Страница:
— А я ж в прошлом году получил за них больше тридцати гиней.
— Да неужто! Дело серьезное, а все одно, прорва времени на это идет, зря вы это.
— И мне еще должны четыре фунта. Один обещал мне заплатить пять фунтов, если напишу его, и его супругу, и их пса, и их дом. А я вместо пса написал кур, спорить он не стал, так я уж один фунт скостил. Противная работенка, и пса я невзлюбил. Но картинка вышла неплохая. Что мне делать с этими четырьмя фунтами, когда получу?
— Здрасте! Вам лучше знать, куда свои деньги девать, — сказала миссис Рэдфорд.
— А я хочу эти четыре фунта пустить на ветер. Съездим на денек-другой к морю?
— Кто?
— Вы, Клара и я.
— Чего, на ваши деньги! — не без возмущенья воскликнула старуха.
— А почему нет?
— Гляжу я, вы живо себе шею сломаете в скачке с препятствиями, — сказала она.
— Лишь бы удовольствие получить, а денег не жалко! Поедем?
— Нет, уж это вы промеж себя договаривайтесь.
— А вы не против? — спросил Пол, дивясь и радуясь.
— Против я, нет ли, делайте как хотите, — заявила миссис Рэдфорд.
13. Бакстер Доус
— Да неужто! Дело серьезное, а все одно, прорва времени на это идет, зря вы это.
— И мне еще должны четыре фунта. Один обещал мне заплатить пять фунтов, если напишу его, и его супругу, и их пса, и их дом. А я вместо пса написал кур, спорить он не стал, так я уж один фунт скостил. Противная работенка, и пса я невзлюбил. Но картинка вышла неплохая. Что мне делать с этими четырьмя фунтами, когда получу?
— Здрасте! Вам лучше знать, куда свои деньги девать, — сказала миссис Рэдфорд.
— А я хочу эти четыре фунта пустить на ветер. Съездим на денек-другой к морю?
— Кто?
— Вы, Клара и я.
— Чего, на ваши деньги! — не без возмущенья воскликнула старуха.
— А почему нет?
— Гляжу я, вы живо себе шею сломаете в скачке с препятствиями, — сказала она.
— Лишь бы удовольствие получить, а денег не жалко! Поедем?
— Нет, уж это вы промеж себя договаривайтесь.
— А вы не против? — спросил Пол, дивясь и радуясь.
— Против я, нет ли, делайте как хотите, — заявила миссис Рэдфорд.
13. Бакстер Доус
Через день-другой после того, как Пол был с Кларой в театре, он выпивал с приятелями в «Чаше пунша», когда туда вошел Доус. Муж Клары заметно полнел, вялые веки полуприкрыли карие глаза, и уже нет в его теле былой здоровой крепости. Он очень заметно сдавал. После ссоры со своей сестрой он поселился в дешевых меблированных комнатах. Любовница ушла от него к человеку, который намерен был на ней жениться. Одну ночь Доус провел в каталажке за пьяную драку, и еще он был причастен к одному весьма сомнительному пари.
Они с Полом, бесспорно, были врагами, и, однако, существовало меж ними ощущение своеобразной близости, точно втайне они связаны друг с другом, так подчас бывает между людьми, которые и двумя словами не перекинулись. Пол часто думал о Бакстере Доусе, часто хотел сойтись с ним, завязать дружбу. Он понимал, что и Доус часто думает о нем, подвластный какому-то странному притяжению. Однако их направленные друг на друга взгляды неизменно были враждебны.
По положению на фабрике Пол был выше Доуса, так что именно ему следовало предложить тому выпить.
— Что будете пить? — спросил он.
— С таким кровопивцем компанию не вожу! — ответил Доус.
Пол с пренебреженьем пожал плечами и отвернулся.
— Аристократия, можно сказать, та же военщина, — продолжал Пол, обращаясь к окружающим. — Взять хотя бы Германию. Там тысячи аристократов существуют за счет армии. Они отчаянно бедны, а жизнь тянется отчаянно медленно. Вот они и надеются на войну. Для них война — возможность преуспеть. Пока нет войны, они никчемные бездельники. А в войну начальники да командиры. Вот и выходит, им необходима война!
Здешние любители судить и рядить обо всем на свете не жаловали Пола — слишком он вспыльчивый и властный. Людей постарше него он раздражал своей напористостью и самоуверенностью. Слушали его молча, а когда замолкал, не огорчались.
Сейчас Доус прервал этот поток красноречия, спросил Пола громко, с издевкой:
— Вы чего ж, позавчерашний день в театре всего этого набрались?
Пол посмотрел на него, глаза их встретились. И он понял, Доус видел, как они с Кларой выходили из театра.
— Что это он там про театр? — спросил один из приятелей Пола, пользуясь случаем поддеть его и учуяв возможность развлечься.
— А в смокинг вырядился, расфрантился, — с усмешкой сказал Доус, презрительно кивнув в сторону Пола.
— Ишь какой, — сказал общий друг. — С девкой и все как полагается?
— Ясно, с девкой! — сказал Доус.
— Ну-ка, ну-ка, выкладывай! — крикнул их общий друг.
— А чего, я уж выложил, — сказал Доус, — сдается мне, и Морел слышал, и все.
— Провалиться мне на этом месте! — сказал общий друг. — И с ним и впрямь была девка?
— Девка, лопни мои глаза… Верное слово!
— А ты почем знаешь?
— Сдается мне, он у ней и ночевал…
Все вволю посмеялись над Полом.
— А она кто такая? Знаешь ты ее? — спросил их общий друг.
— Еще как, — сказал Доус.
Опять взрыв хохота.
— Тогда выкладывай, — сказал их общий друг.
Доус помотал головой и отхлебнул пива.
— Чудно, чего ж он сам-то не говорит, — сказал Доус. — Ничего, вскорости расхвастается.
— Ну-ка, Пол, — сказал его приятель, — так не годится. Мог бы и признаться.
— В чем признаться? Что сводил человека в театр?
— Послушай, парень, если ничего тут худого не было, скажи нам, кто она такая, — требовал друг.
— Да она такая-растакая, — сказал Доус.
Пол был взбешен. Доус, усмехаясь, утер пальцами свои золотистые усы.
— Разрази меня!.. Из этаких, а? — сказал общий друг. — Пол, дружище, ну и удивил ты меня. Стало быть, ты ее знаешь, Бакстер?
— Самую малость вроде!
Он подмигнул Полу.
— Ладно, — сказал Пол. — Я пошел!
Общий друг, удерживая его, положил руку ему на плечо.
— Нет уж, парень, — сказал он, — ты так легко не отделаешься. Мы желаем получить полный отчет об этом дельце.
— Вот и получайте его от Доуса, — сказал Пол.
— Уж не увиливай, сознавайся, малый, раз наделал делов, — заявил друг. И тут Доус такое сказал, что Пол выплеснул ему в лицо полкружки пива.
— Эй, мистер Морел! — крикнула буфетчица и зазвонила в звонок, призывая вышибалу.
Доус сплюнул и кинулся было на молодого человека. Но между ними встал дюжий парень в рубашке с закатанными рукавами и брюках в обтяжку.
— Ну-ка! — сказал он, грудью напирая на Доуса.
— Выходи! — крикнул Доус.
Побелев, дрожа от ярости, Пол оперся о медный поручень стойки. Он ненавидел Доуса — пропади он пропадом! — но, заметив, как у того намокла прядь на лбу, подумал — до чего жалок. И не двинулся с места.
— Выходи, ты… — выдохнул Доус.
— Хватит, Доус, — крикнула буфетчица.
— Пойдем, — дружелюбно-настойчиво говорил Доусу вышибала, — иди-ка подобру-поздорову.
И полегоньку подталкивал буяна к двери.
— Это вот он, подонок, кашу заварил! — кричал Доус, не без опаски тыча пальцем в сторону Пола Морела.
— Да что вы это выдумываете, мистер Доус! — возразила буфетчица. — Сами знаете, вы первый начали.
А вышибала все напирал на Доуса, и тот отступал, пока не оказался в дверях, на ступенях, ведущих на улицу; тогда он круто обернулся.
— Ладно же, — сказал он, в упор глядя на своего соперника.
Странное у Пола было чувство к этому человеку — жалость, почти нежность, и вместе дикая ненависть. Цветная дверь захлопнулась, в пивной стало тихо.
— Так ему и надо! — сказала буфетчица.
— Да ведь погано, когда тебе в глаза плеснут пивом, — сказал общий друг.
— А я рада, что он получил, так и знайте, — сказала буфетчица. — Вам еще налить, мистер Морел?
Она нерешительно взяла стакан Пола. Он кивнул.
— А он такой, Бакстер Доус, ему на все наплевать, — сказал один из сидящих в пивной.
— Фу! И впрямь так! — сказала буфетчица. — Горластый он, да, а крикуны они народ никчемный. Какой сладко говорит, он и есть сам дьявол!
— Вот что, Пол, — сказал друг, — ты теперь, парень, кой-какое время поберегись.
— Вы ему не попадайтесь, и всего делов, — сказала буфетчица.
— А боксировать можешь? — спросил один из приятелей.
— Даже и не пробовал, — ответил Пол, все еще очень бледный.
— Могу тебя поучить, — предложил приятель.
— Спасибо, у меня времени нет.
И скоро он распрощался.
— Подите с ним, мистер Дженкинсон, — шепнула буфетчица и подмигнула ему.
Дженкинсон кивнул, взял шапку, от души пожелал веем доброй ночи и последовал за Полом.
— Обожди, дружище. Нам вроде по пути.
— Не по вкусу это мистеру Морелу, — сказала буфетчица. — Не станет он теперь сюда ходить. Жалко, с ним поговорить одно удовольствие. А Бакстер Доус так и просится за решетку, вот что я вам скажу.
Пол скорее умер бы, чем рассказал матери про эту стычку. Его терзали муки унижения и неловкости. Теперь о многом в своей жизни он с матерью не мог говорить. У него появилась своя отдельная жизнь — жизнь сексуальная. Остальное он еще делил с ней. Но что-то он вынужден от нее утаивать, и это раздражало. Некое молчание установилось между ними, и в этом молчании Пол ощущал — ему надо защищаться, мать его осуждает. И минутами ненавидел ее и рвался из этого рабства. Жизнь его жаждала свободы от материнских уз. Ведь его жизнь — точно замкнутый круг, поистине возвращаешься на круги своя и не двигаешься дальше. Мать его родила, любила, делила с ним жизнь, и всю свою любовь он отдал ей, и не свободен двигать вперед собственную жизнь, по-настоящему полюбить другую женщину. Сейчас он, сам того не ведая, противился влиянию матери. Многим с нею не делился, они стали далеки друг от друга.
Клара была счастлива, почти уже уверена в нем. Наконец-то он принадлежит ей; а потом опять пришла неопределенность. Пол шутя рассказал ей о стычке с ее мужем. Клара вспыхнула, серые глаза засверкали.
— В этом весь Бакстер, — воскликнула она. — Дубина! Не место ему среди порядочных людей.
— А ты вышла за него, — напомнил Пол.
Она вскипела.
— Да, вышла! — крикнула она. — Но откуда мне было знать!
— Похоже, раньше он был довольно славный, — сказал Пол.
— По-твоему, это я его таким сделала! — воскликнула она.
— Да нет же! Он сам таким сделался. Но что-то в нем есть…
Клара внимательно посмотрела на возлюбленного. Что-то в нем ей ненавистно, какое-то бесстрастное неприятие ее, какая-то холодность, из-за которой истинно женская душа ее ожесточилась против него.
— И что же ты собираешься делать? — спросила она.
— То есть?
— С Бакстером.
— А что тут сделаешь? — возразил Пол.
— Надеюсь, ты сумеешь его одолеть, если дойдет до драки? — сказала она.
— Нет. Я не любитель пускать в ход кулаки. Забавно. Ведь у большинства мужчин это врожденное — сжать кулаки и вдарить. А у меня этого нет. Уж если сражаться, я предпочел бы нож или пистолет.
— Тогда обзаведись чем-нибудь таким, — сказала она.
— Нет, — засмеялся он. — Я не любитель пускать кровь.
— Но он тебя исколошматит. Ты его не знаешь.
— Ладно, — сказал Пол, — посмотрим.
— И ты позволишь ему тебя исколошматить?
— Возможно, если ничего не смогу сделать.
— А если он тебя убьет? — сказала Клара.
— Я бы пожалел и его, и себя.
Клара помолчала.
— Зла на тебя не хватает! — воскликнула она.
— Не в первый раз слышу, — засмеялся Пол.
— Ну почему ты такой глупый? Ты Бакстера не знаешь.
— И не хочу знать.
— Понятно, но не даваться же ему в руки.
— А что прикажешь делать? — со смехом спросил Пол.
— На твоем месте я бы носила с собой револьвер, — сказала Клара. — Я знаю, Бакстер опасен.
— Как бы мне не отстрелить себе пальцы, — сказал он.
— Не отстрелишь. Но неужели ты не запасешься оружием? — взмолилась она.
— Нет.
— Ничем-ничем?
— Нет.
— И дашь ему разделаться с тобой?
— Да.
— Дурак ты!
— Правильно!
Клара в сердцах стиснула зубы.
— Да я сама готова тебя исколотить, — крикнула она в ярости.
— Почему?
— Позволить такому вот Бакстеру с собой разделаться!
— Если он возьмет верх, можешь к нему вернуться, — сказал Пол.
— Хочешь, чтоб я тебя возненавидела? — спросила Клара.
— Просто говорю тебе, — ответил он.
— А еще уверяешь, что любишь! — негромко, негодующе воскликнула она.
— Выходит, я должен расправиться с ним, чтоб доставить тебе удовольствие? — сказал он. — Но представляешь, какую бы он тогда получил надо мной власть.
— Ты думаешь, я дура! — воскликнула Клара.
— Ну что ты. Но ты меня не понимаешь, моя милая.
Оба помолчали.
— Но нельзя же подставлять себя под удар, — взмолилась Клара.
Он пожал плечами и процитировал:
— Хотела бы я тебя понять, — сказала она.
— Да тут и понимать нечего, — засмеялся Пол.
Клара опустила голову, задумалась.
Несколько дней Пол не видел Доуса; но однажды утром, взбегая по лестнице из комнаты спиральщиц, он нос к носу столкнулся с тяжеловесным кузнецом.
— Ах ты!.. — крикнул тот.
— Извините! — сказал Пол и пошел дальше.
— Извините, — передразнил Доус.
Пол негромко насвистывал «Средь девушек меня оставь».
— Недолго тебе свистать, парень! — сказал кузнец.
Пол пропустил угрозу мимо ушей.
— Ты мне ответишь за тот фокус в пивной.
Пол прошел к своему столу в углу комнаты и стал листать гроссбух.
— Поди скажи Фанни, мне нужен заказ по распоряжению 097, быстро! — велел он рассыльному.
Доус стоял в дверях, высокий, угрожающий, смотрел на макушку молодого человека.
— Шесть плюс пять одиннадцать, семь — один плюс шесть, — вслух подсчитывал Пол.
— Слышь, что я говорю! — сказал Доус.
— Пять шиллингов девять пенсов! — сказал Пол и записал в книгу. — Что такое? — спросил он.
— Я тебе покажу, что такое, — сказал кузнец.
Пол продолжал считать вслух.
— Тварь трусливая… кишка тонка со мной как положено!
Пол схватил тяжелую линейку. Доус вздрогнул. Пол прочертил несколько линий в гроссбухе. Доус осатанел.
— Ну смотри, поганец, где ни то мы с тобой встретимся, и уж ты у меня заткнешься!
— Ладно, — сказал Пол.
И кузнец тяжело шагнул прочь. В эту минуту раздался резкий свист. Пол подошел к переговорной трубке.
— Да! — сказал он и стал слушать. — А-а… да! — Послушал, засмеялся. — Сейчас спущусь. У меня тут гость.
По его тону Доус чуял, он разговаривал с Кларой. И опять шагнул к нему.
— Ах ты паршивец! — сказал он. — Сейчас я тебя угощу! Покажу тебе, как нахальничать, бесстыжая харя!
Конторщики, сидящие тут же, подняли головы. Появился рассыльный Пола, он принес что-то белое.
— Фанни говорит, если б вы ее предупредили, все было бы готово еще вчера вечером.
— Хорошо, — сказал Пол, глянув на чулок. — Отложи его.
Доус стоял растерянный, беспомощный от ярости. Морел обернулся.
— Извините, я на минутку, — сказал он Доусу и хотел бежать вниз.
— Стой, куда припустился! — заорал кузнец, схватив его за плечо. Пол круто повернулся.
— Эй! Эй! — в страхе крикнул рассыльный.
Из-за стеклянной перегородки своего кабинетика выбежал Томас Джордан.
— В чем дело, в чем дело? — старчески пронзительным голосом спрашивал он, подбегая.
— Да просто я хочу рассчитаться с этим… вот и все, — вне себя ляпнул Доус.
— Что это значит? — резко спросил Томас Джордан.
— То и значит, — сказал Доус, однако пылу в нем поубавилось.
Морел оперся о конторку, смущенно усмехнулся.
— Что у вас тут такое? — резко спросил Томас Джордан.
— Сам не знаю, — Пол покачал головой и пожал плечами.
— Не знаешь, не знаешь! — заорал Доус. Красивое лицо исказила ярость, он выпятил подбородок, изготовил кулак.
— Вы кончили? — громко, свысока спросил старик. — Подите займитесь делом, и чтоб я не видел вас здесь утром навеселе.
Доус медленно повернулся к нему всем своим крупным телом.
— Навеселе! — сказал он. — Кто это навеселе? Трезвый я, не хуже вашего.
— Слышали мы эту песню, — оборвал старик. — А теперь уходите, да поживей. Здесь не место хулиганить.
Кузнец презрительно, сверху вниз посмотрел на хозяина. Его большие, чумазые, однако отлично вылепленные руки беспокойно сжимались и разжимались. Пол вспомнил, это руки Клариного мужа, и его ожгло ненавистью.
— Уходите, пока вас не выставили! — резко сказал Томас Джордан.
— Кто ж это меня выставит? — заухмылялся Доус.
Мистер Джордан вздрогнул, шагнул к кузнецу и, небольшого росточка, крепко сбитый, показывая на дверь, стал напирать на скандалиста.
— Вон с моей фабрики… вон! — говорил он.
Он схватил руку Доуса.
— Не тронь! — сказал кузнец, дернул локтем, от толчка маленький фабрикант, шатаясь, отлетел.
Никто не успел его поддержать, старик натолкнулся на податливую, на пружине, дверь. Она распахнулась, Томас Джордан пролетел полдюжины ступенек в комнату Фанни. Миг замешательства, и вот уже и мужчины и девушки кинулись к нему. Доус постоял, с горечью посмотрел на все это и пошел прочь.
Томаса Джордана изрядно тряхнуло, он ушибся, но и только. Однако он был вне себя от ярости. Он уволил Доуса и подал на него в суд за оскорбление действием.
Полу Морелу пришлось давать показания на суде. Его спросили, с чего все началось, и он ответил:
— Доус воспользовался случаем оскорбить миссис Доус и меня за то, что однажды вечером я сопровождал ее в театр; тогда я плеснул в него пивом, и он хотел мне отомстить.
— Cherchez la femme![23] — улыбнулся судья.
После чего назвал Доуса дрянью и прекратил дело.
— Вы провалили дело, — рявкнул на Пола Джордан.
— Не могу с вами согласиться, — ответил Пол. — И ведь вы, надо думать, не хотели, чтобы его осудили?
— Тогда зачем, по-вашему, я подал в суд?
— Ну, прошу прощенья, если я показал не то, что надо.
Клара тоже порядком рассердилась.
— Зачем тебе понадобилось впутывать мое имя? — сказала она Полу.
— Лучше назвать его открыто, чем чтоб его шептали по углам.
— Обошлось бы и без того и без другого, — заявила она.
— Нас от этого не убыло, — равнодушно сказал Пол.
— Тебя-то, может, и нет, — возразила Клара.
— А тебя? — спросил он.
— Вовсе незачем было меня упоминать.
— Виноват, — сказал он, но голос его вовсе не прозвучал виновато.
Ничего, успокоится, беспечно подумал он. И Клара и вправду успокоилась.
Пол рассказал матери о падении мистера Джордана и о суде над Доусом.
Миссис Морел пытливо посмотрела на сына.
— Что же ты обо всем этом думаешь? — спросила она.
— По-моему, Доус дурак, — ответил Пол.
Однако же ему было очень не по себе.
— Ты когда-нибудь задумывался, чем это все кончится? — спросила мать.
— Нет, — ответил он, — все уладится само собой.
— Это верно, в конце концов все улаживается само собой, да только не так, как нам бы хотелось, — сказала мать.
— И тогда волей-неволей с этим миришься, — сказал он.
— Не так-то легко ты примиришься с тем, что тебе придется не по вкусу, — сказала она.
Пол продолжал быстро набрасывать эскиз.
— А ее мнение ты когда-нибудь спрашиваешь? — сказала наконец миссис Морел.
— О чем?
— О тебе, обо всем этом.
— Мне все равно, какого она мнения обо мне. Она по уши в меня влюблена, но это у нее не очень серьезно.
— Столь же серьезно, как твое чувство к ней.
Пол удивленно посмотрел на мать.
— Да, — сказал он. — Ты права. Наверно, что-то со мной не то, не умею я любить. Обычно когда она рядом, я и правда ее люблю. Иной раз, когда я вижу в ней только женщину, я ее люблю, ма. Но, когда она разговаривает и судит о чем-нибудь, я часто ее не слушаю.
— А ведь она не глупей Мириам.
— Возможно. И люблю я ее больше Мириам. Но почему же они не могут меня удержать?
Последний вопрос прозвучал почти жалобно. Мать отвернулась, сидела, глядя в одну точку, тишина была в ней, печаль и, пожалуй, самоотречение.
— Но ты бы не хотел жениться на Кларе? — спросила она.
— Нет. Вначале, может, и хотел. Но почему… почему я не хочу жениться на ней ли, на ком-нибудь еще? Иногда у меня такое чувство, мама, будто я приношу женщине горе.
— Каким образом?
— Сам не знаю.
Он продолжал рисовать с каким-то даже отчаянием; ведь он коснулся самой сути своей тревоги.
— А что до желания жениться, — сказала мать, — у тебя впереди еще уйма времени.
— Да нет, ма. Я даже люблю Клару, и Мириам любил, но жениться, отдать себя им не мог. Не могу я стать чьей-то собственностью. Похоже, им требуется мое «я», а это я не могу им отдать.
— Тебе еще не встретилась подходящая женщина.
— И пока ты жива, не встретится, — сказал Пол.
Мать сидела очень тихая. Опять ее охватила усталость, словно последние силы иссякли.
— Поживем — увидим, мой мальчик, — сказала она.
Полу казалось, все возвращается на круги своя, и это бесило его.
Клара и вправду была страстно влюблена в него, и он в нее — когда им владела страсть. Днем он нередко забывал о ней. Она работала в том же помещении, но Пол этого не помнил. Он был занят делом, не до нее ему было. Она же, сидя в комнате спиральщиц, все время ощущала, что он наверху, физически ощущала его присутствие в этом доме. Она все время ждала, что вот сейчас он войдет в дверь, а когда он входил, ее это ошеломляло. И по большей части он забегал накоротке, а с нею бывал небрежен. Официальным тоном давал ей указания, держал ее в постоянном страхе. Она его слушала всем напряжением ума. Боялась что-то не так понять или не запомнить, но это было жестоко по отношению к ней. Ей хотелось прикоснуться к нему. Она знала каждый изгиб его тела под жилетом, и тянуло к нему прикоснуться. Начальнический голос доводил ее до исступленья… Хотелось прорваться через эту фальшивую маску, сорвать ничтожный покров деловитости, который придавал ему жесткость, вновь добраться до человека; но она не смела, и, не одарив ее ни каплей тепла, он исчезал, а ей опять не терпелось его увидеть.
Пол знал, что каждый вечер, когда они не видятся, Клара тоскует, и отдавал ей немало времени. Дни часто были для нее мукой, зато вечера и ночи наполняли обоих блаженством. В эти часы они молчали. Подолгу сидели рядом, или бродили во тьме, и лишь изредка обменивались какими-нибудь ничего не значащими словами. Но ее рука была в его руке, и в груди он ощущал тепло от недавнего прикосновения ее груди, и вечного разлада с самим собой как не бывало.
Однажды вечером они шли вдоль канала, и что-то не давало ему покоя. Клара чувствовала, он сейчас не с ней. Все время он негромко настойчиво насвистывал. Клара вслушивалась, и свист этот говорил ей больше его слов. Грусть и неудовлетворенность были в этой мелодии, и что-то подсказывало Кларе — не удержать ей Пола. Она шла молча. А когда подошли к разводному мосту, Пол сел и уставился на отраженные в воде звезды. Далеко он сейчас от нее. Она все думала свое.
— Ты так и останешься у Джордана? — спросила она.
— Нет, — без размышлений ответил Пол. — Нет, я уеду из Ноттингема, отправлюсь за границу… скоро.
— За границу? Зачем?
— Не знаю!.. Не по себе мне.
— Но чем же ты займешься?
— Мне сперва надо найти какую-нибудь постоянную работу, связанную с рисованием, и как-то начать продавать мои картины, — сказал он. — Я делаю успехи. Я это знаю.
— И когда ты хочешь уехать?
— Не знаю. Пока жива мать, я вряд ли уеду надолго.
— Ты не можешь ее оставить?
— Надолго не могу.
Клара посмотрела на звезды в черных водах. Они покоились там очень белые, пристальные. Какая пытка знать, что Пол ее покинет… но почти так же больно, когда он рядом.
— А если б ты заработал побольше денег, что б ты стал делать?
— Буду жить с матерью в каком-нибудь славном домике поближе к Лондону.
— Понятно.
Оба долго молчали.
— Может, стану приезжать повидаться с тобой, — сказал Пол. — Не знаю. Не спрашивай, что я буду делать. Не знаю я.
Опять молчание. На воде дрожали и раскалывались звезды. Дохнул ветер. Пол вдруг подошел к Кларе, положил руку ей на плечо.
— Не спрашивай ты меня о будущем, — несчастным голосом сказал он. — Ничего я не знаю. Все равно будь со мной сейчас, хорошо?
И Клара его обняла. В конце концов, она ведь замужем, и нет у нее права даже на то, что он ей дает. И она так ему нужна. Она обнимала его, несчастного. Обволакивала своим теплом, утешала, любила его. Пускай ничто не омрачит эту минуту.
Пол поднял голову, словно хотел заговорить.
— Клара, — через силу вымолвил он.
Она страстно обхватила его, рукой прижала его голову к груди. Не может она слышать страдание в его голосе. Душа ее полна страха. Она всю себя готова ему отдать, всю без остатка, но вот знать она не хочет. Не вынесет она этого. Пускай ее тепло его успокоит… успокоит. Она стояла, обняв его, и нежно поглаживала, и было в нем сейчас что-то незнакомое… пугающе непостижимое. Успокоить бы его, пусть забудет обо всем на свете.
Скоро смятение в его душе улеглось, и он обо всем забыл. Но сейчас во мраке была с ним не Клара, то была просто женщина, страсть, что-то, что он любил, едва ли не боготворил. Но то была не Клара, и она ему покорилась. Из-за его неприкрытого голода, из-за неминуемости его любви, из-за какой-то слепой, жестокой, первобытной силы, овладевшей им, ужасен был для Клары этот час. Но она понимала, его душа заледенела, он пронзительно одинок, и как же прекрасно, что он к ней пришел; и совсем просто приняла она его, ведь этот его жгучий голод больше и ее и его самого, а душа ее остается. Пусть он от нее уйдет, все равно она утолит его голод, потому что любит его.
В поле все время кричали чибисы. Пол приник к ней и не сразу понял, что же это изгибается у его лица, полное такой силы жизни, и что за голос слышен во мраке. Потом сообразил: это трава, и кричит чибис. А тепло — дыхание Клары. Он поднял голову, посмотрел ей в глаза. Они были темные, сверкающие, незнакомые, сама окружающая жизнь, необузданная у своего истока, вглядывалась в его жизнь и, уж вовсе ему не знакомая, раскрывала ему свое лоно; в испуге он ткнулся лицом в шею женщины. Что она такое? Сильная, незнакомая, необузданная жизнь, что дышит рядом с его жизнью в этот ночной час. И жизнь эта настолько больше их самих, что он унялся. Они встретились, и встреча эта вобрала в себя и устремленные к ним стебли разнотравья, и крик чибиса, и звездный круговорот.
Они с Полом, бесспорно, были врагами, и, однако, существовало меж ними ощущение своеобразной близости, точно втайне они связаны друг с другом, так подчас бывает между людьми, которые и двумя словами не перекинулись. Пол часто думал о Бакстере Доусе, часто хотел сойтись с ним, завязать дружбу. Он понимал, что и Доус часто думает о нем, подвластный какому-то странному притяжению. Однако их направленные друг на друга взгляды неизменно были враждебны.
По положению на фабрике Пол был выше Доуса, так что именно ему следовало предложить тому выпить.
— Что будете пить? — спросил он.
— С таким кровопивцем компанию не вожу! — ответил Доус.
Пол с пренебреженьем пожал плечами и отвернулся.
— Аристократия, можно сказать, та же военщина, — продолжал Пол, обращаясь к окружающим. — Взять хотя бы Германию. Там тысячи аристократов существуют за счет армии. Они отчаянно бедны, а жизнь тянется отчаянно медленно. Вот они и надеются на войну. Для них война — возможность преуспеть. Пока нет войны, они никчемные бездельники. А в войну начальники да командиры. Вот и выходит, им необходима война!
Здешние любители судить и рядить обо всем на свете не жаловали Пола — слишком он вспыльчивый и властный. Людей постарше него он раздражал своей напористостью и самоуверенностью. Слушали его молча, а когда замолкал, не огорчались.
Сейчас Доус прервал этот поток красноречия, спросил Пола громко, с издевкой:
— Вы чего ж, позавчерашний день в театре всего этого набрались?
Пол посмотрел на него, глаза их встретились. И он понял, Доус видел, как они с Кларой выходили из театра.
— Что это он там про театр? — спросил один из приятелей Пола, пользуясь случаем поддеть его и учуяв возможность развлечься.
— А в смокинг вырядился, расфрантился, — с усмешкой сказал Доус, презрительно кивнув в сторону Пола.
— Ишь какой, — сказал общий друг. — С девкой и все как полагается?
— Ясно, с девкой! — сказал Доус.
— Ну-ка, ну-ка, выкладывай! — крикнул их общий друг.
— А чего, я уж выложил, — сказал Доус, — сдается мне, и Морел слышал, и все.
— Провалиться мне на этом месте! — сказал общий друг. — И с ним и впрямь была девка?
— Девка, лопни мои глаза… Верное слово!
— А ты почем знаешь?
— Сдается мне, он у ней и ночевал…
Все вволю посмеялись над Полом.
— А она кто такая? Знаешь ты ее? — спросил их общий друг.
— Еще как, — сказал Доус.
Опять взрыв хохота.
— Тогда выкладывай, — сказал их общий друг.
Доус помотал головой и отхлебнул пива.
— Чудно, чего ж он сам-то не говорит, — сказал Доус. — Ничего, вскорости расхвастается.
— Ну-ка, Пол, — сказал его приятель, — так не годится. Мог бы и признаться.
— В чем признаться? Что сводил человека в театр?
— Послушай, парень, если ничего тут худого не было, скажи нам, кто она такая, — требовал друг.
— Да она такая-растакая, — сказал Доус.
Пол был взбешен. Доус, усмехаясь, утер пальцами свои золотистые усы.
— Разрази меня!.. Из этаких, а? — сказал общий друг. — Пол, дружище, ну и удивил ты меня. Стало быть, ты ее знаешь, Бакстер?
— Самую малость вроде!
Он подмигнул Полу.
— Ладно, — сказал Пол. — Я пошел!
Общий друг, удерживая его, положил руку ему на плечо.
— Нет уж, парень, — сказал он, — ты так легко не отделаешься. Мы желаем получить полный отчет об этом дельце.
— Вот и получайте его от Доуса, — сказал Пол.
— Уж не увиливай, сознавайся, малый, раз наделал делов, — заявил друг. И тут Доус такое сказал, что Пол выплеснул ему в лицо полкружки пива.
— Эй, мистер Морел! — крикнула буфетчица и зазвонила в звонок, призывая вышибалу.
Доус сплюнул и кинулся было на молодого человека. Но между ними встал дюжий парень в рубашке с закатанными рукавами и брюках в обтяжку.
— Ну-ка! — сказал он, грудью напирая на Доуса.
— Выходи! — крикнул Доус.
Побелев, дрожа от ярости, Пол оперся о медный поручень стойки. Он ненавидел Доуса — пропади он пропадом! — но, заметив, как у того намокла прядь на лбу, подумал — до чего жалок. И не двинулся с места.
— Выходи, ты… — выдохнул Доус.
— Хватит, Доус, — крикнула буфетчица.
— Пойдем, — дружелюбно-настойчиво говорил Доусу вышибала, — иди-ка подобру-поздорову.
И полегоньку подталкивал буяна к двери.
— Это вот он, подонок, кашу заварил! — кричал Доус, не без опаски тыча пальцем в сторону Пола Морела.
— Да что вы это выдумываете, мистер Доус! — возразила буфетчица. — Сами знаете, вы первый начали.
А вышибала все напирал на Доуса, и тот отступал, пока не оказался в дверях, на ступенях, ведущих на улицу; тогда он круто обернулся.
— Ладно же, — сказал он, в упор глядя на своего соперника.
Странное у Пола было чувство к этому человеку — жалость, почти нежность, и вместе дикая ненависть. Цветная дверь захлопнулась, в пивной стало тихо.
— Так ему и надо! — сказала буфетчица.
— Да ведь погано, когда тебе в глаза плеснут пивом, — сказал общий друг.
— А я рада, что он получил, так и знайте, — сказала буфетчица. — Вам еще налить, мистер Морел?
Она нерешительно взяла стакан Пола. Он кивнул.
— А он такой, Бакстер Доус, ему на все наплевать, — сказал один из сидящих в пивной.
— Фу! И впрямь так! — сказала буфетчица. — Горластый он, да, а крикуны они народ никчемный. Какой сладко говорит, он и есть сам дьявол!
— Вот что, Пол, — сказал друг, — ты теперь, парень, кой-какое время поберегись.
— Вы ему не попадайтесь, и всего делов, — сказала буфетчица.
— А боксировать можешь? — спросил один из приятелей.
— Даже и не пробовал, — ответил Пол, все еще очень бледный.
— Могу тебя поучить, — предложил приятель.
— Спасибо, у меня времени нет.
И скоро он распрощался.
— Подите с ним, мистер Дженкинсон, — шепнула буфетчица и подмигнула ему.
Дженкинсон кивнул, взял шапку, от души пожелал веем доброй ночи и последовал за Полом.
— Обожди, дружище. Нам вроде по пути.
— Не по вкусу это мистеру Морелу, — сказала буфетчица. — Не станет он теперь сюда ходить. Жалко, с ним поговорить одно удовольствие. А Бакстер Доус так и просится за решетку, вот что я вам скажу.
Пол скорее умер бы, чем рассказал матери про эту стычку. Его терзали муки унижения и неловкости. Теперь о многом в своей жизни он с матерью не мог говорить. У него появилась своя отдельная жизнь — жизнь сексуальная. Остальное он еще делил с ней. Но что-то он вынужден от нее утаивать, и это раздражало. Некое молчание установилось между ними, и в этом молчании Пол ощущал — ему надо защищаться, мать его осуждает. И минутами ненавидел ее и рвался из этого рабства. Жизнь его жаждала свободы от материнских уз. Ведь его жизнь — точно замкнутый круг, поистине возвращаешься на круги своя и не двигаешься дальше. Мать его родила, любила, делила с ним жизнь, и всю свою любовь он отдал ей, и не свободен двигать вперед собственную жизнь, по-настоящему полюбить другую женщину. Сейчас он, сам того не ведая, противился влиянию матери. Многим с нею не делился, они стали далеки друг от друга.
Клара была счастлива, почти уже уверена в нем. Наконец-то он принадлежит ей; а потом опять пришла неопределенность. Пол шутя рассказал ей о стычке с ее мужем. Клара вспыхнула, серые глаза засверкали.
— В этом весь Бакстер, — воскликнула она. — Дубина! Не место ему среди порядочных людей.
— А ты вышла за него, — напомнил Пол.
Она вскипела.
— Да, вышла! — крикнула она. — Но откуда мне было знать!
— Похоже, раньше он был довольно славный, — сказал Пол.
— По-твоему, это я его таким сделала! — воскликнула она.
— Да нет же! Он сам таким сделался. Но что-то в нем есть…
Клара внимательно посмотрела на возлюбленного. Что-то в нем ей ненавистно, какое-то бесстрастное неприятие ее, какая-то холодность, из-за которой истинно женская душа ее ожесточилась против него.
— И что же ты собираешься делать? — спросила она.
— То есть?
— С Бакстером.
— А что тут сделаешь? — возразил Пол.
— Надеюсь, ты сумеешь его одолеть, если дойдет до драки? — сказала она.
— Нет. Я не любитель пускать в ход кулаки. Забавно. Ведь у большинства мужчин это врожденное — сжать кулаки и вдарить. А у меня этого нет. Уж если сражаться, я предпочел бы нож или пистолет.
— Тогда обзаведись чем-нибудь таким, — сказала она.
— Нет, — засмеялся он. — Я не любитель пускать кровь.
— Но он тебя исколошматит. Ты его не знаешь.
— Ладно, — сказал Пол, — посмотрим.
— И ты позволишь ему тебя исколошматить?
— Возможно, если ничего не смогу сделать.
— А если он тебя убьет? — сказала Клара.
— Я бы пожалел и его, и себя.
Клара помолчала.
— Зла на тебя не хватает! — воскликнула она.
— Не в первый раз слышу, — засмеялся Пол.
— Ну почему ты такой глупый? Ты Бакстера не знаешь.
— И не хочу знать.
— Понятно, но не даваться же ему в руки.
— А что прикажешь делать? — со смехом спросил Пол.
— На твоем месте я бы носила с собой револьвер, — сказала Клара. — Я знаю, Бакстер опасен.
— Как бы мне не отстрелить себе пальцы, — сказал он.
— Не отстрелишь. Но неужели ты не запасешься оружием? — взмолилась она.
— Нет.
— Ничем-ничем?
— Нет.
— И дашь ему разделаться с тобой?
— Да.
— Дурак ты!
— Правильно!
Клара в сердцах стиснула зубы.
— Да я сама готова тебя исколотить, — крикнула она в ярости.
— Почему?
— Позволить такому вот Бакстеру с собой разделаться!
— Если он возьмет верх, можешь к нему вернуться, — сказал Пол.
— Хочешь, чтоб я тебя возненавидела? — спросила Клара.
— Просто говорю тебе, — ответил он.
— А еще уверяешь, что любишь! — негромко, негодующе воскликнула она.
— Выходит, я должен расправиться с ним, чтоб доставить тебе удовольствие? — сказал он. — Но представляешь, какую бы он тогда получил надо мной власть.
— Ты думаешь, я дура! — воскликнула Клара.
— Ну что ты. Но ты меня не понимаешь, моя милая.
Оба помолчали.
— Но нельзя же подставлять себя под удар, — взмолилась Клара.
Он пожал плечами и процитировал:
Она пытливо на него посмотрела.
Тому, кто в праведность облек
Свой чистый дух бесстрастный,
Толедский ни к чему клинок
И яд стрелы опасный.
— Хотела бы я тебя понять, — сказала она.
— Да тут и понимать нечего, — засмеялся Пол.
Клара опустила голову, задумалась.
Несколько дней Пол не видел Доуса; но однажды утром, взбегая по лестнице из комнаты спиральщиц, он нос к носу столкнулся с тяжеловесным кузнецом.
— Ах ты!.. — крикнул тот.
— Извините! — сказал Пол и пошел дальше.
— Извините, — передразнил Доус.
Пол негромко насвистывал «Средь девушек меня оставь».
— Недолго тебе свистать, парень! — сказал кузнец.
Пол пропустил угрозу мимо ушей.
— Ты мне ответишь за тот фокус в пивной.
Пол прошел к своему столу в углу комнаты и стал листать гроссбух.
— Поди скажи Фанни, мне нужен заказ по распоряжению 097, быстро! — велел он рассыльному.
Доус стоял в дверях, высокий, угрожающий, смотрел на макушку молодого человека.
— Шесть плюс пять одиннадцать, семь — один плюс шесть, — вслух подсчитывал Пол.
— Слышь, что я говорю! — сказал Доус.
— Пять шиллингов девять пенсов! — сказал Пол и записал в книгу. — Что такое? — спросил он.
— Я тебе покажу, что такое, — сказал кузнец.
Пол продолжал считать вслух.
— Тварь трусливая… кишка тонка со мной как положено!
Пол схватил тяжелую линейку. Доус вздрогнул. Пол прочертил несколько линий в гроссбухе. Доус осатанел.
— Ну смотри, поганец, где ни то мы с тобой встретимся, и уж ты у меня заткнешься!
— Ладно, — сказал Пол.
И кузнец тяжело шагнул прочь. В эту минуту раздался резкий свист. Пол подошел к переговорной трубке.
— Да! — сказал он и стал слушать. — А-а… да! — Послушал, засмеялся. — Сейчас спущусь. У меня тут гость.
По его тону Доус чуял, он разговаривал с Кларой. И опять шагнул к нему.
— Ах ты паршивец! — сказал он. — Сейчас я тебя угощу! Покажу тебе, как нахальничать, бесстыжая харя!
Конторщики, сидящие тут же, подняли головы. Появился рассыльный Пола, он принес что-то белое.
— Фанни говорит, если б вы ее предупредили, все было бы готово еще вчера вечером.
— Хорошо, — сказал Пол, глянув на чулок. — Отложи его.
Доус стоял растерянный, беспомощный от ярости. Морел обернулся.
— Извините, я на минутку, — сказал он Доусу и хотел бежать вниз.
— Стой, куда припустился! — заорал кузнец, схватив его за плечо. Пол круто повернулся.
— Эй! Эй! — в страхе крикнул рассыльный.
Из-за стеклянной перегородки своего кабинетика выбежал Томас Джордан.
— В чем дело, в чем дело? — старчески пронзительным голосом спрашивал он, подбегая.
— Да просто я хочу рассчитаться с этим… вот и все, — вне себя ляпнул Доус.
— Что это значит? — резко спросил Томас Джордан.
— То и значит, — сказал Доус, однако пылу в нем поубавилось.
Морел оперся о конторку, смущенно усмехнулся.
— Что у вас тут такое? — резко спросил Томас Джордан.
— Сам не знаю, — Пол покачал головой и пожал плечами.
— Не знаешь, не знаешь! — заорал Доус. Красивое лицо исказила ярость, он выпятил подбородок, изготовил кулак.
— Вы кончили? — громко, свысока спросил старик. — Подите займитесь делом, и чтоб я не видел вас здесь утром навеселе.
Доус медленно повернулся к нему всем своим крупным телом.
— Навеселе! — сказал он. — Кто это навеселе? Трезвый я, не хуже вашего.
— Слышали мы эту песню, — оборвал старик. — А теперь уходите, да поживей. Здесь не место хулиганить.
Кузнец презрительно, сверху вниз посмотрел на хозяина. Его большие, чумазые, однако отлично вылепленные руки беспокойно сжимались и разжимались. Пол вспомнил, это руки Клариного мужа, и его ожгло ненавистью.
— Уходите, пока вас не выставили! — резко сказал Томас Джордан.
— Кто ж это меня выставит? — заухмылялся Доус.
Мистер Джордан вздрогнул, шагнул к кузнецу и, небольшого росточка, крепко сбитый, показывая на дверь, стал напирать на скандалиста.
— Вон с моей фабрики… вон! — говорил он.
Он схватил руку Доуса.
— Не тронь! — сказал кузнец, дернул локтем, от толчка маленький фабрикант, шатаясь, отлетел.
Никто не успел его поддержать, старик натолкнулся на податливую, на пружине, дверь. Она распахнулась, Томас Джордан пролетел полдюжины ступенек в комнату Фанни. Миг замешательства, и вот уже и мужчины и девушки кинулись к нему. Доус постоял, с горечью посмотрел на все это и пошел прочь.
Томаса Джордана изрядно тряхнуло, он ушибся, но и только. Однако он был вне себя от ярости. Он уволил Доуса и подал на него в суд за оскорбление действием.
Полу Морелу пришлось давать показания на суде. Его спросили, с чего все началось, и он ответил:
— Доус воспользовался случаем оскорбить миссис Доус и меня за то, что однажды вечером я сопровождал ее в театр; тогда я плеснул в него пивом, и он хотел мне отомстить.
— Cherchez la femme![23] — улыбнулся судья.
После чего назвал Доуса дрянью и прекратил дело.
— Вы провалили дело, — рявкнул на Пола Джордан.
— Не могу с вами согласиться, — ответил Пол. — И ведь вы, надо думать, не хотели, чтобы его осудили?
— Тогда зачем, по-вашему, я подал в суд?
— Ну, прошу прощенья, если я показал не то, что надо.
Клара тоже порядком рассердилась.
— Зачем тебе понадобилось впутывать мое имя? — сказала она Полу.
— Лучше назвать его открыто, чем чтоб его шептали по углам.
— Обошлось бы и без того и без другого, — заявила она.
— Нас от этого не убыло, — равнодушно сказал Пол.
— Тебя-то, может, и нет, — возразила Клара.
— А тебя? — спросил он.
— Вовсе незачем было меня упоминать.
— Виноват, — сказал он, но голос его вовсе не прозвучал виновато.
Ничего, успокоится, беспечно подумал он. И Клара и вправду успокоилась.
Пол рассказал матери о падении мистера Джордана и о суде над Доусом.
Миссис Морел пытливо посмотрела на сына.
— Что же ты обо всем этом думаешь? — спросила она.
— По-моему, Доус дурак, — ответил Пол.
Однако же ему было очень не по себе.
— Ты когда-нибудь задумывался, чем это все кончится? — спросила мать.
— Нет, — ответил он, — все уладится само собой.
— Это верно, в конце концов все улаживается само собой, да только не так, как нам бы хотелось, — сказала мать.
— И тогда волей-неволей с этим миришься, — сказал он.
— Не так-то легко ты примиришься с тем, что тебе придется не по вкусу, — сказала она.
Пол продолжал быстро набрасывать эскиз.
— А ее мнение ты когда-нибудь спрашиваешь? — сказала наконец миссис Морел.
— О чем?
— О тебе, обо всем этом.
— Мне все равно, какого она мнения обо мне. Она по уши в меня влюблена, но это у нее не очень серьезно.
— Столь же серьезно, как твое чувство к ней.
Пол удивленно посмотрел на мать.
— Да, — сказал он. — Ты права. Наверно, что-то со мной не то, не умею я любить. Обычно когда она рядом, я и правда ее люблю. Иной раз, когда я вижу в ней только женщину, я ее люблю, ма. Но, когда она разговаривает и судит о чем-нибудь, я часто ее не слушаю.
— А ведь она не глупей Мириам.
— Возможно. И люблю я ее больше Мириам. Но почему же они не могут меня удержать?
Последний вопрос прозвучал почти жалобно. Мать отвернулась, сидела, глядя в одну точку, тишина была в ней, печаль и, пожалуй, самоотречение.
— Но ты бы не хотел жениться на Кларе? — спросила она.
— Нет. Вначале, может, и хотел. Но почему… почему я не хочу жениться на ней ли, на ком-нибудь еще? Иногда у меня такое чувство, мама, будто я приношу женщине горе.
— Каким образом?
— Сам не знаю.
Он продолжал рисовать с каким-то даже отчаянием; ведь он коснулся самой сути своей тревоги.
— А что до желания жениться, — сказала мать, — у тебя впереди еще уйма времени.
— Да нет, ма. Я даже люблю Клару, и Мириам любил, но жениться, отдать себя им не мог. Не могу я стать чьей-то собственностью. Похоже, им требуется мое «я», а это я не могу им отдать.
— Тебе еще не встретилась подходящая женщина.
— И пока ты жива, не встретится, — сказал Пол.
Мать сидела очень тихая. Опять ее охватила усталость, словно последние силы иссякли.
— Поживем — увидим, мой мальчик, — сказала она.
Полу казалось, все возвращается на круги своя, и это бесило его.
Клара и вправду была страстно влюблена в него, и он в нее — когда им владела страсть. Днем он нередко забывал о ней. Она работала в том же помещении, но Пол этого не помнил. Он был занят делом, не до нее ему было. Она же, сидя в комнате спиральщиц, все время ощущала, что он наверху, физически ощущала его присутствие в этом доме. Она все время ждала, что вот сейчас он войдет в дверь, а когда он входил, ее это ошеломляло. И по большей части он забегал накоротке, а с нею бывал небрежен. Официальным тоном давал ей указания, держал ее в постоянном страхе. Она его слушала всем напряжением ума. Боялась что-то не так понять или не запомнить, но это было жестоко по отношению к ней. Ей хотелось прикоснуться к нему. Она знала каждый изгиб его тела под жилетом, и тянуло к нему прикоснуться. Начальнический голос доводил ее до исступленья… Хотелось прорваться через эту фальшивую маску, сорвать ничтожный покров деловитости, который придавал ему жесткость, вновь добраться до человека; но она не смела, и, не одарив ее ни каплей тепла, он исчезал, а ей опять не терпелось его увидеть.
Пол знал, что каждый вечер, когда они не видятся, Клара тоскует, и отдавал ей немало времени. Дни часто были для нее мукой, зато вечера и ночи наполняли обоих блаженством. В эти часы они молчали. Подолгу сидели рядом, или бродили во тьме, и лишь изредка обменивались какими-нибудь ничего не значащими словами. Но ее рука была в его руке, и в груди он ощущал тепло от недавнего прикосновения ее груди, и вечного разлада с самим собой как не бывало.
Однажды вечером они шли вдоль канала, и что-то не давало ему покоя. Клара чувствовала, он сейчас не с ней. Все время он негромко настойчиво насвистывал. Клара вслушивалась, и свист этот говорил ей больше его слов. Грусть и неудовлетворенность были в этой мелодии, и что-то подсказывало Кларе — не удержать ей Пола. Она шла молча. А когда подошли к разводному мосту, Пол сел и уставился на отраженные в воде звезды. Далеко он сейчас от нее. Она все думала свое.
— Ты так и останешься у Джордана? — спросила она.
— Нет, — без размышлений ответил Пол. — Нет, я уеду из Ноттингема, отправлюсь за границу… скоро.
— За границу? Зачем?
— Не знаю!.. Не по себе мне.
— Но чем же ты займешься?
— Мне сперва надо найти какую-нибудь постоянную работу, связанную с рисованием, и как-то начать продавать мои картины, — сказал он. — Я делаю успехи. Я это знаю.
— И когда ты хочешь уехать?
— Не знаю. Пока жива мать, я вряд ли уеду надолго.
— Ты не можешь ее оставить?
— Надолго не могу.
Клара посмотрела на звезды в черных водах. Они покоились там очень белые, пристальные. Какая пытка знать, что Пол ее покинет… но почти так же больно, когда он рядом.
— А если б ты заработал побольше денег, что б ты стал делать?
— Буду жить с матерью в каком-нибудь славном домике поближе к Лондону.
— Понятно.
Оба долго молчали.
— Может, стану приезжать повидаться с тобой, — сказал Пол. — Не знаю. Не спрашивай, что я буду делать. Не знаю я.
Опять молчание. На воде дрожали и раскалывались звезды. Дохнул ветер. Пол вдруг подошел к Кларе, положил руку ей на плечо.
— Не спрашивай ты меня о будущем, — несчастным голосом сказал он. — Ничего я не знаю. Все равно будь со мной сейчас, хорошо?
И Клара его обняла. В конце концов, она ведь замужем, и нет у нее права даже на то, что он ей дает. И она так ему нужна. Она обнимала его, несчастного. Обволакивала своим теплом, утешала, любила его. Пускай ничто не омрачит эту минуту.
Пол поднял голову, словно хотел заговорить.
— Клара, — через силу вымолвил он.
Она страстно обхватила его, рукой прижала его голову к груди. Не может она слышать страдание в его голосе. Душа ее полна страха. Она всю себя готова ему отдать, всю без остатка, но вот знать она не хочет. Не вынесет она этого. Пускай ее тепло его успокоит… успокоит. Она стояла, обняв его, и нежно поглаживала, и было в нем сейчас что-то незнакомое… пугающе непостижимое. Успокоить бы его, пусть забудет обо всем на свете.
Скоро смятение в его душе улеглось, и он обо всем забыл. Но сейчас во мраке была с ним не Клара, то была просто женщина, страсть, что-то, что он любил, едва ли не боготворил. Но то была не Клара, и она ему покорилась. Из-за его неприкрытого голода, из-за неминуемости его любви, из-за какой-то слепой, жестокой, первобытной силы, овладевшей им, ужасен был для Клары этот час. Но она понимала, его душа заледенела, он пронзительно одинок, и как же прекрасно, что он к ней пришел; и совсем просто приняла она его, ведь этот его жгучий голод больше и ее и его самого, а душа ее остается. Пусть он от нее уйдет, все равно она утолит его голод, потому что любит его.
В поле все время кричали чибисы. Пол приник к ней и не сразу понял, что же это изгибается у его лица, полное такой силы жизни, и что за голос слышен во мраке. Потом сообразил: это трава, и кричит чибис. А тепло — дыхание Клары. Он поднял голову, посмотрел ей в глаза. Они были темные, сверкающие, незнакомые, сама окружающая жизнь, необузданная у своего истока, вглядывалась в его жизнь и, уж вовсе ему не знакомая, раскрывала ему свое лоно; в испуге он ткнулся лицом в шею женщины. Что она такое? Сильная, незнакомая, необузданная жизнь, что дышит рядом с его жизнью в этот ночной час. И жизнь эта настолько больше их самих, что он унялся. Они встретились, и встреча эта вобрала в себя и устремленные к ним стебли разнотравья, и крик чибиса, и звездный круговорот.