– Вы сказали, он прибыл сюда из Раинды?
– По его словам, прямиком оттуда. На машине с египетским номером.
– Что же, генерал, я готов увидеться с ним.
– Заранее благодарю. Но если вам удастся услышать от него что-то, интересующее нас…
– Можете быть уверены, сэр.
– Да, и еще… Попросите его впустить нас в его машину. Нелепое положение: мы не можем даже обыскать ее…
– Вы не можете вскрыть машину?
– Вы не поверите, но дело обстоит именно так. Мы можем разве что взорвать ее; иных способов, как мы убедились, просто нет. Но взрывать, как вы понимаете, мы не станем…
– Прекрасно. Я готов идти к нему.
– Сейчас я распоряжусь, и вас проводят.
* * *
– Давайте членораздельно и по порядку, – велел Мерцалов.
– Личность его мы установили окончательно. Это действительно Петр Стефанович Загорский, пенсионер, проживающий в Москве. Одинок. В прошлом – артист театра марионеток, так называемый кукловод.
– Это что же, который Петрушку показывает?
– Ну, не так примитивно, Сергей Симонович, но в общем да – находится за ширмой и дергает, кажется, за веревочки или что-то в этом роде. Пенсию получает среднюю. Никаких почетных званий не имеет. Образ жизни – уединенный, по показаниям соседей, ведет себя тихо, гостей не принимает, пьяным не замечали… Иногда его не видят целыми неделями.
– То есть, образ жизни соответствует уровню доходов?
– В этом варианте – да.
– Не говорите загадками, майор.
– В то же время, судя по документам, по которым он получил место в гостинице «Империум», он гражданин Калерии, и прибыл оттуда вчера, прямо с вокзала направившись в гостиницу. Цель приезда – коммерческие дела.
– Липа?
– Возможно, и нет.
– Уже интересно. Документы на то же имя?
– Нет, конечно. Сифоров Зиновий Поликарпович. Калериец русского происхождения.
– Таких и на самом деле множество. Так. Если он коммерсант, то должен иметь в Москве какие-то связи. Вы проверяли?
– Так точно. В качестве калерийского бизнесмена, господин Сифоров имеет в Москве однокомнатную квартиру, кроме того, дачу по Северной дороге. Кооперативный гараж, в котором держит автомобиль; пользуется им во время посещений Москвы. Приезжая, исправно регистрируется, платит все полагающиеся налоги и сборы.
– Чем дальше в лес… Часто ли бывает в Москве?
– Три – четыре раза в год.
– Гм… А вы не пробовали установить, совпадает ли время его приездов в Москву с теми неделями, когда соседи не видят Загорского?
– Выясняли. С точностью судить трудно, но похоже, что не совпадают или не всегда совпадают.
– Совсем интересно. Надо навести справки в Калерии – не по официальным каналам, конечно: числится ли у них там этот Сифоров, и что о нем вообще известно.
– Я это сделал, Сергей Симонович, сразу же, как только мы изъяли из гостиницы эти документы. Обещали ответить по возможности быстро.
– Работаете оперативно. Хорошо. Как только придет ответ…
– У меня еще не все, товарищ генерал.
– Сегодня вы меня приятно удивляете. Докладывайте.
– Один из работников, входивший в группу, задержавшую Загорского, старший прапорщик Сердюк…
– Постойте. Фамилия знакомая.
– Ветеран, товарищ генерал. Вы ему вручали награду на последнем празднике за выслугу лет и беспорочную службу…
– Вспомнил. Что он?
– Уверяет, что встречал Загорского раньше. При интересных обстоятельствах. А именно – в зоне. Сердюк тогда служил надзирателем…
– Так-так. А Загорский?
– Находился по другую сторону: отбывал срок.
– Детали?
– Деталей за давностью лет не помнит, как и фамилии и статьи. Но в памяти сохранилась кличка: Роялист.
– Своеобразно… На каком он был режиме?
– Строгий режим. Вся колония была строгого режима, там сявки не сидели.
– Полагаю, вы уже запросили?..
– Да. Там это заняло немного времени.
– И что?
– Завьялов Павел Сергеевич. Десять лет, умышленное убийство.
– Вот оно как! Почему же пальцы не сработали сразу?
– Вот тут, товарищ генерал, начинается самое интересное. Пальцы не совпадают.
– Выходит, это не он?
– Сердюк готов присягнуть…
– Прямо черт его знает…
Мерцалов задумался. Майор воспользовался паузой.
– Разрешите позвонить от вас, Сергей Симонович? Может быть, от наших из Калерии поступило уже что-нибудь.
– Звоните.
– Спасибо.
Майор набрал номер. Мерцалов подпер подбородок ладонью, размышляя.
– Ага, – сказал майор в трубку. – Прекрасно. Давайте…
Он выдержал паузу – не очень, впрочем, продолжительную.
– Очень хорошо. Спасибо.
Положил трубку.
– Есть новости, товарищ генерал.
Мерцалов поднял на него глаза.
– Сифоров Зиновий Поликарпович действительно в Калерии проживал. Но два с лишним года назад – в сентябре восьмого года – умер.
– Этого следовало ожидать. Своею смертью?
– Как будто бы…
– Как это понимать?
– Скончался в своей постели, не застрелен, не зарезан, не убит ударом и даже не отравлен. С другой стороны – не болел, здоровьем отличался завидным. Успешно вел дела, хотя, предположительно, находился в деловых отношениях с мафиозными группировками.
– Что дала медицина?
– Удушье. Но поскольку никаких доказательств постороннего вмешательства не обнаружено, квалифицировали, как паралич дыхательных путей.
– То есть, убийство не доказано, но и не исключено.
– Так точно.
– Калерия, Калерия… – пробормотал генерал. – И отпечатки… Эта самая клиника там – лучшая в Европе. Пересадки органов. В том числе и конечностей, верно?
– Я не в курсе, товарищ генерал.
– Да и я не очень-то. А жаль. Сейчас было бы очень кстати…
Он смотрел на майора в упор, но как бы его и не видел.
– Если можно пересадить, допустим, руки, и они приживаются… Новые руки, майор. Чистые. В смысле – не проходящие ни по одной картотеке… Да, это обстоятельство мы как-то упустили из виду. Поэтому его в наших архивах может и не быть. А те пальчики, чьи отпечатки есть, давно уже где-то сгнили… Можно допустить такую возможность?
Майор лишь пожал плечами. Мерцалов ответил сам:
– Можно, отчего же нет. Так. У нас такая клиника только налаживается. А в Калерии… Предположим, интересующий нас господин Загорский бывал некогда в Калерии. Не так давно, впрочем. И ему там – по медицинской необходимости, либо по настоятельной просьбе, по знакомству – заменили руки. Интересно: а какие-то следы при этом остаются? Хотя бы малозаметные. Ну, типа шрамов, что ли? Вряд ли ведь можно все сделать уж так точно, чтобы никаких следов не осталось, а?
– Я не специалист, Сергей Симонович. Запросить медиков?
– Тут надо еще подумать, кого именно… Ладно, это я возьму на себя. Но выстраивается интересная цепочка… Сифоров скончался от удушья. Не исключено при этом, что задохнуться ему помогли. Но сделали это настолько квалифицированно, что доказать убийство не удалось. Допустим, речь шла о заказном убийстве. И в знак благодарности – а также с прицелом на будущее – исполнителю устроили возможность сделать такую вот пересадку. После чего он может жить спокойно. На всякий случай, он прибирает к рукам – или ему отдают – документы покойного, с которыми он вряд ли может появляться там, но которые вполне срабатывают здесь, в другой стране. И тут он живет – един в двух лицах – и, быть может, даже время от времени выполняет такого рода заказы. Поскольку личность он весьма достойная, на месте не попадается, то его никто и не подозревает – до того самого мгновения, когда он наталкивается на опытного англичанина, которого, весьма вероятно, тоже по заказу должен был устранить. Звучит?
– Вроде бы логично, Сергей Симонович.
– Хорошо. Теперь подумаем, к кому обратиться по поводу шрамов.
– А что пока с ним?
– Пусть продолжают в том же духе. – Мерцалов помолчал. – С ним можно было бы, конечно, закончить быстро. Но есть у меня предположения, что здесь, в нашей конторе, кто-то ему весьма сочувствует. И грызет любопытство: кто бы это мог быть? Поэтому потомим его еще – заставим искать какой-то выход.
– Слушаюсь.
– Откровенно говоря, – сказал Докинг Милову, сидя рядом с ним на койке в камере, куда россиянина упрятали до лучших времен, – я вам, коллега, не завидую. Мне очень жаль, но боюсь, что вы, пусть и без всякого умысла, впутались в какое-то неприятное дело.
Было это уже после того, как каждый из них – не в первое мгновение, правда – опознал другого, после всех полагающихся в подобных случаях слов и действий. Несколько минут ушло на воспоминания о делах, в которых они участвовали в свое время плечом к плечу. Впрочем, неправильным было бы видеть в этом лишь проявление сентиментальности, свойственной порою людям зрелым при воспоминаниях о былых временах, которые всегда представляются почему-то безмятежными и едва ли не счастливыми; то была прежде всего дополнительная проверка: а в самом ли деле это он или подставка? А помнит ли он такую вот деталь… А вот эту? А то, что было потом?
И лишь когда этот своего рода ритуал завершился, они перешли на темы сегодняшние, гораздо менее веселые.
– Пожалуй, да, – согласился Милов. – Хотя летел я в Африку действительно без всяких умыслов такого рода. И тем не менее… Послушайте, Докинг, мне представляется, что я нащупал там что-то весьма интересное. Вы ведь еще на службе?
– Конечно, я все-таки моложе вас, Милф. Да и у нас не так бездумно разбрасываются людьми… И все же объясните мне: какого черта вы решили подменить собою местную полицию? Честное слово, она не так уж плоха.
– Да не впутывался я. Меня впутали, так будет точнее.
– Ну. С вашим опытом…
– Единственная ошибка, которую я совершил действительно, заключается в том, что я решил отдохнуть, приятно провести время в тех местах, где когда-то уже бывал – давно, еще до нашего знакомства с вами. Теперь я понимаю, что этого делать не следовало; лучше было бы махнуть… ну, хоть в Австралию, на Тасманию куда-нибудь… Но мне чудилось, что все, связанное с этими местами, происходило так давно, что кроме меня об этом не помнит уже никто на целой планете. Ошибка, свойственная людям моего возраста, вероятно. Но мое поколение оказалось живучим; там, куда я приехал, возник человек, с которым мне приходилось встречаться в другие времена, но в этих же местах. Он узнал меня, я – его.
– Ну и черт с ним. Пусть бы шел своей дорогой.
– Вы говорите так, словно это я его зацепил; а было все наоборот: он – меня.
– То, что он вас опознал, я понимаю. Но что значит – зацепил? Он что, собрался, быть может, отомстить вам за какие-то давние обиды?
– Не знаю уж, чем это было вызвано; однако, судя по тому, что мне удалось услышать, он решил, что я нахожусь там не для отдыха, а по заданию. Он явно представил, что я еще состою на активной службе.
– Так ли уж он был неправ?
– Докинг, Докинг… Мне ли вам объяснять, как это бывает; вы сами не мальчик и не хуже меня все понимаете. Но, насколько я могу судить, я не предпринимал никаких действий, которые могли бы натолкнуть его на такую мысль. Он, скорее всего, просто не представляет, что такие, как вы и я, можем когда-нибудь отстраниться от работы, и поэтому, увидев нас в любое время и в любой обстановке, чувствует себя в опасности. Вероятно, именно так все и произошло: он почувствовал себя в опасности, опасность исходила – должна была исходить – от меня, и незамедлительно принял меры к тому, чтобы от этой угрозы избавиться. Поскольку угроза воплощалась во мне, он решил избавиться от меня и от моей спутницы заодно. Ни с тем, ни тем более с другим я согласиться не мог: это было бы не в наших традициях, не так ли?
Докинг усмехнулся.
– Пожалуй, да. Но из соприкосновения можно было выйти без шума…
– Этого я и хотел. Но мне не позволили. Нас хотели взорвать, когда это не получилось – примитивно подстрелить. Но я, как вы, быть может, помните, человек не мстительный, и был согласен даже в таких условиях просто унести ноги. Однако к тому времени я стал уже соображать, что дело вовсе не только в ностальгических воспоминаниях; суть в том, что я действительно не был подключен ни к какому делу, но вот он был. И дело это – какая-то часть его – делалась именно там, где меня угораздило оказаться. Я понял, что, судя по тем усилиям, какие прилагались, чтобы избавиться от меня, дело там было достаточно серьезное. Если бы сезон охоты на меня открыл он сам, я бы счел, что все это происшествие не стоит и выеденного яйца; но они пустились за мною стаей. А мне удалось, в процессе отступления на заранее не подготовленные позиции, разжиться кое-чем, что вполне можно было расценивать, как вещественные доказательства, и они это знали. Мы с моей подругой все-таки унесли оттуда ноги, но нам не дали покоя даже здесь – сидели на хвосте. Вот почему я решил прибегнуть к помощи здешней полиции – знакомство с которой у меня развивается, как вы сами видите, отнюдь не лучшим образом.
– Два убийства, Милф. Чего вы хотите?
– Объективности. Одно – не мое; другое – чистой воды самооборона. И не нужно быть гением сыска, чтобы разобраться в этом.
– Мне очень хотелось бы хоть как-то помочь вам, Милф, но до сей поры у меня все-таки не создалось сколько-нибудь связного впечатления обо всем этом деле.
– Да, я рассказываю, наверное, слишком обрывисто, комкаю… Просто потому, что у меня еще не было времени как следует собраться с мыслями. Видите ли, если идти от того человека, который меня опознал и подал сигнал к началу охоты…
– Вы помните его имя, кстати? Может быть, я…
– Помню, разумеется. Берфитт. Он…
– Берфитт?
– Да. Лет пятнадцать тому назад…
– Стоп.
Впрочем, Докинг тут же поправился:
– Извините, Милф. Но если вас не затруднит – помолчите немного…
– Ага, – сказал Милов. – Это имя вам что-то говорит.
После этого он действительно умолк, потому что Докинг досадливо крутнул головой, словно сгоняя надоедливую муху.
Молчание продолжалось не менее двух минут. После чего Докинг перевел дыхание – тяжело, словно только что одолел двадцать этажей без помощи лифта.
– Итак, вы сказали – Берфитт?
– Могу повторить, если нужно.
– Думаю, вам придется еще не раз… Берфитт. Теперь объясните мне: где все это было?
– Не так уж и далеко отсюда. В Раинде. Рядом с южной оконечностью парка Кагера. Там есть такое заведение – Приют Ветеранов. Давным-давно в тех местах находился Приют Бисмарка – так он некогда именовался; потом это хозяйство называлось просто Фермой, а теперь – так, как я только что сказал.
– Приют Ветеранов в Раинде… Скажите, Милф, а он появился там – я имею в виду Берфитта – еще до вас, или вы уже успели приехать?
– Он прибыл через несколько часов после меня.
– Каким способом?
– О, с большой помпой: его доставили откуда-то на вертолете.
Докинг покрутил головой. Усмехнулся:
– Воистину, не знаешь, где найдешь, где потеряешь…
И снова сделался серьезным:
– Его привезли и, если я правильно вас понял, находившиеся там люди – вероятно, персонал этого самого приюта, – затем выполняли его указания?
– Ну, не знаю, командовал ли он сам, или через кого-то, скорее второе, но его указания выполнялись; во всяком случае, во всем, что касалось меня.
– Ага. Кстати, а вы знаете, откуда он туда приехал? Прилетел, вернее?
– Нет. Откуда же мне знать?
– Из Москвы, Милф. Прямо с вашей родины.
– Черт! Не хотите ли вы сказать, что его услугами стали пользоваться…
– Нет-нет, не ваши коллеги, разумеется. И в Москве он очутился с легендой коммерсанта – вернее, полномочного представителя двух коммерческих организаций, у которых в Москве свои интересы.
– И он связан с ними только как коммерсант?
– Вряд ли только в таком качестве. Но это длинная история, Милф, а сейчас я меньше, чем когда-либо, намерен терять время. Вы очень помогли мне. Дело в том, что я оказался здесь именно для того, чтобы разыскать этого самого Берфитта, и никак не мог найти хотя бы намек на след. А вот вы, оказывается, находились рядом с ним…
– Право же, мне хотелось бы находиться от него подальше.
– Я отлично вас понимаю, но что было, то было.
– А уж если было, то не кажется ли вам, Докинг, что я мог бы вам помочь и еще чем-нибудь, если бы вы подключили меня к делу? Только не говорите мне, что вы тоже находитесь на отдыхе.
Докинг улыбнулся:
– Нет, этого я не скажу. И, конечно, ваша помощь мне бы не помешала в любом случае, а в особенности там, в Раинде, раз те места вам знакомы. Понимаете ли… Вам что-нибудь известно о контрабанде тканей? Я имею в виду человеческие ткани, иными словами – органы для трансплантаций?
– В мои времена таких проблем еще не существовало.
– Может быть, у вас их еще и не было; впрочем, ваше время, думается, еще не прошло. Так вот, я предполагаю, что Берфитт оказался здесь именно в связи с этим видом контрабанды. Видимо, у него здесь имеется какая-то база. И мне очень нужно ее найти. И вы могли бы мне помочь.
«Что же, у каждого свои проблемы, – подумал Милов. – Это хорошо, что наши проблемы не пересекаются».
Вслух же он сказал:
– Дело за малым: договоритесь, чтобы меня выпустили…
– Это будет трудно, Милф. Но я попробую.
Глава восьмая
...«Дэйли Ньюс»:
«Руководство Кембриджского университета встревожено непонятным молчанием профессора Сольца, известного специалистам своими работами последнего времени, посвященными способам применения бета-углерода в полевых условиях для нейтрализации атомного заражения местности. Профессор Сольц, как свидетельствуют компетентные лица, две недели тому назад, еще до похищения ценного материала, выехал на отдых в Шотландию, чтобы, как сам он пояснял, спокойно половить рыбу в нормальных условиях (семья профессора с давних пор владеет охотничьим домиком на берегу реки Тей). С тех пор профессор не подавал о себе никаких вестей. Обеспокоенные его молчанием, сотрудники лаборатории профессора отправились туда, где надеялись найти его, однако, как засвидетельствовали соседи, профессор в свою обитель не приезжал. Президент университета полагает, что исчезновение профессора может быть каким-то образом связано с хищением бета-углерода. Службы безопасности приступили к расследованию обстоятельств исчезновения профессора Сольца».
Урбс нервничал. Время уходило, а в Приюте, как ни считай – с начала или с конца – по-прежнему насчитывалось тридцать восемь ветеранов, и никак не сорок. А нужно было ровно четыре десятка.
Вечером, когда упала тропическая темнота и близкие звезды в очередной раз затеяли переговоры своим загадочным кодом, Урбс привычно обходил Приют по периметру. Стража была на местах; не приходилось опасаться, что кто-либо из охранников задремлет на посту, хотя чужих людей здесь не очень-то и боялись. Тем не менее, Урбс обходил Приют каждый день дважды: с наступлением темноты, и второй раз – перед рассветом. И не только потому, что издавна привык не верить никому и не полагаться ни на кого, кроме самого себя; его чем дальше, тем больше волновало молчание того отряда – или, если угодно, банды (терминология Урбса мало беспокоила), – который должен был доставить недостающих до сорока. Время уходило, и если завтра последних «ветеранов» не привезут, то придется действовать по рецепту благополучно улетевшего Берфитта: пожертвовать двумя из своих людей ради точного выполнения задачи. Разумеется, условия следовало соблюдать пунктуально: никогда в жизни Урбс еще не зарабатывал таких денег, какие были обещаны ему за эту операцию. Надо было любой ценой сделать то, чего ожидал Берфитт, а еще больше – как догадывался Урбс – его хозяева, которых экс-хирург боялся, похоже, по-настоящему, а значит, были они людьми, способными на многое, если не на все. Все это примиряло с мыслью о необходимости приговорить двоих своих людей к незавидной судьбе. Но вовсе не жалость, не человеколюбие смущали Урбса, когда он думал об этом: такими недостатками Урбс не страдал. Тревожило его другое: люди, которых он возглавлял, тоже никак не относились к моралистам, но свою жизнь и благополучие ценили очень высоко; именно это сплачивало их, делало сброд отрядом, где каждый вынужден был крепко держаться за каждого. А если бы кто-то попытался разрушить это единство, пойти на какое-то предательство, он сам пал бы первой жертвой. Урбс прекрасно знал это, потому-то предложенный Берфиттом вариант относил к числу невыполнимых.
Об этом и размышлял Урбс, когда бесшумными шагами продвигался от одного поста к другому. Ему всегда лучше думалось в темноте и в движении. И что-то уже начало складываться в его голове, когда он услыхал странный звук, заставивший его застыть на месте и вскинуть всегда готовое к бою оружие.
Звук, донесшийся до него, мог, конечно, издать и зверь; во всяком случае, так скорее всего подумал бы человек, непривычный к Экваториальной Африке и не знающий как следует ее населения. По мнению людей несведущих, живые существа тропического леса или буша могут издавать великое множество всяких звуков, на самом же деле количество и характер этих звуков достаточно ограничены. Точно так же любой непонятный звук, издаваемый человеком, можно, конечно, отнести к какому-то из неизвестных языков; на деле же множество звуков, порождать которые способна голосовая система человека, ничего не выражают ни в одном языке: даже все земные языки в сумме намного более узки, чем возможности голосовых связок. Урбсу это было прекрасно известно, и он ни на мгновение не усомнился в том, что услышанный им звук не принадлежал ни одному из обитавших здесь зверей: звук этот вышел из уст человека.
Урбс в этот миг находился между двумя соседними постами, и не мог позвать на помощь никого, чтобы не выдать собственного местоположения. Сейчас он мог полагаться только на самого себя. Впрочем, это ему приходилось не впервые.
Услышанный звук Урбс оценил сразу: он свидетельствовал о беспомощности. Правильнее всего было бы оценить его, как сдавленный стон, вырвавшийся вопреки старанию удержать, подавить его. Урбс и сам поступил бы так же, окажись он в критическом положении в густом мраке обступающего Приют леса. Всякий звук привлекает внимание зверей – в том числе хищников – куда быстрее, чем доходит до сознания человека, а выстоять в схватке с хищником безоружному человеку вряд ли удастся, если он даже здоров. Услышанный же Урбсом стон никак не свидетельствовал о том, что человек этот был в полном порядке. Но и не нес в себе никакой информации о том, кем этот неожиданно появившийся тут человек мог быть.
Первой мыслью, шевельнувшейся в мозгу Урбса, была, пожалуй, самая нелепая: он подумал, что то был Берфитт. Вертолет мог потерпеть аварию вследствие неисправности, а то и подвергнуться атаке с земли или с воздуха: до полного спокойствия в Раинде было еще очень не близко. В таком случае Берфитт мог пострадать при вынужденной посадке или даже – если вертолет подвергся обстрелу с земли – получить ранение. Это могло произойти где-то поблизости, вскоре после вылета из Приюта, иначе Берфитту было бы сюда не добраться. Если так, то надо было спешить на помощь. О том, что это мог оказаться Берфитт, говорило и то, что человек явно пытался добраться именно до Приюта, иначе ни один нормальный, знающий эти места человек не направился бы вглубь леса, но напротив, постарался бы как можно скорее покинуть пределы звериного царства.
Решение созрело мгновенно. Держа автомат наизготовку, Урбс сдвинул со лба на глаза окуляры ноктовизора. До сих пор Урбс обходился без этого полезного прибора, но всегда имел его при себе, совершая обход. Он повернул влево и, ступая все так же бесшумно, направился туда, откуда только что донесся стон. На всякий случай он двигался, пригибаясь, чтобы представлять собою как можно меньшую цель – на случай, если это была какая-то ловушка. Одновременно он внимательно вслушивался: раздайся звук вторично – это намного облегчило бы поиск.
Человек, однако, молчал, и идти приходилось почти наугад. Хотя Урбс был уверен, что в общем сохраняет верное направление.
Сделав уже около тридцати шагов, он снова уловил, наконец, звук. Не стон, но громкое, редкое дыхание; казалось, человек втягивает и выталкивает из себя воздух уже из последних сил.
Ориентируясь на звук, Урбс немного изменил направление и, продвинувшись еще футов на тридцать, нашел, наконец, того, кто заставил его немало встревожиться. Урбс снова убрал ночные очки на лоб. Вгляделся.
К счастью, то не был Берфитт; лежавший был – Урбс понял сразу – куда меньше ростом, и кожа его была намного темнее. Это было понятно даже сейчас, почти в полной темноте: лицо лежавшего почти не выделялось на фоне земли, в то время как даже свои достаточно загорелые руки Урбс ясно различал. Немного поколебавшись, Урбс включил фонарь – всего лишь на мгновение. И тут же выключил, успев заметить главное.
Нет, не Берфитт, но и не какой-нибудь случайный туземец. В лежавшем, чья защитного цвета рубашка была перемазана кровью, в особенности на груди, распорядитель Приюта, обладавший хорошей памятью, сразу же опознал своего давнего знакомого – помощника главаря той шайки, которая вот уже достаточно давно и без осечек поставляла ему основное население Приюта, а именно ветеранов, или тех, кого тут было принято так называть.
– Хозяин… – пробормотал раненый хриплым шепотом. – Помоги, во имя Аллаха…
– Что с тобой? Где остальные?
– Наверное, не осталось никого… Может быть, кому-то… удалось убежать… не знаю.