Михайличенко Елизавета. И/е_рус.олим

Линь думал о Грише. Со вчерашнего дня он не мог о нем не думать. Не в
связи с Беллой, хотя что в этой стране было не в связи с ней, но здесь Линя
бесило другое. Снова, как в детстве, его сумели использовать. Расслабился.
Не хватило быстроты реакции. Или просто не захотел доводить свои ощущения до
логического конца -- жалко было того хорошего настроения. Тогда, в
мастерской, Линь подавил достаточно ясное ощущение, что Гриша ведет с ним
продуманную игру, где ставка делалась на его специфическую смесь пижонства и
щепетильности. И почти уже решил быть великодушным, но как-то не получалось.
Денег было не жалко, Линь даже поначалу обрадовался, считая, что
ощущение меценатства перехлестнет все прочие застарелые, забытые, но
зачем-то пробудившиеся здесь комплексы. Но не получалось. Наоборот, чем
больше он проигрывал какие-то Гришины фразы, жесты, мимику, тем больше у
него возникало ощущение, что его держали за какого-то ну, не идиота,
конечно, а как бы иностранца, которого нужно убедить в чем-то таком,
заведомо ему непонятном, и для этого нужно прибегнуть к серии фраз,
телодвижений и дешевых аргументов. То есть, к тому, что в послевкусии
оставляло ощущение фальши и лжи. Линь, сам часто пользуясь в деловых
переговорах чем-то подобным, тонко улавливал все эти нюансы. В случае с
Гришей это было слишком уж неприятно, потому что... потому что. Линь готов
был платить, чтобы показать как все нынче изменилось, но не готов был
расплачиваться потому, что все они с детства к этому привыкли. И с ситуацией
надо было что-то делать. Надо было оставить последний ход за собой. Линь не
собирался забирать у Гриши обратно ничего из того, что пообещал дать. Кроме
торжества. Этого он Грише не обещал, нет. И сейчас, вдруг, сложилось.
Ортик уже стал посматривать озабоченно, потому что даже самому
глубокому восхищению или изумлению есть предел, а пауза очень уж затянулась.
Наконец, Линь уважительно кивнул:
-- Я тебя понял. Но знаешь, у меня ощущение, что ты не доформулировал
свое желание. На полпути завис.
Ортик пожал плечами, недоуменно поводил взглядом вокруг, не увидел
ничего нового, устремил застывший взор в бесконечность, явно шаря по
внутреннему ощущению своей правоты, затем ожил и упрямо возразил:
-- Почему, я все правильно сказал.
Линь вдруг озорно улыбнулся и быстро цапнул бутылку из под носа у
Ортика.
-- Я больше не буду вина,-- печально констатировал Ортик и испуганно
добавил,-- там уже мало осталось, лей себе. А я водку буду. Можно?
-- Гавновопрос. Так вот. Ты бумажку с анализом хочешь или Мессию?
-- Сначала бумажку. А дальше уже вопрос техники.
-- Не знаю, не знаю,-- сказал Линь, мечтательно улыбаясь.-- Мессию, как
я понимаю, в пробирке не вырастишь? Это все-таки Мессия, а не гомункулус. То
есть, что нам нужно к анализу?
-- Суррогатная мать нам нужна,-- сказал Ортик.-- Ты об этом?
-- Да. Вот эту сторону вопроса освети. Ты думал на эту тему? Нам
подойдет любая здоровая телка?
-- Ничего себе любая! -- возмутился Ортик.-- Конечно, я думал. На ее
поиск вообще непонятно сколько времени уйдет. Ты почему сказал "телка"? Ты
на Красную Корову так намекал?
Линь улыбнулся:
-- Намекал, да. Но не на Красную Корову. Это, кстати, что еще такое?
Ортик вздохнул. Он не хотел уходить на боковые ответвления основной
темы, кто знает что ждало их там, на неведомых дорожках. Можно было и
поскользнуться, и оступиться. Ну да делать нечего, и он кратко объяснил, что
пеплом Красной Коровы очищались священники во времена существования
еврейского Храма, когда в нем приносились жертвы Всевышнему. Что Красная
Корова -- это совершенное животное, абсолютно однородного красного цвета,
таких сейчас нет. А без нее, даже воздвигнув Третий Храм, не очиститься,
чтобы принести очистительную жертву.
-- Это очень, просто очень правильно,-- сказал Линь.
-- В смысле?
-- Это объясняет зачем я ввязался в этот проект.
Ортик вздохнул, обреченно ожидая, что чековая книжка упорхнет со стола,
не обронив ни перышка на благо человечества.
-- Я тут зачем-то в один проект ввязался,-- задумчиво продолжил Линь,
словно разговаривая со своим отражением в зеркале.-- С другом, понимаешь ли,
детства. Он решил нарисовать... он художник вообще-то, он будет рисовать
тысячу женщин царя Соломона. Рисовать-то он умеет. А вот отобрать правильных
женщин... которые соответствуют случаю -- вряд ли. Он падок на внешние
эффекты. А тут надо... Знаешь что тут надо?
Ортик вскочил. Сел.
-- Потрясающе! Ну, ты понял теперь, что значит благословение рава
Кадури, данное у Стены Плача?! Что значит зачем ввязался в проект? Да
поэтому и ввязался! Чтобы выявить идеальную суррогатную мать! У нас будет
табун в тысячу прекрасных женщин! И мы будем их наблюдать и изучать, пока не
выявим из них ту самую, совершенную. А потом она исполнит свое
предназначение! А этот твой друг детства, он пусть себе женщин рисует, от
них не убудет. Только лучше за собой следить будут.
Линь окончательно повеселел, велел официантке подать шампанского. И
подвел итог:
-- Значит так, Михаил. Будем собирать Мессию. Командовать парадом
будешь ты.
Ортик кивнул с сосредоточенным лицом и лишь потом улыбнулся.
А Линь продолжил:
-- Итак, у нас два проекта. Первый -- расшифровка У-хромосомы Коэнов.
Здесь ты осуществляешь общее руководство. Будешь генеральным директором
проекта. Для начала найди специалистов нужного уровня, определись с
лабораторией, ценами, сроками, в общем сделай то, что называется
"бизнес-план", Белка тебе поможет,-- Линь раскрыл чековую книжку и что-то в
ней написал.-- Один я такой грандиозный проект финансировать не смогу. Но
этого тебе хватит чтобы начать. А там видно будет. Или я поднимусь. Или
поищем спонсоров. Или они сами слетятся.
Ортику было неловко заглядывать Линю под руку, поэтому сумму он не
увидел. Да и не в сумме было дело. А в ощущении, что здесь и сейчас творится
история, и даже больше -- определяется судьба человечества.
-- Леня... Ты первый человек, который пытается мне помочь... хотя
помогаешь ты сейчас всем людям, вообще -- человечеству... Извини, что я как
идиот говорю. Но... но я давно ждал этой минуты. У меня есть план, правда. Я
знаю что делать, чтобы не терять время и деньги.
-- Действительно,-- грустно улыбнулся Линь.-- Знаешь, все приходится
суетиться, чтобы деньги не кончились раньше времени. И не думаешь почему-то,
что время может кончится еще раньше, чем деньги.
-- Ты о чем?
-- Да так, о своем... Ладно, теперь второй проект. Тысяча женщин. Там
ты получаешься кем-то вроде комиссара. Тебя это не смущает?
-- Да хоть в роли гинеколога! Речь-то идет сам понимаешь о чем! Для
этого можно снять белые перчатки и надеть кожаную тужурку.
-- О'кей. Тогда за тобой будет последнее слово и во втором проекте. Я
скажу Белле -- а она там вроде финансового директора будет -- что без
согласования с тобой Гриша никого не рисует. То есть, запретить рисовать я
ему, конечно, не могу, пусть рисует кого хочет, но не для этого проекта, а
для собственного удовольствия,-- Линь подмигнул официантке, умело
откупорившей бутылку.-- И вот еще. Для порядка. Ты теперь ключевая фигура,
поэтому в твои обязанности входит отправлять мне еженедельные отчеты по
обоим проектам, желательно подробные. Тебя это не затруднит?
-- Наоборот. Мне это поможет. Я человек неорганизованный, но
ответственный, меня это дисциплинирует.
-- Тогда за удачу! -- Линь встал. Вскочил и Ортик. Они чокнулись
высокими хрустальными бокалами, издавшими высокую нефальшивую ноту и выпили
стоя, привлекая внимание и не стесняясь этого, поскольку каждый честно
отыграл роль и был ею доволен.
Линь вручил Ортику чек и протянул руку для рукопожатия. Ортик сунул чек
в карман, спеша потрясти протянутую руку. Он только сейчас осознал, что
свершилось. Прислушался к своим ощущениям и понял, что больше терпеть он не
сможет -- надо в туалет.
Закрыв за собой тяжелую цветную дверь с изображением усача в феске,
Ортик оказался внутри расписной восточной шкатулки. По мере убывания
физиологического давления, Ортик все более изумлялся убранству клозета.
Горела в полутьме огромная ароматическая свеча. Загадочным медным блеском
мерцали сосуды для омовения рук, раковина, ваза с вычурным букетом. Стены,
испещренные мелким цветным орнаментом, блестели позолотой, даже уходящий в
темноту потолок был того же стиля. Ощущение сказки усилилось и довело Ортика
до состояния, что, казалось, крикни ему: "Подъем!", он бы только тоскливо
простонал: "Гады, такой сон досмотреть не дали!".
Ортик резко сунул руку в карман. Чек. Чек! На месте! Или что-то похожее
на него, какой-то листок. Вытащил, поднес ближе к свече. Чек, точно. Только
вот количество ноликов он все не мог сосчитать. Они двоились. А ведь не так
много и выпили. Или это свеча мерцала. Ортик закрыл один глаз, но половина
нолей не исчезла.

Белла -- Гриша

-- Гриша? Привет. Ты дома? То есть, конечно ты дома, я же по
домашнему...
-- Привет, Белка, привет. Да работаю вот, с утра уже нащелкал кучу
теток, чуть по морде не схлопотал от мужа. Еще одну уговорил позировать. Что
вообще нового? Линь еще здесь?
-- Да вот как раз я по этой теме и звоню... Нет, Линь уже уехал,
сегодня утром, обещал скоро наведаться. А на когда ты пригласил натурщицу?
-- Не попрощался?
-- Просил передать привет.
-- Угу. И ему тоже. На завтра, на одиннадцать пригласил. А что?
-- Тогда знаешь что... Я перед этим, скажем в десять, приду к тебе с
редактором проекта.
-- С кем?
-- Ну... надо же вам познакомиться. С редактором этого нашего проекта.
А ты приготовь фотографии, ладно? Чтобы можно было портретный кастинг, что
ли, провести. Его Миша зовут, он отличный парень, тебе будет интересно.
Может, ты его даже и видел. Или я тебе, конечно, рассказывала...
-- Миша? Нет, не знаю.
-- Да конечно рассказывала. Миша, да. Ортик. И точно ты его видел! Я
даже скажу где. На Юлиной выставке. Вспомнил? Я вас, кажется, знакомила.
-- Стоп... стоп... это такой... такой... Пингвин???
-- Да. Пингвин. Но это наш пингвин. В смысле -- наш человек, разумный.
Свой, короче.
-- Ага.
-- Гриша. Ну, в чем дело?
-- Просто хотелось бы знать. Какова роль этого пингвина в нашем
проекте? Он что, искусствовед? Имеет какое-то отношение к живописи? Откуда
он взялся? И какое он имеет отношение к моему проекту?
-- Имеет. Смотри, Линь, как я поняла, о Мише очень высокого мнения.
-- Очччень интересно. И какие это высокое мнение предполагает
-- У Линя свои планы на этот проект
-- полномочия? Планы?
-- который он финансирует. Гриша, перестань. Линь просто хочет, чтобы в
проекте была не только история и эротика, но и религия, и духовность. Он
тебя Ортиком хочет дополнить.
-- Блин, Белка, я понял! Он нарочно подсовывает мне этого пингвина!
Какой это, нафиг, редактор? Это инспектор по кашруту!
-- Гриша...
-- Будет мне заглядывать в палитру, а не в тарелку.
-- Слушай...
-- Или в тарелку тоже?!
-- Да не будет он никуда заглядывать.
-- А что тогда он будет делать? Что именно он будет мешать мне делать?
Комиссар пейсатый.
-- Слушай, ну ты уже вообще... Ортик не такой уж пейсатый. А по
ментальности вообще не пейсатый. Он хаббадник. Давай ты с ним сначала
познакомишься, а потом уже будешь...
-- Какие у него полномочия. Конкретно. Какие?
-- Честно? Большие. Почему даже не спрашивай, я не знаю.
-- Я так и знал! Знал, что Линь завернет какую-нибудь подляну. Чисто в
его стиле -- завернул и сбежал. Но я думал, подляна будет мелкая. А она
оказалась крупная. Оно и понятно, у него теперь другие масштабы...

Давид

Надо было отдавать котенка сразу, как и собирался, на следующий же
день. Поленился. А потом стало жалко, привязался. Да и котенок оказался
интересный. Взгляд у него... Продвинутый кот получится. Но отдавать надо. И
поэтому я взял рыжую бестию, посадил в сумку и повез к .
жили в Бейт а-Кереме, районе, который мне нравился тем, что в нем
обнаруживались странные потоки ветра. Я попадал в Бейт а-Керем только когда
специально ехал к , поскольку "русские" там почти не селились, а
общественные события не происходили. Зеленый район, тихая заводь с
водоворотами ветра. Подходящее место для эмигрантских писателей.
Две створки раковины, мужчина и женщина и генерируемая меж ними энергия
совместного созидания, становящаяся пока только текстом. Пусть две ладони
сомкнутся над заброшенной в них песчинкой. Да, я заброшу эту рыжую песчинку
в надежде... На что? На жемчужину, в том или ином смысле. Но сколько раз
надо забросить песчинку в раковину, чтобы получить уникальную жемчужину, об
этом даже не знают, но могут лишь догадываться ловцы жемчуга, братья мои по
надежде на чудо, по поиску его. И если этой песчинке суждено превратиться в
жемчужину, то в этом будет и моя заслуга.
Я понимал, что не будут счастливы получить котенка. И даже попытаются
сохранить свое бинарное состояние, потому что инстинктивно, конечно же,
понимают -- любое изменение в их взаимодействии может привести к необратимым
изменениям. Но я чувствую, что их равновесие устойчивое и выдержит не одного
такого кота, а все, что угодно. Я верю в это и буду очень удивлен и
разочарован, если ошибусь.
Мне оставалось придумать причину визита, чтобы отвлечь внимание и
дать проскочить котенку в образовавшуюся брешь. Очень просто -- рассказать
про женщин царя Соломона, наш с Гришей проект. Вот именно, причем Анат
должна в нем участвовать -- пусть Гриша ее рисует. Фотографироваться она
точно любит, значит любит и позировать. Можно еще рассказать как мы покоряли
иевусейский Иерусалим.
А пока они будут вытягивать из меня интересные лишь писателям детали,
котенок приживется сам собой, он такой.
Анат к нему сразу привяжется. Сложнее с Максом. Впрочем, он ведет
странный образ жизни, зарабатывает на жизнь городской охотой, как кот. Не
бегает регулярно на службу, а выпрыгивает за добычей, подстерегая ее.
Значит, даже не любя кошек, все равно согласится поселить котенка в доме,
просто из-за соответствия.
Дверь открыла Анат, и это уже было хорошо:
-- Вот это цвет! Откуда он у тебя? Краси-и-ивый. Породистый?
Я сразу попросил дать котенку молока. Потому что если кот начал есть в
доме, он тут же считает дом своим и поведение его меняется на расслабленное
и дружественное, что отражается на восприятии. А у женщины инстинкт
кормления молоком расширенно распространяется и на кормление молоком из
пакета.
Мы пошли на кухню. Забавное место. Всюду знакомые по прошлой жизни
предметы -- хохломские деревянные доски, жостовские подносы, на железной
этажерке пылился самовар, с потолка свешивалась бронзовая лампа и корзинка с
пасхальными деревянными яйцами и глиняными свистульками. На стене висела
гроздь рогов, оправленных в металл -- для кавказских застолий. Над балконной
дверью притаился инкрустированный топор со сценой зимней охоты на зайцев, а
рядом стояли большие деревянные счеты и пионерский горн с надписью "Всегда
готов!" на красном вымпеле. Еще на шкафчиках, почти под потолком выстроился
целый ряд керамических сосудов -- грузинских ваз, украинских макитр, русских
горшков. И весь этот бывший советский антураж создавал почему-то уютное
несоветское пространство.
Действительно, уже через несколько минут и Анат, и котенок считали друг
друга своими. И только тогда я сообщил, что вообще-то принес котенка в
подарок. И сделал безмятежное лицо человека, не ведающего последствий.
Анат погрустнела и вздохнула, что некому, совершенно некому, особенно
когда уезжают, и вообще -- ответственность и прочее, поэтому наверное ничего
не получится, хотя кот, конечно, непростой, именно такой, как хотелось бы...
Короче, дожать было делом техники.
А Макс все не появлялся, он не выходил из кабинета. Оттуда доносился
его голос, какой-то напряженный, но слов было не разобрать. А в паузах ему
никто не отвечал, значит, говорил по телефону.
Я ждал, а сам рассказывал про наш с Гришей проект, про женщин царя
Соломона, про картины, которые организуют и зациклят историческое
пространство, и объедут весь мир. Анат поглядывала на котенка, поворачиваясь
ко мне то греческим профилем, то скуластым славянским фасом. Хотелось даже
как-нибудь остановить ее движение, сделать раскадровку, чтобы понять этот
почти компьютерный переход лиц, проследить как превращается античный резной
профиль в широко, по степному расставленные холмы скул.
Котенок вылакал все молоко и сытой походкой отправился обследовать
квартиру, скрылся с глаз. И тогда появился Макс. Явно чем-то раздраженный.
-- Слушай,-- Анат даже не дождалась стандартных обменов
приветствиями,-- тут Давид такого котенка нам принес хорошего, даже
классного. Рыжего, но такого, не банально-рыжего, а черепичного. Пушистого.
-- Нет, нам скоро уезжать. Да и вообще... Запах.
-- Ты просто его не видел! Очень достойный котенок. А где он, кстати?
Давид, он вообще откликается?
-- Нет,-- сказал я терпеливо.-- Он ждет, чтобы его назвали.
-- Просто не кот, а свеженький текст,-- усмехнулся Макс.-- Кис, кис,
кис...
Зов не подействовал. Я пошел как бы на поиски. Я почему-то был уверен,
что котенок сидит под дверью, словно подслушивая, и ждет момента. Он там и
сидел. Тогда я взял его за шкирку -- мне показалось, что так он выглядит
наиболее трогательно и беззащитно. Даже активно-беззащитно, то есть как бы
требуя всем своим видом защиты. Так и принес его в холл, на вытянутой руке,
обвисшего, нескоординированно машущего лапами и по-китайски косящего из-за
натянутой шкуры.
-- Ну ты какой...-- сказал Макс,-- Действительно...
Теперь надо было только выиграть время, потому что оно работало на
меня, то есть на нас с котенком. Оставалось только отвести внимание, не дать
Максу произнести решительное "нет" сразу, а потом он свыкнется с мыслью о
появлении кота в доме. И я сказал первое, что пришло в голову:
-- У тебя такой вид, будто ты говорил с кем-то, но был не уверен что
именно с ним.
Макс уставился на меня, задумчиво поболтал мое отражение в стеклах
своих очков, наконец, улыбнулся:
-- В смысле?
Мне стало неуютно. В этой уютной непричесанной квартирке это было
особенное ощущение. Как я мог объяснить смысл того, что сам не знал? То
есть, был умысел отвлечь внимание, но об этом говорить не следовало. И
появилась фраза, которая оказалась не абсолютно бессмысленной.
Действительно, дает ли телефон уверенность, что на другом конце провода
именно тот, кого ты себе там представляешь? Стоит только над этим
задуматься, и сразу же уверенность плывет, как зыбучий песок. Вспоминается
куча историй про телефонные розыгрыши, ошибки и путаницы.
-- Просто я подумал... скорее даже обратил внимание, что повесив
трубку, часто словно бы сопоставляешь разговор с человеком. Как бы
проверяешь еще раз нет ли несоответствий, действительно ли говорил с тем, с
кем говорил... И часто уверенности нет.
переглянулись, словно бы проверяя мое соответствие их представлению
обо мне. И я почему-то приобиделся. Действительно, в последних моих словах
был явный логический изъян, но из контекста ясно же, что я имел в виду.
Зачем же издевательски переглядываться?
Вообще-то обычно мне не особенно важно кто как меня воспринимает и кем
считает. Но сейчас мне захотелось, чтобы не произошло ошибки в восприятии,
чтобы меня не считали глупее, чем на самом деле. Если я буду казаться глупым
или неинтересным, они не захотят со мной общаться, начнут избегать. Этого я
не хотел. Не хотелось мне терять возможность наблюдать за ними вблизи. И я
решил придумать что-нибудь такое, что им самим не приходило в голову.
-- Да,-- зло сказал Макс.-- Это точно. Особенно если накануне
договариваешься об одном, а сегодня тебя пытаются убедить, что с тобой
договорились о чем-то другом.
Анат уже взяла котенка на руки, Макс на это молча поглядывал. Все шло
как надо, и я спросил:
-- А вчера ты с ними говорил тоже по телефону, да? Наверняка еще и по
мобильному.
-- Да. Вообще я тебя понимаю, у меня тоже какое-то инстинктивное
недоверие к этим мыльницам.
-- Нет, у меня не инстинктивное,-- возразил я.-- У меня оно вполне
осмысленное. Просто я как-то представил -- от всех мобильников тянутся
ниточки куда-то вверх, к какому-то, скажем, центру. Как это все действует я
знаю лишь в самых общих чертах: радиоволны, "тарелка", спутник, процессор.
Поэтому для меня, как и для большинства, это... ну, что ли, чистая магия.
Вместо заклинания: "О, Дух Связи! Вели Ирке из Гило завтра в восемь прийти к
Машбиру", я совершаю ритуальные движения пальцами, шлю наверх свои слова и
фанатично верую, что их передадут кому надо, не редактируя. А потом получаю
ответ и уповаю, что это именно Ирка из Гило и именно то, что она сама
сказала. То есть, мы все на невидимых ниточках, и наше поведение легко
корректируется незначительным редактированием наших разговоров. Простое и
эффективное решение вопроса об управлении поведением.
Анат смотрела увлеченно, явно сопереживая:
-- Точно. И у меня такое бывает. Я вот sms-ки не люблю за этот же
эффект.
Макс же поглядывал насмешливо, как физик -- на лирика. Потом все-таки
прокомментировал, не удержался:
-- Тогда жрецы должны знать номер мобилы Всевышнего. Или хотя бы его
секретарши.
-- Они и знают,-- сказал я как мог серьезно, чтобы было неясно --
прикалываюсь или нет.
И им не было ясно, они вообще забыли о коте и переглянулись, как
санитары перед квартирой пациента. Тогда я специально рассмеялся, обозначая
норму. Этот было как ставить в интернетовском чате специальные
смайлики-рожицы, обозначающие смех, печаль, гнев и прочие основные эмоции. И
тоже поставили два смайлика.
-- Порядка десяти миллионов вариантов номеров перебрать, и дозвонишься
до Бога,-- сказал Макс.
-- Тебе есть что ему сказать? -- спросила Анат без смайлика.-- Я бы
предпочла подождать, пока он сам позвонит.
И тут зазвонил телефон. И те секунды, которые мы переглядывались, у
меня было ощущение, что кто-то обвел нас троих красным карандашом.
-- Нельзя просто так жить в этом Городе,-- сказал вдруг Макс,
потянувшись за телефонной трубкой.

Белла

По тому, как я вошла в такую знакомую мастерскую, по тому, как оглядела
стены с картинами, я поняла, что меняюсь. А ведь прошло всего несколько дней
как мы с Линем здесь были. Скажи кто-нибудь, что несколько лет -- поверила
бы. Я вспомнила, как навещала оставленную приятелям родительскую квартиру.
Два года назад, когда тут стало уже совсем невмоготу, и я судорожно оформила
визу в Россию -- просто вернуться к себе прежней и сравнить с собой
нынешней. Зашла в свою, то есть уже чужую квартиру и поскребла взглядом по
сусекам. Тогда это слегка помогло.
И сейчас мне не то, чтобы нравилась моя новая роль, мне мои роли
никогда не нравятся, но насколько теперь все проще, чем в последнее
посещение с Линем. Теперь понятно как и кого надо из себя изображать, хотя
ситуация с Ортиком не слишком приятная. Не слишком приятная для всех, кроме
самого Ортика. А, может, и к лучшему, что этих нюансов он не ловит. Или к
худшему, сейчас посмотрим. Черт меня дернул их тогда с Линем познакомить.
-- Вот, господа, знакомьтесь, вас ждут великие дела,-- начала было я,
но Ортик меня перебил:
-- Здорово пахнет! Как в химической лаборатории! Это красками, да? Или
скипидаром? Меня зовут Миша. Для друзей -- Ортик.
-- Очень приятно, Миша,-- процедил Гриша.-- Какой это, нафиг, скипидар?
Я кофе варю. Григорий,-- он протянул руку.
Я оценила страдальческое смирение Гриши, но до конца в него не
поверила.
-- Кофе -- это замечательно! -- обрадовался Ортик.-- Мне без молока.
Давай теперь я буду кофе варить?
-- Где? -- ошарашено спросил Гриша.
Я тихонько села в углу, в продавленное кресло, и решила не мешать --
если уж им суждено сцепиться, то пусть сразу и при мне -- легче будет
мирить.
-- Как где? Ну, тут. У нас. Должен же я что-то делать.
-- У нас? Вообще-то это моя мастерская. Я тут живу. Сплю. Ем.
-- Да при чем тут это? -- искренне, как всегда, сказал Ортик.-- Просто
я почему хочу кофе варить? Потому что, во-первых, чтобы не напрягать тебя с
кашрутом.
Гриша осклабился и посмотрел на меня.
-- А во-вторых,-- продолжал Ортик, умудряясь одновременно восхищенно
разглядывать картины,-- я все равно рисовать не умею. Должен же я что-то
делать, кроме как указывать, кого тебе рисовать. Как это у вас, кстати,
называется?
-- Ага,-- взвыл Гриша,-- вот и я хочу спросить -- Белка, как это
называется?
-- Это называется Ортик,-- ласково, но твердо сказала я.-- У тебя там
кофе не сбежит?
-- Я раньше сбегу,-- пообещал Гриша.
-- Натура это называется, правда же? -- в голосе Ортика звучало
торжество человека, отыскавшего на периферии сознания что-то давно
заброшенное за ненадобностью.
-- Натура,-- подтвердил Гриша, все еще смотря на меня.-- Подлая натура.
Нашего общего знакомого.
Тут Ортик посерьезнел, поскольку наконец-то сообразил, что происходит
что-то не то, вернее, не так. Пошарил лучом своего сознания, направил его в
нужную сторону и страшно сконфузился. На самом деле он был совсем не дурак,
а даже наоборот. Просто счастливо умел не обращать внимания на обочины:
-- Слушай, Гриша... Ты не думай, что я собираюсь тебе прямо вот так
указывать, что мне взбредет в голову. Я тут вообще-то как бы и не при чем.
Гриша слегка улыбнулся. Ортик застенчиво заулыбался в ответ:
-- Я же про себя все понимаю. Что от живописи далек. Я и не знаю еще