Страница:
— Не пойму, как вы справитесь со всей этой работой? — спросила мисс Рёнткен.
— В этом у нас большой опыт, — ответила Ханна. — И все же без помощника не обойтись. Мне понадобится предприимчивый человек.
— Могу порекомендовать. Есть такой человек. Его зовут Блеки, и у него золотые руки. Есть, правда, недостаток…
— И какой же?
— Из него слова не вытянешь.
— Ему будет не до разговоров.
У мужчин другие проблемы. Профессор Эльмгран любезно пригласил их в свой кабинет.
Аллен рассказал о трудностях, с которыми столкнулся в Гельсингфорсе. Никто не встретил «Йоми Мару»… Не удалось связаться с нужными чиновниками… Слава Богу, капитан Хопкинс (он с благодарностью посмотрел на Хопкинса, сидевшего рядом) познакомил его с Йенсеном.
В словах Аллена полковник Район услышал упрек в свой адрес. И стал оправдываться. Финское правительство, напомнил он, противилось высадке детской колонии, опасаясь политических осложнений с Россией. Чиновники уклонялись от встреч. Не отвечали на письма и звонки. Он и доктор Эверсол выехали по срочному делу в Ригу. Но и оттуда поддерживали связь с Хопкинсом и Эллиотом, продолжали звонить министрам. Так что успех достигнут не одними стараниями Йенсена.
— Хорошо то, что хорошо кончается, — сказал Аллен. — Теперь поговорим о делах насущных.
Через несколько часов «Йоми Мару» покинет Гельсингфорс, а утром уже будет стоять на рейде Койвисто. Но дети не смогут покинуть пароход, по крайней мере, еще два-три дня. Санаторий не готов к их приему. Миссис Кемпбелл занята кухней и распределением комнат. Это лишь часть работы. Надо заняться водоснабжением, освещением, отоплением… Понадобятся десятки рабочих.
— С чего начнем? — спросил Эверсол.
— Думаю, с подачи воды, — отозвался Хопкинс.
— Уголь и вода… — вздохнул Аллен. — В море это было одной из моих главных забот.
— Не волнуйтесь, Райли, — успокоил Эверсол. — В полумиле отсюда целое озеро ледниковой воды. До того вкусной, что ее впору разливать по бутылкам и продавать.
— Но мотор и насос слишком маломощны, чтобы наполнить водонапорную башню.
— Что же делать?
— Купим новый мотор.
— Что еще? — спросил Район.
— В главном здании прекрасные ванные. Но придется ограничиться душевыми, — ответил Аллен.
— Но почему?
— Имеется договоренность с финским правительством о возмещении убытков при любых поломках. Нам придется вывезти на склад и французскую мебель.
— Это не беда. Как-нибудь переживем, — заметил Эверсол. — Надеюсь, колония не задержится слишком долго в Халиле.
— Русской стороне уже передали списки детей? — поинтересовался Аллен.
— Передали. Но потребуются уточнения. Кстати, помните двух подростков, которые остались в Нью-Йорке. Так вот, они явились с повинной и теперь находятся в Лондоне.
Ханна Кемпбелл:
— «Йоми Мару» стоил Красному Кресту пять тысяч долларов в день. И мы прилагали большие усилия, чтобы ускорить дело, — Райли, Ходек и я. Подгоняли рабочих. Новый дом должен принять детей как можно скорее. И работали по восемнадцать часов в сутки.
Мой помощник Блеки оправдал свою рекомендацию деловитости. Единственной неприятностью было то, что я не могла разговаривать с ним без переводчика. Он не знал ни русского, ни английского, ни шведского… А я не понимала финский. Так что приходилось постоянно таскать с собой Ходека, хорошо владевшего финским. Но если чеха не было рядом, то я прибегала к жестам. Не только руками, но даже ногами. Но и это не всегда помогало. Сколько времени было потеряно!..
Хорошо помню этот последний день перед приездом детей в Халилу. У нас шел один из обычных трехсторонних разговоров — я, Блеки и Ходек. И вдруг, о чудо! До того спокойный Блеки разразился потоком брани на наилучшем русском языке. Я мобилизовала весь свой запас русских слов, чтобы сказать, что я о нем думаю. А Блеки вознес руки к небу, и слезы катились по его лицу.
— Господи, прости меня! Я клялся никогда не говорить на этом языке. И вот забыл клятву.
Я была сражена и даже чувствовала себя приниженной. Теперь я пользовалась русским языком, а Блеки мне просто отвечал кивком головы.
Позднее узнала, что его семья подверглась пыткам и расстреляна большевиками. С тех пор Блеки и поклялся не говорить по-русски.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
— В этом у нас большой опыт, — ответила Ханна. — И все же без помощника не обойтись. Мне понадобится предприимчивый человек.
— Могу порекомендовать. Есть такой человек. Его зовут Блеки, и у него золотые руки. Есть, правда, недостаток…
— И какой же?
— Из него слова не вытянешь.
— Ему будет не до разговоров.
У мужчин другие проблемы. Профессор Эльмгран любезно пригласил их в свой кабинет.
Аллен рассказал о трудностях, с которыми столкнулся в Гельсингфорсе. Никто не встретил «Йоми Мару»… Не удалось связаться с нужными чиновниками… Слава Богу, капитан Хопкинс (он с благодарностью посмотрел на Хопкинса, сидевшего рядом) познакомил его с Йенсеном.
В словах Аллена полковник Район услышал упрек в свой адрес. И стал оправдываться. Финское правительство, напомнил он, противилось высадке детской колонии, опасаясь политических осложнений с Россией. Чиновники уклонялись от встреч. Не отвечали на письма и звонки. Он и доктор Эверсол выехали по срочному делу в Ригу. Но и оттуда поддерживали связь с Хопкинсом и Эллиотом, продолжали звонить министрам. Так что успех достигнут не одними стараниями Йенсена.
— Хорошо то, что хорошо кончается, — сказал Аллен. — Теперь поговорим о делах насущных.
Через несколько часов «Йоми Мару» покинет Гельсингфорс, а утром уже будет стоять на рейде Койвисто. Но дети не смогут покинуть пароход, по крайней мере, еще два-три дня. Санаторий не готов к их приему. Миссис Кемпбелл занята кухней и распределением комнат. Это лишь часть работы. Надо заняться водоснабжением, освещением, отоплением… Понадобятся десятки рабочих.
— С чего начнем? — спросил Эверсол.
— Думаю, с подачи воды, — отозвался Хопкинс.
— Уголь и вода… — вздохнул Аллен. — В море это было одной из моих главных забот.
— Не волнуйтесь, Райли, — успокоил Эверсол. — В полумиле отсюда целое озеро ледниковой воды. До того вкусной, что ее впору разливать по бутылкам и продавать.
— Но мотор и насос слишком маломощны, чтобы наполнить водонапорную башню.
— Что же делать?
— Купим новый мотор.
— Что еще? — спросил Район.
— В главном здании прекрасные ванные. Но придется ограничиться душевыми, — ответил Аллен.
— Но почему?
— Имеется договоренность с финским правительством о возмещении убытков при любых поломках. Нам придется вывезти на склад и французскую мебель.
— Это не беда. Как-нибудь переживем, — заметил Эверсол. — Надеюсь, колония не задержится слишком долго в Халиле.
— Русской стороне уже передали списки детей? — поинтересовался Аллен.
— Передали. Но потребуются уточнения. Кстати, помните двух подростков, которые остались в Нью-Йорке. Так вот, они явились с повинной и теперь находятся в Лондоне.
Ханна Кемпбелл:
— «Йоми Мару» стоил Красному Кресту пять тысяч долларов в день. И мы прилагали большие усилия, чтобы ускорить дело, — Райли, Ходек и я. Подгоняли рабочих. Новый дом должен принять детей как можно скорее. И работали по восемнадцать часов в сутки.
Мой помощник Блеки оправдал свою рекомендацию деловитости. Единственной неприятностью было то, что я не могла разговаривать с ним без переводчика. Он не знал ни русского, ни английского, ни шведского… А я не понимала финский. Так что приходилось постоянно таскать с собой Ходека, хорошо владевшего финским. Но если чеха не было рядом, то я прибегала к жестам. Не только руками, но даже ногами. Но и это не всегда помогало. Сколько времени было потеряно!..
Хорошо помню этот последний день перед приездом детей в Халилу. У нас шел один из обычных трехсторонних разговоров — я, Блеки и Ходек. И вдруг, о чудо! До того спокойный Блеки разразился потоком брани на наилучшем русском языке. Я мобилизовала весь свой запас русских слов, чтобы сказать, что я о нем думаю. А Блеки вознес руки к небу, и слезы катились по его лицу.
— Господи, прости меня! Я клялся никогда не говорить на этом языке. И вот забыл клятву.
Я была сражена и даже чувствовала себя приниженной. Теперь я пользовалась русским языком, а Блеки мне просто отвечал кивком головы.
Позднее узнала, что его семья подверглась пыткам и расстреляна большевиками. С тех пор Блеки и поклялся не говорить по-русски.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
ЗАПАХ ХЛЕБА
В открытом океане время тянулось томительно долго. Здесь же, в виду берега, оно замерло вместе с судном.
Три дня стоит «Йоми Мару» на рейде Койвисто, неприметного порта. Дети недоумевают. О них забыли. Такого еще не было.
— Ничего не понимаю! — досадливо машет рукой Борис Моржов. — В море капитан дорожил каждой минутой. А сейчас теряем дни.
— Целую неделю потеряли, — вторит товарищу Петя Александров. — Четыре дня маялись в Гельсингфорсе, а теперь третий день здесь.
Все, кто в трюме, смотрят на своего воспитателя. Что он скажет?
— Люди делятся на оптимистов и пессимистов, — глубокомысленно рассуждает Георгий Иванович Симонов. — Вы не исключение. Сегодня ко мне подходило несколько ребят. Одни говорят, наш пароход направляют в Питер. Другим стало известно, что мы поворачиваем в Англию и проведем эту зиму в Лондоне. Одному Богу ведомо, как рождаются слухи. Где же правда? Она в словах мистера Бремхолла. Он мне сказал, что в санатории для нас пекут хлеб. Целую тонну ржаного хлеба, который вы так любите. Халила близко. Давайте выйдем на палубу. Если ветер в нашу сторону, мы непременно услышим этот запах.
Некоторые мальчишки немедля поднялись на палубу и, повернув нос к берегу, стали принюхиваться.
— А ведь в самом деле пахнет хлебной корочкой! — воскликнул Коля Иванов.
— И пирожками, — сказал Леша Карпей. И уверенно добавил: — С капустой!
Леша мечтательно прикрыл глаза. Ему представилось: они в столовой, и их угощают пирожками. Леше еще больше захотелось на берег.
«Неизвестно, как долго дети еще будут терпеть, — подумал Георгий Иванович. — Скоро мальчишки побегут с парохода».
Кто-то подслушал опасения воспитателя, потому что все пришло в движение. Появился боцман в окружении своей команды. Матросы стали готовить к работе грузовые стрелы. Загудели паровые лебедки. Поднялись крышки твиндеков.
От пристани отвалила баржа. Сначала в нее опустили недельный запас провианта, а затем — сотни чемоданов, сумок, баулов и тючков. Везде прикреплены бирки с номером. Точно таким же, какой обозначен на жетоне, висящем на шее каждого ребенка.
После багажа наступил черед живого груза. К «Йоми Мару» подошла еще одна баржа, ведомая пароходиком со знакомым названием «Койвисто».
Но дети не спешили покинуть «Йоми Мару».
Ирина Венерт:
— Что может быть печальнее разлуки! Это чувствовал каждый. Мы расстаемся навсегда. Японцы, как мне кажется, народ хотя и сентиментальный, но сдержанный. И все же на глазах капитана, кочегаров, матросов появились слезы. Что тогда говорить о нас, девочках… Некоторые, я была в их числе, плакали навзрыд. Мы не теряли надежды, что когда-нибудь встретимся с американцами. Они работники Красного Креста, им легче перейти границу. А отношения России с Японией — хуже некуда. К тому же, капитан и его помощники постоянно в море. И еще язык. Он тоже разделяет людей. Словом, это было прощание навек.
Хотя речь мистера Каяхары была короткой, голос его сбивался. Мы заранее приготовили подарки. Каждый японец получил сувенир.
Один из японских матросов и наш колонист подали друг другу руки и обнялись. Это они однажды повздорили. А теперь прощались как друзья. Все им аплодировали…
Три дня стоит «Йоми Мару» на рейде Койвисто, неприметного порта. Дети недоумевают. О них забыли. Такого еще не было.
— Ничего не понимаю! — досадливо машет рукой Борис Моржов. — В море капитан дорожил каждой минутой. А сейчас теряем дни.
— Целую неделю потеряли, — вторит товарищу Петя Александров. — Четыре дня маялись в Гельсингфорсе, а теперь третий день здесь.
Все, кто в трюме, смотрят на своего воспитателя. Что он скажет?
— Люди делятся на оптимистов и пессимистов, — глубокомысленно рассуждает Георгий Иванович Симонов. — Вы не исключение. Сегодня ко мне подходило несколько ребят. Одни говорят, наш пароход направляют в Питер. Другим стало известно, что мы поворачиваем в Англию и проведем эту зиму в Лондоне. Одному Богу ведомо, как рождаются слухи. Где же правда? Она в словах мистера Бремхолла. Он мне сказал, что в санатории для нас пекут хлеб. Целую тонну ржаного хлеба, который вы так любите. Халила близко. Давайте выйдем на палубу. Если ветер в нашу сторону, мы непременно услышим этот запах.
Некоторые мальчишки немедля поднялись на палубу и, повернув нос к берегу, стали принюхиваться.
— А ведь в самом деле пахнет хлебной корочкой! — воскликнул Коля Иванов.
— И пирожками, — сказал Леша Карпей. И уверенно добавил: — С капустой!
Леша мечтательно прикрыл глаза. Ему представилось: они в столовой, и их угощают пирожками. Леше еще больше захотелось на берег.
«Неизвестно, как долго дети еще будут терпеть, — подумал Георгий Иванович. — Скоро мальчишки побегут с парохода».
Кто-то подслушал опасения воспитателя, потому что все пришло в движение. Появился боцман в окружении своей команды. Матросы стали готовить к работе грузовые стрелы. Загудели паровые лебедки. Поднялись крышки твиндеков.
От пристани отвалила баржа. Сначала в нее опустили недельный запас провианта, а затем — сотни чемоданов, сумок, баулов и тючков. Везде прикреплены бирки с номером. Точно таким же, какой обозначен на жетоне, висящем на шее каждого ребенка.
После багажа наступил черед живого груза. К «Йоми Мару» подошла еще одна баржа, ведомая пароходиком со знакомым названием «Койвисто».
Но дети не спешили покинуть «Йоми Мару».
Ирина Венерт:
— Что может быть печальнее разлуки! Это чувствовал каждый. Мы расстаемся навсегда. Японцы, как мне кажется, народ хотя и сентиментальный, но сдержанный. И все же на глазах капитана, кочегаров, матросов появились слезы. Что тогда говорить о нас, девочках… Некоторые, я была в их числе, плакали навзрыд. Мы не теряли надежды, что когда-нибудь встретимся с американцами. Они работники Красного Креста, им легче перейти границу. А отношения России с Японией — хуже некуда. К тому же, капитан и его помощники постоянно в море. И еще язык. Он тоже разделяет людей. Словом, это было прощание навек.
Хотя речь мистера Каяхары была короткой, голос его сбивался. Мы заранее приготовили подарки. Каждый японец получил сувенир.
Один из японских матросов и наш колонист подали друг другу руки и обнялись. Это они однажды повздорили. А теперь прощались как друзья. Все им аплодировали…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
ТРУДНЫЙ РАЗГОВОР
На долгий прощальный гудок парохода дети ответили громким возгласом. Зычный голос «Йоми Мару» слился с нестройным хором его недавних пассажиров.
Потом они погрузили свою поклажу на телеги, запряженные низкорослыми, но крепкими финскими лошадками, и, построившись в колонну, двинулись к станции.
Дети оглядывались, замедляя шаг, и смотрели на свой пароход, исчезавший из виду за высокими елями.
Последний взгляд — и они уже в лесу.
Колонисты в третий раз за время долгого путешествия заполнили вагоны. Не прошло и получаса, как им объявили — поезд прибыл на станцию Кулмаярви. До санатория Халила остается тринадцать километров, и расстояние это придется пройти пешком.
И снова они вошли в лес, будто не было до этого ни моря, ни уходящей из-под ног палубы. Горизонт исчез. Мир замкнулся. Еще недавно они любовались пальмами. А оказывается, настоящее чудо — этот северный лес, сосны, уходящие в небо.
И снова рядом их учитель ботаники Илья Соломонович Френкель.
Нарядный лес будил приятные воспоминания о родных местах. Радостно было шагать по лесной дороге, видеть белоствольные березки, трепещущую листву осин, алые тяжелые гроздья рябин.
А как легко дышится! Хочется бежать и прыгать… Но дети идут в строю, отягощенные котомками, и улыбаются. За эти два с половиной года они хорошо научились понимать друг друга. Даже без слов.
Наконец лесная дорога вывела колонну детей к Халиле.
Виталий Запольский и Леонид Дейбнер сразу обратили внимание, как и миссис Кемпбелл три дня назад, на красоту главного корпуса. Расположенный на холме, возле озера, он соперничал по высоте с окружавшими его соснами. А большие окна, казалось, были вправлены в пилястры, придавая фасаду не только строгость, но и праздничность. Хвойный лес вокруг был ухоженным и напоминал парк.
Юноши стали обсуждать, где бы им лучше поселиться, и остановились на четырехэтажной пристройке с куполообразной крышей. Чем комната будет выше, рассуждали они, тем лучше. Чтобы в окно заглядывала макушка дерева.
Когда они вошли под козырек парадного входа, их встретила Серафима Викторовна Боброва.
— Мальчики, — сказала она, — я вас огорчу. Этот корпус отведен для девочек. Сюда вы будете приходить только обедать.
Заметив разочарование на лицах своих воспитанников, Серафима Викторовна многозначительно подняла палец и хитро подмигнула.
— Это плохая новость. А хорошая… Я нашла для вас замечательное место. В одном из флигелей есть четыре комнаты. Так вот, три из них заняты под книжный склад. А одна — свободна.
— Что за книги? — спросил Дейбнер.
— Не успела посмотреть. Но думаю, на любой вкус. Здесь отдыхали и лечились разные люди. Приближенные царской семьи… И даже ученые. Одни развлекались. Другие, не теряя времени, пополняли свои знания. Библиотекой пользовался даже Керенский. Один из холлов назван его именем. И знаете, кто еще бывал в Халиле? — Боброва чуть помолчала, чтобы посмотреть, какое впечатление произведут ее слова. — Три года назад, после возвращения из эмиграции, здесь отдыхал Владимир Ленин и его жена Надежда Крупская.
— А откуда вы все это знаете? — спросил Запольский.
— Встретила финна-старожила. Обязательно вас с ним познакомлю.
Юношам льстила мысль, что они будут читать книги, которые раньше держали в руках известные всему миру люди. Но это потом. А сейчас они умирают с голоду.
— Придется потерпеть, — сказала воспитательница. — Сначала надо покормить младших. Столовая большая. Но всем места не хватит.
Мамаша Кемпбелл в эти дни была, как никогда, занята. И ей бы ни за что не справиться, если бы не тот же Блеки. Слава Богу, главное они успели сделать вовремя. Даже хлеб испекли. Но дети прибыли на несколько часов раньше. Ничего не сварено. Придется обойтись мясной тушенкой и персиковым компотом. Правда, Ханна знает, консервы — любимое лакомство колонистов. А к ужину они приготовят что-нибудь горячее.
Мамаша Кемпбелл встречает детей у входа в столовую, рассеянно отвечает на вопросы воспитателей. А в голове бьется совсем другая мысль.
Утром из Выборга приехал доктор Эверсол и привез письмо от мужа. Чарльз настаивает на ее приезде домой к Рождеству. Дети уже около года без матери, напоминает он.
Муж прав, думает Ханна. Что же это получается? Русские дети тоскуют от разлуки с родителями. И она, как может, приближает эту встречу. А ее собственные малыши? Имеет ли она право лишать их заботы и ласки? А Чарльз… Как нелегко ему управляться и с домом, и с работой.
Райли Аллен пока не знает о письме. Но после ужина она собирается с ним поговорить. Чтобы успеть домой к Рождеству, ей надо оставить колонию через два-три дня. Трудное решение… И ее сердце разрывается…
Многие дети легли спать, не дождавшись ужина.
— Как я сегодня буду сладко спать, — говорит, потянувшись всем телом, Ирина Венерт.
— Так устала? — спрашивает Ханна.
— Когда не качает, я сплю крепко-крепко. И мне снятся сны.
— Тогда приятных сновидений!
Когда воцарилась тишина, миссис Кемпбелл постучала в дверь начальника колонии.
— Может, я не вовремя? Я не помешала?
— Нисколько. Я заполняю дневник.
— Дорогой Райли, вам придется сегодня вписать туда несколько лишних строчек.
— О чем вы, Ханна?
— Помните нашу первую встречу во Владивостоке на берегу бухты Золотой Рог?
— Очень хорошо помню. Китайские лодки… Иероглифы на парусах…
— Иногда ветер меняет направление. И парус бессилен сопротивляться.
— Вы говорите загадками.
— Не загадками, а метафорами.
— Но это еще более непонятно.
— Вчера я не думала, что постучусь к вам.
— Вы пришли ко мне с просьбой. Не так ли? Я вас слушаю, Ханна.
Миссис Кемпбелл запнулась, не зная, как начать.
— Тогда, во Владивостоке, было легче. Я просила работу. А сейчас прошу меня уволить, — наконец сказала она.
— Уволить? Но почему? — Райли поднялся из-за стола.
— Материнское сердце чувствует на расстоянии. Тоньше любого прибора. Сегодня утром я получила письмо от Чарльза. Не думаю, что он пишет всю правду. Но что-то подсказывает — я там нужна. И чем скорее, тем лучше.
Райли Аллен подошел к Ханне и взял ее руки в свои.
— Барл Бремхолл и Ханна Кемпбелл — две мои руки. Правая и левая, сильная и нежная. Но тоже сильная. Я не сомневался, что мы пройдем весь путь вместе…
— Простите, Райли.
— Вы не так поняли, Ханна.
Аллен снова сел в кресло.
— Выпьем шампанского, — сказал он. — Эту бутылку мне подарил капитан перед тем, как я сошел с парохода. Есть повод поднять тост.
— Закончился наш рейс?
— Да, закончился. Но не закончилось наше путешествие.
— Скажите только, Райли… И я останусь. Чарльз потерпит.
— Ваш Чарльз самый терпеливый муж на свете. Может, он и подождет. Но дети… Они вас, наверно, забыли.
Миссис Кемпбелл прикрыла глаза. «Интересный получается разговор, — подумала она. — Я пришла извиняться и уговаривать. А, похоже, уговаривают меня».
— Я не знаю, как поступить. Совсем запуталась.
Ханна пожала плечами.
— Мы все распутаем. Эти дети уже в шаге от дома. А вам — добираться и добираться. Через весь океан, а потом и материк. Сделайте своим детям на Рождество подарок.
— Хотела вам еще что-то сказать, Райли. Я разговаривала с Александрой. Первое, что она сделала, приехав в Халилу, повесила в комнате портрет Марии. Тот самый, который написал пленный австриец. С тех пор, как не стало сестры, она очень изменилась.
— И стала еще больше похожа на Марию, — вырвалось у Аллена.
— Да, это так, — сказала Ханна и внимательно посмотрела на Райли. — Я думаю о ее судьбе. И посоветовала ей не возвращаться в Россию.
— И что тогда?
— Я готова удочерить ее и увезти с собой.
— Это было бы замечательно…
— Но Александра отказалась. Она держится своей воспитательницы Чичиговой.
— Мы не можем быть слишком настойчивыми, — задумчиво сказал Райли. — Оставим дверь открытой. Может быть, Александра передумает…
Потом они погрузили свою поклажу на телеги, запряженные низкорослыми, но крепкими финскими лошадками, и, построившись в колонну, двинулись к станции.
Дети оглядывались, замедляя шаг, и смотрели на свой пароход, исчезавший из виду за высокими елями.
Последний взгляд — и они уже в лесу.
Колонисты в третий раз за время долгого путешествия заполнили вагоны. Не прошло и получаса, как им объявили — поезд прибыл на станцию Кулмаярви. До санатория Халила остается тринадцать километров, и расстояние это придется пройти пешком.
И снова они вошли в лес, будто не было до этого ни моря, ни уходящей из-под ног палубы. Горизонт исчез. Мир замкнулся. Еще недавно они любовались пальмами. А оказывается, настоящее чудо — этот северный лес, сосны, уходящие в небо.
И снова рядом их учитель ботаники Илья Соломонович Френкель.
Нарядный лес будил приятные воспоминания о родных местах. Радостно было шагать по лесной дороге, видеть белоствольные березки, трепещущую листву осин, алые тяжелые гроздья рябин.
А как легко дышится! Хочется бежать и прыгать… Но дети идут в строю, отягощенные котомками, и улыбаются. За эти два с половиной года они хорошо научились понимать друг друга. Даже без слов.
Наконец лесная дорога вывела колонну детей к Халиле.
Виталий Запольский и Леонид Дейбнер сразу обратили внимание, как и миссис Кемпбелл три дня назад, на красоту главного корпуса. Расположенный на холме, возле озера, он соперничал по высоте с окружавшими его соснами. А большие окна, казалось, были вправлены в пилястры, придавая фасаду не только строгость, но и праздничность. Хвойный лес вокруг был ухоженным и напоминал парк.
Юноши стали обсуждать, где бы им лучше поселиться, и остановились на четырехэтажной пристройке с куполообразной крышей. Чем комната будет выше, рассуждали они, тем лучше. Чтобы в окно заглядывала макушка дерева.
Когда они вошли под козырек парадного входа, их встретила Серафима Викторовна Боброва.
— Мальчики, — сказала она, — я вас огорчу. Этот корпус отведен для девочек. Сюда вы будете приходить только обедать.
Заметив разочарование на лицах своих воспитанников, Серафима Викторовна многозначительно подняла палец и хитро подмигнула.
— Это плохая новость. А хорошая… Я нашла для вас замечательное место. В одном из флигелей есть четыре комнаты. Так вот, три из них заняты под книжный склад. А одна — свободна.
— Что за книги? — спросил Дейбнер.
— Не успела посмотреть. Но думаю, на любой вкус. Здесь отдыхали и лечились разные люди. Приближенные царской семьи… И даже ученые. Одни развлекались. Другие, не теряя времени, пополняли свои знания. Библиотекой пользовался даже Керенский. Один из холлов назван его именем. И знаете, кто еще бывал в Халиле? — Боброва чуть помолчала, чтобы посмотреть, какое впечатление произведут ее слова. — Три года назад, после возвращения из эмиграции, здесь отдыхал Владимир Ленин и его жена Надежда Крупская.
— А откуда вы все это знаете? — спросил Запольский.
— Встретила финна-старожила. Обязательно вас с ним познакомлю.
Юношам льстила мысль, что они будут читать книги, которые раньше держали в руках известные всему миру люди. Но это потом. А сейчас они умирают с голоду.
— Придется потерпеть, — сказала воспитательница. — Сначала надо покормить младших. Столовая большая. Но всем места не хватит.
Мамаша Кемпбелл в эти дни была, как никогда, занята. И ей бы ни за что не справиться, если бы не тот же Блеки. Слава Богу, главное они успели сделать вовремя. Даже хлеб испекли. Но дети прибыли на несколько часов раньше. Ничего не сварено. Придется обойтись мясной тушенкой и персиковым компотом. Правда, Ханна знает, консервы — любимое лакомство колонистов. А к ужину они приготовят что-нибудь горячее.
Мамаша Кемпбелл встречает детей у входа в столовую, рассеянно отвечает на вопросы воспитателей. А в голове бьется совсем другая мысль.
Утром из Выборга приехал доктор Эверсол и привез письмо от мужа. Чарльз настаивает на ее приезде домой к Рождеству. Дети уже около года без матери, напоминает он.
Муж прав, думает Ханна. Что же это получается? Русские дети тоскуют от разлуки с родителями. И она, как может, приближает эту встречу. А ее собственные малыши? Имеет ли она право лишать их заботы и ласки? А Чарльз… Как нелегко ему управляться и с домом, и с работой.
Райли Аллен пока не знает о письме. Но после ужина она собирается с ним поговорить. Чтобы успеть домой к Рождеству, ей надо оставить колонию через два-три дня. Трудное решение… И ее сердце разрывается…
Многие дети легли спать, не дождавшись ужина.
— Как я сегодня буду сладко спать, — говорит, потянувшись всем телом, Ирина Венерт.
— Так устала? — спрашивает Ханна.
— Когда не качает, я сплю крепко-крепко. И мне снятся сны.
— Тогда приятных сновидений!
Когда воцарилась тишина, миссис Кемпбелл постучала в дверь начальника колонии.
— Может, я не вовремя? Я не помешала?
— Нисколько. Я заполняю дневник.
— Дорогой Райли, вам придется сегодня вписать туда несколько лишних строчек.
— О чем вы, Ханна?
— Помните нашу первую встречу во Владивостоке на берегу бухты Золотой Рог?
— Очень хорошо помню. Китайские лодки… Иероглифы на парусах…
— Иногда ветер меняет направление. И парус бессилен сопротивляться.
— Вы говорите загадками.
— Не загадками, а метафорами.
— Но это еще более непонятно.
— Вчера я не думала, что постучусь к вам.
— Вы пришли ко мне с просьбой. Не так ли? Я вас слушаю, Ханна.
Миссис Кемпбелл запнулась, не зная, как начать.
— Тогда, во Владивостоке, было легче. Я просила работу. А сейчас прошу меня уволить, — наконец сказала она.
— Уволить? Но почему? — Райли поднялся из-за стола.
— Материнское сердце чувствует на расстоянии. Тоньше любого прибора. Сегодня утром я получила письмо от Чарльза. Не думаю, что он пишет всю правду. Но что-то подсказывает — я там нужна. И чем скорее, тем лучше.
Райли Аллен подошел к Ханне и взял ее руки в свои.
— Барл Бремхолл и Ханна Кемпбелл — две мои руки. Правая и левая, сильная и нежная. Но тоже сильная. Я не сомневался, что мы пройдем весь путь вместе…
— Простите, Райли.
— Вы не так поняли, Ханна.
Аллен снова сел в кресло.
— Выпьем шампанского, — сказал он. — Эту бутылку мне подарил капитан перед тем, как я сошел с парохода. Есть повод поднять тост.
— Закончился наш рейс?
— Да, закончился. Но не закончилось наше путешествие.
— Скажите только, Райли… И я останусь. Чарльз потерпит.
— Ваш Чарльз самый терпеливый муж на свете. Может, он и подождет. Но дети… Они вас, наверно, забыли.
Миссис Кемпбелл прикрыла глаза. «Интересный получается разговор, — подумала она. — Я пришла извиняться и уговаривать. А, похоже, уговаривают меня».
— Я не знаю, как поступить. Совсем запуталась.
Ханна пожала плечами.
— Мы все распутаем. Эти дети уже в шаге от дома. А вам — добираться и добираться. Через весь океан, а потом и материк. Сделайте своим детям на Рождество подарок.
— Хотела вам еще что-то сказать, Райли. Я разговаривала с Александрой. Первое, что она сделала, приехав в Халилу, повесила в комнате портрет Марии. Тот самый, который написал пленный австриец. С тех пор, как не стало сестры, она очень изменилась.
— И стала еще больше похожа на Марию, — вырвалось у Аллена.
— Да, это так, — сказала Ханна и внимательно посмотрела на Райли. — Я думаю о ее судьбе. И посоветовала ей не возвращаться в Россию.
— И что тогда?
— Я готова удочерить ее и увезти с собой.
— Это было бы замечательно…
— Но Александра отказалась. Она держится своей воспитательницы Чичиговой.
— Мы не можем быть слишком настойчивыми, — задумчиво сказал Райли. — Оставим дверь открытой. Может быть, Александра передумает…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
БЕСКОНЕЧНЫЕ ГОРИЗОНТЫ
Финляндия. Холила.
Американский Красный Крест.
Начальнику Петроградской детской колонии
Р. X. Аллену.
Уважаемый Райли!
Я Вам обещала написать, каким был мой путь домой. И вот выполняю свое обещание.
Вы, наверно, помните, что мое обратное путешествие из Халилы в Америку началось 25 октября. Я стояла, окруженная сотнями взрослых и детей. С неба падали хлопья снега, а в горле застрял комок. Я настолько стала частью этой семьи, что казалось, позади остается часть меня самой.
Начало моего путешествия было восхитительным. Наше судно шло в Стокгольм. Стояла замечательная погода. И многие острова, мимо которых мы плыли, несмотря на конец октября, не потеряли зелени и выглядели свежо и ярко. А остров при входе в гавань Стокгольма был особенно красив. Я проехалась и прошлась по столице Швеции. А потом отправилась обедать. Обед был с шампанским, и, подняв бокал, я вспомнила наш с Вами последний разговор, который помог мне принять решение.
На следующее утро я уехала в Норвегию. Возможно, Вы помните, что мои папа и мама родились в этой стране, поблизости от Тронхейма. Поэтому я взяла билет до этого места, надеясь оттуда добраться до Тронга, где должны еще остаться некоторые из моих родственников. На моем лучшем норвежском я сказала проводнику в поезде, куда направляюсь.
«Зачем ехать в Тронхейм? Выйдите в Хелле, а там ходит автобус, который довезет вас до катера. Вы попадете в Намсус, а оттуда всего двадцать миль до Тронга», — посоветовал он. Хороший совет! Наверно, меня заинтриговало название станции. Ведь «Hell» (именно это слово я прочитала на вывеске) обозначает слово «ад». Выходит, я сама себе купила билет в такое место. В результате я потратила почти все время на поиски носильщиков. Потом пропали мои багажные талоны. После этого, уже находясь на катере, плывшем по извилистомуфьорду, я пыталась втолковать девушке, которая была одета в национальный костюм и таращила на меня глаза, что голодна и хотела бы что-нибудь купить. Например, яиц или ветчины. Но девушка ничего не понимала. Мой жаргон не дошел до нее.
Неожиданно высокий молодой человек встал со своего места и сказал мне:
— Я думаю, мой английский очень плохой, но не такой плохой, как ваш норвежский.
При этом он, смеясь, сделал для меня заказ. И я осталась очень довольна угощением. Я спросила:
— Где вы научились английскому?
И он ответил:
— В Калифорнии.
— В какой части Калифорнии?
— В Будленде, маленьком городке вблизи Сакраменто.
Представьте себе, он работал на молочной ферме, принадлежавшей семье Моррис — родственникам моего Чарльза.
Рассказываю все это так подробно, чтобы Вы поняли, как трудно началось мое путешествие и как мал и узок мир, в котором мы живем.
Сокращу свой рассказ о моем пребывании в Норвегии до нескольких строчек. Я встретилась с родственниками моей мамы. Они принимали меня по-царски. И перекормили чуть не до смерти. Я записала каждое имя и зафиксировала в уме каждый рассказ, чтобы потом рассказать маме. А теперь представьте себе, какой была наша встреча в Санта-Круз.
Я очень спешила попасть домой к Рождеству. Из Тронхейма я попала в Берген. А от Бергена до Гуля пересекла Северное море в один из худших штормов этого сезона. Увы, мое путешествие на «Йоми Мару» не отучило меня от морской болезни. Наш переход длился почти пятьдесят часов. И ни разу я не вышла из каюты.
В Англии я пробыла совсем немного. Пуганая ворона куста боится. Вот почему, собираясь преодолеть на пароме узкий пролив, разделяющий Англию и Францию, я наглоталась таблеток от морской болезни. Но Ла-Манш был тих, как мельничная заводь.
В Париже я встретилась, к своей большой радости, с доктором Эверсолом, который успел вернуться из Выборга в Европу, чтобы заменить Олдса. Теперь Эверсол возглавил Европейский отдел Красного Креста, и ему присвоили звание полковника. С чем я его и поздравила.
Эверсол предложил мне отправиться в Америку не из Бордо, а из Италии. «Вы потеряете не так много времени, — сказал он мне, — зато увидите много интересного».
Я села на французский лайнер в Марселе и сразу вспомнила нашего мальчика Федю Кузовкова и его собаку. Ведь сюда, в Марсель, его увез из Бреста отец. Но найти их адрес оказалось невозможным. Видимо, они уже далеко от Франции.
Мы остановились в Неаполе. Я видела дымящийся Везувий и провела целое утро в Помпее. С тремя спутницами с парохода я съездила в Сорренто. На этот раз мы не любовались красотами Италии, а ходили по магазинам для покупки белья.
Мне сказали, что здесь находится дом Энрико Карузо. Я хотела посетить его и напомнить, как он поднялся по ступенькам у входа в дом, где мы жили, во время землетрясения в Сан-Франциско. Но мне сказали, что Карузо болен.
Следующая остановка нашего парохода была в Сицилии. Мы насладились живописным Палермо и его маленькими раскрашенными двухколесными повозками, в которых сидели красиво одетые девушки.
Все это чудесно и величественно. Но за все время моего путешествия самой величественной была статуя Свободы, когда наш лайнер вошел в гавань Нью-Йорка. Мне кажется, каждому следовало бы пожить хотя бы несколько месяцев вдалеке, чтобы понять, как дорога родина.
Еще один горизонт в моей жизни исчез из виду. Каким будет следующий?..
Уважающая Вас Ханна.
Райли Аллен отложил письмо.
Прекрасно, что Ханна успела столько увидеть на пути домой, подумал он. Теперь нет сомнения, что она встретит Рождество вместе с детьми и мужем.
На следующий день он решил еще раз прочесть несколько последних строчек письма. Слова о статуе Свободы и о радости возвращения на родину многое ему сказали. Вот ответ, почему дети так стремятся домой, в Петроград.
Американский Красный Крест.
Начальнику Петроградской детской колонии
Р. X. Аллену.
Уважаемый Райли!
Я Вам обещала написать, каким был мой путь домой. И вот выполняю свое обещание.
Вы, наверно, помните, что мое обратное путешествие из Халилы в Америку началось 25 октября. Я стояла, окруженная сотнями взрослых и детей. С неба падали хлопья снега, а в горле застрял комок. Я настолько стала частью этой семьи, что казалось, позади остается часть меня самой.
Начало моего путешествия было восхитительным. Наше судно шло в Стокгольм. Стояла замечательная погода. И многие острова, мимо которых мы плыли, несмотря на конец октября, не потеряли зелени и выглядели свежо и ярко. А остров при входе в гавань Стокгольма был особенно красив. Я проехалась и прошлась по столице Швеции. А потом отправилась обедать. Обед был с шампанским, и, подняв бокал, я вспомнила наш с Вами последний разговор, который помог мне принять решение.
На следующее утро я уехала в Норвегию. Возможно, Вы помните, что мои папа и мама родились в этой стране, поблизости от Тронхейма. Поэтому я взяла билет до этого места, надеясь оттуда добраться до Тронга, где должны еще остаться некоторые из моих родственников. На моем лучшем норвежском я сказала проводнику в поезде, куда направляюсь.
«Зачем ехать в Тронхейм? Выйдите в Хелле, а там ходит автобус, который довезет вас до катера. Вы попадете в Намсус, а оттуда всего двадцать миль до Тронга», — посоветовал он. Хороший совет! Наверно, меня заинтриговало название станции. Ведь «Hell» (именно это слово я прочитала на вывеске) обозначает слово «ад». Выходит, я сама себе купила билет в такое место. В результате я потратила почти все время на поиски носильщиков. Потом пропали мои багажные талоны. После этого, уже находясь на катере, плывшем по извилистомуфьорду, я пыталась втолковать девушке, которая была одета в национальный костюм и таращила на меня глаза, что голодна и хотела бы что-нибудь купить. Например, яиц или ветчины. Но девушка ничего не понимала. Мой жаргон не дошел до нее.
Неожиданно высокий молодой человек встал со своего места и сказал мне:
— Я думаю, мой английский очень плохой, но не такой плохой, как ваш норвежский.
При этом он, смеясь, сделал для меня заказ. И я осталась очень довольна угощением. Я спросила:
— Где вы научились английскому?
И он ответил:
— В Калифорнии.
— В какой части Калифорнии?
— В Будленде, маленьком городке вблизи Сакраменто.
Представьте себе, он работал на молочной ферме, принадлежавшей семье Моррис — родственникам моего Чарльза.
Рассказываю все это так подробно, чтобы Вы поняли, как трудно началось мое путешествие и как мал и узок мир, в котором мы живем.
Сокращу свой рассказ о моем пребывании в Норвегии до нескольких строчек. Я встретилась с родственниками моей мамы. Они принимали меня по-царски. И перекормили чуть не до смерти. Я записала каждое имя и зафиксировала в уме каждый рассказ, чтобы потом рассказать маме. А теперь представьте себе, какой была наша встреча в Санта-Круз.
Я очень спешила попасть домой к Рождеству. Из Тронхейма я попала в Берген. А от Бергена до Гуля пересекла Северное море в один из худших штормов этого сезона. Увы, мое путешествие на «Йоми Мару» не отучило меня от морской болезни. Наш переход длился почти пятьдесят часов. И ни разу я не вышла из каюты.
В Англии я пробыла совсем немного. Пуганая ворона куста боится. Вот почему, собираясь преодолеть на пароме узкий пролив, разделяющий Англию и Францию, я наглоталась таблеток от морской болезни. Но Ла-Манш был тих, как мельничная заводь.
В Париже я встретилась, к своей большой радости, с доктором Эверсолом, который успел вернуться из Выборга в Европу, чтобы заменить Олдса. Теперь Эверсол возглавил Европейский отдел Красного Креста, и ему присвоили звание полковника. С чем я его и поздравила.
Эверсол предложил мне отправиться в Америку не из Бордо, а из Италии. «Вы потеряете не так много времени, — сказал он мне, — зато увидите много интересного».
Я села на французский лайнер в Марселе и сразу вспомнила нашего мальчика Федю Кузовкова и его собаку. Ведь сюда, в Марсель, его увез из Бреста отец. Но найти их адрес оказалось невозможным. Видимо, они уже далеко от Франции.
Мы остановились в Неаполе. Я видела дымящийся Везувий и провела целое утро в Помпее. С тремя спутницами с парохода я съездила в Сорренто. На этот раз мы не любовались красотами Италии, а ходили по магазинам для покупки белья.
Мне сказали, что здесь находится дом Энрико Карузо. Я хотела посетить его и напомнить, как он поднялся по ступенькам у входа в дом, где мы жили, во время землетрясения в Сан-Франциско. Но мне сказали, что Карузо болен.
Следующая остановка нашего парохода была в Сицилии. Мы насладились живописным Палермо и его маленькими раскрашенными двухколесными повозками, в которых сидели красиво одетые девушки.
Все это чудесно и величественно. Но за все время моего путешествия самой величественной была статуя Свободы, когда наш лайнер вошел в гавань Нью-Йорка. Мне кажется, каждому следовало бы пожить хотя бы несколько месяцев вдалеке, чтобы понять, как дорога родина.
Еще один горизонт в моей жизни исчез из виду. Каким будет следующий?..
Уважающая Вас Ханна.
Райли Аллен отложил письмо.
Прекрасно, что Ханна успела столько увидеть на пути домой, подумал он. Теперь нет сомнения, что она встретит Рождество вместе с детьми и мужем.
На следующий день он решил еще раз прочесть несколько последних строчек письма. Слова о статуе Свободы и о радости возвращения на родину многое ему сказали. Вот ответ, почему дети так стремятся домой, в Петроград.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
ПИСЬМА
Два с половиной года (тридцать месяцев!) детская колония живет в условиях походного быта. Легкие, сколоченные из досок домики на Урале, казармы Владивостока, Сан-Франциско и Нью-Йорка, глубокие, лишенные солнечного света пароходные трюмы…
Спартанская жизнь нисколько не пугает ребят. Неудобства быта ничто по сравнению с муками голода.
Но вдруг все изменилось. Комнаты на три-четыре человека, вместо железных трапов мраморные лестницы, стены зала расписаны известными художниками, покрытые паркетом и линолеумом полы, привезенные из Италии печные изразцы… Царские хоромы! Но финны, которые пекут им хлеб, рассказывают о русском городе, где дети ложатся спать голодными. А ведь это их братья и сестры…
Не потому ли колонистов стала раздражать роскошь, как и бюст Александра Третьего, стоящий в сквере на гранитном постаменте. И вот под покровом ночи мальчишки, окружив бюст самодержца, справили у его пьедестала малую нужду.
Старик финн, смотревший за санаторием, пожаловался Барлу Бремхоллу.
Бремхолл собрал мальчишек.
— Поступок мерзкий, — сказал он морщась. — Здесь санаторий, где соблюдается особая гигиена. Рядом с вами четыреста женщин… Ваши сестры, подруги, воспитательницы. — Он остановился, раздумывая, как лучше выразить свою мысль. — Я понимаю, этот поступок выразил ваше отношение к русскому царю. Но почему это не сделать иначе?
— А как иначе? — спросил Костя, младший брат Леонида Якобсона.
— Если вам не угоден этот человек, вернее, его изображение, — пройдите мимо, не кладите цветы… У нас в Америке, да и в Европе, к монументам и скульптуре относятся бережно. Это память о прошлом, об истории страны, которая никогда не бывает простой. А если все рушить и поганить… Что ж это получается? Все памятники превратить в отхожее место!
— Отца Александра Третьего убили революционеры, — сказал Павел Васильев, собрав на лбу сердитые складки. — И сделал это, между прочим, брат Ленина. И звали его тоже Александр.
— Вот видите, к чему приводит нетерпимость.
— Выходит, не надо убивать царя, даже если он узурпатор?
— Откуда ты узнал это слово?
— От учителя истории.
— Это он вас учил мести?
— Да. Все эксплуататоры заслуживают наказания. Разве не так, мистер Бремхолл? Вы такой большой и сильный. Если вас кто-то обидит, неужели подставите другую щеку?
— Наверно, дам сдачи. Но оружия не применю. Я верующий человек. Нет худшего греха, чем убийство.
…Вечером Бремхолл рассказал Аллену о своем разговоре с колонистами.
— Все правильно, — согласился Аллен. — Так и надо было им сказать. Но я бы вот еще что напомнил. Большевики убили и последнего царя Николая Второго, сына Александра Третьего. И царевича не пощадили, маленького мальчика, к тому же калеку.
Мог ли думать в эту минуту Бремхолл, что и он, и жена его тоже погибнут от руки убийцы. Но случится это десятилетия спустя.
…С готовностью отпустив Ханну Кемпбелл и даже настояв, чтобы она поторопилась с отъездом, иначе ей не поспеть к рождественским праздникам, Райли Аллен понял, кого лишилась колония. Сейчас, в отсутствие своей помощницы, он в полной мере оценил трудолюбие и талант этой женщины, умевшей войти во всякое дело и найти ключ к сердцу ребенка.
Теперь на плечи Бремхолла легло куда больше забот. Хотя (эта мысль не раз приходила Райли в голову) двухметровый Барл способен вынести любую поклажу.
Рейс «Йоми Мару» продлился ровно девяносто дней — пароход покинул Владивосток 13 июля, а в Койвисто пришел 13 октября. А как долго пробудет колония в Финляндии, этого никто не знает. Поэтому решено: в санатории будет поддерживаться прежний порядок — такой же строгий, как в море. Вовремя вставать и ложиться… У каждого свои обязанности. Венгры и австрийцы уже отпущены по домам. Их заменят старшие мальчики. Главная забота — заготовка дров. Средние мальчики будут топить печи. А девочки станут помогать на кухне и в столовой, купать малышей, мыть полы в длиннющих коридорах главного корпуса.
Спартанская жизнь нисколько не пугает ребят. Неудобства быта ничто по сравнению с муками голода.
Но вдруг все изменилось. Комнаты на три-четыре человека, вместо железных трапов мраморные лестницы, стены зала расписаны известными художниками, покрытые паркетом и линолеумом полы, привезенные из Италии печные изразцы… Царские хоромы! Но финны, которые пекут им хлеб, рассказывают о русском городе, где дети ложатся спать голодными. А ведь это их братья и сестры…
Не потому ли колонистов стала раздражать роскошь, как и бюст Александра Третьего, стоящий в сквере на гранитном постаменте. И вот под покровом ночи мальчишки, окружив бюст самодержца, справили у его пьедестала малую нужду.
Старик финн, смотревший за санаторием, пожаловался Барлу Бремхоллу.
Бремхолл собрал мальчишек.
— Поступок мерзкий, — сказал он морщась. — Здесь санаторий, где соблюдается особая гигиена. Рядом с вами четыреста женщин… Ваши сестры, подруги, воспитательницы. — Он остановился, раздумывая, как лучше выразить свою мысль. — Я понимаю, этот поступок выразил ваше отношение к русскому царю. Но почему это не сделать иначе?
— А как иначе? — спросил Костя, младший брат Леонида Якобсона.
— Если вам не угоден этот человек, вернее, его изображение, — пройдите мимо, не кладите цветы… У нас в Америке, да и в Европе, к монументам и скульптуре относятся бережно. Это память о прошлом, об истории страны, которая никогда не бывает простой. А если все рушить и поганить… Что ж это получается? Все памятники превратить в отхожее место!
— Отца Александра Третьего убили революционеры, — сказал Павел Васильев, собрав на лбу сердитые складки. — И сделал это, между прочим, брат Ленина. И звали его тоже Александр.
— Вот видите, к чему приводит нетерпимость.
— Выходит, не надо убивать царя, даже если он узурпатор?
— Откуда ты узнал это слово?
— От учителя истории.
— Это он вас учил мести?
— Да. Все эксплуататоры заслуживают наказания. Разве не так, мистер Бремхолл? Вы такой большой и сильный. Если вас кто-то обидит, неужели подставите другую щеку?
— Наверно, дам сдачи. Но оружия не применю. Я верующий человек. Нет худшего греха, чем убийство.
…Вечером Бремхолл рассказал Аллену о своем разговоре с колонистами.
— Все правильно, — согласился Аллен. — Так и надо было им сказать. Но я бы вот еще что напомнил. Большевики убили и последнего царя Николая Второго, сына Александра Третьего. И царевича не пощадили, маленького мальчика, к тому же калеку.
Мог ли думать в эту минуту Бремхолл, что и он, и жена его тоже погибнут от руки убийцы. Но случится это десятилетия спустя.
…С готовностью отпустив Ханну Кемпбелл и даже настояв, чтобы она поторопилась с отъездом, иначе ей не поспеть к рождественским праздникам, Райли Аллен понял, кого лишилась колония. Сейчас, в отсутствие своей помощницы, он в полной мере оценил трудолюбие и талант этой женщины, умевшей войти во всякое дело и найти ключ к сердцу ребенка.
Теперь на плечи Бремхолла легло куда больше забот. Хотя (эта мысль не раз приходила Райли в голову) двухметровый Барл способен вынести любую поклажу.
Рейс «Йоми Мару» продлился ровно девяносто дней — пароход покинул Владивосток 13 июля, а в Койвисто пришел 13 октября. А как долго пробудет колония в Финляндии, этого никто не знает. Поэтому решено: в санатории будет поддерживаться прежний порядок — такой же строгий, как в море. Вовремя вставать и ложиться… У каждого свои обязанности. Венгры и австрийцы уже отпущены по домам. Их заменят старшие мальчики. Главная забота — заготовка дров. Средние мальчики будут топить печи. А девочки станут помогать на кухне и в столовой, купать малышей, мыть полы в длиннющих коридорах главного корпуса.