приобрести на барахолке, чтобы потом втридорога всучить его студенту.
   В эту игру гробовщики, экзекуторы и налоговые инспекторы Коммарши играли с учащимися Академии уже много лет. Правила были известны, и никто не жаловался. И кто такой Ренье, чтобы требовать подлинной вещи? Подлинная, поди, стоит тысячи монет.
   Однако, каким бы фальшивым ни был плащ, но гробовщик-то – самый настоящий! Запредельно нищий, мрачный, с сумасшедшей дочерью. Упустить такую возможность было бы верхом глупости.
   Поэтому, расставшись с Эмери, Ренье решительно зашагал в сторону Старого рынка.
   Он прошел мимо серого здания городского архива – там не было окон, чтобы завещания, хранившиеся в толстых деревянных шкафах, не портились от перепадов температуры, сквозняков и сырости, – миновал десяток скучных светленьких домиков, которые городская мэрия Коммарши предоставляла своим служащим в пожизненное пользование, и вдруг возле башни долговой тюрьмы заметил знакомые фигуры.
   Ренье чуть прибавил шагу. Сомнений не было: Эгрей и с ним Фейнне. Брат, конечно, прав: девушка не то чтобы увлеклась Эгреем, но, во всяком случае, она не препятствует ему ухаживать за собой. Гуляет с ним по городу, по саду, катается на лодке. Интересно, о чем они разговаривают?
   Ренье чуть прибавил шагу. Несколько раз ему чудилось, будто он вот-вот начнет разбирать слова, но затем новый порыв ветра относил звуки в сторону. А ветер, заплутав в узких извилистых улицах Коммарши, приобретал причуд больше, чем выживший из ума аристократ, запершийся в своем поместье.
   Подходить вплотную Ренье боялся. Он знал, что у Фейнне чуткий слух. Да и Эгрей, следует отдать, ему должное, всегда держится начеку.
   Эгрей все больше и больше представлялся Ренье скользким, неприятным типом. И, что самое главное, сам Эгрей превосходно был осведомлен о собственной скользкости.
   Тем не менее Ренье внимательно следил за парочкой. «Элизахар, должно быть, сейчас места себе не находит, – думал Ренье. – Ладно, Элизахар. Я прослежу за ними. Можешь не беспокоиться».
   Они миновали еще несколько кварталов. Так и есть! Эгрей тащит ее на Старый рынок.
   Ренье побежал по другим улочкам, рассчитывая добраться до фонтана быстрее.
   Геиувейфу он увидел издалека. Девушка бегала от русалки к русалке, целовала их носы и глаза, обнимала их за толстые короткие шеи, прижималась щекой к их пористым щекам и непрерывно что-то говорила. Слова лились с ее губ горячим потоком.
   – Что случилось? – спросил Ренье, подходя к ней.
   Она метнулась к нему и схватила его за обе руки, прижав их ладонями к своей груди. Ощутив прикосновение остренькой девичьей груди, Ренье смутился, но Генувейфа этого даже не заметила.
   – Он не отвечает! – бормотала она очень быстро. – Не отвечает мне! Я такое уже видела, но только с клиентами! Они платили за это деньги. А он ничего не платил.
   – Кто платил? Какие деньги? – спросил Ренье, увлекая свою новую приятельницу подальше от колодца, чтобы они вдвоем не попались случайно на глаза Эгрею.
   Оказавшись за углом, возле хижины, где Генувейфа обитала вместе с отцом, Ренье чуть успокоился. Он крепко взял девушку за талию и, чуть привстав на цыпочки, заглянул ей в глаза.
   – Теперь говори, – приказал он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно тверже. – Кто платил и какие деньги.
   – Клиенты батюшки платили деньги за то, чтобы он им позволил тихо лежать, – объяснила девушка. – Он делал это не часто. Редко. Но когда делал – так уж делал! И они лежали тихо.
   – Твой отец убивал их? – Ренье не мог представить себе, чтобы тихий маленький гробовщик оказался убийцей.
   – Нет, не убивал. Они засыпали, а он делал для них кровати. Настоящие кровати. Но сам он никого не просил.
   – Твой отец умер? – понял наконец Ренье.
   – Умер? – Она заморгала так удивленно, что Ренье прикусил язык.
   – Да, – сказал он. – Должно быть, ты просто не знаешь. Я ведь купил у него плащ, вот у него и появились деньги. Должно быть, он потратил их на кровать, о которой ты говоришь.
   – Кровать еще не привезли, – молвила она задумчиво.
   – Привезут, – обещал Ренье.
   – Все-таки он – плохой человек, – проговорила Генувейфа. – Все деньги потратил только на себя. А я два дня хочу есть, а нечего.
   – Я куплю тебе покушать, – сказал Ренье. – Только сделай для меня одну вещь.
   Он выглянул из-за угла. Так и есть: Эгрей усадил Фейнне на край фонтана и что-то ей рассказывает, а она гладит русалку по ущербному лицу и улыбается.
   – Говори, – сказала Генувейфа.
   – Там, у фонтана, сейчас сидит парочка. Девушка и с нею студент. Видишь?
   Она высунулась вслед за ним и кивнула. От усердия кончик языка показался между ее губ.
   – Я хочу знать, о чем они разговаривают. Ты ведь разбираешься в людях, Генувейфа?
   – Да, – сказала она. – Например, я сразу разобралась, что тебя зовут не Эмери.
   – Это сейчас неважно – как меня зовут. Дорогая, я твой друг, и это – чистая правда. Та девушка – слепая.
   – Бедняжка, – прошептала Генувейфа. Слезы потекли по ее загорелому лицу двумя чистыми, обильными потоками и так же быстро высохли. – Бедняжка.
   – А парень хочет, чтобы она была с ним.
   – Он плохой?
   – Это ты сама можешь понять, плохой он или хороший. Но если говорить всю правду...
   Тут Генувейфа устремила на Ренье проницательнейший из своих безумных взглядов и принялась кивать с такой силой, что Ренье начал бояться, не оторвалась бы у нее голова. Свалявшиеся волосы и повисшие в них репьи при этом так и подпрыгивали.
   – Если говорить всю правду, – с нажимом повтори, Ренье, – то этот парень мне совершенно не нравится Дрянной он человек. Он вовсе не любит девушку. Он просто хочет, чтобы она в него влюбилась.
   – Зачем? – удивилась Генувейфа.
   – Он хочет украсть ее душу – так, как иногда люди воруют сладости или еду. Кстати, пойду поищу, что бы купить на ужин, – сказал Ренье. – А ты ступай к ним и подслушивай. Только не говори им, что подслушиваешь ладно? И имени моего не называй. Иначе все пропало. Он украдет ее сердце, и будет слишком поздно, чтобы что-то спасать.
   Генувейфа поцеловала Ренье в щеку и важно направилась в сторону фонтана.
   Ренье быстро зашагал в противоположном направлении. Ему требовалось найти гробовщика и оплатить похоронные услуги по самому низшему разряду, а затем добыть для Генувейфы побольше пирожков и сладкого компота в кувшине.
 
   Генувейфа сидела на краю фонтана и возила в пыли ногами. Она нарочно надула щеки, чтобы выглядеть глупой (отец всегда говорил ей: «Не надувай щеки, не то будешь выглядеть глупо!»), и уставилась в провал между домами – в переулок, где находилась и хижина гробовщика. Странно, что батюшка лежит с таким недовольным видом и не желает с нею разговаривать. Девушка то и дело вспоминала об этом и встряхивала головой.
   Эгрей между тем устроил Фейнне с другой стороны пересохшего фонтана, а сам присел перед ней на корточки. Генувейфа отлично слышала, о чем они разговаривают.
   – Какое удивительное место, – говорила Фейнне. Здесь так тихо...
   – Сейчас все заняты разными делами, – пояснил Эгрей. – Чуть позднее здесь появятся люди, и начнется торжище.
   – Какими делами? Кто здесь живет?
   – Торговцы и изысканные воры. Они крадут только изящные предметы. Им неважно, насколько дорогой или дешевой может быть вещь. Главное – чтобы она была красивой. На их взгляд, конечно. Здесь можно встретить настоящее море диковин. Раковины из чужедальних стран, которые умеют разговаривать голосами древних заклинателей, жемчужины, хранящие отражения красавиц былого, кувшины, умеющие петь, как влюбленная женщина...
   – И мы все это услышим? – спросила Фейнне замирающим голосом.
   «О чем он говорит? – удивленно думала Генувейфа. – Как странно. Он говорит о нашем блошином рынке?»
   – Я для того и привел вас сюда, – сказал Эгрей, – чтобы вы могли прикоснуться к любой из этих вещей. У нас, думаю, достанет денег, чтобы купить одну из них – ведь все они краденые и, стало быть, стоят недорого.
   – Опишите мне это место, – попросила девушка.
   Эгрей обвел глазами площадь: обшарпанные дома, забитый грязью фонтан, жалкие статуи, чумазая дурочка, пускающая губами пузыри... И начал:
   – Это совсем маленькая площадь. Она окружена крохотными строениями, и каждое из них – произведение искусства. Например, на углу стоит домик, выкрашенный золотой краской. Краска положена так удачно, что не бьет в глаза, но распространяет мягкий свет. Четыре окна украшены лазурными лепными наличниками, а пилястры разрисованы красными цветами. Рядом с этим домом – следующий. Он... э... сделан в форме цилиндра. У него на фасаде есть огромное окно. Погодите, сосчитаю… Да, двадцать маленьких прозрачных стекол в переплете. От этого дом кажется клетчатым.
   «Где это он все увидел? – смятенно думала Генувейфа. – Он, наверное, шутит. Неужели такими россказнями можно украсть сердце девушки?»
   – Почему никто прежде не приводил меня сюда? – тихонько спросила Фейнне. – Здесь так чудесно!
   – Многие из нас имеют собственные заветные места в городе, – проговорил Эгрей, подсаживаясь к Фейнне и осторожно запуская руку вокруг ее талии. – Мы как бы находим для себя охотничьи угодья. И уж конечно не любим делиться тем, чем хотели бы владеть в одиночку.
   – Странно, – повторила Фейнне. – Неужели у меня нет друзей, способных подарить мне какой-нибудь красивый уголок? В конце концов, я ведь не отберу... я его даже не увижу...