Ленский Владимир. Прозрачный старик и слепая девушка

   – Софена, – мягко заговорил Пиндар, – ты совершенно не права. Никому ты не надоедала.
   – Ну да, потому что никто мною и не интересовался.
   – А Гальен? – спросил Пиндар.
   Если бы они с Софеной и впрямь когда-либо общались по душам, Пиндару в жизни не пришло бы на ум задавать девушке подобный вопрос. Но он не знал. И спросил.
   Софена вспыхнула до самых кончиков волос. Глаза ее пьяно загорелись.
   – Гальен? – прошептала она. – Но ведь он меня предал!
   Пиндар выглядел ошеломленным. И вместе с тем буря страстей, разрывавшая Софену на части, показалась ему настолько интересной, что молодой поэт рискнул: остался рядом с ураганом и попробовал извлечь несколько сильных, разрушительных ощущений прямо из его эпицентра.
   – Гальен не похож на предателя, – заметил Пиндар. – Конечно, вы расстались... кажется...
   – Послушай. – Софена улеглась щекой на столешницу и вытянула перед собой руки с беспокойно двигающимися пальцами. – Ты ведь ничего не знаешь. Гальен сказал, что будет мне братом. Он согласился. Понимаешь? Мы стали единым целым! Тогда, в полнолуние... Ты видел, какого цвета кровь в полнолуние Ассэ, когда все вокруг залито синевой? Она темно-фиолетовая...
   Софена повернула руку так, чтобы обнажить запястье, и Пиндар увидел полоску шрама.
   – Понял? – спросила она. – А он предал все это.
   – Каким образом?
   – Хочешь знать? – Ее глаза полыхнули ненавистью. – Ладно! Я потом буду очень жалеть, но сейчас... сейчас хочу сказать! Ты поэт, хоть и дрянной. Ты поймешь.
   Она оскорбила его так небрежно, беззлобно, походя, что поначалу он даже не понял этого. А поняв, похолодел. Он ничего для нее не значил. Ни он, ни его стихи. Она черпала жизненные силы в бесконечном источнике боли, и этот источник был для нее всем. Все прочее существовало лишь в отдалении.
   – Гальен оказался обычным мужчиной, – сказала Софена, сильно кривя губы. – Ты понимаешь, что я имею в виду? Он соглашался со всем, что я ему говорила. «Да, да». А сам ни во что не верил! И в конце концов, когда в его тупую голову пришла великая мысль – «пора в постельку», – он выбрал «подходящий момент» и сказал мне об этом.
   – О чем?
   – О том, что хочет со мной переспать!
   Софена приподняла голову и глянула на Пиндара с ядовитой иронией.
   Пиндар выглядел озадаченным. Длилось это всего мгновение, затем он быстро нацепил на лицо презрительное выражение.
   – Не думал, что Гальен настолько примитивен! – произнес он таким фальшивым тоном, что сам испугался.
   Но Софена лишь успокоенно опустила лицо обратно на стол.
   – Да, ты понял, – пробормотала она.
   – Более того, теперь, когда я знаю, кто ты такая, – произнес Пиндар, – я могу объяснить тебе, почему все наши так носятся с этой Фейнне.
   Софена сверкнула глазом.
   – Ладно, объясни.
   – Физический недостаток придает женщине особенное обаяние, – сказал Пиндар. – Собственно, об этом я и пытался вчера сказать. Но меня, естественно, истолковали превратно. Легко и приятно любить горбунью или девушку с сухой ногой... Или безрукую. Ты когда-нибудь видела женщину, искалеченную во время битвы?
   Ничего подобного Софена, естественно, не встречала, однако кивнула с убежденным видом.
   – Однорукий или одноногий мужчина выглядит жалким или страшным, – продолжал Пиндар. – У меня отец потерял ногу...
   Он не стал уточнять, что его отец был браконьером и однажды, сильно выпив, попался в собственный капкан.
   – О! – сказала Софена. – А моя мать умерла, производя меня на свет.
   Пиндар продолжал, пропустив ее замечание мимо ушей:
   – Мой отец – он был страшным. Но... нормальным. А потом я встретил девушку без руки, и это было невероятно. Я испытывал к ней такие чувства, каких не знал больше никогда. Ни до, ни после. Я думал о ней день и ночь. Только о том, чтобы приблизиться, коснуться ее изуродованного локтя. Этого не передать обычными словами. Я начал писать стихи... – Он помолчал и добавил: – Наверное, я потом, как и ты, буду жалеть об этой откровенности!
   – Ты не пожалеешь! – заверила его Софена. – Я благодарна тебе. Теперь многое становится гораздо яснее. Многое.
   Ее взгляд стал мрачным. Затем она поднялась и вышла из кабачка.

Глава восьмая
НЕОЖИДАННОЕ НАПАДЕНИЕ

   Когда наступил вечер, Эмери объявил брату, что желает воспользоваться своим правом и посетить «Ослиный колодец».
   – Я и без того просидел дома больше недели, – добавил он.
   – Я же не спорю, – отозвался Ренье. – Что ты защищаешься?
   – Сам не знаю...
   – Должно быть, тебе совестно лишать меня последней радости в жизни, – предположил Ренье. – Вот ты и занят поисками оправданий. Притом – тщетных.
   Эмери не ответил. Он старательно укладывал волосы.
   Вечер был теплым, как молоко, и таким же нежным, он нес в своем дыхании легкую музыку, и Эмери улавливал каждую ее ноту. Ему нравились такие вечера: одна гармония не спеша сменяет другую, и каждый тон звучит так точно, так определенно, как будто его задает невидимый капельмейстер.
   Он едва успел добраться до кабачка, как дорогу ему преградили.
   – Господин Эмери? – сухо прозвучал чужой голос. – Господин студент Академии?
   – С кем имею честь? – осведомился Эмери так же сухо и неприятно.
   – Вчера вы изволили высказываться по поводу «тупых солдафонов», – сообщили из темноты. Затем раздались шаги, и двое очень юных офицериков вошли в круг света от пестрого фонаря. Разноцветные искорки плясали на их ярких мундирах, на румяных щеках, и оттого оба молодых человека выглядели по-игрушечному нарядными, как будто их только что сняли с праздничного торта.
   – Желаете получить удовлетворение? – спросил Эмери.
   – Да уж, хотелось бы! – объявил второй офицерик.
   – Кого именно из вас, господа, задело вчера мое высказывание? – уточнил Эмери. – Я, простите, этого не помню...
   Вместо ответа первый юноша обнажил шпагу и набросился на Эмери.
   Эмери едва успел принять оружие, которое протягивал ему второй офицер, и отразить атаку. Он очень скоро понял, что сражение будет непростым: они принадлежали к разным школам. В Академии юношей обучали преимущественно «салонному поединку», который рассматривался больше как вид светского искусства, нежели как военное упражнение, могущее пригодиться в реальном бою.
   Разъяренный молодой офицер едва не убил Эмери, и того спасла только быстрота, с которой он успел отскочить в сторону. «В армии все только и норовят зарезать друг друга», – вспомнил Эмери слова Элизахара.
   И, словно подтверждая это мнение, молодой человек в мундире полоснул Эмери по бедру. Ногу обожгло, но неприятным показалось не это ощущение, а сырость в сапоге.
   – Проклятье! – воскликнул Эмери, отбрасывая шпагу. – Теперь вы удовлетворены?
   Юноша хмуро отсалютовал ему и вложил шпагу в ножны.
   – Да, – лаконично объявил он, и оба офицерика исчезли в темноте.
   – Дурацкая история, – пробормотал Эмери, опускаясь на землю. Он вдруг почувствовал слабость. – Если бы кое-кто следил за своим языком, у его старшего брата было бы куда меньше неприятностей…
   Он передвинулся ближе к фонарю и ужаснулся тому обилию крови, которое успело вытечь из раны.
   – Наверное, стоит позвать на помощь, – сказал он себе. И посмотрел на дверь кабачка. Расстояние было небольшим, но ведь его следовало еще пройти!
   Эмери попробовал встать, но неловко повернулся и снова упал. Слезы брызнули у него из глаз, больше от досады, чем от боли.
   – Не будь ты моей ногой, которая еще явно мне пригодится, – обратился он к тупому бревну, которое отказывалось поддерживать его тело, – я бы тебя отрезал собственными руками! И после этого ты смеешь называться частью тела благородного человека?
   – Великолепно! – раздался новый голос. – Какое самообладание!
   Эмери чуть повернул голову.
   – Элизахар! Вы какой-то вездесущий.
   – Вы тоже, – заметил Элизахар. – Я только что видел, как вы гуляете по саду – и вот уже успели с кем-то подраться и произносите монологи.
   Эмери беззвучно выругался.
   Элизахар присел рядом с ним на корточки.
   – Шпажная рана, а? – спросил он. – Давайте перетянем ее, пока вся кровь из вас не выбежала на землю. Кровь – она, знаете ли, имеет гнусное обыкновение дезертировать с поля боя.
   – Очень смешно, – проворчал Эмери, глядя, как Элизахар перевязывает ему ногу тонким шарфом.
   «Надо будет сказать братцу Ренье, что шарф подарила сама прекрасная Фейнне», – подумал Эмери.
   – Нет, это мой шарф, – сказал Элизахар.
   – Что?
   От ужаса сердце ухнуло у Эмери в пятки. Неужели он начал бредить? Что еще, интересно, он успел выболтать в бреду?
   – Вы изволите читать мои мысли? – осведомился Эмери, невольно подражая тону офицерика.
   – Ваши мысли написаны у вас на лице... Я совершенно не против того, чтобы моя госпожа вызывала нежные чувства у достойных молодых людей. В конце концов кто я такой, чтобы решать, кем увлекаться госпоже Фейнне? Я лишь слежу за тем, чтобы ей не причинили вреда.
   – Любовь может причинить очень большой вред, – сказал Эмери.
   – Любовь – нет, – возразил Элизахар. – Глупые любовные приключения – другое дело. Но это же не для вас.
   – Слушайте, Элизахар, вы как-то отвратительно проницательны.
   – Я получаю за это хорошее жалованье... Попробуйте теперь встать. Я держу, не бойтесь.
   Эмери поднялся, охнул и привалился к Элизахару.
   – Я провожу вас, – предложил Элизахар.
   – Нет уж! – фыркнул Эмери.
   Не хватало еще, чтобы этот человек увидел их с братом жилище. А если Ренье сейчас бродит по саду Академии, то не исключено, что он вернется домой одновременно со старшим братом. Вот будет замечательная встреча!
   – Почему?
   – Я содержу любовницу, – сказал Эмери. – Она тупая и одноглазая. Это моя постыдная тайна. Меня тянет к уродливым женщинам.
   – В таком случае, вы найдете общий язык с поэтом Пиндаром, – кивнул Элизахар. – Я слушал его сегодняшнее выступление на занятии госпожи Даланн. Бьюсь об заклад, сейчас, в «Колодце», он продолжает развивать те же идеи.
   – Пиндар до обидного глуп, – задумчиво проговорил Эмери и попробовал сделать шаг, затем другой. – Получается! – сказал он. – Пожалуй, попробую добраться сам.
   – Ну, как хотите, – произнес Элизахар.
   Он отпустил руку Эмери и ушел. Дверь кабачка прикрылась и впустила телохранителя Фейнне, а затем притворилась, и Эмери остался один.
 
   Ренье спал крепким сном невинного человека, когда Эмери добрался наконец до дома. Разбуженный грохотом, младший брат был крайне удивлен.
   – Кто здесь? – сонно спросил он в темноту. И, пробудившись мгновенно, совсем другим, ясным и уверенным голосом добавил: – Убью!
   – Это я, – отозвался Эмери. – Зажги лампу...
   – Это месть? – осведомился Ренье. – В таком случае объясни, за что. Я спать хочу.
   И он снова улегся.
   – Зажги лампу, – повторил Эмери.
   – А сам ты не можешь этого сделать?
   – Не могу. Я держусь за стену.
   После такого объяснения Ренье вскочил как ужаленный и метнулся к лампе. В ее прыгающем свете явился Эмери, бледно-зеленый – уничтожить мертвенный цвет, разлитый по его лицу, не смог даже теплый свет огонька. Старший брат действительно держался за стену. Точнее сказать – хватался за нее из последних сил.
   – Ну, как я тебе нравлюсь? – осведомился он, криво улыбаясь.
   Ренье смотрел на него с ужасом и ничего не говорил.
   – Между прочим, – продолжал скрипеть Эмери, – это твоя работа.
   – Моя? – прошептал Ренье.
   – Не знаю, для чего тебе понадобилось вчера задирать офицеров, но сегодня они потребовали сатисфакции.
   – Клянусь тебе, Эмери, я совершенно ничего не помню! Может, и сказал что-то... Если бы это было важное, я бы тебе рассказал.
   – Они сочли это важным... Не мог бы ты, братец наконец заняться прямым своим делом и спасти умирающего?
   – А? – Ренье глянул на него рассеянно и вдруг засуетился. – Сядь. Лучше – ляг. Я тебе подушку принесу свою.
   – Зачем мне твоя? – Эмери наконец засмеялся и тут же сморщился от боли. – У меня своя есть.
   – Ну, не знаю... Моя удобнее. Что я должен делать?
   Эмери осторожно двинулся вдоль стены и наконец повалился на кровать.
   – Я мечтал об этом бесконечно долгое время, пока шел сюда.
   Ренье прикусил губу: он понимал, что брату пришлось отказаться от помощи и добираться до дома самостоятельно.
   – А теперь – раздень меня, – велел Эмери и блаженно прикрыл глаза.
   Ренье стянул с него сапоги и замешкался, глядя на разорванные, заляпанные кровью штаны.
   – Разрежь, – пробормотал Эмери, угадывая его сомнения. – Все равно испорчены.
   – Кто тебя перевязывал?
   – Элизахар.
   – Вездесущий Элизахар!
   Эмери открыл глаза.
   – Вот и я так считаю... Кстати, он видел, как «я» гуляю по саду Академии. Что ты там делал?
   – Ну, просто бродил... Мечтал...
   – Завтрашние танцы с госпожой Фейнне, как ты понимаешь, отменяются. К несчастью, братец, тебе придется поболеть. Ты ранен в бедро. Шпажная рана. Глубокая и болезненная.
   Ренье застонал в голос. Эмери сморщил губы в улыбке. Он предвкушал этот стон, ковыляя от кабачка, и злорадство помогало ему превозмогать боль.
   – Следи за тем, что болтаешь, – будет меньше неприятностей. И у тебя, и у меня, – назидательно молвил старший брат. – Видишь шарфик, которым меня перевязали? Это – ее шарф.
   – Она тоже там была?
   – Нет, только ее шарфик.
   – Тогда не считается, – заявил Ренье с огромным облегчением.
   – Я знал, что ты так скажешь, – фыркнул Эмери. – Согрей воды, умой меня, промой рану и перевяжи ее чем-нибудь свежим. Жаль, что у нас в Академии нет курса медицины.
   Ренье взялся было за повязку, но Эмери остановил его:
   – Сперва приготовь воду и новый материал. Что ты сразу за шарф хватаешься? Присвоить не терпится? А я пока истеку кровью?
   Ренье неожиданно обиделся.
   – Ну что ты, в самом деле... Прости меня, пожалуйста. Я растерялся. Не каждый день брат является домой в таком виде. Да еще по моей вине... Не сердись, Эмери.
   Эмери взял его за руку, надавил на ладонь.
   – Очень больно, – признался он. – И спать хочется. Как-то все сразу.
   – Ты просто лежи. Я все сделаю, – заверил его Ренье.
   Под засохшей кровью рана оказалась совсем маленькой, похожей на змеиный укус. Кровь уже остановилась.
   – Интересно, задета ли кость? – с важным видом спросил Ренье.
   – Была бы задета, я бы до дома не дошел.
   Спустя час оба брата мирно спали. Окровавленные тряпки были выброшены на двор – чтобы не воняли. Опрометчивое решение, потому что запах крови растревожил бродячего пса, заночевавшего поблизости, и он полночи завывал и скребся в ворота.
 

КОРОЛЕВСТВО:

 

ПРИДАНОЕ РИНХВИВАР

 
   Если уж кто-то один из студентов свил себе удобное, захламленное гнездо под кустом, прихватив туда, кроме скучной учебной книги «Краткие Королевские Хроники», мягкое одеяло и початую бутыль вина, сладкие мягкие орешки и прочие необходимые для чтения предметы, – то и другой студент рано или поздно отыщет это место и попробует хотя бы на время присвоить чужое гнездо.
   Так и вышло, что Эмери отыскал по примятой траве следы старой лежки и, по достоинству оценив ее местоположение, забрался туда же. А забравшись, нащупал не только бутыль, совершенно пустую (остатки орехов давно расклевали птицы), но и книгу. Должно быть, руки у Эмери так устроены – сами собою схватили переплет, пусть даже дешевый, бумажный, и извлекли на свет комок растрепанных страниц прежде, чем Эмери успел понять, что это за книга.
   Курс истории Королевства не нравился Эмери потому, что не содержал, по мнению молодого человека, ни слова правды. Эмери ни мгновения не верил в то, что все случилось именно по описанному. В глубине души он ничуть не сомневался, что все тайны, на раскрывание которых претендовала книжка, гораздо слаще и глубже, с куда большим числом участников.
   Да и каждый из участников обладал намного более сложной и подробной судьбой, а ведь это важно, поскольку любой из них, на кого ни глянь, является чьим-то предком.
 
   Когда Гион, младший брат, взял жену из древнего рода эльфов, владыка эльфийский дал за дочерью великолепное приданое: отряд в пятьдесят эльфийских лучиков и десять больших повозок с саженцами наилучших растений, какие только могла принять на себя почва, и двинулся Гион во главе прекрасного шествия по землям, которые были завоеваны силой оружия. И не было в новом Королевстве барона, который не захотел бы присягнуть на верность не старшему брату, который прошел по их владениям с мечом в правой руке и союзной хартией – в левой, но младшему, который явился с эльфами и богатыми растениями.
   Видя это, король Мэлгвин самолично распорядился о том, чтобы коронацию провели иначе, чем было задумано, и все Королевство отдал в руки своего младшего брата Гиона, а сам довольствовался крупным герцогством на севере, где имелась хорошая руда и можно было производить множество железных предметов...
 
   Придя наконец в себя, Гион решился и осмотрелся вокруг. Больше всего пьянило его небо над головой – пронизанное солнечными и воздушными токами, полное облаков и света, распахнутое для птиц и человечьего взгляда. И там, за весело изогнутым сводом, угадывалось терпеливое, исполненное достоинства ожидание двух лун.
   Лес выглядел здесь куда более нарядно, чем по ту сторону серого туманного мира. Стволы, светящиеся собственным, густо-медным светом, были по щиколотку погружены в плетеные манжеты папоротника, а между стволами то и дело виднелась каменная кладка. Приглядевшись, Гион увидел, что находится посреди большого, очень странного строения, которое раскинулось на огромном пространстве.
   Этот город-дворец был возведен таким образом, что не столько отделял жилье от леса, сколько соединял их, сливал в единое целое. Каждая комната здесь распахивалась навстречу лесу и становилась его частью, его украшением – наравне с древесными грибами или густыми зарослями стреловидных цветов, которые не то росли сами по себе, знаменуя границу между освоенным и диким миром, не то были высажены специально.
   Гион перевел взгляд на свою подругу и вдруг понял, что платье Ринхвивар создано таким же точно образом, что и эльфийское жилище: оно не столько скрадывает тело девушки, сколько делает ее частью окружающего мира, и ветер с совершенно одинаковым чувством прикасается и к длинным прядям ее волос, и к лепесткам ее причудливо изрезанного одеяния.
   У себя дома Ринхвивар выглядела еще более дикой и странной, чем в человечьем мире. Когда Гион встречал ее по свою сторону границы, он в точности знал, что видит эльфийскую деву – ей и положено было казаться чем-то непонятным, в высшей степени необычным. Но в эльфийском мире эксцентричная красота Ринхвивар захватывала возлюбленного без остатка, она превращалась в истинную соль и настоящий перец для диковинного блюда, и без того кусающего язык и щиплющего губы (не говоря уж о слезящихся губах и мгновенно воспаляющихся от нового запаха ноздрях!).
   Полумертвый, изнемогающий, Гион поднялся на ноги и сделал свой первый шаг по этой земле, а Ринхвивар, нетерпеливо смеясь, постоянно кружила рядом.
 
   Эльсион Лакар, если подумать хорошенько, не более отличаются от соплеменников Гиона, чем обитатели пустыни – с их звериными глазами, невинными и бешеными, с их тонкими чертами и сухими ртами. Те тоже мало походили на родичей Мэлгвина и Гиона, однако являлись, несомненно, людьми, и с ними можно было воевать, вести переговоры, торговать – и даже брать от них жен.
   Эльфы, которых встретил Гион вскоре после того, как Ринхвивар ввела его в пределы города-дворца, были высоки и темнокожи, их раскосые глаза поблескивали в лесном полумраке и вспыхивали неожиданным зеленым огнем, когда луч солнца находил к ним дорогу. Готовность улыбнуться дремала в мягких уголках их губ. Гион знал, что время проходит для них иначе, чем для обычного человека, но судя по тому, как двигались Эльсион Лакар, никак нельзя было сказать, что они существуют в каком-то особенном, замедленном ритме.
   Они быстро переходили из помещения в помещение, стремительно поворачивали голову, если их окликали. Долгота эльфийского времени ощущалась в ином: в незримом облаке покоя, которое окутывало каждого, с кем встречался Гион.
   И все же среди них нашлись такие, что были похожи на людей, и Гион мгновенно выделил их из прочих.
   Их обнаружилось четверо, и они сперва бродили по соседним комнатам, сопровождая Гиона и его подругу издалека. Гион сперва думал, что они просто любопытствует и скоро оставят его в покое; но нет – те четверо кружили и кружили поблизости. То и дело Гион, взглянув куда-нибудь, куда указывала ему Ринхвивар, – на особенно стройное дерево, на изысканный плющ, на вьюнок, покрытый розоватыми цветками, – замечал среди цветов, листьев, между стволами пристальный, чуть насмешливый взгляд чужих раскосых глаз.
   – Кто они? – спросил Гион у Ринхвивар, сдаваясь: дольше делать вид, будто он не замечает преследования, было просто глупо. – Кто они такие? Почему следуют за мной по пятам?
   Он боялся, что она ответит: «Мои братья, которым не нравится моя любовь к простому человеку», – или что-нибудь в том же роде. Но Ринхвивар лишь пожала плечами.
   – Это отчаянные головы, самые неприятные, самые быстрые из Эльсион Лакар.
   Гион остановился, прислонился к теплому, нагретому солнцем камню – такому же округлому, как плечи Ринхвивар. Как будто искал поддержки у самого дворца.
   – Что значит «самые быстрые»? – спросил он, недоумевая.
   Она тоже замерла и принялась водить пальцами по каменной кладке.
   – Я ведь рассказывала тебе, что наше время тянется очень долго. Так неспешно, что общая беда всех человеческих существ нас почти не затрагивает...
   – О чем ты?
   – О том, что люди могли бы жить столетиями, если бы не были испорчены. Они не виноваты, – добавила Ринхвивар быстро. – Так сложилось за многие-многие века. Любой человек от рождения болен. И чем дольше живут на земле люди, тем более несчастными, тем более хворыми рождаются они – и тем короче их жизнь. Но и эльфы затронуты той же болезнью, поверь мне. Поначалу мы думали, что нас это не коснулось, но мы ошиблись. Мы тоже больны... И те, в ком болезнь начала проявляться, стали жить куда быстрее.
   – Поясни, – тихо попросил он, чувствуя, как его захватывает острая жалость к тем, к другим Эльсион Лакар, которые родились с первыми признаками общей болезни.
   Она глянула на него искоса.
   – Сострадание, – сказала она. – Тебе приятно жалеть их?
   Ошеломленный ходом ее мысли, Гион кивнул.
   – Наверное...
   – Так живут все эльфы, – сказала она. – Сострадание и сладострастие. Наши истинные чувства. Ты понял меня. Ты меня понял сердцем!
   Она обняла его за шею и тихо поцеловала в обе скулы – так бережно, словно боялась повредить.
   И Гиону пришлось хвататься за стену, впиваться пальцами в неровности камней и вонзать ногти в густой плющ, чтобы не упасть, потому что от этого поцелуя ноги у него подкосились.
   А Ринхвивар, коварная, засмеялась.
   – Слушай дальше, – заговорила она, снова становясь серьезной миг спустя, – эти Эльсион Лакар отправились в мир людей и решили сделать это не так, как делаем обычно мы, по незримому пути, но по тропинке, которая привела сегодня тебя. Они оказались в том месте, где ты был.
   – Ты же говорила, будто не знаешь, что меня там ожидает! – упрекнул возлюбленную Гион. – А на самом деле могла попросту спросить...
   Она положила палец ему на губы.
   – Никто из нас не знает, что ожидает в том мире человека, Гион. Мои соплеменники, которые там побывали, – они эльфы. Их ожидало совсем другое испытание.
   – Почему ты в этом так уверена? – Он попытался высвободиться, но тонкий смуглый палец еще более властно вдавился в его губы.
   – Потому что наша кровь различна, хотя ее и можно смешивать, – ответила Ринхвивар. – Ты потом поймешь.
   И она убежала, оставив Гиона в смятении. Убежала, бросив его на милость тех четырех Эльсион Лакар, для которых время пошло быстрее, чем для прочих.
   Они тотчас выступили с четырех сторон и обошли Гиона, беззащитного и одинокого. Он медленно переводил взгляд с одного на другого.
   Все они были выше его – правда, ненамного: в роду Гиона и Мэлгвина все были рослыми, а Гион вымахал выше старшего брата, хотя до сих пор не догнал его в плечах.
   Темные лица Эльсион Лакар казались рябыми от рассыпанных по скулам золотистых пятен, и зелень их глаз сияла так, словно была в силах разогнать любую тень.
   Гион чуть вздохнул и протянул им руки, сразу обе, и двое взялись за правую его руку, а двое – за левую, и потащили за собой, в глубь дворца.
   Увлекаемый ими, Гион миновал несколько комнат, выстроенных странной, петляющей анфиладой, и видел резную деревянную и костяную мебель, крохотные фонтаны и древние гробницы, драпировки из полупрозрачных тканей и плетеных травяных ковров, украшенных разноцветными камнями и перьями; а дальше, в самом сердце дворца, который постепенно начинал сжимать круги стен, наподобие улиточьей раковины, потянулись залы роскошные, где было собрано много золота и резного нефрита.
   Везде встречались им Эльсион Лакар, но Гион почти не видел их – те, кто занимался собственными делами, умели скрываться в своих открытых покоях так, что их никто не замечал.
   Перехватив взгляд Гиона, один из его спутников сказал негромко: