Михайличенко Елизавета. И/е_рус.олим

Интернет, приняв прописанный врачом виртуальный образ...
-- Ой, нет!
-- Понимаешь, главная проблема была в том, что терапевтический эффект
ожидалось получить в результате активной социализации больных, а на
разработанные нами виртуальные образы в Сети реагировали слишком вяло.
Я чувствую на собственной физиономии, как "лицо ее исказила грустная
улыбка". Ну вот я и стала героиней сериала. Хорошо, хоть Лея занята
объяснением:
-- В общем, подобрала я группку сохраненных шизофреников. Дала им Кота
Аллергена. И так все сразу здорово пошло-поехало! Один, Олег, программист,
кстати. Может, это он рассылает рекламу книжек?.. Ну что ты так странно
смотришь...
-- Я не странно... Как раз очень... интересно...
-- Ну, литературные сайты я не трогала, туда все-таки настоящий
Аллерген первым пришел. А выбрала несколько политических, где постоянно
присутствует еврейская тема... Знаешь, пух и перья! А какой лечебный эффект,
ты просто не поверишь!.. Наверное, тут еще был и момент мелкой мести... Я-то
себе так не формулировала. Ну был, был. С другой стороны -- ну и что? Кому
это мешает?
Какая-то пауза возникает неприятная. Мне нечего ей сказать, а она хочет
услышать одобрение. Точно, сериал. Восточный. Две сытые белые госпожи сидят
в задрапированной тяжелыми коврами комнате, пьют слабый чай из хорошего
сервиза, говорят о своих проблемах. Проблемы, соответственно, вечные --
любит-не любит, уходит-приходит, мы беременные, а они, сволочи, нет...
-- Скажи...-- наконец, придумываю я продолжение серии,-- только не
обижайся... Просто мне показалось... Ты не пыталась как-то на Давида через
Аллергена влиять? Не задавала Коту такие наводящие вопросы, предполагающие
нужные тебе ответы?
Такого цвета я Лею еще не видела. Зачем было спрашивать? И я поспешно
говорю:
-- Я спрашиваю, потому что я сама так делала. Хотела хоть как-то тебе
помочь, достучаться до Давида... Ну, что не ведут себя так, как он,
нормальные мужики...
Она вздыхает:
-- Как раз ведут. Давид демонстрирует хрестоматийную схему поведения
мужика, желающего уйти от ответственности.
Жаль мне ее. И себя мне тоже жаль. Мы с ней теперь почти родственницы
-- обе беременны от моих одноклассников, если даже не...
Стоило лишь подумать о своих соучениках, как тут же в интеркоме
прорычал голос Гриши и потребовал впустить и напоить погорельца.

Давид

Я выхожу от в отсыревшую зябкую реальность Города. Время утекает и
впитывается в пространство. Ветер налетает порывами и хлещет по земле, как
мокрый хвост нервничающего льва. Сев в свою "канарейку", я ощущаю хрупкость
временного пристанища... защитился от ветра, но почувствовал себя внутри
консервной банки... Куда теперь? Чувство кончающегося времени было для этого
вечного Города невероятным, чужим. Но оно возникло, и я поверил в него. Это
означает, что у меня больше нет права на ошибку. Вместо того, чтобы завести
мотор, я закуриваю.
Что же, получается, Кот переиграл меня и в реальном мире? Или меня,
все-таки, переиграл Хозяин? Ведь это он желал, чтобы Кот находился при
Рахели, в Старом Городе.
Они не теряют времени даром. Кто они? Вот это я и должен понять. Они.
(Он. Она. Оно.) Но успею ли? Ведь с момента, как пьяный Ортик разболтал
такие важные факты, я не сдвинулся ни на сантиметр. И все мои усилия -- это
тщетные попытки, бессмысленные, как рев мотора буксующего грузовика. Я
зачем-то оборачиваюсь. В моих выводах все время возникает неискоренимое
логическое противоречие. Это бесит.
Итак, я в тысяча первый раз с того момента, как Ортик ушел не
похмелившись, повторяю свои выводы. И снова чувствую, насколько близка
разгадка. Итак:
Рахель и Лея беременны от Хозяина.
Хозяин -- не человек.
Хозяин не может защитить Рахель от какой-то угрозы, носящей "львиный"
("кошачий") характер.
Лея забеременела в результате изнасилования, носившего "львинокошачий "
характер.
То есть, Лея с одной стороны беременна от Хозяина, а с другой стороны
-- от чего-то "львинокошачьего". Значит, "львинокошачесть" -- это свойство
самого Хозяина. И раз он не может защитить Рахель от "львинокошачьей"
угрозы, то получается, что он парадоксальным образом не может защитить ее от
самого себя.
Разгадать это логическое противоречие мог бы помочь Ортик, согласись он
рассказать от кого беременна Рахель. Но он слишком запуган, чтобы на это
надеяться. Поэтому надо попытаться понять, что сделал Ортик, потеряв
контейнер со спермой Линя. А как это понять? Что бы сделал я на его месте? Я
бы признался Белле в случившемся. И если бы попросила меня молчать, чтобы
она не потеряла наследство, молчал бы. Но Ортик не тот человек, да они и не
друзья детства, он, конечно, не смог ей в этом признаться.
Что бы сделал Кинолог? Тут просто -- признался бы Белле во всем и
предложил бы сделать совместного ребенка, а наследство Линя поделить. Не для
Ортика.
Что сделал бы Гриша? Гриша не стал бы признаваться. Вместо спермы Линя
отдал бы свою и никогда бы никому не рассказал. И это Ортик мог бы сделать.
Но... В возрасте Ортика у религиозного еврея должна быть куча детей. А у
него ни одного. Он был женат, а детей тоже не было, и после этого он уже не
женился. Религиозный еврей не может говорить, что не стоит иметь детей, как
он говорил мне, потому что есть главная заповедь "плодитесь и
размножайтесь". Поэтому, скорее всего, у Ортика какие-то проблемы в
репродуктивной сфере. Значит, с большой вероятностью от его спермы Белла не
забеременела бы, начались бы проверки и тайна раскрылась.
А вот что Ортик мог сделать... Он ведь был координатором этого
безумного проекта, о котором мне мало что известно... они пытались применить
новые достижения генной инженерии для получения Машиаха и, по словам Ортика,
многого добились, но смерть Линя проект оборвала. Ну вот и сперма.
Если это просто сперма анонимного донора, то откуда у Ортика этот
панический ужас от вопроса об отцовстве? Если он все равно уже сказал, что
это не Линь. Значит, это была не просто сперма, а некий измененный
генетический материал. Неужели смена Белкой имени связана не с какой-то
угрозой, а с тем очевидным фактом, что мать Машиаха не может носить собачье
имя Белка?!
Спокойно. Надо уметь поверять логику здравым смыслом. Я, конечно, в
этом совершенно ничего не понимаю, но из самых общих соображений ясно, что
на начальном этапе их исследований, ни о каком Машиахе не могло быть и речи.
Но Ортик, как бывший генетик и вообще сдвинутый на этом проекте, мог
захотеть (раз уж все равно все пропало) использовать ситуацию хотя бы для
опыта. Чтобы получить, например, промежуточный результат и подвести черту
под этапом своего генетического проекта, который летом так трагически
оборвался.
Логично. И правдоподобно. Но тогда получается, что Белла забеременела
не от Хозяина. Но я уже вывел, что Хозяин -- отец ребенка Рахели. Просто как
будто Белла и Рахель -- не одна и та же женщина.
Я долго кашляю, поперхнувшись сигаретным дымом. Слишком глубоко
вдохнул, когда все понял. Конечно! Хозяин -- не человек. Следовательно,
сперма его -- метафизична, не материальна. То есть, неважно чья сперма
оплодотворила женщину. Ребенок принадлежит Хозяину по другой причине. Он не
начинает акт оплодотворения, но завершает его. Вот так.
Я уверен, что прав во многом, если не во всем. Но из понятого, кроме
общего ощущения безысходности и желания с ней бороться, не вытекает
конкретных приказов. Мне нужно в Грот. Только там я смогу поставить
последнюю точку или последнюю кляксу -- это уже от меня не зависит.
Я завожу мотор и еду на поверку. Синюшное венозное опускающееся небо,
тромбы машин по артериям дорог. Посеревший, посиневший город задыхается от
сердечной недостаточности.
Лес. Тут дышится легче. Никого. Ветки-корни растущего из Грота дерева
гибко шевелятся на влажном ветру, как щупальца. Я ныряю под них, в пасть
этого холодного скользкого спрута. Как я хочу, чтобы там оказался хоть
кто-то, с кем можно говорить. Но уже понимаю, что не встречу никого, кроме
себя. Подсказки кончились.
Холодно. Грязно. Покрывало исчезло. Я не сажусь на мокрую землю, а
засовываю руки в карманы, ежусь против воли. Рука натыкается на камень.
Гришин сфинкс! Отдергиваю ладонь от его жгучего холода. Я нарочно последние
дни носил его с собой. Положил в карман в тот самый вечер, когда бродил
вокруг Гришиной мастерской, заглядывал в щели ставен, чтобы убедиться...
Убедился... С тех пор сфинкс со мной. Чтобы натыкаться и обжигать руку его
древним пламенем.
Бродя вокруг Гришиной мастерской и сжимая сфинкса, я вдруг ощутил, что
это такое -- большее и меньшее зло, как они недолюбливают друг друга,
поскольку одно стремится к злу абсолютному, а второе -- все-таки к добру.
Добро может оставаться добром пока не начинает сопротивляться злу. А когда
начинает, превращается в меньшее зло. "Меньшее зло" -- это то, чем
становится добро, вынужденное вступать со злом в странные взаимозависимые
отношения, чтобы потом сильнее и смертельнее поразить своего главного
противника...
Сфинкс все время то греет мою ладонь жарким львиным телом, то холодит
прохладным человеческим лбом. Двойственность его словно продолжается в меня.
Она органична. Органичная двойственность. Та, которой не бывает в жизни, но
без которой и самой жизни не бывает... ДВОЙСТВЕННОСТЬ! ДВОЙСТВЕННОСТЬ
ХОЗЯИНА. Я понял!
Как Вселенная -- это хаос и структура, как человек -- зверь и Бог, так
и мой Город, поворачивающийся то к луне, то к солнцу, причащается то светом,
то тьмой.
Сначала Лея беременеет во тьме, от львиной сущности, и Хозяин пытается
уравновесить это беременностью Беллы, которую переименовывает в Рахель. Два
разъединенных продолжения Хозяина растут и готовятся бороться друг с другом
за Город. И дряхлеющий, умирающий Хозяин не сможет остановить распрю, не
удержит равновесия, не сохранит баланс.
И Город накренится и падет к ногам Леиного потомства. А ведь Иерусалим
-- замковый камень мира. И в глобальной катастрофе буду виноват один я.
Потому что Страж львиной стороны успел больше.
Я Страж той стороны ДВОЙСТВЕННОСТИ, которая обращена к человеку.
Аллерген же на другой стороне. И пока эти стороны сжимали Город, он замыкал
мир. Но вмешалась новая, созданная другими буквами реальность. И там, в
Интернете, я лишь трусливо следил, а Аллерген действовал и распространялся.
Изменения произошли и продолжают происходить, и баланс меж ликами
ДВОЙСТВЕННОСТИ утерян. Хозяин борется сам с собой, он распадается, а это
значит, что скоро наступит конец всему, что сначала Хозяин, потом Город, а
за ним и все, обладающее хоть какой-то структурой, исчезнет в Хаосе.
И теперь я понимаю, почему Хозяин забрал моих жен в свой гарем. Это
знак, что он ждет от меня помощи. Он взял на себя заботу о них, чтобы
развязать руки Стражу!
Я осторожно разжимаю судорожно сжатую руку, и сфинкс падает вглубь
кармана.
-- Я понял! -- отчеканиваю я негромко, но этого достаточно, чтобы быть
услышанным.-- Я сделаю, что должен.
И я слышу -- сначала как будто отовсюду шуршит чистая магнитофонная
лента. Конечно, мой Грот связан с другими пустотами Города, с
дополнительными резонирующими емкостями Иерусалима, которые доносят сюда
редкое тяжелое дыхание Хозяина и, наконец, вздох облегчения.

Гриша

Теперь главное не подсесть на сочувствие. Погорельцем я быть перестану,
а желание барахтаться в теплой водичке людской жалости может и не пройти.
Ладно, поживу несколько дней у Белки вместо любимого кота. Вот судьба у нее
-- раньше регулярно подбрасывала чужих мужей, теперь вот -- чужого кота.
Как странно, что окружающие меня люди настолько не понимают, где как и
чему сочувствовать. Летом, когда вся моя судьба горела синим пламенем, как
десница Сцеволы, даже хуже -- ведь он-то был левша -- я только и слышал: "До
свадьбы заживет!" Теперь все сочувствуют тому, что сгорел каменный сарай,
причем застрахованный. Как был бы я счастлив, случись со мной лишь то, чему
они все так трогательно сочувствуют. "Боже мой, все картины!" "Ты
переживаешь, да? Бедный..." "Значит и фотографий не осталось? И все
документы?!" "Остался вот так совсем ни с чем? Держись!" Сгорели, да.
Несколько средней руки картин, старые электроприборы, скарб, а заодно,
по-мелочи, сгорели и уникальные археологические ценности, цены не имеющие,
не застрахованные, потому что нелегальные. Так что я не остался "вот так
совсем ни с чем". Об этом я могу только мечтать. У меня, а вернее у мужа
Алины, остался непокрытый гарантийный чек, который я ему отдал в обмен на
древности. От количества нулей там рябит в глазах. То, что привезли не
покроет и четверти.
Зато как же профессионально и нежно умеют сочувствовать наши психиатры!
А ведь всего-то и требовалось не только трахаться с мужиком, но и лечить
его. Глядишь, она бы замужем за Давидом была, а я был бы богаче, да и
здоровее.
-- Спасибо, девочки, за сочувствие,-- киваю я.-- Что бы я без вас
делал.
-- А что без нас, девочек, делают? -- Белка как-то аллергически
усмехается.-- Других бы девочек нашел.
Она не права. Она даже не догадывается, что сегодня никто не смог бы их
заменить, как обе они оказались мне нужны. У нас тут просто консилиум
состоялся. Как много удивительного узнал я на этом заседании Триумвирата про
новую виртуальную жизнь Давида, зихрано левраха. Врочем, не надо спешить.
Человек предполагает, а располагает не будем поминать кто.
-- А ты Давида после этого видел?
-- Нет, но собираюсь на днях навестить...
Беременные девочки обмениваются испуганными взглядами. Белка не
выдерживает:
-- Гриш... Может, лучше через полицию? Официально? Мы ведь уже не в том
возрасте...
Я изображаю легкое недоумение, граничащее с замешательством:
-- Полиция?! Да вы что, правда считаете, что это Давид все сжег? Да ну,
сплетни, ерунда. Не мог он.
Белка недоверчиво на меня щурится. Черт, переигрываю. И продолжаю:
-- Хотя... Вообще-то, когда речь идет о Давиде, понятия "не мог" не
существует... Наверное, мог. То есть, сжечь мастерскую он, конечно, смог бы.
А вот заявить потом, что этого не делал -- нет, это уже не Давид.
О, психиатр со мной согласна, кивает. Отец нашего ребенка -- не подлец.
И не псих, да?
-- Верно,-- говорит Лея.-- Давид патологически честный человек.
Да-да, из тех, кому убить легче, чем соврать. Да и что значит для него
соврать? Из корысти -- никогда. А вот ради высшей цели... Впрочем, если
девочки говорят правду, а врать им незачем, да и не придумаешь такое, то
высшая цель последних недель Давидовой жизни попеременно валяется у них на
коленях. Неужели вот этот рыжий клубок шерсти и выведет меня из лабиринта к
грамотному сценарию мести? Даже не только грамотному, но и нестандартному. Я
слишком хорошо знаю Давида, чтобы действовать стандартно. На кондовую месть
у полиции существуют отработанные методы.
Впрочем, какая это месть? Это не месть, нет. Это -- оборона. Пусть
профилактическая, но оборона. Я же его не трогал, я ему, как убогий --
убогому, правую руку простил. Он сам загнал меня в угол. Что я должен
делать? Как отдавать астрономический долг? Не начинать же еще раз новое дело
при живом Давиде!
-- Вот я и собираюсь зайти к нему, сказать, что не вешаю на него
поджог. Потому что ведь все вокруг в этом уверены, наверное, ему неприятно.
Белла усмехается:
-- У него стопроцентное алиби.
-- Я слышал.
А Белку беременность не портит. Вообще, она взялась за дизайн дома
после этого теракта, звонила все время -- куда, что, где купить. Неплохо
получилось. Надо похвалить:
-- Белка, ты все классно подобрала по цвету, умница. С мебелью немного
не в ту степь.
-- Почему?! А что тебе не нравится?
-- Диван вот этот. Зачем он тебе такой квадратный?
Звонок. Неужели за котом явились? Надо было самому им позвонить и
кота завезти -- все равно за "инкассаторской сумкой" ехать. Да нет... Легок
на помине. Не знаю второго человека, появляющегося так скоро после
разговоров о нем. А что, выйду на пустырь, прошепчу три раза "Давид" и
вытащу нож из-за голенища...
Вон как шарахнулся, сволочь безбородая. Мы с Леей даже обмениваемся
вопросительными взглядами -- это кого из нас он так испугался?
-- Давид... Какой ты сегодня... У тебя торжество какое-то? Чай будешь?
-- растерянно тянет Белка.
-- Зачем? -- подозрительно спрашивает он и шарит взглядом вокруг. Яд,
наверное, ищет: -- А, да. Может, и торжество.
У Давида звонит мобильник. Он не сразу понимает, что у него. Видно,
очень напряжен.
-- Давид! Это у тебя,-- говорит Лея.
Он торопливо вытаскивает из кармана сфинкса. Моего сфинкса.
Чертыхается. Хотя впору чертыхаться мне. Сует сфинкса обратно в карман и
орет в давно уже замолчавший мобильник:
-- Алло! Алло! Говорите!
Лея сидит, улыбается, хотя немного разрумянилась. Смотрит на Давида
приветливо:
-- Здравствуй, Давид. А ты помолодел без бороды. Как ты себя
чувствуешь?
-- Неплохо,-- отвечает он, подумав, потом видит кота и быстро
говорит,-- я за ним приехал. Меня за Котом послали. Рахель, дай мне мешок.
Белла тоже краснеет, это от злости:
-- У тебя что, новая служба?
-- Какая? -- изумляется он.
-- На посылках?
-- Ладно,-- говорит Давид каким-то хамским голосом,-- если нет мешка,
то дай цепь. Не очень длинную, не пеньковую или шелковую, а покороче,
золотую или серебряную. Чтобы свободы ему поменьше.
Ну и слава Богу. Наконец-то он сбрендил окончательно. Теперь можно
просто отдать его специалистам, и пусть живет до ста двадцати под их
наблюдением. Нет ничего хуже полудурков.
Белла как-то странно реагирует. Смутилась, теперь вроде опять злится:
-- А тебе-то что? Я имею право водить Кота на законном основании.
-- Потому что живешь в Старом Городе?
-- Мне дали пароль.
-- Кто дал?! Хозяин?!
-- Ага, причем твой.
Странно они как-то общаются. Вот и Лее непонятно. Насторожилась. Но
все-таки встревает в этот странный разговор:
-- Да, Давид, если для тебя это важно, могу прислать адреса сайтов на
которых ты можешь Кота не наблюдать -- он, дорогой, там не настоящий.
Лея слабо улыбается, но Давид не идет ни на какой эмоциональный
контакт:
-- Значит, и тебя тоже... Впрочем, это уже не важно. Рахель, ты дашь
мне что-нибудь для Кота?

Кот

Вот и последний подарок судьбы мне, дорогому. Как последняя сигарета,
которую вертикалы всегда разрешают выкурить тем, кого решили убить. В сумку,
которую Белка отдала для меня, она кинула кусок сушеной рыбы, русской воблы,
и теперь этот рыбный сухарик успокаивает нервы так же хорошо, как сигарета
или жевательная резинка -- вертикалам.
Жаль, что только вертикалы были свидетелями моего непротивления
заключению меня, дорогого, в сумку. Это могло бы войти в наши легенды.
Впрочем, если все закончится благополучно, и моя жертва окажется не
напрасной, то с легендами все будет в порядке. Оно мне надо?
Сумка качается в руке этого трижды Похитителя, как маятник, отмеряя мое
время. Так думает Давид. А я, дорогой, думаю похоже, но несколько иначе. Я
думаю, а вернее знаю, что он всего не понимает. А то, что понимает --
понимает смещенно, антропоцентристски. Хотя порой это бывает любопытно.
Интересно, он помнит, как принес меня Аватарам? В похожей сумке? Тогда
он был полон пустых надежд. Мы оба были полны ими. Мы до сих пор полны
надеждами, только уже другими.
Он, кажется, начинает что-то чуять своим древним софтом. Ему становится
страшно. Хех, не от того, что должен убить, а, как водится у вертикалов, от
того, что может и сам быть убитым. Пытается заглушить свою интуицию, мурлыча
под нос хасидскую мантру: "Весь огромный мир -- очень узкий мост, очень
узкий мост, очень узкий мост... ты не бойся дальше идти, ты не бойся дальше
идти, ты не бойся дальше идти -- победи свой страх!" А вот у меня нет
страха. То есть, нет страха перед смертью. Сейчас нет.
Надо попрощаться в Сети со всеми дорогими. Ну как мне объяснить свой
уход? Написать правду -- не поверят. Солгать так, чтобы поверили? Зачем? Все
равно скоро меня забудут, в этом молодом виртуальном мире не остается
глубоких следов, слишком быстрая регенерация. Я окидываю последним
обобщающим взором просторы дорогого Интернета. Кое-где мои мелкие клоны
точат когти о гостевые книги. Пусть. Я все-таки отправляю на несколько
любимых давно обжитых сайтов прощальные посты, просто чтобы соблюсти
приличия. Прощальное стихотворение, как же без этого:

НЕ БОЙСЯ
Я пропил дорогую корону.
Я свой трон разместил под мостом.
И упала на землю ворона
обгоревшим осенним листом.
Я смотрю на течение Темзы,
полной непотопляемых звезд.
Я сегодня усталый и трезвый.
Я сегодня доступен и прост.
Вся вселенная узким мосточком
протянулась над умным котом.
Я себя ощущаю лишь точкой,
завершающей текст. А потом...

-- О, Давид! Еще раз привет. Ты к Белле? А мы к ней, за Аллергеном.
Это же Аватары! Не забыли. И в Лондоне обо мне помнили, ходили в
Интернет-кафе... Вот оно -- последнее искушение жизнью. Я впиваюсь зубами в
уже размочаленную воблу, чтобы случайно не мявкнуть и не быть спасенным для
того, чтобы жить чуть дольше и погибнуть вместе со всеми.
-- Я от нее. А вы идите, она как раз вас ждет,-- суетится Давид,-- там
еще Гриша и Лея. А я должен бежать. Опаздываю...
Ну все. Других шансов у меня уже не будет. И хорошо, что не будет. Идти
на героическую смерть нужно не имея шансов на спасение. Это бодрит. С я
прощаюсь персонально. Вернувшись домой, они получат этот е-мейл:

Сшивший мне шкуру кота,
вшивый вассал морали,
идея твоя проста,
как случка на сеновале.

Странный игрок в зверей,
отшельник, скрывающий это,
смотри на меня, зверей,
свети отраженным светом!

А пуповина игры
все тянется, кровоточа.
Открыты иные миры
лезвием палача.

-- Видишь, Кот,-- говорит Давид, нервно посмеиваясь,-- ты молчал.
Значит, все понимаешь. Или играешь со мной в поддавки? Зачем? Что-то
задумал?
В этом все вертикалы. Не играешь в поддавки -- сволочь. Играешь --
коварная сволочь. Надоели... Конечно, задумал. И для этого, дорогой Давид,
ты нужен мне так же, как и я тебе для того, что задумал ты. Потому что при
всей твоей почти кошачьей интуиции, ты неправильно понял собачью команду
"фас". Да и не было такой команды, она тебе послышалась, Страж. Потому что
ты неправильно понял наше соперничество. Мы ведь призваны не соперничать. А
спасать то, что еще можно спасти. И соперничать лишь в том, кто больше
спасет. И я старался. А ты тратил силы и время на слежку за мной, филер,
назвавшийся Стражем.
В конце концов, не тварь же я бессловесная, чтобы не иметь права хотя
бы в последние минуты жизни! Я активизирую его мобильник, который был
отключен. И сразу же слышится сигнал. Давид медленно, по слогам складывает
латинские буквы sms-сообщения:
-- "Котоловка готова. Не попадись сам. Кинолог."
Очень хороший совет истинного друга. Но, как и большинство хороших
советов -- слишком поздно. Ты хотел стать Стражем и стал им. Но теперь,
когда Сфинкс умирает и двойственность его развалилась, сторожить
недостаточно. Нельзя сторожить руины, Страж. Сейчас надо действовать. Надо
действовать во имя создания нового, а не чтобы сохранить старое. Вот корень
твоей ошибки. Впрочем, на то ты, дорогой Давид, и Страж, чтобы быть
туповатым и преданным.
Все, время прощаться с самыми дорогими, с последними. Прощай, Ицхак!
Еще несколько минут, и время твоего великого старания окончится. На твой
пост заступит новый Сфинкс, зоркий и бессонный. Никто больше не сможет
безнаказанно красть принадлежащую Времени утварь из Храмовой горы. Молодые
лапы будут цепко держать Краеугольный Камень, обветшавший замковый камень
этого мира, норовящий выпасть без цементирующих молитв и жертв.
Прощай, Давид! Для инициации нового Сфинкса мало, чтобы миросостояние
приблизилось к точке бифуркации, мало, чтобы у двух человеческих самок,
оплодотворенных высшим предназначением, зародились две стороны
Двойственности. Нужны еще и два совместимых софта. Один из них -- у
очеловеченного знаниями кота, а другой -- у вертикала с кошачьей интуицией.
Вот только умереть должны они вместе. Увы, Давид.
Чтобы в момент их смерти встрепенулись, как две ладошки, зачатые старым
Сфинксом половинки Двойственности, встретились в хлопке во время двойной
жертвы и, выпустив нового Сфинкса, мирно вернулись обратно, к своим матерям,
чтобы жить спокойными жизнями вертикальих тел.
А ты, Страж, вместо того, чтобы ощутить принадлежность к Великому
Таинству Рождения Нового Сфинкса, идешь убивать дорогого кота, которого
посадил в старую хозяйственную сумку и при этом себя уважаешь. Впрочем, ты
ведь тоже идешь спасать свой жалкий вертикальный мир, от дорогих котов и от
крушения. Мне это кажется смешным, но у каждого своя правда, дорогая именно
тем, что своя.
Вот я, дорогой, верю, что ты опоздал. Вертикалы уже выполнили свою
роль, обосрали покрывало своей духовности. Зато придумали серые компьютеры и
сплели их в Сеть. Я не знаю, что будет в цикле Нового Сфинкса. Но, как у
всякого, идущего на смерть Во Имя, у меня есть мечта. Я смотрю в недоступное
мне будущее и вижу, как на светлых чистых просторах Сети резвятся и играют
сытые пушистые коты всех цветов и оттенков, а вертикалы почтительно держат в
руках отвертки и обслуживают компьютеры... Я не намерен рассказывать об этой
детской мечте никому, да и не успею, да и хорошо, что не успею -- ничто не