Страница:
– Для чего ты это говоришь?
– Странное звучание у этих слов. Руда, каторга, герцог, промышленность, производство... Сплошное рычание. Надо будет съездить туда и написать симфонию пострашнее.
– Я думаю, там и без твоих симфоний страшно, – сказал Ренье, передергивая плечами. – Почему ее величество терпит герцога?
– Ее величество не может уничтожить герцога, – сказал Эмери. – Невозможно взять и упразднить заводы или, положим, арестовать лицо королевской крови просто так. И даже доказательств государственной измены может оказаться недостаточно. Ты как маленький. И вообще, я не желаю говорить о политике. У меня от этого портится цвет лица.
– Согласен. – Ренье снова попытался устроиться на ручке кресла, но вовремя спохватился. – Ну, что будем делать?
– Усилим наши ухаживания за Фейнне, – сказал Эмери. – Завтра я намерен посетить Академию. Буду блистать интеллектом.
– Не переблистай, – предупредил Ренье, – не то мне потом придется иметь бледный вид. Сам знаешь.
– Да ладно тебе! – Эмери засмеялся. – Не такой уж ты дурак, Ренье. Помоги-ка мне встать. Покажи, какой походкой ты теперь разгуливаешь.
Однако поразить Фейнне блестящими афоризмами и чтением редких стихов полузабытых поэтов Эмери не удалось: когда он добрался до Академии, оказалось, что Фейнне нынче решила снова прогулять занятия. Эгрей пригласил ее покататься по лесному озеру – в нескольких милях от Коммарши.
Так что к услугам Эмери был только Элизахар.
– Интересно, – сказал Эмери, вне себя от злости, – как это вы решились отпустить ее?
– А как бы я посмел ее не отпустить? – возразил Элизахар. – Если госпоже Фейнне захотелось поплавать на лодке в компании с молодым человеком, который учится в той же Академии, что и она, – как я могу запретить? Меня не уполномочили следить за ее сердечными порывами.
Он выглядел раздосадованным.
Эмери сказал:
– Ну да. А если он что-нибудь с ней сделает? Ловко же вы устроились.
– Я не смею шпионить за госпожой Фейнне, – повторил Элизахар.
– Вам ведь не нравится Эгрей? – продолжал Эмери.
– Ну, мало ли кто мне не нравится... Если бы я убивал всех, кто мне не по душе, в мире стало бы очень малолюдно.
– Может, оно и к лучшему, – пробормотал Эмери. – А вы уверены, что никогда не были наемным убийцей?
– Мы это уже обсуждали, – напомнил Элизахар. – Да, господин Эгрей вызывает у меня определенные сомнения. Я считаю, что он слишком нахраписто ухаживает. Я бы предпочел, чтобы госпожа Фейнне принимала знаки внимания от вас, господин Эмери. Или от господина Гальена. Вы представляетесь мне более подходящими молодыми людьми для моей госпожи. Теперь довольны?
– Не совсем, – фыркнул Эмери. – Я так и не понял: намерены вы мне помогать?
– Нет, – сказал Элизахар. – И говорить на эту тему я тоже больше не желаю. Вам ясно?
– Да, – сказал Эмери.
И, сильно хромая, пошел прочь.
Элизахар смотрел ему вслед, задумчиво покусывая губу. Тот Эмери, с которым он разговаривал вчера, держался не так высокомерно и хромал значительно слабее, Должно быть, неловко упал вчера вечером на больную ногу, а с утра встал не в духе, подумал телохранитель Фейнне. И выбросил эту странность из головы.
Госпожа Фейнне приняла приглашение Эгрея так охотно, словно и впрямь была увлечена этим юношей. Элизахар проклинал себя за то, что прежде не рассказывал ей об озере и не предлагал подобных прогулок. Надо было больше внимания уделять ее отдыху. Она ведь любит разные чудеса, даже если их и не видит.
Но время было упущено, и теперь Эгрей захватил инициативу в свои влажные, цепкие руки. Фейнне доверчиво сунула пальчики в его мягкую ладонь и зашагала рядом, а он все говорил о чем-то, то наклоняясь к самой ее макушке, то устремляя взор вдаль. Он держался как заправский соблазнитель и выглядел со стороны почти неестественно – точно играл на сцене, преувеличенно подчеркивая каждый жест.
Но ведь Фейнне его не видела. Она только слышала журчание голоса и представляла себе забавные картинки, которые он для нее изображал: белые кувшинки с широкими листьями, на которых отдыхают десятки крохотных малиновых жабок, девушка-змея, живущая в глубине омута, – у нее длинное темное тело с крохотными плавничками и плоским полупрозрачным хвостом, а вместо рыбьей морды человеческое лицо, сморщенное, с выпученными глазами; а еще – бронзовые стволы деревьев, отраженные в воде так четко, что отражение кажется более реальным, чем сами деревья...
«Эгрей похож на сладкий плод, большая часть которого уже сгнила, – подумал Элизахар. – Но сейчас к Фейнне повернута та его сторона, что сохранила еще и свежесть, и сладость. Лишь бы она поняла, в какой момент начнется испорченная мякоть...»
Глава пятнадцатая
Глава шестнадцатая
– Странное звучание у этих слов. Руда, каторга, герцог, промышленность, производство... Сплошное рычание. Надо будет съездить туда и написать симфонию пострашнее.
– Я думаю, там и без твоих симфоний страшно, – сказал Ренье, передергивая плечами. – Почему ее величество терпит герцога?
– Ее величество не может уничтожить герцога, – сказал Эмери. – Невозможно взять и упразднить заводы или, положим, арестовать лицо королевской крови просто так. И даже доказательств государственной измены может оказаться недостаточно. Ты как маленький. И вообще, я не желаю говорить о политике. У меня от этого портится цвет лица.
– Согласен. – Ренье снова попытался устроиться на ручке кресла, но вовремя спохватился. – Ну, что будем делать?
– Усилим наши ухаживания за Фейнне, – сказал Эмери. – Завтра я намерен посетить Академию. Буду блистать интеллектом.
– Не переблистай, – предупредил Ренье, – не то мне потом придется иметь бледный вид. Сам знаешь.
– Да ладно тебе! – Эмери засмеялся. – Не такой уж ты дурак, Ренье. Помоги-ка мне встать. Покажи, какой походкой ты теперь разгуливаешь.
Однако поразить Фейнне блестящими афоризмами и чтением редких стихов полузабытых поэтов Эмери не удалось: когда он добрался до Академии, оказалось, что Фейнне нынче решила снова прогулять занятия. Эгрей пригласил ее покататься по лесному озеру – в нескольких милях от Коммарши.
Так что к услугам Эмери был только Элизахар.
– Интересно, – сказал Эмери, вне себя от злости, – как это вы решились отпустить ее?
– А как бы я посмел ее не отпустить? – возразил Элизахар. – Если госпоже Фейнне захотелось поплавать на лодке в компании с молодым человеком, который учится в той же Академии, что и она, – как я могу запретить? Меня не уполномочили следить за ее сердечными порывами.
Он выглядел раздосадованным.
Эмери сказал:
– Ну да. А если он что-нибудь с ней сделает? Ловко же вы устроились.
– Я не смею шпионить за госпожой Фейнне, – повторил Элизахар.
– Вам ведь не нравится Эгрей? – продолжал Эмери.
– Ну, мало ли кто мне не нравится... Если бы я убивал всех, кто мне не по душе, в мире стало бы очень малолюдно.
– Может, оно и к лучшему, – пробормотал Эмери. – А вы уверены, что никогда не были наемным убийцей?
– Мы это уже обсуждали, – напомнил Элизахар. – Да, господин Эгрей вызывает у меня определенные сомнения. Я считаю, что он слишком нахраписто ухаживает. Я бы предпочел, чтобы госпожа Фейнне принимала знаки внимания от вас, господин Эмери. Или от господина Гальена. Вы представляетесь мне более подходящими молодыми людьми для моей госпожи. Теперь довольны?
– Не совсем, – фыркнул Эмери. – Я так и не понял: намерены вы мне помогать?
– Нет, – сказал Элизахар. – И говорить на эту тему я тоже больше не желаю. Вам ясно?
– Да, – сказал Эмери.
И, сильно хромая, пошел прочь.
Элизахар смотрел ему вслед, задумчиво покусывая губу. Тот Эмери, с которым он разговаривал вчера, держался не так высокомерно и хромал значительно слабее, Должно быть, неловко упал вчера вечером на больную ногу, а с утра встал не в духе, подумал телохранитель Фейнне. И выбросил эту странность из головы.
Госпожа Фейнне приняла приглашение Эгрея так охотно, словно и впрямь была увлечена этим юношей. Элизахар проклинал себя за то, что прежде не рассказывал ей об озере и не предлагал подобных прогулок. Надо было больше внимания уделять ее отдыху. Она ведь любит разные чудеса, даже если их и не видит.
Но время было упущено, и теперь Эгрей захватил инициативу в свои влажные, цепкие руки. Фейнне доверчиво сунула пальчики в его мягкую ладонь и зашагала рядом, а он все говорил о чем-то, то наклоняясь к самой ее макушке, то устремляя взор вдаль. Он держался как заправский соблазнитель и выглядел со стороны почти неестественно – точно играл на сцене, преувеличенно подчеркивая каждый жест.
Но ведь Фейнне его не видела. Она только слышала журчание голоса и представляла себе забавные картинки, которые он для нее изображал: белые кувшинки с широкими листьями, на которых отдыхают десятки крохотных малиновых жабок, девушка-змея, живущая в глубине омута, – у нее длинное темное тело с крохотными плавничками и плоским полупрозрачным хвостом, а вместо рыбьей морды человеческое лицо, сморщенное, с выпученными глазами; а еще – бронзовые стволы деревьев, отраженные в воде так четко, что отражение кажется более реальным, чем сами деревья...
«Эгрей похож на сладкий плод, большая часть которого уже сгнила, – подумал Элизахар. – Но сейчас к Фейнне повернута та его сторона, что сохранила еще и свежесть, и сладость. Лишь бы она поняла, в какой момент начнется испорченная мякоть...»
Глава пятнадцатая
ТРЕВОГИ
Экзамен по оптике был назначен на самое начало лета. Никакого другого испытания студенты не боялись так сильно, как этого: Алебранд лютовал больше обычного и сулил страшные кары тем, кто не сможет ответить на память десяток формул.
– Вы думаете, что полетали разок – и уже постигли все премудрости? – хрипел магистр, заранее распаляясь гневом на нерадивых учеников. – Ошибаетесь, господа! Практика в нашем деле – ничто! Побочный результат! Как бы вы все взлетали, не будь среди нас теоретиков, великих мастеров, способных улавливать малейшие колебания в световом спектре? Как бы вы летали, птички мои пустоголовые, если бы механики не разрабатывали приборы, не шлифовали стекла? А?
– Ну да, – послышался ленивый голос из задних рядов, – сами-то вы, небось, никогда не летаете!
Магистр на мгновение запнулся, и Эмери подумал о том, что Алебранду, должно быть, нелегко учить других знаниям, которыми сам он не мог воспользоваться.
– Я не летаю, потому что не вижу в этом необходимости, – отрезал Алебранд. – Меня интересует сама теоретическая возможность. Я занят изучением науки. А кувыркаться в лунных лучах – это занятие для молодых. Станете солиднее и старше – тоже перестанете прыгать.
Затем Алебранд заявил, что тех, кто плохо сдаст этот экзамен, будут отчислять из Академии.
– В последние несколько лет ее величество была крайне недовольна результатами работы нашей Академии. – Он помахал в воздухе письмом. – Недавно мы получили очередное послание из столицы. Конфиденциальные источники сообщают нам, что королева высказывала сомнения в полезности нашей работы. Зачем обучать эстетике, танцам и прочему людей, которые не способны воспринимать ни прекрасное, ни танцы, ни прочее? Приблизительно так звучало ее недоумение. Вам все понятно? Мы готовим здесь людей, которые должны быть полезны Королевству. Людей, преданных ее величеству правящей королеве. Служак, чиновников, управляющих. Служащих высокой квалификации, обладающих широким кругом познаний. Ясно? Тупость некоторых ваших предшественников заставляет нас принимать суровые меры. Итак, те, кто докажет нам свою бесполезность, будут безжалостно отчислены.
– Это невероятно, – прошептал Эмери, обращаясь к Гальену. – Они что, с ума сошли? Как они могут отчислить нас?
– Еще как можем! – рявкнул Алебранд, который, как оказалось, прекрасно все слышал. – Мы просто откажемся продлевать контракт. Мы не желаем отвечать перед ее величеством за наших выпускников, которые блистательно явят при дворе свою никчемность!
– После всего этого остается только удавиться, – сказал Эмери.
– Сделайте одолжение, – фыркнул Алебранд. – Впрочем, вам-то как раз не зазорно и остаться в живых. Нет, я имею в виду кое-кого другого.
«И я знаю – кого, – подумала Софена. – О, сколько неправедных гонений выпадает на долю человека, способного иметь собственное мнение!»
– Итак, – заключил Алебранд, – если вам все ясно, то позволю себе проститься с вами, господа. До встречи на экзамене. Желаю вам, хе-хе, удачи. Кое-кому из вас, по-видимому, больше ничто не поможет.
В отличие от многих своих коллег, не покидавших Академию годами, магистр Даланн жила в городе. У нее был собственный дом в Коммарши. Никто из студентов никогда не видел этого дома, и Софене стоило немало труда выяснить, где он находится.
Девушка увидела это здание еще издалека – как она и предвидела, дом напоминал саму Даланн: крепкий, приземистый, с множеством крохотных окон-бородавок. И, словно бы для усиления сходства, из многих торчали, подобно волоскам, горшки с длиннолистыми растениями.
В этой части Коммарши Софена прежде никогда не была и теперь с интересом озиралась по сторонам. Для жительства магистр Даланн выбрала не самый респектабельный район: здесь по большей части обитали лавочники средней руки, ремесленники и государственные служащие. Некоторые домовладельцы сдавали комнаты офицерам. Чего в этом районе не было и в помине, так это харчевен: все здешние жители кушали исключительно у себя дома, а приезжим здесь делать было нечего.
Всей кожей Софена чувствовала, как недовольны здесь появлением чужака. Улицы с узкими, тщательно вымытыми мостовыми были почти пустынны. Если здесь и появлялись прохожие, то они в точности знали, куда идут и с какой целью покинули собственный дом. Никто не гулял просто так. Да и гулять-то особенно негде: ни садов, ни аллей, ни нарядных площадей со статуями, скамьями и фонтанами. Каждый клочок земли аккуратно застроен.
Софена шла и думала о том, что за каждым окном потаенно развивается чья-то жизнь, благополучная, размеренная, надежная. Такая, какой у Софены никогда не будет, сколько бы она ни старалась.
«Ну и не нужно! – решила она. – В самом деле, не вздумала же я им завидовать? Да и чему тут завидовать? Тоска зеленая. Каждый день одно и то же – и так семьдесят лет подряд. Ужасно. Лучше уж вести бурную жизнь, все пережить и повидать и умереть молодой... И лежать в гробу красивой», – добавила она, иронизируя над собой. Впрочем, эта ирония была искренней лишь отчасти.
Люди, скрывающиеся в домах, показались ей недружелюбными, неприятными, только и ждущими удобного случая изгнать чужака из своего района.
«Так будет с тобой всегда, – мысленно обратилась к себе Софена. – Ты нигде не будешь своей. Вечная изгнанница, вечно отверженная...»
Мысль о своей отверженности, о предательстве единственного близкого ей человека – брата – заставила Софену помрачнеть. И тут же она вспомнила о том, что сюда привел ее дружеский долг по отношению к другому человеку. Не такому близкому, как брат, но все же сходному с Софеной по душевному устроению.
Девушка ускорила шаги, и вскоре дом «Под Поющей Коровой» предстал ее взору. На фасаде, под самой крышей, действительно имелся барельеф, изображающий корову: это животное, вопреки своей натуре, стояло на задних ногах и, вытянув морду в трубочку, самозабвенно «пело». В любом другом месте такая фигура выглядела бы забавной, и прохожие останавливались бы, чтобы вдоволь посмеяться, любуясь Поющей Коровой. Но только не здесь. Здесь даже самая абсурдная композиция освящалась давностью лет и традицией – и как следствие приобретала удручающе солидный вид.
Софена решительно взялась за дверной молоток, сделанный в форме коровьего копытца, и постучала.
Звон разнесся по всему кварталу. В нескольких окнах соседних домов промелькнули смутные тени: соседи полюбопытствовали – кто это явился к госпоже Даланн.
«Вряд ли она живет в таком доме одна, – подумала Софена. – Интересно, сколько у нее слуг? И что мы вообще знаем о магистре – кроме того, что она безобразна, изучает эстетику и, по-видимому, не имеет ни мужа, ни детей? А вдруг у нее все есть – и муж, и дети?»
Девушка тряхнула головой, отгоняя эту мысль, и тут дверь распахнулась. Открыла сама Даланн.
– Что это вы тут трясете головой, как будто у вас слепень в ухе? – осведомилась она подозрительно.
– А? – Софена заморгала, растерявшись. – Простите... Я хотела поговорить с вами, магистр.
– Какая наглость! – объявила Даланн, подбоченясь. – Явиться ко мне домой! Разве вы не могли переговорить со мной в Академии? Хвала правящей королеве – там довольно места для разговоров, если не для прилежной учебы.
– Нет... я хотела лично... Чтобы никто не видел, – пробормотала Софена.
– Ну конечно! Для этого вы узнавали, где я живу, и тащились пешком через весь квартал. Теперь уж точно никто не узнает, что вы побывали у меня в гостях и вели какие-то таинственные беседы. – Даланн выглядела сердитой, и вместе с тем было очевидно, что магистра забавляет ошеломленный вид девушки, всегда такой самоуверенной.
Софена топталась на пороге, явно не зная, куда девать руки, которые вдруг сделались красными и шершавыми.
– Заходите, – смягчившись, позволила Даланн.
Софена скользнула в темную комнату. Магистр подкрутила фитиль у лампы, и комната озарилась тусклым золотистым светом. Здесь находилось несколько массивных сундуков, украшенных грубой, но выразительной резьбой: фрукты и ленты. Эта резьба, как ничто другое, придавала им сходство с богатыми гробами.
Лестница из темного дерева вела наверх. Магистр начала подниматься по ступенькам, сильно топая толстыми короткими ногами. Софена ступала следом, любуясь собственной тенью на стене: тень плясала и извивалась, но все равно оставалась тенью стройной, хорошо сложенной девушки, в то время как тень Даланн сохраняла неизменные очертания человекообразного шарика. Сгусток материи, из которого состояла магистр Даланн, был настолько плотным, что даже тень ее оставалась густо-черной при любых обстоятельствах, и очертания ее не расплывались, были четкими и резкими.
Стены здесь были украшены резными панелями: все те же толстые фрукты и упитанные банты.
Даланн указала на одну из запертых дверей, выходивших на площадку второго этажа:
– Мой квартирант. Офицер. Очень приличный и чрезвычайно раздражительный господин. Так что ведите себя тихо.
Она открыла другую дверь, и Софена оказалась в помещении еще более темном, чем прихожая. Даланн протопала в темноте к окну и раскрыла ставни. В крохотное оконце с трудом протиснулось несколько бледных солнечных лучей. Первым стал виден вишневый бархатный занавес, перегораживающий комнату надвое. Софена предположила, что за ним находится спальня. Нижний край занавеса был обшит сотней помпонов, также бархатных, только, другого цвета – густо-синего.
Обстановку «гостиной» составляли еще один сундук, кресло – «родственник» того, что находилось в обиталище Алебранда, и просторный письменный стол с множеством ящиков.
Даланн указала своей гостье на сундук.
– Садитесь. Извините, что не могу предложить вам более приятные условия, но мое жилище, как вы, наверное, успели заметить, не предназначено для приема гостей.
– Ничего, я... привыкла. Я хочу сказать, привыкла к простым условиям, – ответила Софена, усаживаясь на сундук.
Она не заметила насмешливого взора, которым удостоила ее, магистр Даланн.
Разумеется, магистру и в голову не пришло угостить студентку чем-нибудь из сладостей или напитков. Комната, где они разговаривали, вообще производила впечатление необитаемой. Казалось, здесь не едят, не пьют, не спят: только заходят изредка, чтобы взять какую-нибудь позабытую вещь или написать пару строчек в тетради, давно покрывшейся пылью.
Магистр втиснула свое нелепое тело в кресло, которое невольно крякнуло под ее тяжестью.
– Смею обратить ваше внимание, – сказала Даланн покачивая в воздухе толстыми кривыми ножками, – на то немаловажное обстоятельство, что вы отнимаете у меня время. Я внимательно вас слушаю. Излагайте ваше дело.
– Это касается моего друга, Пиндара, – начала Софена. Она стиснула ладони и сжала их между колен.
– О? – Магистр округлила губы. – С каких это пор достопочтенный поэт Пиндар – ваш друг? Впервые слышу!
– Мы подружились, – сказала Софена, упрямо наклонив голову, – когда обнаружили, что между нами много общего.
– Ну что ж, дружеские отношения между студентами всегда поощрялись в стенах Академии, – сказала Даланн. – Более того. Я полагаю, что девушки, вроде вас, поступают в Академию по большей части именно ради этих самых дружеских отношений.
– То есть? – Софена вспыхнула.
– Ничего дурного, дорогая. – Даланн ободряюще улыбнулась. – Я всегда утверждала, что хорошее академическое образование открывает женщине путь в общество и помогает обрести счастье любым доступным ей способом. В том числе – завязать знакомство с мужчинами, получившими достойное воспитание.
– Вы не вполне меня понимаете, госпожа Даланн, – сказала Софена, с трудом подавив возмущение. Однако красные пятна продолжали бродить по ее лицу и шее на протяжении всего разговора, к немалому удовольствию магистра.
– Разве?
– Девушка с моими внешними данными может найти себе мужа и без академического образования, – решилась Софена.
Она чувствовала, как от ужаса у нее онемели кончики пальцев. Заявить такое прямо в лицо магистру Даланн! Тут нужна немалая храбрость.
Но против всяких ожиданий магистр Даланн не выглядела оскорбленной. Напротив, она тихонько рассмеялась, как будто Софена сказала нечто крайне забавное.
– Уф! – выговорила наконец Даланн. – Давно меня так не радовала человеческая глупость. Вы, надо полагать, считаете, что высказали мне в лицо немыслимую дерзость? Могу вас разочаровать: это совершенно не так. С моей точки зрения, вы еще безобразнее, чем я – с вашей. Не верите? Впрочем, верить мне не обязательно. Просто знайте, что есть мужчины, в чьих глазах я выгляжу привлекательной. Мне безразлично, что об этом думаете лично вы. Но смотреть, как выпучиваются ваши маленькие глазки, как из угла вашего ротика вытекает глупая слюнка – сплошное удовольствие... Впрочем, что мы с вами, дорогая, ведем себя как две заправские девицы, соревнующиеся в колкостях? Нам, академическим дамам, такое не к лицу. Согласны?
И она, подавшись вперед, дружески похлопала Софену по щеке.
– Согласна, – пробормотала Софена.
Жуткое лицо Даланн было совсем близко от ее глаз. Девушка видела каждую пору, каждую бородавку, каждый волосок в жестких серых усах на верхней губе карлицы.
– Продолжайте, – велела Даланн, к великому облегчению Софены снова откидываясь на спинку кресла. – Вы остановились на том, что Пиндар сделался вашим другом.
– Да. Я считаю его моим другом.
Софена сжала пальцы в кулак, впилась ногтями в ладони. Лишь бы не отступить, не струсить!
Карлица сверлила ее взором, и Софена опустила веки, чувствуя, как пронзительный взгляд Даланн парализует ее волю.
– Я знаю, что вы задумали! – выпалила Софена.
– Да? – протянула Даланн. Она явно выглядела разочарованной. – И что же мы задумали?
– Вам нужно, чтобы Пиндар опозорился на экзамене! Вы с магистром Алебрандом заранее обо всем договорились, – сказала Софена, чувствуя себя так, словно падает в пропасть. – Я слышала. Я была в беседке и слышала все. Вы ненавидите Пиндара за то, что он обладает способностью мыслить самостоятельно. Вам отвратительны его эстетические теории.
– Возможно, – сказала Даланн задумчиво. Выражение ее лица изменилось. Теперь оно сделалось исключительно задумчивым и каким-то мягким, расслабленным.
– Да, да! – Софена начала горячиться. – Он пишет стихи, которые вам не по нутру. Вы любите все... приторное! Да, приторное! Достаточно посмотреть на этот дом, на эти бантики и цветочки на резных панелях! На эти помпончики! Вы – мещанка! У вас мещанский вкус!
– О, – протянула Даланн, – очень интересно. Я много лет изучаю эстетику. Я убеждена в том, что эстетические законы – не субъективны, а глубоко объективны. Возможно, мои резные панели далеки от совершенства, но они находятся в струе истинного искусства. Искусства, которое призвано облагораживать быт, улучшать душу человека, обитающего в определенной эстетической среде. Неужели вы думаете, что я преподаю одно, а на самом деле, в глубине души, верю в совершенно другое. Не стоит так заблуждаться на мой счет. Я могу лгать в чем угодно, только не в своих эстетических воззрениях.
– Отлично! – воскликнула Софена. – Но почему вы отказываете Пиндару в праве на собственное мнение?
– Он может иметь какое угодно мнение, но только до тех пор, пока держит его при себе. Как только он начинает это мнение тиражировать, пропагандировать, облекать в соответствующую форму, способную быть воспринятой другими людьми, – он становится опасен.
– А все опасное должно быть уничтожено, – с горечью сказала Софена.
– Таков закон жизни. – Даланн пожала плечами.
– Так слушайте же меня! – закричала вдруг Софена. Собственное малодушие показалось ей таким позорным, что она утратила всякий страх перед магистром. – Я слышала о том, как вы сговаривались провалить его на экзамене. Я знаю все про а-челиф. Ясно вам? Я все знаю про одурманивающее зелье. Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВСЕ СЛЫШАЛА.
Эффект, который произвели эти слова, оказался ошеломляющим. Магистр Даланн позеленела. Каждое пятно на ее бугристом лице начало жить своей отдельной жизнью: одни сделались коричневыми, другие – бурыми, волоски на них встали дыбом и покрылись росинками пота. Большой рот растянулся, нижняя губа отвисла. Маленькие глазки Даланн ушли глубоко под брови, точно испуганные улитки, и из пещерок глазных впадин теперь пылали две крохотные точки.
Софена испугалась.
– Что с вами? – спросила она. – Может, принести вам воды?
Она чуть шевельнулась.
– Сидеть! – прошептала Даланн. – Не двигаться!
Софена послушно замерла.
Прошло несколько минут, прежде чем Даланн сумела обрести прежнее спокойствие. За эти минуты Софена передумала целую кучу разных вещей. Прикидывала, как лучше удрать, если магистр вдруг набросится на нее и попытается убить. Подбирала оправдания. Мысленно объясняла, как вышло, что она подслушала чужой разговор. И даже рассказывала о своем одиночестве и о потребности в обретении истинного друга. Да – и еще о том, каким она, Софена, видит дружеский долг.
Наконец Даланн сказала:
– Итак, дорогая, вы все слышали. И знаете про а-челиф. Чего же вы хотите?
– Ну, я могу никому про это не рассказывать, – промямлила Софена.
– Хорошо, хорошо, – подбодрила ее Даланн.
– Ну да. Я буду молчать про а-челиф... и еще про одну вещь, которую вы упоминали в том разговоре.
– Да, дорогая? Продолжайте!
– Чильбарроэс! – выпалила Софена.
Магистр вздрогнула, но на сей раз не стала так пугающе зеленеть. Просто криво улыбнулась.
– Ну что ж... – выговорила она задумчиво. – Хорошо.
– Я никому ничего не расскажу. Да, я знаю, что подслушивать нехорошо, но ведь я не хотела подслушивать – это вышло случайно.
– Да, да. Вам просто... повезло, – сказала Даланн, кивая.
Софена приободрилась.
– Ну, раз мне повезло, то вот чего я хочу. Вы не будете подстраивать пакости Пиндару на экзамене. И мне – тоже. Я хочу закончить Академию с хорошим дипломом. Вы были совершенно правы – раз уж у нас такой откровенный разговор, – я действительно должна найти свое место в жизни, и Академия, – единственный путь для этого.
– Ну вот, видите, – сказала Даланн, – всегда можно найти общий язык. Если захотеть, конечно. Других пожеланий у вас нет?
– Нет. – Софена помотала головой. – Я просто хотела, чтобы все было по-честному.
– Ну да, ну да. Впрочем, я могла бы познакомить вас с какими-нибудь приличными мужчинами. Не желаете, чтобы я подобрала вам состоятельного мужа?
– Не надо смеяться надо мной, госпожа Даланн! – взмолилась Софена. – Я открыла вам все, хоть у нас с вами и имелись кое-какие разногласия. Мужа я как-нибудь найду себе сама, если он мне потребуется. Мне нужно лишь, чтобы вы не препятствовали нам с Пиндаром получать хорошие отметки на испытаниях.
– Не препятствовали получать хорошие отметки, – протянула Даланн. – Отличная формулировка! Вы не думали о юридическом или дипломатическом поприще, дорогая?
– Нет! – почти в отчаянии вскрикнула Софена.
– Успокойтесь, что вы так надрываетесь? – Даланн окончательно пришла в себя и теперь держалась очень уверенно. – Я же предупреждала вас: у меня крайне нервный квартирант. Его нельзя тревожить.
– Мы договорились? – спросила Софена.
– Да, – ответила Даланн. – Полагаю, мы договорились. До свидания.
Софена встала и нерешительно двинулась к выходу. На пороге она обернулась. Магистр продолжала сидеть в кресле и смотреть на нее. Неподвижная угловатая фигура Даланн вдруг испугала Софену. Девушке почудилось в ней что-то нечеловеческое – как будто каменная статуя урода перестала наконец притворяться живой и снова застыла.
– Вы ведь не ожидаете, что я буду провожать вас? – спросила Даланн, не двигаясь. – Полагаю, дорогу из моего дома вы найдете самостоятельно. Хорошенько захлопните внизу дверь. Прощайте, дорогая.
– Вы думаете, что полетали разок – и уже постигли все премудрости? – хрипел магистр, заранее распаляясь гневом на нерадивых учеников. – Ошибаетесь, господа! Практика в нашем деле – ничто! Побочный результат! Как бы вы все взлетали, не будь среди нас теоретиков, великих мастеров, способных улавливать малейшие колебания в световом спектре? Как бы вы летали, птички мои пустоголовые, если бы механики не разрабатывали приборы, не шлифовали стекла? А?
– Ну да, – послышался ленивый голос из задних рядов, – сами-то вы, небось, никогда не летаете!
Магистр на мгновение запнулся, и Эмери подумал о том, что Алебранду, должно быть, нелегко учить других знаниям, которыми сам он не мог воспользоваться.
– Я не летаю, потому что не вижу в этом необходимости, – отрезал Алебранд. – Меня интересует сама теоретическая возможность. Я занят изучением науки. А кувыркаться в лунных лучах – это занятие для молодых. Станете солиднее и старше – тоже перестанете прыгать.
Затем Алебранд заявил, что тех, кто плохо сдаст этот экзамен, будут отчислять из Академии.
– В последние несколько лет ее величество была крайне недовольна результатами работы нашей Академии. – Он помахал в воздухе письмом. – Недавно мы получили очередное послание из столицы. Конфиденциальные источники сообщают нам, что королева высказывала сомнения в полезности нашей работы. Зачем обучать эстетике, танцам и прочему людей, которые не способны воспринимать ни прекрасное, ни танцы, ни прочее? Приблизительно так звучало ее недоумение. Вам все понятно? Мы готовим здесь людей, которые должны быть полезны Королевству. Людей, преданных ее величеству правящей королеве. Служак, чиновников, управляющих. Служащих высокой квалификации, обладающих широким кругом познаний. Ясно? Тупость некоторых ваших предшественников заставляет нас принимать суровые меры. Итак, те, кто докажет нам свою бесполезность, будут безжалостно отчислены.
– Это невероятно, – прошептал Эмери, обращаясь к Гальену. – Они что, с ума сошли? Как они могут отчислить нас?
– Еще как можем! – рявкнул Алебранд, который, как оказалось, прекрасно все слышал. – Мы просто откажемся продлевать контракт. Мы не желаем отвечать перед ее величеством за наших выпускников, которые блистательно явят при дворе свою никчемность!
– После всего этого остается только удавиться, – сказал Эмери.
– Сделайте одолжение, – фыркнул Алебранд. – Впрочем, вам-то как раз не зазорно и остаться в живых. Нет, я имею в виду кое-кого другого.
«И я знаю – кого, – подумала Софена. – О, сколько неправедных гонений выпадает на долю человека, способного иметь собственное мнение!»
– Итак, – заключил Алебранд, – если вам все ясно, то позволю себе проститься с вами, господа. До встречи на экзамене. Желаю вам, хе-хе, удачи. Кое-кому из вас, по-видимому, больше ничто не поможет.
В отличие от многих своих коллег, не покидавших Академию годами, магистр Даланн жила в городе. У нее был собственный дом в Коммарши. Никто из студентов никогда не видел этого дома, и Софене стоило немало труда выяснить, где он находится.
Девушка увидела это здание еще издалека – как она и предвидела, дом напоминал саму Даланн: крепкий, приземистый, с множеством крохотных окон-бородавок. И, словно бы для усиления сходства, из многих торчали, подобно волоскам, горшки с длиннолистыми растениями.
В этой части Коммарши Софена прежде никогда не была и теперь с интересом озиралась по сторонам. Для жительства магистр Даланн выбрала не самый респектабельный район: здесь по большей части обитали лавочники средней руки, ремесленники и государственные служащие. Некоторые домовладельцы сдавали комнаты офицерам. Чего в этом районе не было и в помине, так это харчевен: все здешние жители кушали исключительно у себя дома, а приезжим здесь делать было нечего.
Всей кожей Софена чувствовала, как недовольны здесь появлением чужака. Улицы с узкими, тщательно вымытыми мостовыми были почти пустынны. Если здесь и появлялись прохожие, то они в точности знали, куда идут и с какой целью покинули собственный дом. Никто не гулял просто так. Да и гулять-то особенно негде: ни садов, ни аллей, ни нарядных площадей со статуями, скамьями и фонтанами. Каждый клочок земли аккуратно застроен.
Софена шла и думала о том, что за каждым окном потаенно развивается чья-то жизнь, благополучная, размеренная, надежная. Такая, какой у Софены никогда не будет, сколько бы она ни старалась.
«Ну и не нужно! – решила она. – В самом деле, не вздумала же я им завидовать? Да и чему тут завидовать? Тоска зеленая. Каждый день одно и то же – и так семьдесят лет подряд. Ужасно. Лучше уж вести бурную жизнь, все пережить и повидать и умереть молодой... И лежать в гробу красивой», – добавила она, иронизируя над собой. Впрочем, эта ирония была искренней лишь отчасти.
Люди, скрывающиеся в домах, показались ей недружелюбными, неприятными, только и ждущими удобного случая изгнать чужака из своего района.
«Так будет с тобой всегда, – мысленно обратилась к себе Софена. – Ты нигде не будешь своей. Вечная изгнанница, вечно отверженная...»
Мысль о своей отверженности, о предательстве единственного близкого ей человека – брата – заставила Софену помрачнеть. И тут же она вспомнила о том, что сюда привел ее дружеский долг по отношению к другому человеку. Не такому близкому, как брат, но все же сходному с Софеной по душевному устроению.
Девушка ускорила шаги, и вскоре дом «Под Поющей Коровой» предстал ее взору. На фасаде, под самой крышей, действительно имелся барельеф, изображающий корову: это животное, вопреки своей натуре, стояло на задних ногах и, вытянув морду в трубочку, самозабвенно «пело». В любом другом месте такая фигура выглядела бы забавной, и прохожие останавливались бы, чтобы вдоволь посмеяться, любуясь Поющей Коровой. Но только не здесь. Здесь даже самая абсурдная композиция освящалась давностью лет и традицией – и как следствие приобретала удручающе солидный вид.
Софена решительно взялась за дверной молоток, сделанный в форме коровьего копытца, и постучала.
Звон разнесся по всему кварталу. В нескольких окнах соседних домов промелькнули смутные тени: соседи полюбопытствовали – кто это явился к госпоже Даланн.
«Вряд ли она живет в таком доме одна, – подумала Софена. – Интересно, сколько у нее слуг? И что мы вообще знаем о магистре – кроме того, что она безобразна, изучает эстетику и, по-видимому, не имеет ни мужа, ни детей? А вдруг у нее все есть – и муж, и дети?»
Девушка тряхнула головой, отгоняя эту мысль, и тут дверь распахнулась. Открыла сама Даланн.
– Что это вы тут трясете головой, как будто у вас слепень в ухе? – осведомилась она подозрительно.
– А? – Софена заморгала, растерявшись. – Простите... Я хотела поговорить с вами, магистр.
– Какая наглость! – объявила Даланн, подбоченясь. – Явиться ко мне домой! Разве вы не могли переговорить со мной в Академии? Хвала правящей королеве – там довольно места для разговоров, если не для прилежной учебы.
– Нет... я хотела лично... Чтобы никто не видел, – пробормотала Софена.
– Ну конечно! Для этого вы узнавали, где я живу, и тащились пешком через весь квартал. Теперь уж точно никто не узнает, что вы побывали у меня в гостях и вели какие-то таинственные беседы. – Даланн выглядела сердитой, и вместе с тем было очевидно, что магистра забавляет ошеломленный вид девушки, всегда такой самоуверенной.
Софена топталась на пороге, явно не зная, куда девать руки, которые вдруг сделались красными и шершавыми.
– Заходите, – смягчившись, позволила Даланн.
Софена скользнула в темную комнату. Магистр подкрутила фитиль у лампы, и комната озарилась тусклым золотистым светом. Здесь находилось несколько массивных сундуков, украшенных грубой, но выразительной резьбой: фрукты и ленты. Эта резьба, как ничто другое, придавала им сходство с богатыми гробами.
Лестница из темного дерева вела наверх. Магистр начала подниматься по ступенькам, сильно топая толстыми короткими ногами. Софена ступала следом, любуясь собственной тенью на стене: тень плясала и извивалась, но все равно оставалась тенью стройной, хорошо сложенной девушки, в то время как тень Даланн сохраняла неизменные очертания человекообразного шарика. Сгусток материи, из которого состояла магистр Даланн, был настолько плотным, что даже тень ее оставалась густо-черной при любых обстоятельствах, и очертания ее не расплывались, были четкими и резкими.
Стены здесь были украшены резными панелями: все те же толстые фрукты и упитанные банты.
Даланн указала на одну из запертых дверей, выходивших на площадку второго этажа:
– Мой квартирант. Офицер. Очень приличный и чрезвычайно раздражительный господин. Так что ведите себя тихо.
Она открыла другую дверь, и Софена оказалась в помещении еще более темном, чем прихожая. Даланн протопала в темноте к окну и раскрыла ставни. В крохотное оконце с трудом протиснулось несколько бледных солнечных лучей. Первым стал виден вишневый бархатный занавес, перегораживающий комнату надвое. Софена предположила, что за ним находится спальня. Нижний край занавеса был обшит сотней помпонов, также бархатных, только, другого цвета – густо-синего.
Обстановку «гостиной» составляли еще один сундук, кресло – «родственник» того, что находилось в обиталище Алебранда, и просторный письменный стол с множеством ящиков.
Даланн указала своей гостье на сундук.
– Садитесь. Извините, что не могу предложить вам более приятные условия, но мое жилище, как вы, наверное, успели заметить, не предназначено для приема гостей.
– Ничего, я... привыкла. Я хочу сказать, привыкла к простым условиям, – ответила Софена, усаживаясь на сундук.
Она не заметила насмешливого взора, которым удостоила ее, магистр Даланн.
Разумеется, магистру и в голову не пришло угостить студентку чем-нибудь из сладостей или напитков. Комната, где они разговаривали, вообще производила впечатление необитаемой. Казалось, здесь не едят, не пьют, не спят: только заходят изредка, чтобы взять какую-нибудь позабытую вещь или написать пару строчек в тетради, давно покрывшейся пылью.
Магистр втиснула свое нелепое тело в кресло, которое невольно крякнуло под ее тяжестью.
– Смею обратить ваше внимание, – сказала Даланн покачивая в воздухе толстыми кривыми ножками, – на то немаловажное обстоятельство, что вы отнимаете у меня время. Я внимательно вас слушаю. Излагайте ваше дело.
– Это касается моего друга, Пиндара, – начала Софена. Она стиснула ладони и сжала их между колен.
– О? – Магистр округлила губы. – С каких это пор достопочтенный поэт Пиндар – ваш друг? Впервые слышу!
– Мы подружились, – сказала Софена, упрямо наклонив голову, – когда обнаружили, что между нами много общего.
– Ну что ж, дружеские отношения между студентами всегда поощрялись в стенах Академии, – сказала Даланн. – Более того. Я полагаю, что девушки, вроде вас, поступают в Академию по большей части именно ради этих самых дружеских отношений.
– То есть? – Софена вспыхнула.
– Ничего дурного, дорогая. – Даланн ободряюще улыбнулась. – Я всегда утверждала, что хорошее академическое образование открывает женщине путь в общество и помогает обрести счастье любым доступным ей способом. В том числе – завязать знакомство с мужчинами, получившими достойное воспитание.
– Вы не вполне меня понимаете, госпожа Даланн, – сказала Софена, с трудом подавив возмущение. Однако красные пятна продолжали бродить по ее лицу и шее на протяжении всего разговора, к немалому удовольствию магистра.
– Разве?
– Девушка с моими внешними данными может найти себе мужа и без академического образования, – решилась Софена.
Она чувствовала, как от ужаса у нее онемели кончики пальцев. Заявить такое прямо в лицо магистру Даланн! Тут нужна немалая храбрость.
Но против всяких ожиданий магистр Даланн не выглядела оскорбленной. Напротив, она тихонько рассмеялась, как будто Софена сказала нечто крайне забавное.
– Уф! – выговорила наконец Даланн. – Давно меня так не радовала человеческая глупость. Вы, надо полагать, считаете, что высказали мне в лицо немыслимую дерзость? Могу вас разочаровать: это совершенно не так. С моей точки зрения, вы еще безобразнее, чем я – с вашей. Не верите? Впрочем, верить мне не обязательно. Просто знайте, что есть мужчины, в чьих глазах я выгляжу привлекательной. Мне безразлично, что об этом думаете лично вы. Но смотреть, как выпучиваются ваши маленькие глазки, как из угла вашего ротика вытекает глупая слюнка – сплошное удовольствие... Впрочем, что мы с вами, дорогая, ведем себя как две заправские девицы, соревнующиеся в колкостях? Нам, академическим дамам, такое не к лицу. Согласны?
И она, подавшись вперед, дружески похлопала Софену по щеке.
– Согласна, – пробормотала Софена.
Жуткое лицо Даланн было совсем близко от ее глаз. Девушка видела каждую пору, каждую бородавку, каждый волосок в жестких серых усах на верхней губе карлицы.
– Продолжайте, – велела Даланн, к великому облегчению Софены снова откидываясь на спинку кресла. – Вы остановились на том, что Пиндар сделался вашим другом.
– Да. Я считаю его моим другом.
Софена сжала пальцы в кулак, впилась ногтями в ладони. Лишь бы не отступить, не струсить!
Карлица сверлила ее взором, и Софена опустила веки, чувствуя, как пронзительный взгляд Даланн парализует ее волю.
– Я знаю, что вы задумали! – выпалила Софена.
– Да? – протянула Даланн. Она явно выглядела разочарованной. – И что же мы задумали?
– Вам нужно, чтобы Пиндар опозорился на экзамене! Вы с магистром Алебрандом заранее обо всем договорились, – сказала Софена, чувствуя себя так, словно падает в пропасть. – Я слышала. Я была в беседке и слышала все. Вы ненавидите Пиндара за то, что он обладает способностью мыслить самостоятельно. Вам отвратительны его эстетические теории.
– Возможно, – сказала Даланн задумчиво. Выражение ее лица изменилось. Теперь оно сделалось исключительно задумчивым и каким-то мягким, расслабленным.
– Да, да! – Софена начала горячиться. – Он пишет стихи, которые вам не по нутру. Вы любите все... приторное! Да, приторное! Достаточно посмотреть на этот дом, на эти бантики и цветочки на резных панелях! На эти помпончики! Вы – мещанка! У вас мещанский вкус!
– О, – протянула Даланн, – очень интересно. Я много лет изучаю эстетику. Я убеждена в том, что эстетические законы – не субъективны, а глубоко объективны. Возможно, мои резные панели далеки от совершенства, но они находятся в струе истинного искусства. Искусства, которое призвано облагораживать быт, улучшать душу человека, обитающего в определенной эстетической среде. Неужели вы думаете, что я преподаю одно, а на самом деле, в глубине души, верю в совершенно другое. Не стоит так заблуждаться на мой счет. Я могу лгать в чем угодно, только не в своих эстетических воззрениях.
– Отлично! – воскликнула Софена. – Но почему вы отказываете Пиндару в праве на собственное мнение?
– Он может иметь какое угодно мнение, но только до тех пор, пока держит его при себе. Как только он начинает это мнение тиражировать, пропагандировать, облекать в соответствующую форму, способную быть воспринятой другими людьми, – он становится опасен.
– А все опасное должно быть уничтожено, – с горечью сказала Софена.
– Таков закон жизни. – Даланн пожала плечами.
– Так слушайте же меня! – закричала вдруг Софена. Собственное малодушие показалось ей таким позорным, что она утратила всякий страх перед магистром. – Я слышала о том, как вы сговаривались провалить его на экзамене. Я знаю все про а-челиф. Ясно вам? Я все знаю про одурманивающее зелье. Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВСЕ СЛЫШАЛА.
Эффект, который произвели эти слова, оказался ошеломляющим. Магистр Даланн позеленела. Каждое пятно на ее бугристом лице начало жить своей отдельной жизнью: одни сделались коричневыми, другие – бурыми, волоски на них встали дыбом и покрылись росинками пота. Большой рот растянулся, нижняя губа отвисла. Маленькие глазки Даланн ушли глубоко под брови, точно испуганные улитки, и из пещерок глазных впадин теперь пылали две крохотные точки.
Софена испугалась.
– Что с вами? – спросила она. – Может, принести вам воды?
Она чуть шевельнулась.
– Сидеть! – прошептала Даланн. – Не двигаться!
Софена послушно замерла.
Прошло несколько минут, прежде чем Даланн сумела обрести прежнее спокойствие. За эти минуты Софена передумала целую кучу разных вещей. Прикидывала, как лучше удрать, если магистр вдруг набросится на нее и попытается убить. Подбирала оправдания. Мысленно объясняла, как вышло, что она подслушала чужой разговор. И даже рассказывала о своем одиночестве и о потребности в обретении истинного друга. Да – и еще о том, каким она, Софена, видит дружеский долг.
Наконец Даланн сказала:
– Итак, дорогая, вы все слышали. И знаете про а-челиф. Чего же вы хотите?
– Ну, я могу никому про это не рассказывать, – промямлила Софена.
– Хорошо, хорошо, – подбодрила ее Даланн.
– Ну да. Я буду молчать про а-челиф... и еще про одну вещь, которую вы упоминали в том разговоре.
– Да, дорогая? Продолжайте!
– Чильбарроэс! – выпалила Софена.
Магистр вздрогнула, но на сей раз не стала так пугающе зеленеть. Просто криво улыбнулась.
– Ну что ж... – выговорила она задумчиво. – Хорошо.
– Я никому ничего не расскажу. Да, я знаю, что подслушивать нехорошо, но ведь я не хотела подслушивать – это вышло случайно.
– Да, да. Вам просто... повезло, – сказала Даланн, кивая.
Софена приободрилась.
– Ну, раз мне повезло, то вот чего я хочу. Вы не будете подстраивать пакости Пиндару на экзамене. И мне – тоже. Я хочу закончить Академию с хорошим дипломом. Вы были совершенно правы – раз уж у нас такой откровенный разговор, – я действительно должна найти свое место в жизни, и Академия, – единственный путь для этого.
– Ну вот, видите, – сказала Даланн, – всегда можно найти общий язык. Если захотеть, конечно. Других пожеланий у вас нет?
– Нет. – Софена помотала головой. – Я просто хотела, чтобы все было по-честному.
– Ну да, ну да. Впрочем, я могла бы познакомить вас с какими-нибудь приличными мужчинами. Не желаете, чтобы я подобрала вам состоятельного мужа?
– Не надо смеяться надо мной, госпожа Даланн! – взмолилась Софена. – Я открыла вам все, хоть у нас с вами и имелись кое-какие разногласия. Мужа я как-нибудь найду себе сама, если он мне потребуется. Мне нужно лишь, чтобы вы не препятствовали нам с Пиндаром получать хорошие отметки на испытаниях.
– Не препятствовали получать хорошие отметки, – протянула Даланн. – Отличная формулировка! Вы не думали о юридическом или дипломатическом поприще, дорогая?
– Нет! – почти в отчаянии вскрикнула Софена.
– Успокойтесь, что вы так надрываетесь? – Даланн окончательно пришла в себя и теперь держалась очень уверенно. – Я же предупреждала вас: у меня крайне нервный квартирант. Его нельзя тревожить.
– Мы договорились? – спросила Софена.
– Да, – ответила Даланн. – Полагаю, мы договорились. До свидания.
Софена встала и нерешительно двинулась к выходу. На пороге она обернулась. Магистр продолжала сидеть в кресле и смотреть на нее. Неподвижная угловатая фигура Даланн вдруг испугала Софену. Девушке почудилось в ней что-то нечеловеческое – как будто каменная статуя урода перестала наконец притворяться живой и снова застыла.
– Вы ведь не ожидаете, что я буду провожать вас? – спросила Даланн, не двигаясь. – Полагаю, дорогу из моего дома вы найдете самостоятельно. Хорошенько захлопните внизу дверь. Прощайте, дорогая.
Глава шестнадцатая
ГЕНУВЕЙФА СО СТАРОГО РЫНКА
Заранее предупредив брата о своем намерении провести день в библиотеке, Эмери ушел из дома рано утром. Перед экзаменами общие лекции почти прекратились; большинство студентов погрузились в книги или одолевали магистров вопросами, которые остались не вполне усвоенными.
Ренье сказал:
– Ну, тогда я пойду бродить по городу...
– Не вздумай! – всполошился Эмери. – Что, если кто-нибудь нас увидит?
Ренье сказал:
– Ну, тогда я пойду бродить по городу...
– Не вздумай! – всполошился Эмери. – Что, если кто-нибудь нас увидит?