Михайличенко Елизавета. И/е_рус.олим

а? Давид?
Я представил, как завоет сирена и будет казаться, что это сама пещера
взвыла каменным зевом от боли и ярости... Нет, сегодня я не хотел это
услышать.
-- Ну да,-- сказал Гриша,-- не исключено, что повяжут.
-- С кем? -- смиренно спросил Кинолог.
В конце-концов, решили ничего не взламывать. И начали спорить -- ждать
ли открытия пещеры, или попытаться найти путь обратно, к Йоханану, который
явно встанет к утренней молитве намного раньше, чем откроется пещера. Так и
не договорились.
В какой-то момент алкоголь и темнота, до этого объединявшие нас, стали
оказывать обратное действие. Лея прильнула ко мне откровенно, даже
требовательно... И пульсировавшая мигалкой тревога замедлилась, подстроилась
под ритм ее сердца и как-то успокоилась. Леин поцелуй -- он, конечно, меня
волновал, но больше даже успокаивал, как соска -- ребенка...
И мы с Леей пошли вглубь пещеры, потому что никто больше не был нам
нужен, и ничто в мире нам не было нужно, даже свет. У нас не оказалось ни
спичек, ни зажигалки. А зачем? Свет ослепляет мудрую внутреннюю сову. А
внешний вид навязчиво концентрирует тебя на внешнем, он изменяет направление
и силу намерений и чувств, он вообще заставляет тебя играть по внешним
правилам.
Вдруг я перестал слышать ее шаги. Метнулся туда, где она должна была
быть. Задел рукой ее платье. Схватил, прижал к себе.
-- Ой,-- сказала она.-- Ты видел? Что-то светилось.
-- Где?
-- Там... уже нету. Тускло, но я видела. Как отражения фар, что ли.
-- Что-то парное?
-- Кажется да. Не знаю, ну нету уже... А как ты оказался справа?
-- Я был справа.
-- Нет, это ты вначале был справа. А потом меня потянул за платье
слева. А потом вдруг обнял снова справа... Я знаю, это ты так за мной
увивался!
Даже самый милый смех в темной пещере звучит не так. Кроме того, это
был не я. Если это вообще кто-то был. Ей, конечно, показалось. Конечно...
Смех оборвался, я решил взять ее за руку, покрепче. Протянул ладонь и... не
встретил ничего. Ее снова не оказалось на месте. Я позвал ее. Она не
откликнулась. Я метнулся туда, куда направила меня интуиция. И только через
несколько шагов наскочил на Лею и подхватил ее ускользающее тело. Она обняла
меня и снова засмеялась:
-- Как ты увидел в темноте, что я поскользнулась? Ты просто кот! А что
это сейчас был за запах?
-- Кошачий?
-- Почему -- кошачий?
-- Я подумал, что запах вызвал ассоциацию и ты сказала, что я -- кот...
Глупость, конечно.
-- Ты смешной. Нет, просто странный запах. Внезапно возник, внезапно
исчез. Что-то из детства... Цирк... или зоопарк... пони в парке...
-- Дай руку. Стой, я тебя обниму.
-- Стою.
-- Запах был звериный, ты хочешь сказать?
Опять смеется:
-- Сейчас? Нет, сейчас хороший, одеколоном.
-- Ну что ты смеешься... Звериный, да?
-- Ага, пахло страшным зверем пони...
Теперь мы шли обнявшись, хоть это было не очень удобно. Но я просто
боялся выпустить ее. Ей это, кажется, нравилось. Она вдруг ткнулась мне в
щеку, прошептала:
-- Ты тааак горячо дышишь мне в шею... так часто...
Я не дышал ей в шею. Я вообще был на полголовы выше. Я тупо
всматривался в черное никуда. Я вообще сдерживал дыхание, чтобы
вслушиваться. Мне было неочевидно, что мы доживем до утра.

6. ЛЬВИНЫЙ ЗЕВ

Гриша

Какая падла ломится в дверь так рано! Натурщица? Часы... Пять утра!
Бля-а-а-а! Не натурщица... Это какой-то урод!.. Да нет, как же... Пять
вечера. Наверное, Давид. Мог бы и позвонить заранее... Ф-фу, зачем звонить,
тогда бы он разбудил раньше...
-- Давид... Привет... Слушай, а ты допускаешь... Что есть особи,
которые спят больше трех часов в сутки? Я, например. И прочая публика. Еще
так, по мелочи, процентов девяносто девять человечества...
Смотрит виновато, но не смущенно:
-- Гриш, ну давай ты поспишь еще. Я могу подождать.
-- Ага. В углу. И на меня не забывай смотреть. Знаешь таким неподвижным
тяжелым взглядом... ну, ты знаешь. Заодно можешь и ножи наточить, давно
пора... О-обббл... Что будем -- кофе или огуречный рассол?
-- Тебе, Гриша, грех жаловаться. Вот Лея прямо из пещеры на работу
поехала, я ее только сейчас домой отвез... Совсем уже плыла, в машине
уснула. Просила тебе передать спасибо за пещеру.
Кажется, кроме этой бабенки его уже ничего не волнует. Я так не умею.
Я, наоборот,-- циклюсь, если облом.
-- Что-то я не понял. Почему она благодарит меня? Тебя пусть
благодарит... А все-таки, какая Кинолог сука! Всякий раз, вот правда -- ну
просто одно и то же, до полного идиотизма...
-- Да ладно, Гриш... Не так уж эта Марта тебе и нравилась. И вообще,
черт его знает, как это все работает... Пить девочка нашими дозами не
привыкла. К напору такому не привыкла. Темнота, опять же, инстинкты...
Понятно, слишком счастлив, чтобы осуждать кого-то -- мир прекрасен,
люди -- ангелы.
-- Вот-вот! К напору! Какая разница -- нравилась она мне или нет. Я ей
нравился! Да и при чем тут вообще она? Я про эту суку Кинолога! Он регулярно
уводит от меня женщин против их воли!
-- Слушай...
-- Да, регулярно! Я понял -- он нарочно это делает! И, бля, что за
методы? Прикидывается тупым-тупым, чтобы баба и не надеялась объяснить
ему... Чтобы она четко знала -- объяснить ему ничего нельзя. А потом он ее
выхватывает! Обязательно у меня из-под носа! Вот увидишь, скоро явится и
начнет с деталями повествовать. Урод!
-- Гриш...
-- В пятнадцать лет я ему за это морду набил! Перед отъездом, помнишь,
опять набил за это же. И что, помогло?!
-- Давай я кофе сварю?
-- Не хочу!
-- Все равно скоро придет Ортик и сварит. Так давай лучше я.
-- Чем это ты лучше? Ортик еще ни разу меня не разбудил.
У моего раздражения бывает слишком долгий тормозной путь. Я уже отошел,
а оно по инерции еще наезжает на окружающих. Во всяком случае, я проснулся:
-- Все, я проснулся. А это значит -- скоро придет Ортик. Вари кофе на
троих.
-- Он же наш кофе не пьет.
-- Поэтому на троих -- мне двойной.
Стук. Так стучит Белка.
-- Привет, спелеологи,-- мрачно бросает она и пьет мой кофе,-- Ортик
скоро будет?
Да-а-а... Раньше, когда она не высыпалась, мне так нравилась в ней
некая пикантная развратинка. Даже если она всю ночь готовилась к экзаменам,
было полное ощущение тайной ночной жизни. А теперь даже ей -- лучше по ночам
спать.
-- Да кто его знает... У тебя ничего не случилось? -- заботливо
спрашивает Давид, хотя отрешенная улыбочка на его лице свидетельствует о
пунктирности мыслей об окружающих.
-- Спасибо, еще ничего не случилось. Я даже не пытаюсь понять, почему
это со мной ничего не случается. Я уже пытаюсь организовать что-нибудь
такое, что должно со мной случиться.
Ага, ну конечно. Кризис среднего возраста в действии. Женский вариант.
Очень не люблю. А Давид как-то активно интересуется, выпытывает, что именно
она собирается организовывать. В самом деле, ей что, нашего проекта мало?
-- Слушай, Давид,-- говорит Белла особым своим добрым, ядовитым
голосом,-- а не завести ли нам с тобой мамзера? Мм?
Давид, как кофейный автомат, выплевывает горячий кофе в чашку:
-- ...Это как?
-- Как -- это вопрос техники. Путем внебрачной половой связи или
искусственным оплодотворением, это уже ничего не меняет. Я просто
подзастряла на стадии "зачем"... Так вот. Если я рожу ребенка не от тебя, то
будет ли он с точки зрения иудаизма мамзером?
Давид резко мрачнеет. Ему явно неприятно это обсуждать. И он бормочет:
-- Не знаю. Спроси у Ортика.
-- Собственно, я для этого и пришла.
Мне становится смешно:
-- Послушали бы вы себя со стороны. Пьеса абсурда. Кажется, атмосфера
проекта на вас неважно сказывается.
-- Тебе тоже так кажется? -- как-то даже вроде испуганно спрашивает
Давид.
Вот как... Значит, его что-то сильно не устраивает. И он все это время
молчал из деликатности. Плохо... Впрочем, если бы его сильно не устраивало,
он бы не молчал. Значит, пока какие-то смутные ощущения. Все равно плохо...
Ага, вот это уже Ортик. Вот с кого, как с гуся вода. Портфель на стул.
Термос на стол. Сэндвич в холодильник. Или он пил меньше нас. Или просто
моложе. Да на сколько он там моложе. Он, кажется, единственный кто в пещере
спал. Ну да, он в пещере вел с Белкой душеспасительные разговоры. А потом
положил портфель под голову и уснул...
А вот и пришла минута моего унижения. Кинолог. Прямо с работы
примчался, не заезжая домой. Основной инстинкт. У Кинолога основной инстинкт
-- дать понять. Многозначительно улыбаясь и отслеживая реакции. Нагловатыми
красными глазами. Ну он же ими еще весь день в компьютер пялился. Вот урод,
вообще не спал, а вместо дома сюда явился.
-- Ну что, гады подземные, не ждали? Как оно? Ох и ночка вылилась! С
приключениями, блиннн. А вы как выбирались?
-- Мы-то как люди,-- отвечает Белла.-- Через ворота, поутру. А вот вы
как?
-- Мы? Мы-то, с моим верным другом, прорвались. Гы. Преодолевая
сопротивление, крики и проклятия... Так вот...
-- Ну и дурак,-- продолжает Белла,-- твое старомодное ухаживание в наше
время квалифицируется, как изнасилование. Сядешь ведь.
Кинолог закивал:
-- Ага! Интуичишь! В этот раз точно мог сесть! Чуть не прибил, нафиг...
А кофе там еще есть?
И как я должен реагировать? Если это правда, то он ее изнасиловал. А
как это понять? Он всегда привирает. Но коррекцию делать невозможно, потому
что направление вранья непредсказуемо. Никак я не должен реагировать, пока с
Мартой не поговорю. Кроме того, исчезли они вместе, как ни крути. Никто ее с
ним убегать не заставлял. От меня. При первой же возможности. Я отошел-то
всего на минутку, отлить. И после этого я еще должен с ней разговаривать?!
-- Так вот, слушайте,-- требует Кинолог.-- Я короче это... беру в руку
свой верный...
-- Кончай! -- не выдерживает Давид. Надо же, очнулся от своих любовных
переживаний и проявил сочувствие к раненому товарищу. Можно даже сказать
такт. Хотя я-то знаю, что он любопытный и хотел бы дослушать.
-- Так ты ж не даешь! Аха, насчет кончить... Действительно, ведь мог
кончить! Там такая развороченная...
-- Все! -- орет Белка.-- Или ты затыкаешься, или я ухожу!
Кинолог смотрит оторопело. Даже обиженно. Вот эта его
первобытно-скотская искренность меня до сих пор сбивает с толку.
-- Белл? А че ты, я не понял... А что б ты делала на моем месте, а?
Если бы была мужиком? На войне -- как на войне! Или ты, или тебя. И точка.
Правда, Гришаня? Но дружба выше, так?.. Да вы что, бля, слово не даете
сказать! Раз в жизни со мной происходит что-то...
Раз? В жизни? Что-то он сегодня неадекватный какой-то. Может, от Ларки
ушел? Тогда другое дело.
-- Неужели от Ларки ушел? -- оживляется Белла.
-- Почему?! -- у Кинолога такой вид, как будто мысль о том, что можно
уйти от Ларки впервые пришла ему в голову.-- Это че, единственное что со
мной может случиться? Да? Ну конечно, с такой банальной личностью, как я.
Так? Родился -- женился -- размножился -- развелся? Суки вы все-таки, друзья
мои!
Ортик все жмется-жмется в углу, наконец решается предпринять
миротворческое усилие:
-- Извините меня, но может быть вам интересно, как все это выглядит со
стороны? Человек вам хочет рассказать что-то важное, интересное, а вы ему не
даете... А почему вы смеетесь?.. Я сказал что-то смешное?.. Ну хотя бы
объясните мне, где надо смеяться...
Белка ржет в голос, самозабвенно. Давид грустно ухмыляется и фыркает. Я
смеюсь тоже, искренне, наконец-то отпустило. И говорю:
-- Ладно. Давай, Кинолог. Валяй, рассказывай. А то товарищ не понимает.
Он этого еще ни разу не слышал. А кто тебя перебьет, пойдет варить кофе.
Кинолог удовлетворенно кивает:
-- Во, Гришаня всетки человек!.. А вам вообще все равно! А ведь, блин,
могли бы заметить, что у меня боевые шрамы. На шее, вот. Белка, видишь?
Если Марта царапалась, то все-таки изнасилование. Придурок. Или маньяк.
Она ведь с первой же встречи так его определила. Чувствовала? Тогда зачем
она с ним пошла? Из двух зол выбрала меньшее? Или он зажал рот и утащил? А
главное, что теперь я должен делать? Слушать я должен. Молча слушать, чтобы
самому не варить кофе. А там видно будет. Может, она просто оказалась с ним
темпераментней, чем со мной.
-- Кинолог, я тебя умоляю,-- говорит Белла.-- Давай уже тезисами, а?
Без развороченных подробностей.
-- Гы,-- радостно подхватывает Кинолог.-- Ладушки. Пещерные тезисы,
значит. Отошел я поссать, в расчете на Гришкино благородство. Но, блин, как
же, дождешься. Как всегда поплатился за наивность. Гришаня, как ты так споро
ее уволок? Я даже ширинку расстегнуть не успел, как они слиняли. Ну у меня
же воля к победе...
Ну это уже слишком!
-- Юродствуешь, Борис?
Кинолог резко тормозит:
-- Почему Борис, Гришаня? Ты че? Лучше бы ты меня по имени не называл.
У нас с тобой между Борисом и мордобоем интервал минуты в две-три... Тебя
что, вообще, не устраивает? На что ты ведешься? Бля, девку увел? И мне же
еще козью ностру строишь, да?
-- Гриша, тебе кофе варить,-- говорит Давид встревожено. Он тоже знает,
и что я Марту не уводил, и про "Бориса".
Пойду, кофе сварю. Подальше от этого. Зачем он только это все
устраивает?
-- Ну так вот...-- Кинолог явно рад, что загнал меня в угол мастерской,
на расстояние, превышающее прыжок.-- Я не сдался. Потому что это было
неспортивно. Я прислушался, ну там знаете, звуки всякие... такие...
специфические. Гы. Услышал. Запеленговал. Зажигалка у меня была, так я
слегка посветил и нашел,-- Кинолог блудливо смотрит на Давида, делает
паузу.-- Оказалось -- нет, не Гришаня с Мартой. Я решил не обламывать, типа
мне неловко даже стало. И быстро стал уходить в другую сторону, аха. Не, зря
я ушел так поспешно. Потому что тут же потерял нафиг ориентацию. Гы, не в
смысле -- сексуальную, а направление. Звуков больше не было, отблесков
вообще никаких, хреново короче.
Черт, кофе! Сбежал. Кинолог хороший все-таки рассказчик. Каждый раз
поражаюсь -- трепло треплом, косноязычный, а все внемлют.
-- А почему не кричал "ау" или еще что-то? -- спрашивает Ортик.
-- Ты еще спроси, почему "а-Тикву" не пел,-- отвечает Кинолог.-- Где-то
рядом происходят интимные действия... Я что, ишак? Орать "ау-ау" должен? Че
я, кайфоломщик? Да и вряд ли Гришаня отозвался бы, да? Не верил я, что он
раскается... Не было у меня веры в человечность на тот момент, гы.
Брешет, все-таки. Только зачем? Ортик сидит перед тихо бормочущим
телевизором, откинувшись на подушку, словно его смотрит. А на самом деле --
все внимание на Кинолога. Как подслушивающий старших пацан. Интересно, в
ешиве своей о чем они разговаривают на переменах? У Белки в глазах личный
такой туман. А у Давида... Что-то мне совсем не нравится ни выражение его
лица, ни выражение глаз. Крутит его что-то, как больной сустав перед дождем.
А у Кинолога какое-то туберкулезное оживление:
-- Короче, шел я по такой же кишке. Бац -- решетка! Решил Ивана будить.
Но хорошо, что зажигалка еще не кончилась. Вижу -- не то, не та решеточка.
Трухлявая, дрянь. Пытался руками высадить -- ни фига. Но со мной же был мой
верный друг. Вот я его и достал. И в замок шмальнул. А че? Выхода ж у меня
не было. Нормально, получилось. Я даже удивился, думал это чистый Голливуд
когда замки так курочат. Но и мы можем, гы.
-- Подожди, Кинолог,-- ужасается Белла, как-то с середины фразы
включившаяся в сюжет,-- а куда ты вообще попал? К арабам, что ли?
-- Аха! Точно! Я это заподозрил еще когда решал -- стрелять или нет и
решил, что надо. Наши, типа, простят. А с арабами иначе нельзя. Сбил,
короче, нафиг замок. И попадаю в подвал. Такой серьезный подвалище. Там
много чего было. Я там все время обо что-то то цеплялся, то спотыкался.
Потому что зажигалка кончилась, и я на ощупь шел. И тут, представьте, как
даст мне по шарам светом! И на меня, бля, как сверху кто-то рухнет! Я
усрался, но успел пистолетом вмазать. Повезло, в морду попал. И сразу же
вверх стрельнул! Тут уже этот усрался, отвалился. И типа -- руки вверх,
стоит. Я смотрю -- блинннн, харя такая усатая, знаете, жирная, в три дня не
обосрешь. И развороченная, я ж хорошо вмазал.
-- Ну и ты что? А он один разве был? Дальше давай! -- сопереживает
Ортик.-- У них же семьи большие!
-- А я о чем? Вот стою и думаю -- этот уже выключенный, но бляяяя, у
них же семьи, как слоновья жопа! Ща вся хамула, думаю, набежит. И зарежут
нафиг. И тут у меня -- мысль! Я этого прихватываю за его саван, тычу в бок
дулом. И так спокойненько, тихо, так интеллигентно ему -- мол, спокойно,
дядя, все под контролем, я капитан Дубровский из ШАБАКа. Проводим рейд,
проверяем ходы. В пещере найдены мешки со взрывчаткой. Это уж не из твоего
ли ебаного подвала ее туда волокли? Он клянется: я -- не я, бомба не моя...
А тут уже еще один заползает. И усами так шевелит... Ладно, говорю,
разберемся. А пока, ребята, давайте, выводите меня на свет, но так, чтобы
соседи не заметили. Нахрен вам подозрения в сотрудничестве с ШАБАКом?
-- Согласились? -- спрашивает Ортик, преданно глядя на Кинолога.
-- А че им не согласиться? Не то слово! У меня ж еще почти полная
обойма аргументов в руке была. В общем, вышел на свет, как раз светать
начало. И чесанул к Цветочным воротам... Так что не зря я уродовался,
разрешение на пушку получал... Ну как, ниче адвенча?
Давид сидит с застывшим несчастным лицом, уже почти и не слушает
Кинолога. Встает, достает список натурщиц. Ясно, будет Марте звонить. Ну
правильно, надо разобраться. Сейчас еще явится Марта и расскажет, как она
отошла в пещере отлить, а мы с Кинологом тут же исчезли...
-- Добрый вечер,-- говорит Давид.-- Могу я поговорить с Мартой? У тети
в Хайфе? А, да, конечно. Извините.
Снова набирает. На мобильник... Не отвечает... Ну, не отвечает. Мало ли
что. Почему Давиду это так уж не нравится. Впрочем, и мне все это начинает
не нравится. Что-то тут не так...
Пьем кофе. Ортик вдруг суетливо хлопает ладонями по дивану, как слепой,
застывшим взглядом вперившись в экран. Наконец, под руку ему попадает пульт,
он увеличивает звук и мычит, показывая пальцем в телевизор. Смотрим. На
экране давно примелькавшаяся дикторша из новостей:
-- ... молодая женщина. Ее тело было найдено в пещере Цидкиягу. Труп
находился в источнике, называемом Львиный зев. На теле обнаружены
многочисленные рваные раны. Личность убитой уточняется. Расследуются версии
убийства как по националистическим, так и по криминальным или романтическим
мотивам.
-- Вот,-- говорит Белка почти нормальным голосом.-- Доигрались!
-- Ну что, Борис,-- говорю я тихо, голос у меня нехорошо подрагивает.--
Что ты теперь нам расскажешь?
-- Не-е-ет,-- мотает головой Ортик,-- этого не может... не может...
-- Да, это она,-- кивает кому-то Давид.-- И я не смог... я был занят...
я понял слишком поздно... поздно.
-- Бляяяяя,-- мычит Кинолог,-- Гришка... Зачем?

Белла

Я сказала: "Доигрались". И эта моя естественная реакция сказала мне о
многом. Ну когда еще человек может увидеть свое нутро, узнать о себе ту
правду, которая таится в тебе, как привидение, в которое не веришь, хоть и
слышишь по ночам его шарканье? В этом "доигрались" было меньше сочувствия к
убитой девочке, чем страха, что мы все, или кто-то из нас в азарте разбил
чужую куклу. Что это как-то неприятно изменит ситуацию, нарушит планы и
отношения. Собственно смерть Марты я восприняла как-то абстрактно. В
общем-то вся информация "из телевизора" не телесна. Да и привыкла я в
последнее время узнавать из теленовостей об убитых мальчиках и девочках,
которые чаще были младше меня, чем наоборот... Ну вот, уже виноват
телевизор...
Я ее, конечно, недолюбливала, но кого я вообще долюбливаю? Еще, сразу
после моего "доигрались", возник ужас. Но и это -- когда я поняла, что
придется искать виноватого среди своих. И мертвая Марта опять была лишь
поводом к этому ужасу. Она теперь вообще оказалась в роли своего портрета --
висит на стенке моей памяти и мечтательно ухмыляется. Кажется, я ее и
неживую недолюбливаю. И понимать это про себя не хочется...
И то, что Гриша сразу стал вопить про Кинолога, это было... ну
неправильно. Допустим, что правду говорил Гриша. Но из того, что Марта ушла
с Кинологом, не следует, что он ее убил. Следует лишь то, что он виноват в
ее смерти, а это совсем не одно и то же. И почему я должна понимать это
лучше, чем Гриша? Во всяком случае, Кинолог не орал демонстративно, что
Гриша -- убийца, хотя, если правду говорил Кинолог, и Марта ушла с Гришей,
гиперреакция Гриши выглядит более подозрительной... Но все дело в том, что
Гриша убить не мог. Но... и Кинолог тоже не мог. Потому что никто из наших
не мог. За двадцать лет я каждому из них дала больше поводов себя убить, чем
эта бедная девочка за несколько часов, что бы она не вытворила. Бедная.
Бедная Марта... Все равно, не очень жалко. Скотина я все-таки.
Я встала, потому что в статике мысли начинали громоздиться, как льдины
и, казалось,-- еще немного и погребут меня под обломками. Походила
взад-вперед по мастерской, совершила несколько кругов. Подумала, что руки
лучше держать за спиной. Усмехнулась внутренней усмешкой. В какой-то момент,
проходя мимо грязноватого пятна на стене поняла, что здесь висел мой
портрет, что меня, то есть, тут больше не висит. Нет больше здесь для меня
места. Это меня если и огорчило, то лишь на миг, как бы ночная птица задела
крылом, обдав страхом, а потом и улетела к своей идолопоклоннической луне.
Мне же оставалось выйти на открытое пространство и забыть сюда дорогу. Но я
была на это не согласна. Я однозначно предполагала сражаться за прошлое,
поскольку на другое прошлое у меня уже не было достаточно сил, а главное --
чувств. Но на пути к нашему общему прошлому возникло препятствие. Туда
теперь можно было добраться только через труп. Марты. Нас словно разбило
кием этой смерти...
Странно повел себя Давид. Впрочем, странно было бы, если бы он повел
себя не странно. А вот то, что он был сильнее всех напуган -- это... Он все
время был с Леей. Скорее всего. Теперь уже точно никто ничего не знает. И
вот это самое страшное -- мы все усомнились друг в друге... Нет же, самое
страшное -- это убитая Марта. Лучше бы ее убил Ортик, если уж все равно
кто-то... Ортика я слишком плохо знаю, чтобы быть уверенной, что он на это
не способен. Но сначала я мучила Ортика своим разговором, а потом он уснул.
Или сделал вид, чтобы я отстала. И не заставляла его обещать то, что он не
хотел, не мог, да и не имел права мне обещать. Теперь, наверное, считает
меня ненормальной. Конечно, считает. Наверное, не без оснований. А Давид
всерьез забеспокоился насчет мамзера. Все мы психи. Но не убийцы.
Тем временем я продолжала свою прогулку по мастерской, как по
внутреннему дворику. И уткнулась в еще одно пустое место. Ну конечно, тут
висела Марта. Словно кто-то ластиком прошелся по цветной стене, оставив
белесый след, который больше напоминал о Марте, чем тот перегруженный
сливочным кремом торт, который Гриша вставил в раму. Лучший памятник. Лучше
того, что теперь висит у меня... и мимо которого мне теперь надо будет
ходить... хранительницей которого я зачем-то оказалась... И теперь, когда по
ночам мне будут слышаться шорохи из салона, я обязательно буду представлять
как некто в маске крадется по моему дому и слизывает с ее портрета белые
кремовые розочки... или красное вино... бррр... А еще она вчера звонила
своему парню, так бесхитростно ему врала... А потом этот некто снимает
маску, и я узнаю... кого?
Как же так получилось, что Гриша смог объявить Кинолога убийцей? И
Давид не стал возражать? А Ортик формально молчал, но видно было, что верит
Грише. Впрочем, и я молчала, пока Кинолог бился в истерике, кричал, что
часто бывал на грани зла, поэтому не переступит ее даже в экстремальной
ситуации, что прекрасно это про себя знает, в отличие от нас, поведение
которых в экстремальной ситуации непредсказуемо. Я молчала, всматривалась и
прислушивалась к себе -- верю ли в искренность этой слишком уж бурной
истерики.
А вот когда Кинолог, как бы очнувшись на полуслове, провел ладонью по
мокрому лицу, словно закрывал сам себе глаза, а потом выбежал из мастерской,
не закрыв дверь, словно не решившись захлопнуть ее навсегда... Я побежала за
ним. Зачем? Помочь! Или я испугалась, что придется быть членом заочного
трибунала? Да. А я могу быть только адвокатом. Нет, адвокат Кинолога должен
подлавливать Гришу на вранье, значит и адвокатом я тоже не могу. И не хочу.
И не буду.
Пока я выкрикивала Грише все, что узнала о нем за последние полчаса,
Кинолог куда-то свернул, в общем -- исчез. Хорошо, что я знаю его повадки.
Он должен был плюхнуться в такое кафе, "где оскорбленному есть чувству
уголок". А это далеко не первое попавшееся. Значит,-- длинная подворотня,
связывающая чередой питейных заведений Кошачью площадь с улицей Яффо. Я
прошла красные фонари суши-бара "Сакуры" -- нечего ему там сейчас делать.
Как и во "Дворике Пини" -- не до бычьих хостов. И зашла в ресторанчик
"Эльдад вэ-зэу", где в дальнем углу и нашла Кинолога даже раньше, чем ему
подали первую дозу алкоголя.
Сажусь напротив. Кинолог поднимает на меня полные осмысленной скорби
глаза и усмехается:
-- Вычислила... Ну правильно, "Эльдад и пиздец", куда ж я еще мог...
Пить будешь?.. А жрать?.. Тут печенка гусячья вкусная.
-- Я лучше твою поклюю.
Не знаю что ему сказать. Ну, помолчу.
Приносят стакан. Кинолог выпивает прежде, чем официантка успевает уйти:
-- Такого же два раза. И это, фуа гра для дамы и мне мясо какое-нибудь
жареное, во, бефстроганов. Питье -- сразу!
Знать бы, что мы будем пить. Я даже не заметила какого цвета было то,
что он опрокинул. Да какая разница. Интересно, он удивился, что я за ним
пошла? А если нет, то почему? Грустно, что вопрос "кто убил Марту" так
быстро оброс массой мелких личных вопросиков.