Страница:
– Ти-и-та! Ти-и-та!
…Утром он проснулся оттого, что кто-то выдергивал у него из-под головы подушку. Потом Трулла стала перебирать ему ребра.
– Что ты, бабуся?
– Моя госпожа прислала тебе вот это… Я не знаю… угадай сам.
Старушка положила на одеяло продолговатую коробочку, обтянутую серым шелком. По виду – футляр для пояса. А может, в нем лента? И весит, кажется, не больше обвязанного вокруг нее шнура с печатью.
– Спасибо, Трулла. Я сделаю все, что велит твоя госпожа.
Он сонно глядел на няньку, желая поскорей отделаться от нее. Он знал, что Тита все доверяет ей, и, пожалуй, поэтому недолюбливал старуху. Порой даже ненавидел ее, когда думал о том, что Трулла знает о Тите много такого, что навсегда останется для него тайной. Правда, сейчас он никакой ненависти не испытывал: ему просто хотелось поскорей открыть шкатулку.
Но Трулла не торопилась уходить. С бесцеремонностью старой прислуги она похлопала магистра по плечу: дескать, тоже слуга, но еще не такой почтенный.
– Благие боги! Что это! Неужто у тебя все тело такое белое?! Белей, чем у нобилиссимы! Надо будет сказать ей. Или она уже знает? А?
Одной рукой Квинтипор обнял подушку, другой закрыл лицо.
– Что? Опять спать? Совсем, как моя госпожа. Послала меня к тебе, а сама снова улеглась. Видно, и с тобой можно бы проделать то же, что мы устроили раз с Максентием. Как-то утром пробрались мы с птичкой моей к нему в спальню. Он спит. Тогда мы потихоньку надели ему на руки его военные башмаки с шипами и подняли шум. Он, конечно, всполошился и в кровь расцарапал себе лицо, будто с дикими кошками дрался. Вот смеху-то было!
Но Квинтипор не смеялся. Нянька уже давно ушла, а он все не двигался с места. Потом отяжелевшей рукой медленно, без улыбки, открыл коробочку.
Там оказались – сплющенная потемневшая метелочка полевого цветка, который он сорвал вчера вечером, узкая красная ленточка от нижней рубашки и кусочек белого шелка с надписью, сделанной кармином. Это были слова, которые вчера в таверне старался вспомнить бывший нахлебник божьего милосердия, – слова из «Песни песней»: «Возлюбленный мой, я – тот цветок, что спал на груди твоей любимой».
32
…Утром он проснулся оттого, что кто-то выдергивал у него из-под головы подушку. Потом Трулла стала перебирать ему ребра.
– Что ты, бабуся?
– Моя госпожа прислала тебе вот это… Я не знаю… угадай сам.
Старушка положила на одеяло продолговатую коробочку, обтянутую серым шелком. По виду – футляр для пояса. А может, в нем лента? И весит, кажется, не больше обвязанного вокруг нее шнура с печатью.
– Спасибо, Трулла. Я сделаю все, что велит твоя госпожа.
Он сонно глядел на няньку, желая поскорей отделаться от нее. Он знал, что Тита все доверяет ей, и, пожалуй, поэтому недолюбливал старуху. Порой даже ненавидел ее, когда думал о том, что Трулла знает о Тите много такого, что навсегда останется для него тайной. Правда, сейчас он никакой ненависти не испытывал: ему просто хотелось поскорей открыть шкатулку.
Но Трулла не торопилась уходить. С бесцеремонностью старой прислуги она похлопала магистра по плечу: дескать, тоже слуга, но еще не такой почтенный.
– Благие боги! Что это! Неужто у тебя все тело такое белое?! Белей, чем у нобилиссимы! Надо будет сказать ей. Или она уже знает? А?
Одной рукой Квинтипор обнял подушку, другой закрыл лицо.
– Что? Опять спать? Совсем, как моя госпожа. Послала меня к тебе, а сама снова улеглась. Видно, и с тобой можно бы проделать то же, что мы устроили раз с Максентием. Как-то утром пробрались мы с птичкой моей к нему в спальню. Он спит. Тогда мы потихоньку надели ему на руки его военные башмаки с шипами и подняли шум. Он, конечно, всполошился и в кровь расцарапал себе лицо, будто с дикими кошками дрался. Вот смеху-то было!
Но Квинтипор не смеялся. Нянька уже давно ушла, а он все не двигался с места. Потом отяжелевшей рукой медленно, без улыбки, открыл коробочку.
Там оказались – сплющенная потемневшая метелочка полевого цветка, который он сорвал вчера вечером, узкая красная ленточка от нижней рубашки и кусочек белого шелка с надписью, сделанной кармином. Это были слова, которые вчера в таверне старался вспомнить бывший нахлебник божьего милосердия, – слова из «Песни песней»: «Возлюбленный мой, я – тот цветок, что спал на груди твоей любимой».
32
Удачная поездка в Путеолы придала им смелости. Девушке захотелось сходить на Лукринское озеро. Это путешествие можно, не торопясь, совершить за один день и даже искупаться в озере, чьи воды постоянно пополняют из кувшинов своих нимфы горячих и холодных источников.
– Конечно, если ты не боишься, что повторится история одного юноши с Салмакидой, – лукаво добавила она. – Знаешь, о чем я?
Лицо Гранатового Цветка и впрямь заалелось, как гранатовый цветок. Но он ответил, что не знает.
– Не знаешь истории Гермафродита? – с притворным изумлением всплеснула руками девушка.
На этот раз она захотела как следует помучить юношу. Ей доставляло огромное удовольствие видеть, как он краснеет, но из женского самолюбия она решила поставить на своем, отучить его от этого.
– Ну, так слушай. Жил когда-то один мальчик, – начала она, не сводя глаз с Квинтипора. – Сын Гермеса и Афродиты. А нимфу, с которой он подружился, звали Салмакидой. Она была гораздо умней этого мальчика и очень полюбила его, – может быть, как раз за то, что он был ужасно недогадливый и девически застенчивый. И не просто полюбила, а влюбилась до безумия – так, что ей стало казаться, будто она не может прожить без него минуты. Раз купались они в Лукринском озере, и нимфа взмолилась к богам, чтоб они навсегда соединили ее с юношей, чтобы ей ни на мгновенье не расставаться с ним, даже если один из двух пожелает этого. Боги услышали ее молитву и сделали, как она просила. В воду вошли двое, а из воды вышло только одно существо, которое было одновременно ими обоими: сильное, как юноша, и прекрасное, как девушка… Кто не верит Овидию [164], пусть послушает Марциала [165], который тоже неплохой малый: недаром поэтом был.
– Ну как, миленький, теперь боишься?
У миленького настолько пропал всякий страх, что он хотел было сейчас же сбегать за купальной туникой, пока Трулла соберет им в дорогу провизию.
– Нет! – остановила его девушка. – Сделаем иначе. Купальные туники нам не понадобятся: там купаются только боги да нимфы, которым не может приказывать даже такой высокий начальник, как кумский эдил. Но я хочу другого, миленький… Скажи, у тебя сохранилась твоя зеленая одежда с вишневым поясом?
– Да, маленькая Тита.
– А почему ты ее не носишь, Гранатовый Цветок?
– Я ее спрятал, маленькая Тита… чтоб надеть еще только раз.
– Совсем не интересно когда, – отвернулась она. – Я уже говорила тебе, что умру раньше тебя.
Юноша попробовал умиротворить ее поцелуем.
– Все равно сержусь! – подставила она губы. – Это не настоящий поцелуй, а только так, osculum [166]. Если не хочешь, чтоб я тут же умерла с досады, беги и сейчас же возвращайся в зеленой одежде.
Правда, погода для такой одежды стояла совсем неподходящая: свинцово-серые капли сеялись с предосеннего неба, под которым с прощальным стоном носились дочери злосчастной Аэдоны [167]. Но сейчас Квинтипор любую одежду, будь она хоть из камня, принял бы за пушинку. Когда он пришел, девушка ласково погладила материю.
– Знаешь, я уже тогда полюбила тебя. Потому-то мне и нравится эта одежда: ведь я первый раз увидела тебя в ней. Когда-нибудь ты отдашь ее мне, и я повешу ее в своей домашней молельне… если, конечно, она у меня будет.
Титанилла вдруг умолкла, и лицо ее исполнилось глубокой скорби. Непроизвольным движением девушка сорвала кроваво-красную чашечку алтеи, – они шли по узкой лесной тропе.
– И тебе не жалко? – поразился юноша. – Ведь это такой чудный цветок!
– Ненавижу красивые цветы! – отбросила она смятые лепестки. – А может, просто завидую им. Как хорошо цветку! Он должен быть только красивым. Это ему не трудно. И никаких хлопот… ни с отцом, ни с императором, ни с…
Не кончив фразы, она улыбнулась.
– Ох, какие глупости я говорю, Гранатовый Цветок… Лучше скажи: ты тоже сразу полюбил меня? Только не лукавь! Меня не обманешь!
Девушка повернула его лицо к себе.
– Смотри мне в глаза и отвечай!
– Я… я… полюбил тебя… после…
– Когда?
– Минут через пять после того, как увидел тебя. Когда там уж не было… словом, когда ушли…
Тита задушила имена поцелуем.
– Скажи, тогда ты подумал обо мне дурно? Впрочем, нет, этого не говори. Ты счел меня сумасбродкой? Это сказать можешь: я сама не отрицаю. Но красота моя сразу восхитила тебя, да? Сейчас же говори, Гранатовый Цветок!
– Да, ты мне понравилась.
– Но не очень, да?
– Сначала я не видел твоих глаз. Да и лицо не совсем…
– Но ты видел мои руки. А захотел бы, мог бы увидеть и ноги.
– Да. Но я не разглядывал.
– Малыш, наверно, смутился?
– Ты показалась мне очень худенькой.
– Я и теперь тебе не нравлюсь? – грациозно покачиваясь, высвободила она руки из-под короткой пелеринки. – Большего показать не могу: боюсь, что мальчик от смущения вырвет себе глаза.
Она немного приподняла полу, закрывавшую ей ноги ниже колен.
– Скажи, Гранатовый Цветок, смотрел ты когда-нибудь на женские колени… Видел?.. Не вздумай сказать «да», а то я глаза тебе выцарапаю.
Опустив платок, она вынула из прически золотую булавку с головкой цикады. Сверкающий черный шатер волос упал ей на плечи.
– Нет, скажи все-таки по правде: осмелился ли ты хоть раз взглянуть на женщину, мальчик?
Отвечая, юноша сперва смущенно заикался, но потом осмелел и постарался выказать себя настоящим мужчиной, что и забавляло и вместе с тем покоряло девушку.
– Мальчик мой миленький, сыночек мой! – пролепетала она, нежно гладя его по лбу и волосам. – Кто бы Мог подумать, что у меня есть сынок да такой большой? Это ужасно: он чуть не поцеловал уже одну коринфянку!
Между тем они забрели в самую чащу леса, и тропинка давно исчезла. Красноголовые птицы Марса в своих черных одеяниях минуту с любопытством смотрели на них, потом, успокоенные, принялись опять за свое дело – обстукивать деревья.
– Видно, здесь люди бывают не часто. Смотри: эти дятлы еще не научились бояться, – сказал, оглядываясь вокруг, Квинтипор. – Ты, маленькая Тита, не очень испугаешься, если я скажу, что нам пора возвращаться?
– А ты, мой мальчик, не очень испугаешься, если я скажу, что не только сама не уйду отсюда, но и тебя не пущу? – повалилась она на траву в тени гигантского каштана. – Давай останемся здесь и заживем, будто нимфа с фавном [168]! Скажи: кем бы ты хотел быть?
По голой ноге девушки, с которой она только что сняла сандалию, чтобы вытряхнуть песчинки, пробежала лесная мышь. Девушка взвизгнула и, быстро поднявшись на колени, взмолилась, глядя на Квинтипора, который стоял над ней, прислонясь спиной к дереву.
– Возьми меня отсюда, Гранатовый Цветок! И бежим куда глаза глядят! Не хочу быть в одном лесу с таким чудовищем!
Некоторое время он нес ее на руках, разыскивая тропинку.
– Подольше не находи, – шептала девушка ему на ухо. – До чего приятно быть нимфой в объятиях такого фавна!
Однако, услышав собачий лай, она поспешно спрыгнула на землю.
– Куда нам деваться? Вдруг здесь охотится Диана! Или ты рассчитываешь, что она примет нас в свою свиту?
Но это была не девственная сестра Аполлона. К ним подошел маленький старичок с улыбчивыми глазами и вязанкой хвороста за спиной. Он весело рассмеялся, когда узнал, что они надеялись найти в этих местах Лукринское озеро.
– Да ведь это все равно, что искать икру в брюхе вола. Впрочем, и Тесий заблудился бы, кабы смотрел на Арианду, а не на ее нить.
В тоне и в осанке его было что-то жреческое, но одет он был скорее по-охотничьи да к тому же неправильно произносил имена Тесея [169]и Ариадны.
– Что это за лес? – спросил Квинтипор.
– Это роща Дианы Поглощающей. Однажды земля по велению богини поглотила здесь одну влюбленную пару, забывшую под ее каштанами о пристойности.
– А кто же ты при великой богине? – спросила девушка, ошеломленная. – Охотник или загонщик?
Старик оказался сторожем небольшого лесного святилища, основанного, по его словам, самим Энеем. Тогда здесь был город, такой большой, что объехать его кругом можно было только за семь суток. Но это было очень давно, когда на земле еще господствовали титаны, а Везувий и Этна представляли собой одну гору. Город погиб оттого, что этот вулкан целых семь лет подряд все время извергал на него огонь и пепел. Потом все место заросло лесом, люди про него забыли и так редко посещают святилище Дианы, что здесь не прокормиться даже одному жрецу. Раз в год приезжает сюда фламин из Неаполя для составления описи сокровищ храма, и всякий раз что-нибудь да прихватит из этих сокровищ с собой. И все-таки здесь есть еще немало замечательного. Старик пригласил их осмотреть храм. А если они устали, там можно и отдохнуть.
– Хочешь, маленькая Тита? – спросил Квинтипор девушку.
– Еще бы! – прошептала она.
Ведь если в этих местах когда-то господствовали титаны, то она, их прямая наследница, может свободно здесь разгуливать.
– Конечно, не как огромный титан, – прильнула она к плечу юноши, – а как маленькая, крошечная Тита.
Небольшой храм в конце открытой колоннады был, судя по всему, очень древней постройкой, воздвигнутой, может быть, еще первыми греческими колонистами в те далекие времена, когда римляне промышляли только рыбной ловлей. На стенах висели облезлые звериные шкуры; ионическая кифара, на которой, по словам сторожа, играл знаменитый музыкант Гимерий; бронзовые лавровые гирлянды и серебряные плющевые венки. Здесь же висел когда-то жемчужный пояс фаций – они сами подарили его девственной богине и с тех пор ходят совершенно нагие, – но этот пояс увез неаполитанский фламин. Лазурную вазу оставил здесь, в подарок храму, благословенной и непреходящей памяти божественный император Нерон, а серебряное зеркало – Хелидона, которая даже побаивалась приезжать сюда, поскольку была этакой… римской матроной; она написала кое-что на зеркале, и у кого хорошее зрение – тот может прочесть.
Юноша и девушка прочитали вместе по слогам расположенную по окружности надпись:
– Какая прелесть! – вздохнув, воскликнул юноша.
– Погодите, – просиял сторож. – Сейчас я покажу вам главное сокровище храма.
Он достал из углубления в алтаре две круглые серебряные чаши без подставки.
– Видите, – погладил он старыми жилистыми руками потемневшее от времени серебро. – С этих чаш скопировал скульптор груди богини, а сами чаши изготовлены Вулканом по слепкам с грудей Дианы.
Во дворе залаяла собака, и старик побежал туда, сунув чаши в руки Квинтипору. Тита горделиво вскинула голову.
– Как по-твоему: этим грудям богини уступят в чем-нибудь мои?
Быстрым движением она раздвинула одежду на груди – и серебряные перси Дианы со звоном покатились по истертым мраморным ступеням алтаря. И хотя богине было нанесено оскорбление еще более тяжкое, чем то, за которое погибла вместе со своими детьми Ниоба [170], земля не разверзлась, и сама Диана не пустила своей не знающей промаха стрелы. Более того, богиня, лица которой как раз в это мгновенье коснулся внезапно прорвавшийся сквозь щель в крыше солнечный луч, улыбнулась еще приветливей. Улыбался и сторож, не видевший никакой нужды ни шарканьем, ни покашливанием разнимать молодые уста. Бесшумно проскользнув мимо, он вытер чаши-груди, положил их на место и только после этого спросил, чем может он услужить своим гостям. Подать ли им молока, зажарить ли голубя, приготовить ли в тени портика для отдыха ложе из свежего сена, благоухающего медовым запахом донника, или постелить за алтарем медвежьи шкуры, которыми великий охотник Орион [171], впоследствии ставший созвездием, наградил божественную девственницу, превзошедшую даже его в стрельбе из лука.
Они не сразу поняли, о чем говорит сторож, да и не очень вслушивались в его речь. Правда, теперь они не были в плену ночи, как тогда, при первом поцелуе под деревом Клеопатры. Однако и теперь светлячки вынырнули отовсюду, даже из мраморной кладки храма, посыпались дождем с потолка и ослепительно засияли вокруг, так что юноша и девушка перестали видеть друг друга… На этот раз первым очнулся юноша. Он робко погладил руку девушки, плотно прижимавшую одежду к груди.
– Тита, маленькая Тита, – прошептал он ласково, словно будя ребенка.
Девушка тряхнула головой, неуверенно посмотрела вокруг, с силой протерла глаза, так что они стали красными, и с улыбкой выслушала старого сторожа, который терпеливо повторил все с начала. Потом, взглядом попросив снисхождения у вооруженной луком богини и понимающе подмигнув Тите, старик добавил, что все-таки Венера сильней.
– Ай-ай! – покачала головой Тита. – Да как ты сам не боишься, что тебя поглотит земля? А еще пугал нас.
– Это в лесу! Там Латона не терпит влюбленных. Но к себе в дом она должна их пускать. На что ж мы жили бы, если б она и здесь была бессердечной?
Он объявил, как нечто само собой разумеющееся, что Диане служит только вне храма, а внутри него он – слуга Венеры. В сущности, то, что благодарная любовь принесет на алтарь храма, составляет весь его доход. К сожалению, в Байях не знают, как приятно можно провести здесь время, и приходят сюда лишь случайно. Последние посетители были на прошлой неделе: одна танцовщица со стариком, похожим на обезьяну, да с подростком, совсем еще юным, и вот на этом самом месте она молила богиню сделать мужчиной или ее самое или хоть кого-нибудь из ее спутников.
– Она оставила на алтаре три монеты по два сестерция, – поднял он вверх три пальца, обращаясь к девушке. – А ведь ей не так посчастливилось, как тебе. Оба ее любовника вместе не стоили такого одного.
Щеки Титы вспыхнули ярким румянцем. Она посмела только отвести руку назад, ища юношу. Не найдя, она отвернулась от старика. Квинтипор был уже в портике. Тита выбежала за ним.
– Ты удрал, Гранатовый Цветок?
– Да вот хочу принести жертву Диане, – улыбаясь, показал он на клетку, полную птицами Венеры.
– Жертву? – всплеснула руками девушка. И поежилась: что это Гранатовому Цветку вздумалось проливать кровь. И как раз сегодня?!
Старик, оказавшийся не только сторожем, прибрел следом за девушкой. Когда он узнал о намерении юноши, помрачневшее было лицо его оживилось.
– Двоих? – с надеждой спросил он. – Вас ведь двое!
– Сейчас скажу… Ну-ка, маленькая Тита, проведи своей рукой по решетке. Которые клюнут, тех мы и пожертвуем. Семь розовых клювов жадно щипнули пальцы девушки. Пять белых и две черные птицы.
– Черные парные, – сообщил старик, собирая голубей в большую корзину с крышкой. Достаточно было поймать одного черного, как его пара вышла сама. – Ну, пошли!
Они вернулись в храм. Старик поставил корзину на алтарь, приготовил бронзовый котел и вытер тряпкой каменный нож.
– Погоди! – воскликнул юноша и положил на алтарь два золотых.
– О, тогда я принесу серебряный нож, – сказал старик, увидев золото, и скрылся.
Девушка печально подставляла голубям свои пальчики между прутьев корзины. Юноша погладил ее по голове.
– Маленькая Тита, я уверен: мы больше угодим богине, если жертву принесешь ты. Ведь ты похожа на нее, как родная сестра.
– Я?! – ужаснулась девушка. – Но ведь… я… я боюсь крови не меньше тебя.
– При чем здесь кровь? – удивился Квинтипор. – Мне и в голову не приходило. Мы просто отпустим их на волю в честь девственной богини.
Из груди девушки выпорхнул тихий возглас восхищения. Тут же из открытой корзины выпорхнули голуби. Растерянно покружив над куполом и найдя, наконец, выход, они вылетели их храма.
– Улетели? – вбежал, размахивая серебряным ножом, старик. – Ну, это не моя вина.
Видя, что золотые монеты по-прежнему поблескивают на алтаре, он успокоился и окончательно потерял интерес к странным посетителям, которые, как беззаботные дети, взявшись за руки и раскачивая ими, весело зашагали к выходу. Они тоже потеряли к нему всякий интерес и не обратили никакого внимания на его свист, которым он старался заманить голубей обратно.
Белые вернулись к нему на руки, а черные, сопровождая своих освободителей, то с шумом проносились мимо них, то плавно парили в вышине. Первой увидела их Тита.
– Смотри: белые отстали, – только черные не изменили нам!
Квинтипор стал бросать в них шишками пинии, но голуби не испугались и не отставали до конца леса. На опушке они спустились совсем низко и дважды облетели вокруг юноши с девушкой над самой землей, будто ласточки.
– Мы в черном кольце! – испуганно остановилась девушка.
– Кши-кши! – захлопал в ладоши юноша.
Черные голуби взмыли вверх и скрылись за лесом.
– Золотое кольцо! Золотое кольцо! Я нашел золотое кольцо! – закричал юноша.
Подхватив Титу на руки, он высоко поднял ее, показывая девушку солнцу, только что разорвавшему в клочья большое облако. И рокочущему справа морю. И расстилающемуся слева, усеянному рыбачащими журавлями пойменному лугу, на котором пунцовыми скатертями колыхались пятна вербены. И возу с сеном, влекомому медлительными волами по широкой дороге в Байи.
Огненный бич молнии сверкнул над лесом. Пробираясь между деревьями, они не заметили, как в небе нагромоздились черные башни туч с белыми краями. Девушка вздрогнула и выскользнула из рук юноши.
– Бежим, Гранатовый Цветок!
– Нет. – Квинтипор снова притянул ее к себе и подставил ей губы. – Не пущу, пока не получу своего.
– Вот как? – отстранилась она. – У кого же, Гранатовый Цветок, берущие и у кого дающие губы?! За это ты теперь опять получишь только bosium – благодарственный поцелуй, который был предназначен тебе еще в храме, когда ты помиловал голубей.
Она поцеловала его в обе щеки и оба глаза. Сапфиры вспыхнули, но тут же подернулись влагой.
– И в губы! В губы тоже!
Девушка вырвалась из крепких объятий.
– Нет! Не отдам своих желаний! – вскрикнула она и побежала вперед.
Юноша бросился за ней. Задыхаясь от бега, девушка останавливалась, подпускала юношу совсем близко и вновь убегала.
Так бегали они довольно долго, пока она совсем не выбилась из сил. Шумно дыша, она прислонилась к сиенитовой колонне, на вершине которой две сложенные у запястьев руки поддерживали погребальную цисту из черного камня. Римляне так любили жизнь, что и после смерти предпочитали лежать на пути у живых. Мертвые располагались не в особых селениях; их могилы, словно длинное черное ожерелье, тянулись по обе стороны больших дорог, от самых городских ворот.
– Байи уже близко, Гранатовый Цветок, – протянула она ему руку. – Давай отдохнем немного.
Они внимательно осмотрели колонну. Не ускользнула от их внимания и надпись. Обнявшись, они прочли:
Тит Лоллий Маскул лежит здесь, у дороги, чтобы каждый прохожий сказал: «Будь благословен, Лоллий!»
– А вот и портрет его! Смотри, – обнаружила Тита рельеф на колонне и под ним небольшой выступ с букетом засохших фиалок. – Будь благословен, Лоллий!
За колонной начиналось пшеничное жнивье, пестреющее голубыми и красными примулами. Тита вырвала несколько цветков с корнем и положила на выступ.
– А что? Этот бедняга Лоллий был славным парнем. Разве не так? – весело спросила она юношу.
Тот кивнул, как бы соглашаясь, но брови его насупились. Девушка озорно погрозила ему пальцем.
– Ты у меня смотри! И как только не стыдно!.. Хочешь, угадаю, о чем ты опять подумал?
В небе загрохотало. Гранатовый Цветок еще никогда так не радовался грому: ему, в самом деле, пришли на ум стихи, сочиненные еще в Александрии: «…улыбается каждому, кто ни посмотрит». Даже мертвецу! Для нее он тоже «славный парень»!
Но, заглянув в побледневшее лицо и полные ужаса глаза девушки, он устыдился своих мыслей.
– Как ты теперь спасешь меня, Гранатовый Цветок?! Позади уже разразилась гроза. Аквилон [172]и Борей [173], Австр [174]и Эвр [175]затеяли бешеный хоровод. Вот в вышине прорвался мешок из свинцовых туч, и звонкий град посыпался на землю. И поблизости нигде никакого укрытия, даже дерева…
– Не бойся, маленькая Тита! – поднял он ее на руки.
Шагах в ста от них посреди дороги остановился воз с сеном. Квинтипор с девушкой на руках подбежал к нему, прежде чем небо у них над головой запылало. Они сели под телегу и стали вслушиваться в трескотню града. Хозяин, к счастью, зарылся в сено на возу.
– Сейчас, маленькая Тита, я устрою тебе такую уютную пещерку, каких Дидона [176]не видала!
Выбравшись из-под телеги, он снял с воза такую охапку сена, что хватило не только постелить, но и слегка заслониться от ветра.
– Боишься, маленькая Тита? – снова прижался он к девушке.
– Немножко, – ответила Тита, стуча зубами. Видно, в самом деле, она не очень боялась, коли могла пошутить:
– Видишь, как хорошо, что я такая маленькая: на коленях у тебя уместилась. Тебе не тяжело, Гранатовый Цветок?
Небо грохотало почти без перерыва. А короткая тишина перед новой молнией была, пожалуй, еще страшнее громовых раскатов. В такие минуты они не только чувствовали, но и явственно слышали биение своих сердец. У девушки сердце билось мелко и быстро-быстро, у юноши – гулко и размеренно.
– Тебе не холодно, маленькая Тита? – спросил он, чувствуя, что у него немеют ноги, но не замечая, что сено все промокло.
– Нет, – горячо дыша ему в ухо, отвечала девушка. – Только я очень хочу спать, Гранатовый Цветок. Подремлю немножко… Но вперед…
Ее губы искали губ юноши.
– Вот! – сказала она, пряча голову у него на груди. – Это был настоящий поцелуй – suaviolum!.. [177]Что с тобой, Гранатовый Цветок?
Она спросила потому, что юноша застонал, как от боли, и прижался к ней с невероятной силой, как никогда прежде. Но когда он ответил, объятья его уже ослабели.
– Ничего, маленькая Тита. Это я немного отсидел ногу… Усни, сердечко мое, если сможешь. Я тебя постерегу.
Девушка почти мгновенно заснула, по-детски часто дыша. Квинтипор с одной стороны разгреб сено и повернулся лицом к отверстию. Ему было душно от жары и от горечи, вскипевшей еще у могилы Лоллия. Но там смятение девушки заглушило эту горечь, а здесь поцелуй снова открыл ей дорогу, глубоко потряс его. Suaviolum… Откуда Тита знает все это? Кто научил ее такой подробной классификации поцелуев? А история Салмакиды? Не Трулла же рассказала ей… Знает Марциала. С кем она читала его?.. Созвездие Кассиопеи… Кому раньше предназначала она этот трон? Максентию? Варанесу? Скульптору? Центуриону?.. А сколько их еще, о ком он ничего не знает?! Припомнилась ему и лысая, похожая на бородавчатую тыкву голова Триконгия. От кого получила она то письмо с розовой печатью, которое бросила потом в море? Что было в нем? Стихи? Неужели Тита заставляет всех писать ей стихи? От возмущения он забыл даже, что писал свои эпиграммы вовсе не по ее приказу. А, вспомнив, выжал из этого еще больше яду: да, о его стихах она узнала случайно, а вот у других, конечно, просила сама.
– Конечно, если ты не боишься, что повторится история одного юноши с Салмакидой, – лукаво добавила она. – Знаешь, о чем я?
Лицо Гранатового Цветка и впрямь заалелось, как гранатовый цветок. Но он ответил, что не знает.
– Не знаешь истории Гермафродита? – с притворным изумлением всплеснула руками девушка.
На этот раз она захотела как следует помучить юношу. Ей доставляло огромное удовольствие видеть, как он краснеет, но из женского самолюбия она решила поставить на своем, отучить его от этого.
– Ну, так слушай. Жил когда-то один мальчик, – начала она, не сводя глаз с Квинтипора. – Сын Гермеса и Афродиты. А нимфу, с которой он подружился, звали Салмакидой. Она была гораздо умней этого мальчика и очень полюбила его, – может быть, как раз за то, что он был ужасно недогадливый и девически застенчивый. И не просто полюбила, а влюбилась до безумия – так, что ей стало казаться, будто она не может прожить без него минуты. Раз купались они в Лукринском озере, и нимфа взмолилась к богам, чтоб они навсегда соединили ее с юношей, чтобы ей ни на мгновенье не расставаться с ним, даже если один из двух пожелает этого. Боги услышали ее молитву и сделали, как она просила. В воду вошли двое, а из воды вышло только одно существо, которое было одновременно ими обоими: сильное, как юноша, и прекрасное, как девушка… Кто не верит Овидию [164], пусть послушает Марциала [165], который тоже неплохой малый: недаром поэтом был.
– Ну как, миленький, теперь боишься?
У миленького настолько пропал всякий страх, что он хотел было сейчас же сбегать за купальной туникой, пока Трулла соберет им в дорогу провизию.
– Нет! – остановила его девушка. – Сделаем иначе. Купальные туники нам не понадобятся: там купаются только боги да нимфы, которым не может приказывать даже такой высокий начальник, как кумский эдил. Но я хочу другого, миленький… Скажи, у тебя сохранилась твоя зеленая одежда с вишневым поясом?
– Да, маленькая Тита.
– А почему ты ее не носишь, Гранатовый Цветок?
– Я ее спрятал, маленькая Тита… чтоб надеть еще только раз.
– Совсем не интересно когда, – отвернулась она. – Я уже говорила тебе, что умру раньше тебя.
Юноша попробовал умиротворить ее поцелуем.
– Все равно сержусь! – подставила она губы. – Это не настоящий поцелуй, а только так, osculum [166]. Если не хочешь, чтоб я тут же умерла с досады, беги и сейчас же возвращайся в зеленой одежде.
Правда, погода для такой одежды стояла совсем неподходящая: свинцово-серые капли сеялись с предосеннего неба, под которым с прощальным стоном носились дочери злосчастной Аэдоны [167]. Но сейчас Квинтипор любую одежду, будь она хоть из камня, принял бы за пушинку. Когда он пришел, девушка ласково погладила материю.
– Знаешь, я уже тогда полюбила тебя. Потому-то мне и нравится эта одежда: ведь я первый раз увидела тебя в ней. Когда-нибудь ты отдашь ее мне, и я повешу ее в своей домашней молельне… если, конечно, она у меня будет.
Титанилла вдруг умолкла, и лицо ее исполнилось глубокой скорби. Непроизвольным движением девушка сорвала кроваво-красную чашечку алтеи, – они шли по узкой лесной тропе.
– И тебе не жалко? – поразился юноша. – Ведь это такой чудный цветок!
– Ненавижу красивые цветы! – отбросила она смятые лепестки. – А может, просто завидую им. Как хорошо цветку! Он должен быть только красивым. Это ему не трудно. И никаких хлопот… ни с отцом, ни с императором, ни с…
Не кончив фразы, она улыбнулась.
– Ох, какие глупости я говорю, Гранатовый Цветок… Лучше скажи: ты тоже сразу полюбил меня? Только не лукавь! Меня не обманешь!
Девушка повернула его лицо к себе.
– Смотри мне в глаза и отвечай!
– Я… я… полюбил тебя… после…
– Когда?
– Минут через пять после того, как увидел тебя. Когда там уж не было… словом, когда ушли…
Тита задушила имена поцелуем.
– Скажи, тогда ты подумал обо мне дурно? Впрочем, нет, этого не говори. Ты счел меня сумасбродкой? Это сказать можешь: я сама не отрицаю. Но красота моя сразу восхитила тебя, да? Сейчас же говори, Гранатовый Цветок!
– Да, ты мне понравилась.
– Но не очень, да?
– Сначала я не видел твоих глаз. Да и лицо не совсем…
– Но ты видел мои руки. А захотел бы, мог бы увидеть и ноги.
– Да. Но я не разглядывал.
– Малыш, наверно, смутился?
– Ты показалась мне очень худенькой.
– Я и теперь тебе не нравлюсь? – грациозно покачиваясь, высвободила она руки из-под короткой пелеринки. – Большего показать не могу: боюсь, что мальчик от смущения вырвет себе глаза.
Она немного приподняла полу, закрывавшую ей ноги ниже колен.
– Скажи, Гранатовый Цветок, смотрел ты когда-нибудь на женские колени… Видел?.. Не вздумай сказать «да», а то я глаза тебе выцарапаю.
Опустив платок, она вынула из прически золотую булавку с головкой цикады. Сверкающий черный шатер волос упал ей на плечи.
– Нет, скажи все-таки по правде: осмелился ли ты хоть раз взглянуть на женщину, мальчик?
Отвечая, юноша сперва смущенно заикался, но потом осмелел и постарался выказать себя настоящим мужчиной, что и забавляло и вместе с тем покоряло девушку.
– Мальчик мой миленький, сыночек мой! – пролепетала она, нежно гладя его по лбу и волосам. – Кто бы Мог подумать, что у меня есть сынок да такой большой? Это ужасно: он чуть не поцеловал уже одну коринфянку!
Между тем они забрели в самую чащу леса, и тропинка давно исчезла. Красноголовые птицы Марса в своих черных одеяниях минуту с любопытством смотрели на них, потом, успокоенные, принялись опять за свое дело – обстукивать деревья.
– Видно, здесь люди бывают не часто. Смотри: эти дятлы еще не научились бояться, – сказал, оглядываясь вокруг, Квинтипор. – Ты, маленькая Тита, не очень испугаешься, если я скажу, что нам пора возвращаться?
– А ты, мой мальчик, не очень испугаешься, если я скажу, что не только сама не уйду отсюда, но и тебя не пущу? – повалилась она на траву в тени гигантского каштана. – Давай останемся здесь и заживем, будто нимфа с фавном [168]! Скажи: кем бы ты хотел быть?
По голой ноге девушки, с которой она только что сняла сандалию, чтобы вытряхнуть песчинки, пробежала лесная мышь. Девушка взвизгнула и, быстро поднявшись на колени, взмолилась, глядя на Квинтипора, который стоял над ней, прислонясь спиной к дереву.
– Возьми меня отсюда, Гранатовый Цветок! И бежим куда глаза глядят! Не хочу быть в одном лесу с таким чудовищем!
Некоторое время он нес ее на руках, разыскивая тропинку.
– Подольше не находи, – шептала девушка ему на ухо. – До чего приятно быть нимфой в объятиях такого фавна!
Однако, услышав собачий лай, она поспешно спрыгнула на землю.
– Куда нам деваться? Вдруг здесь охотится Диана! Или ты рассчитываешь, что она примет нас в свою свиту?
Но это была не девственная сестра Аполлона. К ним подошел маленький старичок с улыбчивыми глазами и вязанкой хвороста за спиной. Он весело рассмеялся, когда узнал, что они надеялись найти в этих местах Лукринское озеро.
– Да ведь это все равно, что искать икру в брюхе вола. Впрочем, и Тесий заблудился бы, кабы смотрел на Арианду, а не на ее нить.
В тоне и в осанке его было что-то жреческое, но одет он был скорее по-охотничьи да к тому же неправильно произносил имена Тесея [169]и Ариадны.
– Что это за лес? – спросил Квинтипор.
– Это роща Дианы Поглощающей. Однажды земля по велению богини поглотила здесь одну влюбленную пару, забывшую под ее каштанами о пристойности.
– А кто же ты при великой богине? – спросила девушка, ошеломленная. – Охотник или загонщик?
Старик оказался сторожем небольшого лесного святилища, основанного, по его словам, самим Энеем. Тогда здесь был город, такой большой, что объехать его кругом можно было только за семь суток. Но это было очень давно, когда на земле еще господствовали титаны, а Везувий и Этна представляли собой одну гору. Город погиб оттого, что этот вулкан целых семь лет подряд все время извергал на него огонь и пепел. Потом все место заросло лесом, люди про него забыли и так редко посещают святилище Дианы, что здесь не прокормиться даже одному жрецу. Раз в год приезжает сюда фламин из Неаполя для составления описи сокровищ храма, и всякий раз что-нибудь да прихватит из этих сокровищ с собой. И все-таки здесь есть еще немало замечательного. Старик пригласил их осмотреть храм. А если они устали, там можно и отдохнуть.
– Хочешь, маленькая Тита? – спросил Квинтипор девушку.
– Еще бы! – прошептала она.
Ведь если в этих местах когда-то господствовали титаны, то она, их прямая наследница, может свободно здесь разгуливать.
– Конечно, не как огромный титан, – прильнула она к плечу юноши, – а как маленькая, крошечная Тита.
Небольшой храм в конце открытой колоннады был, судя по всему, очень древней постройкой, воздвигнутой, может быть, еще первыми греческими колонистами в те далекие времена, когда римляне промышляли только рыбной ловлей. На стенах висели облезлые звериные шкуры; ионическая кифара, на которой, по словам сторожа, играл знаменитый музыкант Гимерий; бронзовые лавровые гирлянды и серебряные плющевые венки. Здесь же висел когда-то жемчужный пояс фаций – они сами подарили его девственной богине и с тех пор ходят совершенно нагие, – но этот пояс увез неаполитанский фламин. Лазурную вазу оставил здесь, в подарок храму, благословенной и непреходящей памяти божественный император Нерон, а серебряное зеркало – Хелидона, которая даже побаивалась приезжать сюда, поскольку была этакой… римской матроной; она написала кое-что на зеркале, и у кого хорошее зрение – тот может прочесть.
Юноша и девушка прочитали вместе по слогам расположенную по окружности надпись:
Два молодых лица улыбнулись друг другу. А, глядя на них, улыбалась и дева Диана, изваянная из сицилийского мрамора давно истлевшей рукой вдохновенного скульптора. Дочь Латоны, выступая вперед, держала в левой, опущенной, руке лук, а правой доставала из висящего за спиной колчана стрелу. Это было обычное изображение богини в короткой спартанской тунике, облегающей стройные бедра. Необычным было лишь то, что верхнюю часть тела с упругими девичьими грудями ваятель оставил совершенно открытой.
Зеркало! Десять ты лет отражало красу Хелидоны,
Ныне же этой красы кажешь руины одни.
Горек мне вид моих первых морщин. Не стану глядеться.
Здесь оставляю тебя: деву Диану пленяй!
– Какая прелесть! – вздохнув, воскликнул юноша.
– Погодите, – просиял сторож. – Сейчас я покажу вам главное сокровище храма.
Он достал из углубления в алтаре две круглые серебряные чаши без подставки.
– Видите, – погладил он старыми жилистыми руками потемневшее от времени серебро. – С этих чаш скопировал скульптор груди богини, а сами чаши изготовлены Вулканом по слепкам с грудей Дианы.
Во дворе залаяла собака, и старик побежал туда, сунув чаши в руки Квинтипору. Тита горделиво вскинула голову.
– Как по-твоему: этим грудям богини уступят в чем-нибудь мои?
Быстрым движением она раздвинула одежду на груди – и серебряные перси Дианы со звоном покатились по истертым мраморным ступеням алтаря. И хотя богине было нанесено оскорбление еще более тяжкое, чем то, за которое погибла вместе со своими детьми Ниоба [170], земля не разверзлась, и сама Диана не пустила своей не знающей промаха стрелы. Более того, богиня, лица которой как раз в это мгновенье коснулся внезапно прорвавшийся сквозь щель в крыше солнечный луч, улыбнулась еще приветливей. Улыбался и сторож, не видевший никакой нужды ни шарканьем, ни покашливанием разнимать молодые уста. Бесшумно проскользнув мимо, он вытер чаши-груди, положил их на место и только после этого спросил, чем может он услужить своим гостям. Подать ли им молока, зажарить ли голубя, приготовить ли в тени портика для отдыха ложе из свежего сена, благоухающего медовым запахом донника, или постелить за алтарем медвежьи шкуры, которыми великий охотник Орион [171], впоследствии ставший созвездием, наградил божественную девственницу, превзошедшую даже его в стрельбе из лука.
Они не сразу поняли, о чем говорит сторож, да и не очень вслушивались в его речь. Правда, теперь они не были в плену ночи, как тогда, при первом поцелуе под деревом Клеопатры. Однако и теперь светлячки вынырнули отовсюду, даже из мраморной кладки храма, посыпались дождем с потолка и ослепительно засияли вокруг, так что юноша и девушка перестали видеть друг друга… На этот раз первым очнулся юноша. Он робко погладил руку девушки, плотно прижимавшую одежду к груди.
– Тита, маленькая Тита, – прошептал он ласково, словно будя ребенка.
Девушка тряхнула головой, неуверенно посмотрела вокруг, с силой протерла глаза, так что они стали красными, и с улыбкой выслушала старого сторожа, который терпеливо повторил все с начала. Потом, взглядом попросив снисхождения у вооруженной луком богини и понимающе подмигнув Тите, старик добавил, что все-таки Венера сильней.
– Ай-ай! – покачала головой Тита. – Да как ты сам не боишься, что тебя поглотит земля? А еще пугал нас.
– Это в лесу! Там Латона не терпит влюбленных. Но к себе в дом она должна их пускать. На что ж мы жили бы, если б она и здесь была бессердечной?
Он объявил, как нечто само собой разумеющееся, что Диане служит только вне храма, а внутри него он – слуга Венеры. В сущности, то, что благодарная любовь принесет на алтарь храма, составляет весь его доход. К сожалению, в Байях не знают, как приятно можно провести здесь время, и приходят сюда лишь случайно. Последние посетители были на прошлой неделе: одна танцовщица со стариком, похожим на обезьяну, да с подростком, совсем еще юным, и вот на этом самом месте она молила богиню сделать мужчиной или ее самое или хоть кого-нибудь из ее спутников.
– Она оставила на алтаре три монеты по два сестерция, – поднял он вверх три пальца, обращаясь к девушке. – А ведь ей не так посчастливилось, как тебе. Оба ее любовника вместе не стоили такого одного.
Щеки Титы вспыхнули ярким румянцем. Она посмела только отвести руку назад, ища юношу. Не найдя, она отвернулась от старика. Квинтипор был уже в портике. Тита выбежала за ним.
– Ты удрал, Гранатовый Цветок?
– Да вот хочу принести жертву Диане, – улыбаясь, показал он на клетку, полную птицами Венеры.
– Жертву? – всплеснула руками девушка. И поежилась: что это Гранатовому Цветку вздумалось проливать кровь. И как раз сегодня?!
Старик, оказавшийся не только сторожем, прибрел следом за девушкой. Когда он узнал о намерении юноши, помрачневшее было лицо его оживилось.
– Двоих? – с надеждой спросил он. – Вас ведь двое!
– Сейчас скажу… Ну-ка, маленькая Тита, проведи своей рукой по решетке. Которые клюнут, тех мы и пожертвуем. Семь розовых клювов жадно щипнули пальцы девушки. Пять белых и две черные птицы.
– Черные парные, – сообщил старик, собирая голубей в большую корзину с крышкой. Достаточно было поймать одного черного, как его пара вышла сама. – Ну, пошли!
Они вернулись в храм. Старик поставил корзину на алтарь, приготовил бронзовый котел и вытер тряпкой каменный нож.
– Погоди! – воскликнул юноша и положил на алтарь два золотых.
– О, тогда я принесу серебряный нож, – сказал старик, увидев золото, и скрылся.
Девушка печально подставляла голубям свои пальчики между прутьев корзины. Юноша погладил ее по голове.
– Маленькая Тита, я уверен: мы больше угодим богине, если жертву принесешь ты. Ведь ты похожа на нее, как родная сестра.
– Я?! – ужаснулась девушка. – Но ведь… я… я боюсь крови не меньше тебя.
– При чем здесь кровь? – удивился Квинтипор. – Мне и в голову не приходило. Мы просто отпустим их на волю в честь девственной богини.
Из груди девушки выпорхнул тихий возглас восхищения. Тут же из открытой корзины выпорхнули голуби. Растерянно покружив над куполом и найдя, наконец, выход, они вылетели их храма.
– Улетели? – вбежал, размахивая серебряным ножом, старик. – Ну, это не моя вина.
Видя, что золотые монеты по-прежнему поблескивают на алтаре, он успокоился и окончательно потерял интерес к странным посетителям, которые, как беззаботные дети, взявшись за руки и раскачивая ими, весело зашагали к выходу. Они тоже потеряли к нему всякий интерес и не обратили никакого внимания на его свист, которым он старался заманить голубей обратно.
Белые вернулись к нему на руки, а черные, сопровождая своих освободителей, то с шумом проносились мимо них, то плавно парили в вышине. Первой увидела их Тита.
– Смотри: белые отстали, – только черные не изменили нам!
Квинтипор стал бросать в них шишками пинии, но голуби не испугались и не отставали до конца леса. На опушке они спустились совсем низко и дважды облетели вокруг юноши с девушкой над самой землей, будто ласточки.
– Мы в черном кольце! – испуганно остановилась девушка.
– Кши-кши! – захлопал в ладоши юноша.
Черные голуби взмыли вверх и скрылись за лесом.
– Золотое кольцо! Золотое кольцо! Я нашел золотое кольцо! – закричал юноша.
Подхватив Титу на руки, он высоко поднял ее, показывая девушку солнцу, только что разорвавшему в клочья большое облако. И рокочущему справа морю. И расстилающемуся слева, усеянному рыбачащими журавлями пойменному лугу, на котором пунцовыми скатертями колыхались пятна вербены. И возу с сеном, влекомому медлительными волами по широкой дороге в Байи.
Огненный бич молнии сверкнул над лесом. Пробираясь между деревьями, они не заметили, как в небе нагромоздились черные башни туч с белыми краями. Девушка вздрогнула и выскользнула из рук юноши.
– Бежим, Гранатовый Цветок!
– Нет. – Квинтипор снова притянул ее к себе и подставил ей губы. – Не пущу, пока не получу своего.
– Вот как? – отстранилась она. – У кого же, Гранатовый Цветок, берущие и у кого дающие губы?! За это ты теперь опять получишь только bosium – благодарственный поцелуй, который был предназначен тебе еще в храме, когда ты помиловал голубей.
Она поцеловала его в обе щеки и оба глаза. Сапфиры вспыхнули, но тут же подернулись влагой.
– И в губы! В губы тоже!
Девушка вырвалась из крепких объятий.
– Нет! Не отдам своих желаний! – вскрикнула она и побежала вперед.
Юноша бросился за ней. Задыхаясь от бега, девушка останавливалась, подпускала юношу совсем близко и вновь убегала.
Так бегали они довольно долго, пока она совсем не выбилась из сил. Шумно дыша, она прислонилась к сиенитовой колонне, на вершине которой две сложенные у запястьев руки поддерживали погребальную цисту из черного камня. Римляне так любили жизнь, что и после смерти предпочитали лежать на пути у живых. Мертвые располагались не в особых селениях; их могилы, словно длинное черное ожерелье, тянулись по обе стороны больших дорог, от самых городских ворот.
– Байи уже близко, Гранатовый Цветок, – протянула она ему руку. – Давай отдохнем немного.
Они внимательно осмотрели колонну. Не ускользнула от их внимания и надпись. Обнявшись, они прочли:
Тит Лоллий Маскул лежит здесь, у дороги, чтобы каждый прохожий сказал: «Будь благословен, Лоллий!»
– А вот и портрет его! Смотри, – обнаружила Тита рельеф на колонне и под ним небольшой выступ с букетом засохших фиалок. – Будь благословен, Лоллий!
За колонной начиналось пшеничное жнивье, пестреющее голубыми и красными примулами. Тита вырвала несколько цветков с корнем и положила на выступ.
– А что? Этот бедняга Лоллий был славным парнем. Разве не так? – весело спросила она юношу.
Тот кивнул, как бы соглашаясь, но брови его насупились. Девушка озорно погрозила ему пальцем.
– Ты у меня смотри! И как только не стыдно!.. Хочешь, угадаю, о чем ты опять подумал?
В небе загрохотало. Гранатовый Цветок еще никогда так не радовался грому: ему, в самом деле, пришли на ум стихи, сочиненные еще в Александрии: «…улыбается каждому, кто ни посмотрит». Даже мертвецу! Для нее он тоже «славный парень»!
Но, заглянув в побледневшее лицо и полные ужаса глаза девушки, он устыдился своих мыслей.
– Как ты теперь спасешь меня, Гранатовый Цветок?! Позади уже разразилась гроза. Аквилон [172]и Борей [173], Австр [174]и Эвр [175]затеяли бешеный хоровод. Вот в вышине прорвался мешок из свинцовых туч, и звонкий град посыпался на землю. И поблизости нигде никакого укрытия, даже дерева…
– Не бойся, маленькая Тита! – поднял он ее на руки.
Шагах в ста от них посреди дороги остановился воз с сеном. Квинтипор с девушкой на руках подбежал к нему, прежде чем небо у них над головой запылало. Они сели под телегу и стали вслушиваться в трескотню града. Хозяин, к счастью, зарылся в сено на возу.
– Сейчас, маленькая Тита, я устрою тебе такую уютную пещерку, каких Дидона [176]не видала!
Выбравшись из-под телеги, он снял с воза такую охапку сена, что хватило не только постелить, но и слегка заслониться от ветра.
– Боишься, маленькая Тита? – снова прижался он к девушке.
– Немножко, – ответила Тита, стуча зубами. Видно, в самом деле, она не очень боялась, коли могла пошутить:
– Видишь, как хорошо, что я такая маленькая: на коленях у тебя уместилась. Тебе не тяжело, Гранатовый Цветок?
Небо грохотало почти без перерыва. А короткая тишина перед новой молнией была, пожалуй, еще страшнее громовых раскатов. В такие минуты они не только чувствовали, но и явственно слышали биение своих сердец. У девушки сердце билось мелко и быстро-быстро, у юноши – гулко и размеренно.
– Тебе не холодно, маленькая Тита? – спросил он, чувствуя, что у него немеют ноги, но не замечая, что сено все промокло.
– Нет, – горячо дыша ему в ухо, отвечала девушка. – Только я очень хочу спать, Гранатовый Цветок. Подремлю немножко… Но вперед…
Ее губы искали губ юноши.
– Вот! – сказала она, пряча голову у него на груди. – Это был настоящий поцелуй – suaviolum!.. [177]Что с тобой, Гранатовый Цветок?
Она спросила потому, что юноша застонал, как от боли, и прижался к ней с невероятной силой, как никогда прежде. Но когда он ответил, объятья его уже ослабели.
– Ничего, маленькая Тита. Это я немного отсидел ногу… Усни, сердечко мое, если сможешь. Я тебя постерегу.
Девушка почти мгновенно заснула, по-детски часто дыша. Квинтипор с одной стороны разгреб сено и повернулся лицом к отверстию. Ему было душно от жары и от горечи, вскипевшей еще у могилы Лоллия. Но там смятение девушки заглушило эту горечь, а здесь поцелуй снова открыл ей дорогу, глубоко потряс его. Suaviolum… Откуда Тита знает все это? Кто научил ее такой подробной классификации поцелуев? А история Салмакиды? Не Трулла же рассказала ей… Знает Марциала. С кем она читала его?.. Созвездие Кассиопеи… Кому раньше предназначала она этот трон? Максентию? Варанесу? Скульптору? Центуриону?.. А сколько их еще, о ком он ничего не знает?! Припомнилась ему и лысая, похожая на бородавчатую тыкву голова Триконгия. От кого получила она то письмо с розовой печатью, которое бросила потом в море? Что было в нем? Стихи? Неужели Тита заставляет всех писать ей стихи? От возмущения он забыл даже, что писал свои эпиграммы вовсе не по ее приказу. А, вспомнив, выжал из этого еще больше яду: да, о его стихах она узнала случайно, а вот у других, конечно, просила сама.