Липовецкий Владимир. Ковчег детей, или Невероятная одиссея

   В середине дня «Йоми Мару» из узкой части канала выбрался в самую широкую его часть — озеро Гатун. По нему мы шли не менее трех часов. По берегам озера тянулись таинственные леса. Мягкий ветер доносил незнакомые запахи и заодно трепал флаг на верхушке мачты. Непонятно из-за чего бранились сопровождавшие нас весь день птицы. Швартовщики сказали, что в водах Гатуна живут крокодилы, а в лесах много зверья и удавов боа. Но с борта судна нам не удалось разглядеть этих обитателей тропического леса.
   День клонился к вечеру. Впереди «Йоми Мару» скользила тень. Она все больше удлинялась, пока не уткнулась в высокую дамбу. В ее середине нас опять ожидали шлюзы. Все повторилось. Но в обратном порядке. На этот раз мы плавно спускались по водным ступеням в новый для нас океан.
 
   Официант подошел к нашему столику, и в глазах его я увидел то ли удивление, то ли укоризну — графинчик почти полон, а еда в тарелках и вовсе не тронута.
   — Может, подогреть? — предложил он.
   — Все отлично, — успокоил его Александров. — Просто нам некуда спешить. А за разговором не замечаешь, как летит время.
   Я протянул руку к графинчику и разлил по рюмкам водку.
   — Ваш рассказ о Панаме закончен. Пора и в самом деле закусить.
   — Конечно, и выпьем, и закусим. Но почему вы решили, что мой рассказ закончен?
   — Мы уже с вами спустились в Атлантический океан. Не так ли?
   — Все верно. Но в нашем путешествии по каналу было и такое, что превратило этот день в праздник.
   — Интересно узнать — что же это?
   — Нас приветствовали тысячи людей. Слух о «Йоми Мару» достиг берегов Панамы прежде, чем пароход вошел в канал. Толпы стояли по берегам шлюзов и в других местах, где это было возможно. И каждый пытался что-то прокричать, подарить. На колонию обрушился еще один тропический ливень — фрукты, конфеты, цветы, плитки шоколада, альбомы и даже журналы с картинками. Журналы мы ловили на лету и даже вырывали друг у друга из рук. Думаю, это были первые комиксы, которые попали в Россию.
   Панамские мальчишки озорничали и бросали апельсины, стараясь в кого-либо попасть. Мы не оставались в долгу. То и дело возникала перестрелка. Впрочем, обошлось без жертв. Обе армии находились довольно далеко друг от друга. Да никто и не старался бросать слишком сильно.
   Насколько я понимаю, машинисты электровозов не спешили с нашим продвижением вперед. И в эти лишние минуты панамцы брали судно на абордаж. Они перекидывали доски и сходни с берега на пароход и по ним передавали огромные гроздья бананов, перекатывали бочки с консервированными фруктами, манговым соком либо мороженым.
   Наша палуба оказалась заваленной фруктами, и никто не знал, что с ними делать. Кроме детей, которые, как мураши, потянули внезапно свалившееся на них богатство к себе вниз. Воспитатели с тревогой наблюдали это нескончаемое шествие в трюм и не могли придумать, как его остановить. Ведь уже завтра эти фрукты начнут портиться и гнить.
   Как только «Йоми Мару» вошел в озеро Гатун, откуда-то из засады выскочили десятки парусных лодок. И вновь на палубу полетели дары гостеприимных южан. Но не фрукты, а свежевыловленная рыба. Мы ее хватали и тащили, но, конечно, уже не в трюм, а на камбуз.
   Выйдя из канала, наше судно направилось к Колону — атлантическому порту Панамы.
   Было уже темно. В городе зажглись огни. Набережную, к которой подошел «Йоми Мару», украшали красивые дома и развесистые пальмы. На пристани и прилегающей к ней площади собралось много людей. Похоже, и здесь появление русских детей стало сенсацией. И к встрече с нами заранее подготовились.
   Едва пароход пришвартовался, как при помощи шлюпбалки на палубу подняли несколько бочонков мороженого. Уж в который раз за этот день! Бочонки расставили в нескольких местах и стали угощать детей. Каждый из нас получил картонные тарелочку и ложечку, уже знакомые нам по Бальбоа, и какую хочешь порцию мороженого. Мы уже наелись досыта, но подходили снова и снова. Не столько за мороженым, сколько из-за тарелочек, желая их набрать, чтобы привезти домой как сувениры.
   Ну, а более озорные ребята, набрав их вдоволь, стали запускать тарелочки с борта парохода. Вскоре поверхность воды вокруг «Йоми Мару» покрылась белыми кружками, словно лилиями в тихой заводи.
   Любопытство толпы было удовлетворено, и она начала расходиться. Постепенно разошлись по трюмам (мы их называли каютами) и колонисты. Но прежде чем уснуть, мы еще долго обменивались впечатлениями столь бурно прожитого дня.
 
   Судно покинуло Колон и вышло в Атлантический океан глубокой ночью, когда мы уже спали. Утром меня разбудил товарищ:
   — Тебя зовет сестра.
   — Что так рано? — спросил я Леночку.
   Она молча показала на свою бровь над левым глазом, вспухшую и посиневшую.
   — Ты ушиблась?
   — Нет. Меня укусил комар, когда я вышивала.
   Я вспомнил. Вчера мы с сестрой все время держались рядом. А потом я увлекся, ввязавшись в поединок с панамскими мальчишками. Леночка сказала, что посидит на корме в тихом месте с вышивкой. Это было ее любимым занятием. На укус комара она не обратила особого внимания и, как все, пошла спать.
   — Очень чешется, — пожаловалась Леночка.
   — Наверно, ты трогала это место грязными руками и внесла инфекцию. Иди завтракать. А если не пройдет, обратимся к врачу.
   Вечером Леночка снова обратилась ко мне. Старшие девочки промыли ей опухшее место горячей водой и смазали йодом. Но зуд не утихал.
   Мы пошли к врачу. Он опять смазал бровь йодом и стал успокаивать сестру: «Ничего страшного. Скоро пройдет»…
   Опухоль и в самом деле перестала чесаться.
   Мы шли по Карибскому морю, держа курс на северо-восток. Хотя и продвигались на север, жара стояла прежняя. Палуба обжигала ступни ног. К металлическим частям судна нельзя было прикоснуться.
   На другой день опухоль увеличилась. Теперь сестру смотрели уже два врача. Ей сделали небольшую операцию — надрезали бровь, что-то вычистили и забинтовали левую часть головы.
   Нам сказали, что от Колона до Нью-Йорка плыть десять суток. На полпути мы прошли проливом между Кубой и Гаити. Острова были далеко, и нельзя было различить какие-либо подробности. Мы видели только горные цепи с обеих сторон.
   После пролива разразился шторм. Судно бросало как игрушку. Было страшно. Пароход походил на госпиталь. Многие дети страдали от морской болезни, не могли ни есть, ни спать. Их одолевала рвота. Но и рвать уже было нечем — одна слизь.
   Во всех трюмах открыли верхние настилы, чтобы в нижние помещения проникало больше воздуха. Ведь иллюминаторов по бортам не было. Но это мало помогало.
   На четвертое утро сестра сказала, что опухоль не только не спала, а даже увеличилась до щеки. В который раз я повел ее к доктору. Леночку положили в госпиталь. Я навещал ее по нескольку раз в день. Сидел у кровати, чтобы успокоить. Но видел, что дело неважно. Опухоль все разрасталась. И врачи не могли этому помешать, хотя и принимали разные меры. В том числе делали уколы.
   Вскоре Леночка перестала узнавать меня и впала в беспамятство. В то время не было вертолетов, и сестру не могли доставить в Нью-Йорк. Оставалось надеяться только на Всевышнего…
   Александров замолчал. А потом показал на рюмки:
   — Давайте выпьем за тех, кто с нами и кого уже нет…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
 
ТЕЛЕГРАММА

   Перед самым отплытием из Бальбоа Эверсол получил длинную телеграмму из Вашингтона, подписанную Алленом и Фаррандом. Он собирался положить ее в папку, чтобы прочесть позже. Но взгляд невольно выхватил первые строки:
 
   «…Из-за международного положения, а также критического положения с продуктами в Петрограде необходимо высадить всю колонию во Франции…»
 
   Далее телеграмма сообщала, что пребывание во Франции будет недолгим, что из этой страны в Россию дети будут репатриированы отдельно или группами, что следует сохранить американский и русский персонал для последующей работы, что понадобится срочно отправить во Францию на быстроходном судне особого человека (еще до прихода туда «Йоми Мару») и что этим человеком, возможно, будет сам Эверсол… И так далее…
   В последнее время Эверсол, как ему кажется, сросся с детьми, стал лучше понимать мотивы их поступков.
   Он заботится о них — как отец… Поощряет за усердие и наказывает за шалости — как учитель… Следит за их здоровьем и лечит — как врач… Выслушивает исповеди и наставляет на путь истинный — как священник… Защищает и мирит — как старший брат…
   Каждое утро дети подходят к нему. Он знает, каким будет первый вопрос: сколько миль судно прошло за ночь?
   Сначала они складывали сухопутные мили, потом — морские. Так складывают деньги. Долго и терпеливо. А собрав, покупают что-то необыкновенное. О чем давно мечтали. Мечта детей — родной дом. Если «Йоми Мару» проходит за сутки не двести сорок миль, а на десять миль больше, они ликуют. Значит, прибудут в Петроград на целый час раньше!
   И вот телеграмма… Как гром среди ясного неба! Почему Аллен и Фарренд поручили это ему? Не лучше ли сказать детям обо всем на берегу, когда колония высадится в Нью-Йорке…
   Эверсол прошелся по судну. На каждом шагу ему встречались сияющие лица. Дети перебегали с борта на борт. Им хотелось увидеть все разом. И тропический лес… И отвесные скалы, по которым низвергаются водопады… И стаи прожорливых пеликанов… А с другой стороны — к ним протягивала руки пестрая и ликующая толпа. Панамцы размахивали шляпами, платками и без устали, сменяя друг друга, бросали фрукты. В воздухе стоял свежий и терпкий запах апельсинов.
   Нет, он не станет портить детям праздник. Пусть плохая новость подождет в папке. О ней колонисты узнают позже, когда судно выйдет в море.
 
   В Колоне пришлось задержаться. За пределами мола бушевал шторм. Дети легли спать, отказавшись от ужина. Они были сыты впечатлениями дня и многократным угощением — десертом из фруктов вперемежку с мороженым.
   Эверсол пригласил к себе в каюту Ханну Кемпбелл, Елену Домерчикову и Барла Бремхолла.
   — Фирма «Пейн и Уордлоу» подарила мне две бутылки вина, — сказал он. — Кит Пейн взял с меня слово, что по крайней мере одну из них я открою еще до того, как мы выйдем в Атлантику. Вот почему я вас пригласил.
   — Интересно посмотреть, что вам подарили? — улыбнулась миссис Кемпбелл.
   — Никак не думал, Ханна, что вы проявите к этому интерес! Вы разбираетесь в винах?
   — Еще как разбираюсь! — без тени смущения ответила она. — Мы с мужем всегда хранили в кухонном шкафу несколько дюжин бутылок. И не только вина, но и виски. Среди друзей моего Чарли много итальянцев. И редко кто приходил с пустыми руками. Так что наша коллекция не убывала, а только увеличивалась.
   — Ну, хорошо… Тогда посмотрим, чем нас порадовал Кит Пейн.
   — Вот эта из Франции, — сказала Ханна, поднеся бутылку грушевидной формы ближе к свету. — Самое любопытное, что она ровесница века.
   — Выходит, ей двадцать лет?
   — Выходит, так.
   — Ну, а вторая?
   — Из Калифорнии. Вино молодое. Ему только два года.
   — Какую же из бутылок нам открыть?
   — Я бы открыла красное, что из Франции.
   — А молодое?
   — Оно подождет. Всему свое время.
   — Пока не состарится?
   — Оно не успеет состариться. Скоро у нас будет другой повод, чтобы его открыть.
   — Что же это за повод? — спросил молчавший до сей поры Бремхолл.
   — Этому вину два года. Не так ли?
   — Да.
   — Получается, оно разлито в том же году, когда дети отправились в путешествие… Вот мы и разольем его еще раз… Но уже по бокалам, когда путешествие закончится.
   — Прекрасная мысль, миссис Кемпбелл! — воскликнул Эверсол. — Эту бутылку я припрячу.
   — Будем надеяться, ничто не помешает скорому возвращению детей в Петроград, — сказала Ханна.
   Эверсол нахмурился. Последние слова напомнили ему о телеграмме.
   — За что выпьем? — поднял свой бокал Бремхолл.
   — Я предлагаю тост за нашего шефа, за Райли Аллена, — сказала Ханна.
   — Любопытно, что он делает в эту минуту? — задумчиво произнесла Елена Домерчикова.
   — Скорее всего, ждет ответа на свою телеграмму, — неожиданно проговорился Эверсол.
   — Какую телеграмму?
   Эверсол вздохнул и достал из стола папку. Когда он закончил читать, в каюте повисло молчание.
   — Вы познакомите с ней детей? — спросила Ханна.
   — Непременно. Но не сейчас. Думаю это сделать ближе к Нью-Йорку. Но что мы услышим в ответ? Как дети отнесутся к этой новости?..
   — Под телеграммой стоит подпись Райли Аллена, — сказала Домерчикова. — Колонисты ему верят. Наверно, у Красного Креста есть основания, раз принято такое решение.
   — И все же, и все же… — покачал головой Бремхолл. — Что-то здесь не так. Нельзя решать судьбу детей без их согласия. Ведь половине колонистов уже больше четырнадцати лет. Я предвижу протест. В том числе и со стороны русских воспитателей.
   — Не преувеличивайте, Барл, — горячо возразила Домерчикова. — Я все время рядом с детьми. Правда, чаще с девочками. Послушайте, что сказала одна из них. В Бальбоа на «Йоми Мару» поднялась очень богатая еврейская семья русского происхождения. Эти люди пришли с подарками. Они беседовали со многими из детей. И каждый раз спрашивали, что могут сделать для них, чем помочь. Дети отвечали: они получают все необходимое от Красного Креста. А одна из девочек сказала, что просит лишь об одном — пусть эти люди, вернувшись домой, помолятся за Американский Красный Крест, который так замечательно заботится о русских детях.
   — Но не будем забывать, Лена, — Ханна мягко положила руку на плечо Домерчиковой, — что ночью в трюме мы часто слышим, как дети плачут, как повторяют во сне слово «мама»…
   — Да, от этого у меня разрывается сердце.
   Ханна пригубила вино:
   — Мне приятно, что сотни детей обращаются ко мне: «Мамаша Кемпбелл». Но мамаша — это не мама.
 
   Грегори Эверсол еще раз убедился в прозорливости Райли Аллена. Прощаясь в Сан-Франциско, они имели долгий разговор. Когда, казалось, все советы и наставления были уже позади, Райли сказал:
   — В юности я прочел немало книг о морских приключениях. Не потому ли мне все время снятся мятежи?
   — В том числе и на «Йоми Мару»?
   — Стыдно в этом признаться… Но представьте себе — да!
   Грегори внимательно посмотрел на Райли.
   — В Карибском море, где мы скоро окажемся, случались корабельные бунты, — сказал он. — Я тоже читал Стивенсона и знаю, какие события разыгрывались на борту «Испаньолы»… Уже через несколько дней после отплытия «Святой Марии» экипаж потребовал от Колумба повернуть назад. А позже угрожал ему «пеньковым галстуком». И если бы не спасительный крик: «Земля!», раздавшийся из «вороньего гнезда», то не избежать бы им бунта.
   — Вижу, и вы провели немало часов за книгой. И наверно, сожгли при этом не одну сотню свечей…
   — Вы угадали. Помню, причиной мятежей чаще всего были скверная пища и протухшая вода. Хлеб и сухари превращались в пыль, вперемешку с червями и мышиным калом. Солонина покрывалась черными пятнами, а десны распухали настолько, что закрывали зубы, и больной моряк уже не мог принимать никакой пищи.
   — Грегори, вы нарисовали страшную картину, будто сами перенесли все эти муки и тяготы.
   — Просто я хотел напомнить, что не только дети, но и японский экипаж не испытывают ничего подобного. Посмотрите наше меню. Оно разнообразно и редко когда повторяется. Каждый день на столе свежие овощи и фрукты. И это в то время, когда на половине планеты царит голод. Могу, как врач, заверить кого угодно, что на нашем пароходе цинга исключена.
   — А перенаселенность?
   По тому, с каким выражением Райли задал этот вопрос, стало ясно, что он втягивается в полемику.
   — Здесь я с вами согласен, — сказал Грегори. — Скученность на «Йоми Мару» сверх всяких норм. Условия более чем спартанские. Но дети могут свободно перемещаться. Они имеют доступ почти в любое место на корабле. Кроме, разумеется, ходовой рубки и машинного отделения. Прибавьте сюда — фильмы, танцы, игру в волейбол.
   — Да, это так.
   — Чего же тогда опасаться?
   — Видите ли, Грегори, вы все сводите к бытовой стороне.
   — Согласен, согласен… Среди детей есть задиры и драчуны. Мальчишки всегда собираются в стаи. А некоторые любят верховодить. Потом они перестают быть подростками. Начинают влюбляться, ходить парами, — подхватил Грегори.
   — И слава Богу!.. Только вот у меня не идет из головы тот случай, когда один из японских матросов, проходя ночью с фонарем через трюм, трогал девочек.
   — Вы боитесь ревности, соперничества?
   — В том числе и этого. Но однажды я видел и другое — матросы и колонисты ожесточенно спорили между собой.
   — На каком языке?
   — На английском, разумеется.
   — О чем же они спорили?
   — О русско-японской войне тысяча девятьсот четвертого года, о Цусимском сражении. И, представьте себе, о границах между двумя странами.
   — Вы боитесь, что эти словесные стычки могут перерасти в рукопашные?
   — Среди колонистов и в судовом экипаже немало восемнадцатилетних. В таком возрасте самолюбие особенно развито. Помножьте это на горячность и несдержанность. Мне уже приходилось с этим сталкиваться. Вот почему, Грегори, я вас призываю — не проходите мимо. К любой ссоре или стычке относитесь очень серьезно. Не дайте разгореться искре вражды. Пламя на судне куда опасней, чем на берегу. Вы и капитан должны быть заодно, союзниками. Я уверен, Каяхара человек, с которым вы найдете общий язык.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
 
ДРАЧУНЫ

   Раньше, покидая берег, отмывали пароход от угольной пыли. А сейчас предстояло очистить трюмы от фруктов, запасенных детьми в таком количестве, что они уже стали портиться.
   — Мы наелись. А теперь покормим рыбок, — сказала Зоя Яковлева, вываливая за борт целую корзину манго.
   — Не жалко? — вздохнул Дима Волков, мальчик из соседнего трюма.
   — А чего жалеть? — ответила вместо Зои ее сестра Валя. — Скоро снова берег. И нам принесут все свежее.
   — Ты уверена?
   — В Сан-Франциско нам давали подарки? — ответила вопросом на вопрос Валя.
   — Давали.
   — В Панаме угощали фруктами?
   — Угощали.
   — А известно тебе, что Нью-Йорк самый большой город в Америке и даже в мире?
   — Нам об этом говорил учитель.
   — Теперь соображай. Нас придет встречать много-много людей. И у каждого в руке что-нибудь да будет.
   — Валя, как тебе не стыдно! — упрекнула сестру Зоя. — Ты рассуждаешь как побирушка.
   — А мы и есть побирушки.
   — С чего ты взяла?
   — Помнишь, как мы просили милостыню, когда жили на Урале?
   — Но это было давно…
   — Давно, давно… А я не забыла.
 
   Встречу с Атлантическим океаном решили отпраздновать. По нему уже прямая дорога домой, в родное Балтийское море.
   Сначала праздничный ужин, а затем — танцы.
   Наготовили пирогов. Самых разных: с яблоками, капустой, картошкой, с грибами, мясные… Кто что любит.
   Каждый пирог украсила надпись из теста: «Питер», «Нева», «Панама», «Нью-Йорк»… И даже «Тихий океан». Кому что достанется.
   Колонисты любили делать надписи. На пасхальных яичках, тортах и пряниках, самодельных глиняных кружках, вышивали на носовых платочках и салфетках… И везде — дорогие имена.
   Не доев пирога, девочки побежали к зеркалу (вот что берегли в море больше всего) — готовиться к танцам.
   Перед зеркалом стоит и Эверсол, завязывая галстук. Он тоже собирается на танцы. Уже слышна музыка. Надо спешить. Он будет не только танцевать, но и возьмет в руки гитару.
   — Мистер Эверсол! Мистер Эверсол! — За дверью его ждал воспитатель.
   — Что случилось, мистер Котовский?
   — Наши мальчишки повздорили с японцами.
   На месте происшествия уже находились Каяхара и Бремхолл. Требовалось разбирательство.
   Капитан предложил собраться в столовой команды. Он послал за матросами, которые замешаны в происшествии, а Эверсол пригласил колонистов.
   Вскоре картина того, что случилось, стала более-менее ясной.
   …Борис Ильин, один из старших колонистов, и матрос-стюард затеяли состязание по борьбе. За поединком наблюдало много зрителей. Не только японцы и колонисты, но и бывшие военнопленные. Чаша весов склонялась то в одну, то в другую сторону. Атмосфера постепенно накалялась.
   Услышав шум, воспитатель Котовский пробрался сквозь толпу зрителей и попытался остановить поединок. Он схватил японца за плечи, уговаривая отпустить подростка. Видя, что это не помогает, воспитатель оттолкнул матроса.
   То, что кто-то посторонний вмешался в ход борьбы, привело японца в ярость. Он замахнулся на воспитателя и даже ударил одного из мальчиков. Но на этом не успокоился. Побежав к трюму с углем, стюард схватил доску и швырнул в толпу. К счастью, она ни в кого не попала. Друг Ильина Николай Егоров схватил японца в охапку, стараясь утихомирить.
   Тем временем еще один из колонистов, Алексей Буренин, толкнул другого матроса, за что получил в ответ. Началась драка. Австрийцам и прибежавшим на крики японским офицерам удалось утихомирить драчунов.
   Еще не успела рассеяться толпа, а стюард появился снова, на этот раз в руке у него был огромный кухонный нож. Но оружие у него отняли.
   Такими были свидетельства со стороны колонистов. Теперь осталось выслушать главного виновника, который сидел здесь же, в столовой.
   — Всему виной русский учитель, — сказал стюард. — Борьба велась честно, согласно японским правилам. И ничего плохого не случилось бы, не вмешайся он.
   Рассказывая обо всем этом, молодой матрос очень волновался. Он ударял рукой о стол и размахивал полотенцем в сторону Котовского, сидевшего за столом напротив.
   Потом слово попросил Котовский. Он постарался как можно спокойней объяснить капитану и матросу, как все выглядело с его точки зрения.
   — Борьба принимала нехорошее направление. И я решил прекратить поединок. Некоторые мальчики поддержали меня. «Пора идти на танцы», — сказали они. Ильин послушался и встал. А матрос, оставшись один, прыгнул на колониста, и оба они упали на палубу. Мне показалось, что японец душит Бориса. А ведь это мой воспитанник, и я отвечаю за него. Вот почему я и применил силу. Иначе неизвестно, чем бы все закончилось.
   Все разошлись. Столовая опустела. Остались капитан и начальник колонии.
   — Я думаю, — сказал Эверсол, — инцидент связан с обоюдным непониманием языка. Воспитатель и колонисты кричали: «Довольно!», а матрос продолжал бороться, не понимая сказанного.
   — У нас, японцев, с раннего детства воспитывают высокое чувство собственного достоинства. А ваш учитель, похоже, был невежлив и груб.
   — Но это не давало права вашему матросу вернуться с ножом. Палуба была полна детей. Представьте на минуту, что произошло бы, пусти он в ход холодное оружие…
   — Я уже распорядился, чтобы нож принесли сюда. Я его спрячу в сейф, а скорее всего, выброшу за борт.
   — Это верное решение. Вы хозяин на судне, а матрос — ваш подчиненный. И первое, что он должен был сделать, прийти к капитану и доложить о случившемся.
   — Он совсем молодой человек.
   — Очень несдержанный и не знающий дисциплины. У меня до сих пор дрожат руки. Представляете, что могло произойти?!
   Каяхара покачал головой, что-то обдумывая.
   — К сожалению, — сказал он, — команду набирали срочно. Так же быстро, как переоборудовали «Йоми Мару». Мне подсунули несколько молокососов. На работе от них мало проку. Да вот еще и неприятности…
   — Подумайте, капитан, какой бы разгорелся международный скандал, если бы с кем-то из моих детей, а ваших пассажиров, случилась беда. На берегу пароход ждет толпа голодных до сенсации журналистов.
   — Что говорить, с таким грузом мне еще не приходилось иметь дело.
   — Если хотите, я попрошу врачей, чтобы они осмотрели вашего парня…
   — В этом нет необходимости, мистер Эверсол. Он моряк. Негоже мужчине обращать внимание на царапины. Я дам указание матросам, чтобы они больше не устраивали соревнований по борьбе. Отныне отношения экипажа с пассажирами будут только официальными.
 
   Последние слова капитана обрадовали Эверсола. Но не успокоили. Врач по профессии, он знал: страсти так быстро не утихают. Конфликт может повториться. И не ошибся.
   На другой день колонисты заметили, что стюард прохаживается по судну, кого-то высматривая. Увидев Котовского, который спокойно сидел у левого борта, он взял в руки метлу и стал ею размахивать перед лицом воспитателя, явно провоцируя его.
   Котовский повернулся спиной. Тогда матрос обошел кругом и вытащил нож. Воспитатель по-прежнему вел себя спокойно и даже невозмутимо. Кто-то спугнул японца, и он направился в другой конец судна.
   Чуть позже к Эверсолу обратились несколько мальчиков. Матрос угрожал ножом и им.
   Подростки были взволнованы и вели себя нервно. Они собирались группами и громко обсуждали происходящее. Эверсол подошел к ним и попросил разойтись, чтобы не усугублять ситуацию. Дети послушались и вместе с воспитателями спустились в трюм.
   Положение становилось нетерпимым. Эверсол и Бремхолл уединились и больше получаса совещались: что предпринять?