Страница:
«Присматривайтесь к тем, кто подает вам питье, кто приносит к вашей постели умывание, кто следит за чистотой ваших сапог и кормит вашу лошадь, – наставляла она. – Они должны вас любить, иначе ничто не помешает им в один прекрасный день предать вас».
«Но почему кто-то непременно должен предавать нас, бабушка?» – изумлялся Ренье.
Эмери, более проницательный, помалкивал. Он, в отличие от младшего брата, всеобщего любимца, хорошо понимал: далеко не все, с кем сталкивает нас судьба, приходят в восторг от самого факта нашего существования.
Бабушка не стала ничего растолковывать. Просто повторила несколько раз: «Всегда будьте внимательны к слугам, своим и чужим. Даже к трактирным».
И вот сейчас Ренье разглядывал Элизахара и пытался понять, кем тот был прежде, чем оказался в услужении у слепой девушки из знатной семьи. Наверное, солдатом, решил наконец Ренье. Может быть, сержантом. Держится уверенно и умеет осадить собеседника, если тот начинает кипятиться.
Разговор вернулся к «концепции безобразного». Несколько человек, в том числе и Софена, отчаянно доказывали право «безобразного» на существование – наравне с «прекрасным».
– Никто еще не нашел объективных критериев, позволяющих определить, что данная вещь является прекрасной, а данная – безобразной! – уверяла Софена. – Объективного критерия попросту не существует!
– Зато существует самый обыкновенный хороший вкус, – заметил Гальен.
– Только не у тебя! – огрызнулась Софена.
– Как сказать. – Гальен явно решил не сдаваться под напором девушки. – Я руководствуюсь теми критериями, которые выработаны человечеством за века существования Королевства. Например, одежда.
Софена сразу напряглась. Она всегда одевалась только в черное, потому что так выглядела аристократичнее. Во всяком случае, по ее мнению. Ее густые темные волосы отнюдь не дружили с гребнем и буйными прядями падали на широкие крепкие плечи. С лица Софены не сходило недовольное выражение. У нее было ужасно много забот с этим несовершенным, глупо устроенным миром.
– Ты хочешь сказать, – вкрадчиво заговорила Софена, – что твои шелковые расшитые кафтаны с пышными рукавами – это красиво?
– Да, – сказал Гальен. – И субъективно, и объективно они очень даже красивы.
– Просто взяты из модного магазина.
– И еще удобны и изящны.
– Дорогой мой, – покровительственным тоном произнесла Софена, хотя в подрагивающих интонациях ее голоса слышалась приближающаяся истерика: девушка была болезненно задета за живое, – дорогой мой Гальен, я из принципа буду одеваться немодно. Зато так, как нравится лично мне. И мне наплевать, что скажут об этом снобы.
– Софена, милая, – решил вмешаться Ренье, – пожалуйста, прости этого франта! Он лишь хотел защитить свое право покупать вещи в модных магазинах!
Но Софена уже вскипела.
– Просто он похваляется своими деньгами!
– Ничего подобного! – рассердился Гальен. – Для начала неплохо бы тебе вспомнить о том, что денег у меня не больше, чем у тебя. Я хотел сказать другое. Лично мне представляется неправильным носить исключительно черное «из принципа». В этом заключена определенная несвобода. Если ты такая независимая, то не должна ограничивать себя одними балахонами отвратительного покроя и погребального цвета. Ты должна с одинаковой легкостью носить и модное платье, и тряпье.
– Я ничего никому не должна! – объявила Софена.
На другом конце стола хором заревели застольную песню. Софена попыталась выдвинуть еще несколько доводов в свою пользу, но ее благополучно заглушили.
– Неприятный вечер, – сказал Ренье и посмотрел прямо на Элизахара. – Вообще-то такие здесь нечасто выдаются. Беднягу Пиндара сегодня здорово допекли.
Молодому человеку вдруг захотелось, чтобы телохранитель Фейнне улыбнулся ему в ответ на этот дружеский взгляд, но Элизахар оставался серьезным, даже немного угрюмым. Точно явился в кабачок по важному делу, а не ради того, чтобы весело провести остаток дня.
«А может быть, он действительно выполняет здесь поручение, – подумал неожиданно Ренье. – Например, изучает общество, в котором оказалась его драгоценная госпожа. Почему бы, в конце концов, и нет? Если бы у меня была слепая дочь-красавица и я отправил бы ее учиться Академию, то непременно поручил бы кому-нибудь из надежных людей приглядеться к прочим студентам. Просто для успокоения. Вдруг среди нас затесался какой-нибудь негодяй?»
И он быстро посмотрел по сторонам – в поисках предполагаемого негодяя.
После довольно долгой паузы Элизахар отозвался, адресуясь исключительно к Ренье:
– Прошу меня простить. Я действительно не должен был приходить сюда.
– Возможно, у вас имелись на то веские причины, – сказал Ренье и чуть покраснел. Ему показалось, что он выдал себя, и собеседник теперь знает все его самые секретные мысли.
– Возможно, – согласился Элизахар и прекратил диалог, отведя взгляд в сторону.
И тут лицо телохранителя странным образом изменилось: глаза его расширились, углы рта опустились. Он уставился на нечто в задымленном углу кабачка с таким видом, словно перед ним неожиданно возник окровавленный призрак.
Ренье проследил за направлением его взора, и ему тоже почудилось, будто там, в углу, копошится темная тень. Темнота сгустилась там чуть более обыкновенного, и некий образ, постепенно принимающий очертания человеческой фигуры, был различим все более отчетливо.
Элизахар заметно побледнел, и Ренье, который пристально наблюдал за ним все это время, удивился еще больше: что так испугало телохранителя? Скорее всего, то темное в углу было просто заснувшим на полу случайным путником, одним из многих, что забредали в кабачок, ничего не зная о том, каковы здешние истинные завсегдатаи. Шум голосов, стук кружек, топот ног и громовое нестройное пение пробудили его, вот он и шевелится в дыму.
Незнакомец выпрямился и встал. Теперь уже Ренье ясно видел, что это – пожилой мужчина с длинной серой бородой и очень некрасивым, гигантским носом. На миг Ренье показалось, что он может сквозь тело бродяги различать каменную кладку стены; однако когда молодой человек моргнул, иллюзия исчезла.
– Ба! – завопил один из студентов. – Да к нам знатный гость!
Прочие хищно оживились, предвкушая обычную потеху.
Элизахар перевел взгляд на кричащего, и краска стала постепенно возвращаться на лицо телохранителя, как будто он испытывал сильное облегчение от того, что бродягу видит еще кто-то, кроме него самого.
Высокий старик приблизился к столу. Однако когда он вышел на свет, никто из студентов не решился хватать его за локти и тащить к кувшину с пивом – не говоря уж о том, чтобы мучить и задавать провокационные вопросы.
Незнакомец оказался выше всех, кого Ренье когда-либо встречал в своей жизни. Его лицо, обветренное и загорелое, было почти черным, и несколько морщин, как шрамы, рассекали его. Странным показалось Ренье даже самое направление этих морщин: они не стекали с лица вертикально, как бывает обычно у худощавых стариков, но пересекали лицо по горизонтали, как бы отсекая верхнюю часть щеки от нижней.
Старик метнул быстрый, пронзительный взор на Ренье, затем на Элизахара. Узкий рот незнакомца растянулся, превращаясь в щель, плечи затряслись от беззвучного смеха. Костлявая рука высунулась из широкого рукава с обтрепанным краем, ухватила кувшин и резко опрокинула его на голову телохранителя.
Пока Элизахар тряс волосами и глупо моргал, старик постучал кувшином по столу, пробормотал несколько слов на непонятном языке и шагнул назад, в тень.
– Браво! – завопил Пиндар. – Так его!
– Дружище! – окликнул чужака Гальен, который к тому времени был уже сильно пьян. – Присаживайтесь, в самом деле, к нам! Клянусь, мы отменно вас угостим, если только вы обещаете не спорить с нами об искусстве!
Элизахар молча смотрел в ту сторону, куда отошел чудаковатый старик. Телохранитель с трудом переводил дыхание, как будто нечто сдавило ему грудь. Капли пива стекали на его лоб, попадали на губы. Элизахар машинально облизывал их, и пиво казалось ему горьким, как хина.
– Эй, вы! – Ренье возмущенно повернулся к старику. – Что вы себе позволяете?
Темнота не отвечала.
Ренье схватил Элизахара за руку.
– Кто он такой, этот старикан? Почему так поступает с вами? А вы – почему вы ему позволяете?..
Элизахар молчал.
Ренье тряхнул его за плечо.
– Вы его знаете? Кто он такой?
– Подойдите к нему, – прошептал Элизахар, обращая на Ренье странный взгляд. Не то испуганный, не то умоляющий. – Прошу вас, подойдите к нему. Попробуйте взять его за руку и привести к нам.
Ренье молча полез из-за стола, но когда он оказался в углу, никакого старика там уже не было и в помине...
– ...Вот, собственно, и все, – сообщил Ренье брату, отчаянно зевая. Он вдруг понял, что смертельно устал и хочет только одного: спать.
Но теперь уже Эмери тормошил его:
– Что значит – «все»? Так кто же, в конце концов, был этот старик?
– Не знаю.
– Тебе показалось, что Элизахар узнал его?
– Ничего мне не показалось. Давай поговорим обо всем этом завтра, хорошо?
Эмери еще несколько раз тряхнул Ренье, но безрезультатно – тот уже крепко спал.
Эмери всегда завидовал умению младшего братца засыпать быстро и при любых обстоятельствах – в шуме, на неудобной постели, после тревог и волнений. Сам Эмери редко погружался в сон вот так, сразу, подобно юному зверьку: перед тем, как утонуть в небытии, он подолгу перебирал в памяти события минувшего дня, останавливаясь то на одном, то на другом, и последним, что он обычно слышал, была тихая музыка, в которую преобразовывалась главная музыкальная тема дня.
Особенно же позавидовал Эмери своему брату наутро, когда ни свет ни заря их разбудил человек по имени Фоллон. Это был доверенный слуга и неизменный посланец их дяди, господина Адобекка.
Если говорить совсем точно, господин Адобекк приходился молодым людям не дядей, а двоюродным дедушкой. Он был младшим братом их бабки, госпожи Ронуэн.
Адобекк слыл человеком эксцентричным и вместе с тем могущественным. По слухам, много лет назад ее величество правящая королева оказала ему честь и взяла в свою постель. Королева неизменно окружала себя фаворитами, однако о том, кто на самом деле является ее любовником – и наличествуют ли таковые в действительности или же все разговоры о пылкой страстности ее величества не имеют под собой основания, – этого не знал никто. Те, кто, возможно, побывал в ее объятиях, упорно молчали.
Сейчас господин Адобекк служил королевской семье в качестве главного конюшего. Много веков эта придворная должность оставалась сугубо мирной; однако в случае войны именно главный королевский конюший должен будет возглавить гвардию и заменить королеву на поле боя в качестве полководца.
В родовом замке своей семьи господин Адобекк появлялся довольно редко, хотя о нем почти постоянно велись разговоры. Вообще дядя Адобекк был персоной загадочной и всегда живо волновал воображение братьев. Родственник, занимающий столь важный пост при дворе, представлялся им чем-то вроде персонального божества, принадлежащего семье.
Сам замок считался собственностью госпожи Ронуэн, бабушки. После ее смерти он перейдет к Эмери (о будущем Ренье никогда не говорили с такой определенностью, хотя бастард не сомневался в том, что семья не позволит ему пропасть и позаботится о нем так же тщательно, как и о законном отпрыске). Господин Адобекк владел несколькими деревнями. Всеми делами на землях Адобекка ворочали управляющие. Адобекк не сомневался в том, что эти наемные господа – сущие жулики; однако приехать в деревни и разобраться самолично, что там и к чему, дядюшке было недосуг.
«Я даже представить себе боюсь, что из такой поездки может выйти, – признавался он старшей сестре при ее муже и внучатых племянниках. – У меня мороз по коже при одной только мысли об этом! Как подумаю: набегут крестьяне, начнут тайком друг от друга жаловаться – на управляющего, на налоги, на соседа, который потравил их посевы, на непогоду, на неудачное замужество дочки... Хоть сразу садись на лошадь да давай деру! А неурожаи? Мне лучше простить им все эти неустройки... как это называется? Неустойки по платежам. В общем, как-то так. Недостачи, в общем. Да, лучше простить недостачи, чем разбираться, кто в чем провинился. А старосты, а управляющие? Вечно лезут с этими списками: тех высечь, этим потребно вспомоществование... Пусть уж делают, что хотят, а мне денег хватает».
Денег дядюшке действительно хватало, поэтому он и баловал племянников: время от времени присылал к ним Фоллона с увесистым мешочком. Фоллон являлся всегда важный-преважный, с таким видом, будто выполняет чрезвычайно серьезную миссию. Будто от этой миссии зависит благосостояние Королевства.
По непонятной причине Фоллон избирал для своих появлений самое неудачное время: например, через час после рассвета. Он не вступал с молодыми господами в длительные беседы, разве что господин Адобекк приказал ему что-нибудь у них выяснить. Оставлял деньги, письма, иногда – новые нотные тетради для Эмери или швейные нитки модных цветов для Ренье, который, как и многие мужчины в Королевстве, увлекался вышивкой. А затем отбывал, безупречно вышколенный слуга, и братья тотчас забывали о Фоллоне – до следующего раза.
Ренье проснулся от того, что старший брат легонько постукивает кувшином с холодной водой его по лбу.
– Ты что?! – Ренье дернулся, вскочил и вышиб лбом кувшин из руки Эмери.
Холодная вода плеснула в широком горлышке – влево-вправо – и окатила теплую со сна щеку Ренье.
– Ой, за шиворот!.. – вскрикнул он. – Ты с ума сошел?
– Приехал Фоллон, – сказал Эмери. – Привез письма.
Ренье сел в постели, обтер лицо о подушку, вздохнул.
– Ты – отвратительный, безжалостный, злобный... – Он подумал немного и построил обвинение чуть иначе: – В школе палачей ты был бы на лучшем счету.
– Рад это слышать, – сказал Эмери. – Потому что ты – отвратительный эгоист. Желаешь спать, когда твоего превосходного старшего брата беспощадно разбудили и, не ведая к нему сострадания, вручили очередной баул с деньгами.
Ренье вздохнул. Эмери вздохнул. И день начался – по меньшей мере на три часа раньше, чем они рассчитывали.
Кроме денег, Фоллон привез обстоятельное письмо от Адобекка.
«Как есть вы – бессовестные юные бездельники, которые дурно изучают курс истории и ничего не ведают об экономике Королевства, вынужден писать вам о вещах, которых и сам избегал многие годы, – так начиналось послание дядюшки. – Я имею в виду все эти сложности сельского хозяйства, вникать в которые человеку благородного происхождения совершенно незачем.
Постараюсь быть кратким. Плодородие нашей земли всецело зависит от ритуала, проводимого ежегодно на празднике в столице (надеюсь, вы помните, как когда-то мы с вами ездили туда, к великому негодованию вашей почтенной бабушки!). Лично я, по целому ряду причин, ничуть не сомневаюсь в том, что именно эльфийская кровь, текущая в жилах правящей династией является залогом нашего общего благополучия.
Рискую показаться вам любителем гидропоники и прочей сельскохозяйственной премудрости. Впрочем, это безразлично. Пока наша земля имеет возможность ежегодно впитывать в себя каплю крови Эльсион Лакар – эльфов, древнего народа, – она будет оставаться плодородной, жирной, богатой, выберите любое слово себе по вкусу. Хлеб будет рождаться изобильно, дожди и солнце будут чередоваться так, как это нужно для наилучшей урожайности, удойности и нажористости всего и вся.
Прошу прощения за жирное пятно на письме – я пишу и одновременно ем. Таково требование придворной жизни: все в спешке, ни минуты по-настоящему свободного времени. Чуть ниже непременно появятся и винные пятна, на них также прошу не обращать внимания. В конце концов, все они свидетельствуют о непрестанном и неизменном процветании нашего благословенного Королевства.
Прошу, однако, отнестись серьезно к тому, о чем я напишу сейчас.
В моих деревнях уже несколько лет наблюдаются некоторые волнения. До сих пор я не придавал им большого значения. Крестьяне – известные смутьяны, они всегда чем-нибудь недовольны, и пивом их не задобришь, как я непременно поступил бы, если бы речь шла о кузнецах или ювелирах. Увы! Ювелирам, кстати, бунтовать совсем не свойственно, и никто никогда не слышал о бунтах переписчиков книг. А жаль, с ними было бы легче разговаривать.
Я не знаю, кто и зачем мутит народ. Впрочем, подозрения у меня имеются. Выскажу их вам при условии, что вы сожжете это письмо – разумеется, предварительно выучив наизусть его содержание.
Полагаю, на севере что-то затевается. Герцог Вейенто, ближайший родственник королевы, принципиально не желает иметь ничего общего с Эльсион Лакар. На протяжении многих поколений род Вейенто не смешивался с эльфами, и ни одного представителя древнего народа и близко не подпускали к рудникам, шахтам и заводам севера. Я никак не могу обосновать – пока! – свои подозрения. Но меня не оставляет уверенность в том, что Вейенто готовит государственный переворот. (Письмо сожгите!). Кровь Эльсион Лакар оскудевает, наследный принц – уже почти совершенный человек, и даже ее величество королева практически не эльфийка. Ибо истинные эльфы – темнокожи, почти черны, и глаза у них имеют совершенно иной разрез (и это можно видеть на старинных портретах).
Когда эльфийская кровь окончательно утратит силу и наша земля перестанет быть плодородной благодаря древнему «волшебству» (на самом деле это не волшебство, но иного слова для обозначения этого чуда я сейчас подобрать не могу) – итак, когда такое случится, страна окажется во власти Вейенто. Человеческий труд, неустанный и тяжелый, будет создавать условия для нашего процветания. Человеку уже сейчас надлежит готовиться к неизбежному. Незачем рассчитывать на эльфийскую кровь. У людей и без эльфов всегда недурно получалось возделывать землю, выращивать плоды и всякий там скот, не говоря уж о прочих исконных занятиях человечества, вроде кузнечного ремесла, ткачества, бортничества и уборки навоза. (Заметьте, я цитирую лозунги исключительно наших политических противников, однако знать их необходимо – хоть вы и сидите в своем чудесном академическом саду, погруженные в свои ученые грезы.)
Подвожу первый итог. Родственник королевской династии, принципиальный противник Эльсион Лакар, никогда не допускавший в свою семью эльфов, герцог Вейенто исподволь готовит почву для своего государственного переворота.
До меня доходили слухи о том, что где-то на севере выследили и убили двух или трех человек, в которых заподозрили эльфийское происхождение. Обратите внимание: те несчастные вовсе не были эльфами. Убийцы лишь подозревали их в том, что эльфами являлись какие-то их дальние предки. Все это наводит на размышления.
...морщить нос, Эмери, – продолжал Адобекк (в этом месте от письма был оторван клочок). – Я от волнения даже сжевал уголок почтовой бумаги, так беспокоит меня вышеизложенное. Равно как и нижеизлагаемое, кстати.
Вас это касается, поскольку вас касается все происходящее в Королевстве – на то мы и дворяне.
Кажется, я до сих пор не написал вам главного. В моих деревнях были беспорядки. Целых два больших беспорядка! И не обычные неустойки, с которыми мои управляющие превосходно справляются, пустив в ход такие научные, высокоэффективные приборы, как палки, угрозы смертной казни, размахивание дубиной и списки оштрафованных. Нет, это были практически бунты.
Если вы посещаете курс почвоведения в своей превосходной Академии, то вам должно быть известно о существовании двух сортов хлеба: так называемого «эльфийского» – белого, который растет в специфических условиях нашего Королевства, и так называемого «человечьего», то есть черного, который растет везде наравне с лопухами и прочей неубиваемой травой.
Разумеется, белый хлеб предпочтительнее, потому что он вкуснее, от него не раздувает живот – да и растет он в наших условиях лучше. И вот в двух моих деревнях отказались высаживать белый хлеб. Дескать, надлежит людям заботиться о людях, а разные эльфийские ухищрения нам ни к чему. Следует заранее готовиться к тем временам, когда никого из Эльсион Лакар не останется в Королевстве и особенно – на королевском троне. (Я снова цитирую лозунги наших политических противников.)
Эти сволочи довели меня до того, что я вынужден был написать короткое, гнусное слово «согласен» на отчаянной просьбе одного из моих управляющих – прислать в эти деревни отряд копейщиков и силой вернуть несчастным крестьянам здравый рассудок. Занятие неблагодарное и неблагородное.
Я уверен, что здесь поработали какие-то посторонние силы. Никто из моих людей не стал бы бунтовать, не будь подстрекательства. Вопрос: кому выгодно? Ответ: герцогу Вейенто.
Проклиная все на свете, я отдал этот приказ, и бунтовщиков разогнали. Если бы они поступили по-своему, вполне возможно, у нас был бы недород – и как следствие голод. Ну, не такой голод, от которого вымирают целые деревни и города, но все-таки ощутимый. Несколько неурожаев подряд могут завершиться катастрофой.
Вопрос – кому это выгодно? Кто выиграет от беспорядков и бедствий на юге? Ответ – север.
Мне пришлось также отдать распоряжение – чтобы часть моих крестьян продали на заводы. Если герцог Вейенто так любит бунтовщиков, то пусть кормит их собственной грудью. Время от времени на шахтах возникает нужда в новых людях. Особенно после больших обвалов.
Отчасти это письмо служит оправданием, сравнительно небольшой сумме, которую я посылаю, отчасти объясняет мое дурное настроение; но главная его цель – побудить вас усерднее посещать занятия по гидропонике.
Остаюсь вашим преданным другом и умудренным старшим родственником.
СОЖГИТЕ ПИСЬМО!!!»
Первым послание Адобекка изучил Эмери. Ренье сидел скучный: ни новых узоров для вышивки, ни интересных книг дядя не прислал, что до письма, то рано или поздно Эмери позволит брату завладеть стопкой мятых, перепачканных листков – читай, сколько влезет.
– Держи. – Со вздохом Эмери сунул брату творение дяди.
Ренье взял, оглядел все кляксы и пятна, щедро украсившие бумагу.
– О чем он хоть пишет?
– В деревнях беспорядки, будет продавать часть крестьян, а так – все по-старому, – сказал Эмери. – Когда закончишь читать, брось письмо в печку. Дядя опасно откровенен. Я бы даже сказал – неприятно откровенен. Впрочем, насколько я успел понять наших родственников, все они всегда отлично отдают себе отчет в своих поступках.
– Будем подражать им в этом похвальном стремлении, – сказал Ренье, отчаянно зевая. Он спалил в камине дядино послание, так и не одолев его, после чего повалился на кровать, где нетерпеливо дожидался его последний утренний сон.
Глава пятая
«Но почему кто-то непременно должен предавать нас, бабушка?» – изумлялся Ренье.
Эмери, более проницательный, помалкивал. Он, в отличие от младшего брата, всеобщего любимца, хорошо понимал: далеко не все, с кем сталкивает нас судьба, приходят в восторг от самого факта нашего существования.
Бабушка не стала ничего растолковывать. Просто повторила несколько раз: «Всегда будьте внимательны к слугам, своим и чужим. Даже к трактирным».
И вот сейчас Ренье разглядывал Элизахара и пытался понять, кем тот был прежде, чем оказался в услужении у слепой девушки из знатной семьи. Наверное, солдатом, решил наконец Ренье. Может быть, сержантом. Держится уверенно и умеет осадить собеседника, если тот начинает кипятиться.
Разговор вернулся к «концепции безобразного». Несколько человек, в том числе и Софена, отчаянно доказывали право «безобразного» на существование – наравне с «прекрасным».
– Никто еще не нашел объективных критериев, позволяющих определить, что данная вещь является прекрасной, а данная – безобразной! – уверяла Софена. – Объективного критерия попросту не существует!
– Зато существует самый обыкновенный хороший вкус, – заметил Гальен.
– Только не у тебя! – огрызнулась Софена.
– Как сказать. – Гальен явно решил не сдаваться под напором девушки. – Я руководствуюсь теми критериями, которые выработаны человечеством за века существования Королевства. Например, одежда.
Софена сразу напряглась. Она всегда одевалась только в черное, потому что так выглядела аристократичнее. Во всяком случае, по ее мнению. Ее густые темные волосы отнюдь не дружили с гребнем и буйными прядями падали на широкие крепкие плечи. С лица Софены не сходило недовольное выражение. У нее было ужасно много забот с этим несовершенным, глупо устроенным миром.
– Ты хочешь сказать, – вкрадчиво заговорила Софена, – что твои шелковые расшитые кафтаны с пышными рукавами – это красиво?
– Да, – сказал Гальен. – И субъективно, и объективно они очень даже красивы.
– Просто взяты из модного магазина.
– И еще удобны и изящны.
– Дорогой мой, – покровительственным тоном произнесла Софена, хотя в подрагивающих интонациях ее голоса слышалась приближающаяся истерика: девушка была болезненно задета за живое, – дорогой мой Гальен, я из принципа буду одеваться немодно. Зато так, как нравится лично мне. И мне наплевать, что скажут об этом снобы.
– Софена, милая, – решил вмешаться Ренье, – пожалуйста, прости этого франта! Он лишь хотел защитить свое право покупать вещи в модных магазинах!
Но Софена уже вскипела.
– Просто он похваляется своими деньгами!
– Ничего подобного! – рассердился Гальен. – Для начала неплохо бы тебе вспомнить о том, что денег у меня не больше, чем у тебя. Я хотел сказать другое. Лично мне представляется неправильным носить исключительно черное «из принципа». В этом заключена определенная несвобода. Если ты такая независимая, то не должна ограничивать себя одними балахонами отвратительного покроя и погребального цвета. Ты должна с одинаковой легкостью носить и модное платье, и тряпье.
– Я ничего никому не должна! – объявила Софена.
На другом конце стола хором заревели застольную песню. Софена попыталась выдвинуть еще несколько доводов в свою пользу, но ее благополучно заглушили.
– Неприятный вечер, – сказал Ренье и посмотрел прямо на Элизахара. – Вообще-то такие здесь нечасто выдаются. Беднягу Пиндара сегодня здорово допекли.
Молодому человеку вдруг захотелось, чтобы телохранитель Фейнне улыбнулся ему в ответ на этот дружеский взгляд, но Элизахар оставался серьезным, даже немного угрюмым. Точно явился в кабачок по важному делу, а не ради того, чтобы весело провести остаток дня.
«А может быть, он действительно выполняет здесь поручение, – подумал неожиданно Ренье. – Например, изучает общество, в котором оказалась его драгоценная госпожа. Почему бы, в конце концов, и нет? Если бы у меня была слепая дочь-красавица и я отправил бы ее учиться Академию, то непременно поручил бы кому-нибудь из надежных людей приглядеться к прочим студентам. Просто для успокоения. Вдруг среди нас затесался какой-нибудь негодяй?»
И он быстро посмотрел по сторонам – в поисках предполагаемого негодяя.
После довольно долгой паузы Элизахар отозвался, адресуясь исключительно к Ренье:
– Прошу меня простить. Я действительно не должен был приходить сюда.
– Возможно, у вас имелись на то веские причины, – сказал Ренье и чуть покраснел. Ему показалось, что он выдал себя, и собеседник теперь знает все его самые секретные мысли.
– Возможно, – согласился Элизахар и прекратил диалог, отведя взгляд в сторону.
И тут лицо телохранителя странным образом изменилось: глаза его расширились, углы рта опустились. Он уставился на нечто в задымленном углу кабачка с таким видом, словно перед ним неожиданно возник окровавленный призрак.
Ренье проследил за направлением его взора, и ему тоже почудилось, будто там, в углу, копошится темная тень. Темнота сгустилась там чуть более обыкновенного, и некий образ, постепенно принимающий очертания человеческой фигуры, был различим все более отчетливо.
Элизахар заметно побледнел, и Ренье, который пристально наблюдал за ним все это время, удивился еще больше: что так испугало телохранителя? Скорее всего, то темное в углу было просто заснувшим на полу случайным путником, одним из многих, что забредали в кабачок, ничего не зная о том, каковы здешние истинные завсегдатаи. Шум голосов, стук кружек, топот ног и громовое нестройное пение пробудили его, вот он и шевелится в дыму.
Незнакомец выпрямился и встал. Теперь уже Ренье ясно видел, что это – пожилой мужчина с длинной серой бородой и очень некрасивым, гигантским носом. На миг Ренье показалось, что он может сквозь тело бродяги различать каменную кладку стены; однако когда молодой человек моргнул, иллюзия исчезла.
– Ба! – завопил один из студентов. – Да к нам знатный гость!
Прочие хищно оживились, предвкушая обычную потеху.
Элизахар перевел взгляд на кричащего, и краска стала постепенно возвращаться на лицо телохранителя, как будто он испытывал сильное облегчение от того, что бродягу видит еще кто-то, кроме него самого.
Высокий старик приблизился к столу. Однако когда он вышел на свет, никто из студентов не решился хватать его за локти и тащить к кувшину с пивом – не говоря уж о том, чтобы мучить и задавать провокационные вопросы.
Незнакомец оказался выше всех, кого Ренье когда-либо встречал в своей жизни. Его лицо, обветренное и загорелое, было почти черным, и несколько морщин, как шрамы, рассекали его. Странным показалось Ренье даже самое направление этих морщин: они не стекали с лица вертикально, как бывает обычно у худощавых стариков, но пересекали лицо по горизонтали, как бы отсекая верхнюю часть щеки от нижней.
Старик метнул быстрый, пронзительный взор на Ренье, затем на Элизахара. Узкий рот незнакомца растянулся, превращаясь в щель, плечи затряслись от беззвучного смеха. Костлявая рука высунулась из широкого рукава с обтрепанным краем, ухватила кувшин и резко опрокинула его на голову телохранителя.
Пока Элизахар тряс волосами и глупо моргал, старик постучал кувшином по столу, пробормотал несколько слов на непонятном языке и шагнул назад, в тень.
– Браво! – завопил Пиндар. – Так его!
– Дружище! – окликнул чужака Гальен, который к тому времени был уже сильно пьян. – Присаживайтесь, в самом деле, к нам! Клянусь, мы отменно вас угостим, если только вы обещаете не спорить с нами об искусстве!
Элизахар молча смотрел в ту сторону, куда отошел чудаковатый старик. Телохранитель с трудом переводил дыхание, как будто нечто сдавило ему грудь. Капли пива стекали на его лоб, попадали на губы. Элизахар машинально облизывал их, и пиво казалось ему горьким, как хина.
– Эй, вы! – Ренье возмущенно повернулся к старику. – Что вы себе позволяете?
Темнота не отвечала.
Ренье схватил Элизахара за руку.
– Кто он такой, этот старикан? Почему так поступает с вами? А вы – почему вы ему позволяете?..
Элизахар молчал.
Ренье тряхнул его за плечо.
– Вы его знаете? Кто он такой?
– Подойдите к нему, – прошептал Элизахар, обращая на Ренье странный взгляд. Не то испуганный, не то умоляющий. – Прошу вас, подойдите к нему. Попробуйте взять его за руку и привести к нам.
Ренье молча полез из-за стола, но когда он оказался в углу, никакого старика там уже не было и в помине...
– ...Вот, собственно, и все, – сообщил Ренье брату, отчаянно зевая. Он вдруг понял, что смертельно устал и хочет только одного: спать.
Но теперь уже Эмери тормошил его:
– Что значит – «все»? Так кто же, в конце концов, был этот старик?
– Не знаю.
– Тебе показалось, что Элизахар узнал его?
– Ничего мне не показалось. Давай поговорим обо всем этом завтра, хорошо?
Эмери еще несколько раз тряхнул Ренье, но безрезультатно – тот уже крепко спал.
Эмери всегда завидовал умению младшего братца засыпать быстро и при любых обстоятельствах – в шуме, на неудобной постели, после тревог и волнений. Сам Эмери редко погружался в сон вот так, сразу, подобно юному зверьку: перед тем, как утонуть в небытии, он подолгу перебирал в памяти события минувшего дня, останавливаясь то на одном, то на другом, и последним, что он обычно слышал, была тихая музыка, в которую преобразовывалась главная музыкальная тема дня.
Особенно же позавидовал Эмери своему брату наутро, когда ни свет ни заря их разбудил человек по имени Фоллон. Это был доверенный слуга и неизменный посланец их дяди, господина Адобекка.
Если говорить совсем точно, господин Адобекк приходился молодым людям не дядей, а двоюродным дедушкой. Он был младшим братом их бабки, госпожи Ронуэн.
Адобекк слыл человеком эксцентричным и вместе с тем могущественным. По слухам, много лет назад ее величество правящая королева оказала ему честь и взяла в свою постель. Королева неизменно окружала себя фаворитами, однако о том, кто на самом деле является ее любовником – и наличествуют ли таковые в действительности или же все разговоры о пылкой страстности ее величества не имеют под собой основания, – этого не знал никто. Те, кто, возможно, побывал в ее объятиях, упорно молчали.
Сейчас господин Адобекк служил королевской семье в качестве главного конюшего. Много веков эта придворная должность оставалась сугубо мирной; однако в случае войны именно главный королевский конюший должен будет возглавить гвардию и заменить королеву на поле боя в качестве полководца.
В родовом замке своей семьи господин Адобекк появлялся довольно редко, хотя о нем почти постоянно велись разговоры. Вообще дядя Адобекк был персоной загадочной и всегда живо волновал воображение братьев. Родственник, занимающий столь важный пост при дворе, представлялся им чем-то вроде персонального божества, принадлежащего семье.
Сам замок считался собственностью госпожи Ронуэн, бабушки. После ее смерти он перейдет к Эмери (о будущем Ренье никогда не говорили с такой определенностью, хотя бастард не сомневался в том, что семья не позволит ему пропасть и позаботится о нем так же тщательно, как и о законном отпрыске). Господин Адобекк владел несколькими деревнями. Всеми делами на землях Адобекка ворочали управляющие. Адобекк не сомневался в том, что эти наемные господа – сущие жулики; однако приехать в деревни и разобраться самолично, что там и к чему, дядюшке было недосуг.
«Я даже представить себе боюсь, что из такой поездки может выйти, – признавался он старшей сестре при ее муже и внучатых племянниках. – У меня мороз по коже при одной только мысли об этом! Как подумаю: набегут крестьяне, начнут тайком друг от друга жаловаться – на управляющего, на налоги, на соседа, который потравил их посевы, на непогоду, на неудачное замужество дочки... Хоть сразу садись на лошадь да давай деру! А неурожаи? Мне лучше простить им все эти неустройки... как это называется? Неустойки по платежам. В общем, как-то так. Недостачи, в общем. Да, лучше простить недостачи, чем разбираться, кто в чем провинился. А старосты, а управляющие? Вечно лезут с этими списками: тех высечь, этим потребно вспомоществование... Пусть уж делают, что хотят, а мне денег хватает».
Денег дядюшке действительно хватало, поэтому он и баловал племянников: время от времени присылал к ним Фоллона с увесистым мешочком. Фоллон являлся всегда важный-преважный, с таким видом, будто выполняет чрезвычайно серьезную миссию. Будто от этой миссии зависит благосостояние Королевства.
По непонятной причине Фоллон избирал для своих появлений самое неудачное время: например, через час после рассвета. Он не вступал с молодыми господами в длительные беседы, разве что господин Адобекк приказал ему что-нибудь у них выяснить. Оставлял деньги, письма, иногда – новые нотные тетради для Эмери или швейные нитки модных цветов для Ренье, который, как и многие мужчины в Королевстве, увлекался вышивкой. А затем отбывал, безупречно вышколенный слуга, и братья тотчас забывали о Фоллоне – до следующего раза.
Ренье проснулся от того, что старший брат легонько постукивает кувшином с холодной водой его по лбу.
– Ты что?! – Ренье дернулся, вскочил и вышиб лбом кувшин из руки Эмери.
Холодная вода плеснула в широком горлышке – влево-вправо – и окатила теплую со сна щеку Ренье.
– Ой, за шиворот!.. – вскрикнул он. – Ты с ума сошел?
– Приехал Фоллон, – сказал Эмери. – Привез письма.
Ренье сел в постели, обтер лицо о подушку, вздохнул.
– Ты – отвратительный, безжалостный, злобный... – Он подумал немного и построил обвинение чуть иначе: – В школе палачей ты был бы на лучшем счету.
– Рад это слышать, – сказал Эмери. – Потому что ты – отвратительный эгоист. Желаешь спать, когда твоего превосходного старшего брата беспощадно разбудили и, не ведая к нему сострадания, вручили очередной баул с деньгами.
Ренье вздохнул. Эмери вздохнул. И день начался – по меньшей мере на три часа раньше, чем они рассчитывали.
Кроме денег, Фоллон привез обстоятельное письмо от Адобекка.
«Как есть вы – бессовестные юные бездельники, которые дурно изучают курс истории и ничего не ведают об экономике Королевства, вынужден писать вам о вещах, которых и сам избегал многие годы, – так начиналось послание дядюшки. – Я имею в виду все эти сложности сельского хозяйства, вникать в которые человеку благородного происхождения совершенно незачем.
Постараюсь быть кратким. Плодородие нашей земли всецело зависит от ритуала, проводимого ежегодно на празднике в столице (надеюсь, вы помните, как когда-то мы с вами ездили туда, к великому негодованию вашей почтенной бабушки!). Лично я, по целому ряду причин, ничуть не сомневаюсь в том, что именно эльфийская кровь, текущая в жилах правящей династией является залогом нашего общего благополучия.
Рискую показаться вам любителем гидропоники и прочей сельскохозяйственной премудрости. Впрочем, это безразлично. Пока наша земля имеет возможность ежегодно впитывать в себя каплю крови Эльсион Лакар – эльфов, древнего народа, – она будет оставаться плодородной, жирной, богатой, выберите любое слово себе по вкусу. Хлеб будет рождаться изобильно, дожди и солнце будут чередоваться так, как это нужно для наилучшей урожайности, удойности и нажористости всего и вся.
Прошу прощения за жирное пятно на письме – я пишу и одновременно ем. Таково требование придворной жизни: все в спешке, ни минуты по-настоящему свободного времени. Чуть ниже непременно появятся и винные пятна, на них также прошу не обращать внимания. В конце концов, все они свидетельствуют о непрестанном и неизменном процветании нашего благословенного Королевства.
Прошу, однако, отнестись серьезно к тому, о чем я напишу сейчас.
В моих деревнях уже несколько лет наблюдаются некоторые волнения. До сих пор я не придавал им большого значения. Крестьяне – известные смутьяны, они всегда чем-нибудь недовольны, и пивом их не задобришь, как я непременно поступил бы, если бы речь шла о кузнецах или ювелирах. Увы! Ювелирам, кстати, бунтовать совсем не свойственно, и никто никогда не слышал о бунтах переписчиков книг. А жаль, с ними было бы легче разговаривать.
Я не знаю, кто и зачем мутит народ. Впрочем, подозрения у меня имеются. Выскажу их вам при условии, что вы сожжете это письмо – разумеется, предварительно выучив наизусть его содержание.
Полагаю, на севере что-то затевается. Герцог Вейенто, ближайший родственник королевы, принципиально не желает иметь ничего общего с Эльсион Лакар. На протяжении многих поколений род Вейенто не смешивался с эльфами, и ни одного представителя древнего народа и близко не подпускали к рудникам, шахтам и заводам севера. Я никак не могу обосновать – пока! – свои подозрения. Но меня не оставляет уверенность в том, что Вейенто готовит государственный переворот. (Письмо сожгите!). Кровь Эльсион Лакар оскудевает, наследный принц – уже почти совершенный человек, и даже ее величество королева практически не эльфийка. Ибо истинные эльфы – темнокожи, почти черны, и глаза у них имеют совершенно иной разрез (и это можно видеть на старинных портретах).
Когда эльфийская кровь окончательно утратит силу и наша земля перестанет быть плодородной благодаря древнему «волшебству» (на самом деле это не волшебство, но иного слова для обозначения этого чуда я сейчас подобрать не могу) – итак, когда такое случится, страна окажется во власти Вейенто. Человеческий труд, неустанный и тяжелый, будет создавать условия для нашего процветания. Человеку уже сейчас надлежит готовиться к неизбежному. Незачем рассчитывать на эльфийскую кровь. У людей и без эльфов всегда недурно получалось возделывать землю, выращивать плоды и всякий там скот, не говоря уж о прочих исконных занятиях человечества, вроде кузнечного ремесла, ткачества, бортничества и уборки навоза. (Заметьте, я цитирую лозунги исключительно наших политических противников, однако знать их необходимо – хоть вы и сидите в своем чудесном академическом саду, погруженные в свои ученые грезы.)
Подвожу первый итог. Родственник королевской династии, принципиальный противник Эльсион Лакар, никогда не допускавший в свою семью эльфов, герцог Вейенто исподволь готовит почву для своего государственного переворота.
До меня доходили слухи о том, что где-то на севере выследили и убили двух или трех человек, в которых заподозрили эльфийское происхождение. Обратите внимание: те несчастные вовсе не были эльфами. Убийцы лишь подозревали их в том, что эльфами являлись какие-то их дальние предки. Все это наводит на размышления.
...морщить нос, Эмери, – продолжал Адобекк (в этом месте от письма был оторван клочок). – Я от волнения даже сжевал уголок почтовой бумаги, так беспокоит меня вышеизложенное. Равно как и нижеизлагаемое, кстати.
Вас это касается, поскольку вас касается все происходящее в Королевстве – на то мы и дворяне.
Кажется, я до сих пор не написал вам главного. В моих деревнях были беспорядки. Целых два больших беспорядка! И не обычные неустойки, с которыми мои управляющие превосходно справляются, пустив в ход такие научные, высокоэффективные приборы, как палки, угрозы смертной казни, размахивание дубиной и списки оштрафованных. Нет, это были практически бунты.
Если вы посещаете курс почвоведения в своей превосходной Академии, то вам должно быть известно о существовании двух сортов хлеба: так называемого «эльфийского» – белого, который растет в специфических условиях нашего Королевства, и так называемого «человечьего», то есть черного, который растет везде наравне с лопухами и прочей неубиваемой травой.
Разумеется, белый хлеб предпочтительнее, потому что он вкуснее, от него не раздувает живот – да и растет он в наших условиях лучше. И вот в двух моих деревнях отказались высаживать белый хлеб. Дескать, надлежит людям заботиться о людях, а разные эльфийские ухищрения нам ни к чему. Следует заранее готовиться к тем временам, когда никого из Эльсион Лакар не останется в Королевстве и особенно – на королевском троне. (Я снова цитирую лозунги наших политических противников.)
Эти сволочи довели меня до того, что я вынужден был написать короткое, гнусное слово «согласен» на отчаянной просьбе одного из моих управляющих – прислать в эти деревни отряд копейщиков и силой вернуть несчастным крестьянам здравый рассудок. Занятие неблагодарное и неблагородное.
Я уверен, что здесь поработали какие-то посторонние силы. Никто из моих людей не стал бы бунтовать, не будь подстрекательства. Вопрос: кому выгодно? Ответ: герцогу Вейенто.
Проклиная все на свете, я отдал этот приказ, и бунтовщиков разогнали. Если бы они поступили по-своему, вполне возможно, у нас был бы недород – и как следствие голод. Ну, не такой голод, от которого вымирают целые деревни и города, но все-таки ощутимый. Несколько неурожаев подряд могут завершиться катастрофой.
Вопрос – кому это выгодно? Кто выиграет от беспорядков и бедствий на юге? Ответ – север.
Мне пришлось также отдать распоряжение – чтобы часть моих крестьян продали на заводы. Если герцог Вейенто так любит бунтовщиков, то пусть кормит их собственной грудью. Время от времени на шахтах возникает нужда в новых людях. Особенно после больших обвалов.
Отчасти это письмо служит оправданием, сравнительно небольшой сумме, которую я посылаю, отчасти объясняет мое дурное настроение; но главная его цель – побудить вас усерднее посещать занятия по гидропонике.
Остаюсь вашим преданным другом и умудренным старшим родственником.
СОЖГИТЕ ПИСЬМО!!!»
Первым послание Адобекка изучил Эмери. Ренье сидел скучный: ни новых узоров для вышивки, ни интересных книг дядя не прислал, что до письма, то рано или поздно Эмери позволит брату завладеть стопкой мятых, перепачканных листков – читай, сколько влезет.
– Держи. – Со вздохом Эмери сунул брату творение дяди.
Ренье взял, оглядел все кляксы и пятна, щедро украсившие бумагу.
– О чем он хоть пишет?
– В деревнях беспорядки, будет продавать часть крестьян, а так – все по-старому, – сказал Эмери. – Когда закончишь читать, брось письмо в печку. Дядя опасно откровенен. Я бы даже сказал – неприятно откровенен. Впрочем, насколько я успел понять наших родственников, все они всегда отлично отдают себе отчет в своих поступках.
– Будем подражать им в этом похвальном стремлении, – сказал Ренье, отчаянно зевая. Он спалил в камине дядино послание, так и не одолев его, после чего повалился на кровать, где нетерпеливо дожидался его последний утренний сон.
Глава пятая
СОФЕНА И ЕЕ БРАТ
По сравнению с Софеной Аббана, довольно рослая и крупная, казалась хрупкой. Софена покровительствовала подруге.
Вечерами они сидели в любимой беседке за библиотекой, любовались игрой угасающих солнечных лучей в разноцветных стеклах и разговаривали, перебирая события уходящего дня.
– Как тебе новенькая? – поинтересовалась Аббана.
Софена запустила пятерню в свою непокорную гриву.
– С большими претензиями девушка, – сказала она после долгого молчания.
– Все от нее без ума, – заметила Аббана.
– Богатая, – кратко обронила Софена и перешла к другому.
Месяца полтора назад у Аббаны был небольшой роман с Эгреем. Очень небольшой. По какой-то причине Софена пребывала в уверенности, что Эгрей – именно тот человек, который необходим ее подруге. Внешне довольно неказистый, худой и жилистый, с незапоминающимся лицом, он умел быть нежным и обаятельным. Он выслушивал любые девичьи глупости так, словно ему сообщали нечто важное. Недурно разбирался в моде. Не проявлял остойчивости, охотно соглашаясь на ту любовную игру, которую ему предлагали.
В свое время Софена приложила немало усилий, устраивая счастье подруги. В этом деле Софена, следует отдать ей должное, была совершенно бескорыстна. Для себя она не хотела здесь ничего. Кроме, может быть, участия в обсуждении происходящего.
– Эгрей тоже положил на нее глаз, кстати, – добавила Аббана, возвращаясь к прежней теме.
– На новенькую? – Софена озабоченно нахмурилась.– Насколько это серьезно?
– Не знаю. Я вообще не уверена в том, что здесь возможно нечто серьезное. Учеба в Академии – в принципе промежуточное состояние. Пограничное. Между стабильностью детства и прочностью брака.
– Браки случаются и непрочные, – угрюмо сказала Софена. – Об этом ты думала? Зыбко в нашей жизни абсолютно все. Как будто всю жизнь мы идем по тонкой сетке, натянутой над бездной.
Обе замолчали, прислушиваясь к ощущениям внутри себя. Вечерний покой окутывал пышный сад Академии, в полумраке сладковато и чуть гнилостно пахли мясистые цветы. Очень далеко свистела одинокая птица. В этот час девушки особенно остро чувствовали хрупкость своего бытия и коварство окружающего мира, который постоянно пытался обмануть их лживой иллюзией надежности.
Аббана первая нарушила молчание, коротко засмеялась, тряхнула головой.
Вечерами они сидели в любимой беседке за библиотекой, любовались игрой угасающих солнечных лучей в разноцветных стеклах и разговаривали, перебирая события уходящего дня.
– Как тебе новенькая? – поинтересовалась Аббана.
Софена запустила пятерню в свою непокорную гриву.
– С большими претензиями девушка, – сказала она после долгого молчания.
– Все от нее без ума, – заметила Аббана.
– Богатая, – кратко обронила Софена и перешла к другому.
Месяца полтора назад у Аббаны был небольшой роман с Эгреем. Очень небольшой. По какой-то причине Софена пребывала в уверенности, что Эгрей – именно тот человек, который необходим ее подруге. Внешне довольно неказистый, худой и жилистый, с незапоминающимся лицом, он умел быть нежным и обаятельным. Он выслушивал любые девичьи глупости так, словно ему сообщали нечто важное. Недурно разбирался в моде. Не проявлял остойчивости, охотно соглашаясь на ту любовную игру, которую ему предлагали.
В свое время Софена приложила немало усилий, устраивая счастье подруги. В этом деле Софена, следует отдать ей должное, была совершенно бескорыстна. Для себя она не хотела здесь ничего. Кроме, может быть, участия в обсуждении происходящего.
– Эгрей тоже положил на нее глаз, кстати, – добавила Аббана, возвращаясь к прежней теме.
– На новенькую? – Софена озабоченно нахмурилась.– Насколько это серьезно?
– Не знаю. Я вообще не уверена в том, что здесь возможно нечто серьезное. Учеба в Академии – в принципе промежуточное состояние. Пограничное. Между стабильностью детства и прочностью брака.
– Браки случаются и непрочные, – угрюмо сказала Софена. – Об этом ты думала? Зыбко в нашей жизни абсолютно все. Как будто всю жизнь мы идем по тонкой сетке, натянутой над бездной.
Обе замолчали, прислушиваясь к ощущениям внутри себя. Вечерний покой окутывал пышный сад Академии, в полумраке сладковато и чуть гнилостно пахли мясистые цветы. Очень далеко свистела одинокая птица. В этот час девушки особенно остро чувствовали хрупкость своего бытия и коварство окружающего мира, который постоянно пытался обмануть их лживой иллюзией надежности.
Аббана первая нарушила молчание, коротко засмеялась, тряхнула головой.