Страница:
Из судового журнала «Йоми Мару».
…Свой ежедневный обход судна Райли Аллен начинает с амбулатории и лазарета. Мог ли он думать, что однажды это будет означать и встречу с Марией.
Прежде чем войти в палату, он решил поговорить с врачом. К нему вышел не только Девисон, но и Коултер. Оба в один голос заявили — их единственной пациентке полегчало. Операция в Нью-Йорке прошла успешно. Но четыре дня — слишком короткое время, чтобы прийти в себя и встать на ноги. Море и судно не лучшее место для человека, только что перенесшего сложную операцию. Но пусть мистер Аллен не беспокоится. Они и медсестры не оставят мисс Марию без внимания и заботы.
— Она одна в палате?
— Там Флоренс Фармер и Александра, ее сестра. Проводить вас?
— Нет, я сам.
Он тихо постучался, но его услышали.
— Доброе утро, мисс Флоренс.
— Рада видеть вас, мистер Аллен.
— Как дела, Александра?
— Отлично.
— Мария недавно проснулась, — сказала Флоренс.
— Завтракала?
— Пока нет.
— Я принес апельсиновый сок.
— Это ей можно.
Из прихожей они вошли в палату.
— Райли… — Мария потянулась к нему. Но, встретившись глазами с Флоренс, сдержала себя.
— Ты надолго?
— Мне некуда спешить. Но сначала ты должна поесть.
— Нет. Сначала я займусь другим.
Она достала из-под подушки ручное зеркальце и стала смотреться в него.
— Шурочка, — попросила она сестру, — помоги мне причесаться.
Райли достаточно хорошо знал Марию, чтобы видеть, как нелегко ей даются эти притворные бодрость и живость.
— Я не хочу есть. Только пить. Где мои трубочки?
Пить через трубочку — одна из новинок, которую дети везли с собой в Петроград. Теперь они пили так даже чай и кофе.
Глядя на Марию, он уже не в первый раз подумал, как мало она отличается своей непосредственностью от остальных колонистов. Вот и сейчас, приложившись к соку, она жмурилась то ли от удовольствия, то ли от солнца, которое, врываясь в иллюминатор, прибавляло еще больше золота ее волосам.
— Поможешь мне навести порядок в амбулатории? — попросила Флоренс Александру. И увела ее с собой.
— Как прошла ночь, как тебе спалось?
— Ты же знаешь, «Йоми Мару» — это огромная люлька. Одно плохо, медсестра не поет мне колыбельную.
— Ты еще в силах шутить?
— А что остается? Жаловаться, ныть, плакать? Ты сам учил — быть сильной, быть терпеливой.
— Учить других легче.
— Но, как видишь, твои уроки пригодились.
— Я знаю, тебе одиноко. Ты одна на весь лазарет.
— Там, в госпитале, в Нью-Йорке, стояла тишина. Только голоса за стеной. А здесь крики, топот, смех… Я слышу, как дети бегут по трапу. Вверх и вниз… Хочется к ним. Но Девисон не пускает.
— Значит, еще рано. Не будем спешить. Девисон и Коултер знают свое дело.
— Это не палата, а камера. Освободи меня.
— Всему свое время, Мария.
— Ты говорил с врачами?
— Да.
— Что они говорят? Будь со мной откровенным.
— Ты идешь на поправку.
— Так оно и есть. Я и сама чувствую. Мне гораздо лучше.
— Вот и хорошо.
— Главное, мы вместе, дорогой. Даже страшно подумать, если бы ты меня оставил в Нью-Йорке.
Она замолчала, и Райли увидел, как на ее щеке вспыхнула и задрожала слезинка.
Он наклонился и поцеловал ее в губы.
— Ты меня любишь?
— Да. Очень.
— Даже такую, какая я сейчас?
— Еще больше.
— От меня пахнет не духами, а лекарствами.
— Ты самая лучшая на свете!..
— Тогда поцелуй меня еще раз. Я никогда не чувствовала себя такой слабой. И знаешь почему? Не потому что больна. Потому что ты рядом. Извини меня за слезы. Обещаю, плакать больше не буду.
— Можешь плакать. Плачь, не стесняйся. Кажется, я тоже заплачу.
— Обними меня, любимый. Но мне мало поцелуя. Я хочу тебя.
— Сюда могут войти.
— На двери есть защелка.
— Тебе нельзя. Это может тебе повредить.
— Можно, Райли. Уже неделя, как мы не любили друг друга.
— Мы сумасшедшие…
— А разве любовь — это не сумасшествие?
— Я тебе не причиняю боль, дорогая?
— Это сладкая боль. Ты меня делаешь самой счастливой на свете…
— А ты заставляешь меня терять голову.
— Я хотела бы умереть в твоих объятиях, мой любимый. Мне кажется, я лечу в пропасть…
ГЛАВА ПЯТАЯ
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
…Свой ежедневный обход судна Райли Аллен начинает с амбулатории и лазарета. Мог ли он думать, что однажды это будет означать и встречу с Марией.
Прежде чем войти в палату, он решил поговорить с врачом. К нему вышел не только Девисон, но и Коултер. Оба в один голос заявили — их единственной пациентке полегчало. Операция в Нью-Йорке прошла успешно. Но четыре дня — слишком короткое время, чтобы прийти в себя и встать на ноги. Море и судно не лучшее место для человека, только что перенесшего сложную операцию. Но пусть мистер Аллен не беспокоится. Они и медсестры не оставят мисс Марию без внимания и заботы.
— Она одна в палате?
— Там Флоренс Фармер и Александра, ее сестра. Проводить вас?
— Нет, я сам.
Он тихо постучался, но его услышали.
— Доброе утро, мисс Флоренс.
— Рада видеть вас, мистер Аллен.
— Как дела, Александра?
— Отлично.
— Мария недавно проснулась, — сказала Флоренс.
— Завтракала?
— Пока нет.
— Я принес апельсиновый сок.
— Это ей можно.
Из прихожей они вошли в палату.
— Райли… — Мария потянулась к нему. Но, встретившись глазами с Флоренс, сдержала себя.
— Ты надолго?
— Мне некуда спешить. Но сначала ты должна поесть.
— Нет. Сначала я займусь другим.
Она достала из-под подушки ручное зеркальце и стала смотреться в него.
— Шурочка, — попросила она сестру, — помоги мне причесаться.
Райли достаточно хорошо знал Марию, чтобы видеть, как нелегко ей даются эти притворные бодрость и живость.
— Я не хочу есть. Только пить. Где мои трубочки?
Пить через трубочку — одна из новинок, которую дети везли с собой в Петроград. Теперь они пили так даже чай и кофе.
Глядя на Марию, он уже не в первый раз подумал, как мало она отличается своей непосредственностью от остальных колонистов. Вот и сейчас, приложившись к соку, она жмурилась то ли от удовольствия, то ли от солнца, которое, врываясь в иллюминатор, прибавляло еще больше золота ее волосам.
— Поможешь мне навести порядок в амбулатории? — попросила Флоренс Александру. И увела ее с собой.
— Как прошла ночь, как тебе спалось?
— Ты же знаешь, «Йоми Мару» — это огромная люлька. Одно плохо, медсестра не поет мне колыбельную.
— Ты еще в силах шутить?
— А что остается? Жаловаться, ныть, плакать? Ты сам учил — быть сильной, быть терпеливой.
— Учить других легче.
— Но, как видишь, твои уроки пригодились.
— Я знаю, тебе одиноко. Ты одна на весь лазарет.
— Там, в госпитале, в Нью-Йорке, стояла тишина. Только голоса за стеной. А здесь крики, топот, смех… Я слышу, как дети бегут по трапу. Вверх и вниз… Хочется к ним. Но Девисон не пускает.
— Значит, еще рано. Не будем спешить. Девисон и Коултер знают свое дело.
— Это не палата, а камера. Освободи меня.
— Всему свое время, Мария.
— Ты говорил с врачами?
— Да.
— Что они говорят? Будь со мной откровенным.
— Ты идешь на поправку.
— Так оно и есть. Я и сама чувствую. Мне гораздо лучше.
— Вот и хорошо.
— Главное, мы вместе, дорогой. Даже страшно подумать, если бы ты меня оставил в Нью-Йорке.
Она замолчала, и Райли увидел, как на ее щеке вспыхнула и задрожала слезинка.
Он наклонился и поцеловал ее в губы.
— Ты меня любишь?
— Да. Очень.
— Даже такую, какая я сейчас?
— Еще больше.
— От меня пахнет не духами, а лекарствами.
— Ты самая лучшая на свете!..
— Тогда поцелуй меня еще раз. Я никогда не чувствовала себя такой слабой. И знаешь почему? Не потому что больна. Потому что ты рядом. Извини меня за слезы. Обещаю, плакать больше не буду.
— Можешь плакать. Плачь, не стесняйся. Кажется, я тоже заплачу.
— Обними меня, любимый. Но мне мало поцелуя. Я хочу тебя.
— Сюда могут войти.
— На двери есть защелка.
— Тебе нельзя. Это может тебе повредить.
— Можно, Райли. Уже неделя, как мы не любили друг друга.
— Мы сумасшедшие…
— А разве любовь — это не сумасшествие?
— Я тебе не причиняю боль, дорогая?
— Это сладкая боль. Ты меня делаешь самой счастливой на свете…
— А ты заставляешь меня терять голову.
— Я хотела бы умереть в твоих объятиях, мой любимый. Мне кажется, я лечу в пропасть…
ГЛАВА ПЯТАЯ
ГОЛЬФСТРИМ
14 сентября 1920 г. Вторник.
Атлантический океан.
Небо чистое, при большой зыби. Судно качает, и многие колонисты больны или воображают себя больными. Они лежат на палубах и в каютах с выражением на лице, соответствующим гораздо более серьезному заболеванию.
Из судового журнала «Йоми Мару».
Если бы проводился конкурс на лучшего учителя географии, то им непременно стал бы Илья Френкель.
Последние два года он ведет уроки под открытым небом. Редко прибегает к доске и указке и почти не нуждается в наглядных пособиях. Зачем глобус, если можно прикоснуться рукой и взглядом к живой планете. И воочию убедиться в ее округлости.
Его ученики преодолели на колесах и по воде расстояние, равное половине экватора. Древние Уральские горы, бесконечные равнины Западной Сибири, самое глубоководное в мире озеро Байкал, леса Манчжурии и Дальнего Востока, острова Русский и Хоккайдо, Тихий и Атлантический океаны, улицы и площади чужих городов, одно из чудес света — Панамский канал, звездное небо южных широт, киты, черепахи, летучие рыбы… Не перечислить всего, что отложилось в памяти детей, стало частью не только их знаний, но и мировоззрения. А впереди новые тысячи миль… Новые земли и встречи.
Многие везут в свои школы гербарии и коллекции минералов. А собрание растений Коли Иванова (десятки коробок и папок) может украсить любой ботанический музей. Пройдут два десятилетия, и имя профессора Николая Ивановича Иванова, выдающегося ученого-ботаника, станет известно всему миру.
Второй день на устах колонистов слово «Гольфстрим». Красивое слово… Могучая река в открытом океане… Река без берегов. Неукротимо бегущий неизвестно к какому пределу поток.
Пароход изрядно покачивает. Но дети, позавтракав, спешат на ют. Там встреча с Ильей Соломоновичем Френкелем. Они услышат его рассказ о Гольфстриме.
Френкель стоит, широко расставив ноги для равновесия. Пенсне его поблескивает, скрывая выражение глаз. Он не призывает к тишине, а ждет, пока она установится сама.
Начинает учитель издалека:
— Напомнит мне кто-нибудь реки, которые мы проезжали по пути из Петрограда во Владивосток?
Раздались голоса:
— Нева… Волга… Кама… Тура… Тобол… Обь… Иртыш… Енисей… Ангара… Амур… Сунгари…
— Так вот, соедините их вместе и прибавьте другие самые крупные реки: Конго, Нил, Дунай, Рейн, Ганг, Амазонку, Евфрат, Миссисипи, Янцзы, Хуанхэ, Нигер… И все равно их общая водная масса будет значительно меньше Гольфстрима. Его ширина почти сто километров, а глубина равна тремстам метрам.
Когда улеглись возгласы удивления, Френкель сказал:
— А теперь — спрашивайте…
Дети хорошо знают, привыкли, что уроки их любимого учителя редко напоминают лекцию. Чаще всего — это интересная беседа. Посыпались вопросы.
— Гольфстрим называют «печкой Европы». Почему?
— Такое сравнение вполне уместно. Помните, как мы страдали от жары, когда «Йоми Мару» шел по Карибскому морю и Мексиканскому заливу? Мало того, что солнце там безжалостно. Туда попадает еще и вода, нагретая на экваторе. А потом она устремляется на север через пролив между Кубой и Флоридой. Температура и скорость огромного потока настолько высоки, что он не успевает остыть. И доносит до европейского севера тепло экватора. Вот почему в Лондоне, Стокгольме, Брюсселе, Роттердаме и в нашем Питере такая мягкая зима.
— А Мурманск — незамерзающий порт… — Это дополнение сделал Борис Моржов.
Петя Александров тоже приберег свой вопрос:
— Можно ли благодаря течению скорей попасть в Европу?
— Американские моряки пользуются этим. Суда из Нового Света приходят в Англию на день-два раньше, тем самым экономя время и уголь.
— А наше судно?..
— Насколько мне известно, капитан Каяхара и его старший помощник впервые в этих местах. Надо спросить у них.
Но самый интересный вопрос был задан Виталием Запольским:
— Если положить в бутылку записку, а бутылку бросить в Гольфстрим с кубинского берега, попадет она в Европу? А может, и в наш Петроград?
— А почему бы нет? Все возможно в этом мире. Ведь приносит Гольфстрим к берегам Европы стволы красного дерева и многое другое… Некоторые из этих предметов можно увидеть в морских музеях.
В конце каждого урока Френкель обычно рассказывает какую-нибудь притчу. Не стал исключением и сегодняшний день.
— …Это произошло в прошлом веке, когда европейцы осваивали Северную Америку. Земли было достаточно. И каждый выбирал для своей семьи подходящее место.
Один из колонистов, назовем его Томасом, остановил свой фургон у невысокого холма. Ему приглянулись и лес, и река, и пастбище.
— Тут и поселимся, — сказал Томас своему брату. — Освобождай лошадей от упряжи.
Неожиданно из леса вышли несколько индейцев во главе с вождем, которого звали Ястребиный Глаз.
— Что хотят бледнолицые? — спросил он.
— Хотим здесь жить.
— Ну что же, места хватит всем.
— Нам нужно много земли…
— Как много? — спросил индеец.
— Вон до тех гор, — показал Томас.
Ястребиному Глазу не понравились эти слова. Но Томас настаивал на своем.
— Хорошо, бледнолицый брат, — подумав, согласился вождь. — Дам тебе землю. Сколько сможешь обойти за день — все твое. Завтра с восходом отправишься в сторону гор. Но вечером, когда солнце коснется горизонта, буду ждать тебя на этом самом месте.
Так все и было. На следующий день в путь отправились три человека — Томас и два индейских воина. Томас не давал отдыха ни себе, ни индейцам. Он хотел прихватить как можно больше земли. Его глаза горели от жадности.
К заходу солнца, обойдя большой круг, Томас вернулся к своему фургону. Но здесь сердце не выдержало, и он упал бездыханный.
Ястребиный Глаз постоял молча над трупом. А затем поднял копье и очертил вокруг него линию.
— Вот сколько человеку земли надо, — сказал он и ушел. А вместе с ним и его воины.
— Я читал похожий рассказ Льва Толстого, — сказал Леонид Дейбнер. — Только действие там происходит не в Америке, а в Башкирии.
— Очень хорошо, что ты вспомнил Толстого, — похвалил Френкель. — Такой сюжет есть и в одной из украинских сказок. И даже у греческого историка Геродота. О чем говорят такие совпадения? Как вы думаете?
— О том, что в разные времена и у разных народов осуждалась человеческая жадность, — ответила первой Ксения Амелина.
— А среди вас есть жадные дети?
— Есть, есть! — поднялось сразу несколько рук.
— И кто же это?
— Те, кто в Панамском канале приносил в трюм много апельсинов и манго. Куда больше, чем можно съесть. Они даже стали портиться.
Вечером Райли Аллен, стоя на ходовом мостике рядом с капитаном, пересказал ему притчу о жадном поселенце.
— Назидательная история, — ответил Каяхара. — Человек ненасытен. Ему всего мало. Вот сейчас мы свободно плывем по океану. Но уверен, к концу столетия морские карты расчертят вдоль и поперек. Появятся не только сухопутные, но и морские границы.
— Но это повредит мореплаванию и торговле. Не преувеличиваете, капитан?
— Уже вижу этому начало. Военные суда патрулируют не только вдоль собственного побережья, но и ведут себя как хозяева в международных водах. Знаете, что это напоминает?
— Да, капитан…
— Животных, которые метят свой участок.
Атлантический океан.
Небо чистое, при большой зыби. Судно качает, и многие колонисты больны или воображают себя больными. Они лежат на палубах и в каютах с выражением на лице, соответствующим гораздо более серьезному заболеванию.
Из судового журнала «Йоми Мару».
Если бы проводился конкурс на лучшего учителя географии, то им непременно стал бы Илья Френкель.
Последние два года он ведет уроки под открытым небом. Редко прибегает к доске и указке и почти не нуждается в наглядных пособиях. Зачем глобус, если можно прикоснуться рукой и взглядом к живой планете. И воочию убедиться в ее округлости.
Его ученики преодолели на колесах и по воде расстояние, равное половине экватора. Древние Уральские горы, бесконечные равнины Западной Сибири, самое глубоководное в мире озеро Байкал, леса Манчжурии и Дальнего Востока, острова Русский и Хоккайдо, Тихий и Атлантический океаны, улицы и площади чужих городов, одно из чудес света — Панамский канал, звездное небо южных широт, киты, черепахи, летучие рыбы… Не перечислить всего, что отложилось в памяти детей, стало частью не только их знаний, но и мировоззрения. А впереди новые тысячи миль… Новые земли и встречи.
Многие везут в свои школы гербарии и коллекции минералов. А собрание растений Коли Иванова (десятки коробок и папок) может украсить любой ботанический музей. Пройдут два десятилетия, и имя профессора Николая Ивановича Иванова, выдающегося ученого-ботаника, станет известно всему миру.
Второй день на устах колонистов слово «Гольфстрим». Красивое слово… Могучая река в открытом океане… Река без берегов. Неукротимо бегущий неизвестно к какому пределу поток.
Пароход изрядно покачивает. Но дети, позавтракав, спешат на ют. Там встреча с Ильей Соломоновичем Френкелем. Они услышат его рассказ о Гольфстриме.
Френкель стоит, широко расставив ноги для равновесия. Пенсне его поблескивает, скрывая выражение глаз. Он не призывает к тишине, а ждет, пока она установится сама.
Начинает учитель издалека:
— Напомнит мне кто-нибудь реки, которые мы проезжали по пути из Петрограда во Владивосток?
Раздались голоса:
— Нева… Волга… Кама… Тура… Тобол… Обь… Иртыш… Енисей… Ангара… Амур… Сунгари…
— Так вот, соедините их вместе и прибавьте другие самые крупные реки: Конго, Нил, Дунай, Рейн, Ганг, Амазонку, Евфрат, Миссисипи, Янцзы, Хуанхэ, Нигер… И все равно их общая водная масса будет значительно меньше Гольфстрима. Его ширина почти сто километров, а глубина равна тремстам метрам.
Когда улеглись возгласы удивления, Френкель сказал:
— А теперь — спрашивайте…
Дети хорошо знают, привыкли, что уроки их любимого учителя редко напоминают лекцию. Чаще всего — это интересная беседа. Посыпались вопросы.
— Гольфстрим называют «печкой Европы». Почему?
— Такое сравнение вполне уместно. Помните, как мы страдали от жары, когда «Йоми Мару» шел по Карибскому морю и Мексиканскому заливу? Мало того, что солнце там безжалостно. Туда попадает еще и вода, нагретая на экваторе. А потом она устремляется на север через пролив между Кубой и Флоридой. Температура и скорость огромного потока настолько высоки, что он не успевает остыть. И доносит до европейского севера тепло экватора. Вот почему в Лондоне, Стокгольме, Брюсселе, Роттердаме и в нашем Питере такая мягкая зима.
— А Мурманск — незамерзающий порт… — Это дополнение сделал Борис Моржов.
Петя Александров тоже приберег свой вопрос:
— Можно ли благодаря течению скорей попасть в Европу?
— Американские моряки пользуются этим. Суда из Нового Света приходят в Англию на день-два раньше, тем самым экономя время и уголь.
— А наше судно?..
— Насколько мне известно, капитан Каяхара и его старший помощник впервые в этих местах. Надо спросить у них.
Но самый интересный вопрос был задан Виталием Запольским:
— Если положить в бутылку записку, а бутылку бросить в Гольфстрим с кубинского берега, попадет она в Европу? А может, и в наш Петроград?
— А почему бы нет? Все возможно в этом мире. Ведь приносит Гольфстрим к берегам Европы стволы красного дерева и многое другое… Некоторые из этих предметов можно увидеть в морских музеях.
В конце каждого урока Френкель обычно рассказывает какую-нибудь притчу. Не стал исключением и сегодняшний день.
— …Это произошло в прошлом веке, когда европейцы осваивали Северную Америку. Земли было достаточно. И каждый выбирал для своей семьи подходящее место.
Один из колонистов, назовем его Томасом, остановил свой фургон у невысокого холма. Ему приглянулись и лес, и река, и пастбище.
— Тут и поселимся, — сказал Томас своему брату. — Освобождай лошадей от упряжи.
Неожиданно из леса вышли несколько индейцев во главе с вождем, которого звали Ястребиный Глаз.
— Что хотят бледнолицые? — спросил он.
— Хотим здесь жить.
— Ну что же, места хватит всем.
— Нам нужно много земли…
— Как много? — спросил индеец.
— Вон до тех гор, — показал Томас.
Ястребиному Глазу не понравились эти слова. Но Томас настаивал на своем.
— Хорошо, бледнолицый брат, — подумав, согласился вождь. — Дам тебе землю. Сколько сможешь обойти за день — все твое. Завтра с восходом отправишься в сторону гор. Но вечером, когда солнце коснется горизонта, буду ждать тебя на этом самом месте.
Так все и было. На следующий день в путь отправились три человека — Томас и два индейских воина. Томас не давал отдыха ни себе, ни индейцам. Он хотел прихватить как можно больше земли. Его глаза горели от жадности.
К заходу солнца, обойдя большой круг, Томас вернулся к своему фургону. Но здесь сердце не выдержало, и он упал бездыханный.
Ястребиный Глаз постоял молча над трупом. А затем поднял копье и очертил вокруг него линию.
— Вот сколько человеку земли надо, — сказал он и ушел. А вместе с ним и его воины.
— Я читал похожий рассказ Льва Толстого, — сказал Леонид Дейбнер. — Только действие там происходит не в Америке, а в Башкирии.
— Очень хорошо, что ты вспомнил Толстого, — похвалил Френкель. — Такой сюжет есть и в одной из украинских сказок. И даже у греческого историка Геродота. О чем говорят такие совпадения? Как вы думаете?
— О том, что в разные времена и у разных народов осуждалась человеческая жадность, — ответила первой Ксения Амелина.
— А среди вас есть жадные дети?
— Есть, есть! — поднялось сразу несколько рук.
— И кто же это?
— Те, кто в Панамском канале приносил в трюм много апельсинов и манго. Куда больше, чем можно съесть. Они даже стали портиться.
Вечером Райли Аллен, стоя на ходовом мостике рядом с капитаном, пересказал ему притчу о жадном поселенце.
— Назидательная история, — ответил Каяхара. — Человек ненасытен. Ему всего мало. Вот сейчас мы свободно плывем по океану. Но уверен, к концу столетия морские карты расчертят вдоль и поперек. Появятся не только сухопутные, но и морские границы.
— Но это повредит мореплаванию и торговле. Не преувеличиваете, капитан?
— Уже вижу этому начало. Военные суда патрулируют не только вдоль собственного побережья, но и ведут себя как хозяева в международных водах. Знаете, что это напоминает?
— Да, капитан…
— Животных, которые метят свой участок.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ПРОЩАНИЕ
15 сентября 1920 г. Среда.
Атлантический океан.
Расстояние, пройденное с полудня 14 сентября до полудня 15 сентября, — 235 миль. Средняя скорость — 9,9 мили в час. Пройдено: от Нью-Йорка — 797 миль, от Владивостока — 10901 миля. Расход угля — 55 тонн.
Потребление воды (котел и кухня) — 93 тонны.
В 19.30 умерла русская воспитательница Мария Леонова — (№ 833). Она скончалась в результате мастоидита (гнойное воспаление среднего уха).
Из судового журнала «Йоми Мару».
На пароходе два журнала. Один из них заполняет вахтенный штурман. Другой ведет начальник детской колонии.
Записи полковника Аллена сухи и лаконичны, как бухгалтерская книга. Терпеливо день за днем, иногда час за часом ведет он судовую летопись, избегая красочных деталей, стараясь быть беспристрастным и предельно объективным.
В открытом море дни похожи один на другой. Почти близнецы. День 15 сентября тоже не предвещает ничего нового. Вот почему Аллен отступает от заведенного порядка и делает запись заблаговременно. Сразу после обеда, а не вечером. После ужина Аллен пойдет к Марии. Она просила почитать ей что-нибудь перед сном. На глаза ему попалась книга Майна Рида о жизни маронской общины на Ямайке. Это должно ей понравиться.
Стемнело, когда Аллен покинул каюту. По привычке подняв глаза, он увидел, что на мачте зажегся огонь.
— Мистер Аллен! — К нему шла, размахивая руками, медсестра Елена Домерчикова. — Очень срочно! Меня послал за вами Коултер.
— Что-то случилось?
— Марии стало хуже.
В палате, кроме Коултера, находилась Флоренс Фармер. Вскоре подошел и Девисон. Они хлопотали у постели больной, бросая друг другу торопливые фразы, смысл которых не был понятен Аллену.
Он хотел подойти к Марии, но его не пустили. Попросили не мешать.
Наконец все расступились, и он смог увидеть Марию. Она спокойно спала. Одна рука лежала поверх одеяла, другая свисала с противоположной стороны кровати. Ей стало лучше! Слава Богу!
— Все уже позади? — спросил он, облегченно вздохнув.
— Все позади… — повторил, как эхо, Коултер.
— Она ведь спит… Не так ли? — спросил он, еще не осознавая случившегося.
— Она уснула навсегда, — сказал Девисон. — Это сон, от которого не просыпаются.
Мисс Фармер подошла к Аллену и положила ему руку на плечо.
— Дорогой мистер Аллен. Марии больше нет… Я очень сожалею.
Из рассказа Ханны Кемпбелл:
— Мисс Мария была общей любимицей. После операции в Нью-Йорке ее поместили в наш маленький, но уютный судовой лазарет. Все о ней заботились. Особенно Флоренс Фармер. В течение трех дней состояние девушки неизменно улучшалось. И вдруг смерть… Такая неожиданная!
Какое уныние распространилось по всему пароходу!
Райли Аллен пришел ко мне посоветоваться, как сделать саван для похорон. Я взяла это на себя. Капитан выдал толстую парусину, и несколько русских женщин старшего возраста сшили саван.
Слава Богу, мне больше никогда не приходилось заниматься таким делом.
Из рассказа Александры Горбачевой:
— 15 сентября, среда — день этот всегда в моей памяти. Не стало Марии, моей любимой сестры. Все произошло так неожиданно! Еще два часа назад мы сидели рядом, смеялись, строили планы на будущее. А потом я пошла ужинать. В столовой мне и сообщили страшную новость.
Ханна Кемпбелл:
— …Русский персонал взял на себя проведение заупокойной службы, согласно православным обычаям. Тело было облачено и выставлено на кормовой палубе. Всю ночь над ним читали молитвы. На следующий день отслужили две короткие панихиды.
Мальчики и девочки чистыми и печальными голосами пели церковные песни.
Александра Горбачева:
— …Море было неспокойным. Дул сильный ветер. Наш пароход нырял в бушующем море. То вверх, то вниз. Я стояла рядом с сестрой в неизбывном горе. Фотограф сделал несколько снимков. Но они у меня не сохранились.
Шесть человек из японской команды положили тело в парусиновый мешок и покрыли его флагом с эмблемой Красного Креста.
Ханна Кемпбелл:
— …К щиколоткам был подвешен груз, состоявший из старых колосниковых решеток, чтобы тело не могло всплыть на поверхность. Эти приготовления заняли немногие минуты.
Тело покоилось на койке, а палуба освещалась яркими электрическими лампами.
Александра Горбачева:
— …На палубе собрались русские воспитатели, американский персонал и старшие колонисты.
Начальник колонии полковник Аллен приготовился прочесть заупокойную молитву. Но Каяхара сказал: «Я буду читать. Это моя обязанность как капитана».
Молитву он прочел на ломаном английском языке.
Ханна. Кемпбелл:
— …В двадцать два часа остановился пароходный двигатель. Судно было развернуто носом к ветру. Тело переложили с койки на особые носилки, сколоченные матросами. Один их край опирался на борт судна. Носилки плавно наклонили, и под пение последней молитвы тело медленно соскользнуло и погрузилось в темные воды океана.
Свет, падавший на фигуру в саване, скорбные песнопения и то, что тело опустили не в землю, а в морскую пучину, — во всем этом было что-то неправдоподобное, мистическое.
Не только дети, но и многие взрослые впали в истерику.
Александра Горбачева:
— …Рядом со мной были подруги, воспитатели и врач. Они меня поддерживали и всячески утешали. Позднее мистер Бремхолл рассказал, что одна из подруг Марии пыталась перелезть через борт, чтобы броситься в океан. Но ее удержали и отвели в госпиталь.
Сцена морских похорон осталась в моей памяти как в тумане. Зато я хорошо помню координаты захоронения. Их мне вручил капитан Каяхара.
Вот эти цифры:
Западная долгота — 50 градусов 20 минут 10 секунд. Северная широта — 42 градуса 12 минут 0 секунд. В 310 милях на северо-запад от мыса Рейс.
Атлантический океан.
Расстояние, пройденное с полудня 14 сентября до полудня 15 сентября, — 235 миль. Средняя скорость — 9,9 мили в час. Пройдено: от Нью-Йорка — 797 миль, от Владивостока — 10901 миля. Расход угля — 55 тонн.
Потребление воды (котел и кухня) — 93 тонны.
* * *
В 19.30 умерла русская воспитательница Мария Леонова — (№ 833). Она скончалась в результате мастоидита (гнойное воспаление среднего уха).
Из судового журнала «Йоми Мару».
На пароходе два журнала. Один из них заполняет вахтенный штурман. Другой ведет начальник детской колонии.
Записи полковника Аллена сухи и лаконичны, как бухгалтерская книга. Терпеливо день за днем, иногда час за часом ведет он судовую летопись, избегая красочных деталей, стараясь быть беспристрастным и предельно объективным.
В открытом море дни похожи один на другой. Почти близнецы. День 15 сентября тоже не предвещает ничего нового. Вот почему Аллен отступает от заведенного порядка и делает запись заблаговременно. Сразу после обеда, а не вечером. После ужина Аллен пойдет к Марии. Она просила почитать ей что-нибудь перед сном. На глаза ему попалась книга Майна Рида о жизни маронской общины на Ямайке. Это должно ей понравиться.
Стемнело, когда Аллен покинул каюту. По привычке подняв глаза, он увидел, что на мачте зажегся огонь.
— Мистер Аллен! — К нему шла, размахивая руками, медсестра Елена Домерчикова. — Очень срочно! Меня послал за вами Коултер.
— Что-то случилось?
— Марии стало хуже.
В палате, кроме Коултера, находилась Флоренс Фармер. Вскоре подошел и Девисон. Они хлопотали у постели больной, бросая друг другу торопливые фразы, смысл которых не был понятен Аллену.
Он хотел подойти к Марии, но его не пустили. Попросили не мешать.
Наконец все расступились, и он смог увидеть Марию. Она спокойно спала. Одна рука лежала поверх одеяла, другая свисала с противоположной стороны кровати. Ей стало лучше! Слава Богу!
— Все уже позади? — спросил он, облегченно вздохнув.
— Все позади… — повторил, как эхо, Коултер.
— Она ведь спит… Не так ли? — спросил он, еще не осознавая случившегося.
— Она уснула навсегда, — сказал Девисон. — Это сон, от которого не просыпаются.
Мисс Фармер подошла к Аллену и положила ему руку на плечо.
— Дорогой мистер Аллен. Марии больше нет… Я очень сожалею.
Из рассказа Ханны Кемпбелл:
— Мисс Мария была общей любимицей. После операции в Нью-Йорке ее поместили в наш маленький, но уютный судовой лазарет. Все о ней заботились. Особенно Флоренс Фармер. В течение трех дней состояние девушки неизменно улучшалось. И вдруг смерть… Такая неожиданная!
Какое уныние распространилось по всему пароходу!
Райли Аллен пришел ко мне посоветоваться, как сделать саван для похорон. Я взяла это на себя. Капитан выдал толстую парусину, и несколько русских женщин старшего возраста сшили саван.
Слава Богу, мне больше никогда не приходилось заниматься таким делом.
Из рассказа Александры Горбачевой:
— 15 сентября, среда — день этот всегда в моей памяти. Не стало Марии, моей любимой сестры. Все произошло так неожиданно! Еще два часа назад мы сидели рядом, смеялись, строили планы на будущее. А потом я пошла ужинать. В столовой мне и сообщили страшную новость.
Ханна Кемпбелл:
— …Русский персонал взял на себя проведение заупокойной службы, согласно православным обычаям. Тело было облачено и выставлено на кормовой палубе. Всю ночь над ним читали молитвы. На следующий день отслужили две короткие панихиды.
Мальчики и девочки чистыми и печальными голосами пели церковные песни.
Александра Горбачева:
— …Море было неспокойным. Дул сильный ветер. Наш пароход нырял в бушующем море. То вверх, то вниз. Я стояла рядом с сестрой в неизбывном горе. Фотограф сделал несколько снимков. Но они у меня не сохранились.
Шесть человек из японской команды положили тело в парусиновый мешок и покрыли его флагом с эмблемой Красного Креста.
Ханна Кемпбелл:
— …К щиколоткам был подвешен груз, состоявший из старых колосниковых решеток, чтобы тело не могло всплыть на поверхность. Эти приготовления заняли немногие минуты.
Тело покоилось на койке, а палуба освещалась яркими электрическими лампами.
Александра Горбачева:
— …На палубе собрались русские воспитатели, американский персонал и старшие колонисты.
Начальник колонии полковник Аллен приготовился прочесть заупокойную молитву. Но Каяхара сказал: «Я буду читать. Это моя обязанность как капитана».
Молитву он прочел на ломаном английском языке.
Ханна. Кемпбелл:
— …В двадцать два часа остановился пароходный двигатель. Судно было развернуто носом к ветру. Тело переложили с койки на особые носилки, сколоченные матросами. Один их край опирался на борт судна. Носилки плавно наклонили, и под пение последней молитвы тело медленно соскользнуло и погрузилось в темные воды океана.
Свет, падавший на фигуру в саване, скорбные песнопения и то, что тело опустили не в землю, а в морскую пучину, — во всем этом было что-то неправдоподобное, мистическое.
Не только дети, но и многие взрослые впали в истерику.
Александра Горбачева:
— …Рядом со мной были подруги, воспитатели и врач. Они меня поддерживали и всячески утешали. Позднее мистер Бремхолл рассказал, что одна из подруг Марии пыталась перелезть через борт, чтобы броситься в океан. Но ее удержали и отвели в госпиталь.
Сцена морских похорон осталась в моей памяти как в тумане. Зато я хорошо помню координаты захоронения. Их мне вручил капитан Каяхара.
Вот эти цифры:
Западная долгота — 50 градусов 20 минут 10 секунд. Северная широта — 42 градуса 12 минут 0 секунд. В 310 милях на северо-запад от мыса Рейс.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ
16 сентября 1920 г. Четверг.
Атлантический океан.
Погода улучшилась. Свежий ветер. Утром небольшой туман. Меню: завтрак — кофе, хлеб, масло, пирог; обед — суп, говяжья тушенка, картошка в мундире, жареная рыба; ужин — макароны с мясом, чай, джем, печенье.
Из судового журнала «Йоми Мару».
Закончилась траурная церемония. Все разошлись по своим трюмам и каютам. Погасли лампы и прожекторы. Пароход погрузился в темноту, слившись с ночным океаном. И лишь топовый огонь на грот-мачте продолжал писать в небе замысловатые письмена.
Аллен остался один. Наедине со своими мыслями и горем. Теперь не от кого скрывать слезы. А если кто и увидит, то примет их за соленые капли океана, с которым навсегда соединилась Мария. Стала его частью.
Перед ним все еще стояла сцена похорон.
Когда японские матросы принялись закрывать верхнюю часть савана, где покоилась голова Марии, Райли остановил их, чтобы в последний раз взглянуть на ее лицо. На губы, которые так часто целовал. Глаза, которые уже никогда не обожгут его сердце. На щеки — они не вспыхнут румянцем. Больше он не будет пропускать меж пальцев волны ее волос, неповторимо и сладко пахнущих.
Матросы, терпеливо стоявшие в стороне, подошли снова и продолжили свою печальную работу. Райли отвернулся, чтобы не видеть, как к ногам Марии привязывают грубые и тяжелые колосники. К ногам, которых он нежно касался.
Райли закрыл не только глаза, но и уши, когда медленно и неотвратимо стала наклоняться в сторону океана гладкая доска с телом женщины, которую он любил. Только бы не слышать всплеска, этого последнего звука, давшего понять всем, кто собрался на палубе, — Мария оставила этот живой мир. Теперь с ними лишь ее образ.
Кто-то вышел из-за кормовой надстройки. Это была миссис Кемпбелл. Копна ее белокурых волос светилась даже в темноте.
— Райли, я не нашла вас в каюте. И поняла, вы здесь.
— Спасибо, Ханна. Вы всегда рядом в трудную минуту.
— Мне едва удалось усыпить Александру. Пришлось дать ей успокоительное средство.
— Бедная девочка… Каково ей сейчас…
— Знаете, что она мне сказала? «Теперь Мария встретится с папой и мамой». Вы ведь знаете, что они утонули?
— Это случилось пять лет назад. В Ботническом заливе. Перевернулся паром. Я обещал Марии и Александре, что доставлю их к этому месту. Они хотели бросить венок.
— Смерть… Как это страшно!
— Потому что неотвратимо… Навсегда…
Аллен замолчал, раздумывая, поделиться ли тем, что заставляет его страдать вдвойне.
— Ханна, вы ведь знаете, Мария была беременна. Мария сказала об этом только вам, даже врачам ничего не было известно. Прошу, не говорите и вы никому.
— Вы правы. Александра так чувствительна. Это усилило бы ее горе.
— Нужно подумать о ее будущем.
— Согласись она, я бы ее удочерила.
— Время покажет. Сейчас мысли детей занимает только Петроград.
В то самое время, когда мистер Аллен и миссис Кемпбелл, стоя на корме, вели этот невеселый разговор, Петя Александров лежал на своей кровати с открытыми глазами. В углу трюма тускло горел ночной фонарь. Он раскачивался вместе с пароходом, как маятник, что-то отсчитывая. То ли время… То ли расстояние… Или то и другое вместе.
В самом низу, охраняя путь к трапу, за узким столом сидел Георгий Иванович Симонов. Перед ним стояла эмалированная кружка с каким-то напитком, который он время от времени отхлебывал. Но главным его занятием была газета, одна из многих газет, которые ему щедро принесли перед отплытием «Йоми Мару» нью-йоркские знакомые. Он ее не только перелистывал, но и делал выписки.
Для воспитанников оставалось загадкой, как их воспитатель, ложась позже всех, уже на ногах, когда они просыпаются.
Днем Георгий Иванович не прикасался к газетам. Зато рассказывал детям о прочитанном. Его рассказы о политике, войне, обычаях и нравах были замечательным дополнением к урокам Ильи Френкеля.
Пете Александрову захотелось спуститься вниз и поделиться с наставником потрясением, пережитым вчера. Но он знал, вслед за ним вокруг стола соберутся и другие колонисты. И ночь превратится в шумное собрание.
Вот почему Петя продолжал лежать, восстанавливая во всех подробностях ушедший день. А потом вспомнил другой день, тоже недавний, когда он хоронил сестру. Многие его жалели, выражали сочувствие. Но когда вслед за другими к нему подошла Мария, сердце мальчика вздрогнуло. Она обратилась к нему — «Петенька». Так называла его только мама. Кто мог подумать, что спустя две недели будут хоронить и Марию. И теперь уже он будет выражать соболезнование Александре.
И еще Петя Александров подумал, что за короткое время, всего за полмесяца, смерть постигла трех колонистов. И каждая из смертей была случайной и ужасной. Леночку укусила ядовитая муха… Павел Николаев погиб от шального выстрела… И вот новая трагедия.
Было уже далеко за полночь, но и другие мальчики не могли уснуть. В голове Бориса Моржова продолжала звучать «Вечная память», которую детский хор пел в минуты погребения.
А Саше Трофимовскому представилась другая картина. Когда-то дядя ему рассказал: если на судне покойник, то за этим судном сразу устремляются акулы.
И действительно, когда на корму вынесли тело Марии, вдали показались три акулы. Они то всплывали, то ныряли под воду. Боцман вышел с ружьем и стал в них стрелять. Но акул это не испугало. Они продолжали плыть за пароходом.
Атлантический океан.
Погода улучшилась. Свежий ветер. Утром небольшой туман. Меню: завтрак — кофе, хлеб, масло, пирог; обед — суп, говяжья тушенка, картошка в мундире, жареная рыба; ужин — макароны с мясом, чай, джем, печенье.
Из судового журнала «Йоми Мару».
Закончилась траурная церемония. Все разошлись по своим трюмам и каютам. Погасли лампы и прожекторы. Пароход погрузился в темноту, слившись с ночным океаном. И лишь топовый огонь на грот-мачте продолжал писать в небе замысловатые письмена.
Аллен остался один. Наедине со своими мыслями и горем. Теперь не от кого скрывать слезы. А если кто и увидит, то примет их за соленые капли океана, с которым навсегда соединилась Мария. Стала его частью.
Перед ним все еще стояла сцена похорон.
Когда японские матросы принялись закрывать верхнюю часть савана, где покоилась голова Марии, Райли остановил их, чтобы в последний раз взглянуть на ее лицо. На губы, которые так часто целовал. Глаза, которые уже никогда не обожгут его сердце. На щеки — они не вспыхнут румянцем. Больше он не будет пропускать меж пальцев волны ее волос, неповторимо и сладко пахнущих.
Матросы, терпеливо стоявшие в стороне, подошли снова и продолжили свою печальную работу. Райли отвернулся, чтобы не видеть, как к ногам Марии привязывают грубые и тяжелые колосники. К ногам, которых он нежно касался.
Райли закрыл не только глаза, но и уши, когда медленно и неотвратимо стала наклоняться в сторону океана гладкая доска с телом женщины, которую он любил. Только бы не слышать всплеска, этого последнего звука, давшего понять всем, кто собрался на палубе, — Мария оставила этот живой мир. Теперь с ними лишь ее образ.
Кто-то вышел из-за кормовой надстройки. Это была миссис Кемпбелл. Копна ее белокурых волос светилась даже в темноте.
— Райли, я не нашла вас в каюте. И поняла, вы здесь.
— Спасибо, Ханна. Вы всегда рядом в трудную минуту.
— Мне едва удалось усыпить Александру. Пришлось дать ей успокоительное средство.
— Бедная девочка… Каково ей сейчас…
— Знаете, что она мне сказала? «Теперь Мария встретится с папой и мамой». Вы ведь знаете, что они утонули?
— Это случилось пять лет назад. В Ботническом заливе. Перевернулся паром. Я обещал Марии и Александре, что доставлю их к этому месту. Они хотели бросить венок.
— Смерть… Как это страшно!
— Потому что неотвратимо… Навсегда…
Аллен замолчал, раздумывая, поделиться ли тем, что заставляет его страдать вдвойне.
— Ханна, вы ведь знаете, Мария была беременна. Мария сказала об этом только вам, даже врачам ничего не было известно. Прошу, не говорите и вы никому.
— Вы правы. Александра так чувствительна. Это усилило бы ее горе.
— Нужно подумать о ее будущем.
— Согласись она, я бы ее удочерила.
— Время покажет. Сейчас мысли детей занимает только Петроград.
В то самое время, когда мистер Аллен и миссис Кемпбелл, стоя на корме, вели этот невеселый разговор, Петя Александров лежал на своей кровати с открытыми глазами. В углу трюма тускло горел ночной фонарь. Он раскачивался вместе с пароходом, как маятник, что-то отсчитывая. То ли время… То ли расстояние… Или то и другое вместе.
В самом низу, охраняя путь к трапу, за узким столом сидел Георгий Иванович Симонов. Перед ним стояла эмалированная кружка с каким-то напитком, который он время от времени отхлебывал. Но главным его занятием была газета, одна из многих газет, которые ему щедро принесли перед отплытием «Йоми Мару» нью-йоркские знакомые. Он ее не только перелистывал, но и делал выписки.
Для воспитанников оставалось загадкой, как их воспитатель, ложась позже всех, уже на ногах, когда они просыпаются.
Днем Георгий Иванович не прикасался к газетам. Зато рассказывал детям о прочитанном. Его рассказы о политике, войне, обычаях и нравах были замечательным дополнением к урокам Ильи Френкеля.
Пете Александрову захотелось спуститься вниз и поделиться с наставником потрясением, пережитым вчера. Но он знал, вслед за ним вокруг стола соберутся и другие колонисты. И ночь превратится в шумное собрание.
Вот почему Петя продолжал лежать, восстанавливая во всех подробностях ушедший день. А потом вспомнил другой день, тоже недавний, когда он хоронил сестру. Многие его жалели, выражали сочувствие. Но когда вслед за другими к нему подошла Мария, сердце мальчика вздрогнуло. Она обратилась к нему — «Петенька». Так называла его только мама. Кто мог подумать, что спустя две недели будут хоронить и Марию. И теперь уже он будет выражать соболезнование Александре.
И еще Петя Александров подумал, что за короткое время, всего за полмесяца, смерть постигла трех колонистов. И каждая из смертей была случайной и ужасной. Леночку укусила ядовитая муха… Павел Николаев погиб от шального выстрела… И вот новая трагедия.
Было уже далеко за полночь, но и другие мальчики не могли уснуть. В голове Бориса Моржова продолжала звучать «Вечная память», которую детский хор пел в минуты погребения.
А Саше Трофимовскому представилась другая картина. Когда-то дядя ему рассказал: если на судне покойник, то за этим судном сразу устремляются акулы.
И действительно, когда на корму вынесли тело Марии, вдали показались три акулы. Они то всплывали, то ныряли под воду. Боцман вышел с ружьем и стал в них стрелять. Но акул это не испугало. Они продолжали плыть за пароходом.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
СТИХОТВОРЕНИЕ
17 сентября 1920 г. Пятница.
Атлантический океан.
Пользование пресной водой в душевых ограничено тремя днями в неделю. Она будет подаваться по понедельникам, средам и субботам.
Из судового журнала «Йоми Мару».
— Чем ближе к берегу, тем больше радиограмм. Вот еще одна, — говорит капитан. — Она на мое имя. Но это для вас. Президент нашей компании выражает «глубокое соболезнование в связи со смертью одной из пассажирок».
Последние слова он не пересказал, а прочел.
— Спасибо, что пароходная компания приняла близко эту трагедию, — ответил Аллен дрогнувшим голосом. Радиограмма кольнула его в самое сердце своей казенностью. Для кого-то Мария всего лишь «пассажирка», еще одна единичка в скорбной статистике морских происшествий.
Каяхара понял состояние Аллена.
— Мой капитанский стаж равен двум десяткам лет, — сказал он. — Несколько раз я терял людей. В последний раз это случилось в Желтом море. С мачты сорвался матрос. Но никогда не приходилось хоронить в море женщину. Я имел счастье несколько раз беседовать с мисс Марией. Не только на пароходе, но и на берегу. Помните ресторан в Нью-Йорке, где мы сидели втроем? Такая молодая и очаровательная… Казалось, ей предстоит долгая и счастливая жизнь. Увы, судьба…
— Вы верите в судьбу?
— Как не верить…
Он помолчал, затем спросил:
— Боцман мне сказал, что мисс Мария была облачена в кимоно. Так ли это?
— Да, верно, — ответил Аллен. — Она отправилась в свой последний путь в том самом кимоно, которое мы ей подарили на Хоккайдо.
Каяхара продолжал стоять, скрестив руки на груди, о чем-то размышляя.
— Неожиданная смерть молодой девушки, — сказал он, — и то, что она растворилась в океане, напомнили мне стихотворение нашего поэта:
Атлантический океан.
Пользование пресной водой в душевых ограничено тремя днями в неделю. Она будет подаваться по понедельникам, средам и субботам.
Из судового журнала «Йоми Мару».
— Чем ближе к берегу, тем больше радиограмм. Вот еще одна, — говорит капитан. — Она на мое имя. Но это для вас. Президент нашей компании выражает «глубокое соболезнование в связи со смертью одной из пассажирок».
Последние слова он не пересказал, а прочел.
— Спасибо, что пароходная компания приняла близко эту трагедию, — ответил Аллен дрогнувшим голосом. Радиограмма кольнула его в самое сердце своей казенностью. Для кого-то Мария всего лишь «пассажирка», еще одна единичка в скорбной статистике морских происшествий.
Каяхара понял состояние Аллена.
— Мой капитанский стаж равен двум десяткам лет, — сказал он. — Несколько раз я терял людей. В последний раз это случилось в Желтом море. С мачты сорвался матрос. Но никогда не приходилось хоронить в море женщину. Я имел счастье несколько раз беседовать с мисс Марией. Не только на пароходе, но и на берегу. Помните ресторан в Нью-Йорке, где мы сидели втроем? Такая молодая и очаровательная… Казалось, ей предстоит долгая и счастливая жизнь. Увы, судьба…
— Вы верите в судьбу?
— Как не верить…
Он помолчал, затем спросил:
— Боцман мне сказал, что мисс Мария была облачена в кимоно. Так ли это?
— Да, верно, — ответил Аллен. — Она отправилась в свой последний путь в том самом кимоно, которое мы ей подарили на Хоккайдо.
Каяхара продолжал стоять, скрестив руки на груди, о чем-то размышляя.
— Неожиданная смерть молодой девушки, — сказал он, — и то, что она растворилась в океане, напомнили мне стихотворение нашего поэта:
Внезапный крик, исполненный печали,
Воздушной птицы из осенней дали, —