Страница:
Ты знаешь ли?
Жемчужину, скользящую на дне
В предутренней нахлынувшей волне, —
Ты знаешь ли?
Каяхара прочел стихотворение по-японски и сам же перевел на английский.
Стоявший здесь же Бремхолл заметил:
— Капитан, каждый раз вы открываетесь с новой стороны.
— А вы думали, Каяхара только и умеет, что отдавать команды рулевым? На моей полке, кроме лоции, стоят и другие книги. Любовь к поэзии — национальная черта японцев.
Каяхара уже собирался уходить, но, что-то вспомнив, достал из кармана листок бумаги.
— Мистер Аллен, чуть не забыл. За вчерашний день средняя скорость судна составила чуть больше восьми узлов. При такой скорости мы придем в Европу на сутки позже.
— Вы уже знаете причину?
— Причина в угле.
— Разве в Нью-Йорке мы не получили паровичный уголь самого лучшего качества?
— Мои кочегары думают иначе.
— Что же делать?
— Для начала проведем экспертизу топлива.
— Прошу это сделать как можно скорее. Еще раз напоминаю — каждые сутки фрахта обходятся Красному Кресту в кругленькую сумму.
— Помню, помню, полковник. Сумма и в самом деле не малая — пять тысяч долларов.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Жемчужину, скользящую на дне
В предутренней нахлынувшей волне, —
Ты знаешь ли?
Каяхара прочел стихотворение по-японски и сам же перевел на английский.
Стоявший здесь же Бремхолл заметил:
— Капитан, каждый раз вы открываетесь с новой стороны.
— А вы думали, Каяхара только и умеет, что отдавать команды рулевым? На моей полке, кроме лоции, стоят и другие книги. Любовь к поэзии — национальная черта японцев.
Каяхара уже собирался уходить, но, что-то вспомнив, достал из кармана листок бумаги.
— Мистер Аллен, чуть не забыл. За вчерашний день средняя скорость судна составила чуть больше восьми узлов. При такой скорости мы придем в Европу на сутки позже.
— Вы уже знаете причину?
— Причина в угле.
— Разве в Нью-Йорке мы не получили паровичный уголь самого лучшего качества?
— Мои кочегары думают иначе.
— Что же делать?
— Для начала проведем экспертизу топлива.
— Прошу это сделать как можно скорее. Еще раз напоминаю — каждые сутки фрахта обходятся Красному Кресту в кругленькую сумму.
— Помню, помню, полковник. Сумма и в самом деле не малая — пять тысяч долларов.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ТРУБКА МИРА
19 сентября 1920 г. Воскресенье.
Дежурный врач провел санитарную инспекцию палуб, туалетов и умывальников.
После полудня в одном из трюмов, а вечером — на открытой палубе показывали новые фильмы, чему дети очень рады.
Из судового журнала «Йоми Мару».
Когда Райли Аллен услышал от Грегори Эверсола о стычке между русским подростком и японским матросом (той, что случилась в Карибском море), мог ли он думать, что не пройдет и месяца, как все повторится. И уже ему самому придется разбираться с драчунами.
В это утро несколько колонистов, среди них был и Петр Орлов, состязались на верхней палубе в беге. Навстречу им шел японский юноша с подносом. Он спешил в кают-компанию, где прислуживал. Стюард пытался обратить на себя внимание. Напрасно. Мальчики слишком увлеклись состязанием. Тогда японец, отложив поднос с посудой, поднял решетку от люка и выставил перед собой, пытаясь защититься от столкновения.
Но Петр Орлов, который бежал первым, будто потерял голову. Обойдя препятствие, он вытянул руку и попал стюарду в глаз. Началось расследование.
Каяхара был рассержен. Даже взбешен. «Среди русских подростков есть расисты, — заявил он. — Петра Орлова следует немедленно посадить под арест. В назидание другим».
Каяхара был неузнаваем в своем гневе. Так что в первую минуту Аллен даже растерялся. Но потом как можно мягче заметил, что такое наказание чрезмерно для подростка. Он хорошо знает настроения в колонии и считает обвинение Каяхары беспочвенным. Колонисты уважительно относятся к капитану и ко всей японской команде. Дети знают — каждый оборот винта приближает их к дому, и благодарны за это экипажу.
Похоже, капитан опомнился.
— Хорошо, — согласился он, — если русский мальчик извинится перед японским матросом и если спортивные занятия будут перенесены на другую сторону палубы, то конфликт можно считать улаженным.
— Рад, что вы остыли, мистер Каяхара. Сейчас же приглашу этого подростка. А вы — матроса. И уладим дело. Я хорошо знаю Орлова. Это спокойный мальчик. Уверен, все произошло непроизвольно. Его поступок не был злонамеренным.
Орлов выразил готовность принести извинения. Но японец, сидевший за столом с перевязанным глазом, не захотел его и слушать.
Аллену не оставалось ничего другого, как развести руками и заверить капитана, что контроль над колонистами будет усилен.
Каяхара же не сказал в ответ ни слова. И непонятно было, считает ли он историю законченной.
Аллен отправился в амбулаторию. Врач сказал ему, что удар в глаз не опасен. Есть припухлость, а на веке — синяк. Через день-два все пройдет.
Бремхолл распорядился, чтобы в этот вечер палубу освободили от детей на час раньше обычного. Оказалось, что эта и другие предосторожности не излишни.
Молодой японец продолжал раздувать ссору.
На следующее утро он облил сидевших вблизи камбуза мальчиков водой из таза. Чуть позже снова облил, но уже грязной водой.
— Русские делают мне оскорбительные знаки, — так объяснил он.
Но Бремхолл, сидевший вместе с детьми, заверил, что ничего подобного не видел.
Аллен собрал старших колонистов и попросил проявлять самообладание. Но уже через полчаса его разыскал доктор Гутелиус, дантист, который пополнил в Нью-Йорке список пассажиров «Йоми Мару».
— Полковник, — сказал он, переводя дыхание, — там неприятности!
Молодой стюард не успокоился.
Сначала он отправился в каюту, где жил Петр Орлов, с явным намерением затеять новую ссору. А не найдя его, подошел к группе мальчиков, мирно сидевших на настиле трюма. Внезапно он вытащил из кармана револьвер и стал им размахивать.
Дело принимало скверный оборот: откуда у молодого человека огнестрельное оружие?
Аллен тотчас доложил капитану о происшедшем и распорядился переселить всех подростков в самый дальний от камбуза трюм.
Нужно отдать мальчикам должное, они держали себя спокойно. Спокойнее, чем когда-либо со времени отплытия из Владивостока.
День этим не закончился.
После обеда Бремхолл решил проследить за стюардом и увидел, как тот, пройдя на корму, сделал три пробных выстрела. Выстрелы слышали и другие.
Аллен вновь поднялся на капитанский мостик. По лицу Каяхары он понял, что тому уже все известно.
— Капитан, находимся ли мы в пределах радиопередач?
— Да, полковник.
— Я собираюсь отправить несколько посланий в штаб-квартиру Красного Креста.
Лицо Каяхары выражало беспокойство. Он подошел к сейфу и, открыв его, извлек револьвер, как показалось Аллену, 32-го калибра.
— Как видите, я уже принял необходимые меры. Мой старший офицер отобрал оружие у этого мальчишки.
— А мы уже второй день держим своих воспитанников под присмотром. Но если кто-то будет размахивать у них перед носом ножом или револьвером, мы не в силах будем удержать их. Я не стану давать советов вам, опытному моряку. В конце концов, вы хозяин на этом судне.
— Выстрелы на корме были и для меня неожиданностью. Только капитан, согласно правилам, имеет право на ношение оружия. Свой револьвер я держу под замком и могу его использовать в случае крайней необходимости.
— Дай нам Бог, чтобы такой необходимости не возникло.
— Да, выстрелы на судне — это страшно. Так же страшно, как и пожар.
— Не хочу, капитан, чтобы мы с вами оказались по разные стороны барьера.
— Я тоже не собираюсь противостоять вам, полковник, а в вашем лице и такой уважаемой организации, как Красный Крест.
Ни разу еще Райли Аллен не говорил с Каяхарой столь сухо, таким официальным тоном.
Каяхара снова подошел к сейфу, все еще не закрытому. Там, в углу, рядом с револьвером стояла бутылка старого виски, подаренная ему Алленом по приходу судна в Нью-Йорк.
— Что-то еще плещется, — сказал он и разлил виски по рюмкам. Выпили молча. Только посмотрели в глаза друг другу. Аллен достал из кармана табакерку:
— Раскурим трубку мира, капитан…
Много лет спустя Ханна Кемпбелл вспоминала об этом происшествии:
«Японский мальчишка оказался в центре внимания и был этим очень доволен. Он настаивал, хотя врачи и отрицали эту необходимость, перевязать ему глаз черной повязкой. В своей кичливости он зашел слишком далеко, так что от него отвернулись даже товарищи по команде. И японские матросы задали ему трепку.
Все были рады, что наступили согласие и мир. В том числе и мы, женщины. Американские и русские. Ведь нам приходилось нести дополнительные дежурства. И ночью недосыпать».
Дежурный врач провел санитарную инспекцию палуб, туалетов и умывальников.
После полудня в одном из трюмов, а вечером — на открытой палубе показывали новые фильмы, чему дети очень рады.
Из судового журнала «Йоми Мару».
Когда Райли Аллен услышал от Грегори Эверсола о стычке между русским подростком и японским матросом (той, что случилась в Карибском море), мог ли он думать, что не пройдет и месяца, как все повторится. И уже ему самому придется разбираться с драчунами.
В это утро несколько колонистов, среди них был и Петр Орлов, состязались на верхней палубе в беге. Навстречу им шел японский юноша с подносом. Он спешил в кают-компанию, где прислуживал. Стюард пытался обратить на себя внимание. Напрасно. Мальчики слишком увлеклись состязанием. Тогда японец, отложив поднос с посудой, поднял решетку от люка и выставил перед собой, пытаясь защититься от столкновения.
Но Петр Орлов, который бежал первым, будто потерял голову. Обойдя препятствие, он вытянул руку и попал стюарду в глаз. Началось расследование.
Каяхара был рассержен. Даже взбешен. «Среди русских подростков есть расисты, — заявил он. — Петра Орлова следует немедленно посадить под арест. В назидание другим».
Каяхара был неузнаваем в своем гневе. Так что в первую минуту Аллен даже растерялся. Но потом как можно мягче заметил, что такое наказание чрезмерно для подростка. Он хорошо знает настроения в колонии и считает обвинение Каяхары беспочвенным. Колонисты уважительно относятся к капитану и ко всей японской команде. Дети знают — каждый оборот винта приближает их к дому, и благодарны за это экипажу.
Похоже, капитан опомнился.
— Хорошо, — согласился он, — если русский мальчик извинится перед японским матросом и если спортивные занятия будут перенесены на другую сторону палубы, то конфликт можно считать улаженным.
— Рад, что вы остыли, мистер Каяхара. Сейчас же приглашу этого подростка. А вы — матроса. И уладим дело. Я хорошо знаю Орлова. Это спокойный мальчик. Уверен, все произошло непроизвольно. Его поступок не был злонамеренным.
Орлов выразил готовность принести извинения. Но японец, сидевший за столом с перевязанным глазом, не захотел его и слушать.
Аллену не оставалось ничего другого, как развести руками и заверить капитана, что контроль над колонистами будет усилен.
Каяхара же не сказал в ответ ни слова. И непонятно было, считает ли он историю законченной.
Аллен отправился в амбулаторию. Врач сказал ему, что удар в глаз не опасен. Есть припухлость, а на веке — синяк. Через день-два все пройдет.
Бремхолл распорядился, чтобы в этот вечер палубу освободили от детей на час раньше обычного. Оказалось, что эта и другие предосторожности не излишни.
Молодой японец продолжал раздувать ссору.
На следующее утро он облил сидевших вблизи камбуза мальчиков водой из таза. Чуть позже снова облил, но уже грязной водой.
— Русские делают мне оскорбительные знаки, — так объяснил он.
Но Бремхолл, сидевший вместе с детьми, заверил, что ничего подобного не видел.
Аллен собрал старших колонистов и попросил проявлять самообладание. Но уже через полчаса его разыскал доктор Гутелиус, дантист, который пополнил в Нью-Йорке список пассажиров «Йоми Мару».
— Полковник, — сказал он, переводя дыхание, — там неприятности!
Молодой стюард не успокоился.
Сначала он отправился в каюту, где жил Петр Орлов, с явным намерением затеять новую ссору. А не найдя его, подошел к группе мальчиков, мирно сидевших на настиле трюма. Внезапно он вытащил из кармана револьвер и стал им размахивать.
Дело принимало скверный оборот: откуда у молодого человека огнестрельное оружие?
Аллен тотчас доложил капитану о происшедшем и распорядился переселить всех подростков в самый дальний от камбуза трюм.
Нужно отдать мальчикам должное, они держали себя спокойно. Спокойнее, чем когда-либо со времени отплытия из Владивостока.
День этим не закончился.
После обеда Бремхолл решил проследить за стюардом и увидел, как тот, пройдя на корму, сделал три пробных выстрела. Выстрелы слышали и другие.
Аллен вновь поднялся на капитанский мостик. По лицу Каяхары он понял, что тому уже все известно.
— Капитан, находимся ли мы в пределах радиопередач?
— Да, полковник.
— Я собираюсь отправить несколько посланий в штаб-квартиру Красного Креста.
Лицо Каяхары выражало беспокойство. Он подошел к сейфу и, открыв его, извлек револьвер, как показалось Аллену, 32-го калибра.
— Как видите, я уже принял необходимые меры. Мой старший офицер отобрал оружие у этого мальчишки.
— А мы уже второй день держим своих воспитанников под присмотром. Но если кто-то будет размахивать у них перед носом ножом или револьвером, мы не в силах будем удержать их. Я не стану давать советов вам, опытному моряку. В конце концов, вы хозяин на этом судне.
— Выстрелы на корме были и для меня неожиданностью. Только капитан, согласно правилам, имеет право на ношение оружия. Свой револьвер я держу под замком и могу его использовать в случае крайней необходимости.
— Дай нам Бог, чтобы такой необходимости не возникло.
— Да, выстрелы на судне — это страшно. Так же страшно, как и пожар.
— Не хочу, капитан, чтобы мы с вами оказались по разные стороны барьера.
— Я тоже не собираюсь противостоять вам, полковник, а в вашем лице и такой уважаемой организации, как Красный Крест.
Ни разу еще Райли Аллен не говорил с Каяхарой столь сухо, таким официальным тоном.
Каяхара снова подошел к сейфу, все еще не закрытому. Там, в углу, рядом с револьвером стояла бутылка старого виски, подаренная ему Алленом по приходу судна в Нью-Йорк.
— Что-то еще плещется, — сказал он и разлил виски по рюмкам. Выпили молча. Только посмотрели в глаза друг другу. Аллен достал из кармана табакерку:
— Раскурим трубку мира, капитан…
Много лет спустя Ханна Кемпбелл вспоминала об этом происшествии:
«Японский мальчишка оказался в центре внимания и был этим очень доволен. Он настаивал, хотя врачи и отрицали эту необходимость, перевязать ему глаз черной повязкой. В своей кичливости он зашел слишком далеко, так что от него отвернулись даже товарищи по команде. И японские матросы задали ему трепку.
Все были рады, что наступили согласие и мир. В том числе и мы, женщины. Американские и русские. Ведь нам приходилось нести дополнительные дежурства. И ночью недосыпать».
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ОСТАНОВКА В ОКЕАНЕ
21 сентября 1920 г. Вторник.
Атлантический океан.
Сегодня у русских большой церковный праздник день Богородицы. Слышно, как мальчики настраивают музыкальные инструменты, готовясь к танцам.
Из судового журнала «Йоми Мару».
После Нью-Йорка пароход оставил за кормой две тысячи миль — две трети расстояния, разделяющего Америку и Европу.
Кочегары сумели приспособиться к неудобному топливу, и упавшая до восьми узлов скорость вернулась к прежним десяти. «Йоми Мару» пробегает 240 миль в сутки. И теперь уже легко посчитать, когда судно пристанет к французскому берегу. Произойдет это, как обещают штурманы, в ночь с 24 на 25 сентября.
Все бы хорошо. Но главный двигатель (то же самое сердце) начал давать сбои. Механик попросил остановить пароход. Достаточно одного или двух часов, сказал он капитану, чтобы осмотреть и привести машину в порядок.
Воцарившаяся тишина заставила притихнуть и пассажиров. Но затем из глубины каждого трюма вырвался вопль ликования.
Дети привыкли — остановка в открытом океане означает купание. За борт опустят большую сеть. И они станут прыгать в океан. Друг за дружкой. Кто «солдатиком», а самые умелые и отчаянные — головой вниз. Конечно, кроме девочек и младших мальчиков, кому еще рано очертя голову бросаться в воду.
Придут и обнаженные до пояса кочегары. Для них наступила передышка, поубавилось работы… И они поднимутся из клокочущей огнем котельной на палубу, чтобы присоединиться к детям и вместе окунуться в океанскую купель.
Не теряя времени, дети обратились к воспитателям, а те к Бремхоллу.
Ответ был неожиданным.
— Со дня смерти мисс Марии, — сказал он, — прошло всего четыре дня. Дети будут прыгать в океан, и многим это напомнит страшную картину похорон.
Георгий Иванович Симонов счел такое объяснение неубедительным. Дети не должны слишком долго пребывать в унынии.
Но жена Симонова, Елизавета Аристидовна, поддержала Бремхолла:
— Я согласна с Барлом. Еще не время для веселья.
Отвернувшись от мужа, она сказала своим воспитанницам:
— Девочки, идемте на урок.
Большие ее глаза готовы были пролиться слезами. Вот почему она поспешила вместе с детьми к трюмному трапу, подальше от солнца и океана.
У каждого на судне свои заботы.
Начальник колонии пригласил к себе Серафиму Викторовну Боброву. Кто-то распространил слух, будто пароход везет в нижних трюмах оружие для Франции.
— Что вы на это скажете, миссис Боброва? Шутка это или злонамеренная пропаганда, начатая еще в Нью-Йорке?
— Не придавайте значения, мистер Аллен. Мало ли что болтают!
— И все же я хочу рассеять сомнения. Вот список грузов, которые мы везем в Европу.
— Мы и без того знаем, что Красный Крест не может быть замешан в подобных делах.
— Прошу, тем не менее покажите эти списки воспитателям. И детям тоже. У нас нет секретов. В Европе только что закончилась война. Близится зима. И мы везем гуманитарные грузы — лекарства, одеяла, палатки, теплую одежду… И многое другое. Сами убедитесь, когда станем выгружаться.
После двухнедельного пребывания в Нью-Йорке на «Йоми Мару» вернулся 931 человек, не считая экипажа.
На берегу осталась большая группа военнопленных.
Не поднялись на борт судна также семнадцатилетний Дмитрий Буянов (№ 89) и восемнадцатилетний Аполлоний Воробьев (№ 735). Видимо, им захотелось продолжить знакомство с Америкой.
Два колониста — Елена Александрова (№ 24) и Павел Николаев (№ 29) — похоронены на кладбище Маунт Оливет.
— Оставили вы полиции какое-либо распоряжение в отношении Буянова и Воробьева? — спросила Серафима Боброва.
— Разумеется, я попросил разыскать подростков и отправить их в Петроград за счет Красного Креста.
В это же время Леонид Дейбнер и Виталий Запольский прогуливались по верхней палубе от юта до полубака и обратно. Уже в третий раз они проходят мимо одного и того же места — средней надстройки, где назначена встреча с судовым радистом. Отличное место, которое ниоткуда не просматривается. Разве только со стороны океана. Но там пусто. До самого горизонта.
Совсем короткая встреча. Хватит и минуты, чтобы вручить сто долларов, а взамен узнать о пути следования парохода. Конечно, детям и их воспитателям объявлено, что «Йоми Мару» следует в Брест. Но кто знает, нет ли подвоха?
Так действует план, придуманный в Нью-Йорке Людвигом Мартенсом.
Радист — самый информированный человек на судне. Он первым читает радиограммы, которые приходят на имя капитана и начальника колонии. Посылает на них ответы. Слушает радио и хорошо знает мировые новости.
Как удалось Дейбнеру склонить японца на свою сторону, остается загадкой. Конечно, желание заработать, притом без особого труда, сыграло свою роль. Но было и другое. За два с половиной месяца совместного плавания радист проникся сочувствием к русским детям. Уж на что моряки закаленные люди, и те ждут не дождутся окончания рейса. Что же сказать о маленьких пассажирах, чья разлука с семьей затянулась на годы…
Японец уже шел навстречу. Легким движением руки он дал понять Дейбнеру, чтобы тот остановился.
Как ни покажется странным, радист и Дейбнер похожи. Одного роста, худощавые и в очках. Оба высокие, а среди японцев это редкость. Издалека и со спины их можно перепутать, если бы не шевелюры, отличавшиеся как ночь и день — черная, как смоль, и ярко-рыжая.
— Лео, — сказал радист, подставляя лицо ветру и щуря глаза, — у меня для вас хорошие новости.
Глаза Дейбнера, наоборот, широко открылись.
— Какие именно? — спросил он нетерпеливо.
— «Йоми Мару» держит курс на Брест. Это уже не вызывает сомнения.
— А после Франции?
— Зайдет в один из балтийских портов. Какой? Пока неизвестно. Может быть, в Стокгольм… А может, и в Финляндию.
…Тем временем Елизавета Аристидовна начинает свой урок. Перед ней двадцать семь девочек. Младшей — девять лет. Старшей — восемнадцать. Самые разные. Но объединяет их одинаковое имя.
Каждую Марию учительница хорошо знает — Богданова, Виноградова, Рукович, Эйзенберг, Иванова, Корди, Кинц… Она заплетает им косички, учит вязать спицами, выслушивает сердечные тайны, утирая при этом слезы. Не только девочек, но и свои.
Сегодня день Пресвятой Богородицы.
На пароходе нет священника. Вот почему учительница решила сама напомнить детям страницы Библии.
…В шестой же месяц послан был архангел Гавриил от Бога в город Галилейский, называемый Назарет, к Деве Марии, которая была обручена с Иосифом, мужем ее.
…Архангел пришел известить Марию о рождении сына, который будет велик и наречется Сыном Всевышнего.
Машенька Виноградова прикрыла глаза. Ей кажется, голос Елизаветы Аристидовны отражают не металлические стены полупустого трюма, а своды собора.
Учительница знает, сейчас начнутся вопросы. Неожиданные. На которые нет скорого ответа.
— Рожала Мария еще детей, кроме Иисуса?
— Каким мальчиком был Иисус? Шалил ли?
— Евангелие мало рассказывает об Иисусе отроке, — отвечает Елизавета Аристидовна. — Но известно: был он добр и приветлив, всеми любим. Был послушным сыном и на все спрашивал позволения у матери. Рос в семье плотника и, работая в мастерской, пилил доски, делал мебель, забивал гвозди.
— А потом ему самому забили гвозди в руки и ноги, — неожиданно прервала учительницу Мария Цветкова.
— Но, несмотря на это, — отвечает учительница, — Иисус молился за своих мучителей: «Отче! Прости им, ибо не ведают, что творят».
— А где была мама, когда его мучили? — спрашивает самая маленькая девочка.
— Она стояла у креста, на котором распяли ее сына. В это время Мария была уже вдовой. И некому было о ней позаботиться и защитить. Иисус подумал, как одиноко будет его маме на этой земле. И обратился к Иоанну, любимому своему ученику. Поручил ему заботиться о ней. Иоанн так и сделал, взяв ее к себе в дом.
— Сколько лет прожила Мария? Где похоронена?
— Об этом не сказано в Библии, но ученые богословы пишут, что умерла Мария естественной смертью. И была похоронена в Гефсимании. Но тело ее затем вознеслось на небо. А когда вскрыли могилу, то нашли там букет роз. Совсем свежих, словно только что положенных туда.
После урока девочки привычно, одна за другой, поднимаются по трапу на верхнюю палубу.
— Елизавета Аристидовна, — говорит Мария Эйзенберг, — надо было пригласить на урок не только девочек, но и воспитательниц, которых зовут Мария. Я посчитала — их у нас шесть.
— А четыре дня тому было семь, — ответила учительница. — Но все равно, это и ее день. Она тоже святая. Она с нами, хоть и глядит на нас с небес.
Атлантический океан.
Сегодня у русских большой церковный праздник день Богородицы. Слышно, как мальчики настраивают музыкальные инструменты, готовясь к танцам.
Из судового журнала «Йоми Мару».
После Нью-Йорка пароход оставил за кормой две тысячи миль — две трети расстояния, разделяющего Америку и Европу.
Кочегары сумели приспособиться к неудобному топливу, и упавшая до восьми узлов скорость вернулась к прежним десяти. «Йоми Мару» пробегает 240 миль в сутки. И теперь уже легко посчитать, когда судно пристанет к французскому берегу. Произойдет это, как обещают штурманы, в ночь с 24 на 25 сентября.
Все бы хорошо. Но главный двигатель (то же самое сердце) начал давать сбои. Механик попросил остановить пароход. Достаточно одного или двух часов, сказал он капитану, чтобы осмотреть и привести машину в порядок.
Воцарившаяся тишина заставила притихнуть и пассажиров. Но затем из глубины каждого трюма вырвался вопль ликования.
Дети привыкли — остановка в открытом океане означает купание. За борт опустят большую сеть. И они станут прыгать в океан. Друг за дружкой. Кто «солдатиком», а самые умелые и отчаянные — головой вниз. Конечно, кроме девочек и младших мальчиков, кому еще рано очертя голову бросаться в воду.
Придут и обнаженные до пояса кочегары. Для них наступила передышка, поубавилось работы… И они поднимутся из клокочущей огнем котельной на палубу, чтобы присоединиться к детям и вместе окунуться в океанскую купель.
Не теряя времени, дети обратились к воспитателям, а те к Бремхоллу.
Ответ был неожиданным.
— Со дня смерти мисс Марии, — сказал он, — прошло всего четыре дня. Дети будут прыгать в океан, и многим это напомнит страшную картину похорон.
Георгий Иванович Симонов счел такое объяснение неубедительным. Дети не должны слишком долго пребывать в унынии.
Но жена Симонова, Елизавета Аристидовна, поддержала Бремхолла:
— Я согласна с Барлом. Еще не время для веселья.
Отвернувшись от мужа, она сказала своим воспитанницам:
— Девочки, идемте на урок.
Большие ее глаза готовы были пролиться слезами. Вот почему она поспешила вместе с детьми к трюмному трапу, подальше от солнца и океана.
У каждого на судне свои заботы.
Начальник колонии пригласил к себе Серафиму Викторовну Боброву. Кто-то распространил слух, будто пароход везет в нижних трюмах оружие для Франции.
— Что вы на это скажете, миссис Боброва? Шутка это или злонамеренная пропаганда, начатая еще в Нью-Йорке?
— Не придавайте значения, мистер Аллен. Мало ли что болтают!
— И все же я хочу рассеять сомнения. Вот список грузов, которые мы везем в Европу.
— Мы и без того знаем, что Красный Крест не может быть замешан в подобных делах.
— Прошу, тем не менее покажите эти списки воспитателям. И детям тоже. У нас нет секретов. В Европе только что закончилась война. Близится зима. И мы везем гуманитарные грузы — лекарства, одеяла, палатки, теплую одежду… И многое другое. Сами убедитесь, когда станем выгружаться.
После двухнедельного пребывания в Нью-Йорке на «Йоми Мару» вернулся 931 человек, не считая экипажа.
На берегу осталась большая группа военнопленных.
Не поднялись на борт судна также семнадцатилетний Дмитрий Буянов (№ 89) и восемнадцатилетний Аполлоний Воробьев (№ 735). Видимо, им захотелось продолжить знакомство с Америкой.
Два колониста — Елена Александрова (№ 24) и Павел Николаев (№ 29) — похоронены на кладбище Маунт Оливет.
— Оставили вы полиции какое-либо распоряжение в отношении Буянова и Воробьева? — спросила Серафима Боброва.
— Разумеется, я попросил разыскать подростков и отправить их в Петроград за счет Красного Креста.
В это же время Леонид Дейбнер и Виталий Запольский прогуливались по верхней палубе от юта до полубака и обратно. Уже в третий раз они проходят мимо одного и того же места — средней надстройки, где назначена встреча с судовым радистом. Отличное место, которое ниоткуда не просматривается. Разве только со стороны океана. Но там пусто. До самого горизонта.
Совсем короткая встреча. Хватит и минуты, чтобы вручить сто долларов, а взамен узнать о пути следования парохода. Конечно, детям и их воспитателям объявлено, что «Йоми Мару» следует в Брест. Но кто знает, нет ли подвоха?
Так действует план, придуманный в Нью-Йорке Людвигом Мартенсом.
Радист — самый информированный человек на судне. Он первым читает радиограммы, которые приходят на имя капитана и начальника колонии. Посылает на них ответы. Слушает радио и хорошо знает мировые новости.
Как удалось Дейбнеру склонить японца на свою сторону, остается загадкой. Конечно, желание заработать, притом без особого труда, сыграло свою роль. Но было и другое. За два с половиной месяца совместного плавания радист проникся сочувствием к русским детям. Уж на что моряки закаленные люди, и те ждут не дождутся окончания рейса. Что же сказать о маленьких пассажирах, чья разлука с семьей затянулась на годы…
Японец уже шел навстречу. Легким движением руки он дал понять Дейбнеру, чтобы тот остановился.
Как ни покажется странным, радист и Дейбнер похожи. Одного роста, худощавые и в очках. Оба высокие, а среди японцев это редкость. Издалека и со спины их можно перепутать, если бы не шевелюры, отличавшиеся как ночь и день — черная, как смоль, и ярко-рыжая.
— Лео, — сказал радист, подставляя лицо ветру и щуря глаза, — у меня для вас хорошие новости.
Глаза Дейбнера, наоборот, широко открылись.
— Какие именно? — спросил он нетерпеливо.
— «Йоми Мару» держит курс на Брест. Это уже не вызывает сомнения.
— А после Франции?
— Зайдет в один из балтийских портов. Какой? Пока неизвестно. Может быть, в Стокгольм… А может, и в Финляндию.
…Тем временем Елизавета Аристидовна начинает свой урок. Перед ней двадцать семь девочек. Младшей — девять лет. Старшей — восемнадцать. Самые разные. Но объединяет их одинаковое имя.
Каждую Марию учительница хорошо знает — Богданова, Виноградова, Рукович, Эйзенберг, Иванова, Корди, Кинц… Она заплетает им косички, учит вязать спицами, выслушивает сердечные тайны, утирая при этом слезы. Не только девочек, но и свои.
Сегодня день Пресвятой Богородицы.
На пароходе нет священника. Вот почему учительница решила сама напомнить детям страницы Библии.
…В шестой же месяц послан был архангел Гавриил от Бога в город Галилейский, называемый Назарет, к Деве Марии, которая была обручена с Иосифом, мужем ее.
…Архангел пришел известить Марию о рождении сына, который будет велик и наречется Сыном Всевышнего.
Машенька Виноградова прикрыла глаза. Ей кажется, голос Елизаветы Аристидовны отражают не металлические стены полупустого трюма, а своды собора.
Учительница знает, сейчас начнутся вопросы. Неожиданные. На которые нет скорого ответа.
— Рожала Мария еще детей, кроме Иисуса?
— Каким мальчиком был Иисус? Шалил ли?
— Евангелие мало рассказывает об Иисусе отроке, — отвечает Елизавета Аристидовна. — Но известно: был он добр и приветлив, всеми любим. Был послушным сыном и на все спрашивал позволения у матери. Рос в семье плотника и, работая в мастерской, пилил доски, делал мебель, забивал гвозди.
— А потом ему самому забили гвозди в руки и ноги, — неожиданно прервала учительницу Мария Цветкова.
— Но, несмотря на это, — отвечает учительница, — Иисус молился за своих мучителей: «Отче! Прости им, ибо не ведают, что творят».
— А где была мама, когда его мучили? — спрашивает самая маленькая девочка.
— Она стояла у креста, на котором распяли ее сына. В это время Мария была уже вдовой. И некому было о ней позаботиться и защитить. Иисус подумал, как одиноко будет его маме на этой земле. И обратился к Иоанну, любимому своему ученику. Поручил ему заботиться о ней. Иоанн так и сделал, взяв ее к себе в дом.
— Сколько лет прожила Мария? Где похоронена?
— Об этом не сказано в Библии, но ученые богословы пишут, что умерла Мария естественной смертью. И была похоронена в Гефсимании. Но тело ее затем вознеслось на небо. А когда вскрыли могилу, то нашли там букет роз. Совсем свежих, словно только что положенных туда.
После урока девочки привычно, одна за другой, поднимаются по трапу на верхнюю палубу.
— Елизавета Аристидовна, — говорит Мария Эйзенберг, — надо было пригласить на урок не только девочек, но и воспитательниц, которых зовут Мария. Я посчитала — их у нас шесть.
— А четыре дня тому было семь, — ответила учительница. — Но все равно, это и ее день. Она тоже святая. Она с нами, хоть и глядит на нас с небес.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
БЕРЕГ
23 сентября 1920 г. Париж.
Представительство Американского Красного Креста.
Прибытие «Йоми Мару» в Брест ожидается в полдень 25 сентября. В связи с выгрузкой необходимо позаботиться о тысяче детей и взрослых и об их ночлеге на пристани либо на стоящем борт о борт лихтере.
Наши кухни можно будет использовать для приготовления пищи.
Просим приобрести следующие продовольственные запасы: 3 туши говяжьего мяса, по 200 фунтов моркови, свеклы, лука, а также других овощей. Необходимо 450 комплектов нижнего белья для мальчиков и 30 комплектов для военнопленных, работающих по найму.
Пароходу требуется 500 тонн наилучшего угля, 500 тонн пресной воды и 7 тонн льда.
Здоровье отличное. Инфекционных заболеваний нет.
Начальник Петроградской детской колонии,
полковник Р. X. Аллен.
В Нью-Йорке Каяхара наслушался о крутом нраве Бискайского залива — у моряков это даже вошло в поговорку. Ему рассказали много чего об этом проклятом месте, где море беспричинно впадает в ярость и встает стеной на пути мореплавателя.
Но, к счастью, «Йоми Мару» сопутствовала хорошая погода. Не только в океане. Уставший после недавнего шторма Бискайский залив был чист и спокоен. Похоже, он накапливал силы перед тем, как вновь ожесточиться. Но это уже не беспокоило капитана. От Бреста его отделяли считанные часы. Вряд ли что-то случится за это время.
Но случилось. Неожиданно опустился туман. Осторожный Каяхара снизил скорость наполовину. И лишь к утру, когда видимость улучшилась, двигателю вновь добавили оборотов.
Вскоре открылся берег. Пароход нацелился на вход в гавань.
Дети не могли пропустить этого зрелища. Когда земли много, когда она перед глазами, — ее не замечаешь. Ты ее продолжение. Но стоит оказаться в открытом море, как берег начинает сниться.
Каяхара принарядился. Белый китель с золотыми шевронами. Пуговицы начищены мелом. До блеска. Каждая — как солнышко. Сияет и лицо капитана. Это видно даже снизу, с палубы. Встреча с берегом радует его не меньше, чем детей. Каяхара побывал во многих морях, но ни разу не посещал Европы.
Боцман застыл у брашпиля. Краем глаза он наблюдает за капитаном, переминающимся на мостике с ноги на ногу.
Наконец звучит команда:
— Отдать якорь!
Грохочет якорная цепь. Грубый, но такой желанный звук, возвестивший — океан позади!
«Йоми Мару» дает знать о прибытии в Европу низким и прерывистым гудком. В ответ — тысячеголосый хор счастливых пассажиров.
С середины гавани, где застыло судно, замечательный обзор. После морского однообразия все выглядит необыкновенно живописно. Полукружье скалистых холмов… Старинные замки… И сам город, хорошо различимый с расстояния в несколько миль.
Жаль, не удастся увидеть все это вблизи. Дети уже знают — прогулок не будет.
Кроме американского и японского, подняты и сигнальные флаги. Они приглашают санитарного врача и лоцмана.
Ни одного замечания. Все дети здоровы. Карантинная служба разрешает судну пристать к берегу.
Сначала «Йоми Мару» пробирается своим ходом между двумя волнорезами. Затем его подхватывает маленький пыхтящий буксир и аккуратно подводит к одному из пирсов.
— Ювелирная работа, — благодарит Каяхара лоцмана и вытирает пот со лба.
Теперь дело за американской администрацией.
Первым на пароход поднимается доктор Эверсол. А вслед за ним два офицера из Парижского отделения Красного Креста — майор Свифт и майор Робертсон. Первый возглавляет информационный отдел, второй — глава отдела перевозок.
— Все готово к высадке детей, — сказал Свифт. — Если хотите, можно прямо сейчас осмотреть место, где разместится колония.
Аллен решил спуститься на причал вместе с Ханной Кемпбелл и Барлом Бремхоллом.
— Можно, я сниму туфли? — спросила Ханна своим звучным голосом. — Так хочется прогуляться босиком!..
Майор Свифт посмотрел на нее с любопытством.
— Знали бы вы, — перехватила она его взгляд, — как надоело ходить по железной палубе. Каждый шаг отдается в голове.
— Уверен, — сказал Бремхолл, — вашему примеру последуют дети. И тоже снимут башмаки.
— Нисколько не удивлюсь этому, — спокойно ответила миссис Кемпбелл. — Не вы ли однажды назвали меня гусыней, а младших детей — моим выводком?
Они подошли к складу, такому же длинному, как пароход. Аллен не удивился бы, прочитай он на складской стене какое-нибудь название и порт приписки.
— Этот пакгауз мы приготовили для мальчиков, — сказал Робертсон.
— Здесь можно играть в футбол, — восхищенно заметил Аллен, когда они вошли внутрь.
— А девочки? — ревниво спросила Ханна.
— Их мы разместим в соседнем пакгаузе, — ответил Робертсон.
— Детям здесь будет хорошо, — согласилась Ханна. — Но как быть с ночлегом? Не перенести ли сюда матрасы и постельное белье?
— Это ни к чему. Колония будет находиться на берегу только днем, во время грузовых работ. А ночью — снова на пароход, на свои спальные места.
— А как будем кормить? Тысяча голодных ртов — это не шутка, — не унималась Ханна.
— И это продумано. Мы не станем отключать судовые кухни… А овощи, фрукты, хлеб и молоко будем доставлять из города.
Такой ответ вполне удовлетворил миссис Кемпбелл. Зато у Бремхолла были свои вопросы и сомнения. Он напомнил, как мальчишки убегали из Водсворта. Даже полицейские не могли совладать с их предприимчивостью и хитростью.
— Детям не разрешен выход в город, — успокоил его Свифт. — Отказано также русскому персоналу и военнопленным. Разрешено только тем, у кого американский паспорт и французская виза.
— Наших подростков это не остановит, — махнул рукой Бремхолл. — Вот увидите!..
— Думаю, французские жандармы покруче американских полицейских, — сказал Свифт. — К тому же обратите внимание, какие здесь заборы.
Он повернулся, чтобы показать ограждение, и удивленно воскликнул:
— А вот и первые зеваки!
Майор показал на головы, торчавшие поверх забора. У кого-то даже бинокль в руках.
— Ничего удивительного, — сказал Робертсон, — в вечерних газетах появились сообщения о вашем пароходе. Так что ждите нашествия. В том числе и репортеров.
Представительство Американского Красного Креста.
Прибытие «Йоми Мару» в Брест ожидается в полдень 25 сентября. В связи с выгрузкой необходимо позаботиться о тысяче детей и взрослых и об их ночлеге на пристани либо на стоящем борт о борт лихтере.
Наши кухни можно будет использовать для приготовления пищи.
Просим приобрести следующие продовольственные запасы: 3 туши говяжьего мяса, по 200 фунтов моркови, свеклы, лука, а также других овощей. Необходимо 450 комплектов нижнего белья для мальчиков и 30 комплектов для военнопленных, работающих по найму.
Пароходу требуется 500 тонн наилучшего угля, 500 тонн пресной воды и 7 тонн льда.
Здоровье отличное. Инфекционных заболеваний нет.
Начальник Петроградской детской колонии,
полковник Р. X. Аллен.
В Нью-Йорке Каяхара наслушался о крутом нраве Бискайского залива — у моряков это даже вошло в поговорку. Ему рассказали много чего об этом проклятом месте, где море беспричинно впадает в ярость и встает стеной на пути мореплавателя.
Но, к счастью, «Йоми Мару» сопутствовала хорошая погода. Не только в океане. Уставший после недавнего шторма Бискайский залив был чист и спокоен. Похоже, он накапливал силы перед тем, как вновь ожесточиться. Но это уже не беспокоило капитана. От Бреста его отделяли считанные часы. Вряд ли что-то случится за это время.
Но случилось. Неожиданно опустился туман. Осторожный Каяхара снизил скорость наполовину. И лишь к утру, когда видимость улучшилась, двигателю вновь добавили оборотов.
Вскоре открылся берег. Пароход нацелился на вход в гавань.
Дети не могли пропустить этого зрелища. Когда земли много, когда она перед глазами, — ее не замечаешь. Ты ее продолжение. Но стоит оказаться в открытом море, как берег начинает сниться.
Каяхара принарядился. Белый китель с золотыми шевронами. Пуговицы начищены мелом. До блеска. Каждая — как солнышко. Сияет и лицо капитана. Это видно даже снизу, с палубы. Встреча с берегом радует его не меньше, чем детей. Каяхара побывал во многих морях, но ни разу не посещал Европы.
Боцман застыл у брашпиля. Краем глаза он наблюдает за капитаном, переминающимся на мостике с ноги на ногу.
Наконец звучит команда:
— Отдать якорь!
Грохочет якорная цепь. Грубый, но такой желанный звук, возвестивший — океан позади!
«Йоми Мару» дает знать о прибытии в Европу низким и прерывистым гудком. В ответ — тысячеголосый хор счастливых пассажиров.
С середины гавани, где застыло судно, замечательный обзор. После морского однообразия все выглядит необыкновенно живописно. Полукружье скалистых холмов… Старинные замки… И сам город, хорошо различимый с расстояния в несколько миль.
Жаль, не удастся увидеть все это вблизи. Дети уже знают — прогулок не будет.
Кроме американского и японского, подняты и сигнальные флаги. Они приглашают санитарного врача и лоцмана.
Ни одного замечания. Все дети здоровы. Карантинная служба разрешает судну пристать к берегу.
Сначала «Йоми Мару» пробирается своим ходом между двумя волнорезами. Затем его подхватывает маленький пыхтящий буксир и аккуратно подводит к одному из пирсов.
— Ювелирная работа, — благодарит Каяхара лоцмана и вытирает пот со лба.
Теперь дело за американской администрацией.
Первым на пароход поднимается доктор Эверсол. А вслед за ним два офицера из Парижского отделения Красного Креста — майор Свифт и майор Робертсон. Первый возглавляет информационный отдел, второй — глава отдела перевозок.
— Все готово к высадке детей, — сказал Свифт. — Если хотите, можно прямо сейчас осмотреть место, где разместится колония.
Аллен решил спуститься на причал вместе с Ханной Кемпбелл и Барлом Бремхоллом.
— Можно, я сниму туфли? — спросила Ханна своим звучным голосом. — Так хочется прогуляться босиком!..
Майор Свифт посмотрел на нее с любопытством.
— Знали бы вы, — перехватила она его взгляд, — как надоело ходить по железной палубе. Каждый шаг отдается в голове.
— Уверен, — сказал Бремхолл, — вашему примеру последуют дети. И тоже снимут башмаки.
— Нисколько не удивлюсь этому, — спокойно ответила миссис Кемпбелл. — Не вы ли однажды назвали меня гусыней, а младших детей — моим выводком?
Они подошли к складу, такому же длинному, как пароход. Аллен не удивился бы, прочитай он на складской стене какое-нибудь название и порт приписки.
— Этот пакгауз мы приготовили для мальчиков, — сказал Робертсон.
— Здесь можно играть в футбол, — восхищенно заметил Аллен, когда они вошли внутрь.
— А девочки? — ревниво спросила Ханна.
— Их мы разместим в соседнем пакгаузе, — ответил Робертсон.
— Детям здесь будет хорошо, — согласилась Ханна. — Но как быть с ночлегом? Не перенести ли сюда матрасы и постельное белье?
— Это ни к чему. Колония будет находиться на берегу только днем, во время грузовых работ. А ночью — снова на пароход, на свои спальные места.
— А как будем кормить? Тысяча голодных ртов — это не шутка, — не унималась Ханна.
— И это продумано. Мы не станем отключать судовые кухни… А овощи, фрукты, хлеб и молоко будем доставлять из города.
Такой ответ вполне удовлетворил миссис Кемпбелл. Зато у Бремхолла были свои вопросы и сомнения. Он напомнил, как мальчишки убегали из Водсворта. Даже полицейские не могли совладать с их предприимчивостью и хитростью.
— Детям не разрешен выход в город, — успокоил его Свифт. — Отказано также русскому персоналу и военнопленным. Разрешено только тем, у кого американский паспорт и французская виза.
— Наших подростков это не остановит, — махнул рукой Бремхолл. — Вот увидите!..
— Думаю, французские жандармы покруче американских полицейских, — сказал Свифт. — К тому же обратите внимание, какие здесь заборы.
Он повернулся, чтобы показать ограждение, и удивленно воскликнул:
— А вот и первые зеваки!
Майор показал на головы, торчавшие поверх забора. У кого-то даже бинокль в руках.
— Ничего удивительного, — сказал Робертсон, — в вечерних газетах появились сообщения о вашем пароходе. Так что ждите нашествия. В том числе и репортеров.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
РАЗГОВОР В РЕСТОРАНЕ
Свифт и Робертсон, сделав необходимые распоряжения, покинули порт. Бремхолл и миссис Кемпбелл ушли готовить колонию к высадке на берег.
А Эверсол пригласил Аллена на ланч.
— Хотите винограда? — спросил он, когда они сели за столик небольшого ресторанчика, который находился на территории порта.
— Его и здесь можно заказать?
— Не забывайте, мы во Франции.
— Тогда две кисти. Белую и черную.
— Но сначала кофе.
Эверсол рассказал, как в Панамском канале их забрасывали фруктами. Каких только фруктов не было на палубе! Но винограда он не помнит.
— Мы восполним это упущение, — сказал Аллен.
— Хорошая идея. Местные благотворители советовались со мной, чем можно порадовать детей.
Принесли кофе.
— Помните, Райли, мое обещание, когда вы меня провожали в Нью-Йорке?
— Да. Помню, Грегори. Вы сказали, что будете нас встречать на французском берегу с букетом алых роз.
— Я собирался каждой женщине и каждой девочке, даже самой маленькой, вручить цветы. В том числе и мисс Марии.
Голос Эверсола прервался от волнения. Чуть помолчав, он продолжил:
— Когда вы прислали к нам в Париж радиограмму о ее кончине, все были потрясены. Я единственный в офисе знал Марию. И каждый выражал мне сочувствие, будто я самый близкий ей человек. Эта очаровательная девушка была общей любимицей. Когда она появлялась в судовом лазарете, ее слово и ласковый взгляд действовали на моих пациентов лучше всякого лекарства. Застенчивость сочеталась в ней с душевной силой.
— Неотразимой силой, — согласился Аллен, — которой обладают только женщины.
— Я был рад за вас, Райли. И, признаться, завидовал. Не каждому дано встретить на своем пути такую девушку. Но счастье так недолговечно.
— Верите вы в судьбу? — спросил Аллен, тут же вспомнив, что недавно обращался с тем же вопросом и к Каяхаре.
— Я атеист, как вам известно. Выходит, не верю ни во что сверхъестественное.
— А я, наоборот, уверен, что путь наш предначертан свыше… Во Владивостоке мне приснился таинственный поезд. Тот самый, что доставил детей из Сибири к Тихому океану. А спустя год, колония в это время жила в казармах на острове Русском, ко мне глубокой ночью явился старец Ной и предсказал путешествие на «Йоми Мару». Предсказал и благословил.
— Марии тоже снились странные сны, — напомнил Эверсол.
— Однажды она проснулась в страхе. Ей привиделось, что какая-то тяжесть тянет ее в глубину…
— Насколько мне известно, ее родители утонули…
А Эверсол пригласил Аллена на ланч.
— Хотите винограда? — спросил он, когда они сели за столик небольшого ресторанчика, который находился на территории порта.
— Его и здесь можно заказать?
— Не забывайте, мы во Франции.
— Тогда две кисти. Белую и черную.
— Но сначала кофе.
Эверсол рассказал, как в Панамском канале их забрасывали фруктами. Каких только фруктов не было на палубе! Но винограда он не помнит.
— Мы восполним это упущение, — сказал Аллен.
— Хорошая идея. Местные благотворители советовались со мной, чем можно порадовать детей.
Принесли кофе.
— Помните, Райли, мое обещание, когда вы меня провожали в Нью-Йорке?
— Да. Помню, Грегори. Вы сказали, что будете нас встречать на французском берегу с букетом алых роз.
— Я собирался каждой женщине и каждой девочке, даже самой маленькой, вручить цветы. В том числе и мисс Марии.
Голос Эверсола прервался от волнения. Чуть помолчав, он продолжил:
— Когда вы прислали к нам в Париж радиограмму о ее кончине, все были потрясены. Я единственный в офисе знал Марию. И каждый выражал мне сочувствие, будто я самый близкий ей человек. Эта очаровательная девушка была общей любимицей. Когда она появлялась в судовом лазарете, ее слово и ласковый взгляд действовали на моих пациентов лучше всякого лекарства. Застенчивость сочеталась в ней с душевной силой.
— Неотразимой силой, — согласился Аллен, — которой обладают только женщины.
— Я был рад за вас, Райли. И, признаться, завидовал. Не каждому дано встретить на своем пути такую девушку. Но счастье так недолговечно.
— Верите вы в судьбу? — спросил Аллен, тут же вспомнив, что недавно обращался с тем же вопросом и к Каяхаре.
— Я атеист, как вам известно. Выходит, не верю ни во что сверхъестественное.
— А я, наоборот, уверен, что путь наш предначертан свыше… Во Владивостоке мне приснился таинственный поезд. Тот самый, что доставил детей из Сибири к Тихому океану. А спустя год, колония в это время жила в казармах на острове Русском, ко мне глубокой ночью явился старец Ной и предсказал путешествие на «Йоми Мару». Предсказал и благословил.
— Марии тоже снились странные сны, — напомнил Эверсол.
— Однажды она проснулась в страхе. Ей привиделось, что какая-то тяжесть тянет ее в глубину…
— Насколько мне известно, ее родители утонули…