Страница:
Но вот они заметили большую темную подворотню, увешанную вывесками множества фирм, среди них и фирма Томаса Джордана.
— Вот она! — воскликнула миссис Морел. — Но где же она тут?
Они огляделись. С одной стороны темнела до странности угрюмая картонажная фабрика, с другой — гостиница «Приют коммерсанта».
— Она в глубине подворотни, — сказал Пол.
И они отважились нырнуть в подворотню — точно в пасть дракона. За ней открылся большой двор, будто колодец, со всех сторон окруженный высокими зданиями. Повсюду валялись ящики, солома, картон. Луч солнца достиг лишь одной упаковочной корзины, из нее на землю падал золотой поток соломы. Но во всем остальном дворе было темно как в шахте. Сюда выходило несколько дверей и два лестничных марша. Прямо напротив, на лестничной площадке, на грязном стекле двери маячили зловещие слова «Томас Джордан и сын — ортопедические приспособления». Миссис Морел пошла вперед, сын последовал за ней. Сам Карл I всходил на эшафот не с такой тяжестью на сердце, как Пол Морел, когда он следом за матерью подымался по грязным ступеням к грязной двери.
Она толкнула дверь и остановилась приятно удивленная. Перед ней был большой склад, повсюду бледно-желтые бумажные пакеты, меж ними по-домашнему без пиджаков, засучив рукава ходили служащие. Свет мягкий, глянцевитые желтоватые пакеты словно и сами светятся, прилавки темно-коричневого дерева. Все здесь спокойно и очень уютно. Миссис Морел шагнула раз, другой и остановилась. Пол стал позади матери. На ней была парадная шляпка с черной вуалью, на Поле — просторная куртка с поясом и мальчиковый белый широкий воротник.
Один из служащих поднял на вошедших глаза. Был он тощий, высокий, личико в кулачок. Он посмотрел настороженно. Потом бросил взгляд в другой конец помещения, где за стеклянной перегородкой была небольшая контора. И лишь после этого подошел к ним. Ничего не сказал, но мягко, вопросительно склонился в сторону миссис Морел.
— Можно видеть мистера Джордана? — спросила она.
— Я схожу за ним, — ответил молодой человек.
Он прошел к конторе. Оттуда выглянул краснолицый старик с белыми бакенбардами. Полу показалось, он похож на шпица. Потом этот же самый человечек вышел из-за перегородки. Был он коротконогий, довольно плотный, в тужурке из альпаки. Вопросительно пригнув голову набок, так что одно ухо оказалось выше другого, он решительно направился к ним.
— Доброе утро! — сказал он, остановясь перед миссис Морел, видимо гадая, клиентка ли она.
— Доброе утро. Я к вам со своим сыном, Полом Морелом. Вы просили его зайти сегодня утром.
— Пройдите сюда, — сказал мистер Джордан отрывисто, видно, хотел выглядеть сугубо деловым человеком.
Они прошли за ним в неряшливую комнатушку с мебелью, обитой черным дерматином и лоснящейся от соприкосновения со множеством клиентов. На столе высилась стопка грыжевых бандажей из переплетенных плоских колец желтой замши. Явно совсем новые и совершенно одинаковые. Пол услышал свежий запах замши. Что это за штука, с недоумением подумал он. К этому времени он был совсем оглушен и замечал лишь то, что бросалось в глаза.
— Садитесь! — не слишком любезно предложил мистер Джордан, указав миссис Морел на стул с волосяным сиденьем.
Она села на краешек, точно бедная родственница. Тогда старик суетливо пошарил на столе и достал листок.
— Это вы писали? — отрывисто спросил он, протянув листок, и Пол узнал свое письмо.
— Да, — вымолвил он.
В эту минуту две мысли его занимали: во-первых, он чувствовал себя виноватым, потому что солгал, ведь сочинил письмо Уильям, и во-вторых, не понимал, почему в толстой, красной руке этого человека письмо кажется совсем не таким, какое лежало на столе в кухне. Будто частица его самого, сбившаяся с пути. Не нравилось Полу, как старик держит его письмо.
— Где писать учились? — сердито спросил старик.
Пол только пристыженно глянул на него и не ответил.
— Почерк у него, правда, неважный, — виновато сказала миссис Морел. Потом откинула вуаль. Мать возмутила Пола — недостает ей гордости в разговоре с этим вульгарным старикашкой, но как мило ее лицо, не затененное вуалью.
— Так вы говорите, французский знаете? — все так же резко спросил старикашка.
— Да, — ответил Пол.
— В какую школу ходили?
— В обычную.
— И там вас учили языку?
— Нет… я… — Мальчик залился краской и не договорил.
— Ему крестный давал уроки, — сказала миссис Морел почти умоляюще и вместе довольно холодно.
Мистер Джордан колебался. Потом в привычной манере, чуть ли не со злостью — казалось, рукам его не терпится что-то делать — выдернул из кармана еще листок, развернул. Листок скрипнул. Старик протянул его Полу.
— Прочитайте-ка, — сказал он.
То была записка на французском языке, написанная мелким, тонким иностранным почерком, и Пол не мог его разобрать. Он тупо уставился на бумагу.
— «Мосье», — начал он и в ужасном смятении поднял глаза на Джордана. — Это… это…
Он хотел сказать «почерк», но соображение совсем ему отказало, у него даже и слово это вылетело из головы. Чувствуя себя совершеннейшим дураком и ненавидя мистера Джордана, он в отчаянии снова обратился к листку:
— Сэр… пожалуйста вышлите мне э… э… не могу разобрать… две пары… gris fil bas… серых нитяных чулок… э… э… sans… без… э… не могу разобрать слов… э… doigts пальцев… э… не могу разобрать…
Он хотел сказать «почерк», но все не мог вспомнить слово. Увидев, что он застрял, мистер Джордан выхватил у него листок.
— «Пожалуйста, вышлите мне с обратной почтой две пары серых нитяных чулок без носка».
— A «doigts», — вспыхнул Пол, — значит «пальцы на руке»… тоже… и как правило…
Старикашка взглянул на мальчика. Он не знал, означает ли «doigts» пальцы на руке», он знал, что в его деле оно означает «носок чулка».
— «Пальцы на руке» в чулках! — отрывисто бросил он.
— А все равно это значит и «пальцы на руке», — упрямо повторил Пол.
Как ненавистен был этот старикашка, выставивший его таким болваном. Мистер Джордан посмотрел на побледневшего, бестолкового, дерзкого мальчишку, потом на мать, которая сидела молча, с тем особенным отрешенным видом, что свойствен беднякам, когда они зависят от чьей-то милости.
— Так когда он сможет приступить? — спросил мистер Джордан.
— Да когда вам угодно, — ответила миссис Морел. — Школу он уже кончил.
— Жить будет в Бествуде?
— Да, но он может быть на… станции… без четверти восемь.
— Гм!
Кончилось тем, что Пола наняли младшим «спиральщиком» с жалованьем восемь шиллингов в неделю. После того, как мальчик отстаивал свою правоту, что «doigts» означает «пальцы на руке», он не произнес больше ни слова. Вслед за матерью он сошел по ступеням. Она посмотрела на него блестящими глазами, полными любви и радости.
— Думаю, тебе здесь понравится, — сказала она.
— «Doigts» это точно «пальцы руки», мама, и вся беда в почерке. Я не мог разобрать почерк.
— Не волнуйся, мой мальчик. Я уверена, мистер Джордан не так плох, да тебе и не часто придется иметь с ним дело. А ведь какой славный тот первый молодой человек, правда? Я уверена, они тебе понравятся.
— Мам, но ведь мистер Джордан просто мужлан? Неужели он тут всему хозяин?
— Вероятно, он был рабочим и преуспел, — сказала миссис Морел. — Не надо так сердиться на людей. Они не тобой недовольны, просто у них такие манеры. Тебе всегда кажется, они против тебя. Но это не так.
День выдался на редкость солнечный. Голубое небо сияло над просторной, пустынной базарной площадью, блестел красноватый булыжник мостовой. Лавки в торговых рядах надежно прятались от солнца, и глубокая тень была полна красок. Как раз там, где линия конки пересекала базарную площадь, располагался фруктовый ряд, на прилавках сверкали под солнцем фрукты — яблоки и груды рыжих апельсинов, маленькие сливы ренклод, бананы. Мать с сыном шли мимо и вдыхали теплый аромат фруктов. Постепенно ощущение позора и владевшая Полом ярость утихли.
— Где бы нам пообедать? — спросила мать.
Обоим это казалось безрассудным транжирством. За всю свою жизнь Пол лишь раза два был в закусочной и то лишь выпивал чашку чаю со сдобной булочкой. Большинство жителей Бествуда считали, что могут позволить себе в Ноттингеме только чай, хлеб с маслом, ну и разве еще консервированную говядину. Обед считался непозволительным транжирством. Пол почувствовал себя почти преступником.
Они нашли местечко, которое казалось совсем недорогим. Но когда миссис Морел пробежала глазами меню, ей стало не по себе — уж очень все дорого. Она заказала пирожки с почками и картофель — самое дешевое из тамошних блюд.
— Зря мы сюда зашли, мам, — сказал Пол.
— Ничего, — сказала она. — В другой раз не придем.
Она настаивала, чтоб он взял пирожок со смородиной, ведь он любит сладости.
— Не хочется мне, мам, — отказывался он.
— Нет-нет, — настаивала она, — непременно возьми.
Она огляделась в поисках официантки. Но та была занята, и миссис Морел не решилась ее побеспокоить. Так что, к удовольствию официантки, мать и сын сидели и ждали, когда та соблаговолит их заметить, а она любезничала с мужчинами.
— Бесстыжая девчонка! — сказала миссис Морел Полу. — Смотри-ка, несет пудинг вон тому мужчине, а ведь он пришел куда поздней нас.
— Ну и ладно, мам, — сказал Пол.
Миссис Морел сердилась. Но слишком она была бедна, слишком жалок был ее заказ, и не осмеливалась она в ту минуту настаивать на своем праве. И они сидели и ждали, ждали.
— Мам, может, пойдем? — сказал Пол.
Тогда мать поднялась. Официантка как раз проходила мимо.
— Принесите, пожалуйста, один пирожок со смородиной, — отчетливо произнесла миссис Морел.
— Сейчас, — дерзко крикнула та через плечо.
— Мы ждали уже достаточно долго, — сказала миссис Морел.
Девушка мигом принесла пирожок. Миссис Морел холодно спросила счет. Пол готов был провалиться сквозь землю. Твердость матери его восхищала. Он знал, только годы сражений научили ее хотя бы в такой малости настаивать на своих правах. Как и ему, ей это давалось совсем непросто.
— Ноги моей здесь больше не будет! — заявила миссис Морел, когда они вышли, довольные, что все уже позади. — Теперь пойдем заглянем в аптеку и еще в два-три магазина, хорошо?
Они поговорили о рисунках Пола, и миссис Морел хотела купить ему тонкую кисточку из собольего волоса, о которой он мечтал. Но Пол отказался от такой роскоши. Скучно ему было стоять перед галантерейными и мануфактурными лавками, но он радовался за мать — ей ведь интересно. Потом они шли дальше.
— Ты только взгляни на этот черный виноград! — сказала она. — Прямо слюнки текут. Давным-давно хочу отведать, но придется еще малость подождать.
Потом она пришла в восторг у цветочного магазина — стояла у дверей и вдыхала аромат.
— А-ах! Ну просто прелесть!
В темной глубине лавки Пол заметил нарядную девушку, которая с любопытством смотрела на них из-за прилавка.
— На тебя смотрят, — сказал он матери, пытаясь ее увести.
— Но чем это пахнет? — воскликнула она, упираясь.
— Левкоями! — ответил он, поспешно принюхавшись. — Смотри, здесь целая кадка.
— О, вот они… красные и белые. А только я никогда не знала, что левкои так пахнут! — И к величайшему облегченью сына, она отошла от дверей, но тотчас остановилась у витрины.
— Пол! — окликнула она, а он стоял в сторонке, пытаясь укрыться от взгляда нарядной девушки в черном — здешней продавщицы. — Пол! Ты только посмотри!
Он нехотя вернулся к ней.
— Нет, ты посмотри на эту фуксию! — и миссис Морел показала на цветок.
— Ого! — изумленно воскликнул он. — Цветки какие большие, тяжелые, похоже, вот-вот отпадут.
— И как их много! — воскликнула мать.
— А как они клонятся книзу всеми своими волосками и висюльками!
— Да! — воскликнула она. — Прелесть!
— Интересно, кто их купит, — сказал Пол.
— Интересно, — ответила она. — Только не мы.
— В нашей гостиной они бы погибли.
— Да, жутко холодная, темная дыра. Какой цветок ни поставь, погибнет. А в кухне задохнется.
Они купили кое-что нужное и отправились на станцию. Впереди, за темным проходом меж домами, виднелся замок на бурой, поросшей кустарником горе, сущее чудо, омытое солнечным светом.
— А правда хорошо бы мне в обед выходить на улицу? — сказал Пол. — Гуляй себе где хочешь да смотри по сторонам. Вот будет славно.
— Да, правда, — подтвердила мать.
Он провел замечательных полдня с матерью. В мягкий вечерний час приехали они домой счастливые, сияющие и усталые.
С утра Пол заполнил бланк, чтобы получить сезонный билет, и отнес на станцию. Когда он вернулся домой, мать только еще начинала мыть полы. Он сел на диван, подобрал ноги.
— Билет выдадут в субботу, — сказал Пол.
— И сколько он будет стоить?
— Примерно фунт одиннадцать шиллингов.
Мать продолжала молча мыть пол.
— Это дорого? — спросил Пол.
— Не дороже, чем я думала, — ответила она.
— А получать я буду восемь шиллингов в неделю, — сказал он.
Мать промолчала, продолжала мыть пол. Наконец она сказала:
— Наш Уильям, когда уехал в Лондон, обещал, что будет давать мне фунт в месяц. Он давал мне по десять шиллингов… два раза. А сейчас, спроси я, у него наверняка нет ни гроша. Я и не хочу у него брать. Только вот сейчас мог бы разок помочь с билетом, да я на это и не надеюсь.
— Он кучу денег зарабатывает, — сказал Пол.
— Жалованье-то у него сто тридцать фунтов. Но взрослые сыновья все одним миром мазаны. Наобещают с три короба, а получишь от них всего ничего.
— Он на себя тратит больше пятидесяти шиллингов в неделю, — сказал Пол.
— А я веду хозяйство меньше, чем на тридцать, — сказала мать. — И должна еще находить деньги на неожиданные расходы. Но раз уж кто уехал, он и не думает тебе помочь. Уильям предпочитает тратиться на свою разряженную красотку.
— Если она такая модница, у нее должны быть деньги, — сказал Пол.
— Должны быть, да нету. Я его спрашивала. И уж я-то знаю, не за так покупает он ей золотые браслеты. Мне-то золотой браслет никто не купит.
Уильям имел успех у своей «цыганки», как он ее называл. Звали ее Луиза Лили Дэнис Уэстерн, он выпросил у нее фотографию и послал матери. Фотография была получена — черноволосая красавица, снятая в профиль, с самодовольной полуулыбкой, можно было подумать, она фотографировалась нагая — видны обнаженные плечи и ни намека на одежду.
«Да, фотография Луизы производит поразительно сильное впечатление, — написала сыну миссис Морел, — Луиза, видно, очень красивая. Но, мальчик мой, разве можно сказать, что у девушки хороший вкус, если она дает такую фотографию молодому человеку, чтобы он послал матери, да еще для первого знакомства? Спору нет, плечи, как ты и говорил, великолепные. Нос первого же раза я как-то не ждала их увидеть».
Морел обнаружил фотографию на шифоньере в гостиной. Взял ее двумя пальцами, вышел в кухню.
— Это еще кто такая? — спросил он жену.
— Девушка, за которой ухаживает Уильям, — отвечала миссис Морел.
— Гм! Видать, не простая штучка, от такой добра не жди. Кто она есть?
— Ее зовут Луиза Лили Дэнис Уэстерн.
— Вот это имечко! — воскликнул углекоп. — Из актерок, что ли?
— Нет. Она вроде из благородных.
— Мать честная! — Уолтер все не отрывал глаз от фотографии. — Из благородных, говоришь? И сколько ж ей монет надобно, чтоб этак нос задирать?
— А нисколько. Она живет со старухой теткой, терпеть ее не может, и какую малость та ей дает, то и берет.
— Гм! — Морел отложил фотографию. — Тогда дурак он, чего с такой связался.
«Дорогая мама, — писал в ответ Уильям, — как жаль, что фотография тебе не понравилась. Мне и в голову не приходило, что она может показаться тебе нескромной. Но все равно я сказал моей Цыганке, что фотография не совсем отвечает твоим строгим и добропорядочным вкусам, так что она хочет послать тебе другую, которая, надеюсь, тебе понравится больше. Ее постоянно фотографируют; фотографы просят у нее разрешения сфотографировать ее бесплатно».
Вскоре пришла новая фотография, с глупенькой припиской от самой девицы. На сей раз она красовалась в черном шелковом вечернем платье, корсаж с квадратным вырезом, рукавчики с буфами, на великолепные плечи наброшены черные кружева.
— Интересно, она что ж, только в вечерних платьях и ходит? — язвительно сказала миссис Морел. — Похоже, я просто обязана ею восхищаться.
— На тебя не угодишь, мама, — сказал Пол. — А по-моему, та первая фотография, с голыми плечами, очень славная.
— По-твоему, славная? — переспросила мать. — Ну, а по-моему, нет.
В понедельник мальчик встал в шесть утра, готовясь приступить к работе. В жилетном кармане у него лежал сезонный билет, с покупкой которого связано было для матери столько горечи. Билет, пересеченный желтыми полосами, нравился Полу. Мать положила ему завтрак в корзиночку, и без четверти семь он вышел из дому, чтобы поспеть на поезд 7:15. Миссис Морел проводила его до конца проулка.
Утро было великолепное. Зеленые плоды ясеня, тонкие однокрылые коробочки, которые ребятня прозвала «голубями», под легким ветерком весело кружились, слетая с ветвей, и устилали палисадники перед домами. Долину до краев заполняла слабо светящаяся дымка, в ней мерцала зрелая пшеница и быстро таял пар над минтонской шахтой. Изредка налетали порывы ветра. Пол смотрел поверх растущего вдалеке олдерслейского леса, туда, где раскинулись поля, и никогда еще не чувствовал такую крепкую связь с домом, как в эти минуты.
— До свиданья, мама, — сказал он с улыбкой, но нерадостно ему было.
— До свиданья, — весело и нежно ответила мать.
В белом фартуке стояла она на дороге и смотрела, как сын идет через поле. Маленький, складный, и вид но — полон жизни. Мать смотрела, как он упрямо шагает через поле, и чувствовала, куда он решит дойти, он дойдет. И ей подумалось об Уильяме. Этот не станет отыскивать проход, предпочтет перепрыгнуть через ограду. Он далеко, в Лондоне, и прочно стал на ноги. А Пол будет служить в Ноттингеме. Вот уже два ее сына вступили в жизнь. Теперь можно думать о двух городах, двух крупных промышленных центрах, зная, что отправила в каждый по мужчине, и мужчины эти станут такими, какими ей и хотелось бы их видеть; это она дала им жизнь, они частица ее, и она будет причастна и к их работе. Все утро напролет думала она о Поле.
Ровно в восемь он поднялся на унылое крыльцо фирмы Джордана и беспомощно остановился перед первым стеллажом с пакетами, ожидая, чтоб кто-нибудь им занялся. Но заведение это еще не проснулось. На прилавках лежали длиннющие листы, защищающие их от пыли. Пришли всего двое служащих, из угла, где они снимали пальто и засучивали рукава, слышались их голоса. Было десять минут девятого. Здесь никто особенно не боялся опоздать. Пол прислушивался к голосам тех двоих. Потом услышал чей-то кашель и в конторе в конце помещения увидел хилого старика в круглой шапочке черного бархата, расшитой красным и зеленым, он вскрывал письма. Пол все ждал и ждал. Один из младших служащих подошел к старику и громко, весело с ним поздоровался. Старый «старший», видно, был глуховат. Потом молодой человек с важным видом проследовал к своему прилавку. И заметил Пола.
— Привет! — сказал он. — Новенький, да?
— Да, — сказал Пол.
— Гм! А звать как?
— Пол Морел.
— Пол Морел? Ладно, иди-ка сюда.
Пол обошел за ним поставленные прямоугольником прилавки. Помещение оказалось трехэтажным. Посредине в полу было огромное отверстие, прилавки обступали его стеной, по этой широкой шахте вверх и вниз ходили подъемники, по ней же в нижний этаж проникал свет. Прямо над нею было большое продолговатое отверстие в потолке, и там, над перегородкой верхнего этажа, видны были какие-то механизмы; а еще выше, над головой — стеклянная крыша, откуда и проникал свет на все три этажа, становясь чем ниже, тем тусклее, так что в подвале всегда был вечер, а в первом — сумерки. Сама фабрика находилась на верхнем этаже, склад готовой продукции на первом, склад материалов — в подвале. Все тут было старое-престарое и запущенное.
Пола повели в какой-то темный угол.
— Это «спиральный» угол, — сказал молодой служащий. — Ты будешь «спиральный», вместе с Пэплуотом. Он твое начальство, но он еще не пришел. Он раньше половины девятого не приходит. Так что, если хочешь, возьми письма вон там, у мистера Меллинга.
Молодой человек показал Полу на старика, сидящего в конторе.
— Хорошо, — сказал Пол.
— Вот крючок, вешай на него шапку. Вот твой гроссбух. Мистер Пэплуот скоро будет.
И широким деловым шагом сей тощий молодой человек зашагал прочь по гулкому деревянному полу.
Через минуту-другую Пол остановился в дверях конторы за стеклянной перегородкой. Старик в бархатной шапочке посмотрел на него поверх очков.
— Доброе утро, — благожелательно и внушительно сказал он. — Тебе письма для спирального отдела, Томас?
Обращение «Томас» обидело Пола. Но он взял письма и вернулся в свой темный закуток, где прилавок поворачивал под углом, где кончался большой прилавок с посылками и куда выходили три двери. Он сел на высокий табурет и принялся читать письма, те, которые были написаны более или менее разборчивым почерком. Писали, например, так:
«Пришлите мне, пожалуйста, сразу по получении письма пару дамских шелковых рейтуз без стоп, носимых при спиральном переломе, таких же, как посылали мне в прошлом году; длина бедра до колена…» и т.п.
Или:
«Майор Чемберлен желает повторить свой предыдущий заказ на шелковый гибкий бандаж».
Многие письма, в том числе на норвежском и французском языках, оставались для мальчика загадкой. Он сидел на табурете и в волнении ожидал своего начальника. Когда в половине девятого мимо него наверх гурьбой прошли молоденькие работницы, его одолело мучительное смущенье.
Мистер Пэплуот явился, жуя жевательную резинку, примерно без двадцати девять, когда все остальные уже были заняты делом. Тощий, болезненно-бледный, с красным носом, быстрый, порывистый, одет элегантно и строго. На вид лет тридцати шести. Был в нем какой-то вызов, чувствовалось — малый не промах, неглуп, проницателен, не лишен сердечного тепла, но едва ли заслуживает особого уважения.
— Ты мой новый помощник? — спросил он.
Пол встал и сказал, да, это он.
— Взял письма?
Мистер Пэплуот пожевал резинку.
— Да.
— Снял с них копии?
— Нет.
— Начинай, да поторапливайся. Переоделся для работы?
— Нет.
— Принесешь какую-нибудь старую куртку и оставляй ее здесь.
Последние слова он произнес невнятно, зажав боковыми зубами жевательную резинку. Потом исчез во тьме, за огромным стеллажом с приготовленными для отправки пакетами, вынырнул без пиджака, подворачивая щегольские, в полоску, манжеты на тощих, волосатых руках. Потом быстро надел другой пиджак. Пол заметил, какой он тощий, и еще, что брюки у него сзади в складку. Пэплуот схватил табурет, пододвинул к табурету Пола и сел.
— Садись, — сказал он.
Пол занял свое место.
Мистер Пэплуот был совсем рядом. Он схватил письма, рванул со стеллажа перед ним длинный гроссбух, распахнул его, схватил ручку и сказал:
— Теперь смотри. Эти письма надо переписать вот сюда.
Он дважды потянул носом, наскоро пожевал резинку, пристально глянул на письмо, минуту сидел молча, сосредоточенно, а потом стремительно очень красивым, с завитушками почерком сделал запись в книге. И коротко глянул на Пола.
— Видал?
— Да.
— Думаешь, справишься?
— Да.
— Ну что ж, посмотрим.
Пэплуот соскочил с табурета. Пол взял ручку. Пэплуот исчез. Полу даже нравилось снимать копии писем, но писал он медленно, старательно и прескверным почерком. Он переписывал четвертое письмо, поглощенный своим делом и очень довольный, и тут вновь появился мистер Пэплуот.
— Ну, как? Переписал?
Распространяя запах жевательной резинки, он перегнулся через плечо Пола.
— Черт подери, парень, да ты ж замечательный переписчик! — насмешливо воскликнул он. — Ну, ничего, сколько ты переписал? Всего три! Я бы уж все их заглотал. Пиши, пиши и ставь на них номера. Вот так! Пиши, пиши!
Пол корпел над письмами, а Пэплуот тем временем занялся другими делами. Вдруг Пол вздрогнул — у самого уха что-то пронзительно свистнуло. Пэплуот подошел, вынул из какой-то трубки затычку и неожиданно сердито и властно произнес:
— Да?
Из трубки до Пола донесся слабый голосок, похоже, женский. Он удивленно раскрыл глаза — переговорную трубку он видел впервые.
— Что ж, — недовольно сказал в трубку мистер Пэплуот, — тогда пока сделайте кое-что из того, что задолжали.
Опять послышался тоненький женский голосок, милый и сердитый.
— Некогда мне стоять тут и слушать вашу болтовню, — сказал Пэплуот и сунул в трубку затычку.
— Давай-давай, паренек, — почти жалобно сказал он Полу, — Полли требует заказы. Чуть поживей не можешь, а? Вот смотри!
К немалому огорчению Пола, он взял гроссбух и стал снимать копии сам. Работал он быстро и хорошо. Покончив с перепиской, схватил несколько длинных желтых листков, дюйма по три шириной, и написал заказы для работниц.
— Вот она! — воскликнула миссис Морел. — Но где же она тут?
Они огляделись. С одной стороны темнела до странности угрюмая картонажная фабрика, с другой — гостиница «Приют коммерсанта».
— Она в глубине подворотни, — сказал Пол.
И они отважились нырнуть в подворотню — точно в пасть дракона. За ней открылся большой двор, будто колодец, со всех сторон окруженный высокими зданиями. Повсюду валялись ящики, солома, картон. Луч солнца достиг лишь одной упаковочной корзины, из нее на землю падал золотой поток соломы. Но во всем остальном дворе было темно как в шахте. Сюда выходило несколько дверей и два лестничных марша. Прямо напротив, на лестничной площадке, на грязном стекле двери маячили зловещие слова «Томас Джордан и сын — ортопедические приспособления». Миссис Морел пошла вперед, сын последовал за ней. Сам Карл I всходил на эшафот не с такой тяжестью на сердце, как Пол Морел, когда он следом за матерью подымался по грязным ступеням к грязной двери.
Она толкнула дверь и остановилась приятно удивленная. Перед ней был большой склад, повсюду бледно-желтые бумажные пакеты, меж ними по-домашнему без пиджаков, засучив рукава ходили служащие. Свет мягкий, глянцевитые желтоватые пакеты словно и сами светятся, прилавки темно-коричневого дерева. Все здесь спокойно и очень уютно. Миссис Морел шагнула раз, другой и остановилась. Пол стал позади матери. На ней была парадная шляпка с черной вуалью, на Поле — просторная куртка с поясом и мальчиковый белый широкий воротник.
Один из служащих поднял на вошедших глаза. Был он тощий, высокий, личико в кулачок. Он посмотрел настороженно. Потом бросил взгляд в другой конец помещения, где за стеклянной перегородкой была небольшая контора. И лишь после этого подошел к ним. Ничего не сказал, но мягко, вопросительно склонился в сторону миссис Морел.
— Можно видеть мистера Джордана? — спросила она.
— Я схожу за ним, — ответил молодой человек.
Он прошел к конторе. Оттуда выглянул краснолицый старик с белыми бакенбардами. Полу показалось, он похож на шпица. Потом этот же самый человечек вышел из-за перегородки. Был он коротконогий, довольно плотный, в тужурке из альпаки. Вопросительно пригнув голову набок, так что одно ухо оказалось выше другого, он решительно направился к ним.
— Доброе утро! — сказал он, остановясь перед миссис Морел, видимо гадая, клиентка ли она.
— Доброе утро. Я к вам со своим сыном, Полом Морелом. Вы просили его зайти сегодня утром.
— Пройдите сюда, — сказал мистер Джордан отрывисто, видно, хотел выглядеть сугубо деловым человеком.
Они прошли за ним в неряшливую комнатушку с мебелью, обитой черным дерматином и лоснящейся от соприкосновения со множеством клиентов. На столе высилась стопка грыжевых бандажей из переплетенных плоских колец желтой замши. Явно совсем новые и совершенно одинаковые. Пол услышал свежий запах замши. Что это за штука, с недоумением подумал он. К этому времени он был совсем оглушен и замечал лишь то, что бросалось в глаза.
— Садитесь! — не слишком любезно предложил мистер Джордан, указав миссис Морел на стул с волосяным сиденьем.
Она села на краешек, точно бедная родственница. Тогда старик суетливо пошарил на столе и достал листок.
— Это вы писали? — отрывисто спросил он, протянув листок, и Пол узнал свое письмо.
— Да, — вымолвил он.
В эту минуту две мысли его занимали: во-первых, он чувствовал себя виноватым, потому что солгал, ведь сочинил письмо Уильям, и во-вторых, не понимал, почему в толстой, красной руке этого человека письмо кажется совсем не таким, какое лежало на столе в кухне. Будто частица его самого, сбившаяся с пути. Не нравилось Полу, как старик держит его письмо.
— Где писать учились? — сердито спросил старик.
Пол только пристыженно глянул на него и не ответил.
— Почерк у него, правда, неважный, — виновато сказала миссис Морел. Потом откинула вуаль. Мать возмутила Пола — недостает ей гордости в разговоре с этим вульгарным старикашкой, но как мило ее лицо, не затененное вуалью.
— Так вы говорите, французский знаете? — все так же резко спросил старикашка.
— Да, — ответил Пол.
— В какую школу ходили?
— В обычную.
— И там вас учили языку?
— Нет… я… — Мальчик залился краской и не договорил.
— Ему крестный давал уроки, — сказала миссис Морел почти умоляюще и вместе довольно холодно.
Мистер Джордан колебался. Потом в привычной манере, чуть ли не со злостью — казалось, рукам его не терпится что-то делать — выдернул из кармана еще листок, развернул. Листок скрипнул. Старик протянул его Полу.
— Прочитайте-ка, — сказал он.
То была записка на французском языке, написанная мелким, тонким иностранным почерком, и Пол не мог его разобрать. Он тупо уставился на бумагу.
— «Мосье», — начал он и в ужасном смятении поднял глаза на Джордана. — Это… это…
Он хотел сказать «почерк», но соображение совсем ему отказало, у него даже и слово это вылетело из головы. Чувствуя себя совершеннейшим дураком и ненавидя мистера Джордана, он в отчаянии снова обратился к листку:
— Сэр… пожалуйста вышлите мне э… э… не могу разобрать… две пары… gris fil bas… серых нитяных чулок… э… э… sans… без… э… не могу разобрать слов… э… doigts пальцев… э… не могу разобрать…
Он хотел сказать «почерк», но все не мог вспомнить слово. Увидев, что он застрял, мистер Джордан выхватил у него листок.
— «Пожалуйста, вышлите мне с обратной почтой две пары серых нитяных чулок без носка».
— A «doigts», — вспыхнул Пол, — значит «пальцы на руке»… тоже… и как правило…
Старикашка взглянул на мальчика. Он не знал, означает ли «doigts» пальцы на руке», он знал, что в его деле оно означает «носок чулка».
— «Пальцы на руке» в чулках! — отрывисто бросил он.
— А все равно это значит и «пальцы на руке», — упрямо повторил Пол.
Как ненавистен был этот старикашка, выставивший его таким болваном. Мистер Джордан посмотрел на побледневшего, бестолкового, дерзкого мальчишку, потом на мать, которая сидела молча, с тем особенным отрешенным видом, что свойствен беднякам, когда они зависят от чьей-то милости.
— Так когда он сможет приступить? — спросил мистер Джордан.
— Да когда вам угодно, — ответила миссис Морел. — Школу он уже кончил.
— Жить будет в Бествуде?
— Да, но он может быть на… станции… без четверти восемь.
— Гм!
Кончилось тем, что Пола наняли младшим «спиральщиком» с жалованьем восемь шиллингов в неделю. После того, как мальчик отстаивал свою правоту, что «doigts» означает «пальцы на руке», он не произнес больше ни слова. Вслед за матерью он сошел по ступеням. Она посмотрела на него блестящими глазами, полными любви и радости.
— Думаю, тебе здесь понравится, — сказала она.
— «Doigts» это точно «пальцы руки», мама, и вся беда в почерке. Я не мог разобрать почерк.
— Не волнуйся, мой мальчик. Я уверена, мистер Джордан не так плох, да тебе и не часто придется иметь с ним дело. А ведь какой славный тот первый молодой человек, правда? Я уверена, они тебе понравятся.
— Мам, но ведь мистер Джордан просто мужлан? Неужели он тут всему хозяин?
— Вероятно, он был рабочим и преуспел, — сказала миссис Морел. — Не надо так сердиться на людей. Они не тобой недовольны, просто у них такие манеры. Тебе всегда кажется, они против тебя. Но это не так.
День выдался на редкость солнечный. Голубое небо сияло над просторной, пустынной базарной площадью, блестел красноватый булыжник мостовой. Лавки в торговых рядах надежно прятались от солнца, и глубокая тень была полна красок. Как раз там, где линия конки пересекала базарную площадь, располагался фруктовый ряд, на прилавках сверкали под солнцем фрукты — яблоки и груды рыжих апельсинов, маленькие сливы ренклод, бананы. Мать с сыном шли мимо и вдыхали теплый аромат фруктов. Постепенно ощущение позора и владевшая Полом ярость утихли.
— Где бы нам пообедать? — спросила мать.
Обоим это казалось безрассудным транжирством. За всю свою жизнь Пол лишь раза два был в закусочной и то лишь выпивал чашку чаю со сдобной булочкой. Большинство жителей Бествуда считали, что могут позволить себе в Ноттингеме только чай, хлеб с маслом, ну и разве еще консервированную говядину. Обед считался непозволительным транжирством. Пол почувствовал себя почти преступником.
Они нашли местечко, которое казалось совсем недорогим. Но когда миссис Морел пробежала глазами меню, ей стало не по себе — уж очень все дорого. Она заказала пирожки с почками и картофель — самое дешевое из тамошних блюд.
— Зря мы сюда зашли, мам, — сказал Пол.
— Ничего, — сказала она. — В другой раз не придем.
Она настаивала, чтоб он взял пирожок со смородиной, ведь он любит сладости.
— Не хочется мне, мам, — отказывался он.
— Нет-нет, — настаивала она, — непременно возьми.
Она огляделась в поисках официантки. Но та была занята, и миссис Морел не решилась ее побеспокоить. Так что, к удовольствию официантки, мать и сын сидели и ждали, когда та соблаговолит их заметить, а она любезничала с мужчинами.
— Бесстыжая девчонка! — сказала миссис Морел Полу. — Смотри-ка, несет пудинг вон тому мужчине, а ведь он пришел куда поздней нас.
— Ну и ладно, мам, — сказал Пол.
Миссис Морел сердилась. Но слишком она была бедна, слишком жалок был ее заказ, и не осмеливалась она в ту минуту настаивать на своем праве. И они сидели и ждали, ждали.
— Мам, может, пойдем? — сказал Пол.
Тогда мать поднялась. Официантка как раз проходила мимо.
— Принесите, пожалуйста, один пирожок со смородиной, — отчетливо произнесла миссис Морел.
— Сейчас, — дерзко крикнула та через плечо.
— Мы ждали уже достаточно долго, — сказала миссис Морел.
Девушка мигом принесла пирожок. Миссис Морел холодно спросила счет. Пол готов был провалиться сквозь землю. Твердость матери его восхищала. Он знал, только годы сражений научили ее хотя бы в такой малости настаивать на своих правах. Как и ему, ей это давалось совсем непросто.
— Ноги моей здесь больше не будет! — заявила миссис Морел, когда они вышли, довольные, что все уже позади. — Теперь пойдем заглянем в аптеку и еще в два-три магазина, хорошо?
Они поговорили о рисунках Пола, и миссис Морел хотела купить ему тонкую кисточку из собольего волоса, о которой он мечтал. Но Пол отказался от такой роскоши. Скучно ему было стоять перед галантерейными и мануфактурными лавками, но он радовался за мать — ей ведь интересно. Потом они шли дальше.
— Ты только взгляни на этот черный виноград! — сказала она. — Прямо слюнки текут. Давным-давно хочу отведать, но придется еще малость подождать.
Потом она пришла в восторг у цветочного магазина — стояла у дверей и вдыхала аромат.
— А-ах! Ну просто прелесть!
В темной глубине лавки Пол заметил нарядную девушку, которая с любопытством смотрела на них из-за прилавка.
— На тебя смотрят, — сказал он матери, пытаясь ее увести.
— Но чем это пахнет? — воскликнула она, упираясь.
— Левкоями! — ответил он, поспешно принюхавшись. — Смотри, здесь целая кадка.
— О, вот они… красные и белые. А только я никогда не знала, что левкои так пахнут! — И к величайшему облегченью сына, она отошла от дверей, но тотчас остановилась у витрины.
— Пол! — окликнула она, а он стоял в сторонке, пытаясь укрыться от взгляда нарядной девушки в черном — здешней продавщицы. — Пол! Ты только посмотри!
Он нехотя вернулся к ней.
— Нет, ты посмотри на эту фуксию! — и миссис Морел показала на цветок.
— Ого! — изумленно воскликнул он. — Цветки какие большие, тяжелые, похоже, вот-вот отпадут.
— И как их много! — воскликнула мать.
— А как они клонятся книзу всеми своими волосками и висюльками!
— Да! — воскликнула она. — Прелесть!
— Интересно, кто их купит, — сказал Пол.
— Интересно, — ответила она. — Только не мы.
— В нашей гостиной они бы погибли.
— Да, жутко холодная, темная дыра. Какой цветок ни поставь, погибнет. А в кухне задохнется.
Они купили кое-что нужное и отправились на станцию. Впереди, за темным проходом меж домами, виднелся замок на бурой, поросшей кустарником горе, сущее чудо, омытое солнечным светом.
— А правда хорошо бы мне в обед выходить на улицу? — сказал Пол. — Гуляй себе где хочешь да смотри по сторонам. Вот будет славно.
— Да, правда, — подтвердила мать.
Он провел замечательных полдня с матерью. В мягкий вечерний час приехали они домой счастливые, сияющие и усталые.
С утра Пол заполнил бланк, чтобы получить сезонный билет, и отнес на станцию. Когда он вернулся домой, мать только еще начинала мыть полы. Он сел на диван, подобрал ноги.
— Билет выдадут в субботу, — сказал Пол.
— И сколько он будет стоить?
— Примерно фунт одиннадцать шиллингов.
Мать продолжала молча мыть пол.
— Это дорого? — спросил Пол.
— Не дороже, чем я думала, — ответила она.
— А получать я буду восемь шиллингов в неделю, — сказал он.
Мать промолчала, продолжала мыть пол. Наконец она сказала:
— Наш Уильям, когда уехал в Лондон, обещал, что будет давать мне фунт в месяц. Он давал мне по десять шиллингов… два раза. А сейчас, спроси я, у него наверняка нет ни гроша. Я и не хочу у него брать. Только вот сейчас мог бы разок помочь с билетом, да я на это и не надеюсь.
— Он кучу денег зарабатывает, — сказал Пол.
— Жалованье-то у него сто тридцать фунтов. Но взрослые сыновья все одним миром мазаны. Наобещают с три короба, а получишь от них всего ничего.
— Он на себя тратит больше пятидесяти шиллингов в неделю, — сказал Пол.
— А я веду хозяйство меньше, чем на тридцать, — сказала мать. — И должна еще находить деньги на неожиданные расходы. Но раз уж кто уехал, он и не думает тебе помочь. Уильям предпочитает тратиться на свою разряженную красотку.
— Если она такая модница, у нее должны быть деньги, — сказал Пол.
— Должны быть, да нету. Я его спрашивала. И уж я-то знаю, не за так покупает он ей золотые браслеты. Мне-то золотой браслет никто не купит.
Уильям имел успех у своей «цыганки», как он ее называл. Звали ее Луиза Лили Дэнис Уэстерн, он выпросил у нее фотографию и послал матери. Фотография была получена — черноволосая красавица, снятая в профиль, с самодовольной полуулыбкой, можно было подумать, она фотографировалась нагая — видны обнаженные плечи и ни намека на одежду.
«Да, фотография Луизы производит поразительно сильное впечатление, — написала сыну миссис Морел, — Луиза, видно, очень красивая. Но, мальчик мой, разве можно сказать, что у девушки хороший вкус, если она дает такую фотографию молодому человеку, чтобы он послал матери, да еще для первого знакомства? Спору нет, плечи, как ты и говорил, великолепные. Нос первого же раза я как-то не ждала их увидеть».
Морел обнаружил фотографию на шифоньере в гостиной. Взял ее двумя пальцами, вышел в кухню.
— Это еще кто такая? — спросил он жену.
— Девушка, за которой ухаживает Уильям, — отвечала миссис Морел.
— Гм! Видать, не простая штучка, от такой добра не жди. Кто она есть?
— Ее зовут Луиза Лили Дэнис Уэстерн.
— Вот это имечко! — воскликнул углекоп. — Из актерок, что ли?
— Нет. Она вроде из благородных.
— Мать честная! — Уолтер все не отрывал глаз от фотографии. — Из благородных, говоришь? И сколько ж ей монет надобно, чтоб этак нос задирать?
— А нисколько. Она живет со старухой теткой, терпеть ее не может, и какую малость та ей дает, то и берет.
— Гм! — Морел отложил фотографию. — Тогда дурак он, чего с такой связался.
«Дорогая мама, — писал в ответ Уильям, — как жаль, что фотография тебе не понравилась. Мне и в голову не приходило, что она может показаться тебе нескромной. Но все равно я сказал моей Цыганке, что фотография не совсем отвечает твоим строгим и добропорядочным вкусам, так что она хочет послать тебе другую, которая, надеюсь, тебе понравится больше. Ее постоянно фотографируют; фотографы просят у нее разрешения сфотографировать ее бесплатно».
Вскоре пришла новая фотография, с глупенькой припиской от самой девицы. На сей раз она красовалась в черном шелковом вечернем платье, корсаж с квадратным вырезом, рукавчики с буфами, на великолепные плечи наброшены черные кружева.
— Интересно, она что ж, только в вечерних платьях и ходит? — язвительно сказала миссис Морел. — Похоже, я просто обязана ею восхищаться.
— На тебя не угодишь, мама, — сказал Пол. — А по-моему, та первая фотография, с голыми плечами, очень славная.
— По-твоему, славная? — переспросила мать. — Ну, а по-моему, нет.
В понедельник мальчик встал в шесть утра, готовясь приступить к работе. В жилетном кармане у него лежал сезонный билет, с покупкой которого связано было для матери столько горечи. Билет, пересеченный желтыми полосами, нравился Полу. Мать положила ему завтрак в корзиночку, и без четверти семь он вышел из дому, чтобы поспеть на поезд 7:15. Миссис Морел проводила его до конца проулка.
Утро было великолепное. Зеленые плоды ясеня, тонкие однокрылые коробочки, которые ребятня прозвала «голубями», под легким ветерком весело кружились, слетая с ветвей, и устилали палисадники перед домами. Долину до краев заполняла слабо светящаяся дымка, в ней мерцала зрелая пшеница и быстро таял пар над минтонской шахтой. Изредка налетали порывы ветра. Пол смотрел поверх растущего вдалеке олдерслейского леса, туда, где раскинулись поля, и никогда еще не чувствовал такую крепкую связь с домом, как в эти минуты.
— До свиданья, мама, — сказал он с улыбкой, но нерадостно ему было.
— До свиданья, — весело и нежно ответила мать.
В белом фартуке стояла она на дороге и смотрела, как сын идет через поле. Маленький, складный, и вид но — полон жизни. Мать смотрела, как он упрямо шагает через поле, и чувствовала, куда он решит дойти, он дойдет. И ей подумалось об Уильяме. Этот не станет отыскивать проход, предпочтет перепрыгнуть через ограду. Он далеко, в Лондоне, и прочно стал на ноги. А Пол будет служить в Ноттингеме. Вот уже два ее сына вступили в жизнь. Теперь можно думать о двух городах, двух крупных промышленных центрах, зная, что отправила в каждый по мужчине, и мужчины эти станут такими, какими ей и хотелось бы их видеть; это она дала им жизнь, они частица ее, и она будет причастна и к их работе. Все утро напролет думала она о Поле.
Ровно в восемь он поднялся на унылое крыльцо фирмы Джордана и беспомощно остановился перед первым стеллажом с пакетами, ожидая, чтоб кто-нибудь им занялся. Но заведение это еще не проснулось. На прилавках лежали длиннющие листы, защищающие их от пыли. Пришли всего двое служащих, из угла, где они снимали пальто и засучивали рукава, слышались их голоса. Было десять минут девятого. Здесь никто особенно не боялся опоздать. Пол прислушивался к голосам тех двоих. Потом услышал чей-то кашель и в конторе в конце помещения увидел хилого старика в круглой шапочке черного бархата, расшитой красным и зеленым, он вскрывал письма. Пол все ждал и ждал. Один из младших служащих подошел к старику и громко, весело с ним поздоровался. Старый «старший», видно, был глуховат. Потом молодой человек с важным видом проследовал к своему прилавку. И заметил Пола.
— Привет! — сказал он. — Новенький, да?
— Да, — сказал Пол.
— Гм! А звать как?
— Пол Морел.
— Пол Морел? Ладно, иди-ка сюда.
Пол обошел за ним поставленные прямоугольником прилавки. Помещение оказалось трехэтажным. Посредине в полу было огромное отверстие, прилавки обступали его стеной, по этой широкой шахте вверх и вниз ходили подъемники, по ней же в нижний этаж проникал свет. Прямо над нею было большое продолговатое отверстие в потолке, и там, над перегородкой верхнего этажа, видны были какие-то механизмы; а еще выше, над головой — стеклянная крыша, откуда и проникал свет на все три этажа, становясь чем ниже, тем тусклее, так что в подвале всегда был вечер, а в первом — сумерки. Сама фабрика находилась на верхнем этаже, склад готовой продукции на первом, склад материалов — в подвале. Все тут было старое-престарое и запущенное.
Пола повели в какой-то темный угол.
— Это «спиральный» угол, — сказал молодой служащий. — Ты будешь «спиральный», вместе с Пэплуотом. Он твое начальство, но он еще не пришел. Он раньше половины девятого не приходит. Так что, если хочешь, возьми письма вон там, у мистера Меллинга.
Молодой человек показал Полу на старика, сидящего в конторе.
— Хорошо, — сказал Пол.
— Вот крючок, вешай на него шапку. Вот твой гроссбух. Мистер Пэплуот скоро будет.
И широким деловым шагом сей тощий молодой человек зашагал прочь по гулкому деревянному полу.
Через минуту-другую Пол остановился в дверях конторы за стеклянной перегородкой. Старик в бархатной шапочке посмотрел на него поверх очков.
— Доброе утро, — благожелательно и внушительно сказал он. — Тебе письма для спирального отдела, Томас?
Обращение «Томас» обидело Пола. Но он взял письма и вернулся в свой темный закуток, где прилавок поворачивал под углом, где кончался большой прилавок с посылками и куда выходили три двери. Он сел на высокий табурет и принялся читать письма, те, которые были написаны более или менее разборчивым почерком. Писали, например, так:
«Пришлите мне, пожалуйста, сразу по получении письма пару дамских шелковых рейтуз без стоп, носимых при спиральном переломе, таких же, как посылали мне в прошлом году; длина бедра до колена…» и т.п.
Или:
«Майор Чемберлен желает повторить свой предыдущий заказ на шелковый гибкий бандаж».
Многие письма, в том числе на норвежском и французском языках, оставались для мальчика загадкой. Он сидел на табурете и в волнении ожидал своего начальника. Когда в половине девятого мимо него наверх гурьбой прошли молоденькие работницы, его одолело мучительное смущенье.
Мистер Пэплуот явился, жуя жевательную резинку, примерно без двадцати девять, когда все остальные уже были заняты делом. Тощий, болезненно-бледный, с красным носом, быстрый, порывистый, одет элегантно и строго. На вид лет тридцати шести. Был в нем какой-то вызов, чувствовалось — малый не промах, неглуп, проницателен, не лишен сердечного тепла, но едва ли заслуживает особого уважения.
— Ты мой новый помощник? — спросил он.
Пол встал и сказал, да, это он.
— Взял письма?
Мистер Пэплуот пожевал резинку.
— Да.
— Снял с них копии?
— Нет.
— Начинай, да поторапливайся. Переоделся для работы?
— Нет.
— Принесешь какую-нибудь старую куртку и оставляй ее здесь.
Последние слова он произнес невнятно, зажав боковыми зубами жевательную резинку. Потом исчез во тьме, за огромным стеллажом с приготовленными для отправки пакетами, вынырнул без пиджака, подворачивая щегольские, в полоску, манжеты на тощих, волосатых руках. Потом быстро надел другой пиджак. Пол заметил, какой он тощий, и еще, что брюки у него сзади в складку. Пэплуот схватил табурет, пододвинул к табурету Пола и сел.
— Садись, — сказал он.
Пол занял свое место.
Мистер Пэплуот был совсем рядом. Он схватил письма, рванул со стеллажа перед ним длинный гроссбух, распахнул его, схватил ручку и сказал:
— Теперь смотри. Эти письма надо переписать вот сюда.
Он дважды потянул носом, наскоро пожевал резинку, пристально глянул на письмо, минуту сидел молча, сосредоточенно, а потом стремительно очень красивым, с завитушками почерком сделал запись в книге. И коротко глянул на Пола.
— Видал?
— Да.
— Думаешь, справишься?
— Да.
— Ну что ж, посмотрим.
Пэплуот соскочил с табурета. Пол взял ручку. Пэплуот исчез. Полу даже нравилось снимать копии писем, но писал он медленно, старательно и прескверным почерком. Он переписывал четвертое письмо, поглощенный своим делом и очень довольный, и тут вновь появился мистер Пэплуот.
— Ну, как? Переписал?
Распространяя запах жевательной резинки, он перегнулся через плечо Пола.
— Черт подери, парень, да ты ж замечательный переписчик! — насмешливо воскликнул он. — Ну, ничего, сколько ты переписал? Всего три! Я бы уж все их заглотал. Пиши, пиши и ставь на них номера. Вот так! Пиши, пиши!
Пол корпел над письмами, а Пэплуот тем временем занялся другими делами. Вдруг Пол вздрогнул — у самого уха что-то пронзительно свистнуло. Пэплуот подошел, вынул из какой-то трубки затычку и неожиданно сердито и властно произнес:
— Да?
Из трубки до Пола донесся слабый голосок, похоже, женский. Он удивленно раскрыл глаза — переговорную трубку он видел впервые.
— Что ж, — недовольно сказал в трубку мистер Пэплуот, — тогда пока сделайте кое-что из того, что задолжали.
Опять послышался тоненький женский голосок, милый и сердитый.
— Некогда мне стоять тут и слушать вашу болтовню, — сказал Пэплуот и сунул в трубку затычку.
— Давай-давай, паренек, — почти жалобно сказал он Полу, — Полли требует заказы. Чуть поживей не можешь, а? Вот смотри!
К немалому огорчению Пола, он взял гроссбух и стал снимать копии сам. Работал он быстро и хорошо. Покончив с перепиской, схватил несколько длинных желтых листков, дюйма по три шириной, и написал заказы для работниц.