– Этого-то я и боюсь.
– Естественно. Но и из этого положения есть выход.
– Говори.
– Мы ведь действительно получаем откуда-то эти криминальные трансплантаты – не из воздуха же они берутся! Пусть и они об этом узнают.
– Вы в уме?
– Не беспокойтесь. В полном. Ведь с точки зрения закона путь этот вполне легален. Ну, подумайте сами: что тут такого? Местные власти прекрасно осведомлены о деятельности фонда «Призрение». Пациентами этого крайне человеколюбивого учреждения являются, как ясно уже из названия, ветераны многих войн. Причем не всякие ветераны, но люди совершенно несчастные. Бывшие храбрые солдаты, мужественные парни, которым не повезло до такой степени, что у них не осталось ничего. У них нет здоровья; мало того, нет даже надежды когда-либо поправить его, потому что в приюты этой категории попадают лишь люди или неизлечимо больные, или очень тяжелые инвалиды, лишенные кто зрения, кто слуха, кто одной или двух ног, одной или двух рук, люди с травмами позвоночника, способные передвигаться только в каталке – и то, если ее кто-нибудь подталкивает, потому что на электрические, мне кажется, они денег так и не набрали. Мало того, это одинокие люди, у которых не было семьи, или она погибла, или, наконец, давно отказалась и забыла о них. Так что если бы не эта форма благотворительности, они давно бы уже умерли от голода и сгнили в общей могиле для бедных. Это соответствует истине?
– Безусловно, насколько мне известно, дело обстоит именно так.
– Вам это и должно быть известно, хотя бы потому, что время от времени некоторые врачи «Гортензии» навещают Пристань для оказания ветеранам посильной помощи. Я не ошибся?
– Да бросьте театр, Марко. Вы не хуже меня знаете, что многие из нас действительно там бывают и лечат – если что-то возможно лечить. И, кстати сказать, мы делаем это совершенно бескорыстно: брать деньги с этого, не побоюсь слова, святого учреждения было бы… э-э…
– Было бы слишком обременительно даже для закаленной врачебной совести. Я понимаю. Но идем дальше. После всего, что я сказал, вызывает ли удивление тот факт, что смертность в Пристани прискорбно высока? Нет, нисколько. Они все обречены. По сути дела, Пристань – это более или менее комфортабельная палата смертников, и все учреждение предназначено для эвтаназии, всего лишь для того, чтобы люди, с которыми жизнь обошлась так жестоко, хотя бы последнюю – увы, краткую – ее часть провели в человеческих условиях. Однако и в этих условиях они умирают достаточно часто. Если человек скончался – значит ли это, что он не может сыграть и еще одну, самую последнюю свою роль в качестве донора органов? Иными словами, можно ли прежде, чем предать его тело земле…
– Огню: там их кремируют.
– Прошу извинить. Итак: перед этой печальной процедурой вправе ли Пристань воспользоваться некоторыми частями организма покойного, чтобы использовать их для пересадки людям, для которых это может означать возвращение к жизни?
– Это юридическая постановка вопроса, а не медицинская.
– Хорошо. С медицинской точки зрения это возможно?
Профессор с трудом скрыл улыбку: адвокат разошелся так, словно и в самом деле выступал перед присяжными.
– Все зависит от конкретного случая, – сказал он таким тоном, будто читал лекцию в медицинском колледже. – Если скончавшийся не страдал тяжкими инфекционными заболеваниями, какие могли бы в дальнейшем, после пересадки тканей, нанести ущерб здоровью того, кому они пересажены, и если сами по себе эти органы вполне здоровы, такие пересадки вполне оправданы. При условии, разумеется, что нужный орган изымается немедленно после наступления клинической смерти, изымается профессионально и вплоть до трансплантации содержится в необходимых для его полной сохранности условиях.
– Очень хорошо. А в Пристани такая обстановка есть?
– М-м… Я бы сказал, что такие условия имеются.
– Вот и прелестно. Итак, медицинская сторона вопроса ясна. Что же касается юридической, то, насколько мне известно, условием принятия ветерана в приют – одним из основных условий – служит подписание им соответствующего документа, дающего Пристани право поступить именно так после кончины этого лица. Разумеется, такое завещательное распоряжение могло бы в известных обстоятельствах оспорено родными и близкими усопшего даже и в судебном порядке; однако мы уже говорили о том, что родных у них не бывает, а если они где-то и есть, то им на все это совершенно наплевать. Не забудьте, что все это ветераны маленьких, жестоких локальных войн, происходящих черт знает где, не вызывающих интереса ни у кого, кроме самых заядлых альтруистов: Африка, Южная Америка, какие-то уголки Азии… Это не мировая война, это не Вьетнам или Афганистан, не Балканы даже. Эти люди никому не нужны. Итак, если нечто подобное в Пристани и делается, то никакого нарушения закона при этом не происходит. Могут, конечно, по неопытности или просто незнанию пренебречь соответствующим документальным оформлением, однако за такое нарушение суд не карает, это уже скорее область профессиональной этики.
– Вы правы.
– Далее. Пристань, как мы с вами уже отметили, учреждение небогатое.
– Это еще мягко сказано.
– И помощь, которую, по вашим словам, нередко оказывает «Гортензия» этому бедному Приюту, им никак не оплачивается – я имею в виду деньги.
– Разумеется, нет.
– Но персонал Пристани наверняка испытывает немалую благодарность вам за эту буквально бесценную помощь.
– В данном случае вы правы. Хотя в современной реальности благодарность не является широко распространенным качеством нашего общества…
Это была одна из любимых тем профессора Юровица, и адвокату это было давно и хорошо известно.
– Разумеется. Но об этом потом. Мы остановились на том, что Пристань все-таки испытывает благодарность. И ощущает немалые моральные неудобства оттого, что никак не может компенсировать вам ваши услуги, не так ли?
– Ну, нечто подобное действительно имеет место.
– С другой же стороны, репутация «Гортензии» так высока повсеместно, что наплыв желающих лечь в вашу клинику не только не слабеет, но напротив, увеличивается; и вы начинаете – вернее, уже некоторое время тому назад начали – испытывать недостаток в материалах для трансплантации. У вас возникали, возможно, даже перебои, а кому-то вы были вынуждены отказать, что для вас очень тяжело и противоречит вашим принципам.
– Вряд ли можно сформулировать это положение лучше.
– И вот в один прекрасный день кому-то в Пристани пришла в голову светлая мысль: а не могут ли они хоть частично погасить свой долг благодарности «Гортензии», предложив ей изымать и использовать для своей деятельности то, о чем мы с вами только что говорили, – пригодные для трансплантации органы скончавшихся в Пристани ветеранов. Допустим, вам было сделано такое предложение, и вы, после тщательного обдумывания, согласились.
– Так оно и было.
– Так или почти так – не имеет значения. Важно другое: эти органы передаются в ваше распоряжение совершенно бесплатно, не так ли?
– Само собой разумеется! Их возможная стоимость многократно покрывается работой наших врачей в Пристани Ветеранов.
– Иными словами, вы их не покупаете. Не перевозите через границу. И, следовательно, не должны платить ни цента, ни пфеннига, ни су, ни мараведиса ни в качестве пошлины, ни в каком-либо другом качестве.
– Совершенно верно.
– С другой стороны, именно эти поступления трансплантатов, пусть не совсем официальные, но – и это главное – абсолютно законные и составляют разницу, к которой уже придираются страховщики и в которую, несомненно, вцепятся таможенники и налоговый департамент. Вот как мы с вами будем аргументировать в случае, если такая надобность возникнет.
– Все чудесно.
– Но, возможно, дело все же принимает более серьезный оборот.
– В чем суть?
– Мне звонили из Москвы.
– Кто? Берфитт?
– Нет. Он куда-то выехал. Но по его поручению. И новость, как мне сказали, не самая приятная. Вам известно такое имя – Докинг?
– А в чем дело? Ну, говорите же!
– Докинг прилетел в Москву.
– И зачем же он там оказался?
– А вы подумайте, – посоветовал Менотти. – И догадаетесь сами.
– Вы сказали: Берфитт уже вылетел куда-то?
– Сегодня рано утром – первым же рейсом. Вероятно, туда, в Африку, куда же еще? Надо предостеречь его. А вам следует как можно скорее сделать то, чего хотел Берфитт: ехать в Москву. Тот главный врач, что присутствует там сейчас – ну тот, не помню, как его, из пражской клиники – совершенно не в курсе многих деталей. Вам надо быть там.
– Это легче сказать, чем сделать. Предупредить Берфитта вряд ли возможно, сейчас до него мы вряд ли доберемся. Но это же само по себе еще ничего не значит! Это может быть просто удар вслепую… Послушайте, мэтр. Пожалуйста, свяжитесь с… кто там в Москве. Пусть они найдут Докинга и не спускают с него глаз. И если решат, что он становится для дела по-настоящему опасен… ну, можно же сделать что-нибудь такое! И побыстрее, пока Докинг не успел засеять Москву своими агентами.
– Не думаю, чтобы ему там это позволили.
– А я не исключаю, что он может прийти к какому-то соглашению с тамошним начальством. Все возможно, и все очень серьезно, адвокат. Поэтому начинайте действовать немедленно. Я, в свою очередь, сделаю то же самое. Но что касается моей поездки в Москву – она состоится, во всяком случае, не сегодня.
Петр Стефанович Загорский, известный ограниченному кругу друзей и деловых знакомых под прозвищем Роялист (вульгарного слова «кликуха» он не признавал), заканчивал обедать у «Максима», когда перед его столиком остановился человек. Загорский покосился недовольно, однако узнав появившегося, после секундного колебания кивнул ему на стул напротив себя и продолжал медленно, смакуя, пить кофе. Пришедший вынул сигару, но, перехватив недовольный взгляд Роялиста, закуривать не стал.
– Прекрасная погода на дворе, – сказал Загорский, допив и прикоснувшись к губам салфеткой.
– Мне не нравится этот тополиный пух, – откликнулся пришедший. – Но я искал вас по другому поводу.
Загорский покачал головой.
– Вы зря потратили время, любезный. – Он бросил салфетку на стол, провел пальцами по аккуратным седеющим усам. – Мне тоже не нравится эта растительность. Так что я незамедлительно уезжаю на воды.
– А если вас попросят отложить поездку на день-другой?
– На воды, за пределы отечества. В мою хибарку на Средиземном…
– Вы не ответили.
– Может быть, я и не собираюсь отвечать еще что-либо. Думается, сказанного достаточно для умеющего слушать.
– Я говорю очень серьезно, Роялист.
– Не помню, чтобы вы занимались историей или музыкой хотя бы. Так что оставьте не свойственную вам терминологию. Серьезно?.. Хотел бы я знать, каков уровень этой вашей серьезности.
– Тогда слушайте. Меня попросил разыскать вас Банкир.
После краткой паузы Загорский протянул:
– Звучит красиво… Чего же хочет… гм-гм… мистер Морган?
– Он просит вас нанести визит.
Роялист поморщился.
– Это не предусмотрено моим календарем. Вообще, в такое время года не хочется думать о работе…
– Он это понимает. И просил передать, что все неудобства, связанные с нарушением ваших планов, будут учтены. От себя добавлю: если вы собрались отдыхать на юго-западе планеты, благодарность Банкира окажется никак не лишней.
– Возможно, возможно… Он считал баранки?
– Если не ошибаюсь, он загнул шесть пальцев.
– Ах, вот как…
Петр Стефанович позволил себе секунду-другую помолчать, серьезно размышляя.
– Кто же так нуждается в моих услугах?
– Некий иностранец.
– Интересно. Хорошо обеспечен?
– Вообще никто не проверял. Тут дело совершенно иного порядка. – Собеседник адмирала со значением поморгал. – Высокая политика, я так понимаю.
– Детали мне не нужны. Чем меньше знаешь, тем спокойнее… в случае чего. Но хочу услышать: если там окажется что-нибудь… такое?
– Все ксивы – наши. Остальное не волнует.
– Устраивает.
С лацкана модного клубного пиджака Петр Стефанович сдул крошку. Вздохнул.
– Мои условия должны быть вам известны: полная предоплата.
– Никто не возражает.
– Если так – готов выслушать детали.
Собеседник покосился по сторонам.
– Не турбуйтесь, – успокоил его Петр Стефанович. – Здесь все заботятся о своем здоровье. И никому даже в голову не придет играть со мною во что-нибудь, более сложное, чем «очко».
– Ну, раз вы даете гарантию… Слушайте внимательно.
Роялист выслушал и сказал:
– Может, кому-то жизнь и перестала казаться привлекательной. Но не мне. На улице, на пляже, в электричке или метро, или где… Это все варианты для начинающих. Я буду работать только на месте. Не в том я уже возрасте, чтобы бегать трусцой по улицам и переулкам. С такими предложениями могли бы ко мне и не обращаться.
– Но туда соваться опасно – намусорено, дальше некуда. Да что я буду вас учить.
– Нет, – возразил Петр Стефанович. – Все знают, что место работы определяю я. Я вам не рогожа трепаная с вокзала. У вас там хоть что-нибудь схвачено?
– Там довольно сложно…
– Это ваши проблемы. Слушайте меня. Игра будет такая. Вы снимаете мне номер, и я туда въезжаю, как достойный гражданин. Номер нужен на неделю. Хотя засиживаться там, как понимаете, я не стану. Наутро вы обеспечиваете мне факс на гостиницу – со срочным вызовом, ну, допустим, в Тюмень. Текст сугубо деловой. Билет на самолет. Чтобы выйти так же чисто, как я туда войду. Такси подгонять не надо: пусть все будет естественно.
– Не боитесь засветиться? На воздухе мы могли бы обеспечить вам страховку. А там, внутри – вряд ли.
Роялист усмехнулся:
– Что на меня можно навесить? – Он опустил глаза на свои длинные, музыкальные пальцы, поиграл ими. – Оружия на мне не найдут, а все прочее – семечки. Воспитанные люди выходят из дому в перчатках, даже и в такую погоду. Короче, сколько вам нужно времени, чтобы подготовить мой выход? Включая финансовую сторону.
Собеседник ответил сразу, как если бы все было продумано заранее:
– В пределах трех часов.
– Годится. Я успею уложить лахи. Обеспечьте мне надежную машину… ну, скажем, до Волоколамска. Там я сяду в поезд и прибуду самым естественным образом. В спальном вагоне. Обеспечьте мне место в нем. Билет с поезда – из спального вагона, но от Великих Лук – организую сам, а вы подготовите достойную встречу на вокзале, хорошую машину с казенным номером, никак не с частным! – чтобы доехать до гостиницы. Остальное уже моя забота.
– Улажено, – кивнул собеседник.
– И вот еще… Чтобы не было таких грязных бумажек, какие, помнится, вы мне подсунули в последний раз. Кстати: десять процентов от суммы – родными, остальное – как у людей. И тут, и там сотнями.
– Нет проблем.
– В таком случае, и у меня тоже. Роялист едва успел поднять палец, как к нему поспешил обер.
Закрыв за собой дверь, Докинг неподвижно постоял с полминуты, прислушиваясь и привыкая к темноте. Темнота, правда, была не полной: свет с улицы пробивался. Номер был обставлен так же, как и его собственный, и планировка такая же – только в зеркальном отражении. И в нем было пусто. Докинг вздохнул с облегчением: у него успело уже зародиться подозрение, что Берфитт в номере, но не дышит. Берфитта, однако, не оказалось.
Зато почти все остальное было на месте. Костюмы висели в шкафу. Туфли стояли – шесть пар. Чемодан. Один. А судя по количеству платья, обуви, белья – должно было быть самое малое два. Значит, Берфитт исчез с чемоданом. Куда-то выехал. За город. Или еще дальше. Но с возвратом. Это было интересно.
Докинг осмотрел стол. Ничего интересного, кажется.
Тогда он вернулся к шкафу. Начал проверять карманы висевших пиджаков и брюк. Попутно отметил, что в шкафу остались и пальто, и даже плащ – там, куда отправился Берфитт, наверняка не стояли холода. Обстоятельство, которое стоило взять на заметку.
Поиск в конце концов привел хоть к небольшому результату. В кармане одного из пиджаков обнаружился аккуратно сложенный листок бумаги. Какие-то заметки, сделанные от руки.
«По меньшей мере, странно. Кто же из деловых людей теперь пишет от руки? Он это писал, или кто-то другой, адресовавший записку Берфитту? – Докинг вынул из кармана крохотный фонарик. Провел лучом по неровным строчкам. – Написано кое-как. Вероятно, писать пришлось в обстановке, когда под рукой не было ноутбука или неудобно было им воспользоваться. Да и бумага какая-то… – Докинг потер бумагу пальцами. – Похоже, салфетка. Значит, за обедом. Что же за срочность такая была? Что-то важное для Берфитта? Или, быть может, кто-то дал координаты девицы, приходящей по вызову?
Нет, не девица. Что-то другое. «Приют лучш. место – 40 от кольцевой – лес. «Липки». 20 га. Народный банк. Строения. Переделки миним. Подряжена польская строит. фирма. Обещать инвест. Фонда. Решает Симоняк. Принимает. С ним 28».
Больше на салфетке ничего не было. Но и этого хватило.
«Двадцать восьмого Берфитт будет, если только смысл записки понят правильно, в Москве или близ нее вести переговоры по этому вопросу. Сегодня двадцать третье. Через пять дней Берфитт должен быть здесь. А где он проведет эти пять дней? Поблизости, в гостях? Или еще где-то?»
Больше ничего найти не удалось. Ни в столе, ни в карманах.
«Что еще? Телефон. Он ничего не даст. Хотя…»
Докинг приблизился к телефонному столику. Аппарат оказался с ответчиком. У Докинга был обычный. Вероятно, за особую плату можно заменить. Ответчик, однако, отключен. Конечно, иначе он сработал бы, когда был звонок. Но, возможно, что-то сохранилось на кассете?
Докинг включил магнитофон, предварительно уменьшив звук до предела.
Запись сохранилась только одна. На чистом английском: «Я мистер Берфитт. В настоящее время меня тут нет. Если хотите что-то передать, продиктуйте после короткого сигнала».
Сигнал. На английском же, но с заметным акцентом: «Мистер Берфитт, ваш заказ на билет до Майруби выполнен. Получить билет и рассчитаться можете в регистратуре. Вылет завтра в соответствии с расписанием».
«Значит, в Майруби. Что может интересовать его там? – Докинг напряг память. – В Майруби нет клиники фонда. И нет в Ксении никаких Приютов. А где есть? Ну? Ты же помнишь, помнишь… В Раинде, вот где. Недалеко от границы. Что же еще есть в Раинде? Как будто, ничего. За исключением… Надо спокойно подумать. Без эмоций. Где находятся лаборатории «Братьев», откуда был вывезен весь запас пресловутого бета-углерода? В Зиаре, в Паниа-Мутомбо. Это Восточное Касаи. Из этого городка груз могли отправить водным путем – по реке Санкуру, по которой можно попасть в реку Касаи, а дальше – в Конго. Путь медленный и ненадежный. Но если игроки предпочли сухопутье, то через Паниа-Мутомбо проходит лишь одна дорога. В западном направлении она ведет в Канангу, главный город Западного Касаи, и дальше – в конечном итоге – приводит в Гиншасу, столицу.
Но таскать такой груз через большие города не очень желательно.
Восточное же направление – это маленькие городки и местечки: Чафа, Сентери, Катанки и прочие. А под конец дорога эта приведет в горы Митумбу, в город Букаву. Иными словами, на самую границу с Раиндой. Только переправиться через неширокую Рузизи, и ты в Раинде.
Хорошо. Но почему именно Раинда?
Да хотя бы потому, что там еще не так давно шла жестокая междоусобица. На этнической почве. А там, где убивали, громили и жгли, всегда бывает меньше порядка и куда больше возможностей спрятать то, что нужно спрятать хорошо. Надолго или ненадолго, все равно.
И Томпсон Одинга находился именно в тех местах. А теперь в ту сторону направился Берфитт. Не совсем туда, правда. Но в Раинду отсюда вряд ли летают. А в Ксению – регулярно. Правда, от Майруби до Раинды путь не самый ближний. Откуда ближе? Из Уганды. Почему Берфитт не направился туда? Видимо, рейс его чем-то не устраивал. Так или иначе, он полетел в Майруби. И весьма возможно, что это как-то связано с его московскими переговорами. Но не исключено, что и не только с ними…
Конечно, так сразу однозначно не ответишь. Однако если сейчас Берфитта здесь нет, то в Москве делать нечего. Потратить эти дни на театры и галереи за казенный счет просто совесть не позволяет. Да и дело не должно стоять. Значит, надо лететь в Майруби. Это один вариант. Но есть и другой: разыскать этого самого господина, – Симоняк, да? – и переговорить с ним; представиться… ну, хотя бы ревозором того же фонда, от имени которого выступает Берфитт, и под предлогом выяснения, не превышает ли Берфитт своих полномочий, уточнить, о чем они разговаривали или будут разговаривать.
Однако тут есть и опасность: если этот господин еще не в курсе дела, – а возможно ведь, что на двадцать восьмое назначена лишь первая встреча, – то твой визит может только вспугнуть его, насторожить, и это лишь затруднит дальнейшую работу. Он поделится сомнениями с Берфиттом, и тот сразу же сообразит, что за ним приглядывают. Нет, пожалуй, лучше идти по следу, а не забегать вперед.
Значит, надо лететь. Вот только хватит ли денег? Туда-обратно, да и там понадобятся, безусловно. Впрочем, на худой конец, из Ксении можно будет обратиться в Службу. Выругают, конечно, но я буду уже там. Если же известить сейчас, Фэрклот может просто запретить: мотив-то посторонний, начальника сейчас интересует рынок наркотиков и роль Берфитта в восстановлении наркотроп. О Приютах он и слышать не захочет, а уж об «углеродной» проблеме тем более: старик глубоко обижен тем, что его организацию к этому горячему делу не подключили.
Ничего другого не остается, кроме полета на свой страх и риск. Но разве так уже не случалось? Бывало, и не раз… Итак, решено».
Докинг выключил магнитофон. И направился к двери. Вышел в коридор, как привык, бесшумно. И сразу же застыл, не успев даже затворить за собой дверь.
Застыл потому, что увидел: возле двери, что вела в его номер, стоя, по счастью, спиной к Докингу, работал человек в цветастой, даже на взгляд дорогой пижаме. Немолодой, судя по затылку с густой проседью волос, подстриженных по предыдущей моде. Человек пытался тихо и аккуратно справиться с замком.
Докинг сомневался лишь долю секунды. Едва касаясь ногами пола, приблизился, даже дыхание выключил на эти секунды. Одновременно занес руку для удара. И нанес его, ребром ладони по горлу, чтобы не убить, но выключить на достаточно долгое время, как раз в то мгновение, когда взломщик, печенками, наверное, ощутив опасность, стал распрямляться и поворачиваться. Но не успел. Кулем осел на пол.
Открыв ключом дверь, Докинг втащил тяжелое тело в номер. Полотенцами – ничего другого не пришло в голову – связал руки и ноги за спиной и стянул их вместе.
Покончив с этим, вытер лицо платком – просто так, чтобы успокоиться: вспотеть он просто не успел, да и работа была не тяжелой, противник и на самом деле оказался не из молодых. К тому же совершенно безоружным – даже ножа не нашлось. Только отмычки. Ну и, естественно, руки. Десять пальцев. Длинных, сильных пальцев.
Докинг покачал головой.
«Случайный визит – просто захотели потрогать иностранца за бумажник? Стали бы ради такого среди ночи пытаться вломиться в номер, где всегда можно нарваться на сопротивление? Нет, вряд ли. Так или иначе – тут становилось слишком жарко для моей натуры северянина, – подумал Докинг с усмешкой. – Самая пора исчезнуть.
А с этим что делать? Сдать властям? Слишком многое придется объяснять. Ничего, найдут, дверь в номер закрывать не стану. И вещи пусть останутся тут: с собой возьму только то, что понадобится в дороге. Все это, конечно, в какой-то степени поставит в тупик и московскую Службу, но с генералом можно будет связаться уже оттуда, из Африки. Нельзя, чтобы кто-нибудь помешал, пусть даже и друзья…»
Он оделся и собрался за несколько минут. Подумав, стащил с кровати простыню и привязал взломщика еще и к дверной ручке спальни, чтобы ограничить свободу передвижения, даже если тот очнется раньше времени и попробует добраться до выхода. Закончив, взял кейс и вышел, дверь оставил приотворенной.
Докинг не хотел выходить через холл: ему надо было исчезнуть незаметно. Это он понял, быстро построив логическую цепочку. Она получилась такой: «Человек в номере – скорее все же киллер, чем грабитель. Вор выбрал бы номер подороже, а я никак не похожу на богатого туриста. Киллера кто-то послал. Кто? Вероятно, в Москве остались люди, страхующие Берфитта даже тогда, когда его здесь нет. Меня они каким-то образом расшифровали; возможно, кто-то предупредил их из Лондона. Это тема для разговора с Фэрклотом, но не сегодня, разумеется. Но если Берфитта прикрывает серьезная организация, то как знать – нет ли у них ушей и в окружении генерала Мерсалофф? Не исключено. Вовсе нет. Поэтому не должен знать никто».