Страница:
С криками одобрения девочки выстроились в очередь. Вскоре гора сена была усеяна вязальщицами. Все решили связать к зиме подарки своим близким. Даже мальчики включились в эту работу.
— Что за облегчение! — сказали мы друг другу, я и Флоренс.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
— Что за облегчение! — сказали мы друг другу, я и Флоренс.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ПОДАРКИ
Колонисты прощаются с учительницей Евгенией Андреевной Мазун. Она уезжает с мужем в Англию. На ее лице одновременно слезы, смущение, радость…
— Сошла с дистанции, — говорит Коля Егоров, чемпион колонии по бегу и плаванию.
Неожиданно решили остаться на французском берегу три русские медсестры, нянечка из младшей группы и одна из переводчиц. Они будут дожидаться в Бресте решения властей на право эмиграции.
Нашлись родители двух маленьких братьев — Сергея и Андрея Федэ. А за Константином Фребелиусом приехал из Бельгии отец.
Но самым грустным было расставание с Кузовковым и его собакой.
Два дня мальчик провел в разговорах с отцом. Они уединились в каюте, которую им уступил Бремхолл. Сам же он отлучился в Париж по неотложным делам.
Никто не мешал беседе отца и сына. Только Кузовок вертелся у ног, стараясь напомнить о себе. Он ревновал. Его собачье самолюбие страдало.
Много ли это — два дня разговоров? Совсем немного, если позади два года разлуки и поисков. Это был разговор не только отца и сына, но и двух мужчин. Один Федя знал, сколько сил стоило ему, чтобы сдержать себя там, на пустыре, когда он внезапно увидел дорогое лицо, папины глаза, бороду и протянутые навстречу руки. Перехватило дыхание, на кончиках ресниц задрожали слезы, стало трудно дышать. Но Федя преодолел слабость. Он спокоен, потому что хочет стать моряком, сильным и невозмутимым. Таким же, как его отец и мистер Каяхара.
Они говорили и не могли наговориться. И знали, что впереди еще много бесед. А сейчас следовало решить, как быть дальше? Оставаться ли Феде на «Йоми Мару»? А потом в Петроград. А оттуда на юг, к маме. Или поступить иначе — завтра же в Марсель! И быть рядом. Отец будет работать, а он учиться морскому делу. Кузовка они возьмут с собой. Оказывается, и на «Перекопе» есть собака. Но не беда. Они подружатся. Кузовок ведь добрый и умный. А когда закончится контракт, вернутся все вместе, втроем, в Крым. И уже не будут расставаться.
Вот о чем размышлял Федя перед тем, как уснуть. Это была последняя ночь, которую он провел на борту «Йоми Мару».
На столе Аллена список тех, кто покидает колонию. В этой большой семье каждый ему дорог. Даже те, с кем приходилось ссориться. Например, миссис Мазун. Они измучены ожиданием и разлукой. Мудрено ли, сорваться и потерять самообладание.
Вскоре, думает Аллен, вся стая вспорхнет, и палуба опустеет. А эти, которые в списке, — первые ласточки.
— Не придумаю, что бы подарить тебе на память, — обращается он к мальчику.
— Можно, я подскажу? — неожиданно спрашивает Кузовков.
— И очень мне этим поможешь. Говори, не стесняйся.
— Мистер Аллен, подарите мне флажок, который у вас на столе.
— Как я сам не догадался! Наверно, ты хочешь, чтобы он напоминал тебе об Америке?
— Да. Я привезу его домой. Ведь каждая звездочка на американском флаге обозначает какой-нибудь штат. Не так ли? А мы с Кузовком их много проехали, пока добирались из Калифорнии до Чикаго и Нью-Йорка.
— Флажок твой. А к капитану зайдешь попрощаться?
— Обязательно! Прямо сейчас.
Федя уже знает много японских слов. Самое первое он услышал во Владивостоке. А за время плавания на «Йоми Мару» его знания далеко продвинулись. Он освоил не только бытовую речь, но и запомнил морские команды, названия рыб и частей судна, японские меры длины и веса. И многое другое.
Вот почему, поднявшись на верхний мостик, он нисколько не удивил капитана, обратившись к нему по-японски.
— Сорэдэва о-вакарэ-итасимас (Я должен проститься с вами).
— Дзаниен да! (Как жаль!) — ответил Каяхара.
— Тайхэн о-сэва-ни нарима сита (Я вам очень обязан). О сэвасама дэсита (Спасибо за заботу), — поблагодарил Кузовков.
— Дотю го-будзи-дэ! (Счастливого пути!) — обнял капитан мальчика за плечи.
— Дзэнсин дзэнсоку! (Полный вперед!) — поднял Федя кулак над головой.
В этих фразах, коротких, как морские команды, было куда больше значения, чем слов.
Капитан был уже предупрежден, что мальчик с собакой покидает сегодня пароход, и приготовил подарки — русско-японский разговорник и бинокль. Предметы, очень необходимые будущему моряку.
А немного позже вручал своему другу подарки Петя Александров.
— Это колокольчик из моей коллекции. Послушай, какой он звонкий! А вот кукла. Она осталась после Лены. Пусть с ней играет твоя младшая сестра. Расскажешь ей о Леночке.
Пароход заслонил своей черной громадой заходящее солнце. Но когда отдали швартовы и судно стало разворачиваться, солнце пробилось к причалу и осветило группу людей во главе с полковником Олдсом. Весь персонал Парижского отделения Красного Креста приехал в Брест, чтобы проводить «Йоми Мару». Не было только доктора Эверсола, который отправился в Прибалтику подыскать место для высадки колонии.
Федя стоял между отцом и полковником. В одной руке он держал флажок, в другой — колокольчик. И размахивал тем и другим, прощаясь с товарищами, с которыми его свела, а теперь разводит судьба.
Когда же пароход вышел на чистую воду и стал удаляться, он сменил флажок и колокольчик на подаренный ему бинокль, чтобы в последний раз увидеть лица друзей.
«Йоми Мару» становился все меньше, пока не превратился в струйку дыма.
Федя опустил бинокль, а Олдс посмотрел на часы:
— Пора на вокзал!
Теперь они ехали в купе втроем.
Как хорошо, думал Олдс, что сын и отец встретились. Это доброе предзнаменование — скоро и остальные дети попадут в объятия своих близких.
— Сошла с дистанции, — говорит Коля Егоров, чемпион колонии по бегу и плаванию.
Неожиданно решили остаться на французском берегу три русские медсестры, нянечка из младшей группы и одна из переводчиц. Они будут дожидаться в Бресте решения властей на право эмиграции.
Нашлись родители двух маленьких братьев — Сергея и Андрея Федэ. А за Константином Фребелиусом приехал из Бельгии отец.
Но самым грустным было расставание с Кузовковым и его собакой.
Два дня мальчик провел в разговорах с отцом. Они уединились в каюте, которую им уступил Бремхолл. Сам же он отлучился в Париж по неотложным делам.
Никто не мешал беседе отца и сына. Только Кузовок вертелся у ног, стараясь напомнить о себе. Он ревновал. Его собачье самолюбие страдало.
Много ли это — два дня разговоров? Совсем немного, если позади два года разлуки и поисков. Это был разговор не только отца и сына, но и двух мужчин. Один Федя знал, сколько сил стоило ему, чтобы сдержать себя там, на пустыре, когда он внезапно увидел дорогое лицо, папины глаза, бороду и протянутые навстречу руки. Перехватило дыхание, на кончиках ресниц задрожали слезы, стало трудно дышать. Но Федя преодолел слабость. Он спокоен, потому что хочет стать моряком, сильным и невозмутимым. Таким же, как его отец и мистер Каяхара.
Они говорили и не могли наговориться. И знали, что впереди еще много бесед. А сейчас следовало решить, как быть дальше? Оставаться ли Феде на «Йоми Мару»? А потом в Петроград. А оттуда на юг, к маме. Или поступить иначе — завтра же в Марсель! И быть рядом. Отец будет работать, а он учиться морскому делу. Кузовка они возьмут с собой. Оказывается, и на «Перекопе» есть собака. Но не беда. Они подружатся. Кузовок ведь добрый и умный. А когда закончится контракт, вернутся все вместе, втроем, в Крым. И уже не будут расставаться.
Вот о чем размышлял Федя перед тем, как уснуть. Это была последняя ночь, которую он провел на борту «Йоми Мару».
На столе Аллена список тех, кто покидает колонию. В этой большой семье каждый ему дорог. Даже те, с кем приходилось ссориться. Например, миссис Мазун. Они измучены ожиданием и разлукой. Мудрено ли, сорваться и потерять самообладание.
Вскоре, думает Аллен, вся стая вспорхнет, и палуба опустеет. А эти, которые в списке, — первые ласточки.
— Не придумаю, что бы подарить тебе на память, — обращается он к мальчику.
— Можно, я подскажу? — неожиданно спрашивает Кузовков.
— И очень мне этим поможешь. Говори, не стесняйся.
— Мистер Аллен, подарите мне флажок, который у вас на столе.
— Как я сам не догадался! Наверно, ты хочешь, чтобы он напоминал тебе об Америке?
— Да. Я привезу его домой. Ведь каждая звездочка на американском флаге обозначает какой-нибудь штат. Не так ли? А мы с Кузовком их много проехали, пока добирались из Калифорнии до Чикаго и Нью-Йорка.
— Флажок твой. А к капитану зайдешь попрощаться?
— Обязательно! Прямо сейчас.
Федя уже знает много японских слов. Самое первое он услышал во Владивостоке. А за время плавания на «Йоми Мару» его знания далеко продвинулись. Он освоил не только бытовую речь, но и запомнил морские команды, названия рыб и частей судна, японские меры длины и веса. И многое другое.
Вот почему, поднявшись на верхний мостик, он нисколько не удивил капитана, обратившись к нему по-японски.
— Сорэдэва о-вакарэ-итасимас (Я должен проститься с вами).
— Дзаниен да! (Как жаль!) — ответил Каяхара.
— Тайхэн о-сэва-ни нарима сита (Я вам очень обязан). О сэвасама дэсита (Спасибо за заботу), — поблагодарил Кузовков.
— Дотю го-будзи-дэ! (Счастливого пути!) — обнял капитан мальчика за плечи.
— Дзэнсин дзэнсоку! (Полный вперед!) — поднял Федя кулак над головой.
В этих фразах, коротких, как морские команды, было куда больше значения, чем слов.
Капитан был уже предупрежден, что мальчик с собакой покидает сегодня пароход, и приготовил подарки — русско-японский разговорник и бинокль. Предметы, очень необходимые будущему моряку.
А немного позже вручал своему другу подарки Петя Александров.
— Это колокольчик из моей коллекции. Послушай, какой он звонкий! А вот кукла. Она осталась после Лены. Пусть с ней играет твоя младшая сестра. Расскажешь ей о Леночке.
Пароход заслонил своей черной громадой заходящее солнце. Но когда отдали швартовы и судно стало разворачиваться, солнце пробилось к причалу и осветило группу людей во главе с полковником Олдсом. Весь персонал Парижского отделения Красного Креста приехал в Брест, чтобы проводить «Йоми Мару». Не было только доктора Эверсола, который отправился в Прибалтику подыскать место для высадки колонии.
Федя стоял между отцом и полковником. В одной руке он держал флажок, в другой — колокольчик. И размахивал тем и другим, прощаясь с товарищами, с которыми его свела, а теперь разводит судьба.
Когда же пароход вышел на чистую воду и стал удаляться, он сменил флажок и колокольчик на подаренный ему бинокль, чтобы в последний раз увидеть лица друзей.
«Йоми Мару» становился все меньше, пока не превратился в струйку дыма.
Федя опустил бинокль, а Олдс посмотрел на часы:
— Пора на вокзал!
Теперь они ехали в купе втроем.
Как хорошо, думал Олдс, что сын и отец встретились. Это доброе предзнаменование — скоро и остальные дети попадут в объятия своих близких.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
БАТТЕРФЛЯЙ
Сначала пароход шел на запад. Потом повернул на север, в сторону Английского пролива. Брест напоминал о себе россыпью огней, мерцавших как звезды. Но вскоре они погасли. Французский берег погрузился в темноту. Ночь затушевала весь мир черной краской.
Поев на ужин гречишных оладий со сметаной и получив в придачу по яблоку, дети спустились в трюм. Сон сильнее других желаний. Отправились спать, отложив свои дела на завтра, и взрослые. Четырехдневное посещение Франции, несмотря на то, что колонисты не выходили в город, оказалось для воспитателей неожиданно хлопотным и утомительным.
Пароход погрузился в сон. Работают лишь те, кто находится в самом низу, в кочегарке, и кто несет вахту выше всех — в ходовой рубке.
Капитан стоит на крыле мостика, с удовольствием подставив лицо полуночному ветру, и пристально вглядывается туда, где должен открыться маяк. Дождавшись проблескового огня, он приказывает матросу переложить руль.
Судно плавно меняет курс.
В Бресте на борт был принят лоцман. Он поведет пароход до Па-де-Кале. А там его сменит англичанин, который будет сопровождать «Йоми Мару» до острова Гельголанд.
Не исключено, что придется нанять и третьего лоцмана. Красный Крест идет на расходы не задумываясь. В европейских проливах много встречных судов. Навигация должна быть очень точной. А капитан Каяхара здесь впервые.
Лоцман не будет покидать штурманскую рубку. Ему принесли туда даже постель. И по его просьбе — много крепкого и горячего кофе.
Рассвет «Йоми Мару» встретил у Нормандских островов. Легкий бриз и спокойное море радуют не только капитана, но и детей. Судно не раскачивает. Можно играть и бегать по палубе, заключая при этом пари: кто окажется быстрее — их «Йоми Мару» или другой пароход, идущий рядом, нос к носу. В открытом океане такое пари было невозможно. За три недели мимо них проплыло не больше пяти судов. И все встречные.
Лоцман перебегает из одного конца рубки в другой, не умолкая ни на минуту. Каяхара с трудом разбирает его беглую английскую речь. А вскоре гость перешел на родной французский, чем и вовсе поставил капитана в тупик. Единственное, что Каяхара понял, — у него просят бутерброды. Лучше с икрой, но можно и с лососем.
Пришедший на смену французу англичанин вдвое старше. Поднимаясь по штормтрапу, он гадал, что за груз везет в Европу японское судно в своих трюмах и твиндеках. А увидев сотни маленьких пассажиров, потерял дар речи.
— Вы на самом деле везете их из Владивостока?
— Да, это дети из России, — ответил Каяхара.
— Если бы наши журналисты проведали такое, вас окружили бы десятки катеров. Вы привезли в Европу сенсацию! Нисколько не сомневаюсь, ваш рейс войдет в историю мореплавания.
— Давно вы лоцманом? — спросил Аллен.
— Больше десяти лет. Раньше был капитаном. Много ходил в этих проливах. Теперь мой опыт нужен другим.
— Правда, что здесь небезопасно?
— О да! Не только туманы и мели… Встречаются и мины. Особенно при выходе из Па-де-Кале. Тральщики их вылавливают. Но уверен, пройдут годы, пока Северное море очистят окончательно. Война только что закончилась. Немало судов были атакованы субмаринами. Тысячи людей погибли. В том числе и американцы. Однажды ведомый мною пароход тоже преследовала подводная лодка. Одному Богу известно, что помешало ей пустить нам вслед торпеду. Возможно, попалась дичь покрупнее.
— В дальневосточных водах тоже встречаются блуждающие мины, — заметил Каяхара.
Выйдя из Па-де-Кале, пароход миновал плоские берега Бельгии и Голландии. Остров Гельголанд, где на смену английскому придет немецкий лоцман, уже рядом.
На юте собрались подростки. И здесь разговор идет о войне. Кто-то из колонистов вспоминал: еще в Петрограде он читал, что недалеко от этих мест произошло сражение между флотами Англии и Германии.
Стоявший рядом Илья Френкель вновь поразил учеников своей эрудицией. Достав из жилетного кармана мелок, он наклонился и нарисовал на палубе схему морского сражения. С такими подробностями и тщательностью, будто сам участвовал в этой баталии.
— Британский флот, — сказал Френкель, поднявшись и отряхнув руки, — установил в Ла-Манше блокаду. Немцы не могли с этим смириться. Они понимали: снять блокаду возможно единственным способом — разгромив противника в решающем бою. И стали к этому готовиться. Англичане располагали ста пятьюдесятью боевыми судами. И шестьюдесятью тысячами людей. Немцы несколько уступали: сто кораблей, а численность экипажей — сорок пять тысяч. Германский флот стоял в Гельголандской бухте — там, где сейчас находится наш «Йоми Мару». Сражение произошло четыре года назад, в мае тысяча девятьсот шестнадцатого года, у пролива Скагеррак.
Далее Френкель перешел к подробностям боя, но нетерпеливый Борис Моржов прервал его:
— И кто же победил?
— Каждая из сторон приписала победу себе. Но Великобритания сохранила свое господство, и дальше перекрывая выход в Атлантику и Норвежское море.
Среди слушателей Френкеля была единственная девочка. Маруся Виноградова старалась не пропустить ни слова. Но мало что понимала. Ее не слишком-то интересовали тонкости торпедной атаки и маневры тяжелых дредноутов. Скорей бы закончились вопросы и учитель освободился, думала Маруся. Она ему хочет что-то сказать.
Неизвестно, как долго пришлось бы ждать, не появись с правого борта пассажирское судно, которое превосходило «Йоми Мару» в два раза как по величине, так и по скорости.
Мальчишек как ветром сдуло.
— Илья Соломонович!
— Да, Маруся.
— Посмотрите, что у меня.
Она достала из заплечной сумки круглую металлическую коробочку.
— Хочешь угостить меня леденцом? — спросил он, успев прочесть на коробочке слово «монпансье», хотя оно и было написано по-французски.
— Нет, — серьезно возразила девочка, — леденцы закончились еще вчера.
Она осторожно подняла крышку. На жестяном дне поверх тонкого слоя ваты лежала бабочка, распластав крылья, кажется, готовая взлететь. Если не сама по себе, то с помощью ветра, который унесет ее в поднебесье или опустит на воду, превратив в маленький парусник.
Бабочка была редкой красоты. Крылья выкроены из бархата… Тонкий переливчатый узор… Одно из чудес, которое природа сотворила в своей мастерской.
— Илья Соломонович, это мой подарок.
— Кто тебе сказал, что я коллекционирую бабочек?
— Мария Ивановна, наша воспитательница. Она велела спросить, как называется такая бабочка.
— Не знаю.
— Не знаете? — удивилась девочка.
— Да, потому что вижу впервые. Существует до полумиллиона видов и подвидов этих удивительных существ. И каждый год открывают сотни новых. Надо заглянуть в каталог. Вполне возможно, ты сделала открытие.
— И что тогда?
— Имеешь право дать бабочке имя. Кроме того, какое будет по-латыни.
— Тогда я ее назову «Мария».
— В честь самой себя?
— Нет, в честь воспитательницы. Мария Ивановна нам как мама. И она первая увидела бабочку.
— Как это случилось?
— В Бресте мы собирали листья для гербария. На одном из них воспитательница увидела бабочку и закричала: «Баттерфляй!» Я подумала, у бабочки такое название. А потом узнала — так называют бабочек англичане.
— Баттерфляй Мария… — задумчиво сказал Френкель.
— Так будет правильно? — спросила девочка.
— Так будет хорошо, — ответил учитель.
Из рассказа Марии Константиновны Виноградовой:
— Как-то я нашла «керенку» в сорок рублей и купила на эти деньги пуд муки. Мешок с мукой я все время перевозила с места на место. И все же довезла до Петрограда. Дома она очень пригодилась. Каждый ее грамм был на вес золота.
Поев на ужин гречишных оладий со сметаной и получив в придачу по яблоку, дети спустились в трюм. Сон сильнее других желаний. Отправились спать, отложив свои дела на завтра, и взрослые. Четырехдневное посещение Франции, несмотря на то, что колонисты не выходили в город, оказалось для воспитателей неожиданно хлопотным и утомительным.
Пароход погрузился в сон. Работают лишь те, кто находится в самом низу, в кочегарке, и кто несет вахту выше всех — в ходовой рубке.
Капитан стоит на крыле мостика, с удовольствием подставив лицо полуночному ветру, и пристально вглядывается туда, где должен открыться маяк. Дождавшись проблескового огня, он приказывает матросу переложить руль.
Судно плавно меняет курс.
В Бресте на борт был принят лоцман. Он поведет пароход до Па-де-Кале. А там его сменит англичанин, который будет сопровождать «Йоми Мару» до острова Гельголанд.
Не исключено, что придется нанять и третьего лоцмана. Красный Крест идет на расходы не задумываясь. В европейских проливах много встречных судов. Навигация должна быть очень точной. А капитан Каяхара здесь впервые.
Лоцман не будет покидать штурманскую рубку. Ему принесли туда даже постель. И по его просьбе — много крепкого и горячего кофе.
Рассвет «Йоми Мару» встретил у Нормандских островов. Легкий бриз и спокойное море радуют не только капитана, но и детей. Судно не раскачивает. Можно играть и бегать по палубе, заключая при этом пари: кто окажется быстрее — их «Йоми Мару» или другой пароход, идущий рядом, нос к носу. В открытом океане такое пари было невозможно. За три недели мимо них проплыло не больше пяти судов. И все встречные.
Лоцман перебегает из одного конца рубки в другой, не умолкая ни на минуту. Каяхара с трудом разбирает его беглую английскую речь. А вскоре гость перешел на родной французский, чем и вовсе поставил капитана в тупик. Единственное, что Каяхара понял, — у него просят бутерброды. Лучше с икрой, но можно и с лососем.
Пришедший на смену французу англичанин вдвое старше. Поднимаясь по штормтрапу, он гадал, что за груз везет в Европу японское судно в своих трюмах и твиндеках. А увидев сотни маленьких пассажиров, потерял дар речи.
— Вы на самом деле везете их из Владивостока?
— Да, это дети из России, — ответил Каяхара.
— Если бы наши журналисты проведали такое, вас окружили бы десятки катеров. Вы привезли в Европу сенсацию! Нисколько не сомневаюсь, ваш рейс войдет в историю мореплавания.
— Давно вы лоцманом? — спросил Аллен.
— Больше десяти лет. Раньше был капитаном. Много ходил в этих проливах. Теперь мой опыт нужен другим.
— Правда, что здесь небезопасно?
— О да! Не только туманы и мели… Встречаются и мины. Особенно при выходе из Па-де-Кале. Тральщики их вылавливают. Но уверен, пройдут годы, пока Северное море очистят окончательно. Война только что закончилась. Немало судов были атакованы субмаринами. Тысячи людей погибли. В том числе и американцы. Однажды ведомый мною пароход тоже преследовала подводная лодка. Одному Богу известно, что помешало ей пустить нам вслед торпеду. Возможно, попалась дичь покрупнее.
— В дальневосточных водах тоже встречаются блуждающие мины, — заметил Каяхара.
Выйдя из Па-де-Кале, пароход миновал плоские берега Бельгии и Голландии. Остров Гельголанд, где на смену английскому придет немецкий лоцман, уже рядом.
На юте собрались подростки. И здесь разговор идет о войне. Кто-то из колонистов вспоминал: еще в Петрограде он читал, что недалеко от этих мест произошло сражение между флотами Англии и Германии.
Стоявший рядом Илья Френкель вновь поразил учеников своей эрудицией. Достав из жилетного кармана мелок, он наклонился и нарисовал на палубе схему морского сражения. С такими подробностями и тщательностью, будто сам участвовал в этой баталии.
— Британский флот, — сказал Френкель, поднявшись и отряхнув руки, — установил в Ла-Манше блокаду. Немцы не могли с этим смириться. Они понимали: снять блокаду возможно единственным способом — разгромив противника в решающем бою. И стали к этому готовиться. Англичане располагали ста пятьюдесятью боевыми судами. И шестьюдесятью тысячами людей. Немцы несколько уступали: сто кораблей, а численность экипажей — сорок пять тысяч. Германский флот стоял в Гельголандской бухте — там, где сейчас находится наш «Йоми Мару». Сражение произошло четыре года назад, в мае тысяча девятьсот шестнадцатого года, у пролива Скагеррак.
Далее Френкель перешел к подробностям боя, но нетерпеливый Борис Моржов прервал его:
— И кто же победил?
— Каждая из сторон приписала победу себе. Но Великобритания сохранила свое господство, и дальше перекрывая выход в Атлантику и Норвежское море.
Среди слушателей Френкеля была единственная девочка. Маруся Виноградова старалась не пропустить ни слова. Но мало что понимала. Ее не слишком-то интересовали тонкости торпедной атаки и маневры тяжелых дредноутов. Скорей бы закончились вопросы и учитель освободился, думала Маруся. Она ему хочет что-то сказать.
Неизвестно, как долго пришлось бы ждать, не появись с правого борта пассажирское судно, которое превосходило «Йоми Мару» в два раза как по величине, так и по скорости.
Мальчишек как ветром сдуло.
— Илья Соломонович!
— Да, Маруся.
— Посмотрите, что у меня.
Она достала из заплечной сумки круглую металлическую коробочку.
— Хочешь угостить меня леденцом? — спросил он, успев прочесть на коробочке слово «монпансье», хотя оно и было написано по-французски.
— Нет, — серьезно возразила девочка, — леденцы закончились еще вчера.
Она осторожно подняла крышку. На жестяном дне поверх тонкого слоя ваты лежала бабочка, распластав крылья, кажется, готовая взлететь. Если не сама по себе, то с помощью ветра, который унесет ее в поднебесье или опустит на воду, превратив в маленький парусник.
Бабочка была редкой красоты. Крылья выкроены из бархата… Тонкий переливчатый узор… Одно из чудес, которое природа сотворила в своей мастерской.
— Илья Соломонович, это мой подарок.
— Кто тебе сказал, что я коллекционирую бабочек?
— Мария Ивановна, наша воспитательница. Она велела спросить, как называется такая бабочка.
— Не знаю.
— Не знаете? — удивилась девочка.
— Да, потому что вижу впервые. Существует до полумиллиона видов и подвидов этих удивительных существ. И каждый год открывают сотни новых. Надо заглянуть в каталог. Вполне возможно, ты сделала открытие.
— И что тогда?
— Имеешь право дать бабочке имя. Кроме того, какое будет по-латыни.
— Тогда я ее назову «Мария».
— В честь самой себя?
— Нет, в честь воспитательницы. Мария Ивановна нам как мама. И она первая увидела бабочку.
— Как это случилось?
— В Бресте мы собирали листья для гербария. На одном из них воспитательница увидела бабочку и закричала: «Баттерфляй!» Я подумала, у бабочки такое название. А потом узнала — так называют бабочек англичане.
— Баттерфляй Мария… — задумчиво сказал Френкель.
— Так будет правильно? — спросила девочка.
— Так будет хорошо, — ответил учитель.
Из рассказа Марии Константиновны Виноградовой:
— Как-то я нашла «керенку» в сорок рублей и купила на эти деньги пуд муки. Мешок с мукой я все время перевозила с места на место. И все же довезла до Петрограда. Дома она очень пригодилась. Каждый ее грамм был на вес золота.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
КИЛЬСКИЙ КАНАЛ
На рассвете «Йоми Мару» вошел в устье Эльбы и стал медленно продвигаться вверх против течения, которое здесь довольно сильное.
Мутная вода несла на себе десятки судов. Одни продолжали идти вверх по реке до Гамбурга. Другие держали направление к входу в Кильский канал, который соединяет Северное море с Балтийским.
В Куксгафене на борт поднялся не только лоцман (уже который по счету), но и многочисленные агенты компаний, комиссионеры и мелкие торговцы. Они размахивали перед лицом Бремхолла мандатами, все одновременно говорили о своих преимуществах перед соперниками. Но когда Бремхолл остановился на одном из них, остальные исчезли.
— Эти люди, — сказал лоцман, — достойны презрения. В поисках бизнеса они рыщут как волки.
— Такова их профессия, — заметил Бремхолл. — Без них не обойтись. Я сэкономил не только деньги, но и время.
— Проще было сделать заказ, еще находясь в море.
— Оттуда не поторгуешься. А я люблю этот процесс.
Лоцман пожал плечами и занял место рядом с капитаном. Аллен и Бремхолл решили остаться в ходовой рубке. Им хотелось узнать как можно больше о канале, по которому «Йоми Мару» предстоит пройти сегодня почти сто километров. Захотелось и услышать о жизни послевоенной Германии.
— Какова высота вашей грот-мачты? — спросил лоцман.
— Она возвышается над уровнем воды на шестьдесят восемь футов, — сказал капитан.
— Следовательно, до пролета моста остается еще запас в тридцать футов.
Аллена заинтересовала пропускная способность канала.
— За день в обоих направлениях проходят несколько десятков судов, — ответил лоцман.
Затем Вальтер Хазе, так он представился, рассказал свою историю.
Война принесла ему две крупные неудачи — он попал в плен, а Америка интернировала принадлежавший ему сухогруз.
— Так в одночасье, — лицо его сразу стало хмурым, — я лишился свободы и имущества.
— Что у вас было за судно? — спросил Каяхара.
— Меньше вашего. Пять тысяч тонн водоизмещения. Мы курсировали между Европой и Америкой и ходили вдоль американского побережья. Но все в прошлом. Теперь я не веду никаких дел.
— Думаю, наше правительство вернет вам пароход, — постарался утешить его Аллен.
— Я тоже надеюсь. Я не сержусь на вашу страну. Не держу на нее зла. Германия была не права, и Германия все еще не права. Сейчас мы проходим через большие неприятности. В том числе и политические. Нам теперь необходим новый Бисмарк. Железная рука, жесткая хватка…
Вальтер Хазе вел себя как аристократ, порой был высокомерен. И все же, преодолев самолюбие, намекнул Бремхоллу, что будет благодарен Красному Кресту, если ему выделят немного муки и сахара. А у капитана он попросил сигарет.
— Мы превратились в нацию попрошаек, — виновато сказал он. — Полистайте немецкие газеты. Ни одна статья не дает повода для оптимизма. Наша марка очень упала. Сегодня за доллар дают пятьдесят семь марок.
При этих словах Барлу Бремхоллу сразу вспомнился Харбин, где он менял керенки на доллары. А Аллен подумал, что немецкая марка стоит так же низко, как колчаковский рубль в Сибири перед тем, как он вообще вышел из употребления. Что ждет великую европейскую страну в ближайшее десятилетие? Неужели она вновь попадет в жесткие руки нового правителя? А это верный путь к очередной войне. У немцев слишком сильно чувство национального унижения. Чувство мести пагубно не только для отдельного человека…
Пока «Йоми Мару» следовал по каналу, Райли Аллен не раз имел возможность убедиться в правоте лоцмана. Все, кто попадал с берега на судно, просили разменять деньги. Американские бумажные доллары предпочитали, как ни странно, даже серебру и золоту. Просили и чего-нибудь съестного, рассказывая при этом, как обнищала Германия, как нуждается ее народ… Рацион продуктов питания очень строгий. Полфунта хлеба в день… Два фунта мяса в неделю… Если только его достанешь. Непостижимо малый лимит распределения сахара и муки.
…В памяти детей сохранился незабываемый путь через Панамский канал. Тысячи людей по его берегам. Улыбки и приветственные возгласы, гроздья бананов и бочонки с мороженым. Кильский канал другой. Скудная растительность и бедность.
И все же дети радовались тому, что открылось их глазам. Здесь не было пальм и пышной тропической растительности. На высокой насыпи, покрытой ярко-зеленой травой, вперемежку паслись коровы и гуси. А за насыпью, образующей часть набережной Эльбы, лежал Куксгафен с опрятными улицами, простыми домами и фабричными трубами, из которых дымились только две или три. Многое здесь напоминало родные русские картины. И детские сердца щемила грусть… И радовало ожидание скорой встречи!
День выдался серым. Но и это нравилось, потому что напоминало петроградскую погоду. Ландшафты по берегам канала были разнообразны.
В одних местах земля была хорошо обработана. Попадались фермы с коровами, овцами, свиньями и лошадьми, на которых дети смотрели с умилением.
Дома на фермах выглядели старыми и удобными.
В другом месте виднелись штабеля торфяных брикетов. Видно, у немцев не хватало угля, и они вернулись к прежним способам добычи топлива.
Перелески перемежались с лугами, простиравшимися до отдаленных холмов.
И, наконец, множество ветряных мельниц — невдалеке от канала и у самого горизонта. Это напоминало Голландию, какой они ее знали по книгам.
Мельницы весело крутились. Ветер разогнал облака. Выглянуло солнце.
Райли Аллен:
— В Кильском канале нам не пришлось охранять трапы. Те, кто собирался бежать, быстро передумали. Рассказы немцев о продовольственной катастрофе в их стране оказались убедительнее любых запретов и уговоров. При выходе из канала все были на месте — и дети, и военнопленные.
Мутная вода несла на себе десятки судов. Одни продолжали идти вверх по реке до Гамбурга. Другие держали направление к входу в Кильский канал, который соединяет Северное море с Балтийским.
В Куксгафене на борт поднялся не только лоцман (уже который по счету), но и многочисленные агенты компаний, комиссионеры и мелкие торговцы. Они размахивали перед лицом Бремхолла мандатами, все одновременно говорили о своих преимуществах перед соперниками. Но когда Бремхолл остановился на одном из них, остальные исчезли.
— Эти люди, — сказал лоцман, — достойны презрения. В поисках бизнеса они рыщут как волки.
— Такова их профессия, — заметил Бремхолл. — Без них не обойтись. Я сэкономил не только деньги, но и время.
— Проще было сделать заказ, еще находясь в море.
— Оттуда не поторгуешься. А я люблю этот процесс.
Лоцман пожал плечами и занял место рядом с капитаном. Аллен и Бремхолл решили остаться в ходовой рубке. Им хотелось узнать как можно больше о канале, по которому «Йоми Мару» предстоит пройти сегодня почти сто километров. Захотелось и услышать о жизни послевоенной Германии.
— Какова высота вашей грот-мачты? — спросил лоцман.
— Она возвышается над уровнем воды на шестьдесят восемь футов, — сказал капитан.
— Следовательно, до пролета моста остается еще запас в тридцать футов.
Аллена заинтересовала пропускная способность канала.
— За день в обоих направлениях проходят несколько десятков судов, — ответил лоцман.
Затем Вальтер Хазе, так он представился, рассказал свою историю.
Война принесла ему две крупные неудачи — он попал в плен, а Америка интернировала принадлежавший ему сухогруз.
— Так в одночасье, — лицо его сразу стало хмурым, — я лишился свободы и имущества.
— Что у вас было за судно? — спросил Каяхара.
— Меньше вашего. Пять тысяч тонн водоизмещения. Мы курсировали между Европой и Америкой и ходили вдоль американского побережья. Но все в прошлом. Теперь я не веду никаких дел.
— Думаю, наше правительство вернет вам пароход, — постарался утешить его Аллен.
— Я тоже надеюсь. Я не сержусь на вашу страну. Не держу на нее зла. Германия была не права, и Германия все еще не права. Сейчас мы проходим через большие неприятности. В том числе и политические. Нам теперь необходим новый Бисмарк. Железная рука, жесткая хватка…
Вальтер Хазе вел себя как аристократ, порой был высокомерен. И все же, преодолев самолюбие, намекнул Бремхоллу, что будет благодарен Красному Кресту, если ему выделят немного муки и сахара. А у капитана он попросил сигарет.
— Мы превратились в нацию попрошаек, — виновато сказал он. — Полистайте немецкие газеты. Ни одна статья не дает повода для оптимизма. Наша марка очень упала. Сегодня за доллар дают пятьдесят семь марок.
При этих словах Барлу Бремхоллу сразу вспомнился Харбин, где он менял керенки на доллары. А Аллен подумал, что немецкая марка стоит так же низко, как колчаковский рубль в Сибири перед тем, как он вообще вышел из употребления. Что ждет великую европейскую страну в ближайшее десятилетие? Неужели она вновь попадет в жесткие руки нового правителя? А это верный путь к очередной войне. У немцев слишком сильно чувство национального унижения. Чувство мести пагубно не только для отдельного человека…
Пока «Йоми Мару» следовал по каналу, Райли Аллен не раз имел возможность убедиться в правоте лоцмана. Все, кто попадал с берега на судно, просили разменять деньги. Американские бумажные доллары предпочитали, как ни странно, даже серебру и золоту. Просили и чего-нибудь съестного, рассказывая при этом, как обнищала Германия, как нуждается ее народ… Рацион продуктов питания очень строгий. Полфунта хлеба в день… Два фунта мяса в неделю… Если только его достанешь. Непостижимо малый лимит распределения сахара и муки.
…В памяти детей сохранился незабываемый путь через Панамский канал. Тысячи людей по его берегам. Улыбки и приветственные возгласы, гроздья бананов и бочонки с мороженым. Кильский канал другой. Скудная растительность и бедность.
И все же дети радовались тому, что открылось их глазам. Здесь не было пальм и пышной тропической растительности. На высокой насыпи, покрытой ярко-зеленой травой, вперемежку паслись коровы и гуси. А за насыпью, образующей часть набережной Эльбы, лежал Куксгафен с опрятными улицами, простыми домами и фабричными трубами, из которых дымились только две или три. Многое здесь напоминало родные русские картины. И детские сердца щемила грусть… И радовало ожидание скорой встречи!
День выдался серым. Но и это нравилось, потому что напоминало петроградскую погоду. Ландшафты по берегам канала были разнообразны.
В одних местах земля была хорошо обработана. Попадались фермы с коровами, овцами, свиньями и лошадьми, на которых дети смотрели с умилением.
Дома на фермах выглядели старыми и удобными.
В другом месте виднелись штабеля торфяных брикетов. Видно, у немцев не хватало угля, и они вернулись к прежним способам добычи топлива.
Перелески перемежались с лугами, простиравшимися до отдаленных холмов.
И, наконец, множество ветряных мельниц — невдалеке от канала и у самого горизонта. Это напоминало Голландию, какой они ее знали по книгам.
Мельницы весело крутились. Ветер разогнал облака. Выглянуло солнце.
Райли Аллен:
— В Кильском канале нам не пришлось охранять трапы. Те, кто собирался бежать, быстро передумали. Рассказы немцев о продовольственной катастрофе в их стране оказались убедительнее любых запретов и уговоров. При выходе из канала все были на месте — и дети, и военнопленные.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
БАЛТИЙСКИЙ ВЕТЕР
Старшие колонисты окружили воспитательницу, выражая восторг объятиями и поцелуями.
— Мы уже наполовину дома. Верно, Серафима Викторовна? — говорит Дейбнер, обращаясь к Бобровой.
— Дышите глубже! Это наш балтийский воздух, — восклицает Ксения Амелина, смеясь и плача одновременно.
— Много морей надо было пройти, чтобы услышать эти слова, — шепчет, лишившись вдруг голоса, Серафима Викторовна. Не важно, думает она, что происходит это в Киле — чужом городе и в стране, с которой Россия воевала долгих четыре года. Балтийское море на всех одно. И с одинаковой любовью омывает разные берега, соединяя людей и напоминая им, что мир един.
— Мне стыдно, что я пришел без подарка, — сказал ей сегодня немец, посетивший детскую колонию.
Зато Серафима Викторовна наблюдала, как колонисты тайком передавали на берег пакеты с едой. Всевидящий Бремхолл пытался их остановить. Но махнул рукой. Жаль, что Красный Крест не может всех накормить. На свете слишком много голодных людей.
В Киле их встретила горстка местных жителей. Была уже ночь. Пароходы не давали городу уснуть. С моря дул холодный ветер, раскачивая портовые фонари.
Один из встречавших подошел к Аллену:
— Вы начальник колонии?
— Да.
— Я привез кислую капусту, яйца, морковь и консервы.
— Обратитесь к этому господину, — Аллен показал на Бремхолла.
Затем к нему обратился молодой мужчина в надвинутой на глаза шляпе. Оглядываясь по сторонам, он сказал тихо, но на приличном английском языке:
— Не хотите приобрести револьвер? Вот фотография.
Аллен машинально взглянул на снимок. Это был браунинг.
— Нет, я не нуждаюсь в оружии.
— Продам недорого, — начал уговаривать человек в шляпе. — Всего десять долларов. Но не на виду у таможни. Придется пройтись по причалу. Совсем недалеко.
— Я уже сказал, что не заинтересован в этой покупке. Впрочем, подождите… Кажется, я знаю, с кем вы сумеете договориться.
Аллен зашел к Каяхаре:
— Капитан, вы можете пополнить свой арсенал. Тут немец продает револьвер. По сходной цене. Похоже, он очень нуждается в деньгах.
— Десять долларов, говорите? Дайте подумать.
— Думать некогда.
— Ну, хорошо… Пошлю старпома.
Каяхара стал почему-то оправдываться:
— Красный Крест служил пароходу надежной защитой. А теперь кто знает, что ждет впереди. Будет лучше, если я вооружу своих офицеров.
— Могу вас успокоить, капитан. Вашингтон решил продлить фрахт. Так что не спешите замазывать надпись на борту… И спускать с грот-мачты американский флаг.
— Снова дети?
— Нет, на этот раз — гуманитарные грузы и военнопленные.
…Дождавшись старпома, Аллен вышел на палубу. Продавец оружия стоял на прежнем месте и в своей шляпе больше напоминал детектива, чем голодного контрабандиста.
Луна металась среди рваных облаков. Боцман и матросы хлопотали возле шлюпбалки. Ветер вырывал брезент из их рук. Похоже, по выходу в море судно поджидает крепкий шторм.
Тревожило начальника колонии и другое. Все еще не поступило указание, куда следовать — в Стокгольм, Копенгаген, Гельсингфорс или Ригу.
Но штурманы не могли ждать. И Райли Аллен назвал Финляндию.
— Мы уже наполовину дома. Верно, Серафима Викторовна? — говорит Дейбнер, обращаясь к Бобровой.
— Дышите глубже! Это наш балтийский воздух, — восклицает Ксения Амелина, смеясь и плача одновременно.
— Много морей надо было пройти, чтобы услышать эти слова, — шепчет, лишившись вдруг голоса, Серафима Викторовна. Не важно, думает она, что происходит это в Киле — чужом городе и в стране, с которой Россия воевала долгих четыре года. Балтийское море на всех одно. И с одинаковой любовью омывает разные берега, соединяя людей и напоминая им, что мир един.
— Мне стыдно, что я пришел без подарка, — сказал ей сегодня немец, посетивший детскую колонию.
Зато Серафима Викторовна наблюдала, как колонисты тайком передавали на берег пакеты с едой. Всевидящий Бремхолл пытался их остановить. Но махнул рукой. Жаль, что Красный Крест не может всех накормить. На свете слишком много голодных людей.
В Киле их встретила горстка местных жителей. Была уже ночь. Пароходы не давали городу уснуть. С моря дул холодный ветер, раскачивая портовые фонари.
Один из встречавших подошел к Аллену:
— Вы начальник колонии?
— Да.
— Я привез кислую капусту, яйца, морковь и консервы.
— Обратитесь к этому господину, — Аллен показал на Бремхолла.
Затем к нему обратился молодой мужчина в надвинутой на глаза шляпе. Оглядываясь по сторонам, он сказал тихо, но на приличном английском языке:
— Не хотите приобрести револьвер? Вот фотография.
Аллен машинально взглянул на снимок. Это был браунинг.
— Нет, я не нуждаюсь в оружии.
— Продам недорого, — начал уговаривать человек в шляпе. — Всего десять долларов. Но не на виду у таможни. Придется пройтись по причалу. Совсем недалеко.
— Я уже сказал, что не заинтересован в этой покупке. Впрочем, подождите… Кажется, я знаю, с кем вы сумеете договориться.
Аллен зашел к Каяхаре:
— Капитан, вы можете пополнить свой арсенал. Тут немец продает револьвер. По сходной цене. Похоже, он очень нуждается в деньгах.
— Десять долларов, говорите? Дайте подумать.
— Думать некогда.
— Ну, хорошо… Пошлю старпома.
Каяхара стал почему-то оправдываться:
— Красный Крест служил пароходу надежной защитой. А теперь кто знает, что ждет впереди. Будет лучше, если я вооружу своих офицеров.
— Могу вас успокоить, капитан. Вашингтон решил продлить фрахт. Так что не спешите замазывать надпись на борту… И спускать с грот-мачты американский флаг.
— Снова дети?
— Нет, на этот раз — гуманитарные грузы и военнопленные.
…Дождавшись старпома, Аллен вышел на палубу. Продавец оружия стоял на прежнем месте и в своей шляпе больше напоминал детектива, чем голодного контрабандиста.
Луна металась среди рваных облаков. Боцман и матросы хлопотали возле шлюпбалки. Ветер вырывал брезент из их рук. Похоже, по выходу в море судно поджидает крепкий шторм.
Тревожило начальника колонии и другое. Все еще не поступило указание, куда следовать — в Стокгольм, Копенгаген, Гельсингфорс или Ригу.
Но штурманы не могли ждать. И Райли Аллен назвал Финляндию.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
ПОСЛЕДНИЕ МИЛИ
Казалось, родное море должно встретить «детский ковчег» солнцем и штилем. Но оно разбудило пассажиров гулкими ударами, предупреждая — впереди не все так безоблачно.
Пока «Йоми Мару» шел по длинной и глубокой Кильской бухте, ветер вел себя сдержанно. Но к полудню усилился. А к ночи скорость ветра достигла сорока миль. Однако прочно скроенное судно отлично держит удар. Кто возьмет верх, а кто выбьется из сил? Море или пароход?
Дети покинули верхнюю палубу и спрятались под ней от ненастья. Но сегодня они не будут смотреть кино, слушать музыку и танцевать. У них другие заботы. Колония скоро покинет свой плавучий дом и расстанется с японской командой. Вот почему дети, даже самые маленькие, рисуют, лепят, что-то кроят, не выпускают из рук пряжу. Каждый японец получит подарок.
Море сближает людей.
В первый день японцы казались одинаковыми, похожими друг на друга. Все на одно лицо. Казалось, никогда им не сблизиться, не сойтись. Но вот первая улыбка, рукопожатие, вопрос, обмен адресами… Теперь они друзья. Случались недоразумения… Стычки между самыми младшими из японцев и самыми старшими колонистами. Но это как туча. Вот она есть, а вот ее уже унесло ветром.
4 октября 1920 г. Воскресенье.
Балтийское море.
Сегодня день бурной погоды. Волны выше вчерашних. На палубе пусто. Младшие дети во втором и третьем трюмах страдают от морской болезни.
От полудня 3 октября до полудня 4 октября пройдено 130 миль.
От Бреста — 977 миль.
До Гельсингфорса — 450 миль.
Из судового журнала «Йоми Мару».
Полковник Аллен и капитан Каяхара все еще пребывают в неизвестности. Вот почему пароход вместо привычных двухсот сорока миль прошел за сутки вдвое меньше. «Йоми Мару» сбавил скорость, словно гончая, потерявшая след.
Начальник колонии посылает во все концы радиограммы — в Вашингтон, Париж, Ригу, Копенгаген, Выборг и даже Рудольфу Тойслеру в Токио. Но эфир молчит. Никто не отзывается. Где-то в кабинетах все еще идут споры о судьбе колонии.
Райли Аллена не оставляет ощущение, что последнее слово хотят оставить за ним. Он уже во второй раз дает указание капитану — следовать в Гельсингфорс. И извещает об этом своем решении начальство. И только после этого получает согласие.
Принятое решение придало силы «Йоми Мару». Он удвоил скорость и за последующие сутки прошел двести пятьдесят миль.
Финский берег уже рядом. Ханна Кемпбелл и Серафима Боброва подумали, что надо устроить прощальный ужин. Ни одно путешествие не считается завершенным без него.
Пока «Йоми Мару» шел по длинной и глубокой Кильской бухте, ветер вел себя сдержанно. Но к полудню усилился. А к ночи скорость ветра достигла сорока миль. Однако прочно скроенное судно отлично держит удар. Кто возьмет верх, а кто выбьется из сил? Море или пароход?
Дети покинули верхнюю палубу и спрятались под ней от ненастья. Но сегодня они не будут смотреть кино, слушать музыку и танцевать. У них другие заботы. Колония скоро покинет свой плавучий дом и расстанется с японской командой. Вот почему дети, даже самые маленькие, рисуют, лепят, что-то кроят, не выпускают из рук пряжу. Каждый японец получит подарок.
Море сближает людей.
В первый день японцы казались одинаковыми, похожими друг на друга. Все на одно лицо. Казалось, никогда им не сблизиться, не сойтись. Но вот первая улыбка, рукопожатие, вопрос, обмен адресами… Теперь они друзья. Случались недоразумения… Стычки между самыми младшими из японцев и самыми старшими колонистами. Но это как туча. Вот она есть, а вот ее уже унесло ветром.
4 октября 1920 г. Воскресенье.
Балтийское море.
Сегодня день бурной погоды. Волны выше вчерашних. На палубе пусто. Младшие дети во втором и третьем трюмах страдают от морской болезни.
От полудня 3 октября до полудня 4 октября пройдено 130 миль.
От Бреста — 977 миль.
До Гельсингфорса — 450 миль.
Из судового журнала «Йоми Мару».
Полковник Аллен и капитан Каяхара все еще пребывают в неизвестности. Вот почему пароход вместо привычных двухсот сорока миль прошел за сутки вдвое меньше. «Йоми Мару» сбавил скорость, словно гончая, потерявшая след.
Начальник колонии посылает во все концы радиограммы — в Вашингтон, Париж, Ригу, Копенгаген, Выборг и даже Рудольфу Тойслеру в Токио. Но эфир молчит. Никто не отзывается. Где-то в кабинетах все еще идут споры о судьбе колонии.
Райли Аллена не оставляет ощущение, что последнее слово хотят оставить за ним. Он уже во второй раз дает указание капитану — следовать в Гельсингфорс. И извещает об этом своем решении начальство. И только после этого получает согласие.
Принятое решение придало силы «Йоми Мару». Он удвоил скорость и за последующие сутки прошел двести пятьдесят миль.
Финский берег уже рядом. Ханна Кемпбелл и Серафима Боброва подумали, что надо устроить прощальный ужин. Ни одно путешествие не считается завершенным без него.