Страница:
Старую сумку на колесиках, подаренную в Сан-Франциско, Федя не без сожаления оставил. Она сослужила ему добрую службу на пути из Сан-Франциско в Чикаго, но уж очень была громоздкой.
— Доброго пути, парень, — похлопал его по плечу полицейский. — Будешь в Чикаго, заходи…
Поднявшись в вагон и заняв свое место, мальчик уже в который раз за этот день посмотрелся в зеркало. На нем был новенький, как говорится, с иголочки костюм. Такого же серого цвета, как и прежний. Но темнее. И не в клетку, а в тонкую полоску.
Ему повязали даже галстук. Оставшись наедине, Кузовков его снял, даже сорвал. Наверное так, с точки зрения тех, кто покупал ему одежду, должен выглядеть образцовый мальчик. Неважно, русский или американский.
Кузовков вспомнил, что с ним это уже было однажды. Год назад, впервые появившись на острове Русском, он выглядел как беспризорник. Неопрятный и обросший, в живописных лохмотьях и, вдобавок, мучившийся из-за чесотки. Но когда его отмыли и постригли (чему он яростно сопротивлялся), одели в чистую одежду, когда он прошел курс лечения и избавился от чесоточного зуда, перед воспитателями и его новыми товарищами предстал весьма симпатичный паренек. Именно так ему сказала Мамаша Кемпбелл.
Но Феде никогда не нравилась роль пай-мальчика. И он распустил слух, что в прошлом был вором-карманником.
Слух требовал подтверждения. И он подходил к кому-нибудь из колонистов, выбирал самого жадного и просил:
— Дай закурить.
— Отстань. Нет у меня курева, — отвечал жадина.
Вздохнув, Кузовков отходил, а через несколько минут возвращался и, лукаво улыбаясь, протягивал пачку сигарет:
— Угощайся. Раз у тебя нет, кури мои.
Или другой случай.
Раз в неделю в казарму приходил мистер Хааз — маленький, но вместе с тем толстый человечек. В заднем кармане его брюк всегда торчали две сигары. Доктор Хааз ведал санитарной службой колонии. Осматривал умывальники, туалеты, чистоту полов и окон, постельное белье.
Однажды, во время очередного визита доктора Хааза, Федя спросил друзей:
— Скажите, только правду… Вы когда-нибудь курили сигары?
— Нет, не приходилось.
Все поняли, спрашивает Кузовков неспроста. Через несколько минут он вернулся. Позвав ребят за угол казармы, достал небрежно сигару, еще недавно торчавшую из кармана доктора Хааза.
— Надо же и нам отведать настоящую сигару…
Но такой костюм, какой на нем сегодня, не располагает к шалостям. Федя почувствовал, что в последнее время стал другим. Переменился, как и мир, окружающий его.
Купе было заказано на одного человека. Ведь мальчик с собакой. Заметив в углу вешалку, Кузовков снял плечики и освободился от стеснявшего его костюма. И надел другой, пижамный.
Затем открыл баул, где была припасена вкусная еда. Себе он достал коробочку с клубникой. А собаке протянул кусок копченой колбасы. Кузовок едва не лишился чувств. Раньше этот запах он слышал только издалека, когда пробегал мимо дорогих магазинов.
Открылась дверь купе.
— Сэр, не желаете ли чаю?.. А может быть, кофе? — учтиво спросил проводник.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
— Доброго пути, парень, — похлопал его по плечу полицейский. — Будешь в Чикаго, заходи…
Поднявшись в вагон и заняв свое место, мальчик уже в который раз за этот день посмотрелся в зеркало. На нем был новенький, как говорится, с иголочки костюм. Такого же серого цвета, как и прежний. Но темнее. И не в клетку, а в тонкую полоску.
Ему повязали даже галстук. Оставшись наедине, Кузовков его снял, даже сорвал. Наверное так, с точки зрения тех, кто покупал ему одежду, должен выглядеть образцовый мальчик. Неважно, русский или американский.
Кузовков вспомнил, что с ним это уже было однажды. Год назад, впервые появившись на острове Русском, он выглядел как беспризорник. Неопрятный и обросший, в живописных лохмотьях и, вдобавок, мучившийся из-за чесотки. Но когда его отмыли и постригли (чему он яростно сопротивлялся), одели в чистую одежду, когда он прошел курс лечения и избавился от чесоточного зуда, перед воспитателями и его новыми товарищами предстал весьма симпатичный паренек. Именно так ему сказала Мамаша Кемпбелл.
Но Феде никогда не нравилась роль пай-мальчика. И он распустил слух, что в прошлом был вором-карманником.
Слух требовал подтверждения. И он подходил к кому-нибудь из колонистов, выбирал самого жадного и просил:
— Дай закурить.
— Отстань. Нет у меня курева, — отвечал жадина.
Вздохнув, Кузовков отходил, а через несколько минут возвращался и, лукаво улыбаясь, протягивал пачку сигарет:
— Угощайся. Раз у тебя нет, кури мои.
Или другой случай.
Раз в неделю в казарму приходил мистер Хааз — маленький, но вместе с тем толстый человечек. В заднем кармане его брюк всегда торчали две сигары. Доктор Хааз ведал санитарной службой колонии. Осматривал умывальники, туалеты, чистоту полов и окон, постельное белье.
Однажды, во время очередного визита доктора Хааза, Федя спросил друзей:
— Скажите, только правду… Вы когда-нибудь курили сигары?
— Нет, не приходилось.
Все поняли, спрашивает Кузовков неспроста. Через несколько минут он вернулся. Позвав ребят за угол казармы, достал небрежно сигару, еще недавно торчавшую из кармана доктора Хааза.
— Надо же и нам отведать настоящую сигару…
Но такой костюм, какой на нем сегодня, не располагает к шалостям. Федя почувствовал, что в последнее время стал другим. Переменился, как и мир, окружающий его.
Купе было заказано на одного человека. Ведь мальчик с собакой. Заметив в углу вешалку, Кузовков снял плечики и освободился от стеснявшего его костюма. И надел другой, пижамный.
Затем открыл баул, где была припасена вкусная еда. Себе он достал коробочку с клубникой. А собаке протянул кусок копченой колбасы. Кузовок едва не лишился чувств. Раньше этот запах он слышал только издалека, когда пробегал мимо дорогих магазинов.
Открылась дверь купе.
— Сэр, не желаете ли чаю?.. А может быть, кофе? — учтиво спросил проводник.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
БОЛЬШАЯ СТИРКА
Пятница, 27 августа 1920 г.
В пять часов утра доктор Бергер вызвал меня по поводу Елены Александровой. После укуса насекомого в Панаме у нее инфекционное воспаление глаза. Всю ночь она чувствовала себя очень плохо. Несколько раз ее мучили судороги. Утром было решено увеличить канал над глазным яблоком. Это сделано, чтобы провести дренирование и смачивание особым раствором.
До этого у девочки был совершенно закрыт глаз, а дыхание стало угрожающим. После операции дыхание улучшилось, а глазная опухоль уменьшилась. И у нас появилась надежда, что она проживет этот день…
Г. Эверсол.
Из записей на борту «Йоми Мару».
Читая эти строки, легко подумать, что перед тобой выписка из истории болезни, а не из корабельного журнала. Ничего удивительного, Грегори Эверсол по профессии врач.
Самое важное в лечении — диагноз. Но все еще неизвестно, что за вирус занесла в организм девочки эта проклятая муха. Применяются все средства, чтобы состояние ребенка оставалось стабильным. Надо дотянуть до Нью-Йорка, до берегового госпиталя, где необходимые лекарства и оборудование, где работают медицинские светила.
…Почти никто из колонистов не подозревает о драме в судовом лазарете, о том, что десятилетняя девочка находится между жизнью и смертью.
Колония готовится к Нью-Йорку. Проходя по палубе, Эверсол слышит слова: Бродвей, Пятая авеню, 42-я улица… К нему и другим американцам обращаются с вопросами. Дети хотят знать час прибытия в Нью-Йорк, долго ли там пробудут, где их разместят, сколько выдадут долларов…
Но больше всего забот у старших девочек. С утра до вечера жужжат и стрекочут швейные машинки. Шьются юбки и блузки. На берег они должны сойти в новых нарядах, чтобы произвести впечатление на американцев.
— Миссис Кемпбелл! Миссис Кемпбелл! — Ханна узнала голос старшей медсестры.
— Что случилось, мисс Фармер?
— Я не знаю, как быть…
— Я вас слушаю, Флоренс.
— Только что я обнаружила, что девочки выкраивают себе блузки из новых простыней.
— Но ведь на простынях стоят штампы Красного Креста.
— Это их не останавливает. Как ни покажется странным, они воспринимают эти штампы как своеобразные украшения.
— Давайте посмотрим вместе…
Увидев Ханну, девочки не смутились, а напротив, обрадовались.
— Мамаша Кемпбелл! — подбежали к ней Ксения Амелина и Вера Шмидт. — Вам нравится?
На каждой из девочек белая блузка, так называемая «матроска» — самая модная и популярная.
— Ну, как?
— Великолепно. Вы непременно попадете на обложки самых известных американских журналов.
— Шутите?
— Нисколько. Вы настоящие красавицы. А ваши блузки просто загляденье! Уверена, многие девушки Нью-Йорка захотят обзавестись такими же.
— А что вы думаете о воротниках? Мы не уверены, как будет лучше — синие полоски на белом фоне или белые — на синем?
— Это зависит от цвета глаз и волос, — рассудительно сказала миссис Кемпбелл.
— Мы тоже так думаем.
— А ведь я пришла не хвалить вас, а ругать.
— Ругать?
Все девочки, в том числе и те, что сидели за швейными машинками, окружили сестру-хозяйку.
— Я вам совсем недавно выдала свежие простыни…
— Простите нас, — выступила вперед Ирина Венерт. — Старые простыни пожелтели. Для постели они вполне пригодны, а вот для нарядных блузок…
— Ну, хорошо! — Ханна прижала к себе Ксению и Веру. — Будем считать, что сделка состоялась. Но вы должны мне кое-что пообещать.
— Просите что угодно! Мы выполним любое ваше желание.
— Тогда пообещайте, если заявятся фотографы, не забудьте и Мамашу Кемпбелл. Я тоже хочу попасть на обложку журнала. Пусть Америка увидит и меня!..
Судно охватила эпидемия нарядов. Но не обязательно шить и выкраивать. В Сан-Франциско колонистам подарили гору одежды. И теперь остается только посмотреть, кому что нравится и что впору. А если не подойдет, можно подогнать по размеру.
Задумались о своей внешности и воспитатели. Одна забота всех объединила.
Затем снова наступило время большой стирки. Пароход превратился в огромную прачечную. И в который уже раз его украсили флаги расцвечивания — полотенца, простыни, наволочки и всякие предметы верхней и нижней одежды.
Капитан не протестовал. Он смирился. Так воспринимаются неизбежные природные явления — циклон, цунами, смерч… Единственное, что сделал Каяхара, — демонстративно снял белый форменный костюм с золотыми нашивками на рукавах, чтобы на фоне белья не выглядеть опереточным героем.
Хуже другое. «Йоми Мару» вышел на оживленную пароходную линию. И встречные суда меняли курс, чтобы понять, откуда здесь, вдалеке от берега, взяться цыганскому табору. В такие минуты Каяхара прятался в глубине ходовой рубки. Он радовался, что среди разноцветных лоскутов прячется и кормовой флаг и не видно его национальной принадлежности. Пусть любопытных удовлетворят слова на борту парохода.
Так оно и получалось. Прочтя надпись — «Американский Красный Крест», суда, идущие встречным курсом, давали несколько приветственных гудков.
Детям же сушка белья была в радость. Младшие играли в прятки. А старшие радовались обилию укромных местечек. За простыней можно спрятаться, как за занавесом. От излишне любопытных зрителей.
Эверсол перебирает бумаги — рутинное занятие, которое требует терпения, и думает о событиях прошедшего дня.
…Капитан Каяхара выразил недовольство поведением Генри Вудса. Этот англичанин пришел в колонию из Христианского Союза молодых людей. Ему поручили заниматься с детьми физической культурой и спортом.
Вудс без спросу принес свою кровать на персональную палубу капитана. И устроился на ночлег. Это уже не первая жалоба Каяхары на Генри Вудса. Во время дождя провисли тенты над трюмами и образовались лужи. Мальчишки стали в них плескаться. Генри вместе с несколькими малышами тоже бегал по тенту, грозя обрушить его. Это не только опасно, но и дурной пример для детей.
А вот другой случай. Судно проходило по каналу. Вудс поднялся в штурманскую рубку, где посторонним не разрешается быть.
Эверсол через майора Бремхолла предупредил Генри Вудса, что его поведение нетерпимо и будет рассмотрено по прибытию в Нью-Йорк.
…Еще одно событие дня — письмо, которое ему вручил русский воспитатель Петр Дежорж. Он заявляет, что двенадцать долларов, месячная ставка, — не соответствуют его труду. Он просит поднять заработок до пятидесяти долларов. Эверсол отнесся к этому заявлению со всей серьезностью. Ведь к Дежоржу могут присоединиться десятки других воспитателей и учителей.
…А в самом конце дня, около полуночи, — еще одно происшествие. Судно попало в шквал с сильным дождем. Барл Бремхолл вместе со старшими мальчиками натягивал брезент над пятым трюмом. Неосторожно наклонился над открытым проемом, потерял равновесие и упал вниз. К счастью, без серьезных повреждений. Но был слегка оглушен и контужен. Ушибы не в счет.
До Нью-Йорка остается девятьсот миль. Чуть больше трех суток ходу. Каждый день он откладывает в сторону радиограмму о предстоящей высадке колонии во Франции. Это задержит возвращение детей домой. И, возможно, надолго. Больше молчать нельзя. Колония должна знать правду.
Назавтра Грегори Эверсол, Барл Бремхолл, Елена Домерчикова и Ханна Кемпбелл решили обойти все трюмы и оповестить детей о телеграмме, полученной еще десять дней назад от Фарренда и Аллена.
— Я думаю, лучше это сделать после ужина, — сказала миссис Кемпбелл.
— У меня тоже есть предложение, — сказал Барл Бремхолл. — До ужина я выдам детям деньги. Это несколько смягчит их сердца.
— А после ужина нужно устроить танцы, — предложила Домерчикова.
Одни дети выслушали телеграмму молча. Другие, не понявшие истинного ее смысла, восприняли восторженно. Возможность побывать еще в одной стране их обрадовала. А потом пошли вопросы, которых ждал и опасался Эверсол.
— Нас высадят во Франции… А где в это время будет «Йоми Мару»? — спросил Леонид Дейбнер.
— Леонид, хочу напомнить, что ежедневный фрахт судна обходится Красному Кресту в несколько тысяч долларов. Вот почему, когда колонию разместят во временном лагере близ города Бордо, «Йоми Мару» вернется к себе в Японию.
— Но это значит, — воскликнула воспитательница Евгения Мазун, — что пребывание во Франции и наше возвращение в Петроград затянется на неопределенно долгое время!
— Россия и Франция в состоянии войны, — поддержал ее Юрий Заводчиков. — Не получится ли так, что к нам, российским гражданам, правительство Франции отнесется враждебно?
— А старших колонистов, кому уже восемнадцать, арестуют и поместят за колючую проволоку?! — горячо подхватил Николай Иванов.
Эти слова возбудили и других подростков. Эверсол, прося тишины, поднял руку.
— Ваши тревоги и опасения мне понятны. Но прошу всегда помнить, что где бы вы ни оказались — на суше или на море, в Японии или во Франции, вы всегда под защитой Красного Креста. Для этой организации не существует границ. Американский Красный Крест — неправительственная организация. На девяносто процентов она существует на средства, собранные простыми людьми. Жить в Америке в последнее время стало куда труднее. Все подорожало. Много безработных. Казалось бы, в наших интересах как можно скорее доставить вас в Петроград. Ведь содержание тысячи человек — целой колонии — стоит немалых денег. Но американцы готовы и дальше делиться с вами, заботиться о русских детях, пока они благополучно не вернутся домой. Поверьте, нашими помыслами и действиями движут не политические расчеты, а дух бескорыстия и любви.
— Вы говорите о любви, — сказал Виталий Запольский, — а мы уже два с половиной года не видели родителей. Самые младшие забыли, как выглядит лицо мамы. Вместо того чтобы доставить нас как можно скорее в Петроград, вы предлагаете новые месяцы разлуки и тоски.
Эверсолу трудно возразить детям и воспитателям. В душе он согласен с ними. Но решение, принятое в Вашингтоне, кажется ему тоже не лишенным основания. К тому же он должностное лицо.
— Юные мои друзья! Две причины заставляют Красный Крест действовать так, а не иначе. Вы покинули Россию весной тысяча девятьсот восемнадцатого года. Но Гражданская война там все еще продолжается. Газеты сообщают об ужасающем голоде в Петрограде. Еще более страшном, чем тот, что был, когда вас отправили на Урал. Что же выходит: вы уехали, спасаясь от голода, а вернетесь к нему снова? Есть и другая причина. После революции миллионы людей покинули Россию. Среди этих миллионов могут быть ваши папы и мамы. А ведь Красный Крест дал обязательство вернуть вас непосредственно в руки родителей. Не получится ли так, что, возвратившись в Петроград, застанете свой дом пустым?
— Лучше голодный Петроград, чем сытый Бордо!
— Ваше пребывание в этом французском городе не затянется. Из Нью-Йорка я сразу отправлюсь в Европу на быстроходном судне. В Бордо уже находится полковник Олдс, один из руководителей Американского Красного Креста. Я ему помогу в подготовке летнего лагеря. Пока будете там жить, мы узнаем, где находятся ваши семьи — в России или другой стране.
— Все равно хотим домой!..
В пять часов утра доктор Бергер вызвал меня по поводу Елены Александровой. После укуса насекомого в Панаме у нее инфекционное воспаление глаза. Всю ночь она чувствовала себя очень плохо. Несколько раз ее мучили судороги. Утром было решено увеличить канал над глазным яблоком. Это сделано, чтобы провести дренирование и смачивание особым раствором.
До этого у девочки был совершенно закрыт глаз, а дыхание стало угрожающим. После операции дыхание улучшилось, а глазная опухоль уменьшилась. И у нас появилась надежда, что она проживет этот день…
Г. Эверсол.
Из записей на борту «Йоми Мару».
Читая эти строки, легко подумать, что перед тобой выписка из истории болезни, а не из корабельного журнала. Ничего удивительного, Грегори Эверсол по профессии врач.
Самое важное в лечении — диагноз. Но все еще неизвестно, что за вирус занесла в организм девочки эта проклятая муха. Применяются все средства, чтобы состояние ребенка оставалось стабильным. Надо дотянуть до Нью-Йорка, до берегового госпиталя, где необходимые лекарства и оборудование, где работают медицинские светила.
…Почти никто из колонистов не подозревает о драме в судовом лазарете, о том, что десятилетняя девочка находится между жизнью и смертью.
Колония готовится к Нью-Йорку. Проходя по палубе, Эверсол слышит слова: Бродвей, Пятая авеню, 42-я улица… К нему и другим американцам обращаются с вопросами. Дети хотят знать час прибытия в Нью-Йорк, долго ли там пробудут, где их разместят, сколько выдадут долларов…
Но больше всего забот у старших девочек. С утра до вечера жужжат и стрекочут швейные машинки. Шьются юбки и блузки. На берег они должны сойти в новых нарядах, чтобы произвести впечатление на американцев.
— Миссис Кемпбелл! Миссис Кемпбелл! — Ханна узнала голос старшей медсестры.
— Что случилось, мисс Фармер?
— Я не знаю, как быть…
— Я вас слушаю, Флоренс.
— Только что я обнаружила, что девочки выкраивают себе блузки из новых простыней.
— Но ведь на простынях стоят штампы Красного Креста.
— Это их не останавливает. Как ни покажется странным, они воспринимают эти штампы как своеобразные украшения.
— Давайте посмотрим вместе…
Увидев Ханну, девочки не смутились, а напротив, обрадовались.
— Мамаша Кемпбелл! — подбежали к ней Ксения Амелина и Вера Шмидт. — Вам нравится?
На каждой из девочек белая блузка, так называемая «матроска» — самая модная и популярная.
— Ну, как?
— Великолепно. Вы непременно попадете на обложки самых известных американских журналов.
— Шутите?
— Нисколько. Вы настоящие красавицы. А ваши блузки просто загляденье! Уверена, многие девушки Нью-Йорка захотят обзавестись такими же.
— А что вы думаете о воротниках? Мы не уверены, как будет лучше — синие полоски на белом фоне или белые — на синем?
— Это зависит от цвета глаз и волос, — рассудительно сказала миссис Кемпбелл.
— Мы тоже так думаем.
— А ведь я пришла не хвалить вас, а ругать.
— Ругать?
Все девочки, в том числе и те, что сидели за швейными машинками, окружили сестру-хозяйку.
— Я вам совсем недавно выдала свежие простыни…
— Простите нас, — выступила вперед Ирина Венерт. — Старые простыни пожелтели. Для постели они вполне пригодны, а вот для нарядных блузок…
— Ну, хорошо! — Ханна прижала к себе Ксению и Веру. — Будем считать, что сделка состоялась. Но вы должны мне кое-что пообещать.
— Просите что угодно! Мы выполним любое ваше желание.
— Тогда пообещайте, если заявятся фотографы, не забудьте и Мамашу Кемпбелл. Я тоже хочу попасть на обложку журнала. Пусть Америка увидит и меня!..
Судно охватила эпидемия нарядов. Но не обязательно шить и выкраивать. В Сан-Франциско колонистам подарили гору одежды. И теперь остается только посмотреть, кому что нравится и что впору. А если не подойдет, можно подогнать по размеру.
Задумались о своей внешности и воспитатели. Одна забота всех объединила.
Затем снова наступило время большой стирки. Пароход превратился в огромную прачечную. И в который уже раз его украсили флаги расцвечивания — полотенца, простыни, наволочки и всякие предметы верхней и нижней одежды.
Капитан не протестовал. Он смирился. Так воспринимаются неизбежные природные явления — циклон, цунами, смерч… Единственное, что сделал Каяхара, — демонстративно снял белый форменный костюм с золотыми нашивками на рукавах, чтобы на фоне белья не выглядеть опереточным героем.
Хуже другое. «Йоми Мару» вышел на оживленную пароходную линию. И встречные суда меняли курс, чтобы понять, откуда здесь, вдалеке от берега, взяться цыганскому табору. В такие минуты Каяхара прятался в глубине ходовой рубки. Он радовался, что среди разноцветных лоскутов прячется и кормовой флаг и не видно его национальной принадлежности. Пусть любопытных удовлетворят слова на борту парохода.
Так оно и получалось. Прочтя надпись — «Американский Красный Крест», суда, идущие встречным курсом, давали несколько приветственных гудков.
Детям же сушка белья была в радость. Младшие играли в прятки. А старшие радовались обилию укромных местечек. За простыней можно спрятаться, как за занавесом. От излишне любопытных зрителей.
Эверсол перебирает бумаги — рутинное занятие, которое требует терпения, и думает о событиях прошедшего дня.
…Капитан Каяхара выразил недовольство поведением Генри Вудса. Этот англичанин пришел в колонию из Христианского Союза молодых людей. Ему поручили заниматься с детьми физической культурой и спортом.
Вудс без спросу принес свою кровать на персональную палубу капитана. И устроился на ночлег. Это уже не первая жалоба Каяхары на Генри Вудса. Во время дождя провисли тенты над трюмами и образовались лужи. Мальчишки стали в них плескаться. Генри вместе с несколькими малышами тоже бегал по тенту, грозя обрушить его. Это не только опасно, но и дурной пример для детей.
А вот другой случай. Судно проходило по каналу. Вудс поднялся в штурманскую рубку, где посторонним не разрешается быть.
Эверсол через майора Бремхолла предупредил Генри Вудса, что его поведение нетерпимо и будет рассмотрено по прибытию в Нью-Йорк.
…Еще одно событие дня — письмо, которое ему вручил русский воспитатель Петр Дежорж. Он заявляет, что двенадцать долларов, месячная ставка, — не соответствуют его труду. Он просит поднять заработок до пятидесяти долларов. Эверсол отнесся к этому заявлению со всей серьезностью. Ведь к Дежоржу могут присоединиться десятки других воспитателей и учителей.
…А в самом конце дня, около полуночи, — еще одно происшествие. Судно попало в шквал с сильным дождем. Барл Бремхолл вместе со старшими мальчиками натягивал брезент над пятым трюмом. Неосторожно наклонился над открытым проемом, потерял равновесие и упал вниз. К счастью, без серьезных повреждений. Но был слегка оглушен и контужен. Ушибы не в счет.
До Нью-Йорка остается девятьсот миль. Чуть больше трех суток ходу. Каждый день он откладывает в сторону радиограмму о предстоящей высадке колонии во Франции. Это задержит возвращение детей домой. И, возможно, надолго. Больше молчать нельзя. Колония должна знать правду.
Назавтра Грегори Эверсол, Барл Бремхолл, Елена Домерчикова и Ханна Кемпбелл решили обойти все трюмы и оповестить детей о телеграмме, полученной еще десять дней назад от Фарренда и Аллена.
— Я думаю, лучше это сделать после ужина, — сказала миссис Кемпбелл.
— У меня тоже есть предложение, — сказал Барл Бремхолл. — До ужина я выдам детям деньги. Это несколько смягчит их сердца.
— А после ужина нужно устроить танцы, — предложила Домерчикова.
Одни дети выслушали телеграмму молча. Другие, не понявшие истинного ее смысла, восприняли восторженно. Возможность побывать еще в одной стране их обрадовала. А потом пошли вопросы, которых ждал и опасался Эверсол.
— Нас высадят во Франции… А где в это время будет «Йоми Мару»? — спросил Леонид Дейбнер.
— Леонид, хочу напомнить, что ежедневный фрахт судна обходится Красному Кресту в несколько тысяч долларов. Вот почему, когда колонию разместят во временном лагере близ города Бордо, «Йоми Мару» вернется к себе в Японию.
— Но это значит, — воскликнула воспитательница Евгения Мазун, — что пребывание во Франции и наше возвращение в Петроград затянется на неопределенно долгое время!
— Россия и Франция в состоянии войны, — поддержал ее Юрий Заводчиков. — Не получится ли так, что к нам, российским гражданам, правительство Франции отнесется враждебно?
— А старших колонистов, кому уже восемнадцать, арестуют и поместят за колючую проволоку?! — горячо подхватил Николай Иванов.
Эти слова возбудили и других подростков. Эверсол, прося тишины, поднял руку.
— Ваши тревоги и опасения мне понятны. Но прошу всегда помнить, что где бы вы ни оказались — на суше или на море, в Японии или во Франции, вы всегда под защитой Красного Креста. Для этой организации не существует границ. Американский Красный Крест — неправительственная организация. На девяносто процентов она существует на средства, собранные простыми людьми. Жить в Америке в последнее время стало куда труднее. Все подорожало. Много безработных. Казалось бы, в наших интересах как можно скорее доставить вас в Петроград. Ведь содержание тысячи человек — целой колонии — стоит немалых денег. Но американцы готовы и дальше делиться с вами, заботиться о русских детях, пока они благополучно не вернутся домой. Поверьте, нашими помыслами и действиями движут не политические расчеты, а дух бескорыстия и любви.
— Вы говорите о любви, — сказал Виталий Запольский, — а мы уже два с половиной года не видели родителей. Самые младшие забыли, как выглядит лицо мамы. Вместо того чтобы доставить нас как можно скорее в Петроград, вы предлагаете новые месяцы разлуки и тоски.
Эверсолу трудно возразить детям и воспитателям. В душе он согласен с ними. Но решение, принятое в Вашингтоне, кажется ему тоже не лишенным основания. К тому же он должностное лицо.
— Юные мои друзья! Две причины заставляют Красный Крест действовать так, а не иначе. Вы покинули Россию весной тысяча девятьсот восемнадцатого года. Но Гражданская война там все еще продолжается. Газеты сообщают об ужасающем голоде в Петрограде. Еще более страшном, чем тот, что был, когда вас отправили на Урал. Что же выходит: вы уехали, спасаясь от голода, а вернетесь к нему снова? Есть и другая причина. После революции миллионы людей покинули Россию. Среди этих миллионов могут быть ваши папы и мамы. А ведь Красный Крест дал обязательство вернуть вас непосредственно в руки родителей. Не получится ли так, что, возвратившись в Петроград, застанете свой дом пустым?
— Лучше голодный Петроград, чем сытый Бордо!
— Ваше пребывание в этом французском городе не затянется. Из Нью-Йорка я сразу отправлюсь в Европу на быстроходном судне. В Бордо уже находится полковник Олдс, один из руководителей Американского Красного Креста. Я ему помогу в подготовке летнего лагеря. Пока будете там жить, мы узнаем, где находятся ваши семьи — в России или другой стране.
— Все равно хотим домой!..
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
СОБАКА И ЗЕРКАЛО
— Кузовок! Прошу, не надо…
В ответ рычание.
— Я хочу спать.
Рычание сменилось лаем.
— Не забывай, мы не на улице, а в вагоне!
Собака будто не слышит и продолжает тянуть одеяло с хозяина.
— Из-за тебя нас высадят. И мы не доедем до Нью-Йорка.
Одеяло уже на полу.
Федя спускает ноги с полки и досадливо машет рукой.
— Ну, чего тебе? Пить хочешь? Проголодался? Или…? — делает он паузу. — Придется потерпеть. В вагоне нет туалета для собак.
Кузовок не хочет ни одного, ни другого, ни третьего. Слабо светит ночная лампа. Стучат колеса. Хозяин спит. А ему скучно и одиноко.
Вчера Кузовок впервые увидел себя в зеркале. Это было в салоне для собак. Его постригли и причесали, не забыв привести в порядок и хвост. Заодно чем-то побрызгали. Он так думает, средством против блох, так как они сразу же перестали по нему прыгать. А потом поднесли зеркало. Пусть клиент, впервые посетивший салон, посмотрит, хороша ли стрижка.
Напротив себя Кузовок увидел другую собаку, невесть откуда взявшуюся. Он приветливо протянул лапу, но, увы, наткнулся на что-то невидимое, не давшее ему возможности заявить о своем дружелюбии.
Другая собака точно повторяла каждое его движение, но не давала до себя дотронуться. Сначала это раздражало, а потом перешло в забавную игру, напомнившую далекое детство, когда он был щенком.
Кузовок мотал головой, раскачивался, поочередно поднимал лапы, разевал пасть и даже вилял хвостом. Двойник без устали и терпеливо повторял за ним все это. Понадобилось время, чтобы понять: пес, сидящий напротив, нос к носу, — это тоже он, Кузовок.
Мир уличной собаки неизмеримо шире, чем домашней, выросшей на ковре, рядом с камином. Ее дом — целый город. Она умеет и знает многое. Но некоторые предметы ей не знакомы. Например, зеркало. Вот почему Кузовок был так потрясен, увидев себя со стороны.
Конечно, иногда, чтобы утолить жажду, ему приходилось склоняться над лужей или ручьем — этим зеркалом, придуманным самой природой. Но неясное отражение, колеблемое течением или кончиком языка, если он лакал воду, трудно было принять за собственное.
Впервые взглянув в зеркало, Кузовок ощутил себя по-новому. Тем более что ножницы изменили его до неузнаваемости. Трудно сказать, понравился ли он себе. Но любопытство толкало его снова и снова взглянуть на собственное отражение. Какие у него нос и зубы? Какой формы уши?
…Нужно же было такому случиться, что, едва перешагнув порог купе, Кузовок сразу увидел зеркало. Оно было самым ярким пятном, так как отражало свет вагонного окна. Плохо только, что висело зеркало довольно высоко, так что до него нельзя было дотянуться, даже встав на задние лапы.
Вот почему нервничал Кузовок, вот чего хотел он — получить зеркало в свое распоряжение. Но Федя никак не мог угадать его желание и сердился.
Поворчав друг на друга, оба они улеглись на свои места. Мальчик — на вагонную полку, снова укрывшись одеялом. А собака — на полу, у ног хозяина.
Они сладко уснули и, наверно, спали бы еще долго, если бы не громкий звук колокольчика и не менее громкий голос проводника.
— Нью-Йорк! Нью-Йорк! — повторял он у каждой двери. — Пора вставать, господа! — И не ограничиваясь этим, еще и стучал в дверь.
Федя быстро собрал сумку. Сделал несколько глотков из бутылки, а остальную воду налил в плошку собаке.
Купе их было крайним, самым ближним к выходу. Потому они первыми спустились с подножки вагона. Мальчика с собакой ждали не только Райли Аллен и Мария Леонова. Первым решительно шагнул ему навстречу полицейский. Он принял из руки Кузовкова сумку и приветливо спросил:
— Тебя ведь зовут Федором?
— Да.
— Мне приказано тебя встретить. С прибытием в Нью-Йорк!
— Спасибо, — сказал мальчик и повернулся в сторону начальника детской колонии.
— Доброе утро, мистер Аллен!
— Тебя не узнать, Федя.
— А как мой Кузовок?
— Не нахожу слов… Мне кажется, я вижу другую собаку. А что ты думаешь, Мария?
— Раньше мне казалось, это простая дворняга, — сказала Мария, поглаживая собаку между ушей. — А сейчас вижу породистого пса.
Кузовок не понял сказанного, но понял, что говорят о нем и говорят доброжелательно. И начал исполнять зажигательный танец, остановив на время движение по перрону.
— Мисс Мария, — спросил мальчик, — у вас есть зеркало?
— Есть. Только маленькое.
— Дайте ему посмотреться.
— Ты шутишь?
— Совсем не шучу. С тех пор, как Кузовка постригли, он не перестает любоваться собой.
— Теперь я знаю, что ему подарить, — улыбнулась Мария.
— Если я верно понял, вы мистер Аллен? — улучил удобный момент полицейский, чтобы задать свой вопрос.
— Да. Вы не ошиблись.
— И вы работник Красного Креста?
— И это верно.
— Вчера поздно вечером моему начальнику позвонили из Чикаго и попросили встретить маленького гостя. Выбор пал на меня, так как я знаю русский.
— Вы из России?
— О, нет! Я из Польши. Приехал в Америку в таком же возрасте, как Федор. Разрешите представиться. Мое имя — Казимеж Яновский.
— Спасибо, Казимеж, что вы нашли возможным в столь ранний час приехать на вокзал. Сегодня воскресенье, и вы, наверно, потратили свое свободное время…
— Пустяки. Я выполняю это поручение с удовольствием. А верно ли, что мальчик и его собака добрались от Сан-Франциско до Чикаго меньше, чем за десять дней? Притом, без денег и не пользуясь ничьей помощью?
— Спросите лучше его самого, — показал Аллен в сторону Феди, который в это время вместе с собакой находился в дальнем конце перрона. После ночи, проведенной в купе, Кузовку требовалось размять ноги.
— Но это длинный разговор. Почему бы мальчику не провести воскресный день в кругу моей семьи? Там и поговорим…
— Вы серьезно?..
— У меня собственный дом под Нью-Йорком. Слышали о Лонг-Нэке? Чудесный уголок! Но, вижу, вы сомневаетесь…
Аллен покачал головой:
— У меня для этого есть основания. Известно ли вам, сколько беспокойства доставил нам этот мальчишка? Для вас он герой, а для меня — беглец. Как знать, не созрела ли в его хитрой голове новая авантюра!
— Мистер Аллен, но перед вами полицейский. Возможна ли более надежная охрана? Кроме того, я получил задание не только от своего начальства, но и от сына. Узнав историю русского мальчика, мой Юзек взял с меня слово, что я приеду не один. Они почти ровесники.
— А собака не доставит вам хлопот? — начал сдаваться Аллен.
— У нас тоже есть собака. Думаю, они поймут друг друга лучше, чем мы, люди. Да и порезвиться есть где.
В ответ рычание.
— Я хочу спать.
Рычание сменилось лаем.
— Не забывай, мы не на улице, а в вагоне!
Собака будто не слышит и продолжает тянуть одеяло с хозяина.
— Из-за тебя нас высадят. И мы не доедем до Нью-Йорка.
Одеяло уже на полу.
Федя спускает ноги с полки и досадливо машет рукой.
— Ну, чего тебе? Пить хочешь? Проголодался? Или…? — делает он паузу. — Придется потерпеть. В вагоне нет туалета для собак.
Кузовок не хочет ни одного, ни другого, ни третьего. Слабо светит ночная лампа. Стучат колеса. Хозяин спит. А ему скучно и одиноко.
Вчера Кузовок впервые увидел себя в зеркале. Это было в салоне для собак. Его постригли и причесали, не забыв привести в порядок и хвост. Заодно чем-то побрызгали. Он так думает, средством против блох, так как они сразу же перестали по нему прыгать. А потом поднесли зеркало. Пусть клиент, впервые посетивший салон, посмотрит, хороша ли стрижка.
Напротив себя Кузовок увидел другую собаку, невесть откуда взявшуюся. Он приветливо протянул лапу, но, увы, наткнулся на что-то невидимое, не давшее ему возможности заявить о своем дружелюбии.
Другая собака точно повторяла каждое его движение, но не давала до себя дотронуться. Сначала это раздражало, а потом перешло в забавную игру, напомнившую далекое детство, когда он был щенком.
Кузовок мотал головой, раскачивался, поочередно поднимал лапы, разевал пасть и даже вилял хвостом. Двойник без устали и терпеливо повторял за ним все это. Понадобилось время, чтобы понять: пес, сидящий напротив, нос к носу, — это тоже он, Кузовок.
Мир уличной собаки неизмеримо шире, чем домашней, выросшей на ковре, рядом с камином. Ее дом — целый город. Она умеет и знает многое. Но некоторые предметы ей не знакомы. Например, зеркало. Вот почему Кузовок был так потрясен, увидев себя со стороны.
Конечно, иногда, чтобы утолить жажду, ему приходилось склоняться над лужей или ручьем — этим зеркалом, придуманным самой природой. Но неясное отражение, колеблемое течением или кончиком языка, если он лакал воду, трудно было принять за собственное.
Впервые взглянув в зеркало, Кузовок ощутил себя по-новому. Тем более что ножницы изменили его до неузнаваемости. Трудно сказать, понравился ли он себе. Но любопытство толкало его снова и снова взглянуть на собственное отражение. Какие у него нос и зубы? Какой формы уши?
…Нужно же было такому случиться, что, едва перешагнув порог купе, Кузовок сразу увидел зеркало. Оно было самым ярким пятном, так как отражало свет вагонного окна. Плохо только, что висело зеркало довольно высоко, так что до него нельзя было дотянуться, даже встав на задние лапы.
Вот почему нервничал Кузовок, вот чего хотел он — получить зеркало в свое распоряжение. Но Федя никак не мог угадать его желание и сердился.
Поворчав друг на друга, оба они улеглись на свои места. Мальчик — на вагонную полку, снова укрывшись одеялом. А собака — на полу, у ног хозяина.
Они сладко уснули и, наверно, спали бы еще долго, если бы не громкий звук колокольчика и не менее громкий голос проводника.
— Нью-Йорк! Нью-Йорк! — повторял он у каждой двери. — Пора вставать, господа! — И не ограничиваясь этим, еще и стучал в дверь.
Федя быстро собрал сумку. Сделал несколько глотков из бутылки, а остальную воду налил в плошку собаке.
Купе их было крайним, самым ближним к выходу. Потому они первыми спустились с подножки вагона. Мальчика с собакой ждали не только Райли Аллен и Мария Леонова. Первым решительно шагнул ему навстречу полицейский. Он принял из руки Кузовкова сумку и приветливо спросил:
— Тебя ведь зовут Федором?
— Да.
— Мне приказано тебя встретить. С прибытием в Нью-Йорк!
— Спасибо, — сказал мальчик и повернулся в сторону начальника детской колонии.
— Доброе утро, мистер Аллен!
— Тебя не узнать, Федя.
— А как мой Кузовок?
— Не нахожу слов… Мне кажется, я вижу другую собаку. А что ты думаешь, Мария?
— Раньше мне казалось, это простая дворняга, — сказала Мария, поглаживая собаку между ушей. — А сейчас вижу породистого пса.
Кузовок не понял сказанного, но понял, что говорят о нем и говорят доброжелательно. И начал исполнять зажигательный танец, остановив на время движение по перрону.
— Мисс Мария, — спросил мальчик, — у вас есть зеркало?
— Есть. Только маленькое.
— Дайте ему посмотреться.
— Ты шутишь?
— Совсем не шучу. С тех пор, как Кузовка постригли, он не перестает любоваться собой.
— Теперь я знаю, что ему подарить, — улыбнулась Мария.
— Если я верно понял, вы мистер Аллен? — улучил удобный момент полицейский, чтобы задать свой вопрос.
— Да. Вы не ошиблись.
— И вы работник Красного Креста?
— И это верно.
— Вчера поздно вечером моему начальнику позвонили из Чикаго и попросили встретить маленького гостя. Выбор пал на меня, так как я знаю русский.
— Вы из России?
— О, нет! Я из Польши. Приехал в Америку в таком же возрасте, как Федор. Разрешите представиться. Мое имя — Казимеж Яновский.
— Спасибо, Казимеж, что вы нашли возможным в столь ранний час приехать на вокзал. Сегодня воскресенье, и вы, наверно, потратили свое свободное время…
— Пустяки. Я выполняю это поручение с удовольствием. А верно ли, что мальчик и его собака добрались от Сан-Франциско до Чикаго меньше, чем за десять дней? Притом, без денег и не пользуясь ничьей помощью?
— Спросите лучше его самого, — показал Аллен в сторону Феди, который в это время вместе с собакой находился в дальнем конце перрона. После ночи, проведенной в купе, Кузовку требовалось размять ноги.
— Но это длинный разговор. Почему бы мальчику не провести воскресный день в кругу моей семьи? Там и поговорим…
— Вы серьезно?..
— У меня собственный дом под Нью-Йорком. Слышали о Лонг-Нэке? Чудесный уголок! Но, вижу, вы сомневаетесь…
Аллен покачал головой:
— У меня для этого есть основания. Известно ли вам, сколько беспокойства доставил нам этот мальчишка? Для вас он герой, а для меня — беглец. Как знать, не созрела ли в его хитрой голове новая авантюра!
— Мистер Аллен, но перед вами полицейский. Возможна ли более надежная охрана? Кроме того, я получил задание не только от своего начальства, но и от сына. Узнав историю русского мальчика, мой Юзек взял с меня слово, что я приеду не один. Они почти ровесники.
— А собака не доставит вам хлопот? — начал сдаваться Аллен.
— У нас тоже есть собака. Думаю, они поймут друг друга лучше, чем мы, люди. Да и порезвиться есть где.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
НОВОСЕЛЬЕ
Проснулось солнце — самый ранний гость. Оно зажглось, чтобы пройти свой полный круг. Наступает новый день, полный труда и забот. В эти минуты миллионы ньюйоркцев принимают душ, жарят бекон, успокаивают плачущих детей, садятся в автомобили, чтобы разъехаться по огромному городу.
Райли чисто выбрит. От него пахнет одеколоном и табаком. Мария сменила халат на серый деловой костюм.
— Завтрак уже готов, — говорит она.
— Я тоже почти готов. Вот только завяжу галстук.
— Можно, я помогу?
Ее пальцы легко и нежно касаются его подбородка и шеи. На Райли накатывает волна нежности. Сердце сладко щемит. Он берет ее руки в свои и целует каждый палец в отдельности.
— Какое счастье, что я тебя встретил.
— А я тебя знала еще раньше. До того, как мы встретились.
— Разве это возможно?
— Я читала о тебе.
— Что могли написать обо мне в России? Впрочем, несколько раз мое имя упоминалось в газетах Владивостока.
— Я не видела этих газет.
— Что же ты могла прочесть?
— Это было раньше, в Петрограде. Когда мы жили в пансионе. Мы не знали развлечений. Находились в замкнутом мире. Нам даже не показывали кино. Оставалось только чтение. Иногда мы, собравшись, читали вслух. Вместе переживали прочитанное. Но чаще сидели с книгой наедине. Нашими героями были принцы, рыцари, кавалеры… Они умеют ухаживать за дамой сердца, петь серенады, сражаться на дуэли… У каждой из моих подруг сложился свой образ, свой идеал.
— И что же дальше?
— Когда я увидела тебя, то сразу узнала. Вот он, мой герой!
— Мария, я не умею петь серенады. И никогда не держал в руке шпагу.
— Но ты наш защитник. Оберегаешь всю колонию. Рядом с тобой я чувствую себя так спокойно…
Райли не знал, что ответить. Слова Марии его смутили.
— Выйдем на балкон, — предложил он, — У нас еще есть время.
Неделя, как они в Нью-Йорке. Мария привыкла к девятнадцатому этажу. Она уже не боится высоты. Когда ты в объятиях любимого — ничего не страшно.
— Люблю утро, — говорит Райли. — Все дышит свежестью. Целый день впереди. И никакой усталости. И все же я устал.
— От чего, Райли?
— От неопределенности. Колония на подходе, а мы все еще не знаем адреса, где будут жить дети.
— Об этом заботится столько людей…
— Это-то и плохо. Я знаю вашу русскую пословицу «У семи нянек дитя без глазу». Здесь много ведомств и чиновников. Сколько уже кабинетов мы обошли с тобой за эту неделю, а дело не двигается с места.
— Не переживай, дорогой. Ведь все на нашей стороне, каждый хочет помочь детям. Но главное, с нами Господь. Он сверху видит все.
— Что именно?
— Я же сказала — все-все…
— И наш пароход?
— Он видит и мою сестру на палубе «Йоми Мару»… И улицы Петрограда… И нас с тобой на балконе… Здесь мы ближе не только к солнцу, но и к Всевышнему.
— А я думаю, Бог не над нами, а рядом с каждым из нас.
— И это верно, — согласилась Мария. — Он везде.
— Все знает и все видит?
— Ему все ведомо.
— А знает ли Он, когда закончится наше путешествие?
— Знает. Конечно, знает! — уверенно сказала Мария. — Бог нам помогает. С самого начала. Надо только молиться. А есть ли в Нью-Йорке русская церковь?
— Я знаю, где находится русский собор. Это девяносто седьмая улица, на Исте. Мы там обязательно побываем. Может, даже сегодня.
— Я этого очень хочу, Райли…
«Йоми Мару» на всех парах торопится к восточному побережью Америки. Готовясь к встрече с Нью-Йорком, девочки шьют наряды. Все меньше остается дней. А место для колонии не определено.
Райли Аллен вспомнил Владивосток. И там он ждал колонию. Но не со стороны моря, а из Сибири — три железнодорожных состава. И там ему не давал покоя вопрос: как и где разместить детей? Владивостоком завладела армия беженцев. Город перенаселен. Где бы Красный Крест расположил свой лагерь, не будь гостеприимного острова Русского с его сказочным лесом и казармами, прохладными в летнюю жару и хранящими за своими толстыми стенами тепло в зимнюю стужу? Для кого-то остров был крепостью, а для детей стал пристанищем.
Райли любит все делать загодя. Вот почему отправил на адрес Атлантического отделения Красного Креста подробное письмо-меморандум. В нем он изложил, каким представляет себе прием и устройство детей в Нью-Йорке. Как удачный пример он привел пребывание детей в Сан-Франциско.
Райли чисто выбрит. От него пахнет одеколоном и табаком. Мария сменила халат на серый деловой костюм.
— Завтрак уже готов, — говорит она.
— Я тоже почти готов. Вот только завяжу галстук.
— Можно, я помогу?
Ее пальцы легко и нежно касаются его подбородка и шеи. На Райли накатывает волна нежности. Сердце сладко щемит. Он берет ее руки в свои и целует каждый палец в отдельности.
— Какое счастье, что я тебя встретил.
— А я тебя знала еще раньше. До того, как мы встретились.
— Разве это возможно?
— Я читала о тебе.
— Что могли написать обо мне в России? Впрочем, несколько раз мое имя упоминалось в газетах Владивостока.
— Я не видела этих газет.
— Что же ты могла прочесть?
— Это было раньше, в Петрограде. Когда мы жили в пансионе. Мы не знали развлечений. Находились в замкнутом мире. Нам даже не показывали кино. Оставалось только чтение. Иногда мы, собравшись, читали вслух. Вместе переживали прочитанное. Но чаще сидели с книгой наедине. Нашими героями были принцы, рыцари, кавалеры… Они умеют ухаживать за дамой сердца, петь серенады, сражаться на дуэли… У каждой из моих подруг сложился свой образ, свой идеал.
— И что же дальше?
— Когда я увидела тебя, то сразу узнала. Вот он, мой герой!
— Мария, я не умею петь серенады. И никогда не держал в руке шпагу.
— Но ты наш защитник. Оберегаешь всю колонию. Рядом с тобой я чувствую себя так спокойно…
Райли не знал, что ответить. Слова Марии его смутили.
— Выйдем на балкон, — предложил он, — У нас еще есть время.
Неделя, как они в Нью-Йорке. Мария привыкла к девятнадцатому этажу. Она уже не боится высоты. Когда ты в объятиях любимого — ничего не страшно.
— Люблю утро, — говорит Райли. — Все дышит свежестью. Целый день впереди. И никакой усталости. И все же я устал.
— От чего, Райли?
— От неопределенности. Колония на подходе, а мы все еще не знаем адреса, где будут жить дети.
— Об этом заботится столько людей…
— Это-то и плохо. Я знаю вашу русскую пословицу «У семи нянек дитя без глазу». Здесь много ведомств и чиновников. Сколько уже кабинетов мы обошли с тобой за эту неделю, а дело не двигается с места.
— Не переживай, дорогой. Ведь все на нашей стороне, каждый хочет помочь детям. Но главное, с нами Господь. Он сверху видит все.
— Что именно?
— Я же сказала — все-все…
— И наш пароход?
— Он видит и мою сестру на палубе «Йоми Мару»… И улицы Петрограда… И нас с тобой на балконе… Здесь мы ближе не только к солнцу, но и к Всевышнему.
— А я думаю, Бог не над нами, а рядом с каждым из нас.
— И это верно, — согласилась Мария. — Он везде.
— Все знает и все видит?
— Ему все ведомо.
— А знает ли Он, когда закончится наше путешествие?
— Знает. Конечно, знает! — уверенно сказала Мария. — Бог нам помогает. С самого начала. Надо только молиться. А есть ли в Нью-Йорке русская церковь?
— Я знаю, где находится русский собор. Это девяносто седьмая улица, на Исте. Мы там обязательно побываем. Может, даже сегодня.
— Я этого очень хочу, Райли…
«Йоми Мару» на всех парах торопится к восточному побережью Америки. Готовясь к встрече с Нью-Йорком, девочки шьют наряды. Все меньше остается дней. А место для колонии не определено.
Райли Аллен вспомнил Владивосток. И там он ждал колонию. Но не со стороны моря, а из Сибири — три железнодорожных состава. И там ему не давал покоя вопрос: как и где разместить детей? Владивостоком завладела армия беженцев. Город перенаселен. Где бы Красный Крест расположил свой лагерь, не будь гостеприимного острова Русского с его сказочным лесом и казармами, прохладными в летнюю жару и хранящими за своими толстыми стенами тепло в зимнюю стужу? Для кого-то остров был крепостью, а для детей стал пристанищем.
Райли любит все делать загодя. Вот почему отправил на адрес Атлантического отделения Красного Креста подробное письмо-меморандум. В нем он изложил, каким представляет себе прием и устройство детей в Нью-Йорке. Как удачный пример он привел пребывание детей в Сан-Франциско.