Страница:
– Бреди и сказки бездельные, – коротко отрезал Любим. – Не шатайся больше по скитам, прав был Феоктист. Бабий ум, что храм непокровен, до одного ветру стоит... Рассуди, чудо гороховое, ежли царь уйдет куда-то, вернется и снова убредет, дак царь ли он? Иль зверь лесовой? Кто в уши-то надул этих лживых басен?
– Ты-то чего на меня вскинулся? Я лишь чужое баяла. На чужой роток не набросишь платок. Везде про то говорят, что царь наш сатане брат... Да уж такой ли тут бред, Любимушко? И в святое писание, бывало, не сразу поверили.
– Бедный народ, совсем обезумел. С царем-то спятил, а коли уйдет он жить в чужие земли, а у нас лишь дуван собирать, то и вовсе рассыплется в труху и пыль. Бродят всякие кощунники по Руси, гадают на Рафлях звездобайцы и коневалы и лишь добавляют масла в огонь. Одним велят бороды брить, другим растить волосы до плеч, как у баб, и носить портки до колен столь тесные, что весь срам наружу. Как чужой кафтан ни напяливай, а харя-то русская, сама себя выдаст: и смеяться-то она будет по-своему, и петь, и пить... А царь-от всех переплюнул, во хмелю трактирную девку в постелю уложил, а после и на престол затащил. А для чего? для какой нужды?
– Чтобы мы все с ума тронулись. Так все переиначить, чтобы друг друга не узнали, – рассудила Олисава.
– Иль чтоб забыли вскоре, каковы отцы наши были праведники да разумники? А мы, не будь дурни, да выроем их костки и на плечах своих утащим в ту сторону, где власти не достанут и никто никого припирать не будет. Да и кому гнаться за нами, ежли Христос уже намерился Русь призвать к суду.
То-то поганые корчемники станут рады. А мы будем платить по грехам.
... Только вот землю родимую с собой не унесешь...
Вот и часовню-то срубили из кондового леса с высоким шатровым верхом, с трапезной, папертью и гульбищем; дородные избы ставили с заплотами, под тесовыми крышами... Нет, здесь собирались жить долго.
Но вот с Печоры примчали весть, де государева команда разыскивает скит Анкиндинова и уже приближается к Толвую; и сразу все мысли о прочном будущем иссякли как дым. В один день собрались все православные в часовне, разломали гульбище и паперть, устроили в подклети крохотный заход для нужды, наглухо забили дверь, а изнутри заложили бревнами, чтобы не могли просечь солдаты топорами, возжгли свечи и стали ждать ненавистников. А чтобы гореть, изнутри уж все было изготовлено: по желобам насыпано довольно пороху, в подклети напихано соломы и сена, разложены по всем углам часовни кипы бересты и сушья. У иконы Богородицы стояла свеча в руку толщиной, от нее-то под пение псалмов готовились мезенцы отправиться к Господу в милостивые руки преж времен...
Майор обошел часовню вокруг, судя по натоптанному снегу, внутри сбилось много народу. В крохотной скважинке теплился огонек, доносилось печальное пение; три стены клети были глухие, и лишь с восточной стороны было прорублено волоковое оконце, теперь закрытое волочильной доскою. Внезапность начатого дела утрачена, и теперь надо было думать, как проникнуть в часовню, чтобы спасти людей от безумного шага.
Феоктист поклонился, будто уже войдя в часовню, громко воскликнул, чтобы сидящие внутри староверцы услышали в нем своего: «Боже милости буди мне грешному». И чуть помедля, возгласил троекратно: «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!..»
На эти слова запершиеся не откликнулись, лишь пение внутри усилилось. Тогда монах постучал батогом в окончину. Из-за стены ворчливо донеслось:
«Чего надоть? Кто шатается зря в глухом месте в неурочный час? По пустому делу, касатики, иль по нужде?»
«Отопри, дак узнаешь. Иль без креста на шее, что закрылся средь бела дня?» – ответил Феоктист.
«Что-то больно голос знакомый. Не из кисерезов ли кто?»
Волочильная доска отдернулась, в оконце показалось бледное лицо с рыжей куцей бородою и насмешливыми зеленоватыми глазами под хвостиками рыжеватых же бровей.
«Мы присланы государем, чтобы узнать, что за народ скрывается от властей, не воры ли и разбойники, и чтут ли Божье слово».
«Слышали мы, что идет к нам команда по доносу старца Феоктиста. А он и сам тут. Ну что, монах, нынче-то за сколько гривен продался?»
«Знай, обавник и лютый злодей, что я никогда не продавался и в родстве с июдою не состою. Это ты сатаны прислужник, коли добрых мирян по злодейскому умыслу потащил с собою. Это для вас возит из Москвы Парфенко Клокотов корчемные деньги...»
«Замолчи, чернец! Пошто нас допекаешь? Мы твоей каши не ели. Мы лишь схоронились для спасения душ своих, а ты ее давно продал. Мы за двоеперстие и старую молитву готовы помереть, а ты хоть и в сане монашьем, а давно Бога похерил. Мы твои заслуги еще по Соловкам помним. Гореть тебе в аду...»
«Отступись от него, да закрывай живей окно... Чего без нужды в ступе воду толочь», – раздался за спиной уставщика глухой голос, мелькнуло золотисто-светлое, сияющее лицо в пушистом окладе бороды. Феоктист не успел узнать старика.
«Погодь, погодь, не задергивай доску-то, – вскричал Феоктист. – Это кто у тебя за спиною?»
«Ползи, дак узнаешь», – посмеялся Анкиндинов.
«Дурень! Пимокат и чернотроп! У тебя мозги все сажей зас... Если все гореть возьметеся, все в костер шагнете, то кто истинную веру хранить станет. Не бабка же твоя, которой на Рождество стукнет сто лет с присыпкою. Вы же своими руками церковь отдаете на поругание латынам и фрыгам, разбойникам дневным и жидовствующим никониянам... Живите, братцы, где Господь вас изнасеял, пложайтесь, труждайтесь в поте лица своего, вкушайте хлебы от рук своих, храните заповеди, вот и станет над лжою сверху вся ваша правда, и никто ее во веки не оборет. Ступайте, милые, домой, Христос с вами. А ты, Иван, постучи-ка в грудь себе, есть ли в груди твоей сердце, выстроен ли там храм? Иль там камень-булыгу хладную найдем мы? Дитешонок-то малых пожалей, варнак и безумец, отпусти на волю. И что в скиту сбежались делать? Вы же не монахи, не затворники, вам на земле работать, а не с властями ратиться. Я за старую веру в Соловецкой крепости десять лет стоял, и никакой враг не оборол меня. А сейчас я пришел вас спасти...»
«Не верьте июде, сколько их еще продаст», – снова раздался за спиною Анкиндинова прежний скрипучий голос. Но народ уже перестал тянуть псалмы, поднялся в часовне шум, кто-то засомневался: «А может, и прав чернец? Все-то коли сожгемся, пойдем в гари, так кто за правду встанет на земле? Кто обидимую церкву грудью прикроет?.. И опять же продушный оклад на всех мужиков в деревне разложен, а если мы сгинем от своих рук, то сельчанам нашим придется платить за нас миром и они будут вечно нас проклинать».
Тут приблизился к часовне майор, призвал:
«Эй, ребята, отворяйте-ка ворота, да принимайте нас подобру! Мы прибыли издалека от государя, чтобы узнать, к какой вы вере приписаны и плотите ли оклад».
Увидев пред собою воинского начальника, уставщик вновь загорячился, высунулся из окна по пояс и вскричал:
«Нет! Вы хотите переписать нас, а после в цепях гнать в город, где за старую веру и загубить! Не отдадимся вам, гонителям, мы живыми, не возьмете нас и мертвыми. Постоим за старый крест и молитвы, как призвал батько Аввакум и святой юрод Феодор Мезенец. Ведомо нам, ежли бы мы здесь не схоронились, то давно бы руки были скручены назад! Вы теперь с ласканием к нашему брату, чтобы обманом залучить, а потом в тюрьмах в железах сгноите... Были у вас в Архангельском наши тысячники Иван Козляков да Федор Чирцов и чего добились? Да ничего... Пришли к властям в одежде, а ушли в одном исподнем. Не отстояли они старый крест и молитву. А куда нам, нищим и убогим, с такими тягаться? Зря вы своего попа притащили, не пойдем к нему на исповедь. Не признаем мы вашу церковь, в ней ересь сидит. Не хотим вечной погибели...»
«Ну хорошо, братец, – сказал майор, – ты кончил говорить, мы тебя послушали, так и ты послушай нас. Но впусти-ка сначала к себе, там мы прочтем указ государя. Может, ты, Иван, и не послушаешь нас, но найдутся средь вас умные люди, кто совсем голову не потерял. Послушаем, что они-то скажут».
«Майор, ты сказывай эти сказки зыбочным ребяткам, а мы таковые обманки давно знаем».
«Да Господь с вами, какие обманки? Никто вас и пальцем не тронет. Только ступайте по-хорошему по домам...»
«Ага, господин хороший, запоем мы тогда: по губам текло, да в рот не попало».
«Слушайте, христовенькие, – вскричал Феоктист. – Ну, довольно языком чесать и напраслину на нас ковырять. Вы хоть меня-то одного впустите к себе, а там и рассудим по-божески».
Но в часовне раздался зычный голос, перекрывающий шум:
«Не верьте лукавым. Сами идут в яму и нас влекут туда же! Поддадимся нынче лживым словесам, сами себя потом проклянем. Да поздно уж будет, назад дело не воротишь...»
«Не отдадимся в руки гонителей! Гореть!» – дружно вскричали запершиеся в часовне, словно бы очнувшись от некоего наваждения.
Майор с послами вернулись в табор на ночевую. Утром пошел к часовне Феоктист и сказал, что солдаты снимаются со стоянки и уходят домой; де, никого майор не возьмет в полон, но только и вы не сожигайтесь.
На это из часовни ответили:
«Поздно, брат, вы встряхнулись от глупостей. Вот кабы совсем не приезжали, так дело-то было бы другого рода. А нынче нет к вам никакой веры. – Окно открылось, на снег полетели зипуны, армяки, шапки, порты и рубахи. – Метайте меж себя жребий да поделите. А нам уж ничего не надо. Голыми родилися, голыми и уйдем ко Христу».
«Окаянные, очнитеся... Сами сошли с ума, так детей-то хоть отдайте, не забирайте с собою! – Феоктист утишил голос, со слезами взмолился. – Ну впустите к себе! Послушайте меня с глазу на глаз».
«Ну ладно, полезай», – раздалось в ответ. Из окна выкинули конец ремня, монах опоясался и его подняли наверх.
В часовне был полумрак, пахло свечами, ладаном и людской теснотою; молельники стояли в груду, слитно и тянули псалмы; матери прижимали к себе ребятишек. Уставщика Анкиндинова близко не было. Феоктист как-то увял, замер сердцем, не зная, к кому обратиться с верным словом, чтобы родненькие очнулись, скинули с себя блазнь и чары. Тут открылся лаз, из подклети по лестнице поднялся высокий согбенный старец с сияющим лицом, волосы распушились как серебряный нимб. Феоктист сразу признал старца Александра Голубовского, которого власти искали по всей Руси, но он уходил от погони, как дым сквозь пальцы.
«Это ты, бес? – изумленно прошептал монах, никак не чая видеть здесь Голубовского. Тот и сквозь пение расслышал глухой возглас и, сердечно распахивая руки для объятия, шагнул к монаху. Но Феоктист отшатнулся, перекрестил Голубовского. – Чур, чур меня».
«Да это я, Исус Христос. Вы так ждали меня, и я к вам сошел. Я всю Русь крещаю огнем, чтобы очистить от грехов».
«Так это ты пудожан сжег, и в Повенце, и под Рязанью, и в Сибирях твои костры?»
Голубовский согласно кивнул.
«Я много раз прошел через очистительное полымя и стал лишь светлее. Взгляни, каков я, и огнь меня не берет. Этих вот провожу с земли и отправлюсь за другими».
«Ты – бес... Православные, это же бес. Вяжите его!»
«Отпусти, христопродавец! Слышь, отпусти! Это я ваш Исус Христос. Вы же ждали меня...».
Пение в часовне оборвалось. Старец Александр выдирался из объятий монаха, в кровь раздирая ему лицо ногтями, изгрызая зубами пальцы и выдавливая глаза, но не мог расцепить смертной хватки. Они повалились на пол, кто-то задвинул на окне волочильную доску.
«Отпусти... Я все тебе отдам. Чего захочешь отдам», – хрипел старец, напрасно наискивая в сапоге нож. Забыл его коварник в подклети, когда загодя приподымал потайную плаху.
Феоктист пошарил на голове Голубовского, размазывая на пухе волос свою кровь, нащупал надо лбом два бугорка, прободающихся сквозь череп и кожу, и вскричал:
«Бес! У него рожки! Это бес!»
Тут крышка лаза с бряком захлопнулась, уставщик Иван Анкиндинов взял толстую свечу от образа Богородицы и поднес к желобу с порохом.
Раздался взрыв.
Часовня вспыхнула сразу от пяты до маковицы, вся просквозилась пламенем; огненный столб поднялся в небо и унес страдальцев с собою. Солдаты бросились с топорами и кокотами к часовне, чтобы рубить дверь и спасать несчастных, но от нестерпимой жары не могли подступиться.
На пятом году скитаний по Сибирям страдальцы, потеряв в дорогах пятнадцать человек, сыскали наконец благословенное место, срубили острожек и назвали его: БЕЛОВОДЬЕ.
... Но это уже другая страница русской истории.
1984-1997 гг.
г. Москва
Словарь редких и старинных русских слов
– Ты-то чего на меня вскинулся? Я лишь чужое баяла. На чужой роток не набросишь платок. Везде про то говорят, что царь наш сатане брат... Да уж такой ли тут бред, Любимушко? И в святое писание, бывало, не сразу поверили.
– Бедный народ, совсем обезумел. С царем-то спятил, а коли уйдет он жить в чужие земли, а у нас лишь дуван собирать, то и вовсе рассыплется в труху и пыль. Бродят всякие кощунники по Руси, гадают на Рафлях звездобайцы и коневалы и лишь добавляют масла в огонь. Одним велят бороды брить, другим растить волосы до плеч, как у баб, и носить портки до колен столь тесные, что весь срам наружу. Как чужой кафтан ни напяливай, а харя-то русская, сама себя выдаст: и смеяться-то она будет по-своему, и петь, и пить... А царь-от всех переплюнул, во хмелю трактирную девку в постелю уложил, а после и на престол затащил. А для чего? для какой нужды?
– Чтобы мы все с ума тронулись. Так все переиначить, чтобы друг друга не узнали, – рассудила Олисава.
– Иль чтоб забыли вскоре, каковы отцы наши были праведники да разумники? А мы, не будь дурни, да выроем их костки и на плечах своих утащим в ту сторону, где власти не достанут и никто никого припирать не будет. Да и кому гнаться за нами, ежли Христос уже намерился Русь призвать к суду.
То-то поганые корчемники станут рады. А мы будем платить по грехам.
... Только вот землю родимую с собой не унесешь...
* * *
Почти с год бродил монах Феоктист по суземкам Онеги и Пинеги, потом перевалил в мезенскую тайболу, перекочевал через Пезу и Пижму на Печору в Усть-Цилемскую слободку и там, поживя мало, разнюхал, что народ потек на речку Толвуй, там ставит скит и рубит часовню. По всем приметам народ решил сожечься. Феоктист донес Холмогорскому архирею, что «по усмотрению его оказались на Мезени скиты, где живут происходящие одни из шляхетства, другие из московского и прочих городов купечества, а третьи – из подрядчиков, которые, забрав из государственной казны в подряды большие деньги, бежали с ними в Сибири; между староверцев есть немалое число монашествующих, бельцов и иных церкви святой противников».ИЗ ХРОНИКИ: «По тому доносу губернская канцелярия народила особую команду для разгрома этих скопищ разбойников. Велено было начальнику команды майору Ильищеву забрать и прислать под караулом не только мезенских вождей, но и всех раскольников, каковы могут найтись в той стороне. Если же команда встретит от раскольников отпор, тогда дозволяется палить из ружей и брать приступом скиты, обложив кругом особой цепью капралов и солдат. Команда, прибыв, остановилась сначала в Мезенском уезде Койнасской волости в дер. Венгерской и стала отбирать от лучших крестьян секретные сведения о раскольнических жилищах. Те рассказали, что недалеко идет дорога в Усть-Цилемскую слободку, где расположены раскольнические скиты, а ездит к ним их вожак мезенец Парфен Клыков, который живет отсюда в ста верстах на речке Пижме. А теперь этот раскольник поехал по речке Печере в Великие Луки к речке Толвуй в лес, отстоящий отсюда в трехстах верстах, где есть раскольнический скит.
Команда двинулась к ближайшему месту сборища раскольников и, приехав 6 декабря в тот самый бор, где должны были находиться скиты, расположилась на ночь стоянкой на опушке. На другой день пошли к раскольникам майор Ильищев, секретарь Иван Попов, крестьяне Ефим Чуркин, Василий Чупров и монах Феоктист.
По дороге они наткнулись на женский скит, где разметан всякий мизерный скарб, а тут же невдалеке увидели часовню. Чуркин незаметно подкрался к ней, тихонько обошел кругом и, воротившись к своим, сказал: «А раскольники-то собралися ведь сожигаться, у них все уже для этого подстроено...»
* * *
Вроде бы и гореть решили гуртом, сзывая по Мезени и Печоре христовеньких пострадать, но тайно-то всем, даже уставщику Анкиндинову, верилось, что сбились они в ватагу для согласной жизни; потому и в верховьях Печоры запехались за триста верст до ближайшей деревни, чтобы вдали от неистовых властей, где не достанут их безжалостные руки, молиться Господу и ростить детей без боязни за их судьбу, по старинным заповедям.Вот и часовню-то срубили из кондового леса с высоким шатровым верхом, с трапезной, папертью и гульбищем; дородные избы ставили с заплотами, под тесовыми крышами... Нет, здесь собирались жить долго.
Но вот с Печоры примчали весть, де государева команда разыскивает скит Анкиндинова и уже приближается к Толвую; и сразу все мысли о прочном будущем иссякли как дым. В один день собрались все православные в часовне, разломали гульбище и паперть, устроили в подклети крохотный заход для нужды, наглухо забили дверь, а изнутри заложили бревнами, чтобы не могли просечь солдаты топорами, возжгли свечи и стали ждать ненавистников. А чтобы гореть, изнутри уж все было изготовлено: по желобам насыпано довольно пороху, в подклети напихано соломы и сена, разложены по всем углам часовни кипы бересты и сушья. У иконы Богородицы стояла свеча в руку толщиной, от нее-то под пение псалмов готовились мезенцы отправиться к Господу в милостивые руки преж времен...
Майор обошел часовню вокруг, судя по натоптанному снегу, внутри сбилось много народу. В крохотной скважинке теплился огонек, доносилось печальное пение; три стены клети были глухие, и лишь с восточной стороны было прорублено волоковое оконце, теперь закрытое волочильной доскою. Внезапность начатого дела утрачена, и теперь надо было думать, как проникнуть в часовню, чтобы спасти людей от безумного шага.
Феоктист поклонился, будто уже войдя в часовню, громко воскликнул, чтобы сидящие внутри староверцы услышали в нем своего: «Боже милости буди мне грешному». И чуть помедля, возгласил троекратно: «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!..»
На эти слова запершиеся не откликнулись, лишь пение внутри усилилось. Тогда монах постучал батогом в окончину. Из-за стены ворчливо донеслось:
«Чего надоть? Кто шатается зря в глухом месте в неурочный час? По пустому делу, касатики, иль по нужде?»
«Отопри, дак узнаешь. Иль без креста на шее, что закрылся средь бела дня?» – ответил Феоктист.
«Что-то больно голос знакомый. Не из кисерезов ли кто?»
Волочильная доска отдернулась, в оконце показалось бледное лицо с рыжей куцей бородою и насмешливыми зеленоватыми глазами под хвостиками рыжеватых же бровей.
«Мы присланы государем, чтобы узнать, что за народ скрывается от властей, не воры ли и разбойники, и чтут ли Божье слово».
«Слышали мы, что идет к нам команда по доносу старца Феоктиста. А он и сам тут. Ну что, монах, нынче-то за сколько гривен продался?»
«Знай, обавник и лютый злодей, что я никогда не продавался и в родстве с июдою не состою. Это ты сатаны прислужник, коли добрых мирян по злодейскому умыслу потащил с собою. Это для вас возит из Москвы Парфенко Клокотов корчемные деньги...»
«Замолчи, чернец! Пошто нас допекаешь? Мы твоей каши не ели. Мы лишь схоронились для спасения душ своих, а ты ее давно продал. Мы за двоеперстие и старую молитву готовы помереть, а ты хоть и в сане монашьем, а давно Бога похерил. Мы твои заслуги еще по Соловкам помним. Гореть тебе в аду...»
«Отступись от него, да закрывай живей окно... Чего без нужды в ступе воду толочь», – раздался за спиной уставщика глухой голос, мелькнуло золотисто-светлое, сияющее лицо в пушистом окладе бороды. Феоктист не успел узнать старика.
«Погодь, погодь, не задергивай доску-то, – вскричал Феоктист. – Это кто у тебя за спиною?»
«Ползи, дак узнаешь», – посмеялся Анкиндинов.
«Дурень! Пимокат и чернотроп! У тебя мозги все сажей зас... Если все гореть возьметеся, все в костер шагнете, то кто истинную веру хранить станет. Не бабка же твоя, которой на Рождество стукнет сто лет с присыпкою. Вы же своими руками церковь отдаете на поругание латынам и фрыгам, разбойникам дневным и жидовствующим никониянам... Живите, братцы, где Господь вас изнасеял, пложайтесь, труждайтесь в поте лица своего, вкушайте хлебы от рук своих, храните заповеди, вот и станет над лжою сверху вся ваша правда, и никто ее во веки не оборет. Ступайте, милые, домой, Христос с вами. А ты, Иван, постучи-ка в грудь себе, есть ли в груди твоей сердце, выстроен ли там храм? Иль там камень-булыгу хладную найдем мы? Дитешонок-то малых пожалей, варнак и безумец, отпусти на волю. И что в скиту сбежались делать? Вы же не монахи, не затворники, вам на земле работать, а не с властями ратиться. Я за старую веру в Соловецкой крепости десять лет стоял, и никакой враг не оборол меня. А сейчас я пришел вас спасти...»
«Не верьте июде, сколько их еще продаст», – снова раздался за спиною Анкиндинова прежний скрипучий голос. Но народ уже перестал тянуть псалмы, поднялся в часовне шум, кто-то засомневался: «А может, и прав чернец? Все-то коли сожгемся, пойдем в гари, так кто за правду встанет на земле? Кто обидимую церкву грудью прикроет?.. И опять же продушный оклад на всех мужиков в деревне разложен, а если мы сгинем от своих рук, то сельчанам нашим придется платить за нас миром и они будут вечно нас проклинать».
Тут приблизился к часовне майор, призвал:
«Эй, ребята, отворяйте-ка ворота, да принимайте нас подобру! Мы прибыли издалека от государя, чтобы узнать, к какой вы вере приписаны и плотите ли оклад».
Увидев пред собою воинского начальника, уставщик вновь загорячился, высунулся из окна по пояс и вскричал:
«Нет! Вы хотите переписать нас, а после в цепях гнать в город, где за старую веру и загубить! Не отдадимся вам, гонителям, мы живыми, не возьмете нас и мертвыми. Постоим за старый крест и молитвы, как призвал батько Аввакум и святой юрод Феодор Мезенец. Ведомо нам, ежли бы мы здесь не схоронились, то давно бы руки были скручены назад! Вы теперь с ласканием к нашему брату, чтобы обманом залучить, а потом в тюрьмах в железах сгноите... Были у вас в Архангельском наши тысячники Иван Козляков да Федор Чирцов и чего добились? Да ничего... Пришли к властям в одежде, а ушли в одном исподнем. Не отстояли они старый крест и молитву. А куда нам, нищим и убогим, с такими тягаться? Зря вы своего попа притащили, не пойдем к нему на исповедь. Не признаем мы вашу церковь, в ней ересь сидит. Не хотим вечной погибели...»
«Ну хорошо, братец, – сказал майор, – ты кончил говорить, мы тебя послушали, так и ты послушай нас. Но впусти-ка сначала к себе, там мы прочтем указ государя. Может, ты, Иван, и не послушаешь нас, но найдутся средь вас умные люди, кто совсем голову не потерял. Послушаем, что они-то скажут».
«Майор, ты сказывай эти сказки зыбочным ребяткам, а мы таковые обманки давно знаем».
«Да Господь с вами, какие обманки? Никто вас и пальцем не тронет. Только ступайте по-хорошему по домам...»
«Ага, господин хороший, запоем мы тогда: по губам текло, да в рот не попало».
«Слушайте, христовенькие, – вскричал Феоктист. – Ну, довольно языком чесать и напраслину на нас ковырять. Вы хоть меня-то одного впустите к себе, а там и рассудим по-божески».
Но в часовне раздался зычный голос, перекрывающий шум:
«Не верьте лукавым. Сами идут в яму и нас влекут туда же! Поддадимся нынче лживым словесам, сами себя потом проклянем. Да поздно уж будет, назад дело не воротишь...»
«Не отдадимся в руки гонителей! Гореть!» – дружно вскричали запершиеся в часовне, словно бы очнувшись от некоего наваждения.
Майор с послами вернулись в табор на ночевую. Утром пошел к часовне Феоктист и сказал, что солдаты снимаются со стоянки и уходят домой; де, никого майор не возьмет в полон, но только и вы не сожигайтесь.
На это из часовни ответили:
«Поздно, брат, вы встряхнулись от глупостей. Вот кабы совсем не приезжали, так дело-то было бы другого рода. А нынче нет к вам никакой веры. – Окно открылось, на снег полетели зипуны, армяки, шапки, порты и рубахи. – Метайте меж себя жребий да поделите. А нам уж ничего не надо. Голыми родилися, голыми и уйдем ко Христу».
«Окаянные, очнитеся... Сами сошли с ума, так детей-то хоть отдайте, не забирайте с собою! – Феоктист утишил голос, со слезами взмолился. – Ну впустите к себе! Послушайте меня с глазу на глаз».
«Ну ладно, полезай», – раздалось в ответ. Из окна выкинули конец ремня, монах опоясался и его подняли наверх.
В часовне был полумрак, пахло свечами, ладаном и людской теснотою; молельники стояли в груду, слитно и тянули псалмы; матери прижимали к себе ребятишек. Уставщика Анкиндинова близко не было. Феоктист как-то увял, замер сердцем, не зная, к кому обратиться с верным словом, чтобы родненькие очнулись, скинули с себя блазнь и чары. Тут открылся лаз, из подклети по лестнице поднялся высокий согбенный старец с сияющим лицом, волосы распушились как серебряный нимб. Феоктист сразу признал старца Александра Голубовского, которого власти искали по всей Руси, но он уходил от погони, как дым сквозь пальцы.
«Это ты, бес? – изумленно прошептал монах, никак не чая видеть здесь Голубовского. Тот и сквозь пение расслышал глухой возглас и, сердечно распахивая руки для объятия, шагнул к монаху. Но Феоктист отшатнулся, перекрестил Голубовского. – Чур, чур меня».
«Да это я, Исус Христос. Вы так ждали меня, и я к вам сошел. Я всю Русь крещаю огнем, чтобы очистить от грехов».
«Так это ты пудожан сжег, и в Повенце, и под Рязанью, и в Сибирях твои костры?»
Голубовский согласно кивнул.
«Я много раз прошел через очистительное полымя и стал лишь светлее. Взгляни, каков я, и огнь меня не берет. Этих вот провожу с земли и отправлюсь за другими».
«Ты – бес... Православные, это же бес. Вяжите его!»
«Отпусти, христопродавец! Слышь, отпусти! Это я ваш Исус Христос. Вы же ждали меня...».
Пение в часовне оборвалось. Старец Александр выдирался из объятий монаха, в кровь раздирая ему лицо ногтями, изгрызая зубами пальцы и выдавливая глаза, но не мог расцепить смертной хватки. Они повалились на пол, кто-то задвинул на окне волочильную доску.
«Отпусти... Я все тебе отдам. Чего захочешь отдам», – хрипел старец, напрасно наискивая в сапоге нож. Забыл его коварник в подклети, когда загодя приподымал потайную плаху.
Феоктист пошарил на голове Голубовского, размазывая на пухе волос свою кровь, нащупал надо лбом два бугорка, прободающихся сквозь череп и кожу, и вскричал:
«Бес! У него рожки! Это бес!»
Тут крышка лаза с бряком захлопнулась, уставщик Иван Анкиндинов взял толстую свечу от образа Богородицы и поднес к желобу с порохом.
Раздался взрыв.
Часовня вспыхнула сразу от пяты до маковицы, вся просквозилась пламенем; огненный столб поднялся в небо и унес страдальцев с собою. Солдаты бросились с топорами и кокотами к часовне, чтобы рубить дверь и спасать несчастных, но от нестерпимой жары не могли подступиться.
ИЗ ХРОНИКИ: «По словам свидетелей и родных сгорели 79 человек. В т. ч. дер. Дорогорской семья Власковых: Авдотья, Иван, жена его Екатерина, сын Козьма. Дер. Жердской: Пешковы Максим Андреев сын, жена его Ефимья, Архип Максимов сын. Дер. Кимжа: Ворноуховы Порфирий Трофимов сын, Евтреп Порфирьев сын, Акилина. Окладниковой слободки Лука Ларионов сын Евсин. Дер. Белощельской Афанасий Артамонов Черсаков, Татьяна Артамонова Черсакова, Василий Евсевиев, родственницы его Марья, Анна, Ирина Васильева, девка Лукерья. Наставник из Ростова Иван Анкиндинов. Наставница родом из Ростова старица Александра, дочь ее Акилина. Бывший соловецкий старец монах Феоктист...»
* * *
Весной другого года, сбив ватажку из полусотни мезенских и печорских мужиков, Любим Созонтович Ванюков увел ее за Камень. Ушли с ним жена Олисава, сын Андрей и десять соловецких монахов.На пятом году скитаний по Сибирям страдальцы, потеряв в дорогах пятнадцать человек, сыскали наконец благословенное место, срубили острожек и назвали его: БЕЛОВОДЬЕ.
... Но это уже другая страница русской истории.
1984-1997 гг.
г. Москва
Словарь редких и старинных русских слов
Арешник —мелкий слоистый камень розового цвета.
Агаряне —потомки рабыни Агари и патриарха Авраама.
Агарянский шелк —ткань с Востока.
Арбуй —человек татарского иль турецкого племени.
Адамант —алмаз.
Амбары вонные —амбары, стоящие во дворе избы, на задах хором, где хранился скарб, носильные вещи, меха и платно.
Аспид —темный камень, злодей, бес.
Алгимей —алхимик.
Аргиш —обоз, санный поезд.
Баклан —одиночный крупный подводный камень,осыхающий на отливе.
Байбарак —плотная шелковая и парчевая ткань.
Баять —говорить, рассказывать сказки.
Баюнок —говорливый, многознатный мужик, который пользовался большой славой на промыслах.
Британ —английская охотничья собака для травли медведей.
Бирючь —глашатай.
Брашно —еда, кушанья.
Балан —толстый обрубок бревна.
Баженый —божий, родной, дорогой ребенок.
Базлуки —плетеные широкие лыжи.
Базанить —шуметь.
Балаган —походная брезентовая палатка, полог.
Бахилы —сапоги с длинными голяшками, плоскостопые.
Бусый —пепельносерый.
Бейки —цветная кайма по подолу.
Барака —крутое возвышение, гора.
Взаболь —взаправду.
Вознепщевать —возникнуть, возвыситься.
Векша —белка.
Велегласный —говорящий возвышенно.
Веретье —возвышенное место в лесу, поросшее вереском (можжевелом).
Воронец —широкая полка от стены до стены, вывешенная поперек избы.
Ворворка —шнурок, тесемка у рубахи.
Взвоз —покатый въезд в крытый двор избы (поветь), срубленный из бревен.
Вельми —весьма.
Вентерь —рыбацкая ловушка.
Воп —крик, плач.
Вощага —толстая палка, дубина с утолщением.
Вешница —ледоход.
Вервь непроторженная (церк.выраж.) —нить, соединяющая души, согласие.
Волоть —мясное волокно.
Власяница —рубаха, связанная из коньего волоса.
Выскеть —буреломное дерево, вырванное с корнем.
Ганзейская трубочка —курительная трубка из Ганзы.
Голомень– открытое море
Глядень —высокий берег около реки иль моря, с которого далеко все видать.
Галить, галиться —издеваться, шалить, баловать, надоедать.
Гиль —смута, волнение.
Гуляфная вока —вода, перегнанная на лепестках розы, шиповника.
Головщик —кормщик, старший в артели.
Гобина —имение, имущество.
Груздочки тяпаные —резаные грузди.
Драгоман —переводчик.
Дрын —кол.
Дуван —военная иль воровская добыча.
Дикомыт —дикий сокол, ястреб.
Жупел —горючая сера, горящая смола, жар и смрад.
Жамка —пряник.
Зепь —внутренний пришивной карман в кафтане, шубе.
Забой —снежный сугроб.
Заразить —поранить, попасть в цель.
Зажоры —весенние проталины, ямины на дороге.
Завируха —снег с резкими порывами ветра.
Залучить —поймать.
Заветерье, затулье —место, где не достает ветер.
Злоимец —злой человек.
Зелияница —овощи.
Заушатель —доносчик.
Заход —туалет.
Запон —фартук.
Ендова —чаша для кваса, вина, медовухи и т.д.
Ера —тундровой кустарник стланик.
Ереститься —противиться, возражать.
Ефимок —русский серебряный рубль в семнадцатом веке.
Еломка —монашья шапочка, шапочка вроде скуфьи.
Иордан —прорубь.
Истопник —младший чин при Дворе.
Извраститель —искажающий смысл дела.
Каженик —еретик, человек, исказивший православную веру и обычаи.
Камень яспис —яшма.
Коби —колдовство, чары, колдовская наука.
Коршак —ворон.
Клюшник —старшой над погребами, заведовавший ключами и весами.
Клосные странники —убогие, хворые прошаки-милостынщики.
Кром —кремль, крепость.
Колтун —свалявшийся от грязи ком волос на голове.
Крошни —заплечная берестяная котомка.
Коза —заплечные носилки чернорабочего.
Камка —узорная шелковая ткань.
Крин —цветок.
Каптан, каптана —выездные боярские сани с избушкой.
Коротенька —широкая кофта с рукавами, парчевая, шелковая с шитьем, носили поверх сарафана.
Корга —каменистая отмель
Киса —дорожный мешок из нерпичьей кожи.
Креж —крутой берег, уходящий в воду.
Киндяк —красный кумач, кафтан особого покроя.
Кречатий помытчик —ловец соколов, царский сокольник.
Кушная зимовейка —избенка охотничья, топившаяся по-черному. Дым шел по избе в дверь.
Костельник —католик.
Кат —палач.
Карась житний —хлеб.
Капуста гретая —тушеная капуста.
Кляпыш —затычка, заглушка.
Клусничать —оговаривать.
Ксень —икра.
Котораться —перепираться.
Курья —слепой рукав реки.
Крюк —кабацкая питейная чарка.
Крестец —скрещение улиц.
Котыга —рубаха.
Кромешник —дьявол.
Костомаха —кость скотская с лохмотьями мяса.
Кабат, кабатуха —широкая и длинная холщевая рубаха.
Коник —лавка в переднем углу.
Копорюга —деревянная соха.
Кокот —багор.
Котляна —поморская дружина, артель промысловая.
Кощейный мужик —бедный крестьянин.
Козанки —суставы на пальцах.
Кошуля —походный мешок.
Коня холить —ухаживать за животным бережно, с любовью.
Лонись —прошлогодний, в минувшем году.
Лайды —низкое сырое место близ моря, поросшее осотой.
Ловыга —плут, ловкий человек.
Логофет —ученый.
Ломоть однорушный —толстый ломоть хлеба, который можно держать в руке.
Лапотина —бабий наряд, одежда, платье.
Лайно —навоз.
Лядвии —женские бедра.
Манатья, мантия —верхняя одежда монаха, длинная, без рукавов, накидка с застежкой только на вороте и спускающаяся до земли.
Мурмолка —шапка с отворотами.
Малица —одежда из оленьих шкур, сшитая мехом внутрь.
Майна —прорубь.
Мотыло —кал.
Место —постель, мешок, набитый соломой, шерстью или пером.
Миткалевая опона —занавес из бумажной ткани.
Навадник —клеветник, подстрекатель.
Насад —речное судно с набоями на бортах.
Наволок —пойменный луг у реки.
Нард —индийское пахучее растение.
Наймит —работник по найму, трудник.
Наделок —имение.
Находальник —непутевый человек.
Нужа —нужда.
Наклестки —отводы у саней-розвальней.
Нудить —понуждать, заставлять, ныть.
Наустить —донести, сьябедничать.
Напыщился —надулся.
Орация —письмо, депеша, донесение.
Опреснок (маца) —тонкая сухая лепешка из пресного теста.
Огневица —горячка.
Осн —пика посоха.
Осорья —сорока.
Оприкосить —сглазить, навести порчу, оприкос.
Окоростовел —зачерствел душою.
Обавник —обманщик, чародей, колдун.
Обремкаться —оборваться, превратить платье в ремки.
Остербля —окрепла.
Огорлие —ожерелье.
Охабень —долгая верхняя одежда с прорехами под рукавами и с откидным воротом.
Охичивать —убирать грязь.
Опутенки —кожаные ремешки, которыми опутывают ноги сокола.
Остамелые ноги —натруженные, одеревяневшие, напухшие от усталости.
Паюс —рыбий пузырь, который в старину вставляли в окна.
Поскотина —луговые кормные места для выпаса скота.
Папарты —крылья.
Падера —дождь со снегом, ненастье.
Павна —топкое гиблое болото.
Поприще —мера длины (вероятно суточный переход), жизнь человека, место борьбы.
Путвицы —пуговицы.
Переклад —мосток, переход через водянину, ручей.
Перепеча —сдобный крендель.
Подговорщик —соблазнитель.
Полти —части скотской туши.
Повапленная скудельница —раскрашенный гроб.
Повапленный —украшенный.
Папошник —булка.
Помчи —снасть для ловли соколов.
Привада —приманка для птицы и зверя.
Плюсны —ступни.
Паморока —обморок.
Поносуха —низовой ветер со снегом.
Палестина —ровное место, родные места.
Подголовник —деревянный ларец, обитый полосами железа с покатой крышкой.
Позобать —поесть, набить зоб (живот).
Поддатень —помощник сокольника.
Приклепывать —наговаривать.
Протори —убытки..
Полуночник —ветер с северо-востока.
Пыщется —величается, возгоржается, излишне мнит о себе.
Помытчик —работник, нанятый в промысловую ватагу.
Пятник —продушина в стене избы.
Пря —спор, раздор.
Прелести —соблазны.
Прикодолил —привязал к колу.
Потока —струя дождя с крыши.
Раздевулье —не мужик, не баба.
Рамена —плечи.
Ратовище —рукоять косы, вил, копья и т.д.
Родостам —французская душистая вода.
Руда —кровь.
Размужичье —женщина с мужицкими ухватками.
Распетушье —гермафродит.
Рюжа —рыбацкая снасть, сплетенная из ивовых прутьев.
Романея —французское церковное вино.
Саадачное лубье —саадак, влагалище для лука, кобура.
Сакрамент —причастие.
Саламата —рыба выжаренная на свином сале
Совсельник —союзник.
Срачица —женская сорочка.
Сувой —снежная заструга, занос на дороге.
Сулой —толчея воды от встречи в море двух противоположных течений.
Смарагд —камень изумруд.
Свей —швед.
Спира воинская —отряд стражи.
Саама —вода меж островов.
Скудельница —место для убогих и нищих.
Совик —зимняя одежда из оленьих шкур, сшитая мехом наружу.
Собинный —близкий сердцу, дорогой.
Скимен —лев.
Скрыня —укладка, сундук, коробейка, ларец.
Столбовой наряд —праздничное девичье платье с лентами и украсами.
Стогна, стогны —городская площадь.
Сулица —боевое оружие, копье, рогатина.
Сикер —слабый хмельной броженый напиток, но не вино.
Свей, деги, албанасы, фрыги —название европейских народов в семнадцатом веке.
Студень —стужа, мороз, охлаждение, остылость в вере.
Сутырщик —спорщик, супротивник.
Таибник —смутитель, враг веры.
Тайбола —северная тайга.
Татебник —вор, разбойник.
Тябло —полка с иконами в красном углу..
Туга —печаль, лишения, невзгоды.
Турка —припечное бревно в избе, куда часто вешался рукомойник.
Туфак —тюфяк, набитый овечьей шерстью.
Тягло —подати, налоги.
Фусточка —носовой платок.
Улыскнулся —ухмыльнулся.
Ферезея, ферязь —мужское долгое платье с длинными рукавами, без воротника и перехвата; праздничный сарафан.
Царева стулка —престол, царское кресло.
Ценинная печь —из муравленых, расписных изразцов.
Чаруса —болотные окна, провалища.
Чучалка —чучело для охоты на птицу.
Чаровник —кудесник.
Челиг —небольшая птица ястребиной породы.
Червчатый бархат —багровый или ярко-малиновый .
Чекмень —суконный полукафтан в талию со сборками позади.
Чищенка, чищеница —пожня в лесу после корчевания или гарей.
Шняка —беспалубная промысловая поморская лодка с одной мачтой и с прямым парусом.
Шаф —бельевой шкаф.
Шелешпер —рыба.
Шушунишко —бабий зипун из сермяги.
Шугай —короткая девичья кофта с рукавами из сукна, ситца иль парчи.
Шаньги дижинные —шаньги, политые жидкой крупою иль жидким сметанным тестом.
Шестопер —палица, булава, кистень.
Шендан —подсвешник.
Шишига —толстая тяжелая палка, которую использовали поморы на звериных промыслах.
Шпынь —насмешник, балагур, дерзкий человек, не боящийся Бога.
Агаряне —потомки рабыни Агари и патриарха Авраама.
Агарянский шелк —ткань с Востока.
Арбуй —человек татарского иль турецкого племени.
Адамант —алмаз.
Амбары вонные —амбары, стоящие во дворе избы, на задах хором, где хранился скарб, носильные вещи, меха и платно.
Аспид —темный камень, злодей, бес.
Алгимей —алхимик.
Аргиш —обоз, санный поезд.
Баклан —одиночный крупный подводный камень,осыхающий на отливе.
Байбарак —плотная шелковая и парчевая ткань.
Баять —говорить, рассказывать сказки.
Баюнок —говорливый, многознатный мужик, который пользовался большой славой на промыслах.
Британ —английская охотничья собака для травли медведей.
Бирючь —глашатай.
Брашно —еда, кушанья.
Балан —толстый обрубок бревна.
Баженый —божий, родной, дорогой ребенок.
Базлуки —плетеные широкие лыжи.
Базанить —шуметь.
Балаган —походная брезентовая палатка, полог.
Бахилы —сапоги с длинными голяшками, плоскостопые.
Бусый —пепельносерый.
Бейки —цветная кайма по подолу.
Барака —крутое возвышение, гора.
Взаболь —взаправду.
Вознепщевать —возникнуть, возвыситься.
Векша —белка.
Велегласный —говорящий возвышенно.
Веретье —возвышенное место в лесу, поросшее вереском (можжевелом).
Воронец —широкая полка от стены до стены, вывешенная поперек избы.
Ворворка —шнурок, тесемка у рубахи.
Взвоз —покатый въезд в крытый двор избы (поветь), срубленный из бревен.
Вельми —весьма.
Вентерь —рыбацкая ловушка.
Воп —крик, плач.
Вощага —толстая палка, дубина с утолщением.
Вешница —ледоход.
Вервь непроторженная (церк.выраж.) —нить, соединяющая души, согласие.
Волоть —мясное волокно.
Власяница —рубаха, связанная из коньего волоса.
Выскеть —буреломное дерево, вырванное с корнем.
Ганзейская трубочка —курительная трубка из Ганзы.
Голомень– открытое море
Глядень —высокий берег около реки иль моря, с которого далеко все видать.
Галить, галиться —издеваться, шалить, баловать, надоедать.
Гиль —смута, волнение.
Гуляфная вока —вода, перегнанная на лепестках розы, шиповника.
Головщик —кормщик, старший в артели.
Гобина —имение, имущество.
Груздочки тяпаные —резаные грузди.
Драгоман —переводчик.
Дрын —кол.
Дуван —военная иль воровская добыча.
Дикомыт —дикий сокол, ястреб.
Жупел —горючая сера, горящая смола, жар и смрад.
Жамка —пряник.
Зепь —внутренний пришивной карман в кафтане, шубе.
Забой —снежный сугроб.
Заразить —поранить, попасть в цель.
Зажоры —весенние проталины, ямины на дороге.
Завируха —снег с резкими порывами ветра.
Залучить —поймать.
Заветерье, затулье —место, где не достает ветер.
Злоимец —злой человек.
Зелияница —овощи.
Заушатель —доносчик.
Заход —туалет.
Запон —фартук.
Ендова —чаша для кваса, вина, медовухи и т.д.
Ера —тундровой кустарник стланик.
Ереститься —противиться, возражать.
Ефимок —русский серебряный рубль в семнадцатом веке.
Еломка —монашья шапочка, шапочка вроде скуфьи.
Иордан —прорубь.
Истопник —младший чин при Дворе.
Извраститель —искажающий смысл дела.
Каженик —еретик, человек, исказивший православную веру и обычаи.
Камень яспис —яшма.
Коби —колдовство, чары, колдовская наука.
Коршак —ворон.
Клюшник —старшой над погребами, заведовавший ключами и весами.
Клосные странники —убогие, хворые прошаки-милостынщики.
Кром —кремль, крепость.
Колтун —свалявшийся от грязи ком волос на голове.
Крошни —заплечная берестяная котомка.
Коза —заплечные носилки чернорабочего.
Камка —узорная шелковая ткань.
Крин —цветок.
Каптан, каптана —выездные боярские сани с избушкой.
Коротенька —широкая кофта с рукавами, парчевая, шелковая с шитьем, носили поверх сарафана.
Корга —каменистая отмель
Киса —дорожный мешок из нерпичьей кожи.
Креж —крутой берег, уходящий в воду.
Киндяк —красный кумач, кафтан особого покроя.
Кречатий помытчик —ловец соколов, царский сокольник.
Кушная зимовейка —избенка охотничья, топившаяся по-черному. Дым шел по избе в дверь.
Костельник —католик.
Кат —палач.
Карась житний —хлеб.
Капуста гретая —тушеная капуста.
Кляпыш —затычка, заглушка.
Клусничать —оговаривать.
Ксень —икра.
Котораться —перепираться.
Курья —слепой рукав реки.
Крюк —кабацкая питейная чарка.
Крестец —скрещение улиц.
Котыга —рубаха.
Кромешник —дьявол.
Костомаха —кость скотская с лохмотьями мяса.
Кабат, кабатуха —широкая и длинная холщевая рубаха.
Коник —лавка в переднем углу.
Копорюга —деревянная соха.
Кокот —багор.
Котляна —поморская дружина, артель промысловая.
Кощейный мужик —бедный крестьянин.
Козанки —суставы на пальцах.
Кошуля —походный мешок.
Коня холить —ухаживать за животным бережно, с любовью.
Лонись —прошлогодний, в минувшем году.
Лайды —низкое сырое место близ моря, поросшее осотой.
Ловыга —плут, ловкий человек.
Логофет —ученый.
Ломоть однорушный —толстый ломоть хлеба, который можно держать в руке.
Лапотина —бабий наряд, одежда, платье.
Лайно —навоз.
Лядвии —женские бедра.
Манатья, мантия —верхняя одежда монаха, длинная, без рукавов, накидка с застежкой только на вороте и спускающаяся до земли.
Мурмолка —шапка с отворотами.
Малица —одежда из оленьих шкур, сшитая мехом внутрь.
Майна —прорубь.
Мотыло —кал.
Место —постель, мешок, набитый соломой, шерстью или пером.
Миткалевая опона —занавес из бумажной ткани.
Навадник —клеветник, подстрекатель.
Насад —речное судно с набоями на бортах.
Наволок —пойменный луг у реки.
Нард —индийское пахучее растение.
Наймит —работник по найму, трудник.
Наделок —имение.
Находальник —непутевый человек.
Нужа —нужда.
Наклестки —отводы у саней-розвальней.
Нудить —понуждать, заставлять, ныть.
Наустить —донести, сьябедничать.
Напыщился —надулся.
Орация —письмо, депеша, донесение.
Опреснок (маца) —тонкая сухая лепешка из пресного теста.
Огневица —горячка.
Осн —пика посоха.
Осорья —сорока.
Оприкосить —сглазить, навести порчу, оприкос.
Окоростовел —зачерствел душою.
Обавник —обманщик, чародей, колдун.
Обремкаться —оборваться, превратить платье в ремки.
Остербля —окрепла.
Огорлие —ожерелье.
Охабень —долгая верхняя одежда с прорехами под рукавами и с откидным воротом.
Охичивать —убирать грязь.
Опутенки —кожаные ремешки, которыми опутывают ноги сокола.
Остамелые ноги —натруженные, одеревяневшие, напухшие от усталости.
Паюс —рыбий пузырь, который в старину вставляли в окна.
Поскотина —луговые кормные места для выпаса скота.
Папарты —крылья.
Падера —дождь со снегом, ненастье.
Павна —топкое гиблое болото.
Поприще —мера длины (вероятно суточный переход), жизнь человека, место борьбы.
Путвицы —пуговицы.
Переклад —мосток, переход через водянину, ручей.
Перепеча —сдобный крендель.
Подговорщик —соблазнитель.
Полти —части скотской туши.
Повапленная скудельница —раскрашенный гроб.
Повапленный —украшенный.
Папошник —булка.
Помчи —снасть для ловли соколов.
Привада —приманка для птицы и зверя.
Плюсны —ступни.
Паморока —обморок.
Поносуха —низовой ветер со снегом.
Палестина —ровное место, родные места.
Подголовник —деревянный ларец, обитый полосами железа с покатой крышкой.
Позобать —поесть, набить зоб (живот).
Поддатень —помощник сокольника.
Приклепывать —наговаривать.
Протори —убытки..
Полуночник —ветер с северо-востока.
Пыщется —величается, возгоржается, излишне мнит о себе.
Помытчик —работник, нанятый в промысловую ватагу.
Пятник —продушина в стене избы.
Пря —спор, раздор.
Прелести —соблазны.
Прикодолил —привязал к колу.
Потока —струя дождя с крыши.
Раздевулье —не мужик, не баба.
Рамена —плечи.
Ратовище —рукоять косы, вил, копья и т.д.
Родостам —французская душистая вода.
Руда —кровь.
Размужичье —женщина с мужицкими ухватками.
Распетушье —гермафродит.
Рюжа —рыбацкая снасть, сплетенная из ивовых прутьев.
Романея —французское церковное вино.
Саадачное лубье —саадак, влагалище для лука, кобура.
Сакрамент —причастие.
Саламата —рыба выжаренная на свином сале
Совсельник —союзник.
Срачица —женская сорочка.
Сувой —снежная заструга, занос на дороге.
Сулой —толчея воды от встречи в море двух противоположных течений.
Смарагд —камень изумруд.
Свей —швед.
Спира воинская —отряд стражи.
Саама —вода меж островов.
Скудельница —место для убогих и нищих.
Совик —зимняя одежда из оленьих шкур, сшитая мехом наружу.
Собинный —близкий сердцу, дорогой.
Скимен —лев.
Скрыня —укладка, сундук, коробейка, ларец.
Столбовой наряд —праздничное девичье платье с лентами и украсами.
Стогна, стогны —городская площадь.
Сулица —боевое оружие, копье, рогатина.
Сикер —слабый хмельной броженый напиток, но не вино.
Свей, деги, албанасы, фрыги —название европейских народов в семнадцатом веке.
Студень —стужа, мороз, охлаждение, остылость в вере.
Сутырщик —спорщик, супротивник.
Таибник —смутитель, враг веры.
Тайбола —северная тайга.
Татебник —вор, разбойник.
Тябло —полка с иконами в красном углу..
Туга —печаль, лишения, невзгоды.
Турка —припечное бревно в избе, куда часто вешался рукомойник.
Туфак —тюфяк, набитый овечьей шерстью.
Тягло —подати, налоги.
Фусточка —носовой платок.
Улыскнулся —ухмыльнулся.
Ферезея, ферязь —мужское долгое платье с длинными рукавами, без воротника и перехвата; праздничный сарафан.
Царева стулка —престол, царское кресло.
Ценинная печь —из муравленых, расписных изразцов.
Чаруса —болотные окна, провалища.
Чучалка —чучело для охоты на птицу.
Чаровник —кудесник.
Челиг —небольшая птица ястребиной породы.
Червчатый бархат —багровый или ярко-малиновый .
Чекмень —суконный полукафтан в талию со сборками позади.
Чищенка, чищеница —пожня в лесу после корчевания или гарей.
Шняка —беспалубная промысловая поморская лодка с одной мачтой и с прямым парусом.
Шаф —бельевой шкаф.
Шелешпер —рыба.
Шушунишко —бабий зипун из сермяги.
Шугай —короткая девичья кофта с рукавами из сукна, ситца иль парчи.
Шаньги дижинные —шаньги, политые жидкой крупою иль жидким сметанным тестом.
Шестопер —палица, булава, кистень.
Шендан —подсвешник.
Шишига —толстая тяжелая палка, которую использовали поморы на звериных промыслах.
Шпынь —насмешник, балагур, дерзкий человек, не боящийся Бога.