Липовецкий Владимир. Ковчег детей, или Невероятная одиссея

 
   А вот что рассказала Татьяна Альбрехт:
   — Несколько наших девочек, и я в том числе, вышли на палубу в шторм. И затеяли интересную игру. Надо дождаться, когда волна будет выше парохода и, улучив момент, когда она вот-вот упадет на палубу, быстро перебежать к другому борту. А когда судно накренится, снова перебежать обратно. Это опасное «упражнение» нам удалось сделать раз пять или шесть.
 
   Таня Альбрехт вместе с Женей и Олей Колосовыми затеяли игру с океаном. Оказывается, пароход — лучшие на свете качели. И если повезет с волной, тебя подбросит к самому небу. Кто бы мог подумать, что на пароходе можно не только плыть, но и летать.
   Девочки были рады, и даже гордились, что морская болезнь им нипочем.
   — Теперь я понимаю, — сказала Женя, — как прав был Петр Первый. Чтобы приучить молодых матросов к шторму, он сажал их на качели и только потом — на парусник.
   — Откуда ты знаешь? — спросила Таня.
   — Нам учитель рассказывал.
   — А я слышала другое.
   — И что же?
   — Не в тренировке дело.
   — Тогда в чем же?
   — В вестибулярном аппарате. У разных людей он разный.
   — Выходит, не все могут быть моряками?
   — Могут-то все. Но кто-то будет радоваться шторму, а другой — мучиться.
 
   — Еще учитель рассказывал про английского адмирала Нельсона. Всю жизнь он страдал от морской болезни. Но судна не покидал.
   — Бедняга! — пожалела адмирала молчавшая до этого Оля. — И все же я думаю, тренировками можно многого добиться.
   — Ты уверена? — спросила Таня.
   — Абсолютно уверена. В нашем дворе стояли качели. И папа нас часто катал — меня и Женю.
   — Наверно, ты права, — вынуждена была согласиться Таня. — И меня в детстве катали на качелях.
   — Выходит, наши папы были такими же предусмотрительными, как и царь Петр, — сказала Женя.
   Только она успела произнести эти слова, как «Йоми Мару» столкнулся с очередной волной, и она взорвалась, окатив судно миллионом брызг.
   Визжа, девочки побежали в ближайший трюм. Но, оказавшись там, внизу, сразу притихли. Трюм напоминал госпиталь. Десятки детей лежали на своих кроватках, бледные, с закрытыми глазами, не в силах пошевелиться. Вокруг хлопотали воспитатели и врачи. Кому-то из детей нужен свежий воздух, другому — стакан холодного компота или влажное полотенце на лоб. А некоторым — ласковое слово.
 
   «Курьерский поезд» промчался, обдав колонистов клубами туч и оглушив ревом ветра. А сутки спустя вода улеглась. Океан, прося прощения, ласково лизал борт «Йоми Мару», а притихший ветер почтительно перебирал складки звездно-полосатого флага. Если что и напоминало о недавнем шторме, то это глаза малышей. В них еще остался испуг от недавнего недомогания. Они поднимались на палубу, опустив глаза. Стоило им увидеть даже небольшую волну, как к горлу вновь подкатывала тошнота.
   Так кто же он, настоящий Посейдон? Старик с нахмуренными бровями и занесенным над пучиной жезлом или добродушный дедушка, дарующий дипломы в память о морском крещении?..
 
   В следующую ночь дети спали уже спокойно, без боязни, что их вышвырнет из постели. Пароход не только выровнялся, но и прибавил скорость.
   Старший помощник капитана и боцман решили пройтись по судну, посмотреть, какие беды принес циклон и что следует поправить.
   Решил осмотреть свое хозяйство и Бремхолл. Вместе с Ханной Кемпбелл и старшим врачом Грегори Эверсолом. Прежде чем зайти на кухню, в столовые, кладовые и хранилища овощей, они спустились в трюмы. Увы, везде был беспорядок — личные вещи колонистов разбросаны, а койки не убраны. В одной из кают, где жили мальчики, они увидели изрядный запас фруктов. Нужно еще выяснить, куплены они на базаре в Японии или тайком взяты на складе. После обхода судна Бремхолл собрал короткое совещание, на которое пригласил и русских воспитателей.
   — Целый год мы жили на острове, — сказал он. — Дети привыкли к нему. «Йоми Мару» — тоже остров. Маленький остров, на котором, к сожалению, нет леса и холмов… Нет и песчаного берега. Правда, есть лодки. Но в них не отправишься на прогулку. Они предназначены совсем для другого. Вокруг много рыбы. Но ее невозможно удить. А ведь это любимое занятие наших мальчиков. Дети любят бегать, играть… Но пространство парохода ограничивает их активность. Что же делать? Неужто и мы, их воспитатели, будем пассивны? Будем беспомощно сидеть опустив руки? Только что я узнал прогноз погоды. До самого Сан-Франциско Тихий океан будет вести себя тихо. А случись иначе, мы его переименуем.
   Увидев улыбки на лицах тех, кто его слушал, Бремхолл выдержал паузу и сказал:
   — Капитан дает свободу действий. Главная палуба в нашем распоряжении. Давайте подумаем, как занять детей — больших и маленьких. Сегодня, сразу после ужина, мы соберемся снова. Я приглашу не только полковника Аллена, но и господина Каяхару. Подготовьте ваши вопросы и предложения.
   …Когда привыкаешь к пароходу, то уже считаешь его своим домом. Ну и что с того, что стоит он на воде и шторма вольны бросать его, как им заблагорассудится! Ведь и на суше случаются землетрясения. А это куда хуже.
   Детям не нужен был гид, чтобы ознакомиться с «Йоми Мару». В первый же день они обошли весь пароход, от носа до кормы. Было только два места, где им запретили появляться. Это ходовая рубка — святая святых (известно, что капитан на судне — царь и бог). И дверь в трубе — очень высокой трубе, возвышающейся до середины грот-мачты.
   Входить в эту дверь строжайше запрещено. Но Федя Кузовков, которого японский капитан одарил своей милостью, побывал и здесь. Федя рассказал товарищам, как спустился по железному трапу далеко вниз, и ему показалось, что он попал в преисподнюю. Но это была кочегарка. Тела кочегаров (они были без рубах) блестели от пота, смешанного с угольной пылью. Одни подвозили на тачках уголь от бункера к котлам. Другие забрасывали топливо в топку, которая напоминала огненную пасть ненасытного чудовища.
   Федя стоял как завороженный, не в силах оторвать взгляд от этого зрелища. Одновременно страшного и любопытного. Все слилось воедино — звуки и краски. Раскаленные угли вспыхивали ярче солнца. Так что приходилось прикрывать руками глаза, а от скрежета лопаты по металлическому настилу закрывать ладонями уши. Даже на расстоянии лицо обдавало жаром, а глаза слезились от едкой гари. Что же сказать о тех, кто стоял у топки целую вахту при пятидесятиградусной жаре, кто очищал колосники от шлака, дышал газом и ядовитой пылью. И все это ради того, чтобы стрелка манометра держалась на красной черте, чтобы без остановки работала паровая машина, чтобы днем и ночью вращался гребной вал.
   Кочегары на какую-то минуту остановились передохнуть и хлебнуть водички. Прямо из чайника, из носика. Уставшие руки так дрожали, что струя воды не попадала в широко открытый рот и струилась, оставляя следы на угольно-черных груди и животе.
   Феде тоже предложили испить водички, но он, даже не поблагодарив, ухватился руками за перекладину трапа и поспешил наверх, к солнцу и товарищам.
   …Дети, особенно девочки, часто шли на корму, чтобы полюбоваться пенным следом от винта. Некоторые даже сочиняли стихи. И только Феде виделось другое. Теперь-то он хорошо знал, что вращает винт. Не только энергия, заключенная в темных глыбах антрацита. Но и близкий к отчаянью труд людей.
   Все в этой жизни идет рядом — кильватерная струя за кормой и тянущийся вслед за пароходом дым из трубы.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
 
ЗОЯ ВАСИЛЬЕВНА

   Вспоминая о своем путешествии, бывшие колонисты начинали свой рассказ не с самого начала, не со дня отъезда из Петрограда, а с «Йоми Мару».
   Прежде чем увидеться с Зоей Васильевной Яковлевой-Трофименко, я получил от нее не меньше десятка писем. А приехав в Ленинград, предложил встретиться в каком-нибудь кафе, например в «Садко».
   — Нет-нет! — возразила она. — Я уже давно не ходок по ресторанам. Кроме того, мои наряды слишком старомодны. Лучше — у меня дома. Я вас угощу оладушками со сметаной. Таких в ресторане нет. И покажу семейный альбом. Ручка у вас с собой? Тогда запишите: Петроградская сторона, Кронверкская… Это знаменитая улица. Ее все знают.
   Записывая адрес, я невольно вспомнил Виталия Запольского. Кажется, оладьи — фирменное блюдо всех колонистов.
   …Кронверкская, действительно, оказалась улицей прелюбопытной. Но не храмами или дворцами, а домами — старинными, но добротными. Город я знал плохо, но подумал: возможно, в таких домах жили герои Федора Достоевского.
   Первое, что мне показала Зоя Васильевна, была фотография, висевшая на стене.
   — Это наш старый добрый «Йоми Мару». Но его уже нет на свете, как и многих колонистов. Со мной рядом живет военный моряк. Уже в отставке. От него я впервые узнала морское выражение — «порезать на гвозди». Так говорят о списанных судах, которые отправляют на металлолом. Вы знаете, услышав эту поговорку, я даже обрадовалась. Что, если и в самом деле палуба и борта «Йоми Мару» пошли на гвозди… Выходит, наш пароход и здесь сослужил добрую службу. Ведь без гвоздя не построишь дома и не повесишь на стену фотографию. Но лучше металл пошел бы на постройку нового судна. Его пассажирами должны быть тоже дети, но не бегущие от войны и голода, как мы в свое время.
   Зоя Васильевна остановилась, чтобы посмотреть мне в глаза — как я отношусь к ее словам.
   — Фантазерка я. А вам самому приходилось бывать в Японии?
   — Много раз. Мы возили лес.
   — Если снова попадете в Японию, смотрите названия судов. Уверена, вам встретится новый «Йоми Мару».
 
   У Зои Васильевны проницательные глаза при обезоруживающей улыбке — редкое сочетание. Ей восемьдесят. Болезнь не дает выпрямиться. Но она себя называет «локомотивом». Ее мысли устремлены в будущее. А меня интересует прошлое. И я решил перехватить инициативу.
   — Чья это фотография? — показал я на японца в морской форме. — Не капитан ли Каяхара?
   — Это Уази — помощник капитана. Ему очень нравилась моя сестра Валя. И он ей подарил свою фотографию. И даже написал адрес. Здесь иероглифы. Но я знаю перевод: «Город Кобе. Улица Накомати, дом двадцать семь. Пароходное акционерное общество „Какуда Кисен”. Пароход „Йоми Мару”. С приветом, Уази». Он был старше нас лет на пятнадцать. Жив ли сейчас? Вряд ли… Но как знать? Я читала, в Японии живут долго. Наверное потому, что едят рыбу.
   — Вы помните и других японцев?
   — Как не помнить? Капитан Каяхара… Добрый и приятный человек. Однажды один из мальчиков спросил, опасно ли наше плавание. Капитан ответил, что в море всегда опасно. Но сам он больше всего боится блуждающей мины. Не дай бог получить пробоину. Ведь в трюмах тысяча человек.
   — Вы вели дневник?
   — Мои подруги это делали. Не ленились. А я надеялась на память.
   — И что же?
   — Многое забыла. Но многое и помню. Мы жили в неказистых условиях. Пароходный быт нас устраивал. Но мы не любили слишком долго находиться в темном трюме. Там мы только спали и обедали. А остальное время проводили на палубе. Она была нашим двором. Здесь мы прогуливались, занимались гимнастикой, играли в волейбол, назначали свидания. Вечерами смотрели кино и танцевали, любовались рыбками, которые летали над океаном, словно ласточки. Вы не поверите, но все было как дома. Человек ко всему привыкает…
   — А был на пароходе случай, который особенно запомнился?
   — Как не быть… Однажды я чуть не упала в океан. Сидели мы с Соней Абусовой на борту, а ножки свесили наружу. Вдруг звонок на обед. А звонок этот действовал на нас как сигнал тревоги. Заслышав его, мы неслись как сумасшедшие. И вот наше первое побуждение с Соней — спрыгнуть на пол. А ведь под нами не половицы, а океанские волны! О боже! До сих пор не могу думать без содрогания о том, что было бы с нами. Вот бы досталась акулам вкусная закуска… Чего только не случалось от легкомыслия… Бедные-бедные наши воспитатели…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
 
ДНЕВНИК

   Дети поужинали и снова вернулись к столу. Но теперь перед каждым была не тарелка, а тетрадь. Наступил час исповеди и откровения.
   Кто-то начал вести дневник еще два года назад, когда колония жила на Урале. И теперь у них скопилось много тетрадок — целое собрание сочинений.
   Другие завели дневник совсем недавно. Их ждут океан и дальние страны. И будет жаль упустить хотя бы одну подробность, когда, вернувшись в Петроград, они соберутся всей семьей вокруг настольной лампы. Когда-то папа и мама читали им книги приключений. Теперь они будут слушать то, что приключилось с их собственной дочерью или сыном.
 
   Вот строки из дневника Ирины Венерт:
   «Тихий океан похож на жидкий голубоватый металл. В час заката металл становится расплавленным перламутром, отливающим всеми цветами радуги. В эти минуты океан настолько неподвижен, что нос нашего парохода не поднимает волны, а только разрезает эту тяжелую, густую, невероятно сказочную перламутровую массу».
 
   А вот что пишет Валя Скроботова:
   «Из японцев мне особенно запомнился матрос Ямасаки. Он безответно влюбился в нашу девочку Марусю Богданову.
   Мы живем в трюме, оборудованном под спальню. Ямасаки приходит к нам в свободное от работы время, садится против Маруси и тяжело вздыхает. Другие девочки занимают места на соседних койках. Мы понимаем, это настоящая любовь. Но… любовь безнадежная. И очень жалеем японского матроса.
   А наша Маруся тем временем восседает как богиня. У нее вздернутый носик и русые кудряшки. И она позволяет себя созерцать с бесстрастным выражением лица.
   Навздыхавшисъ, Ямасаки уходит. Расходимся и мы. И нам почему-то грустно…»
 
   Ведет свой дневник, точнее, судовой журнал, и Аллен. Но садится за него куда позже колонистов. Чаще всего — заполночь, когда затихают детские голоса и становится слышнее другой голос — слитный голос моря и судового двигателя. Только тогда Райли достает из сейфа свой «ундервуд» — походную, видавшую виды пишущую машинку.
   Привычка вести дневник у Райли с давних пор, когда он еще был студентом Вашингтонского университета. Чтобы мысли текли легко и свободно, требовались два условия — открытое окно и тишина. Шум листьев — не в счет. Он любил, когда крона дерева рядом и ветви едва ли не касались бумаги. Райли даже казалось, что листья нашептывают ему, о чем писать.
   Сегодня рядом с его столом — иллюминатор, а вместо листьев — волны. Невидимые в этот ночной час, они тоже шуршат. Понять их — значит постичь тайны этого мира. Увы, это недоступно человеческому разуму. И уже завтра, раздраженный нашей непонятливостью, океан начнет бить в набат. Но и это не поможет. Не достучаться…
   Час назад Райли Аллен в сопровождении доктора Чарльза Гано зашел в каюту под номером пять, чтобы посмотреть, спят ли живущие там мальчики. Да и на месте ли все? Вахтенные матросы пожаловались, что из этой каюты слышен шум. Но к тому времени, когда Райли и Чарльз вошли в каюту, дети уже утихомирились.
   Русский воспитатель объяснил:
   — Ничего особенного. Они сегодня впервые увидели кита и поспорили: каков он в длину и сколько весит?
   Вспомнив об этом, Райли улыбнулся и сделал в своем судовом журнале следующую запись:
   «…Русские дети, как я заметил, ложатся спать значительно медленнее и позже американских детей. Они более возбудимы в игре и танцах. А когда, наконец, окажутся в постели, то начинаются разговоры на самые разные темы. Вот почему на сон остается так мало времени. Их трудно уложить спать. Даже в десять часов. В том числе и младшую группу».
   А вот другие строки из морского дневника Райли Аллена. Без указания даты:
   «…Сегодня прекрасная погода. Обычный рабочий день. Все дети и персонал были заняты уборкой помещений. Дети показали усердие, которое порой доходило до ярости. Но вот началась очередная стирка. И уже в который раз намеченный нами порядок нарушился.
   У девочек и женщин настоящая мания чистоты. Некоторые даже пристроили стиральные доски к трубе парохода. Вскоре на палубе трудно было найти свободное место — везде висела мокрая одежда. Палуба приобрела вид извилистой аллеи. Конечно, стремление к чистоплотности очень похвально. И все же оно должно быть ограничено одной частью парохода.
   …Барлу Бремхоллу исполнилось 27 лет. В честь его дня рождения дан ужин. Столовая персонала украшена флагами. После ужина на палубе устроены танцы.
   В этот вечер светила полная луна, и вся сцена палубы была прелестна. Дети были очень взволнованы и пошли спать с большой неохотой.
   …Сегодня мы выплатили „жалованье” колонистам. Размер оплаты равен пятидесяти центам, одному и полутора долларам в месяц. Пятьдесят центов получили самые юные. Было заметно, как восхищены дети. Одни — хрустящей долларовой банкнотой, другие — звоном мелких денег».
 
   Ведет свой дневник и Ханна Кемпбелл:
   «…У каждого на „Йоми Мару” свой круг обязанностей. Так что у нас вскоре установился регулярный, рутинный режим повседневной жизни. Я вместе со старшей стюардессой Викки Эмброз несем ответственность за приготовление и подачу еды. 78 бывших военнопленных работают поварами и пекарями. Помогают они и в разных делах. Три месяца усилий, потраченных мною во Владивостоке на обучение этих молодых людей — немцев, австрийцев, чехов и венгров, — не прошли зря. Они хорошо себя показали во время нашего морского путешествия.
   …Для персонала оборудована столовая на кормовой палубе. Вместе с русскими воспитателями трудятся и работники Американского Красного Креста. В том числе и наш шеф мистер Аллен. Здесь стоят деревянные столы. Их надо мыть и скрести, чтобы они всегда оставались белыми. Поскольку мы сменяемся ежедневно, работа эта никому не в тягость.
   Повара готовят пищу и раскладывают ее по контейнерам. Карабкаться с ними по трапам далеко не легкое дело. Но старшие колонисты вызвались добровольно выполнять эти обязанности.
   В рацион питания колонистов входят различные концентраты и консервы: каши, джемы, молоко, мясо, галеты и шоколад. Дети едят все это без ограничения, в соответствии со своим аппетитом. Они здоровы и полны энергии.
   …На пароходе пять врачей. Может создаться впечатление об их избытке. Однако это не так. Они заняты почти все время. Их обязанность — не только лечить, но и следить за гигиеной и проводить профилактические меры.
   У нас есть несколько слабых детей и ребенок, больной туберкулезом. За ними особый уход. Врачи также заняты проверкой состояния здоровья всех служащих, военнопленных и команды японского парохода. Вместе с детьми — это больше тысячи человек.
   Доктор Девисон организовал санитарную бригаду из старших мальчиков. Эта бригада взяла на себя дезинфекцию туалетов, мытье шваброй проходов и палубы. Одним словом, поддержание чистоты на высоком уровне. Все это облегчит карантинный осмотр, когда пароход войдет в американские порты.
   …Шторм прекратился. Старый Тихий океан ведет себя хорошо. Теперь уже мало случаев морской болезни. Я всегда была незадачливым мореплавателем. Но каждый раз ухитрялась казаться всем окружающим морским волком, чтобы служить примером. Я держалась на ногах и выполняла свои обязанности и в том случае, когда у меня были тайные проблемы с желудком».

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
 
МЯСНОЙ ШОКОЛАД

   — Капитан, я уже был вашим гостем. Теперь приглашаю к себе.
   — Мистер Аллен, вы не перестанете быть моим гостем, пока находитесь на «Йоми Мару».
   — Да, спасибо. Так ждать вас?
   — Буду через десять минут…
   В каюте Аллена установлен телефон. И это позволяет ему держать постоянную связь с капитаном. Но сейчас он должен показать радиограммы, которые пришли из Сан-Франциско.
   — Совсем как в монашеской келье, — сказал Каяхара, оглядев каюту. — Ничего лишнего.
   — Лучше сказать — как в солдатской казарме.
   — Но вы полковник.
   — Никак не могу привыкнуть к этому званию. К тому же вся моя армия состоит из полутора десятков людей.
   — Но каких людей! Один Бремхолл чего стоит…
   — Здесь вы правы. Трудно поверить, что ему всего двадцать семь лет.
   — Насколько я понимаю, вы меня пригласили по делу.
   — Да, — ответил Райли.
   — У меня к вам тоже есть дело. К тому же не слишком приятное.
   — Я готов сначала выслушать вас, капитан. Ваша новость касается моего персонала или детей?
   — Оставим эту часть разговора напоследок.
   — Хорошо, если вы настаиваете. Вот радиограмма от фрахтового агента. В ней подробности поставки угля.
   — Да, это важно, — сказал Каяхара. — Скоро наши бункеры опустеют.
   — А вот вторая радиограмма. От мистера Морроу. Это агент пароходной компании. Он предусмотрел все, чтобы нам не пришлось долго ждать лоцмана. Заказан и буксирный катер.
   — Это хорошо. Сан-Франциско — большой порт. Сотни судов стоят на рейде, дожидаясь своей очереди. Не сомневаюсь, нам идут навстречу, потому что на пароходе дети. Наверно, готовится встреча?
   — Вы правы, капитан. Газеты полны сообщений о прибытии колонии. Меня просят передать несколько слов для радио. Теперь, капитан, я слушаю вас.
   — Рядом с вашими новостями моя новость проигрывает. Каждый вечер боцман осматривает спасательные шлюпки. Не только крепление, но и сохранность снаряжения.
   — И что же? — спросил с тревожным нетерпением Аллен.
   — Вы знаете не хуже моего, что в шлюпках и плотах хранится неприкосновенный запас пресной воды и провизии. Так вот, боцман заметил, что кормовая часть одной из шлюпок расчехлена. Это сразу вызвало подозрение. При проверке недосчитались двух жестяных банок.
   — Что еще за банки?
   — В них хранится мясной шоколад.
   — Впервые слышу. Разве бывает такой?
   — Мясной шоколад идет не плитками, а кусками. Он очень калорийный, но совсем без сахара, чтобы не вызвать жажду, если потерпевшие бедствие люди окажутся в открытом океане.
   — Невероятно! — воскликнул Аллен и встал из-за стола. — Может, эти банки забыли туда положить?
   — Исключено. Боцман производит шлюпочный осмотр постоянно. Еще вчера банки были на месте. Они довольно большие, чтобы их не заметить.
   — Вы думаете, это дети?
   — Несомненно. Во время учебной тревоги им показывали, что находится в шлюпке.
   — Право, капитан, я растерян. Это не шалость, а серьезный проступок. Как думаете, что следует предпринять?
   — Провести расследование. Только без огласки. Я приказал боцману держать язык за зубами. Моряки к таким вещам относятся сурово. А среди экипажа, не скрою, есть люди, которых раздражает присутствие детей на пароходе. Время от времени они обращаются ко мне, жалуются на шум, который мешает им отдыхать перед вахтой. Жалуются и на чрезмерное любопытство детей. Они без спросу заходят в помещения, где живет команда.
   — Здесь вы правы. Но дети есть дети. Им не заклеишь рот и не свяжешь ноги.
   — Я это хорошо понимаю. Но если не остановить воришек, они заберутся и в другие шлюпки. Не могу же я к каждой из них приставить охрану.
   — И все же, ваше предложение, капитан?
   — Мне пришло в голову, что неплохо бы пригласить того мальчика, у которого собака. Прямо сейчас.
   — Федора Кузовкова?
   — Наверно. Я плохо запоминаю русские фамилии.
   — Не думаю, капитан, что из всех решений это самое верное.
   — Почему же?
   — Не станем же мы его склонять к предательству. Быть ябедой — плохо в любом возрасте. А подростки к этому относятся еще более нетерпимо.
   — Согласен. Но этот мальчик, насколько я понимаю, настоящий мужчина. Давайте пригласим его не для допроса, а для совета.
   — Чтобы он чувствовал себя рядом с нами как равный?
   — Именно так. Вы меня правильно поняли, мистер Аллен.
   А в это самое время Федя забавлялся со своей собакой. Он придумал для нее особую игру — бросал в трюм мячик и ждал, пока Кузовок вернет его. И так раз за разом. «Собаке следует как можно чаще резвиться, — не то объяснял, не то оправдывался мальчик. — А то она умрет от безделья и тоски».
   Кузовок был в хорошей форме. Такой же прыгучий, как мячик, он в три прыжка преодолевал расстояние, разделяющее нижнюю и верхнюю палубы. Феде невольно приходилось льстить и даже заискивать — только бы его четвероногого друга никто не обижал или, страшно подумать, не выбросил за борт. Ему не раз это виделось во сне. И он вскакивал, чтобы убедиться, по-прежнему ли рядом его Кузовок. Он не разрешал ему ночью покидать трюм.
   Увы, мальчик за свою короткую жизнь повидал всякое. Если люди так безжалостны друг к другу, что же тогда сказать о беззащитном животном, на котором жестокий человек нередко вымещает злобу или собственную неудачу.
   Федя обучил Кузовка разным фокусам и премудростям. Пусть все видят, какой он умница. Кто же такую собаку обидит? Очень скоро Кузовок стал всеобщим любимцем, в том числе и японской команды. Если его маленькому хозяину была открыта дорога на верхний мостик и в машинное отделение, то Кузовок пользовался еще большей свободой. Матросы и кочегары приглашали его в свои каюты, лаская и подкармливая.
   К Аллену они пришли вместе — мальчик и собака. Оба смотрели пытливо и выжидательно: чего от них ждут, зачем пригласили?
   Мальчик не сразу заметил японца, который сидел в глубине каюты. А увидев, обрадовался. Сейчас они с капитаном пойдут в рулевую рубку. И вновь Федя испытает это удивительное состояние — чувство власти над пароходом и океаном.
   — Садись, Федор, — пригласил Аллен и указал на стул, стоявший как раз против открытого иллюминатора. Иллюминатор, в свою очередь, был обращен в сторону заходящего солнца.