Страница:
Теперь о самом главном. Дальнейшее описание глуповской истории, простирающееся до начала 1988 года, содержится в необыкновенно крупноформатной, так называемой амбарной книге, исписанной разными почерками, из чего вытекало, что к ней приложило руку не одно поколение летописцев, в двух так называемых общих тетрадях в клетку и одной машинописной рукописи, заключенной в зеленой папке, на которой золотом вытеснено: «К докладу». Документы эти излагают события крайне сухо, и поэтому впоследствии пришлось кое-что домыслить, дорисовать, опираясь на силы воображения и общее знание обстановки; плюс к этому, конечно, кое-какие частные суждения и рекомендации, без которых в изыскательском деле не обойтись.
Фундаментальнейший вывод, к которому приходишь при скрупулезном прочтении означенных четырех документов, заключается в том, что новая и новейшая история города Глупова главным образом составилась из невзгод. Многие из них были прямо чудесного свойства, однако в ряду разного рода неурядиц затесались и такие, что имели вполне материалистические истоки и только в ходе развития трансформировались в полные чудеса.
Опись градоначальникам, а впоследствии председателям горсовета
Невзгоды эпохи единообразия
Осложнения из-за «эгалите»
Фундаментальнейший вывод, к которому приходишь при скрупулезном прочтении означенных четырех документов, заключается в том, что новая и новейшая история города Глупова главным образом составилась из невзгод. Многие из них были прямо чудесного свойства, однако в ряду разного рода неурядиц затесались и такие, что имели вполне материалистические истоки и только в ходе развития трансформировались в полные чудеса.
Опись градоначальникам, а впоследствии председателям горсовета
1) Копф, Карл Андреевич, из тамбовских немцев. Ввел униформу для всех слоев гражданского населения и стер с лица земли Стрелецкую слободу за маниакальную приверженность к разноцветным кафтанам и черным плисовым штанам. При нем случилось первое избиение медицины, и Глупов посетил французский путешественник де Кюстин. Знаменит особенно тем, что заложил в городе видообзорную каланчу. Скончался в 1848 году от апоплексического удара, причиной которому послужили слухи о революции.
2) Лычкин, Василий Иванович, в прошлом тамбурмажор лейб-гвардии Преображенского полка. На месте бывшей Стрелецкой слободы разбил плац для занятий физическими упражнениями. Начал было борьбу против пьяного воровства, но потерпел неожиданное фиаско. В Крымскую кампанию образовал из глуповцев народное ополчение, которое, однако, заплутало по пути к театру военных действий. В 1855 году умер от огорчения.
3) Патрикеев, Максим Максимович, идеальный градоправитель дооктябрьского периода. Основал фарфоровую фабрику, перевел Библию с иврита на мокшу, в городские дела практически не мешался. На рубеже 50–60-х годов был отстранен от должности за растрату казенных средств.
4) Саркисов, Алексей Федорович, либерал. Продолжил строительство видообзорной каланчи, восстановил здание гимназии, сожженное в правление Перехват-Залихватского, вообще предпринял множество благих начинаний, которые неизменно давали обратные результаты. В 1863 году разочаровался в своих административных способностях и исчез.
5) Мадерский, Павел Яковлевич, неистовый реформатор. Хотя и был правителем приличных повадок, тем не менее осуществил в городе девять реформ и ополовинил глуповскую казну. К началу семидесятых годов надоел глуповцам до того, что они умолили его куда-нибудь удалиться. Кончил свои дни в Кишиневе старшим телеграфистом.
6) Штукин, Парамон Кузмич, капитан жандармерии на покое. Неукоснительно исповедовал политику «ежовых рукавиц» и, в частности, упек в Спасо-Ефимьевский монастырь целую компанию суфражисток. В его градоправительство был открыт сумасшедший дом и вошло в употребление умиротворяющее сан-туринское вино, которое настаивалось на порохе и гвоздях. Казнен террористами в семьдесят девятом году.
7) Терский, Аполлон Григорьевич, бывший палач Александровской тюрьмы на Сахалине. Казнен террористами в восемьдесят первом году.
8) Пушкевич, Иван Осипович, чиновник десятого класса, страдавший приступами хандры. При нем в Глупове распространилась неистовая тяга к чтению, вылившаяся в некоторые отнюдь не литературные результаты. Продолжил строительство видообзорной каланчи, но в этом не преуспел. Заложил в городе памятник Никколо Макиавелли, однако в этом начинании тоже не преуспел и с горя подал в отставку. Дата смерти в летописи не указана.
9) Грустилов, Семен Антонович, правнук застенчивого женолюба, описанного Щедриным. В годы его правления начались гонения на цыгано-синдикалистов и был до последнего человека уничтожен местный пролетариат. Отравился в 1905 году, не приняв первую русскую революцию.
10) Перламутров, Максим Кузмич, брандмайор из Вышнего Волочка. При нем в городе было проведено электричество, образовалось Общество муниципальных сообщений, акционерное общество «Бахус», ведавшее осушительно-оросительными работами, и некоторое время свирепствовал политический плюрализм. Из мистических соображений переселил Навозную слободу на место Пушкарской, а Пушкарскую соответственно на место Навозной. Как в воду канул в феврале семнадцатого года.
11) Зубкова, Екатерина, эмиссар Временного правительства. Провозгласила демократические свободы, особливо в вопросах пола, ввела в обращение аббревиатуры, устраивала показательные суды. В конце концов объявила своего внебрачного сына наследником глуповского градоначальничества и была застрелена неким Содомским, последним из террористов.
12) Стрункин, комиссар от партии большевиков. Враз уничтожил в Глупове уголовную преступность, упразднил частную и личную собственность, наладил снабжение города продовольствием, распространил учение о лучезарном четверге, у которого сразу оказались тысячи неофитов, отменил христианство, провозгласил новую эру в истории человечества, ввел прогрессивное правописание, открыл краеведческий музей и закрыл сумасшедший дом. Казнен монархистами в 1918 году.
13) Брусникин, декадент, впоследствии предводитель Армии всемирного высвобождения. Оставил по себе память исключительно в связи с тем, что ввел насильственное обучение эсперанто и разгонял шествие голых гимназисток с транспарантами «Долой стыд». В девятнадцатом году бежал из города, переодевшись молочницей. Как это ни изумительно, до сих пор жив; обитает в Нью-Йорке на счет Толстовского фонда и выступает с лекциями о семантическом значении дореформенной орфографии.
14) Беркут, Николай Емельянович, первый председатель Глуповского горсовета. Физически уничтожил народившуюся было коллегиальную форму градоправления, достроил, наконец-то, видообзорную каланчу. Расстрелян в двадцать шестом году за развал политмассовой работы и вредительство в широком диапазоне.
15) Милославский, Лев Александрович, номенклатурный работник. Вновь открыл сумасшедший дом и вообще совершил в городе ряд чудес, например в сверхъестественно ударные сроки выстроил красильную фабрику и при этом установил три мировых рекорда. Развернул широкую очистительную борьбу, в результате которой заметно поредело местное население. Основал на территории бывшей Болотной слободы сельскохозяйственное производство нового типа. С целью изучения окрестностей направил в тамошние лесодебри три экспедиции: познавательную, спасательную и карательную. Расстрелян в начале Великой Отечественной войны за переписку с Бухариным и германофильские настроения.
16) Зуев, комендант. Ходил по городу со шпагинским автоматом. В сорок пятом году был куда-то откомандирован.
17) Казюлин, Феликс Анисимович, фигура темного происхождения. Нагнал ужас на глуповцев многими массовыми мероприятиями вроде кампании за искоренение задних мыслей. Ввел униформу для гражданского населения, открыл театр оперетты, в который захаживал по ночам. При нем произошло второе избиение медицины. Скоропостижно скончался от обыкновенной желтухи.
18) Беляев, Илья Ильич, демократ по простоте душевной, тоже большой чудесник. В силу производственной необходимости как-то на двенадцать суток остановил солнце. Построил новое здание горсовета, которое поначалу зиждилось на воздушной подушке и было способно передвигаться. Отправился с экспедицией на поиски хлебного дерева в заграничную командировку. Отстранен от власти в результате переворота.
19) Железнов, Андрей Андреевич, искусственный человек. Пришел в негодность, исчерпав свой ресурс.
20) Колобков, Леонид Михайлович, при котором история продолжает течение свое.
2) Лычкин, Василий Иванович, в прошлом тамбурмажор лейб-гвардии Преображенского полка. На месте бывшей Стрелецкой слободы разбил плац для занятий физическими упражнениями. Начал было борьбу против пьяного воровства, но потерпел неожиданное фиаско. В Крымскую кампанию образовал из глуповцев народное ополчение, которое, однако, заплутало по пути к театру военных действий. В 1855 году умер от огорчения.
3) Патрикеев, Максим Максимович, идеальный градоправитель дооктябрьского периода. Основал фарфоровую фабрику, перевел Библию с иврита на мокшу, в городские дела практически не мешался. На рубеже 50–60-х годов был отстранен от должности за растрату казенных средств.
4) Саркисов, Алексей Федорович, либерал. Продолжил строительство видообзорной каланчи, восстановил здание гимназии, сожженное в правление Перехват-Залихватского, вообще предпринял множество благих начинаний, которые неизменно давали обратные результаты. В 1863 году разочаровался в своих административных способностях и исчез.
5) Мадерский, Павел Яковлевич, неистовый реформатор. Хотя и был правителем приличных повадок, тем не менее осуществил в городе девять реформ и ополовинил глуповскую казну. К началу семидесятых годов надоел глуповцам до того, что они умолили его куда-нибудь удалиться. Кончил свои дни в Кишиневе старшим телеграфистом.
6) Штукин, Парамон Кузмич, капитан жандармерии на покое. Неукоснительно исповедовал политику «ежовых рукавиц» и, в частности, упек в Спасо-Ефимьевский монастырь целую компанию суфражисток. В его градоправительство был открыт сумасшедший дом и вошло в употребление умиротворяющее сан-туринское вино, которое настаивалось на порохе и гвоздях. Казнен террористами в семьдесят девятом году.
7) Терский, Аполлон Григорьевич, бывший палач Александровской тюрьмы на Сахалине. Казнен террористами в восемьдесят первом году.
8) Пушкевич, Иван Осипович, чиновник десятого класса, страдавший приступами хандры. При нем в Глупове распространилась неистовая тяга к чтению, вылившаяся в некоторые отнюдь не литературные результаты. Продолжил строительство видообзорной каланчи, но в этом не преуспел. Заложил в городе памятник Никколо Макиавелли, однако в этом начинании тоже не преуспел и с горя подал в отставку. Дата смерти в летописи не указана.
9) Грустилов, Семен Антонович, правнук застенчивого женолюба, описанного Щедриным. В годы его правления начались гонения на цыгано-синдикалистов и был до последнего человека уничтожен местный пролетариат. Отравился в 1905 году, не приняв первую русскую революцию.
10) Перламутров, Максим Кузмич, брандмайор из Вышнего Волочка. При нем в городе было проведено электричество, образовалось Общество муниципальных сообщений, акционерное общество «Бахус», ведавшее осушительно-оросительными работами, и некоторое время свирепствовал политический плюрализм. Из мистических соображений переселил Навозную слободу на место Пушкарской, а Пушкарскую соответственно на место Навозной. Как в воду канул в феврале семнадцатого года.
11) Зубкова, Екатерина, эмиссар Временного правительства. Провозгласила демократические свободы, особливо в вопросах пола, ввела в обращение аббревиатуры, устраивала показательные суды. В конце концов объявила своего внебрачного сына наследником глуповского градоначальничества и была застрелена неким Содомским, последним из террористов.
12) Стрункин, комиссар от партии большевиков. Враз уничтожил в Глупове уголовную преступность, упразднил частную и личную собственность, наладил снабжение города продовольствием, распространил учение о лучезарном четверге, у которого сразу оказались тысячи неофитов, отменил христианство, провозгласил новую эру в истории человечества, ввел прогрессивное правописание, открыл краеведческий музей и закрыл сумасшедший дом. Казнен монархистами в 1918 году.
13) Брусникин, декадент, впоследствии предводитель Армии всемирного высвобождения. Оставил по себе память исключительно в связи с тем, что ввел насильственное обучение эсперанто и разгонял шествие голых гимназисток с транспарантами «Долой стыд». В девятнадцатом году бежал из города, переодевшись молочницей. Как это ни изумительно, до сих пор жив; обитает в Нью-Йорке на счет Толстовского фонда и выступает с лекциями о семантическом значении дореформенной орфографии.
14) Беркут, Николай Емельянович, первый председатель Глуповского горсовета. Физически уничтожил народившуюся было коллегиальную форму градоправления, достроил, наконец-то, видообзорную каланчу. Расстрелян в двадцать шестом году за развал политмассовой работы и вредительство в широком диапазоне.
15) Милославский, Лев Александрович, номенклатурный работник. Вновь открыл сумасшедший дом и вообще совершил в городе ряд чудес, например в сверхъестественно ударные сроки выстроил красильную фабрику и при этом установил три мировых рекорда. Развернул широкую очистительную борьбу, в результате которой заметно поредело местное население. Основал на территории бывшей Болотной слободы сельскохозяйственное производство нового типа. С целью изучения окрестностей направил в тамошние лесодебри три экспедиции: познавательную, спасательную и карательную. Расстрелян в начале Великой Отечественной войны за переписку с Бухариным и германофильские настроения.
16) Зуев, комендант. Ходил по городу со шпагинским автоматом. В сорок пятом году был куда-то откомандирован.
17) Казюлин, Феликс Анисимович, фигура темного происхождения. Нагнал ужас на глуповцев многими массовыми мероприятиями вроде кампании за искоренение задних мыслей. Ввел униформу для гражданского населения, открыл театр оперетты, в который захаживал по ночам. При нем произошло второе избиение медицины. Скоропостижно скончался от обыкновенной желтухи.
18) Беляев, Илья Ильич, демократ по простоте душевной, тоже большой чудесник. В силу производственной необходимости как-то на двенадцать суток остановил солнце. Построил новое здание горсовета, которое поначалу зиждилось на воздушной подушке и было способно передвигаться. Отправился с экспедицией на поиски хлебного дерева в заграничную командировку. Отстранен от власти в результате переворота.
19) Железнов, Андрей Андреевич, искусственный человек. Пришел в негодность, исчерпав свой ресурс.
20) Колобков, Леонид Михайлович, при котором история продолжает течение свое.
Невзгоды эпохи единообразия
Начиная с 1826 года и вплоть до Крымской кампании город Глупов жил как-то квело, неубедительно, потому что в нем не происходило ничего из ряда необыкновенного. То есть кое-что, понятно, происходило: своим чередом засевались огороды, отправлялись мелкие служебные обязанности, народ плодился и помирал, своим чередом секли глуповцев в съезжем доме, выстроенном заместо академии еще во времена утописта Василиска Семеновича Бородавкина, время от времени сшибались даже необузданные страсти и стрясались бурные события, вроде первого избиения медицины, но ведь у нас как — если не пожар, не чума, не нашествие Кончака, то мы как бы и не живем. Со своей стороны, аукнулись в Глупове и «происшествие 14 декабря», и европейские революции сорок восьмого года, но аукнулись точно по предначертанию свыше, то есть как-то глухо, превратно, с тенденцией в анекдот. Например, одно время в городе отбывал ссылку коллежский секретарь Михаил Николаевич Глебов, который сначала получил десять лет каторги за то, что 14 декабря, невзначай проезжая Сенатской площадью, пожертвовал лейб-гренадерам десять рублей на водку, а затем был сослан в Глупов до так называемого особого распоряжения; распоряжения этого так и не последовало, поскольку о Глебове позабыли; он прожил среди глуповцев без малого тридцать лет и повесился в 1861 году в связи с выходом манифеста об отмене крепостного права, которому он оставался верен до последнего издыхания.
Вскоре после воцарения императора Николая Павловича в Глупов был назначен градоначальником Карл Андреевич Копф, из тамбовских немцев. Несмотря на многолетнюю службу, Карл Андреевич состоял в чине штык-юнкера, и это не мудрено, потому что мужчина он был мелкий, девообразный, очень невзрачный и вообще замечательного в нем было лишь то, что он имел только одно левое ухо — другое ему в сердцах откусил во время разводного учения граф Алексей Андреевич Аракчеев.
Характернейшая черта градоначальника Копфа заключалась именно в том, что он был несколько подвинут на пункте единообразия. Разнобоя он не терпел ни в чем: ни в суждениях, ни в манерах, ни в архитектуре, ни в гастрономии, ни особенно в мелочах — просто ему делалось плохо, когда он усматривал какую-нибудь мелкую дисгармонию, например, когда ему попадался на глаза палисадник, выкрашенный частично коричневой краской, частично синей из-за того, что в свое время коричневой не хватило, или когда его взору представала какая-нибудь беспримерная баба, по бедности одетая в мужнин кафтан с разными рукавами.
Видимо, разнобой как-то вредил его психическому здоровью, и с принятием Карлом Андреевичем глуповского градоначальничества тут устанавливается продолжительная эпоха единообразия. Средствами довольно-таки крутыми, простиравшимися до угроз ввести в Глупове военное положение, штык-юнкер Копф в короткое время достиг того, что мещанские дома в городе строились исключительно в три окошка, а жилища высших слоев населения красились под кирпич и снабжались обязательным мезонином, что парни носили одинаковые кумачовые рубахи, а мужики — синие, что женщины одевались в полосатые ситцевые платья, а девки — в некрашеную холстину, причем кормилицам присваивались повойники с рожками, а повитухам — кики, шитые серебром, и даже Карл Андреевич учредил специальные мундирчики для детей, украшенные медными петушками.
Единственно строптивцы из Стрелецкой слободы артачились против этих галантерейных нововведений, пытаясь отстоять свои исконные разноцветные кафтаны и черные плисовые штаны, но вот летом двадцать седьмого года Карл Андреевич вызвал из губернии артиллерийский дивизион.
Стрельцы повытаскивали из закромов пищали с колесным боем, которые они на случай хранили еще со времен разинского восстания, и заняли оборону.
Градоначальник Копф, предводительствовавший операцией, дал фейерверкерам сигнал боевой готовности и обращается к инсургентам:
— До чего же, — говорит, — вы глупый народ! Ну с чем это сообразно: под картечь иттить за плисовые штаны?!
— Ты нас не дури! — в ответ доносится от стрельцов. — Мы у Петра Алексеевича бороды отстояли, так неужели мы позволим над собой колбаснику мудровать!
Этого оскорбления Карл Андреевич не стерпел, и в полчаса Стрелецкая слобода со всем ее населением была стерта с лица земли.
Чего уж там греха таить, ужаснулся город такому беспощадному избиению, и с ужаса глуповцы сами на себя начали изумляться: как это они прежде ходили в чем бог на душу положит, как это они своевременно не постигли жизненно важного значения униформы… Что же касается Карла Андреевича, то эта победа только раззадорила его на дальнейшую унификацию глуповской жизни буквально во всех ее проявлениях; исходя из той укоренившейся мысли, что средний глуповец в глубине души есть создание суверенное, самомнительное и прыткое, то есть трудно поддающееся управлению, Карл Андреевич взялся отрегулировать быт своих подданных по единому образцу, чтобы, например, они по набату бодрствовали и спали, трудились и прохлаждались. Частично градоначальник Копф самостоятельно пришел к укоренившейся мысли по прочтении карамзинской «Истории государства Российского», из которой он сделал вывод, что не было, нет и не будет в свете такого взбалмошного, неустроенного народа, потому что вся его история представляет собой нагромождение безобразий и недаром чуть что он хватается за топор. Частично же эту мысль подал градоначальнику какой-то местный мудрец с законотворческими наклонностями, который подбросил в переднюю его резиденции пространный проект о приведении глуповской жизни к общему знаменателю, «дабы, — как записано у этого иуды, — совершенно изничтожить разбойный их нрав и пьяное окаянство». Впрочем, нельзя сказать, чтобы этот проект был выдумкой подлого и неистового ума, так как он, например, предусматривал потребление не более полуведра пенника [39] в день на душу взрослого населения и в некоторых позициях действительно сулил установление прочного общественного порядка. Но, на несчастье, Карл Андреевич был человеком формы, и ему не всегда были доступны категории существа; посему он поставил реконструкцию городской жизни на такую бестолково-энергичную ногу, что добился прямо противоположного результата, то есть Глупов стал физически неуправляемым, как какое-нибудь отдаленное государство. Во многом это произошло благодаря тому, что ради совершенного единообразия Карл Андреевич упразднил фамилии с именами и всему глуповскому простонародью присвоил порядковые номера. Понятное дело, что это нововведение привело к полной неразберихе, потому что в Глупове счету сроду не обучали: недоимки перестали взиматься, остановилась торговля, распались родственные связи, а в съезжем доме под одну гребенку секли и правых и виноватых. Последнее было нестерпимей всего, поскольку чувство справедливости испокон веков считалось одним из самых сильных чувств здешнего человека, и среди глуповцев начало созревать какое-то неясное, томное недовольство. Это недовольство требовало исхода, и вот представился случай выплеснуть его вон.
В Глупове открылась эпидемия болезни, названная в летописи весьма неприличным словом, — надо полагать, это была повальная дизентерия, вызванная, возможное дело, тем, что кто-то, прикрывшись порядковым номером, выбросил на рынок недоброкачественный продукт. В итоге нарушилась полная стройность жизни, потому что отправлять так называемые естественные потребности глуповцам тоже было велено по набату. Такое самовольство наверняка вызвало бы со стороны градоначальника самые лютые меры, кабы не то спасительное обстоятельство, что Карл Андреевич сам не вылезал из холодного нужника и знать не знал о повсеместно творившемся разнобое. На эпидемию из губернского города наехало семь душ лекарей и два знахаря, которые в силу несерьезного состояния тогдашней медицинской науки начали пользовать глуповцев, первые — раствором марганцовокислого калия, а вторые — настойкой на жженой собачьей шерсти, и вдруг город вообще прекратил отправлять так называемые естественные потребности. День не отправляют, другой не отправляют, третий не отправляют, и поэтому, конечно, на четвертые сутки от двора ко двору стало распространяться угрюмое подозрение: «Залечили…»
Семь лекарей и два знахаря, от греха подальше, упаковали свои пожитки и бросились вон из города, но у заставы их давно поджидала толпа горожан, предводительствуемая мужиками из рода Проломленных Голов, настроенная более или менее кровожадно. Если бы медицина повела себя достойным манером, то есть слукавила бы, что-де курс лечения она провела единственно верный и просто это у глуповцев такой резко континентальный кишечный тракт, то, скорее всего, медицину бы безболезненно пропустили, но лекари со знахарями малодушно повалились глуповцам в ноги и, как сообщает летописец, «были жестоко биты, а когда вышло из злодеев последнее издыхание, то обществом побросали тела в колодец и засыпали их землей».
По этому случаю в Глупов нагрянуло специальное следствие, но, поскольку массовое преступление у нас как бы даже и не преступление, а почти что шалость, дело спустили на тормозах. Следователи только объели город, чем обрекли его на продолжительное продовольственное прозябание, посекли выборочно десяток-другой порядковых номеров и для памяти посрывали с детских мундирчиков медные петушки. Тем и закончилось первое избиение медицины.
А в тридцатых годах через Глупов проследовал французский путешественник де Кюстин. Карл Андреевич встретил француза на достославном выгоне в сопровождении городской инвалидной команды, у которой и вправду были такие зверские физиономии, что де Кюстин возомнил со страху, будто его встречают для того только, чтобы арестовать. Об этой встрече в летописи сохранились отрывочные известия; якобы де Кюстин заметил Карлу Андреевичу, что Санкт-Петербург самая блестящая столица в мире, а Москва — это отродье Азии, с изумлением видящее себя в Европе, что Россия замечательна отвратительными старухами и красивыми стариками, что повсеместность клопов вызывает недоумение и, имея в виду столь положительный век, трудно было их в таком количестве ожидать, что глуповцы, несмотря на свой негуманный вид, по всем вероятиям, добродушнейшие из смертных, что русский язык похож на испорченный греческий, а градоначальник Копф похож на императора Николая Павловича и его отличает та же беспокойная суровость, что и всероссийского государя. На все это Карл Андреевич отвечал:
— Будет исполнено, ваше превосходительство!
Наверное, он принял путешественника за начальство.
Француз проследовал было дальше, не удостоив Глупов даже поверхностного осмотра, но тут из центра пришла депеша, которая изобличала путешественника в содомском грехе и предписывала не оказывать ему никаких знаков расположения. Не мешкая ни минуты, градоначальник снарядил вслед погоню, в результате которой де Кюстину сожгли коляску и в назидание порвали дорожный фрак. Немудрено, что по возвращении во Францию путешественник сочинил злобный пасквиль на глуповские порядки. Впрочем, переведен на русский язык он был только сто лет спустя и на патриотическое расположение тогдашних умов нисколько не повлиял.
В градоначальничество же штык-юнкера Копфа в Глупове был похоронен один странный юноша, который называл себя Студентом Холодных Вод. Этот юноша явился неведомо откуда, носил в глазу стеклышко и был не в своем уме, но при этом так эффективно и так, главное, просто лечил всю номенклатуру женских болезней, что отбою не было от глуповских женщин всех сословий и состояний. Как и градоначальник Микаладзе, неистовый женолюб, Студент Холодных Вод скончался от истощения.
Последней затеей Карла Андреевича было строительство видообзорной каланчи. Бог ведает, что его подвинуло на это изощренное предприятие, — вообще, с точки зрения чистого разума, многие замыслы здешних градоправителей непонятны, — но как бы там ни было в конце сорок восьмого года Карл Андреевич самолично определил строительную площадку и приказал доставить в город извести, дубовых бревен для стропил и запас клейменого кирпича.
Первая попытка выстроить каланчу не удалась потому, что неизвестные злоумышленники растащили по дворам известь, которая, кроме всего прочего, еще и представляла собой отличное средство против мышей и крыс. Не то чтобы эти вечные спутники человечества особенно досаждали глуповскому народу, но ведь у нас как — ежели ты что и украл, то будь любезен найти продукту какое-то применение.
Умер градоначальник Копф в том же сорок восьмом году от апоплексического удара. Как раз накануне он получил из губернии циркуляр, изобличавший очередную французскую революцию и предписывавший строжайшие меры против проникновения ее флюидов в подведомственные края. Прочитав циркуляр, Карл Андреевич по простодушию всерьез напугался: как бы, невзирая на исполинское расстояние, отделяющее Глупов от богом проклятого Парижа, в городе не аукнулась бы французская революция, но тут он ненароком выглянул в окошко, увидел сидельца москательной лавки в непоказанном, чуть ли даже не в трехцветном шейном платке и умер от апоплексического удара.
В день его смерти случилось чудо: на небесах, ко всеобщему изумлению, вдруг само по себе написалось багряными буквами таинственное слово «эгалите» [40].
Вскоре после воцарения императора Николая Павловича в Глупов был назначен градоначальником Карл Андреевич Копф, из тамбовских немцев. Несмотря на многолетнюю службу, Карл Андреевич состоял в чине штык-юнкера, и это не мудрено, потому что мужчина он был мелкий, девообразный, очень невзрачный и вообще замечательного в нем было лишь то, что он имел только одно левое ухо — другое ему в сердцах откусил во время разводного учения граф Алексей Андреевич Аракчеев.
Характернейшая черта градоначальника Копфа заключалась именно в том, что он был несколько подвинут на пункте единообразия. Разнобоя он не терпел ни в чем: ни в суждениях, ни в манерах, ни в архитектуре, ни в гастрономии, ни особенно в мелочах — просто ему делалось плохо, когда он усматривал какую-нибудь мелкую дисгармонию, например, когда ему попадался на глаза палисадник, выкрашенный частично коричневой краской, частично синей из-за того, что в свое время коричневой не хватило, или когда его взору представала какая-нибудь беспримерная баба, по бедности одетая в мужнин кафтан с разными рукавами.
Видимо, разнобой как-то вредил его психическому здоровью, и с принятием Карлом Андреевичем глуповского градоначальничества тут устанавливается продолжительная эпоха единообразия. Средствами довольно-таки крутыми, простиравшимися до угроз ввести в Глупове военное положение, штык-юнкер Копф в короткое время достиг того, что мещанские дома в городе строились исключительно в три окошка, а жилища высших слоев населения красились под кирпич и снабжались обязательным мезонином, что парни носили одинаковые кумачовые рубахи, а мужики — синие, что женщины одевались в полосатые ситцевые платья, а девки — в некрашеную холстину, причем кормилицам присваивались повойники с рожками, а повитухам — кики, шитые серебром, и даже Карл Андреевич учредил специальные мундирчики для детей, украшенные медными петушками.
Единственно строптивцы из Стрелецкой слободы артачились против этих галантерейных нововведений, пытаясь отстоять свои исконные разноцветные кафтаны и черные плисовые штаны, но вот летом двадцать седьмого года Карл Андреевич вызвал из губернии артиллерийский дивизион.
Стрельцы повытаскивали из закромов пищали с колесным боем, которые они на случай хранили еще со времен разинского восстания, и заняли оборону.
Градоначальник Копф, предводительствовавший операцией, дал фейерверкерам сигнал боевой готовности и обращается к инсургентам:
— До чего же, — говорит, — вы глупый народ! Ну с чем это сообразно: под картечь иттить за плисовые штаны?!
— Ты нас не дури! — в ответ доносится от стрельцов. — Мы у Петра Алексеевича бороды отстояли, так неужели мы позволим над собой колбаснику мудровать!
Этого оскорбления Карл Андреевич не стерпел, и в полчаса Стрелецкая слобода со всем ее населением была стерта с лица земли.
Чего уж там греха таить, ужаснулся город такому беспощадному избиению, и с ужаса глуповцы сами на себя начали изумляться: как это они прежде ходили в чем бог на душу положит, как это они своевременно не постигли жизненно важного значения униформы… Что же касается Карла Андреевича, то эта победа только раззадорила его на дальнейшую унификацию глуповской жизни буквально во всех ее проявлениях; исходя из той укоренившейся мысли, что средний глуповец в глубине души есть создание суверенное, самомнительное и прыткое, то есть трудно поддающееся управлению, Карл Андреевич взялся отрегулировать быт своих подданных по единому образцу, чтобы, например, они по набату бодрствовали и спали, трудились и прохлаждались. Частично градоначальник Копф самостоятельно пришел к укоренившейся мысли по прочтении карамзинской «Истории государства Российского», из которой он сделал вывод, что не было, нет и не будет в свете такого взбалмошного, неустроенного народа, потому что вся его история представляет собой нагромождение безобразий и недаром чуть что он хватается за топор. Частично же эту мысль подал градоначальнику какой-то местный мудрец с законотворческими наклонностями, который подбросил в переднюю его резиденции пространный проект о приведении глуповской жизни к общему знаменателю, «дабы, — как записано у этого иуды, — совершенно изничтожить разбойный их нрав и пьяное окаянство». Впрочем, нельзя сказать, чтобы этот проект был выдумкой подлого и неистового ума, так как он, например, предусматривал потребление не более полуведра пенника [39] в день на душу взрослого населения и в некоторых позициях действительно сулил установление прочного общественного порядка. Но, на несчастье, Карл Андреевич был человеком формы, и ему не всегда были доступны категории существа; посему он поставил реконструкцию городской жизни на такую бестолково-энергичную ногу, что добился прямо противоположного результата, то есть Глупов стал физически неуправляемым, как какое-нибудь отдаленное государство. Во многом это произошло благодаря тому, что ради совершенного единообразия Карл Андреевич упразднил фамилии с именами и всему глуповскому простонародью присвоил порядковые номера. Понятное дело, что это нововведение привело к полной неразберихе, потому что в Глупове счету сроду не обучали: недоимки перестали взиматься, остановилась торговля, распались родственные связи, а в съезжем доме под одну гребенку секли и правых и виноватых. Последнее было нестерпимей всего, поскольку чувство справедливости испокон веков считалось одним из самых сильных чувств здешнего человека, и среди глуповцев начало созревать какое-то неясное, томное недовольство. Это недовольство требовало исхода, и вот представился случай выплеснуть его вон.
В Глупове открылась эпидемия болезни, названная в летописи весьма неприличным словом, — надо полагать, это была повальная дизентерия, вызванная, возможное дело, тем, что кто-то, прикрывшись порядковым номером, выбросил на рынок недоброкачественный продукт. В итоге нарушилась полная стройность жизни, потому что отправлять так называемые естественные потребности глуповцам тоже было велено по набату. Такое самовольство наверняка вызвало бы со стороны градоначальника самые лютые меры, кабы не то спасительное обстоятельство, что Карл Андреевич сам не вылезал из холодного нужника и знать не знал о повсеместно творившемся разнобое. На эпидемию из губернского города наехало семь душ лекарей и два знахаря, которые в силу несерьезного состояния тогдашней медицинской науки начали пользовать глуповцев, первые — раствором марганцовокислого калия, а вторые — настойкой на жженой собачьей шерсти, и вдруг город вообще прекратил отправлять так называемые естественные потребности. День не отправляют, другой не отправляют, третий не отправляют, и поэтому, конечно, на четвертые сутки от двора ко двору стало распространяться угрюмое подозрение: «Залечили…»
Семь лекарей и два знахаря, от греха подальше, упаковали свои пожитки и бросились вон из города, но у заставы их давно поджидала толпа горожан, предводительствуемая мужиками из рода Проломленных Голов, настроенная более или менее кровожадно. Если бы медицина повела себя достойным манером, то есть слукавила бы, что-де курс лечения она провела единственно верный и просто это у глуповцев такой резко континентальный кишечный тракт, то, скорее всего, медицину бы безболезненно пропустили, но лекари со знахарями малодушно повалились глуповцам в ноги и, как сообщает летописец, «были жестоко биты, а когда вышло из злодеев последнее издыхание, то обществом побросали тела в колодец и засыпали их землей».
По этому случаю в Глупов нагрянуло специальное следствие, но, поскольку массовое преступление у нас как бы даже и не преступление, а почти что шалость, дело спустили на тормозах. Следователи только объели город, чем обрекли его на продолжительное продовольственное прозябание, посекли выборочно десяток-другой порядковых номеров и для памяти посрывали с детских мундирчиков медные петушки. Тем и закончилось первое избиение медицины.
А в тридцатых годах через Глупов проследовал французский путешественник де Кюстин. Карл Андреевич встретил француза на достославном выгоне в сопровождении городской инвалидной команды, у которой и вправду были такие зверские физиономии, что де Кюстин возомнил со страху, будто его встречают для того только, чтобы арестовать. Об этой встрече в летописи сохранились отрывочные известия; якобы де Кюстин заметил Карлу Андреевичу, что Санкт-Петербург самая блестящая столица в мире, а Москва — это отродье Азии, с изумлением видящее себя в Европе, что Россия замечательна отвратительными старухами и красивыми стариками, что повсеместность клопов вызывает недоумение и, имея в виду столь положительный век, трудно было их в таком количестве ожидать, что глуповцы, несмотря на свой негуманный вид, по всем вероятиям, добродушнейшие из смертных, что русский язык похож на испорченный греческий, а градоначальник Копф похож на императора Николая Павловича и его отличает та же беспокойная суровость, что и всероссийского государя. На все это Карл Андреевич отвечал:
— Будет исполнено, ваше превосходительство!
Наверное, он принял путешественника за начальство.
Француз проследовал было дальше, не удостоив Глупов даже поверхностного осмотра, но тут из центра пришла депеша, которая изобличала путешественника в содомском грехе и предписывала не оказывать ему никаких знаков расположения. Не мешкая ни минуты, градоначальник снарядил вслед погоню, в результате которой де Кюстину сожгли коляску и в назидание порвали дорожный фрак. Немудрено, что по возвращении во Францию путешественник сочинил злобный пасквиль на глуповские порядки. Впрочем, переведен на русский язык он был только сто лет спустя и на патриотическое расположение тогдашних умов нисколько не повлиял.
В градоначальничество же штык-юнкера Копфа в Глупове был похоронен один странный юноша, который называл себя Студентом Холодных Вод. Этот юноша явился неведомо откуда, носил в глазу стеклышко и был не в своем уме, но при этом так эффективно и так, главное, просто лечил всю номенклатуру женских болезней, что отбою не было от глуповских женщин всех сословий и состояний. Как и градоначальник Микаладзе, неистовый женолюб, Студент Холодных Вод скончался от истощения.
Последней затеей Карла Андреевича было строительство видообзорной каланчи. Бог ведает, что его подвинуло на это изощренное предприятие, — вообще, с точки зрения чистого разума, многие замыслы здешних градоправителей непонятны, — но как бы там ни было в конце сорок восьмого года Карл Андреевич самолично определил строительную площадку и приказал доставить в город извести, дубовых бревен для стропил и запас клейменого кирпича.
Первая попытка выстроить каланчу не удалась потому, что неизвестные злоумышленники растащили по дворам известь, которая, кроме всего прочего, еще и представляла собой отличное средство против мышей и крыс. Не то чтобы эти вечные спутники человечества особенно досаждали глуповскому народу, но ведь у нас как — ежели ты что и украл, то будь любезен найти продукту какое-то применение.
Умер градоначальник Копф в том же сорок восьмом году от апоплексического удара. Как раз накануне он получил из губернии циркуляр, изобличавший очередную французскую революцию и предписывавший строжайшие меры против проникновения ее флюидов в подведомственные края. Прочитав циркуляр, Карл Андреевич по простодушию всерьез напугался: как бы, невзирая на исполинское расстояние, отделяющее Глупов от богом проклятого Парижа, в городе не аукнулась бы французская революция, но тут он ненароком выглянул в окошко, увидел сидельца москательной лавки в непоказанном, чуть ли даже не в трехцветном шейном платке и умер от апоплексического удара.
В день его смерти случилось чудо: на небесах, ко всеобщему изумлению, вдруг само по себе написалось багряными буквами таинственное слово «эгалите» [40].
Осложнения из-за «эгалите»
После смерти штык-юнкера Копфа градоначальником в Глупов был назначен бывший тамбурмажор лейб-гвардии Преображенского полка Лычкин Василий Иванович, великан. Приняв, как говорится, бразды правления, он первым делом заперся у себя в кабинете, чтобы решить вопрос: как это на небесах вдруг само по себе написалось слово «эгалите»? Версии были такие: то ли пронырливые французы волшебным образом дали о себе знать, то ли язвительные глуповцы, по тем временам народ еще бойкий, самостоятельный, как-то исхитрились начертать это слово на небосводе, ибо уж на что на что, а на выдумки голь хитра, то ли это было просто-напросто предостережение свыше. Ни к какому окончательному заключению Василий Иванович не пришел, поскольку варианты он просчитывать не умел, но все же на всякий случай решил принять некоторые превентивные меры, или, лучше сказать, меры в принципе, вообще. Для начала он повелел согнать на Соборную площадь глуповское население, вышел на балкон своей резиденции и показал толпе значительный гвардейский кулак.
— Чуете? — сказал он народу, в разных ракурсах демонстрируя свой кулак.
— Чуем, — ответили глуповцы в один голос.
— Чуять-то мы чуем, — добавил какой-то задорный мужичок, — да только откуда ветер дует, это нам невдомек.
— Кто таков? — спросил Василий Иванович, рассердясь.
— Здешний, то есть глуповский, мещанин.
— Якобинец?
— Это мы без понятия.
— Стало быть, якобинец! А ну-ка, кто там, — в железа его за неудобные разговоры! Я вам покажу, как поганить небеса разными поносными словами, вы у меня узнаете, что такое «эгалите»!
— Об этом, батюшка, и речь,– раздался чей-то смиренный голос.– Разъясни ты нам, Христа ради, что это за «эгалите» такая? Хотелось бы знать, через что страдаем…
Василий Иванович ответил уклончиво, потому что он сам не знал значения этого слова.
— Ну, это, положим, не вашего ума дело. Вместо того чтобы интересоваться насчет «эгалите», вы бы лучше поинтересовались вывести тараканов. Ведь это же страм, сколько их у вас развелось!
Тут новый градоначальник, что называется, попал в самую точку: с помощью краденой извести глуповцам удалось извести вечных спутников человечества, но вместо них расплодились в несметном количестве рыжие тараканы, которые приспособились ее есть. Однако тараканами всерьез заняться не довелось, поскольку тем временем, как будто в пику указаниям властей предержащих, в Глупове распространилась мода на глиняные свистульки, и город года так два ничем, кроме этих свистулек, не занимался.
Но градоначальник Лычкин решил, что народ просто-напросто придуривается, что дело вовсе не в свистульках, отвлекающих его от противоборства нашествию тараканов, а все дело в проклятом «эгалите», которое бесовским образом действует на народ. Поэтому вскоре на заборах и стенах домов появились официальные афишки, которые начинались следующими словами: «Вам же добра желая, как вы есть публика истинно глупая, несамостоятельная, строжайше повелеваю…» — и далее шел перечень распоряжений, нацеленных на то, чтобы в зародыше вытравить думу о тайне «эгалите». В частности, горожанам предписывалось изъять из обращения столовые и кухонные ножи, сообщалось, что на месте пустыря, оставшегося от разгромленной Стрелецкой слободы, будет оборудован плац, где благонамеренные обыватели смогут подзаняться воинскими артикулами и другими физическими упражнениями, которые суть лучшее средство от вредных мыслей, а также воспрещалось ношение чепцов с разноцветными лентами и космополитических картузов. Заканчивалась градоначальникова прокламация на такой грозной ноте: «Нарушение оных предначертаний приравнивается к измене Отечеству и наказуется по всей строгости законов, вплоть до расстреляния без суда и следствия, чему порукой верное солдатское сердце и решительная рука».
— Чуете? — сказал он народу, в разных ракурсах демонстрируя свой кулак.
— Чуем, — ответили глуповцы в один голос.
— Чуять-то мы чуем, — добавил какой-то задорный мужичок, — да только откуда ветер дует, это нам невдомек.
— Кто таков? — спросил Василий Иванович, рассердясь.
— Здешний, то есть глуповский, мещанин.
— Якобинец?
— Это мы без понятия.
— Стало быть, якобинец! А ну-ка, кто там, — в железа его за неудобные разговоры! Я вам покажу, как поганить небеса разными поносными словами, вы у меня узнаете, что такое «эгалите»!
— Об этом, батюшка, и речь,– раздался чей-то смиренный голос.– Разъясни ты нам, Христа ради, что это за «эгалите» такая? Хотелось бы знать, через что страдаем…
Василий Иванович ответил уклончиво, потому что он сам не знал значения этого слова.
— Ну, это, положим, не вашего ума дело. Вместо того чтобы интересоваться насчет «эгалите», вы бы лучше поинтересовались вывести тараканов. Ведь это же страм, сколько их у вас развелось!
Тут новый градоначальник, что называется, попал в самую точку: с помощью краденой извести глуповцам удалось извести вечных спутников человечества, но вместо них расплодились в несметном количестве рыжие тараканы, которые приспособились ее есть. Однако тараканами всерьез заняться не довелось, поскольку тем временем, как будто в пику указаниям властей предержащих, в Глупове распространилась мода на глиняные свистульки, и город года так два ничем, кроме этих свистулек, не занимался.
Но градоначальник Лычкин решил, что народ просто-напросто придуривается, что дело вовсе не в свистульках, отвлекающих его от противоборства нашествию тараканов, а все дело в проклятом «эгалите», которое бесовским образом действует на народ. Поэтому вскоре на заборах и стенах домов появились официальные афишки, которые начинались следующими словами: «Вам же добра желая, как вы есть публика истинно глупая, несамостоятельная, строжайше повелеваю…» — и далее шел перечень распоряжений, нацеленных на то, чтобы в зародыше вытравить думу о тайне «эгалите». В частности, горожанам предписывалось изъять из обращения столовые и кухонные ножи, сообщалось, что на месте пустыря, оставшегося от разгромленной Стрелецкой слободы, будет оборудован плац, где благонамеренные обыватели смогут подзаняться воинскими артикулами и другими физическими упражнениями, которые суть лучшее средство от вредных мыслей, а также воспрещалось ношение чепцов с разноцветными лентами и космополитических картузов. Заканчивалась градоначальникова прокламация на такой грозной ноте: «Нарушение оных предначертаний приравнивается к измене Отечеству и наказуется по всей строгости законов, вплоть до расстреляния без суда и следствия, чему порукой верное солдатское сердце и решительная рука».