Маккаммон Роберт. Неисповедимый путь

   - Примите мои соболезнования, - произнес Форрест. - Хорошую собаку трудно...
   Фальконер повернулся к нему. Он триумфально улыбался, а его лицо приобрело свекольно-красный оттенок. Он сжал кулаки и воздел их к потолку.
   - Джентльмены, - его голос захлестывали эмоции. - Неисповедимы пути Господни!
   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПАЛАТОЧНОЕ ШОУ
   11
   Июльским субботним утром Джон Крикмор выехал из дома. В воздухе еще ощущалась ночная прохлада, хотя солнце уже стояло над холмами красным шаром. Джон ехал на работу в магазин Ли Сейера, и из-под колес "Олдса" поднимались клубы пыли, которые медленно плыли по направлению к полю, на котором виднелись сухие коричневые стебли кукурузы.
   Дождя не было с последней недели июня. Джон знал, что наступает критический момент. Его кредит в продуктовом магазине почти истощился, а на прошлой неделе вдобавок Сейер сказал ему, что если дела не улучшатся а это маловероятно, учитывая время года и ужасную жару - то ему придется отказаться от его услуг до осени. Как и большинству фермеров долины, Джону пришлось залезть в семейный неприкосновенный запас. Самыми же довольными существами в готорнской долине были, видимо, местные свиньи, которые пожрали большую часть кукурузы; еще одним счастливцем был мужчина из Бирмингема, который скупал по смехотворно низким ценам сухие кочерыжки от кукурузных початков, делая из них трубки для продажи в аптеках.
   Если же говорить о предстоящих событиях, то в августе в Файете открывается ярмарка. Вышивки Рамоны всегда шли на ней хорошо. Джон вспомнил женщину, купившую одну из работ Рамоны и сказавшую при этом, что она выглядит так, будто сделана "бабушкой Мозес". Джон понятия не имел, кто такая "бабушка Мозес", однако понял, что это надо расценивать как комплимент, поскольку женщина охотно рассталась с пятью долларами.
   Утреннее марево над шоссе превратило Готорн в плывущий мираж, готовый вот-вот исчезнуть. Джон беспокойно заерзал на сиденье, проезжая мимо все еще никем не купленного и быстро разваливающегося дома Букеров. У дома была дурная репутация, и вряд ли кто-нибудь, находящийся в своем уме, согласится поселиться здесь. Только оставив позади это обвитое лозами и сорняками строение, он позволил себе вспомнить тот ужасный апрельский день, когда он увидел учебники Билли, лежащие на ступеньках дома Букеров. До сих пор у мальчика иногда случались кошмары, но он ничего им так и не объяснил, а Джон предпочитал ничего не знать. Что-то изменилось в лице Билли с того самого дня; его глаза стали беспокойными, и за ними угадывался какой-то секрет, которого Джон непонятно почему боялся. Больше чем когда-либо Джон сожалел об отсутствии в городе настоящего священника, который смог бы вникнуть в эти изменения в Билли. Весь город страшно нуждался в проповеднике: субботние ночи становились все более дикими, случайные ссоры часто стали перерастать в драки, а в Дасктауне как-то раз даже была перестрелка. Шериф Бромли был хороший, трудолюбивый человек, однако Готорн почти вышел из-под его контроля. Джон понимал, что городу как никогда необходим сильный слуга божий.
   Давным-давно он и сам хотел стать священником, однако фермерская наследственность взяла верх, притянув его к земле.
   Как-то раз, августовской ночью, во время палаточной проповеди, он наблюдал, как его отец содрогался и катался по опилкам, в то время как люди вокруг странными голосами кричали "аллилуйя"; на всю жизнь в памяти Джона остался образ долговязого рыжего мужчины с отсутствующим взглядом на искаженном лице и вздувшимися на шее венами. Джон боялся голубых вечерних сумерек, когда - как говорил его отец - Божий Глаз словно горящее солнце скитается по миру в поисках грешников, которые должны умереть этой ночью. Всем понятно, что Жизнь - это божий дар, а Смерть - вмешательство Сатаны в совершенный мир, созданный Господом. Когда человек умирает духовно, то за этим неминуемо следует смерть физическая, и бездна Ада раскрывается, чтобы принять его душу.
   Его отец был хороший семьянин, однако один на один говорил Джону, что все женщины, начиная с Евы, коварные и лживые - за исключением его матери, лучшей из женщин, когда-либо созданных Господом - и что он должен все время остерегаться их. Они имеют странные предметы поклонения, могут распоряжаться деньгами и красивыми одеждами и раз в месяц кровоточат, чтобы искупить Первородный Грех.
   Но когда в двадцать лет на танцплощадке Джон Крикмор глядел на шеренгу местных девушек, ожидающих приглашения к танцу, его сердцу как будто приделывали крылья. Смуглая девушка, одетая в белое платье; в ее длинные рыжевато-коричневые волосы вплетены белые цветы; их глаза на несколько секунд встретились, а затем она отвела взгляд и вздрогнула, как игривый жеребенок. Он наблюдал, как она танцевала с парнем, чьи деревенские башмаки ступали по ее ногам как лошадиные копыта, но она только улыбалась сквозь боль и приподнимала подол платья, чтобы оно не запачкалось. Запах канифоли, исходящий от смычков скрипачей, смешивался с запахом табака, а от сотрясения, вызываемого кружащимися и топающими парами, с чердака сарая сыпалось, словно конфетти, сложенное там сено. Когда девушка и ее партнер оказались довольно близко от Джона Крикмора, он вклинился между ними, подхватил девушку и быстро повел ее в танце так, что мистеру Большое Лошадиное Копыто осталось только схватить руками пустой воздух, чертыхнуться и пнуть ногой клок сена, поскольку Джон по комплекции превосходил его раза в два. Девушка робко улыбнулась, но в ее карих глазах была настоящая веселость, и когда танец закончился, Джон спросил, не могли бы они встретиться как-нибудь вечером.
   Поначалу он ничего не знал о Ребекке Фейрмаунтейн, матери Рамоны. Позже отметал рассказы про нее как глупые слухи. Он отказался выслушивать идиотские россказни и женился на Рамоне, а потом стало уж слишком поздно, и он попеременно обращался то к луне, то к Библии. Он не мог утверждать, что его не предупреждали об истинном положении вещей. Он помнил, что даже Рамона несколько раз пыталась поговорить с ним о том, чего он не желал слушать. Он цеплялся за Библию, за память об отце, который говорил, что порядочный мужчина никогда не уйдет от женщины, а также Бога. И жизнь пошла своим чередом. С тех пор случилось два благословенных события: рождение Билли и то, что Ребекка Фейрмаунтейн, оставшаяся после смерти мужа совсем одна, переехала в дом аж за пятьдесят миль от них, поскольку тамошняя земля была богата глиной, необходимой ей для гончарных работ.
   Мужчина, которого Джон никогда раньше не видел, городской, насколько можно было судить по одежде, прибивал плакат к телефонному столбу рядом с магазином Сейера. Джон притормозил свой "Олдс" и вытаращил глаза. На плакате был нарисован праведного вида мужчина, воздевший руки к небесам, и надпись, которая гласила: "ВЕЛИЧАЙШИЙ ЕВАНГЕЛИСТ ЮГА ДЖИММИ ДЖЕД ФАЛЬКОНЕР! ТОЛЬКО ОДНА НОЧЬ! ПРИХОДИТЕ И СТАНОВИТЕСЬ БЛИЖЕ К БОГУ!" Ниже была вторая надпись, более мелкими буквами: "ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ЦЕЛИТЕЛЬСКОЙ СИЛЫ СВЫШЕ В ЛИЦЕ МАЛЕНЬКОГО УЭЙНА ФАЛЬКОНЕРА!"
   Сердце Джона громко застучало. Благодарение Господу! - подумал он. Его молитвы были услышаны. Он и до этого слышал о Джимми Джеде Фальконере и его палаточных проповедях, спасших тысячи грешников; ему всегда хотелось попасть на них, однако каждый раз они проходили слишком далеко от Готорна.
   - Эй, мистер! - позвал он.
   Мужчина повернулся, его загорелое лицо выделялось ярко-красным пятном на фоне ослепительно белой рубашки.
   - Когда и где будет выступать этот проповедник?
   - Вечером в среду в семь часов, - ответил мужчина и ткнул молотком в направлении поля для софтбола, - вон там.
   - Спасибо, - улыбнулся Джон. - Большое спасибо.
   - Не за что. Будете там? Приводите всю семью.
   - Можете в этом не сомневаться! - Джон помахал на прощание рукой и поехал дальше. Его дух поднялся от мысли о том, что следует взять с собой Билли, чтобы тот послушал великого евангелиста, который, несомненно, вернет жителям Готорна почтительность к Господу.
   12
   В среду вечером, одетый в колючий темно-серый костюм, который был как минимум на размер меньше, чем нужно, Билли стоял на террасе. Его запястья торчали из коротких рукавов, а галстук, на котором настоял его отец, почти душил его. Этим утром он с папой ездил в парикмахерскую Пила для жестокой стрижки, которая определенно укоротила его уши дюйма на два. Впереди волосы были достаточно умаслены, чтобы удерживаться от порывов ветра, но непослушный хохолок на затылке уже преодолел сопротивление бриолина. От Билли сильно пахло "Виталисом", аромат которого он очень любил.
   Несмотря на то, что из-за костюма ему казалось, что по нему ползают шмели, он нетерпеливо ждал начала палаточной проповеди; он не совсем понял, что собой представляет данное мероприятие, кроме того, что это очень похоже на церковь, однако жители города уже несколько дней обсуждали это событие и то, кто что оденет и кто с кем сядет. Когда этим утром они с папой проезжали мимо поля, Билли видел огромную палатку, которую устанавливали рабочие, и грузовик, груженый опилками для посыпания земли, передвигающийся по полю как гигантский жук. С виду хрупкая палатка заняла почти все поле для софтбола. Ее полог развевал пыльный бриз. С другого грузовика, на котором стояла лебедка, в палатку тянулись черные электрические кабели. Билли хотелось остаться и понаблюдать за происходящим, поскольку он еще никогда не видел в Готорне такой активности, однако Джон поторопил его, и они поехали дальше. Проезжая мимо развалин дома Букеров они оба молча посмотрели на него, и Билли крепко зажмурил глаза.
   В небе поднималась белая полная луна, а Билли очарованно смотрел, как длинный сноп света медленно описывал круги в стороне поля для софтбола. Он услышал голоса родителей, доносящиеся из дома, и хотел уже испугаться, однако понял, что они не спорят; сегодня все будет прекрасно, потому что мама согласилась пойти вместе с ними на палаточную проповедь. Когда она поначалу решила отказаться, стены дома содрогнулись от негодующих воплей Джона. Пререкания продолжались почти два дня. Они заключались в том, что Рамона обычно холодно молчала, а Джон бегал вокруг нее, стараясь разозлить. Но теперь, подумал Билли, они пойдут на проповедь все вместе, как дружная семья.
   Через несколько минут Рамона и Джон вышли на террасу. Джон был одет в старый коричневый костюм, слегка желтоватую рубашку, а на шее у него был повязан черный бант. Его лицо и волосы были свежевымыты. В одной руке он сжимал Библию.
   На Рамоне было темно-синее платье и белая шаль. Ее волосы были до блеска причесаны и свободно падали до середины спины. Она согласилась пойти не из-за евангелиста и не из-за того, чтобы успокоить Джона, а потому, что слишком давно не выходила из дома; она хотела увидеть людей, хотя знала, что при виде ее люди вряд ли будут прыгать от радости.
   Сегодня, решила Рамона, она будет держать себя в руках. Если она увидит черную ауру, то отвернется, но скорей всего она ничего не увидит и все будет великолепно.
   - Готов, парень? - обратился Джон к сыну. - Тогда вперед!
   Они сели в автомобиль и поехали прочь от дома. Не хочу видеть это сегодня, подумала Рамона, и ее ладони вдруг покрылись потом. Нет, пожалуй, не хочу видеть это никогда...
   Легковые автомобили и грузовики заполняли почти все пространство вокруг огромной палатки, и длинная вереница автомобилей стояла в ожидании поворота под длинным транспарантом, который гласил: "СЕГОДНЯ ПРОПОВЕДЬ! ПРИГЛАШАЮТСЯ ВСЕ ЖЕЛАЮЩИЕ!" Люди с фонариками указывали водителям место для стоянки, и Джон увидел, как подъехали полные людей школьные автобусы. Рядом с палаткой, отделенный от стоянки козлами для пилки дров, стоял блестящий серебристый трейлер. Воздух был наполнен пылью и голосами, и Джон услышал, как поскрипывает транспарант, когда они проезжали под ним на поле.
   Человек с фонариком заглянул в кабину и улыбнулся.
   - Добрый вечер, братья. Поворачивайте направо и следуйте за мужчиной. Он укажет вам место для стоянки, - он поднял ведро, полное мелочи. Четвертак за стоянку, пожалуйста.
   - Четвертак? Но... это же общественное поле, не так ли?
   Человек потряс ведро, и монеты внутри зазвенели.
   - Только не сегодня, парень.
   Джон покопался в карманах и извлек пятнадцатицентовую монету. Рамона открыла кошелек, нашла десятицентовик и отдала его мужу. Они поехали вслед за нетерпеливо качающимся светом фонарика. Место для стоянки нашлось в дальнем конце поля между двумя школьными автобусами, и пока они прошли пятьдесят ярдов до входа в палатку, их тщательно выглаженные одежды покрылись слоем пыли. Когда они переступили полог палатки, Джон взял Билли за руку.
   Внутри помещения находилось такое множество людей, какое Джон ни разу в жизни не видел, и народ все прибывал и прибывал, быстро заполняя деревянные раскладные стулья, установленные вокруг большой возвышающейся платформы. От висящих под высоким потолком палатки ламп, закрытых плафонами, струился золотистый свет. Возбужденный, но сдержанный гул голосов перекрывался идущими из двух мощных динамиков, расположенных по обеим сторонам платформы, звуками церковного органа, исполнявшего "Старый и тяжкий крест". Над платформой висели американский флаг и звезды Конфедерации, причем "Старая Слава" даже выше, чем его соперник. К Крикморам подошел швейцар в белом сюртуке и галстуке-бабочке, чтобы помочь им найти свободные места, и Джим попросил его устроить их как можно ближе к платформе.
   Пока они шли по узкому проходу между рядами, Джон с беспокойством ощущал взгляды, направленные на Рамону. По ряду пожилых матрон, составляющих "Общество Доркас", прокатился шепот, когда, увидев Рамону, они отложили свои рукоделия и принялись разглядывать и обсуждать ее. Джон почувствовал, что краснеет, и пожалел о том, что настоял на ее поездке вместе с ними, хотя, с другой стороны, он не рассчитывал, что ему удастся уломать ее. Он оглянулся на Рамону и увидел, что она идет прямо, с высоко поднятой головой. Он увидел три стула рядом, и хотя они были не так близко к платформе, как хотелось бы Джону, он, не в силах больше выдерживать шквал взглядов и шепота, сказал швейцару:
   - Вот здесь будет хорошо.
   За пять минут до семи в палатке негде было яблоку упасть. Несмотря на то, что швейцары завернули пологи палатки, чтобы свежий воздух проветривал помещение, воздух внутри сделался душным и влажным. Орган закончил "В Райском саду" и затем, ровно в семь, из-за занавеса с правой стороны платформы вышел черноволосый человек в синем костюме и сделал несколько шагов в сторону установленного на платформе подиума с микрофоном. Он пощелкал по микрофону и, убедясь, что тот включен, одарил собравшихся веселой белозубой улыбкой.
   - Приветствую вас! - громко произнес вышедший. Он представился Арчи Кейном, священником Свободной Баптистской Церкви Файета, и по мере того как сзади него на платформе собирались хористы, одетые в желтые робы, говорил о том, как он счастлив видеть такое скопление народа. Билли, который было сник в окружающей их удушающей жаре вновь встрепенулся, поскольку любил музыку.
   Кейн дирижировал хором, исполнявшим сначала несколько гимнов, а затем длинную молитву, прерванную криками из зала, восхваляющими Господа. Кейн усмехнулся, вытер платком потное лицо, и сказал:
   - Братья и сестры, я думаю, что тем, кто меня знает, я надоел по воскресным утрам! Таким образом... сегодня я хочу представить вам одного джентльмена! - Над толпой разнеслись охи и ахи. - Прекрасного джентльмена и божьего человека, родившегося у нас, в округе Файет! Я думаю, вы уже знаете его имя и любите его так же, как и я, но тем не менее я повторюсь: величайший евангелист Юга Джимми Джед ФАЛЬКОНЕР!
   Раздался взрыв аплодисментов и криков, люди встали со своих мест. Толстый мужчина в мокрой от пота рубашке из шотландки встал прямо перед Билли, загородив ему платформу, но затем Джон, вставший вместе со всеми, поднял его так, что он смог увидеть направляющегося к платформе мужчину в ярко-желтом костюме.
   Джимми Джед Фальконер улыбнулся и поднял вверх руки. Неожиданно у него за спиной начал разворачиваться огромный плакат: черно-белый Джимми Джед Фальконер почти в той же позе, что и оригинал. Наверху плаката большими красными буквами была нанесена надпись: "КРЕСТОВЫЙ ПОХОД ФАЛЬКОНЕРА".
   Фальконер подождал, пока стихнут аплодисменты и крики, затем быстро шагнул к микрофону и произнес отработанным гудящим голосом:
   - Хотите знать, как разговаривает Бог, ближние мои? - Не дожидаясь ответа, он вытащил из кармана пистолет и выстрелил в воздух: бабах! Женщины закричали, а мужчины насторожились.
   - Вот как он говорит! - прогремел Фальконер. - Господь говорит как пистолет, и вы не можете знать, когда вы услышите Его и что Он вам скажет, поэтому вам лучше быть на Его стороне.
   Билли видел, как вверх поднимается голубой дымок от выстрела, но не видел пулевого отверстия. Холостой, подумал он.
   Фальконер положил пистолет на подиум и обвел аудиторию своим напряженным голубовато-зеленым взглядом, похожим на свет прожектора, все еще ощупывающего небо над палаткой. Билли показалось, что евангелист остановил на нем свой взгляд на несколько секунд, и по его телу пробежала дрожь.
   - Давайте помолимся, - прошептал Фальконер.
   Когда началась молитва, Рамона открыла глаза и подняла голову. Сначала она глянула на сына, который сидел наклонив голову и закрыв глаза, а затем перевела взгляд на хилого с виду мальчика, сидящего на другом конце палатки, которого она заметила еще до того, как начал говорить Арчи Кейн. Ее сердце сильно стучало. Вокруг ребенка сиял иссиня-черный злобный свет, пульсирующий, как больное сердце. Голова ребенка была наклонена, а руки сцепились в молитве. Он сидел между матерью и отцом, двумя тощими фигурами, одетых в жалкие обноски выходных платьев. Пока Рамона наблюдала за мальчиком, его мать обняла его за плечи и осторожно прижала к себе. Ее бледное худое лицо, казалось, цеплялось за последнюю соломинку надежды. На глаза у Рамоны навернулись слезы; маленький мальчик чах от какой-то болезни и скоро умрет: через неделю, день, несколько часов - у нее не было возможности сказать, когда это произойдет точно, однако черная аура, этот предвестник смерти, который она так боялась встретить в палатке, жадно вцепилась в него. Рамона опустила голову, задавая себе тот же самый вопрос, который задавала себе во всех случаях, когда видела это: "Что я могу сделать?".
   И, как всегда ужасный, ответ: "Ты не можешь сделать ничего!"
   - Аминь, - произнес Джимми Джед Фальконер. Собрание подняло головы, готовое к взрыву огня и искр.
   Однако он начал тихим шепотом.
   - Грех.
   Звук его голоса заставил Билли затрепетать. Джон подался вперед со своего места, и в его широко открытых глазах сияло восхищение. Рамона увидела, как умирающий ребенок положил голову на плечо матери.
   - Грех, - повторил Фальконер вцепившись в подиум. - Что вы знаете о нем? Что такое, по-вашему, грех? Что-то, что вы не должны делать, говорить или о чем думать? - Он на секунду прикрыл глаза. - О, Великий Боже, грех... это зло, которое проникает в кровь, в наши сердца и умы и... развращает нас, заставляет загнивать, распадаться...
   Он оглядел собрание, на его лице блестели капельки пота. Затем, в одно мгновение, его умиротворенное выражение лица изменилось; губы искривились, глаза расширились и он проревел:
   - ГРЕЕЕЕЕХ... Можете вы его почувствовать, можете вы его обонять, можете вы его увидеть? Знаете ли вы, ближние мои, когда вы грешите? Я ясно и без намеков, объясню вам, что такое грех: это уход из-под Божьего света, вот что это такое!
   Его румяное лицо покрылось волнами эмоций, а голос превратился в орган, играющий гаммы. Он указал пальцем на аудиторию, не на кого-то конкретно, но вместе с тем и на каждого.
   - Покидали ли вы когда-нибудь свет, - прошептал он, - и оказывались в темном месте?
   Билли напрягся, сидя абсолютно прямо.
   - Я имею в виду тееееемное место, - произнес евангелист глубоким замогильным голосом. - Я имею в виду место настолько темное и злое, что вы не смогли найти выхода оттуда. Ответьте себе: были вы в таком месте?
   Да, подумал Билли. И оно все еще у меня в голове, оно приходит ко мне по ночам, когда я пытаюсь заснуть.
   - Не имеет значения, что это за место - раздевалка в бассейне, игорный дом, тир или просто самогон - есть надежда, ближние мои. Но место может быть еще темнее: Похоть, Зависть или Супружеская Измена. Если вы попали в одно из этих темных мест, то вы - гость Сатаны!
   Глаза Билли округлились, а сердце забилось еще сильнее. В его памяти всплыл последний кошмар, виденный несколькими днями раньше: в нем он сидел на своей кровати и глядел на черную гору угля, скользящую к нему по холлу, а затем из нее высовывается ужасная белая рука, хватает простыню и медленно стягивает ее на пол.
   - САТАНА ЗАВЛАДЕЛ ВАМИ! - заорал Фальконер, и на его шее вздулись вены. - Копытный, рогатый, змееязыкий Дьявол схватил вас своими когтяяяями, - он поднял правую руку в воздух и сжал ее левой, делая вид, что отрывает плоть от костей, - и собирается задавить вас, сформировать вас по своему образу и подобию!.. И если вы гость в доме Сатаны, если вы темны и злы, то вам не место здесь сегодня!
   Глаза евангелиста горели как волшебные лампы; он снял микрофон с держателя и начал ходить по платформе, нервно и энергично.
   - Вам нравится дом Сатаны? Вам нравится быть в темном месте в егооооо компании? - Он остановился, рассек кулаками воздух и повысил голос до такой степени, что почти порвал динамик. - Я здесь, чтобы сказать, что у вас есть НАДЕЖДА! Вы можете ВЫРВАТЬСЯ из дома Сатаны! Вы можете бороться с этим сладкоголосым Дьяволом, и вы можете ПОБЕДИТЬ, да, ПОБЕДИТЬ! Потому что в любом самом темном месте - в раздевалке, в борделе, в Измене - вы можете услышать голос Иисусаааа! Он может звучать одной зажженной свечой, но он будет! И если вы последуете за ним, то он будет становиться все ярче и ярче, и в конце концов непременно выведет вас из темноты! Свет Иисуса спасет вас от греха и уничтожения! - Он направил указательный палец в землю, и кто-то сидящий прямо за Билли, крикнул:
   - Аминь!
   Фальконер улыбнулся. Он сцепил свои руки словно для второго выстрела и закричал:
   - Хвала Господу, давшему нам силы! - Он поднял голову вверх и стал напоминать собаку, воющую на луну. - Хвала Свету! Хвала искуплению Грехаааа!
   Оказавшись на краю платформы, он упал на колени и, сцепив руки прошептал:
   - А знаете ли вы, как найти этот свет, люди? Знаете ли вы, как замолить свои грехи и вырваться из тьмы? Вы должны исповедаться в этих грехах! - Он поднялся и прошелся по краю платформы; его лицо было мокрым от пота. - Исповедаться! Отдать это все Иисусу! Вы должны представить это темное место на обозрение Господу!
   Исповедь, подумал Билли со стучащим сердцем. Неужели это как раз то, что я должен сделать, чтобы избавиться от этого? Вокруг него люди плакали и стонали. Его папа склонил голову в молитве, а мама не отрываясь глядела на евангелиста стеклянным взглядом. Исповедь? - спросил себя Билли ужаснувшись. Если он не исповедуется, то как он сможет вырваться из темного места?
   - Исповедь! Исповедь! Исповедь! - кричал Фальконер указывая пальцем то в одну, то в другую сторону аудитории. Широкобедрая женщина в ситцевом платье встала со своего места и принялась трястись; из ее горла доносились странные булькающие звуки, а глаза закатились. Она подняла вверх свои мясистые руки крича "Слава Господу!" вперемежку с бормотанием. Вслед за ней какой-то работяга в рабочем халате принялся подпрыгивать как в танце, поднимая башмаками облака опилок.
   - ИСПОВЕДЬ! ИСПОВЕДЬ! - ревел евангелист. - Прочь из этой тьмы, захватившей ваши души! Откройте их Господу!
   Он прошелся по платформе поднимая людей с их мест простым взмахом руки, как будто они были привязаны к ней невидимыми нитями. Джим поднялся и потянул за собой Билли.
   - Да восвятится имя Господа! - крикнул Джон.
   Фальконер снова вцепился в микрофон.
   - С нами ли сегодня Святой Дух, ближние мои?
   - Да!
   - Готовы ли мы открыть сегодня свою душу Господу?
   - Да!
   - Хвала Святому Духу! А теперь, люди, я хочу сказать вам, что без вас и без Десницы Божьей, которая направляет вас так, как Ему кажется лучше, "Крестовый поход Фальконера" не смог бы делать то, чем он занимается год за годом! Сейчас мы пускаем подносы для пожертвований, и я хочу, чтобы вы заглянули глубже в свои сердца! Помните: Сатана не желает, чтобы вы жертвовали! Старый проходимец хочет, чтобы вы проиграли их, эти деньги, или потратили на самогон! Если вы ощущаете, что с вами Святой Дух, если вы желаете исповедаться в своих грехах, то покопайтесь в карманах и жертвуйте. Аллилуйя!
   Аккорды органа загрохотали из динамиков. Хор запел "Любовь возвышает меня", а Фальконер вернул микрофон на подставку и начал хлопать в такт музыке, пока вместе с ним не захлопал весь зал. В струящемся золотистом свете кружились опилки, тяжелый воздух пропитался запахом пота. Когда один из подносов проносили мимо Билли, он увидел, что тот полон долларовых банкнот.
   Когда процесс сбора пожертвований закончился и подносы унесли, Фальконер, уже без желтого пиджака, засветил свою сияющую улыбку на полную мощность. Его рубашка прилипла к спине и обширному животу.
   - Люди, - сказал он, - может быть, вы пришли сюда не только послушать мою проповедь. Может, у вас есть другие причины для встречи со мной. Сейчас я хочу представить вам того, кто действительно близок моему сердцу. Вы могли слышать об этом юноше. Это мой сын... Маленький Уэйн Фальконер!