Михайличенко Елизавета. И/е_рус.олим

Кота, как за разрушителя подлых устоев!
Мы выпили. А когда выпили, я осознал, что только что пил за Кота. Стало
как-то неуютно. А до этого я помогал Кинологу водить Кота. То есть, попросту
был Котом. Работал за Аллергена и на Аллергена. Он втянул меня в водоворот
своего влияния, да даже страшнее, он втянул меня в себя... Вот оно как
происходит... Я вскочил, стал ходить по комнате Рони. Со всех стен на меня
пялились какие-то плакатные клыкастые монстры. Подошел к окну. Старый желтый
месяц с кривой усмешкой падал на меня, как обрезок ногтя.
-- Чего заметался? Спички ищешь, гы?
-- Подлые устои, Кинолог -- это частный случай. Кот ими не ограничится.

Кот

Когда я был котенком, мне казалось, что время поделено несправедливо.
Целых шесть дней были отданы в полное распоряжение вертикалам и лишь один
день, шаббат -- был подарен котам. Я до сих пор помню это пьянящее чувство
безопасности, когда после захода солнца глохли моторы, переставали визжать
шины и можно было спокойно бродить по кварталу, не отслеживая неуловимую
разницу между пешеходной и проезжей частью.
В шаббат ночи темнее, а звезды ярче. Шаббатняя ночь, становясь
грациозной сытой кошкой, лоснится жирным здоровым лунным светом. Она нежится
у покрытых белыми скатертями обильных столов, трется о ноги вкушающих яства,
мурлычет змирот -- средневековые субботние песни. Но главное, она избирает
среди вертикалов тех, с кем делится своей душой, одалживая на этот особенный
седьмой день то, что их мудрецы называют "нешамат йетера" -- дополнительная
душа. Так каждый избранный вертикал каждый седьмой день недели становится
двойственной сущностью и даже немного приближается к сфинксу. И в честь этой
двойственности зажигают их самки две свечи, преломляются их самцами две
халы, а раньше, по окончании египетских благословенных времен, выдавалась
бредущим по пустыне вертикалам двойная порция манны.
Коты же не обретают двойственности, не приближаются к сущности
вертикалов. Мы просто владеем этим днем -- полностью, без остатка. Шаббатние
трапезы вертикалов обильны и вкусны. Они предвещают разнообразные и сытные
пиршества котов. Коты растекаются в блаженстве субботней тишины, когда никто
не осмеливается вливать яд какофонии в наши чуткие уши, когда все звуки мира
становятся спокойными и естественными, своей естественностью врачуя
располосованные за шесть вертикальих дней нервы.
Что получили мы от слепого Ицхака взамен благословения,
предназначенного нам по праву первородства? Лишь обещание: "Не плачь, Эсав!
Зато твои потомки не будут слугами потомкам Якова, а потомки Якова все равно
будут кормить котов".
Поэтому не служат коты вертикалам ни в один из семи дней недели, ни в
один из двадцати четырех часов суток, ни в одну из шестидесяти минут часа. А
вертикалам, избранным для получения на шаббат кусочка кошачьей души, строго
запрещено трудиться в субботу для собственного блага. Ибо не обязана
трудиться на них кошачья душа. И нельзя им зажигать в этот день огня, чтобы
не отпугивать пламенем обретенную кошачью сущность. Бережнее всех к
шаббатней душевной добавке относятся караимы. Даже субботнюю трапезу
завершают они в темноте, как настоящие коты.
Вертикалы, избранные для получения порции шаббатней кошачей души, учат
свое потомство, что суббота дана им, дорогим, как напоминание о том, что
служащие Всевышнему не должны подчиняться людям. Тяжкий антропоцентризм,
меняющий направление даже верной мысли, как "черная дыра" искривляет
траекторию света. Вертикалам повезло, что коты не умеют смеяться.

12. ШАРОВАЯ МОЛНИЯ

Чемоданы в этот раз решили до конца не разбирать -- все равно через
неделю снова в дорогу. Прилетев ночью, с утра уже успели вытолкать в школу
проспавшего Подростка; пригасить конфликт с соседям из-за недельного
сотрясения ночного подъезда в музыкальных конвульсиях; купить новый
электрочайник вместо старого, расплавленного, пока их не было, при попытке
вскипятить в нем воду на газе; а также дойти до почты, заглянуть в заветное
дупло и получить две бандерольки. вскрыли их у первой же мусорки, разорвав
обертку ногтями.
В первой, из Питера, было несколько поэтических сборников Кота
Аллергена "В реальности дочерней", выкупленных в издательстве "Геликон-плюс"
и присланных надежной и неболтливой одноклассницей Макса.
Из второй, московской, извлекли "@нтологию" -- сборник сетевой поэзии,
детище Кости Шаповалова ака КШ. Анат давно ждала эту книгу, в которой она
была автором не только стихов, но и послесловия.
-- Представляешь, у меня подборка больше, у Кота,-- гордо заявила Анат.
-- Покажи,-- не поверил Макс.
Бесснежная аллея с распальцовкой зимних деревьев приманила их пустой
скамейкой. полистали книжки, попялились на облачное небо.
-- Живем под знаком абсурда,-- обронила Анат,-- и небо наше -- это
рисовое поле, на котором вырос хлопок.
Все слои Города двигались с разной скоростью -- по небу плыли облака,
под ними качались деревья, ниже -- машины, люди, коты. Облетевшие деревья
открыли разбросанный по холмам Иерусалим. Макетные пейзажи чужих кварталов
соединились с абсолютной реальностью первого плана.
-- Они долго выращивали в себе внутреннего редактора,-- сказал Макс,--
чтобы в одну пречерную ночь его убить. И на унавоженной почве выращивать
внутреннего кота.
Вернувшись, долго расчищали забитый "джанками" электронный ящик.
Среди е-мусора и нескольких личных писем, они обнаружили приглашение
вступить в фан-клуб "оригинальнейшего поэта современности Кота Аллергена".
Обратный адрес был не знаком. Постоянный автор "Русского журнала"
литературовед Мария Митренина отозвалась на кошачий манифест статьей
"Нетнеизм и традиционная культура". А в Livejournal Дима Вернер, создатель
чуть ли не самого посещаемого в Рунете сайта anekdot.ru, написал: "Этот кот,
дорогой, сочиняет очень дорогие для меня стихи".
Макс взглянул на приунывшую Анат и, раскрыв книжку Аллергена, воздел
указательный палец вверх:
-- Пункт 12 Манифеста. "НЕТНЕИЗМ предполагает любые отношения создателя
со своим созданием, дорогим -- от любви до ненависти, включая любовь без
взаимности или творческое соперничество".
-- Ой, смотри-ка! -- Анат зашла в журнал Кота.-- Какая прелесть!
Даже Пушкин, дорогой, не сказал всей правды о Лукоморье. Почему? Потому
что правда, дорогая, всегда относительна. И зависит от времени и от
субъективных особенностей доносящего эту правду до масс. Например, истинную
правду способен выразить идиот. Но это будет правда идиота, дорогого. Зачем
она нам? Так вот, помните, дорогие: "Златая цепь на дубе том, и днем, и
ночью кот ученый все ходит..." Здесь Пушкин, дорогой, сказал не всю правду.
А вся правда такова. Когда кота спускают с золотой цепи, он постигает
свободу. Испытание дорогой свободой длится ровно до того момента, когда
рванувшийся прочь дорогой кот не повисает на более длинной, но уже
серебряной, менее дорогой цепи. Ходит кругОм. Затем -- снова свобода. И хрип
на медной через какое-то энное расстояние. Далее -- железо. Но это уже очень
далеко от пресловутого дуба. Шелковый шнурок. Короче, дело заканчивается
чем, дорогие? Пеньковой веревкой дело заканчивается. Длинной. Почти не
стесняющей свободу передвижения. Она даже ровно на шаг длиннее высокого
обрыва в пропасть. Так что свобода, дорогая, соблюдена до полной и
окончательной ее стадии -- до свободы выбора.
-- Признавай, что я был прав! -- потребовал Макс.-- Только громко и
отчетливо! Теперь видишь, насколько Белла стиль чувствует. Правильно ей
пароль дали.
-- А если, все-таки, проболтается?
Перед отъездом отдали Белле кота Аллергена. Не навсегда, на недельку,
по ее убедительной просьбе. Просьбы людей, переживших теракт, обладают
особой убедительностью.
Белла сама зашла к ним -- проведать Кота, как она объяснила. После
такого объяснения , уже аллергизированные социальными успехами собственного
Кота, сделались официальными и некоторое время улыбались криво. Когда же
Белла начала неожиданно подробно и не очень связно рассказывать о своих
проблемах и предчувствиях, стали стремительно проникаться сочувствием.
Белла рассказывала, что старается не быть одной, но у нее это плохо
получается, потому что сидеть долго в гостях она тоже не может, а сидеть в
кафе боится, что по ночам по дому не ходят приведения, конечно, но что-то
такое все же бывает -- промелькнет и все, как мышка, только больше и в
инфернальном смысле. И если она сидит в Интернете, например, то не
возникает, как раньше, ощущение открытого пространства впереди, а, наоборот,
она все время ощущает за спиной пустоту. Ей и раньше было страшновато одной
в этом доме, но и близко не так, потому что теперь бывает просто ужасно, да
даже и не бывает, а постоянно. А вот когда у нее жил вот этот вот
здоровенный теплый рыжий бандит, то страшно почти не было.
Тут с случился рецидив благодарности Белле за согласие вернуть им
блудного Аллергена. Поэтому, когда Белла узнала об их отъезде и попросила
дать ей на это время Кота, не раздумывая закивали.
Белла очень обрадовалась, но не ушла, а стала вслух мечтать, как будет
теперь сидеть ночами у компьютера с Котом на коленях, а он будет мурчать, и
пусть даже не будет чашки кофе, зато можно не заставлять себя идти спать, а
просто разговаривать в чатах... хотя в чатах разговаривать стало невозможно,
потому что, видимо, в ней самой что-то испортилось -- она чувствует, что с
ней неинтересно общаться, да и никто не общается, а на форумах еще хуже --
там, сколько тем она ни открывала, никто их не подхватывает, а в гостевых ее
реплики просто перестали замечать и перешагивают через них, и она себя
вообще стала чувствовать звонящим в никуда мобильником... таких мобильников
было много в кафе, тогда, когда она вышла из туалета, увидела, отключилась,
а потом уже пришла в себя и услышала, как из еще неубранных тел звонят, и
звонят, и звонят...
притихли. Их пробило на жалость, хотелось сделать для Беллы что-то
большее, чем просто дать кота на недельку или порекомендовать хорошего
психолога. Кроме того, они внутренне сочли образ про звонящие на тот свет
мобильники подаренным и желали отдариться. Первым не выдержал Макс -- он
придумал способ сделать Беллину виртуальную жизнь яркой и интересной, но не
решался без согласия Анат его предлагать. Обычно понимали друг друга с
полужеста. Поэтому Макс затащил Аллергена на колени и, встретившись глазами
с Анат, потыкал Котом в сторону компа и перевел взгляд на Беллу. Анат
покачала головой. Макс кивнул утвердительно. Анат снова покачала головой.
Макс снова утвердительно кивнул и показал взглядом на субботние подсвечники.
Анат вздохнула и пожала плечами.
Так Белла стала хранительницей страшного секрета и обладательницей
пароля к кошачьему журналу. И после полуторачасового инструктажа получила
право мяукать. Уходила она от почти счастливой, она знала -- что бы ни
сказал Кот Аллерген, в Сети будет живое эхо...
-- Вот же подстава! Макс! Макс, иди сюда! -- заорала Анат, проскроллив
кошачий журнал на предыдущую запись.-- Да где ты там? И что теперь с этим
делать?!
Макс подскочил, и вместе прочитали есенистые куплеты Кинолога.
-- Не ожидал,-- расстроился Макс.-- Думаешь, это Белла?
-- Нет. Не думаю. Скорее всего нет. Просто отдала пароль.
-- Кому?
-- Кому-то. Какая разница. Пошли, заберем Аллергена и спросим...
Слушай, а может это ты? -- Анат подозрительно покосилась на соавтора.
-- Нет. И не ты, правда? -- Макс ответил не менее проницательным
взглядом.
После этого озадаченные пошли релаксировать на балкон. И обнаружили
там прожженные сиденья, разбитую плитку, холодный ветер и моросящую водную
труху. нахохлились в креслах и зло уставились на университет, который в
осенней атмосфере зимнего Иерусалима выглядел вполне по-европейски.
Голубь на проводе поднял крыло, промыл. Поднял второе. Дождь вдруг
прекратился. Голубь недоуменно посмотрел вверх.
-- Вода кончилась, парень,-- сочувственно сообщила Анат.
-- Помнишь, как-то давно Давид придумал забавное... Что когда мы
общаемся по мобильникам, то на самом деле каждый говорит с тем, кто черпает
из той "тарелки", к которой тянется сигнал. И в итоге мы говорим неизвестно
с кем и слышим непонятно кого. Но проявляется это редко, только когда этот,
с тарелкой, хочет нас использовать и начинает редактировать.
-- И что?
-- Просто если бы это было правдой, то в Интернете все это должно
усугубиться.
-- Да ну, что такое Интернет? Всего лишь вовремя придуманный инструмент
для размывания реальности. Процесс-то давно пошел, но Интернет его здорово
катализирует.
-- КОТОлизирует... Холодно так просто сидеть. Глинтвейн?
-- Именно!
ушли на кухню, варганить фирменный экспресс-глинтвейн. Там был
грязноватый поспешный порядок -- явно в последний момент перед их появлением
что-то заметалось, замывалось и размазывалось. осмотрелись, вздохнули и
убежали обратно на балкон с полными бокалами тепла. Начатая тема дожидалась
их там, как зайчик под елкой, и тут же бодро забарабанила:
-- Вот смотри -- тысячелетиями коллективное человеческое сознание
комфортно обитало в сумеречной зоне между освещенной реальностью и
затемненной мистикой.
-- Для человеческого сознания вообще нормально стремиться в сумеречные
зоны... Серое вещество тяготеет к серым зонам.
-- И тут появилась еще и третья координата. Виртуальная. И
реальности...
-- реальности приходится воевать на два фронта -- мистики и виртуала...
Война на два фонта...
-- всегда стратегическая ошибка. Реальность обречена. Если не на
гибель, то, как минимум, на размытые границы.
согрелись, увлеклись и подобрели. Еще немного потерзали тему о
сгущении рационально-мистического тумана в головах. И замолчали, наслаждаясь
ощущением правильно сформулированной правоты. Они просто ощущали в сыром
холодном воздухе как все реальное размывается в мистику и виртуал.
Современный человек еще шел по земле, но уже почти не чувствовал ее своими
подошвами -- каждый шаг сопровождался взмахом двух крепнущих крыльев --
мистики и виртуальности. Существо шагало-летело с сосредоточенным лицом и
под ноги уже не смотрело.
-- Да нет у него вообще никакого лица,-- вдруг передумала Анат.-- Там
дыра.
Макс смотрел на раскачивающиеся, как евреи на молитве деревья:
-- Но и виртуальная реальность становится все менее надежной.
-- Все более лживой она становится! Потому что порождает новые
виртуальные реальности. И каждая со своим кривым зеркалом. И через эти
зеркала они друг с другом переглядываются.
В дверь постучали.
-- Легок на помине,-- сказал Макс.
-- Думаешь, Давид?
-- А кто еще может материализоваться после такой фразы?
Давид принес выражение обобщенного недоумения на своем новом безбородом
лице и решительность в пластике. Раньше он двигался иначе -- словно
подкрадывался к спящей птице -- как-то это обсуждали. Теперь птица
улетела, и он шел к гнезду, зная где оно.

Давид

Тогда у Кинолога, строя ловушку для Аллергена, мы попались сами. Я
попал в расставленные Котом сети. Глупо, легко, сам побежал на звенящий
колокольчиками и блестящий игрушками аттракцион. Комната смеха оказалась
западней. Потом когти втянулись. Мне вроде бы вернули свободу воли, я снова
делаю, что хочу и считаю нужным. Но я-то уже знаю, что это свобода мышки,
вольной отбежать на расстояние протянутой лапы, что в любой момент
виртуальные когти могут снова подцепить мое сознание и волю. Страж не может
быть игрушкой. Поэтому я иду к Аллергену. Проиграв в виртуальном мире, я
хочу победить в реальном.
Стучу в дверь . И думаю -- почему я не позвонил, как обычно? Неужели
только из-за того, что они установили новый звонок? Мяукающий. Содержимое
Храмовой Горы превращено в мяуканье. И сделано это с моей подачи, я
подбросил им котенка, оказавшегося кукушонком. И теперь -- одно из звеньев
цепи... Цепи... потом пойду к Рахели, пусть объяснит почему давнишняя
аллегория Белки появилась у Аллергена в журнале.
дома. В коридоре лежат распотрошенные чемоданы. Приехали или уезжают?
-- Давид, как ты узнал, что мы вернулись?
-- Я не знал, что вы уезжали... А Кот дома?
-- Ты, собственно, к нам или к нему?
Странно, что они спрашивают без улыбок. Как будто действительно
допускают эту возможность.
-- Я мимо проезжал.
Плохой ответ. живут в тупике. На столе вижу книжки. На одной
написано: "Кот Аллерген. В реальности дочерней". Неужели, все-таки ? Не
может быть, я ведь проверял... Беру желтенькую книжку в руки, открываю. На
титульном листе написано каким-то корявым детским почерком: "Дорогой Анат от
дорогого Кота". Смотрю на Анат.
-- Видишь,-- улыбается она,-- сам прислал.
-- Почему прислал? -- мне неясен мотив Кота.-- Откуда прислал?
-- Наверное, потому что я Аллергеновский лауреат,-- не без гордости
отвечает Анат.-- Кот Аллерген, когда вел Анти-Тенета, отметил мое
стихотворение, как лучшее в Сети за неделю.
Я раскрываю книжку Кота. Ну конечно, она открывается "Манифестом
Нетнеизма". Первый стих всегда программный. Поэтому я читаю его вслух,
медленно:

Мы -- рыжие. Я, осень и огонь.
Меня назначили шутом на праздник жизни,
чтоб забывалась в смехе рвань и голь,
и чтоб спектакль был безукоризнен.

Сгореть в депрессии осеннего огня --
поступок, восхитительный для черни,
но слишком схематичный для меня,
живущего в реальности дочерней.

-- Как ты хорошо читаешь! -- тепло говорит Анат.
-- Стихотворение же хорошее,-- вкрадчиво отвечаю я.-- Или нет? Ты как
считаешь? Как ты вообще относишься к стихам Кота Аллергена?
Анат пожимает плечами:
-- Смотря к каким. Ты этот кошмар в Ливжурнале видел, куплетики эти?
Если ты, конечно, по-прежнему наблюдаешь за Котом.
-- Нормальные куплетики,-- вдруг говорит Макс таким тоном, что не знай
я кто их авторы, заподозрил бы, что это он их насочинял.
Я как раз хотел узнать мнение о Бавильском. И спрашиваю об этом.
Макс пожимает плечами:
-- Критик из обоймы. Пытается пробиться из провинции, что само по себе
непросто. На мой вкус для критика слишком бесконфликтный. Хорошист.
-- Мы недавно вообще поняли, что литература -- это барское дело. В
смысле, что важен не статус, а как ты его получил,-- Анат, как двуликий
Янус, мерцает своими греко-славянскими образами.
-- Если потно, угодливо, суетливо или нечистоплотно, то талант мстит,--
добавляет Макс после секундного колебания.
Это колебание я отношу к их роли в цепи, тянущейся с Храмовой Горы в
пропасть. Неужели ведают, что творят?
-- А откуда вы знаете, что он такой? -- спрашиваю я.
смеются одинаковым смехом. Макс хлопает меня по плечу:
-- Да ладно. А вот про барство мы не додумали. Трудно, знаешь, найти
определение литературного барства. Такое, чтобы Алексей Толстой оказался
меньшим барином, чем Мандельштам. Хочешь попытаться?
Но мне не до этого. Мне бы их заботы!
-- Что-то Кота не видно,-- говорю я озабоченно, потому что я
действительно озабочен.-- Опять за сундуком, что ли, спит?
-- Он в такую погоду под батареей спит, он же не дурак.
-- Где?!
-- Сейчас? У Беллы. Мы перед отъездом ей отдали. Надо будет съездить
забрать.
Аллерген в Старом Городе! Снова! В третий раз! А я ничего не
чувствовал... Я еще как-то на автопилоте вежливости соглашаюсь посидеть, как
мы всегда делали, на балконе -- выпить стакан глинтвейна. И чуть не
захлебываюсь пряным горячим напитком, когда на перила пикирует жирная наглая
сойка и, нагло глядя мне в глаза, душераздирающе мяукает.

Белла

В этом Городе ты всегда одна. И он сам -- тоже один. Здесь одиночество
не сосуще, не беспросветно, оно здесь единственно возможно, потому что все,
что происходит с тобой здесь -- это происходит только с тобой и только
здесь. Ты всегда остаешься наедине с этим Городом. Но он не замечает тебя.
Он -- один, он концентрирует взгляд на том, что происходит в его тайных
пластах, он оголен в своем божественном одиночестве и ждет лишь
взаимодействия с Тем, Одним, жилищем которого он является. То есть, является
он жилищем кого попало, но это так, временно. Поэтому наш бледный белый
Город при каждом закате розовеет от стыда за пройденный день. На то ему и
белая облицовка. Город помнит о своем истинном Предназначении. Все мы
помним.
Нас много, одиночек, которым позволено находиться в этой странной
атмосфере духовного ожидания. Мы напряжены и наэлектризованы каждый -- своим
ожиданием. Общая у нас лишь игра в духовную шаровую молнию, которая
происходит не по нашей воле, не по нашей вере, не по нашим правилам, а
потому, что происходит. Какая это игра, знает только сама шаровая молния.
Ведь на самом деле не мы играем с ней, а она с нами. И мы соглашаемся на эту
игру без правил, соглашаемся ради декораций, в которых она происходит, ради
предков, скрытых в темноте зрительного зала. Ради того, чего нет в нас, но
хочется верить, что есть.
Духовная шаровая молния плывет над раскрытой обнаженностью этого
Города, крутится в потоках его испарений, ускользает от дуновения
рациональности, сдержанным страшным свечением обнаруживая себя вдруг,
внезапно, у самого твоего лица. Ты избран! Ты рад? Ты боишься? Замри, может
быть она не почувствует твоего напряжения, твоего одинокого тепла,
скользнет, вылижет пространство вокруг, исследуя его, да и улетит на поиски
иного. А ты будешь жив, лишь слегка опаленная кожа напомнит о
несостоявшемся, о том, что все не так однозначно, что в любой момент может
повториться. А ты будешь жив и несчастен, потому что знаешь, что самое
главное в твоем иерусалимском одиноком существовании -- это встреча с
духовной шаровой молнией, это жертвенность, которая живет в тебе и которая
тоже -- одна. Всегда одна. И сжечь ее можно только одним способом, который
тебя миновал...
Мы с Леей сели пить чай на втором этаже, в моей обжитой комнатке. Из-за
этого придурка приходится карабкаться с подносом наверх, чтобы не сажать Лею
там, где я их познакомила.
-- У тебя красивое кольцо,-- говорит Лея.-- Новое?
Я снимаю кольцо, протягиваю ей. Кольцо я купила недавно, уже после
кафе.
-- Совершенно необычный дизайн,-- хвалит Лея, а смотрит на меня
недоуменно -- еще бы, такого размера кольцо можно надеть только с какой-то
странной целью. Такая цель у меня была. Ее мне подсказал Кинолог, когда
утешал меня после теракта. Вернее, когда он серьезно сказал, что я, по
еврейской традиции, должна помолиться за свое чудесное спасение --
специальной молитвой. И я, как идиотка, спросила -- какой? И подставилась.
-- Тут меня Кинолог молитве научил. Сказал, что такие, как я, вместо
принятой "Биркат а-гомель" должны произносить: "Благодарю тебя, Господь,
сохранивший мне пальцы, чтобы надевать кольца". Я тут же пошла и вот это
купила. На память.
Лея сразу откладывает кольцо в сторону, как-то чуть брезгливо:
-- Кинолог? От него ты и не такое могла услышать. Тебе, Белла, еще
повезло. Ведь он мог бы и что-нибудь вроде такого предложить: "Благодарю
тебя, Господь, что я пережила критические дни моего Города и вступила живой
и здоровой в его новый цикл".
-- Знаешь, чем дальше, тем больше слова "живая" и "здоровая"
расползаются в разные стороны...-- говорю я.
-- Ты что, плохо себя чувствуешь? Мне казалось, ты справилась с этим.
-- Да не настолько. Уже проходит. Вот только вчера гуляла, специально
подальше от центра... Смешно просто -- гуляю, гуляю, осень, солнышко, а на
переходе светофор на зеленый свет затикал, для слепых... А я как шарахнусь в
сторону... Сначала шарахнулась, а потом поняла почему -- на мину же
похоже... При этом я мину ни разу не видела, конечно. Может они и не тикают
совсем, как ты думаешь?.. О, смотри, явился рыжий!
Кот никогда не упускает случая поваляться на диване в нашем обществе.
Кот -- дамский угодник. Его скоро заберут. И что я без него буду делать?
Надо мне отсюда переезжать... Но для этого надо родить и унаследовать... А
до этого надо дожить.
-- Смотри, Лея, какой котик замечательный. Дааа, ты замечательный... Он
у нас и мурлыка, и лентяй, и ласкун, и стихи никакие не пишет, как его
мерзкий тезка, даааа, хороший котик, тепленький животик, и не спамит никому
про свои гадкие книжки, и за ушком его чешут, и по спинке гладят, и не хамит
он никому, никого не воспитывает... Лея, ты знаешь какой я вчера спам
получила?
-- Спам -- это что?
-- Это электронный мусор, рекламы всякие, которые сразу на миллион
электронных адресов шлют... Вчера получаю е-мейл с предложением купить
книжку стихов Кота Аллергена, представляешь? "Ваша киска, если бы у нее был
хоть один доллар, купила бы не "Вискас", а сборник стихов Кота Аллергена".
Котик, а давай накупим тебе кучу книг твоего тезки. Но чур вместо "Вискаса",
а? Тебе это понравится?
Лея почему-то смеется. Надо мне у нее учиться, учиться и учиться. Как
она решилась рожать, зная что могут быть отклонения?.. И так легко сказать:
"Могут. Но могут и не быть. Не нам решать". Давид сволочь, все-таки. Даже
если псих.
-- Ты знаешь... Есть шанс, что я в этом виновата... Косвенно. Я
подумала -- ну если меня бросили ради какого-то там виртуального кота, то
могу я получить с этого паршивого кота хоть шерсти клок?
-- То есть?!
Лея чуть краснеет:
-- Ты же знаешь, я занималась психодрамой. Вот я и придумала
"клонотерапию". Вместо того, чтобы играть роль в пьесе, больной заходит в