Лоуренс Дэвид Герберт. Сыновья и любовники

   — Погоди! Я посмотрю! — Но и он ничего не увидел. — Я зажгу спичку.
   Втайне он надеялся, что уже слишком поздно и на поезд она не поспеет. Она увидела светящийся фонарь его ладоней, заслонивших огонек; вот и лицо его осветилось, взгляд устремлен на часы. Мгновенье — и опять стало темно. Перед глазами черно, лишь на земле у ноги еще рдеет спичка. А где же Пол?
   — Ну что? — испуганно спросила Клара.
   — Тебе уже не успеть, — услышала она из тьмы его голос.
   Молчание. Клара чувствовала, она в его власти. Когда он отвечал, она слышала, как зазвенел его голос. И страшно ей стало.
   — Сколько времени? — подчеркнуто спокойно, безнадежно спросила она.
   — Без двух минут девять, — через силу он сказал правду.
   — Дойду я отсюда до станции за четырнадцать минут?
   — Нет. Во всяком случае…
   В шаге-другом от себя она различала во тьме его силуэт. И хотелось сбежать.
   — Неужели не успею? — жалобно сказала она.
   — Если поспешишь, — резко ответил Пол. — Но ведь ты легко дойдешь и до трамвая. Это всего семь миль, я тебя провожу.
   — Нет, я хочу попасть на поезд.
   — Но почему?
   — Я… я хочу попасть на поезд.
   Голос его вдруг изменился.
   — Хорошо, — сухо, жестко сказал он. — Тогда идем.
   И он нырнул в темноту впереди нее. Она побежала следом, готовая расплакаться. Теперь он стал груб, безжалостен. Она бежала за ним по кочковатым темным лугам, задыхалась, чуть не падала. Но двойной ряд огней на станции приближался. И вдруг:
   — Вот он! — крикнул Пол и припустился бегом.
   Послышался отдаленный перестук колес. Точно светящаяся гусеница, справа сквозь ночь двигался поезд. Перестук колес стих.
   — Он сейчас на виадуке. Ты как раз успеешь.
   Клара бежала, задыхаясь, и вот, наконец, она в поезде. Свисток отправления. И Пола нет. Нет! И она в вагоне, вокруг полно народу. Как это жестоко!
   Пол повернулся и кинулся домой. Он и опомниться не успел, как очутился в кухне. Он был очень бледен. А глаза темные, и что-то зловещее в них, словно он пьян. Мать посмотрела на него.
   — Ну и в хорошем же виде у тебя башмаки! — сказала она.
   Он глянул на ноги. Потом сдернул пальто. Мать подумала, уж не пьян ли он.
   — Значит, она успела на поезд? — спросила мать.
   — Да.
   — Ее-то туфли, надеюсь, не так перемазаны. Понять не могу, куда ты ее таскал!
   Какое-то время Пол сидел молча, не двигаясь.
   — Понравилась она тебе? — наконец нехотя спросил он.
   — Да, она мне понравилась. Но тебе она надоест, сын. Сам знаешь.
   Он промолчал. Мать заметила, как трудно он дышит.
   — Ты что, бежал? — спросила она.
   — Нам пришлось бежать к поезду.
   — Ты себя загоняешь. Поди-ка выпей горячего молока.
   Молоко отлично бы его подбодрило, но он отказался и пошел к себе. Не сняв покрывала, повалился ничком на кровать и заплакал слезами ярости и боли. Было и физически больно, так что он в кровь искусал губы, а смута в душе мешала думать, даже чувствовать.
   Вот как она со мной обходится, а? — снова и снова мысленно повторял он, прижимаясь лицом к одеялу. И ненавидел Клару. Опять он возвращался к той сцене, и опять в нем вспыхивала ненависть.
   Назавтра он держался замкнуто, отчужденно, как никогда. Клара была очень кроткая, можно сказать ласковая. Но он был сух, с оттенком презренья. Она вздыхала, оставалась все так же кротка.
   Однажды вечером на той же неделе в Ноттингеме в Королевском театре в «Даме с камелиями» играла Сара Бернар. Полу хотелось увидеть эту старую знаменитую актрису, и он пригласил на спектакль Клару. Мать он попросил оставить для него-ключ на окне.
   — Значит, брать билеты? — спросил он Клару.
   — Да. И надень смокинг, пожалуйста! Я никогда не видела тебя в смокинге.
   — Да что ты, Клара! Надо же, я — в театре в смокинге! — запротестовал он.
   — Ты не любишь смокинг? — спросила она.
   — Ну раз тебе очень хочется, надену. Но буду чувствовать себя дураком.
   Она посмеялась над ним.
   — Тогда почувствуй себя дураком, ради меня, согласен?
   От такой просьбы у него кровь забурлила в жилах.
   — Видно, не миновать мне этого.
   — Зачем тебе понадобился чемоданчик? — спросила Пола мать.
   Он отчаянно покраснел.
   — Клара просила, чтобы я… — начал он.
   — Какие же у вас места?
   — Первый ярус… по три с половиной шиллинга!
   — Ого! — насмешливо воскликнула мать.
   — Ну это же в кои веки, — сказал Пол.
   Он переоделся на фабрике, надел пальто и шапку и встретился с Кларой в кафе. Она была с одной из своих подруг-суфражисток. На ней было старое длинное пальто, которое совсем ей не шло, голова повязана полушалком, который Пол терпеть не мог. К театру пошли втроем.
   Клара еще на лестнице сняла пальто, и оказалось, она в подобии вечернего платья, открывающего руки, шею и часть груди. Волосы модно причесаны. В этом платье, зеленом, шелковом, простого покроя, она была очень хороша. Да, она великолепна. Видишь всю фигуру, словно обтянутую легкой тканью. Пол смотрел на нее и прямо ощущал упругость и нежность этого стройного тела. Он крепко сжал кулаки.
   И ему предстояло весь вечер сидеть, касаясь ее прекрасной обнаженной руки, смотреть на сильную шею, гордо поднятую над сильными плечами, на грудь под зеленым шелком, на изгибы рук и ног под облегающим платьем. Каким-то уголком души он опять ее возненавидел — зачем обрекает его на муку этой близости. Но и любил ее, когда, вскинув голову, она смотрела прямо перед собой, чуть надув губы, задумчивая, неподвижная, будто покорилась судьбе, которая сильнее ее. Ничего она не могла с собой поделать; она оказалась во власти чего-то, что важнее ее самой. Вечностью веяло от нее, будто от задумчивого сфинкса, и Пол ощутил властное желание ее поцеловать. Он уронил программку и низко нагнулся, чтобы, поднимая, украдкой поцеловать Кларину ладонь и запястье. Как мучительна ее красота. Она сидела не шевелясь. Лишь когда погас свет, чуть склонилась, подалась к нему, и он тихонько гладил ее кисть, руку. Слабый запах духов исходил от нее. Опять и опять накатывали раскаленные волны крови, каждая на миг глушила его сознание.
   Спектакль шел своим чередом. Пол видел его будто из дальней дали, будто драма развертывалась неведомо где, но, кажется, где-то в глубинах его существа. Он стал Клариными полными руками, ее шеей, ее вздымающейся грудью. Кажется, это и есть он. Где-то там все еще играют актеры, и он сливается с драмой. Сам по себе он не существует. Серые, а то черные глаза Клары, ее грудь, что льнет к нему, ее рука, что он сжимает в своих руках, — только это и есть на свете. И он мал, беспомощен, а она, облеченная силой, возвышается над ним.
   Лишь антракты, когда загорался свет, причиняли ему четко выраженную боль. И хотелось куда-нибудь сбежать, пока снова не станет темно. Сбитый с толку, он плутал в поисках выпивки. Потом огни гасли, и он опять оказывался во власти странной безумной реальности, в которой слились Клара и драма на сцене.
   Спектакль продолжался. Пол был одержим желанием поцеловать крохотную голубую венку, что примостилась в изгибе Клариного локтя. Он чувствовал эту жилку. Кажется, пока он не прижался к ней губами, жизнь его приостановилась. Поцеловать ее, непременно! Но кругом люди! И все-таки он быстро наклонился и коснулся ее губами. Усы пощекотали нежную плоть. Клара вздрогнула, отдернула руку.
   Но вот спектакль кончился, зажгли свет, публика аплодировала, Пол очнулся, глянул на часы. Его поезд уже ушел.
   — Придется мне идти домой пешком! — сказал он.
   Клара посмотрела на него.
   — Уже так поздно? — спросила она.
   Пол кивнул. Потом подал ей пальто.
   — Люблю тебя! Ты так хороша в этом платье, — пробормотал он, пригнувшись к ее плечу, среди шумной толчеи.
   Она все молчала. Они вышли из театра. Пол увидел идущих мимо людей, извозчиков, что поджидали седоков. Ему показалось, он встретился с горящими ненавистью карими глазами. Но не узнал их. Они с Кларой повернули, бессознательно направляясь к вокзалу.
   Поезд уже ушел. Придется идти пешком десять миль.
   — Не страшно, — сказал Пол. — Мне будет только приятно…
   — А может, переночуешь у нас? — краснея, предложила Клара. — Я могу лечь с мамой.
   Пол посмотрел на нее. Глаза их встретились.
   — А что скажет твоя мама? — спросил он.
   — Она не будет против.
   — Ты уверена?
   — Конечно!
   — Значит, я пойду к тебе?
   — Если хочешь.
   — Хорошо.
   И они повернули в другую сторону. На первой же остановке сели в трамвай. Свежий ветер дул им в лицо. Улицы были темны. Трамвай поспешал, покачивался. Пол сидел, крепко зажав в руке Кларину руку.
   — А твоя мама уже легла? — спросил он.
   — Возможно. Надеюсь, что нет.
   Единственные прохожие, они быстро шли по молчаливой темной улочке. Клара юркнула в дом. Пол замешкался.
   — Входи, — сказала она.
   Пол мигом оказался на крыльце, и вот он уже в комнате. В двери напротив появилась мать, большая, недружелюбная.
   — Кого это ты привела? — спросила она.
   — Это мистер Морел, он опоздал на поезд. Я подумала, мы можем приютить его на ночь, не то ему придется отшагать десять миль.
   Миссис Рэдфорд хмыкнула.
   — Твое дело! Раз ты его пригласила, будет гостем, я-то не против. Хозяйка здесь ты!
   — Если я вам не по душе, я могу и уйти, — сказал Пол.
   — Не, не, еще чего! Заходите, располагайтесь! Вот только по вкусу ли вам будет, что я ей на ужин сготовила.
   Ужин состоял из тарелочки жареной картошки и кусочка бекона. Стол был накрыт кое-как, на одного.
   — Можете взять еще бекону, — продолжала миссис Рэдфорд. — А жареной картошки больше нету.
   — Мне неловко вас беспокоить, — сказал Пол.
   — Еще извиняться вздумал! Это не по мне! Вы ведь приглашали ее в театр, верно? — в вопросе слышалась насмешка.
   — Ну и что? — неловко засмеялся Пол.
   — Ну, так чего ж говорить про кусочек бекона! Снимайте пальто.
   Большая, осанистая, она пыталась оценить, что же происходит. А тем временем хозяйничала у буфета. Клара взяла у Пола пальто. В комнате горела лампа, было очень тепло и уютно.
   — Вот те на! — воскликнула миссис Рэдфорд. — И красавчики же вы оба, скажу я вам! Чегой-то вы так вырядились?
   — По правде говоря, мы и сами не знаем, — сказал Пол, чувствуя себя мышью в лапах кошки.
   — Нет места в нашем доме для этаких франтов, коли вы невесть чего об себе вообразили, — съязвила она. И это был злой выпад.
   Оба они, и Пол в смокинге и Клара в зеленом платье с обнаженными плечами, порядком смутились. Оба чувствовали, что в этой кухонке им надо быть друг для друга защитой.
   — Нет, вы только гляньте, как расцвела! — продолжала миссис Рэдфорд, показывая на Клару. — Чего она надумала, на кой это все?
   Пол посмотрел на Клару. Она вспыхнула, даже шея пошла красными пятнами. Не сразу он сказал:
   — И ведь вам приятно видеть ее такую?
   Они сейчас были в ее власти. Сердце его все время громко стучало, нервы натянуты. Но он ей не поддастся.
   — Это мне-то приятно! — крикнула старуха. — Чего ж приятного, коли она ведет себя дура дурой!
   — Я видал, иные люди ставят себя в положение и поглупее, — сказал он. Теперь он защищал Клару.
   — Вон что! Это когда ж? — ехидно отозвалась старуха.
   — А когда они похожи на пугало, — отвечал Пол.
   Большая, грозная, миссис Рэдфорд застыла на каминном коврике с вилкой в руке и ответила не сразу.
   — Обои дураки, и те и эти, — наконец сказала она и отвернулась к жаровне.
   — Нет, — упрямо возразил Пол. — Люди должны выглядеть как можно лучше.
   — И по-вашему, вот это и значит выглядеть мило! — крикнула мать, презрительно ткнув вилкой в сторону Клары. — Это… это похоже, будто она толком и не одета!
   — Да просто вам завидно, что сами не можете вот так щегольнуть, — засмеялся Пол.
   — Я-то! Да я с кем хочешь могла б пойти в вечернем наряде, была бы охота! — последовал презрительный ответ.
   — А чего ж не захотели? — задал он вполне уместный вопрос. — Или ходили?
   Миссис Рэдфорд молчала. Перевернула на сковороде бекон. У Пола колотилось сердце, кажется, он всерьез ее обидел.
   — Я-то! — наконец воскликнула миссис Рэдфорд. — Нет, не ходила я! И когда в услужении была, раз увижу, какая из служанок пошла из дому с голыми плечами, я уж знала, дешевка она, и на танцульку идет.
   — А вы что, такая уж благонравная были, не до танцулек? — спросил Пол.
   Клара сидела, не поднимая головы. Глаза Пола потемнели и недобро блестели. Миссис Рэдфорд сняла с огня сковороду, стала выкладывать ему на тарелку кусочки бекона.
   — Вон этот ишь как славно поджарился! — сказала она.
   — Зачем же класть мне самый лучший! — сказал Пол.
   — А она сама взяла, что хотела, — был ответ.
   В презрительном тоне миссис Рэдфорд послышалась снисходительность, и Пол понял, она смягчилась.
   — Все-таки возьми немножко, — предложил он Кларе.
   Униженная, одинокая, она подняла на него серые глаза.
   — Нет, спасибо! — сказала она.
   — Ну почему ты не хочешь? — ласково настаивал он.
   Кровь огнем полыхала в жилах. Миссис Рэдфорд опять села, большая, внушительная, отчужденная. Пол оставил Клару, все внимание направил на мать.
   — Говорят, Саре Бернар пятьдесят, — сказал он.
   — Пятьдесят! Шестьдесят ей! — услышал он в ответ.
   — А ведь и подумать невозможно, — сказал он. — Я и сейчас готов был вопить от восторга.
   — Интересно, как бы это я стала вопить из-за потаскухи шестидесяти лет! — сказала миссис Рэдфорд. — Пора ей вспомнить, что она бабушка, а не катамаран визгливый…
   Пол засмеялся.
   — Катамаран — лодка у малайцев, — сказал он.
   — А у меня это то, что я говорю, — возразила она.
   — Моя мать тоже иногда совсем не те слова говорит, и спорить с ней бесполезно, — сказал Пол.
   — Она, глядишь, надает вам затрещин, — добродушно сказала миссис Рэдфорд.
   — Она бы рада, и грозится, ну, я, бывает, и подставлю ей скамеечку.
   — А вот с моей матерью, что хуже всего, — сказала Клара, — ей и скамеечка не требуется.
   — Но до этой вот мадамы матери и длинной дубинкой не достать, — не осталась в долгу миссис Рэдфорд.
   — А я думаю, мадаме дубинка не по вкусу, — со смехом возразил Пол. — Мне, например, не по вкусу.
   — Вас обоих надо бы треснуть по башке, вам бы это пошло на пользу, — вдруг рассмеялась миссис Рэдфорд.
   — Что это вам так не терпится задать мне жару? — спросил Пол. — Я ведь ничего у вас не украл.
   — Да уж. Буду смотреть в оба, — засмеялась мамаша.
   Вскоре ужин был окончен. Миссис Рэдфорд сидела в своем кресле. Пол закурил. Клара пошла наверх, вернулась с пижамой и повесила ее проветрить на каминную решетку.
   — А я об ней позабыла, — сказала миссис Рэдфорд. — Откуда она взялась?
   — Из моего комода.
   — Хм! Ты ее для Бакстера покупала, а он не стал носить, да? — она засмеялась. — Сказал, на что, мол, ему в кровати штаны. — Она доверительно повернулась к Полу: — Терпеть не мог эти самые пижамы.
   Молодой человек пускал колечки дыма.
   — Так ведь кому что нравится, — засмеялся он.
   Потолковали о достоинствах пижамы.
   — Моей матери нравится, когда я в пижаме, — сказал Пол. — Она говорит, я будто Пьеро.
   — Сдается мне, пижама вам к лицу, — сказала миссис Рэдфорд.
   Немного спустя Пол взглянул на небольшой будильник, тикающий на каминной полке. Была половина первого.
   — Забавно, — сказал он. — Но после театра не ляжешь сразу спать, надо несколько часов, чтоб успокоиться.
   — Да уж, самое время успокоиться, — сказала мамаша, убирая со стола.
   — А ты устала? — спросил Пол Клару.
   — Ничуть, — ответила она, избегая его взгляда.
   — Сыграем партию в крибидж? — предложил он.
   — Я забыла, как в него играть.
   — Что ж, я опять тебя научу. Можно нам перекинуться в карты, миссис Рэдфорд? — спросил он.
   — Делайте чего хотите, — ответила та. — Только ведь поздно.
   — Одна-две партии вгонят нас в сон, — ответил Пол.
   Клара принесла карты и, пока он их тасовал, сидела и вертела на пальце обручальное кольцо. Мамаша мыла в чулане посуду. Пол чувствовал: чем дальше, тем труднее в доме дышать.
   — Пятнадцать два, пятнадцать четыре, пятнадцать шесть и восемь!..
   Часы пробили час. Игра все продолжалась. Миссис Рэдфорд покончила с мелочами, которые надо переделать перед сном, заперла дверь, налила воды в чайник. А Пол все сдавал карты да подсчитывал. Кларины плечи и шея не давали ему покоя. Ему казалось, он видит, где начинается ложбинка между грудей. Не мог он сейчас уйти от Клары. А она следила за быстрыми движениями его рук и чувствовала — ноги и руки ее слабеют. Так она близко, он все равно что касается ее, но нет, не все равно. Он распалился. Как же он ненавидел эту мамашу. Она все сидит, клюет носом, но не сдается, упрямая. Пол глянул на нее, потом на Клару. Она встретила его взгляд — гневный, насмешливый, безжалостный, как сталь. Ответила ему взглядом, полным досады. Теперь он знал, она-то с ним заодно. И продолжал игру.
   Наконец мамаша решительно встряхнулась и сказала:
   — Не пора ли вам обоим ложиться?
   Пол молча продолжал игру. Так она ему ненавистна, эта мамаша, убить ее готов.
   — Еще минутку, — сказал он.
   Старуха поднялась, упрямо проследовала в чулан, возвратилась со свечой для Пола, поставила ее на каминную полку. И опять уселась. Ненависть обожгла Пола, он бросил карты.
   — Ладно, тогда мы кончим, — сказал он, но в голосе его был вызов.
   Клара видела, он крепко сжал губы. И опять на нее посмотрел. Это было как сговор. Она склонилась над картами, покашляла, прочищая горло.
   — Ну, слава Богу, кончили, — сказала миссис Рэдфорд. — Вот, возьмите. — И сунула Полу согретую пижаму. — И свечу прихватите. Ваша комната будет как раз над этой. Там их всего две, не больно запутаешься. Ну, спокойной ночи. Отдыхайте на здоровье.
   — Да уж отдохну, я всегда хорошо сплю, — сказал он.
   — А как же, в ваши годы так и полагается, — отозвалась она.
   Пол пожелал Кларе спокойной ночи и пошел. Выскобленные добела деревянные ступени витой лестницы при каждом шаге скрипели и трещали. Он упрямо поднимался. Увидел две двери одна напротив другой. Он вошел в свою комнату, хлопнул дверью, но на задвижку не запер.
   Комната оказалась маленькая, с широкой кроватью. На туалетном столике с зеркалом лежали несколько Клариных шпилек, щетка для волос. В углу закрытые материей висели ее платья, юбки. Даже пара чулок на спинке стула. Пол внимательно оглядел комнатку. На полке две книжки, которые он ей дал почитать. Он разделся, сложил свой костюм, сел на кровать и прислушался. Потом задул свечу, лег и уже через минуту провалился в сон. И вдруг щелк! сна как не бывало, и он корчится в муках. Будто, когда он почти уже уснул, что-то ожгло его, привело в бешенство. Он сел, скрестив ноги по-турецки, и, не шевелясь, вглядываясь во мрак, прислушался. Где-то на улице услышал кошку, потом тяжелые, твердые шаги матери, потом отчетливые слова Клары:
   — Ты не расстегнешь мне платье?
   Недолгая тишина. Наконец голос матери:
   — Ну вот, готово. А ты наверх не идешь?
   — Нет, еще нет, — спокойно ответила дочь.
   — Ну чего ж, ладно! Если, по-твоему, еще не так поздно, сиди. Только смотри приходи, пока я не легла, а то разбудишь.
   — Я недолго, — сказала Клара.
   И Пол услышал медленные шаги мамаши вверх по лестнице. В его дверь сквозь щели просочился свет свечи. Мамаша платьем задела за дверь, и у Пола екнуло сердце. Потом стало темно, щелкнула задвижка. Неспешно, неторопливо она готовилась ко сну. Прошло много времени, наконец в ее комнате все стихло. Пол был весь как натянутая струна, чуть дрожа сидел он на кровати. Дверь прикрыта неплотно. Когда Клара пойдет наверх, он ее перехватит. Он ждал. Мертвая тишина. Часы пробили два. Потом внизу звякнула кочерга о каминную решетку. Он уже не мог совладать с собой, сдержать дрожь. Если он сейчас же не пойдет, он просто умрет.
   Он поднялся, вздрагивая, постоял. Потом шагнул к двери. Он старался ступать легко. Громко, как выстрел, скрипнула первая ступенька. Старуха шевельнулась в постели. На лестнице темно. У ее подножья в щель двери, что ведет в кухню, пробивается свет. Пол на миг остановился. Потом машинально двинулся дальше. Ступеньки скрипели под его шагами, и по спине забегали мурашки, а вдруг позади наверху сейчас отворится мамашина дверь. Он не сразу нашарил дверь у подножья лестницы. Задвижка щелкнула и открылась. Он вошел в кухню и с шумом захлопнул за собой дверь. Теперь мамаша уже не рискнет спускаться.
   И вдруг он остановился как вкопанный. Клара стояла на коленях спиной к нему на груде снятого белья, лежащего на каминном коврике, и грелась перед огнем. Она не оглянулась, сидела подавшись вперед, красивая округлая спина обращена к нему, а лица не видно. Греется перед камином в свое удовольствие. Красный отблеск лежит на одном ее боку, теплая и темная тень — на другом. Руки лениво опущены.
   Неистовая дрожь сотрясла Пола, он стиснул зубы и кулаки, стараясь овладеть собой. И пошел к ней. Положил руку ей на плечо, другой рукой взял ее за подбородок, хотел поглядеть в лицо. Она вздрогнула раз, другой, а головы не подняла.
   — Прости! — пробормотал он, спохватясь, что руки у него ледяные.
   Она пугливо вскинула на него глаза, точно зверек, которому грозит смерть.
   — У меня руки такие холодные, — пробормотал Пол.
   — Мне приятно, — прошептала она и закрыла глаза.
   Она сказала, и он ощутил на губах ее дыхание. Руками она обхватила его колени. Свисающий шнурок его пижамы коснулся ее, и она вздрогнула. А Пол согрелся подле камина, и дрожь утихла.
   Наконец, не в силах больше так стоять, он поднял ее, и она уткнулась головой ему в плечо. Он гладил ее медленно, ласково, с бесконечной нежностью. Она прильнула к нему, стараясь спрятаться в его объятиях. Он крепко ее прижал. Тогда, наконец, она посмотрела на него, молча, умоляюще, пытаясь понять, надо ли ей стыдиться.
   Глаза его были темные, глубокие, очень спокойные. Словно и сама ее красота и то, что он завладел этой красотой, ранили его и печалили. С болью смотрел он на нее, и страшно ему стало. Он ощутил свое ничтожество перед нею. Она лихорадочно целовала его глаза, один, потом другой, льнула к нему. Она отдала себя ему. Он ее крепко сжимал. То была минута счастья почти мучительного.
   Она стояла, позволяя восхищаться собой и трепетать от радости. Его обожание было целительно для ее уязвленной гордости, для нее самой, делало ее счастливой. Помогло ей распрямиться, вновь обрести гордость. Слишком долго ее гордость была оскорблена. Слишком долго никто не понимал ее истинную цену. И вот она вновь излучает радость и гордость. Настал час выздоровления, признания.
   Пол посмотрел на нее, он весь сиял. Они засмеялись, глядя друг на друга, и он прижал ее к груди. Часы отмеряли секунды, проходили минуты, а эти двое все стояли, тесно прижавшись друг к другу, прильнув губами к губам, точно статуя, изваянная из одной глыбы.
   И опять беспокойно, жадно по ее телу зашарили, заскользили его пальцы. И одна за другой вздымались горячие волны крови. Клара положила голову ему на плечо.
   — Пойдем ко мне в комнату, — прошептал Пол.
   Она посмотрела на него и покачала головой, безутешно дрогнули губы, в глазах — страсть. Пол смотрел на нее в упор.
   — Да! — сказал он.
   Опять она покачала головой.
   — Почему нет? — спросил он.
   Она смотрела на него горестно, все тем же полным страсти взглядом, и опять покачала головой. Глаза Пола стали жесткими, он отступился.
   Потом, уже в постели, он удивлялся, почему она отказалась прийти к нему открыто, не таясь от матери. Ведь тогда все стало бы ясно и определенно. И она могла бы провести с ним ночь, не надо было бы, как сейчас, ложиться с матерью. Странно это, непонятно. И почти сразу он уснул.
   Утром он проснулся, услышав чей-то голос. Открыл глаза и увидел — на него смотрит большая, величественная миссис Рэдфорд. В руке у нее чашка чаю.
   — Вы чего ж, вздумали проспать до Судного дня? — сказала она.
   Он сразу рассмеялся.
   — Да ведь, наверно, еще и пяти нет, — сказал он.
   — Ну, хочешь — не хочешь, полвосьмого уже, — сказала она. — Вот я вам чаю принесла.
   Он потер лицо, откинул со лба встрепанные волосы и встряхнулся.
   — Да что ж это как поздно! — проворчал он.
   Досадно стало, что его разбудили. А миссис Рэдфорд это позабавило. Из фланелевой пижамы торчала его шея, округлая, белая, совсем девичья. Он сердито взлохматил волосы.
   — Что толку скрести голову, — сказала она. — Часы назад не повернешь. Ну, долго еще мне тут стоять с чашкой в руках?
   — Да ну ее, чашку! — буркнул Пол.
   — Надо было пораньше лечь, — сказала мамаша.
   Он глянул на нее, бесстыдно засмеялся.
   — Я лег раньше вас, — сказал он.
   — Скажет тоже! — воскликнула она.
   — Это ж надо, чтоб мне подали чай в постель! — сказал он, помешивая в чашке. — Моя мать подумала б: конченый я человек.
   — Неужто она вам никогда чайку в кровать не подаст? — спросила миссис Рэдфорд.
   — Ей это и в мысль не придет, все равно что на голову стать.
   — Своих я всегда баловала! Потому они у меня такие дурные, — сказала мамаша.
   — Вы одну только Клару и могли избаловать, — сказал он. — А мистер Рэдфорд на небесах. Так что вы и есть хуже всех.
   — Я не хуже всех, только уступчивая я, — сказала она, выходя из комнаты. — Только дурная я, вот чего!
   За завтраком Клара была тиха, но поглядывала на Пола как-то по-хозяйски, и это его бесконечно радовало. Мамаше он явно пришелся по душе. Он заговорил о своей живописи.
   — Ну какой вам толк изводиться да надрываться, крутиться и вертеться — и все из-за этих ваших картинок? — воскликнула миссис Рэдфорд. — Хотела бы я знать, что вам от них за радость? Жили бы лучше в свое удовольствие.