Страница:
Так все и получилось.
— А деньги есть у вас, чтобы оплатить визит? — спросил он, склонившись над рукомойником и даже не повернув головы.
Зарубицкая задохнулась от возмущения и не нашлась чем ответить. Слезы брызнули из глаз, и она выбежала из больницы.
Все, происшедшее только что, так напомнило разговор с мельником. Но тот — хозяин, купец, имеющий дело с зерном и не стесняющийся получать из рук женщины принадлежащий ей браслет. Если мельник и давал кому клятву, то золотому тельцу. А ведь врач, который произнес эти холодные слова, давал клятву Гиппократа.
Хотелось вернуться и выговориться, сказать все, что она о нем думает. Но Зарубицкая сдержала себя, зная: не поможет она этим Коле Корнееву.
Прибежав на другой конец станицы и найдя Надежду Гавриловну, медсестра ей все рассказала.
Лицо Секачевой-Минкер потемнело, как туча, а в глазах сверкнула молния. Она тотчас направилась к больнице, и хорошо, что врач ей не встретился в начале пути.
По мере того как Надежда Гавриловна шла, звучавшие в ней слова готовы были вырваться раскатами грома. Но прежде чем подняться на больничное крыльцо, она сделала глубокий вздох. А открыв дверь, вспомнила, что она как-никак многоопытная преподавательница лучшей петроградской гимназии.
— Кто вы? Чем могу быть полезен? — спросил он так же холодно, на этот раз держа в руке чашку кофе.
— В пятистах метрах от вас умирает десятилетний мальчик. Я не стану взывать ни к совести вашей, ни к вашей жалости. Не стану напоминать и о профессиональном долге. Скажу лишь одно. Если вы сейчас же не поднимитесь, не пойдете со мной и не предпочтете своему спокойствию и чашке кофе жизнь ребенка, то я сегодня же, используя все мои связи и знакомства, свяжусь с газетами Екатеринбурга, Челябинска, Омска и даже Москвы и Петрограда. От вас с одинаковым омерзением отвернутся и красные, и белые. Я уже не говорю о ваших многочисленных коллегах.
Последние слова врач слушал, вытянувшись по стойке «смирно». Видимо, сказались годы службы в армии. Кроме того, эта маленькая женщина, ее необыкновенная сила внушили ему не только почтение, но и страх.
Увы, помощь пришла поздно. Осмотрев больного, врач сказал, что у него сильная интоксикация сердца, он слишком слаб, и с таким серьезным заболеванием мальчику не справиться.
Коля Корнеев умер на руках у Капитолины Алексеевны Зарубицкой. Она его перенесла в чулан, а детям, лежавшим в лазарете, сказала, что Коля отправлен в больницу.
Какой-то сердобольный старичок плотник в ту же ночь сколотил гробик. Симонов вместе с Зарубицкой его вынесли. Вынесли тихо, тайком. Не дай Бог, чтоб кто-нибудь из детей увидел и услышал.
Подъехали к церкви. Георгий Иванович Симонов остановился у церковной двери. Опустил руки. Стоял молча, сутулясь, никак не решаясь постучать.
Вышел сонный сторож. Оглушающе заскрипели ржавые петли.
Сторож подал Зарубицкой тонкую трехкопеечную свечу, и она держала ее, пока мужчины несли гроб в темный угол церкви, где стояла широкая скамейка.
И снова со скрипом закрылась дверь, оставив за собой навек десятилетнего колониста Колю Корнеева.
Наступил день, когда детей кормить стало нечем. Симонов, опекавший старших мальчиков, собрал их в своей комнате и, опустив глаза, сказал:
— Не знаю с чего начать. Положение безвыходное. Остается одно — пойти в ближайшие деревни и устраиваться там на зиму. Девочек мы как-нибудь прокормим. Но надеемся и на вашу помощь.
Насколько верным было решение воспитателя? Об этом я говорил много лет спустя с Петром Александровичем Александровым.
— Я думаю, — сказал он, — это было решение вконец растерявшегося человека. Что значит: «Идите в ближайшие деревни?» Это ставило нас в положение беспризорников. К тому же и лишало возможности продолжать учебу. Мы потеряли целый год. Кроме того, некоторых из нас на долгое время разлучили с младшими сестрами. Так случилось и со мной.
Хотя мы и рано повзрослели, но согласитесь, двенадцать лет — это очень мало, если ты предоставлен сам себе. Линия фронта находилась недалеко. И двое мальчишек решили самостоятельно вернуться в Петроград. Они ушли на запад, но домой не вернулись. Судьба их осталась неизвестной. Хотел последовать их примеру и я. Но подумал о Леночке, оставшейся в станице.
Что могли сказать мы, еще дети, на предложение Симонова? До нашего ума не доходила вся опасность и даже возможная трагичность положения, в которое мы попадали. А если нас в ближайшей деревне не возьмут? Значит, надо идти все дальше и дальше, то есть превратиться в бродяг.
Однако мы без всякого возражения, захватив обтрепавшуюся одежонку, вышли из поповского дома. Объединились по три-четыре человека и зашагали в разные стороны, совсем как в русской сказке, искать удачи. Отправились, как говорится, на все четыре стороны.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
— А деньги есть у вас, чтобы оплатить визит? — спросил он, склонившись над рукомойником и даже не повернув головы.
Зарубицкая задохнулась от возмущения и не нашлась чем ответить. Слезы брызнули из глаз, и она выбежала из больницы.
Все, происшедшее только что, так напомнило разговор с мельником. Но тот — хозяин, купец, имеющий дело с зерном и не стесняющийся получать из рук женщины принадлежащий ей браслет. Если мельник и давал кому клятву, то золотому тельцу. А ведь врач, который произнес эти холодные слова, давал клятву Гиппократа.
Хотелось вернуться и выговориться, сказать все, что она о нем думает. Но Зарубицкая сдержала себя, зная: не поможет она этим Коле Корнееву.
Прибежав на другой конец станицы и найдя Надежду Гавриловну, медсестра ей все рассказала.
Лицо Секачевой-Минкер потемнело, как туча, а в глазах сверкнула молния. Она тотчас направилась к больнице, и хорошо, что врач ей не встретился в начале пути.
По мере того как Надежда Гавриловна шла, звучавшие в ней слова готовы были вырваться раскатами грома. Но прежде чем подняться на больничное крыльцо, она сделала глубокий вздох. А открыв дверь, вспомнила, что она как-никак многоопытная преподавательница лучшей петроградской гимназии.
— Кто вы? Чем могу быть полезен? — спросил он так же холодно, на этот раз держа в руке чашку кофе.
— В пятистах метрах от вас умирает десятилетний мальчик. Я не стану взывать ни к совести вашей, ни к вашей жалости. Не стану напоминать и о профессиональном долге. Скажу лишь одно. Если вы сейчас же не поднимитесь, не пойдете со мной и не предпочтете своему спокойствию и чашке кофе жизнь ребенка, то я сегодня же, используя все мои связи и знакомства, свяжусь с газетами Екатеринбурга, Челябинска, Омска и даже Москвы и Петрограда. От вас с одинаковым омерзением отвернутся и красные, и белые. Я уже не говорю о ваших многочисленных коллегах.
Последние слова врач слушал, вытянувшись по стойке «смирно». Видимо, сказались годы службы в армии. Кроме того, эта маленькая женщина, ее необыкновенная сила внушили ему не только почтение, но и страх.
Увы, помощь пришла поздно. Осмотрев больного, врач сказал, что у него сильная интоксикация сердца, он слишком слаб, и с таким серьезным заболеванием мальчику не справиться.
Коля Корнеев умер на руках у Капитолины Алексеевны Зарубицкой. Она его перенесла в чулан, а детям, лежавшим в лазарете, сказала, что Коля отправлен в больницу.
Какой-то сердобольный старичок плотник в ту же ночь сколотил гробик. Симонов вместе с Зарубицкой его вынесли. Вынесли тихо, тайком. Не дай Бог, чтоб кто-нибудь из детей увидел и услышал.
Подъехали к церкви. Георгий Иванович Симонов остановился у церковной двери. Опустил руки. Стоял молча, сутулясь, никак не решаясь постучать.
Вышел сонный сторож. Оглушающе заскрипели ржавые петли.
Сторож подал Зарубицкой тонкую трехкопеечную свечу, и она держала ее, пока мужчины несли гроб в темный угол церкви, где стояла широкая скамейка.
И снова со скрипом закрылась дверь, оставив за собой навек десятилетнего колониста Колю Корнеева.
Наступил день, когда детей кормить стало нечем. Симонов, опекавший старших мальчиков, собрал их в своей комнате и, опустив глаза, сказал:
— Не знаю с чего начать. Положение безвыходное. Остается одно — пойти в ближайшие деревни и устраиваться там на зиму. Девочек мы как-нибудь прокормим. Но надеемся и на вашу помощь.
Насколько верным было решение воспитателя? Об этом я говорил много лет спустя с Петром Александровичем Александровым.
— Я думаю, — сказал он, — это было решение вконец растерявшегося человека. Что значит: «Идите в ближайшие деревни?» Это ставило нас в положение беспризорников. К тому же и лишало возможности продолжать учебу. Мы потеряли целый год. Кроме того, некоторых из нас на долгое время разлучили с младшими сестрами. Так случилось и со мной.
Хотя мы и рано повзрослели, но согласитесь, двенадцать лет — это очень мало, если ты предоставлен сам себе. Линия фронта находилась недалеко. И двое мальчишек решили самостоятельно вернуться в Петроград. Они ушли на запад, но домой не вернулись. Судьба их осталась неизвестной. Хотел последовать их примеру и я. Но подумал о Леночке, оставшейся в станице.
Что могли сказать мы, еще дети, на предложение Симонова? До нашего ума не доходила вся опасность и даже возможная трагичность положения, в которое мы попадали. А если нас в ближайшей деревне не возьмут? Значит, надо идти все дальше и дальше, то есть превратиться в бродяг.
Однако мы без всякого возражения, захватив обтрепавшуюся одежонку, вышли из поповского дома. Объединились по три-четыре человека и зашагали в разные стороны, совсем как в русской сказке, искать удачи. Отправились, как говорится, на все четыре стороны.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ПЕТЯ ПИТЕРСКИЙ
Когда мальчики добрались до леса, солнце поднялось уже высоко. Прошло два часа, как они покинули поповский дом, но дорога была пустынной. Никто не попадался навстречу.
Петя Александров выбрал себе в попутчики Витю Петкеля и братьев Трофимовских — Ваню и Сашу. А может, наоборот — они его выбрали? Мальчики не горевали, веря, что им повезет и что дорога выведет куда надо. Одно плохо, в их котомках не осталось ни кусочка хлеба.
— А не поискать ли грибов? — предложил Петя.
Им повезло. Меньше чем за полчаса набрали целый картуз опят. Котелок при них был. А вот спичек не оказалось.
Петкель вызвался выйти на дорогу, но вернулся без спичек. Зато с хорошей вестью. Ему встретился мужик-старовер. Староверы, как известно, не курят. Значит, и спичек с собой не носят. Но мужик сказал, что сразу за лесом находится деревня Косогорки.
Товарищи не стали терять времени. Выйдя из леса, они поднялись на холм. Сверху деревня виднелась как на ладони. Косогорки не были похожи на обычные русские селения. Каждый дом стоял под железной крышей и имел каменный фундамент. Это говорило о том, что жители деревни — люди самостоятельные, и вселяло надежду, что найдутся здесь и приют, и работа.
С этой мыслью колонисты спустились с холма.
Внимание детей привлек необычный шум. Справа, совсем рядом с лесной опушкой, несколько мужчин и женщин суетились возле какой-то машины.
Подойдя к изгороди, окружавшей рабочее место, мальчики поняли, что это молотилка. Восьмерка лошадей покорно вращала круглую площадку. На ней стоял одетый в косоворотку парень, изредка помахивая плеткой. От площадки шел вал на барабан. А уже от него ускоренное вращение передавалось на молотилку с помощью кожаного ремня.
Дородный мужик с черной бородой подбрасывал снопы в барабан, предварительно разрезая и откидывая в сторону шпагат. Были заняты своим делом и все другие.
Колонисты завороженно смотрели на ладную работу крестьян. Ни одного лишнего движения. Казалось, между работающими тоже находятся передаточные ремни, только невидимые. Так согласованы были их действия.
Бородатый мужик, как видно, был хозяином. Изредка он подавал короткие команды, а иногда обходился и без лишнего слова, лишь делая, как дирижер, короткий взмах рукой.
Казаки были так увлечены работой, что не заметили подошедших мальчишек. А увидев, сразу остановились и с удивлением стали рассматривать маленьких пришельцев.
Пете и его товарищам в который уже раз стало неловко за свой затрапезный вид, за потертые рубахи и дырявые башмаки.
— Вы откуда такие? — спросил хозяин, не слезая с помоста.
— Мы из Петрограда, — ответил за всех Ваня Трофимовский.
Казаки удивились:
— Как из Петрограда? Пехом, что ли?
Дети поняли, что в этой деревне ничего не знают об их колонии, хотя станица Уйская находится не так уж далеко. Они рассказали окружившим им казакам о своем положении.
— И чего же вы хотите?
— Возьмите нас работать, дяденька…
— Какие из вас работники! Да и ваши отцы, наверное, большевики. К нам эту заразу занесете.
Женщины стали стыдить своих мужей за такое обращение с детьми.
После недолгой перебранки хозяин сказал: «Ну, ладно. Один оставайся», — и указал на Петю Александрова.
— А как же остальные? — спросил Петя.
— Идите в деревню. Там возьмут.
Они решили не расставаться, пока каждый не найдет себе места.
После того как братья Трофимовские и Петкель были устроены, Александров вернулся на гумно. И вновь его стали расспрашивать о доме, о родителях.
Когда мальчик рассказал о смерти матери накануне отъезда из Петрограда, к нему подошла широколицая казачка с добрыми глазами и, обняв, сказала:
— Не горюй, Петро. Будешь нашим сыном.
— Спасибо, тетя…
— Маруся, — подсказала казачка.
Так Петя познакомился с первым членом семьи, в которой ему предстояло поселиться.
Молотьба продолжалась до позднего вечера, пока не стемнело. Петю не заставляли работать. И он ко всему приглядывался. Для него, городского паренька, многое было новым и непривычным.
Мальчик даже забыл о голоде, который с утра терзал его желудок. А потом в глазах потемнело, и он упал в обморок. Сказалось все вместе: и голод, и жара, и усталость. Очнувшись, он увидел, как склонилась над ним названная мать, как налила ему из кринки топленого молока.
Поднявшись в смущении, Петя в порыве благодарности протянул ей картуз с грибами.
Казачка, улыбнувшись, похвалила его:
— Молодец, парень, не пропадешь!
Вечером Александров узнал, что друзьям его не повезло. Хозяева им отказали. И они подались в соседнюю деревню Масловку. Значит, он остается в Косогорках совсем-совсем один… Ни на чью помощь, ни на чье сочувствие теперь нечего рассчитывать. И совсем неизвестно, как его примут в чужой семье. Утром он расстался с сестрой, а сейчас — и с близкими друзьями.
Так и не решившись переступить вслед за хозяйкой порог незнакомого ему дома, Петя заплакал. Это было с ним впервые за последние месяцы.
Тетя Маруся вернулась во двор и, кажется, заметила, поняла состояние мальчика:
— Петро, пошто расстраиваешься?
Он невольно улыбнулся сквозь слезы, услышав незнакомое и очень смешное слово «пошто». И сказал:
— Ничего страшного. Просто засорил мякиной глаз на гумне.
На следующий день Александров уже трудился у молотилки, перепробовав разные работы. Больше всего ему нравилось отвозить зерно на лошади с гумна на домашний двор и высыпать из овального плетеного короба, стоявшего на телеге, прямо на брезент. Операция эта требовала некоторой сноровки, и Петя гордился, что выполняет ее наравне со взрослыми. А значит, не даром ест хлеб.
С окончанием молотьбы у одного хозяина молотилка была перевезена на гумно соседа. И там началась такая же работа с участием еще двух семей, живущих справа и слева.
В свои двенадцать лет Петя Александров уже мог оценить, как здорово поставлено дело у крестьян-казаков, как дружно они трудятся. Каждая улица имела комплект нужных машин, купленных в складчину, и все работы, от вспашки до сбора урожая, производились по очереди — от одного до другого края улицы. Если не хватало работников, то нанимали местных башкир.
…У Артамона Дмитриевича и Марии Алексеевны Приданниковых (так звали хозяев Александрова) было пятеро детей — от пяти до шестнадцати лет: Александр, Григорий, Агафья, Мария и Евстафий. Но в семье детей называли проще: Санька, Гринька, Грунька, Марунька и Станька.
Петя стал шестым ребенком в семье. А вот ел из отдельной посуды.
— Уж не обессудь, — сказал ему Артамон Дмитриевич. — Хоть ты и христианин, а другой, никонианской веры. Мы же — староверы.
Ел Петя из отдельной чашки, зато за одним столом с Приданниковыми. А вот башкирам это не дозволялось.
Такое разделение для гатчинского мальчишки было странным. Вон сколько разных ребят в их колонии: русские, татары, евреи, эстонцы, украинцы, поляки, финны… Есть даже один француз. А различия нет. Живут все дружно и едят все вместе. А если нечего кушать — то тоже вместе.
Но он не стал переубеждать ни хозяев, ни их детей. Тем более что не видел особой чести в том, чтобы есть сообща из одной посуды.
Обмолоченное зерно свезли во двор, так что ни пройти ни проехать. Весь же скот и днем и ночью пасся на гумне.
Пете и старшей дочери хозяина, Марии, его ровеснице, поручили провеивание зерна. Он вертел ручку барабана, а она пересыпала пшеницу лопатой. При этом пела частушки. Некоторые сочиняла сама, стараясь расшевелить застенчивого мальчишку:
Но вскоре хорошая пища и крестьянская работа сделали свое дело. Мальчик окреп, загорел и мало уже чем отличался от своих деревенских сверстников. Казачата стали его величать Петя Питерский и включили на равных во все свои игры. Это равноправие очень льстило его самолюбию.
Между тем осенние работы подходили к концу. Урожай выдался добрым, так что зерно едва поместилось в амбаре, состоявшем из восьми больших засек. Но ведь оставалась пшеница и прошлого года. Хозяин загрузил ее в мешки и отправился вместе со старшим сыном Евстафием в Челябинск для продажи.
Двор освободился от зерна, но работы хватало.
— Петро, пойдем яйца собирать, — сказала хозяйка, держа в руках плетеную корзину.
Тетя Маруся не знала курам счета. Они ютились в сене и соломе, наваленных под навесом и над стойлом, где находилась скотина. Петя поднимался по приставной лестнице с проворством обезьяны, забирался в самые скрытные места, где извлекал из гнезд хохлаток недельный запас яиц. Счет яйцам шел на сотни.
— А как же весной? — спрашивал Петя. — У вас, наверное, очень много цыплят?
— Ой, много! — отвечала хозяйка. — Не знаем, что и делать. Наседок приходится резать, а на лишние малые головы выпускать кошек.
Странно и дико было слышать такое. И это в то время, когда в Питере и других городах тысячи детей пухнут от голода.
Находилась работа и вечерами. У казаков не пропадала в хозяйстве ни одна мелочь. Петя вязал и наматывал в клубки шпагат, оставшийся после снопов. Никто из хозяйских детей не хотел этим заниматься. Слишком однообразно, нудно…
Неожиданно появилось еще одно занятие. Петя любил залезать на русскую печь, теплую после дневной топки. И всегда рядом с ним пристраивался пятилетний Саня. Малыш оказался смышленым и прилежным. Он довольно быстро запомнил все буквы, научился читать по слогам. Хоть и медленно, но чисто.
Тетя Маруся была в восторге и даже пригласила соседей прийти и послушать, как читает ее Саня-грамотей. А уж как она благодарила Петю за столь великие труды! А над мужем подтрунивала, напоминая слова, сказанные им на гумне:
— Вот тебе, Артамоша, и большевики! А сыны-то их, оказывается, задарма хлеб не кушают.
А кусок хлеба не лез порой в горло… Это было, когда вспоминал он о своей сестре Леночке, о друзьях-колонистах, оставшихся в станице Уйской. Скорее всего они ложатся спать голодными. Может ли это быть сравнимым с теми религиозными постами, которые строго соблюдают жители Косогорок…
Зато когда наступил мясоед, на столе ежедневно появлялся то курник, то пирог с куриным мясом, а то пельмени — с ним же. Пельмени подавались и в постные дни. Тогда начинкой для них служила капуста, которая готовилась в особом отваре. Казаки ели пельмени в огромных количествах. И за их лепку садилась вся женская половина семьи.
…Спустя два месяца Петя попросил хозяина доверить ему уход за коровами и лошадьми.
— Пошто берешься, Петро, за скотину? Ведь тяжело будет.
— Ничего, дядя Артамон, я справлюсь, — самоуверенно ответил он.
На следующее утро мальчик выгнал лошадей за ворота, а затем, одев недоуздок на сивого мерина, стал сопровождать табун до гумна.
Все здесь привычно и знакомо. Скирды сена и соломы. Стог обмолоченного гороха. Петя уже знает, что солому следует разбросать на подстилку, а сено идет на кормежку. Днем — выгон скота на водопой. К вечеру — возврат домой под навес.
…Все шло как надо. Но однажды, в один из холодных дней, намерзшись на открытом воздухе, лошади после полуденного водопоя потянулись к дому. Мальчик пытался их догнать, но они пускались вскачь. И угнаться за ними было невозможно.
Со слезами на глазах Петя носился на своем мерине взад и вперед по полю, пытаясь поворотить лошадей. Но кнут не доставал до них, а щелканье нисколько не пугало животных.
Ездить галопом и в карьер Петя не мог, так как боялся упасть с неоседланной лошади. Зная об этом, Евстафий подговорил соседних мальчишек применить практиковавшийся у казаков способ преодоления страха.
Однажды у поворота дороги ребята устроили засаду. Выскочив с хворостинами в руках, они что было силы огрели мерина по крупу. Конь поднялся на дыбы. Петя едва успел выпустить из рук недоуздок и вцепился двумя пятернями в гриву мерина, который понес его в открытое поле.
С тех пор страх как рукой сняло, и он мог ездить любым способом.
Косогорки были глухим местом. Мало кто из жителей деревни видел кино. Редко сюда попадали и газеты. Весь свой досуг молодые казаки проводили в играх. И ни одна из этих игр не обходилась без лошадей.
Зимой, когда полевые работы уже позади, развлечений было особенно много. В них участвовали не только взрослые, но и ребята, начиная с десятилетнего возраста.
Очень нравилась мальчишкам игра «взятие города». Всадник должен сорвать с шеста шапку. Но сделать это очень нелегко, так как со всех сторон на него летит лавина снега. Снежки бросают сотни людей. Не только сорвать шапку, но и просто удержаться в седле — трудно.
А вот другая игра — «скачки через костер».
Вначале через небольшой костер прыгает сам всадник. Затем он садится на лошадь, разгоняет ее, заставляя перепрыгнуть через пламя. Высота костра постепенно увеличивается. Приз получает тот участник соревнования, чья лошадь преодолеет наибольшую высоту пламени.
Но самыми опасными были скачки на льду.
По голому льду едут на неподкованной лошади. Кто проедет дальше, тот и победитель. Но лошади довольно часто падают. И вот седок должен вовремя соскочить, чтобы не поломать ноги. Ну а синяки и ушибы — так это не в счет.
У взрослых были еще игры с применением холодного оружия. Проводились они не только ради развлечения, но и для подготовки молодых казаков и лошадей к военной службе.
Каждый казак имеет боевого коня, породистого и холеного. Артамон Дмитриевич держит вороного жеребца по кличке Ветер. Отзывается на эту кличку конь лишь по голосу своего повелителя. Жеребец находится в стойле, построенном из бревен, отдельно от других лошадей. Кормит его хозяин чистым овсом. Кормит сам, не доверяя даже своему старшему сыну. Каждый день вычесывает особым гребнем, а дважды в неделю объезжает вокруг деревни.
На большом ковре в горнице висит черная казацкая пика, а накрест с ней — шашка. Пика очень длинная, так что помещается она на стене лишь в наклонном положении — от потолка к полу.
Когда приходило время военных сборов, Артамон Дмитриевич седлал своего вороного коня, сбоку подвешивал шашку, а пику брал на спину. И так ехал на сборный пункт в Уйскую станицу, где получал карабин.
За ту зиму, что Петя Александров прожил в Косогорках, проводилась только одна мобилизация. На деревню пришла разверстка на сорок человек. Жеребьевку устроили в горнице хорунжего. Дворы, на которые пал жребий, выставляли бойца по своему усмотрению — либо хозяина, либо сына, не моложе двадцати лет.
Очень волновался в этот день Петя. Волновался вместе с тетей Марусей. Но, к счастью, жребий миновал двор Приданниковых. А вот соседу — достался.
В феврале после молебна отряд из сорока казаков отправился на фронт, который находился невдалеке. А в марте соседа привезли убитым. Хоронила его вся деревня.
Артамон Дмитриевич заболел.
Зима выдалась лютая. Печи пожирали много дров, и к концу февраля топливо почти закончилось.
— Хочешь, Петро, поехать со мной завтра в лес за дровами? — спросил Евстафий.
— Не откажусь, если возьмешь.
— Добро. Тогда собирайся.
Евстафий разбудил его рано. А сам встал еще раньше. Шесть лошадей уже были запряжены в сани. «Когда Евстафий успел?» — удивился Петя.
Прежде чем тронуться в путь, они выпили целую кринку молока с белым калачом.
Хозяйский сын поехал во главе обоза. Остальные лошади, будучи обученными и не нуждаясь в понукании, пошли самостоятельно друг за другом.
Петя сел в последние дровни.
Когда приехали к своему лесному наделу, уже совсем рассвело. Тут рос березняк. Довольно еще молодой. Так что можно было обойтись и без пилы. Сняв тулуп и вооружившись топорами, они пошли выбирать и засекать деревья на сруб.
Погода стояла ясная, без ветра. Снега в лесу было много, и был он рыхлый, так что ноги утопали по колено. Снег приходилось разгребать у каждого дерева, тратя на это время и силы.
— Давай, Петро, я буду подрубать березу под корень, а валить будем вместе.
Еще Евстафий поручил ему обрубку веток и сучьев. Пока хозяйский сын подрубал комель очередного дерева, Петя изо всех сил старался не отстать от него, выполняя свою часть работы. Затем сообща они тащили стволы по глубокому снегу к дороге и грузили на сани.
Мальчик очень устал, но виду не подавал, стараясь работать на равных. Но вот пришло время обеда.
— Ешь, ешь, — приговаривал Евстафий. — Накапливай силы. Видишь, еще только трое саней загружены.
Мороза Петя не чувствовал. Между лопатками бежала струйка пота, щекоча спину, но он знал, что останавливаться нельзя. Даже ненадолго. Иначе простудишься. И лишь изредка разворачивал шубу, лежавшую прямо на снегу, чтобы сделать несколько глотков молока. Оно было все еще теплым. Шуба оберегала молоко от мороза.
Работу закончили лишь к вечеру. Лес уложили в сани и перевязали веревками.
Обоз тронулся в обратный путь. В морозном воздухе слышался лишь скрип полозьев да голос Евстафия, изредка понукавшего переднюю лошадь. Светлая полоска горизонта все более меркла, пока не слилась с землей. А потом взошла луна. И простиравшаяся впереди равнина тускло засветилась отраженным светом.
Петя надел полушубок, а сверху прикрылся огромным овчинным тулупом. Но покрепчавший к ночи мороз сумел найти лазейку, и вскоре мальчик стал дрожать от холода. Он знал: чтобы согреться, надо слезть с саней и, сколько хватит сил, пробежать рядом. Но сил-то и не было. Усталость сковала тело ничуть не меньше мороза. Евстафий же находился на головных санях. Расстояние порядочное. Да и звать, заявляя о своем бессилии, не хотелось. Нет, уж лучше потерпеть.
Мальчик не заметил, как вздремнул. Его разбудило веселое ржание лошади. Открыв глаза, он увидел приближавшиеся огни деревни.
Было уже далеко заполночь, когда их встретила тетя Маруся.
— Ах ты мой бедненький! — приговаривала она, освобождая негнущееся Петино тело от одежды. — Вот погоди малость. Сейчас горячего молока налью. Мигом отойдешь.
А за утренним столом Петя получил похвалу от хозяйского сына.
— Настоящим казаком вырастешь, если останешься у нас в Косогорках, — сказал и Артамон Дмитриевич, уже поднявшийся с постели.
Но события неожиданно приняли новый оборот.
Петя Александров выбрал себе в попутчики Витю Петкеля и братьев Трофимовских — Ваню и Сашу. А может, наоборот — они его выбрали? Мальчики не горевали, веря, что им повезет и что дорога выведет куда надо. Одно плохо, в их котомках не осталось ни кусочка хлеба.
— А не поискать ли грибов? — предложил Петя.
Им повезло. Меньше чем за полчаса набрали целый картуз опят. Котелок при них был. А вот спичек не оказалось.
Петкель вызвался выйти на дорогу, но вернулся без спичек. Зато с хорошей вестью. Ему встретился мужик-старовер. Староверы, как известно, не курят. Значит, и спичек с собой не носят. Но мужик сказал, что сразу за лесом находится деревня Косогорки.
Товарищи не стали терять времени. Выйдя из леса, они поднялись на холм. Сверху деревня виднелась как на ладони. Косогорки не были похожи на обычные русские селения. Каждый дом стоял под железной крышей и имел каменный фундамент. Это говорило о том, что жители деревни — люди самостоятельные, и вселяло надежду, что найдутся здесь и приют, и работа.
С этой мыслью колонисты спустились с холма.
Внимание детей привлек необычный шум. Справа, совсем рядом с лесной опушкой, несколько мужчин и женщин суетились возле какой-то машины.
Подойдя к изгороди, окружавшей рабочее место, мальчики поняли, что это молотилка. Восьмерка лошадей покорно вращала круглую площадку. На ней стоял одетый в косоворотку парень, изредка помахивая плеткой. От площадки шел вал на барабан. А уже от него ускоренное вращение передавалось на молотилку с помощью кожаного ремня.
Дородный мужик с черной бородой подбрасывал снопы в барабан, предварительно разрезая и откидывая в сторону шпагат. Были заняты своим делом и все другие.
Колонисты завороженно смотрели на ладную работу крестьян. Ни одного лишнего движения. Казалось, между работающими тоже находятся передаточные ремни, только невидимые. Так согласованы были их действия.
Бородатый мужик, как видно, был хозяином. Изредка он подавал короткие команды, а иногда обходился и без лишнего слова, лишь делая, как дирижер, короткий взмах рукой.
Казаки были так увлечены работой, что не заметили подошедших мальчишек. А увидев, сразу остановились и с удивлением стали рассматривать маленьких пришельцев.
Пете и его товарищам в который уже раз стало неловко за свой затрапезный вид, за потертые рубахи и дырявые башмаки.
— Вы откуда такие? — спросил хозяин, не слезая с помоста.
— Мы из Петрограда, — ответил за всех Ваня Трофимовский.
Казаки удивились:
— Как из Петрограда? Пехом, что ли?
Дети поняли, что в этой деревне ничего не знают об их колонии, хотя станица Уйская находится не так уж далеко. Они рассказали окружившим им казакам о своем положении.
— И чего же вы хотите?
— Возьмите нас работать, дяденька…
— Какие из вас работники! Да и ваши отцы, наверное, большевики. К нам эту заразу занесете.
Женщины стали стыдить своих мужей за такое обращение с детьми.
После недолгой перебранки хозяин сказал: «Ну, ладно. Один оставайся», — и указал на Петю Александрова.
— А как же остальные? — спросил Петя.
— Идите в деревню. Там возьмут.
Они решили не расставаться, пока каждый не найдет себе места.
После того как братья Трофимовские и Петкель были устроены, Александров вернулся на гумно. И вновь его стали расспрашивать о доме, о родителях.
Когда мальчик рассказал о смерти матери накануне отъезда из Петрограда, к нему подошла широколицая казачка с добрыми глазами и, обняв, сказала:
— Не горюй, Петро. Будешь нашим сыном.
— Спасибо, тетя…
— Маруся, — подсказала казачка.
Так Петя познакомился с первым членом семьи, в которой ему предстояло поселиться.
Молотьба продолжалась до позднего вечера, пока не стемнело. Петю не заставляли работать. И он ко всему приглядывался. Для него, городского паренька, многое было новым и непривычным.
Мальчик даже забыл о голоде, который с утра терзал его желудок. А потом в глазах потемнело, и он упал в обморок. Сказалось все вместе: и голод, и жара, и усталость. Очнувшись, он увидел, как склонилась над ним названная мать, как налила ему из кринки топленого молока.
Поднявшись в смущении, Петя в порыве благодарности протянул ей картуз с грибами.
Казачка, улыбнувшись, похвалила его:
— Молодец, парень, не пропадешь!
Вечером Александров узнал, что друзьям его не повезло. Хозяева им отказали. И они подались в соседнюю деревню Масловку. Значит, он остается в Косогорках совсем-совсем один… Ни на чью помощь, ни на чье сочувствие теперь нечего рассчитывать. И совсем неизвестно, как его примут в чужой семье. Утром он расстался с сестрой, а сейчас — и с близкими друзьями.
Так и не решившись переступить вслед за хозяйкой порог незнакомого ему дома, Петя заплакал. Это было с ним впервые за последние месяцы.
Тетя Маруся вернулась во двор и, кажется, заметила, поняла состояние мальчика:
— Петро, пошто расстраиваешься?
Он невольно улыбнулся сквозь слезы, услышав незнакомое и очень смешное слово «пошто». И сказал:
— Ничего страшного. Просто засорил мякиной глаз на гумне.
На следующий день Александров уже трудился у молотилки, перепробовав разные работы. Больше всего ему нравилось отвозить зерно на лошади с гумна на домашний двор и высыпать из овального плетеного короба, стоявшего на телеге, прямо на брезент. Операция эта требовала некоторой сноровки, и Петя гордился, что выполняет ее наравне со взрослыми. А значит, не даром ест хлеб.
С окончанием молотьбы у одного хозяина молотилка была перевезена на гумно соседа. И там началась такая же работа с участием еще двух семей, живущих справа и слева.
В свои двенадцать лет Петя Александров уже мог оценить, как здорово поставлено дело у крестьян-казаков, как дружно они трудятся. Каждая улица имела комплект нужных машин, купленных в складчину, и все работы, от вспашки до сбора урожая, производились по очереди — от одного до другого края улицы. Если не хватало работников, то нанимали местных башкир.
…У Артамона Дмитриевича и Марии Алексеевны Приданниковых (так звали хозяев Александрова) было пятеро детей — от пяти до шестнадцати лет: Александр, Григорий, Агафья, Мария и Евстафий. Но в семье детей называли проще: Санька, Гринька, Грунька, Марунька и Станька.
Петя стал шестым ребенком в семье. А вот ел из отдельной посуды.
— Уж не обессудь, — сказал ему Артамон Дмитриевич. — Хоть ты и христианин, а другой, никонианской веры. Мы же — староверы.
Ел Петя из отдельной чашки, зато за одним столом с Приданниковыми. А вот башкирам это не дозволялось.
Такое разделение для гатчинского мальчишки было странным. Вон сколько разных ребят в их колонии: русские, татары, евреи, эстонцы, украинцы, поляки, финны… Есть даже один француз. А различия нет. Живут все дружно и едят все вместе. А если нечего кушать — то тоже вместе.
Но он не стал переубеждать ни хозяев, ни их детей. Тем более что не видел особой чести в том, чтобы есть сообща из одной посуды.
Обмолоченное зерно свезли во двор, так что ни пройти ни проехать. Весь же скот и днем и ночью пасся на гумне.
Пете и старшей дочери хозяина, Марии, его ровеснице, поручили провеивание зерна. Он вертел ручку барабана, а она пересыпала пшеницу лопатой. При этом пела частушки. Некоторые сочиняла сама, стараясь расшевелить застенчивого мальчишку:
Все наоборот — у задорной певуньи щеки были пунцовыми, а у Пети — бледные и впалые из-за постоянного недоедания и малокровия.
Буду веянку вертеть,
Про милого песни петь.
Мой миленок маленький,
Ротик его аленький.
Но вскоре хорошая пища и крестьянская работа сделали свое дело. Мальчик окреп, загорел и мало уже чем отличался от своих деревенских сверстников. Казачата стали его величать Петя Питерский и включили на равных во все свои игры. Это равноправие очень льстило его самолюбию.
Между тем осенние работы подходили к концу. Урожай выдался добрым, так что зерно едва поместилось в амбаре, состоявшем из восьми больших засек. Но ведь оставалась пшеница и прошлого года. Хозяин загрузил ее в мешки и отправился вместе со старшим сыном Евстафием в Челябинск для продажи.
Двор освободился от зерна, но работы хватало.
— Петро, пойдем яйца собирать, — сказала хозяйка, держа в руках плетеную корзину.
Тетя Маруся не знала курам счета. Они ютились в сене и соломе, наваленных под навесом и над стойлом, где находилась скотина. Петя поднимался по приставной лестнице с проворством обезьяны, забирался в самые скрытные места, где извлекал из гнезд хохлаток недельный запас яиц. Счет яйцам шел на сотни.
— А как же весной? — спрашивал Петя. — У вас, наверное, очень много цыплят?
— Ой, много! — отвечала хозяйка. — Не знаем, что и делать. Наседок приходится резать, а на лишние малые головы выпускать кошек.
Странно и дико было слышать такое. И это в то время, когда в Питере и других городах тысячи детей пухнут от голода.
Находилась работа и вечерами. У казаков не пропадала в хозяйстве ни одна мелочь. Петя вязал и наматывал в клубки шпагат, оставшийся после снопов. Никто из хозяйских детей не хотел этим заниматься. Слишком однообразно, нудно…
Неожиданно появилось еще одно занятие. Петя любил залезать на русскую печь, теплую после дневной топки. И всегда рядом с ним пристраивался пятилетний Саня. Малыш оказался смышленым и прилежным. Он довольно быстро запомнил все буквы, научился читать по слогам. Хоть и медленно, но чисто.
Тетя Маруся была в восторге и даже пригласила соседей прийти и послушать, как читает ее Саня-грамотей. А уж как она благодарила Петю за столь великие труды! А над мужем подтрунивала, напоминая слова, сказанные им на гумне:
— Вот тебе, Артамоша, и большевики! А сыны-то их, оказывается, задарма хлеб не кушают.
А кусок хлеба не лез порой в горло… Это было, когда вспоминал он о своей сестре Леночке, о друзьях-колонистах, оставшихся в станице Уйской. Скорее всего они ложатся спать голодными. Может ли это быть сравнимым с теми религиозными постами, которые строго соблюдают жители Косогорок…
Зато когда наступил мясоед, на столе ежедневно появлялся то курник, то пирог с куриным мясом, а то пельмени — с ним же. Пельмени подавались и в постные дни. Тогда начинкой для них служила капуста, которая готовилась в особом отваре. Казаки ели пельмени в огромных количествах. И за их лепку садилась вся женская половина семьи.
…Спустя два месяца Петя попросил хозяина доверить ему уход за коровами и лошадьми.
— Пошто берешься, Петро, за скотину? Ведь тяжело будет.
— Ничего, дядя Артамон, я справлюсь, — самоуверенно ответил он.
На следующее утро мальчик выгнал лошадей за ворота, а затем, одев недоуздок на сивого мерина, стал сопровождать табун до гумна.
Все здесь привычно и знакомо. Скирды сена и соломы. Стог обмолоченного гороха. Петя уже знает, что солому следует разбросать на подстилку, а сено идет на кормежку. Днем — выгон скота на водопой. К вечеру — возврат домой под навес.
…Все шло как надо. Но однажды, в один из холодных дней, намерзшись на открытом воздухе, лошади после полуденного водопоя потянулись к дому. Мальчик пытался их догнать, но они пускались вскачь. И угнаться за ними было невозможно.
Со слезами на глазах Петя носился на своем мерине взад и вперед по полю, пытаясь поворотить лошадей. Но кнут не доставал до них, а щелканье нисколько не пугало животных.
Ездить галопом и в карьер Петя не мог, так как боялся упасть с неоседланной лошади. Зная об этом, Евстафий подговорил соседних мальчишек применить практиковавшийся у казаков способ преодоления страха.
Однажды у поворота дороги ребята устроили засаду. Выскочив с хворостинами в руках, они что было силы огрели мерина по крупу. Конь поднялся на дыбы. Петя едва успел выпустить из рук недоуздок и вцепился двумя пятернями в гриву мерина, который понес его в открытое поле.
С тех пор страх как рукой сняло, и он мог ездить любым способом.
Косогорки были глухим местом. Мало кто из жителей деревни видел кино. Редко сюда попадали и газеты. Весь свой досуг молодые казаки проводили в играх. И ни одна из этих игр не обходилась без лошадей.
Зимой, когда полевые работы уже позади, развлечений было особенно много. В них участвовали не только взрослые, но и ребята, начиная с десятилетнего возраста.
Очень нравилась мальчишкам игра «взятие города». Всадник должен сорвать с шеста шапку. Но сделать это очень нелегко, так как со всех сторон на него летит лавина снега. Снежки бросают сотни людей. Не только сорвать шапку, но и просто удержаться в седле — трудно.
А вот другая игра — «скачки через костер».
Вначале через небольшой костер прыгает сам всадник. Затем он садится на лошадь, разгоняет ее, заставляя перепрыгнуть через пламя. Высота костра постепенно увеличивается. Приз получает тот участник соревнования, чья лошадь преодолеет наибольшую высоту пламени.
Но самыми опасными были скачки на льду.
По голому льду едут на неподкованной лошади. Кто проедет дальше, тот и победитель. Но лошади довольно часто падают. И вот седок должен вовремя соскочить, чтобы не поломать ноги. Ну а синяки и ушибы — так это не в счет.
У взрослых были еще игры с применением холодного оружия. Проводились они не только ради развлечения, но и для подготовки молодых казаков и лошадей к военной службе.
Каждый казак имеет боевого коня, породистого и холеного. Артамон Дмитриевич держит вороного жеребца по кличке Ветер. Отзывается на эту кличку конь лишь по голосу своего повелителя. Жеребец находится в стойле, построенном из бревен, отдельно от других лошадей. Кормит его хозяин чистым овсом. Кормит сам, не доверяя даже своему старшему сыну. Каждый день вычесывает особым гребнем, а дважды в неделю объезжает вокруг деревни.
На большом ковре в горнице висит черная казацкая пика, а накрест с ней — шашка. Пика очень длинная, так что помещается она на стене лишь в наклонном положении — от потолка к полу.
Когда приходило время военных сборов, Артамон Дмитриевич седлал своего вороного коня, сбоку подвешивал шашку, а пику брал на спину. И так ехал на сборный пункт в Уйскую станицу, где получал карабин.
За ту зиму, что Петя Александров прожил в Косогорках, проводилась только одна мобилизация. На деревню пришла разверстка на сорок человек. Жеребьевку устроили в горнице хорунжего. Дворы, на которые пал жребий, выставляли бойца по своему усмотрению — либо хозяина, либо сына, не моложе двадцати лет.
Очень волновался в этот день Петя. Волновался вместе с тетей Марусей. Но, к счастью, жребий миновал двор Приданниковых. А вот соседу — достался.
В феврале после молебна отряд из сорока казаков отправился на фронт, который находился невдалеке. А в марте соседа привезли убитым. Хоронила его вся деревня.
Артамон Дмитриевич заболел.
Зима выдалась лютая. Печи пожирали много дров, и к концу февраля топливо почти закончилось.
— Хочешь, Петро, поехать со мной завтра в лес за дровами? — спросил Евстафий.
— Не откажусь, если возьмешь.
— Добро. Тогда собирайся.
Евстафий разбудил его рано. А сам встал еще раньше. Шесть лошадей уже были запряжены в сани. «Когда Евстафий успел?» — удивился Петя.
Прежде чем тронуться в путь, они выпили целую кринку молока с белым калачом.
Хозяйский сын поехал во главе обоза. Остальные лошади, будучи обученными и не нуждаясь в понукании, пошли самостоятельно друг за другом.
Петя сел в последние дровни.
Когда приехали к своему лесному наделу, уже совсем рассвело. Тут рос березняк. Довольно еще молодой. Так что можно было обойтись и без пилы. Сняв тулуп и вооружившись топорами, они пошли выбирать и засекать деревья на сруб.
Погода стояла ясная, без ветра. Снега в лесу было много, и был он рыхлый, так что ноги утопали по колено. Снег приходилось разгребать у каждого дерева, тратя на это время и силы.
— Давай, Петро, я буду подрубать березу под корень, а валить будем вместе.
Еще Евстафий поручил ему обрубку веток и сучьев. Пока хозяйский сын подрубал комель очередного дерева, Петя изо всех сил старался не отстать от него, выполняя свою часть работы. Затем сообща они тащили стволы по глубокому снегу к дороге и грузили на сани.
Мальчик очень устал, но виду не подавал, стараясь работать на равных. Но вот пришло время обеда.
— Ешь, ешь, — приговаривал Евстафий. — Накапливай силы. Видишь, еще только трое саней загружены.
Мороза Петя не чувствовал. Между лопатками бежала струйка пота, щекоча спину, но он знал, что останавливаться нельзя. Даже ненадолго. Иначе простудишься. И лишь изредка разворачивал шубу, лежавшую прямо на снегу, чтобы сделать несколько глотков молока. Оно было все еще теплым. Шуба оберегала молоко от мороза.
Работу закончили лишь к вечеру. Лес уложили в сани и перевязали веревками.
Обоз тронулся в обратный путь. В морозном воздухе слышался лишь скрип полозьев да голос Евстафия, изредка понукавшего переднюю лошадь. Светлая полоска горизонта все более меркла, пока не слилась с землей. А потом взошла луна. И простиравшаяся впереди равнина тускло засветилась отраженным светом.
Петя надел полушубок, а сверху прикрылся огромным овчинным тулупом. Но покрепчавший к ночи мороз сумел найти лазейку, и вскоре мальчик стал дрожать от холода. Он знал: чтобы согреться, надо слезть с саней и, сколько хватит сил, пробежать рядом. Но сил-то и не было. Усталость сковала тело ничуть не меньше мороза. Евстафий же находился на головных санях. Расстояние порядочное. Да и звать, заявляя о своем бессилии, не хотелось. Нет, уж лучше потерпеть.
Мальчик не заметил, как вздремнул. Его разбудило веселое ржание лошади. Открыв глаза, он увидел приближавшиеся огни деревни.
Было уже далеко заполночь, когда их встретила тетя Маруся.
— Ах ты мой бедненький! — приговаривала она, освобождая негнущееся Петино тело от одежды. — Вот погоди малость. Сейчас горячего молока налью. Мигом отойдешь.
А за утренним столом Петя получил похвалу от хозяйского сына.
— Настоящим казаком вырастешь, если останешься у нас в Косогорках, — сказал и Артамон Дмитриевич, уже поднявшийся с постели.
Но события неожиданно приняли новый оборот.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ХОРОШИЕ ВЕСТИ
Зима затянулась. Пришел март, а морозы не утихали. Сосед — старик, зашедший к Приданниковым побалагурить, — пообещал скорое тепло. Так оно и случилось. На другой день выпал большой снег, и холод сразу же поубавил свою силу.
Петя взялся убирать снег со двора. Делал он это не лопатой, а с помощью лошади, к которой привязал широкую доску. Когда доска двигалась ребром по земле, то на улицу выгребалась сразу целая полоса снега.
Петя так увлекся работой, что не сразу заметил, как у ворот остановились сани.
Возница остался на своем месте, а человек в высокой военной папахе, но без кокарды, сидевший сзади, быстро сошел с саней и сказал:
— Александров, собирайся! Через два дня ты должен быть в станице.
Петя не сразу узнал в высоком человеке своего воспитателя Георгия Ивановича Симонова, а потому обомлел, услышав вдруг от незнакомца свою фамилию. Симонов же, ни слова не сказав больше, запрыгнул в сани и укатил. Видно, в сторону Масловки.
Мальчик продолжал уборку двора, обдумывая услышанное. Он уже отправил два письма в Уйскую, но ответа не дождался. А потому был уверен, что проживет в Косогорках до самого лета. И вот такая неожиданность.
Ему захотелось тотчас побежать в дом, чтобы поделиться новостью. Но, как и подобает настоящему мужчине, он сдержал себя. Вначале распряг лошадь, отвел ее в стойло и только затем не вошел, а вбежал в избу.
— Тетя Маруся, мы едем домой! Домой!
Хозяйка всплеснула руками:
— Вот видишь… Господь услышал наши молитвы.
Она засуетилась. Стала месить тесто.
Петя же стоял, опустив руки. Первая радость сменилась совсем другим чувством. Полгода живет он у этих добрых людей, стал им почти сыном, они же ему — родителями. Особенно полюбилась тетя Маруся, заменившая Пете Александрову умершую мать. Как ни странно, эти шесть месяцев, зима эта, прошли быстро.
И вот разлука…
Он и в самом деле не чувствовал себя чужим в казачьем доме, пусть и со своими устоями, но с близкими ему, привитыми родным отцом, законами взаимопонимания и трудолюбия. Когда-то он переступил этот порог с робостью и даже страхом и представлял себя лишь в роли маленького батрака. А вот теперь покидал со слезами и надеждой когда-нибудь сюда вернуться.
Петя взялся убирать снег со двора. Делал он это не лопатой, а с помощью лошади, к которой привязал широкую доску. Когда доска двигалась ребром по земле, то на улицу выгребалась сразу целая полоса снега.
Петя так увлекся работой, что не сразу заметил, как у ворот остановились сани.
Возница остался на своем месте, а человек в высокой военной папахе, но без кокарды, сидевший сзади, быстро сошел с саней и сказал:
— Александров, собирайся! Через два дня ты должен быть в станице.
Петя не сразу узнал в высоком человеке своего воспитателя Георгия Ивановича Симонова, а потому обомлел, услышав вдруг от незнакомца свою фамилию. Симонов же, ни слова не сказав больше, запрыгнул в сани и укатил. Видно, в сторону Масловки.
Мальчик продолжал уборку двора, обдумывая услышанное. Он уже отправил два письма в Уйскую, но ответа не дождался. А потому был уверен, что проживет в Косогорках до самого лета. И вот такая неожиданность.
Ему захотелось тотчас побежать в дом, чтобы поделиться новостью. Но, как и подобает настоящему мужчине, он сдержал себя. Вначале распряг лошадь, отвел ее в стойло и только затем не вошел, а вбежал в избу.
— Тетя Маруся, мы едем домой! Домой!
Хозяйка всплеснула руками:
— Вот видишь… Господь услышал наши молитвы.
Она засуетилась. Стала месить тесто.
Петя же стоял, опустив руки. Первая радость сменилась совсем другим чувством. Полгода живет он у этих добрых людей, стал им почти сыном, они же ему — родителями. Особенно полюбилась тетя Маруся, заменившая Пете Александрову умершую мать. Как ни странно, эти шесть месяцев, зима эта, прошли быстро.
И вот разлука…
Он и в самом деле не чувствовал себя чужим в казачьем доме, пусть и со своими устоями, но с близкими ему, привитыми родным отцом, законами взаимопонимания и трудолюбия. Когда-то он переступил этот порог с робостью и даже страхом и представлял себя лишь в роли маленького батрака. А вот теперь покидал со слезами и надеждой когда-нибудь сюда вернуться.