— Теперь опишите мне этот бой. Этот удивительный победоносный бой.
   Хант сказал:
   — Сначала был шторм.
   — Ах да, шторм. И каков же был наш герой во время этого шторма?
   Лейтенанты молчали.
   — Вам нечего сказать?
   — Да, сэр. Во время шторма капитан Кидд был никаков.
   — Напился до чертиков?
   — Не совсем так, сэр.
   — Он ударился об стол. Первая подошедшая волна так резко подняла нос корабля, что он вылетел из кресла и сильно ударился головой.
   — А очнулся уже утром?
   — Да.
   — А потом выскочил на палубу и велел атаковать восьмидесятипушечный галион?
   — Да, сэр.
   — И чуть ли не первым же выстрелом попал ему в пороховой погреб?
   Лейтенанты вздохнули и кивнули.
   Полковник нахмурился и несколько раз обошел стол, громко цокая каблуками по каменному полу.
   Хант и Херст провожали его взглядом.
   — Не нравится мне эта история, джентльмены. Странный малый этот Кидд. Судя по тому, что о нем болтают, и по тому, что болтает он сам, это законченный кретин.
   — Похоже на то, сэр.
   — Но законченный кретин не может в течение одного месяца выиграть два великолепных боя, не понеся почти никаких потерь, причем у противника вполне серьезного.
   — Точно так, сэр.
   Полковник остановился.
   — Сказать по правде, джентльмены, я не знаю, что мне и думать. Или послать к чертям собачьим весь мой прежний опыт и признать, что отныне воевать следует так, как воюет этот парень, или…
   Маллин осекся. Не все, что хочется сказать, надо говорить своим подчиненным.
   — Отправляйтесь спать. И поменьше болтовни.
   В доме губернатора речь тоже шла о невероятной везучести капитана Кидда.
   Сам он давно уже отправился домой, дабы утолить жажду приватного отдыха, а сэр Вудфорд, синьор Галиани и майор Плант никак не могли прийти к однозначному мнению на этот счет.
   Везение или гениальность?
   Молодой Вудфорд первым сделал вывод. По крайней мере для себя. Он решил, что отныне будет плавать только под флагом капитана Кидда.
   Устроить это оказалось нетрудно. Узнав о желании губернаторского сынка, Уильям проявил поразительную сговорчивость. Чем в очередной раз удивил губернатора. Тому было отлично известно, что капитаны кораблей, как правило, неохотно берут к себе на борт отпрысков из высокопоставленных семей, дабы не попасть от них в зависимость.
   Уильяма Кидда эта проблема, кажется, абсолютно не тревожила.
   Между тем полным ходом продвигался ремонт «Блаженного Уильяма». Повреждения, полученные в бою с мощным французом, оказались не так страшны, как это показалось в первый момент. По приказу губернатора были не только выделены лучшие плотники, но еще и лучшие материалы. Сверх того сэр Вудфорд взял на себя и долю денежных расходов.
   Это было очень кстати. Капитан Кидд, хотя и одержал две великолепные победы, не имел никакой возможности воспользоваться их плодами. И потопленные у Сан-Хуана пироги, и оставшиеся на поверхности моря обломки гордости французского военно-морского флота настоящей добычей не являлись, и команда не могла получить свою десятую долю от их продажи.
   Как это ни странно, для матросов было бы выгоднее, чтобы их капитан одерживал не такие убедительные победы.
   Добыча — мед войны!
   Все время, пока шел ремонт, продолжался односторонний эпистолярный роман между капитаном и пятью майорскими дочерьми.
   Ни одна из них так ни разу не назвалась, а он слишком плохо различал, чтобы понять, кто именно ему пишет.
   То ли Арабелла, то ли Анабель, то ли Мэри, то ли Джуди… Тут ему сделалось стыдно — он вдруг понял, что имя пятой дочери он вообще забыл.
   Как бы там ни было, история эта должна была иметь какое-то разрешение.
   Какое?!
   Кидд валялся на своей кровати, смотрел в потолок и мучился сомнениями.
   Получал сестринские послания, читал их самым внимательным образом, как правило, ничего понять не мог из прочитанного и начинал от этого мучиться еще сильнее.
   Послания эти день ото дня не претерпевали принципиальных изменений. Они оставались все так же непроницаемо анонимны, все так же возвышенны по тону и неуловимы по содержанию.
   Все они содержали только одно внятное предложение-требование — явиться в парк у майорского дома в неестественно ранний час, с тем чтобы стать, по всей видимости, участником какого-то важного, решительного и тайного разговора.
   Зачем?
   С кем?
   На ремонтных работах капитан не был сильно занят. Во-первых, потому, что он был капитан, и не дело ему, как русскому царю, самолично махать топором, во-вторых, потому, что он ничего не смыслил в устройстве современных кораблей. Наладить ялик дли речной рыбалки — это можно, но не больше.
   И вот, послонявшись вокруг вытащенного на сушу «Уильяма», Кидд отправлялся слоняться по набережной. Набережная эта уступала, например, бристольской не только блеском, но, главное, размерами, поэтому наскучила ему в несколько дней.
   Он бы поиграл в карты, но на острове никто не играл в карты для удовольствия или времяпрепровождения. Деньги же, которые у него были, Кидд спустил в первый же день. В долг ему играть было стыдно.
   Долг был одним из тех мистических страхов, которые сумел внушить ему отец, тень которого возникала за его плечом всякий раз, когда он приближался к карточному столу.
   Не увлекало его и массированное, беспросыпное пьянство, в коем находило отраду огромное количество моряков.
   Что в такой ситуации остается человеку?
   Конечно, чтение.
   А его, во вполне достаточных количествах, доставляли ему сестры Плант.
   Мужчина, лишенный или освобожденный от своих привычных мужских дел, начинает внимательно относиться к делам женским. От внимательного отношения — один шаг до отношения серьезного.
   В какой-то момент ему начало казаться, что он слишком жестокосерден по отношению к этим возвышенным существам. Что он не имеет, в сущности, права сторониться их общества. Что он знает о жизни их душ?!
   Может быть, они страдают?
   Может быть, им некому открыть свое сердце?
   Что от него убудет, если один раз, ранней порой, под сенью какой-нибудь магнолии или агавы, он послушает сердечные излияния молодой особы?
   Но как только перспектива подобного развлечения стала реальной, Кидд струсил.
   Он остро почувствовал, до какой степени ему не хочется того, к чему его толкает человеческий долг.
   Сестры Плант представились ему одним сложным, пятиголовым существом, весьма смахивающим на какое-то античное чудище, виденное им в юности в отцовской книжке.
   И он решил, что ни на какое свидание не пойдет.
   Но вечером того же дня получил новое письмо. Оно было написано как-то особенно жалобно, страдательно, какая-то в нем присутствовала особенная пронзительность.
   И сердце капитана заныло.
   Нет, ни в коем случае он не собирался рассматривать это свидание как встречу Двух возлюбленных, тем более что ему было абсолютно неизвестно, с кем из пяти девушек придется беседовать. Это будет разговор двух людей, тонко чувствующих, способных принести друг другу душевное облегчение.
   Только так, и никак иначе.
   Пусть это произойдет нынешним вечером.
   Этот вечер был весьма удобен. Назавтра ранним утром «Блаженный Уильям» должен был на пару с еще одним галионом выйти в очередное патрульное плавание.
   Уильям рассудил так: если утренняя беседа не получится или, того хуже, принесет какой-нибудь скандальный результат, он сможет убраться подальше с острова еще до того, как события получат необратимый характер.
   Надо думать, что Уильям, при всей своей простоте, догадывался, что какие-то неприятности от милого утреннего разговора вполне возможны.
   Эта забота о своеобразной подстраховке заставляет признать, что настоящими джентльменскими качествами Уильям Кидд не обладал. И скорее был готов к позорному бегству, чем к незапланированной женитьбе.
   Себе в этих малопочтенных мыслях капитан не признавался. Он предпочитал думать, что, если случится какой-то конфуз и одна из бесчисленных сестер будет поставлена его неловкостью в неудобное положение, он лучше погибнет в неравном бою с врагами Британии.
   Философически настроенный ум должен отметить в этом месте, какими порой странными причинами может питаться иногда воинский героизм.
   Ночь перед выходом в плавание, по традиции, команда и капитан проводят на борту корабля.
   Кидд прибыл в свою отремонтированную каюту как раз перед вечерним чаем.
   Прибыл он вместе с молодым Вудфордом. Он был встречен Каллифордом и другими офицерами вполне спокойно, чуть ли не дружелюбно. Это капитану понравилось и настроило на благодушный лад. Он велел подать выпивку. И сам всячески проявлял усердие в ее истреблении.
   Эндрю Вудфорд, глядя на капитана восторженными глазами, яростно следовал его примеру. Между тем, если бы он глядел на капитана взором не восторженным, а хотя бы отчасти внимательным, он бы заметил, что Кидд почти не пьет, а от того, что наливают ему в кружку, освобождается, переправляя джин новому лейтенанту.
   Подчиненные настолько привыкли к тому, что капитан их человек не коварный, что тоже поддались на эту мелкую хитрость.
   Ради того, чтобы обезопасить девичью честь, Уильям Кидд был способен и не на такое.
   Так что, когда капитан, сильно пошатываясь, отправился к себе в каюту, никому и в голову не могло прийти проследить, чем он займется дальше.
   А он дождался, когда все на судне успокоится. Дождался, когда луна удалится с небосклона. Выбрался через окно в своей каюте на кормовой балкон, привязал к перилам заранее подготовленную веревку и спустился вниз, в одну из гичек, которые, по традиции, привязывали под кормовой надстройкой, на случай возникновения непредвиденных надобностей.
   Быстро, но бесшумно работая веслами, капитан Кидд направился к берегу.
   Как он хорошо все придумал!
   Никто никогда не узнает, что этой ночью его не было на корабле.
   В районе главного пирса, где он собирался пристать, было слишком оживленно. Пришлось грести в сторону форта, чья зубчатая громада смутно рисовалась на фоне густозвездного неба. У подножия большой батарейной башни находилось здание кордегардии, и, по расчетам Кидда, очень скоро должно было пробить четыре склянки, смена караула.
   Он не ошибся.
   Как только донесся звон бортовых колоколов, окованная железом дверь кордегардии начала медленно отворяться. Сначала она выпустила клуб табачного дыма, пропитанного желтоватым светом масляных светильников, потом лейтенанта и двоих яростно зевающих мушкетеров.
   Лейтенант нес тусклый фонарь, чтобы освещать дорогу.
   Кидд, дождавшись, когда патруль проследует мимо, сбросил в воду каменный якорь, обмотанный веревкой, и выскочил на берег, почти не замочив башмаков.
   Теперь предстояло определить направление, в котором надлежало двигаться.
   Тьма стояла страшная.
   Звучали насекомые на десятки ладов.
   Шныряли и громко лаяли собаки.
   Безрадостно напевали негры-невольники за стенами городской тюрьмы.
   Тюрьма — надежный ориентир, Кидд был рад тому, что так легко до нее добрался. Теперь ему предстояло миновать сукновальный сарай, пшеничный склад, и можно поворачивать налево.
   Нет, очень темно.
   На какое-то время он снова засомневался, а стоит ли ему блуждать во тьме этой египетской ради сомнительного по своим моральным качествам дела. Но тут ему сама собой явилась подмога. Из караульного помещения при тюрьме вышел патруль, тот самый, который он видел возле кордегардии форта, и зашагал вверх по нужной Кидду улице.
   Иногда, оказывается, патруль не просто бродит взад-вперед по берегу моря, прислушиваясь к однообразному плеску волн, но позволяет себе забраться в самые дебри пропитанного тьмою города.
   Кстати.
   Уильям осторожно двинулся вслед за большим тусклым фонарем, несомым одним из патрульных.
   Мушкетеры громко переговаривались, это тоже его устраивало, так как скрадывало звук его шагов.
   Несколько раз, когда шумные обсуждения качества местного рома вдруг стихали, Кидд застывал в первой попавшейся позе, как это было принято в детских играх фермерских ребят у него на родине.
   Ему казалось, что патрульные прислушиваются, почуяв, что за ними кто-то движется.
   Когда они продолжали движение или болтовню, он успокаивался.
   Один раз получилось так: он, заметив, что фонарь остановился, а речь прервалась, замер, опираясь на землю одною правой ногой. Левую он медленно опускал, чтобы не ударить каблуком о какой-нибудь неуместный камень.
   И в этот момент из плотной тьмы перед глазами на него вылетело существо, кажется женского рода, в свободном, широком платье и с тюрбаном на голове.
   Он едва не вскрикнул, но успел понять, что это всего лишь негритянка, куда-то посланная своей хозяйкой. Равновесие же потерял и шумно свалился в какой-то колючий куст.
   Его спасло то, что исчезающая в ночи, сходная с нею по цвету, девица громко хихикнула, ей было весело оттого, что она так сумела напугать белого господина.
   Это хихиканье и спасло капитана Кидда от разоблачения.
   Фонарь поплыл дальше, и в свете мелькнула знакомая решетка.
   Уильям понял, что он пришел.
   В доме майора ему приходилось бывать не один раз, поэтому он, даже ничего перед собою не видя, неплохо ориентировался в чернильном пространстве сада. Кроме того, в письмах, полученных им, содержались довольно пространные и толковые рекомендации, как следует пробираться в тот конец сада, где должна была состояться вожделенная встреча душ.
   К тому же начинало светать.
   Ни о каком восходе солнца речи еще не было, просто правление темноты сделалось менее полнокровным и в горении звезд почувствовалось что-то предсмертное.
   Обняв теплый, шершавый ствол магнолии, Кидд проник в то отверстие в ограде, которое столько раз воспевалось в анонимных девичьих посланиях. И попал, как ему обещалось, в благоуханный цветник. Он был бы взволнован облаками запахов, когда бы и без того не трясся от ужаса.
   Розарий следовало обогнуть по дорожке, посыпанной белым морским песком.
   Он хрустел, как предатель, и Кидду казалось, что звук его шагов разносится набатом над всем невисским побережьем.
   Теперь несколько ступенек. Каменных, звучных, как ушные перепонки дрозда.
   Преодолено! С помощью необыкновенно замедленных, акробатически сложных движений.
   Вон она, эта беседка.
   Скрытая от окон дома двухъярусной волной жасмина. Белый купол на шести тонких, почти невидимых опорах.
   Оставалось рассмотреть, есть ли кто-нибудь в этой беседке, ждут ли уже эпистолярного гостя.
   Стараясь вести себя как можно осторожнее, хотя осторожнее было уже явно некуда, Уильям Кидд направился к ней. Мешали рассмотреть все как следует торчащие отовсюду ветви.
   Вот он уже совсем близко.
   Надо только осторожно отодвинуть вот эти листья…
   И тут раздался страшный грохот.
   Надо сказать, что пресловутая беседка стояла на террасе, нависшей как раз над бухтой. Тьма, наполнявшая бухту, внезапно лопнула, разорванная красно-белым громадным всполохом. Раздался треск, визг, еще какие-то звуки, которые даже трудно описать. Тьма тут же сомкнулась, намертво поглотив громоподобное событие.
   Кидд бросился вон из майорского сада, так и не узнав, ждал ли его кто-нибудь в предрассветной беседке. Пробегая по улицам Порт-Элизабет к набережной, он всерьез считал этот грохот ему, Уильяму Кидду, личным предупреждением. И только оказавшись на берегу, он осознал, что все обстоит несколько сложнее и чуть-чуть иначе.
   Прежде всего выяснилось, что это был никакой не взрыв.
   Это был залп.
   Залп этот произвел «Блаженный Уильям», покидая гавань Порт-Элизабет.
   Эта пушечная канонада не стала салютом в честь присутствующих в гавани, но пришлась точно в борт шестидесятипушечного корабля «Нортумберленд», который должен был сопутствовать «Блаженному» в предстоящем плавании.
   Залп был произведен одновременно и подло, и грамотно. То есть прямо над ватерлинией. В быстро рассеивающейся утренней дымке было видно, как суетятся на палубе «Нортумберленда» полуголые матросы. Поскольку предательский залп изрешетил левый борт, они сбрасывали в воду пушки правого, чтобы хоть таким образом удержать свое судно на плаву.
   «Блаженный Уильям» уже миновал зону обстрела главного форта, и теперь ему ничто не угрожало.
   На набережной царило молчаливое столпотворение, понять никто ничего не мог, все, тупо протирая глаза и растерянно позевывая, глядели в удаляющуюся корму судна.
   Кидд понимал не больше последней стряпухи, что стояла рядом с ним с подцепленной за жабры рыбиной. И это несмотря на то, что удаляющийся корабль был его кораблем.
   Внезапно ему на плечо легла чья-то тяжелая рука.
   — Капитан Кидд?
   Он просипел:
   — Да.
   Кидд обернулся и увидел перед собой патрульного офицера. Скорей всего, того самого. С горящим фонарем в руках.
   — Вам придется пойти со мной, сэр.
   — Меня хочет видеть майор Плант?
   — Вас хочет видеть губернатор.
 
   «БЛАЖЕННЫЙ УИЛЬЯМ»
   (окончание)
   Когда капитан бежавшего корабля вошел в кабинет губернатора острова Невис и увидел хозяина кабинета с листом бумаги в руках, он почувствовал, что ему становится худо. В голове возникает какая-то путаница, все понятия меняются местами, и вообще мир меркнет.
   Дело в том, что Кидд решил, будто в руках у губернатора одно из писем девиц Плант и ему сейчас предъявят обвинение в незаконном, компрометирующем девичью честь проникновении в дом майора Планта. Причем случившемся как раз в тот момент, когда подчиненный ему корабль совершал побег из гавани острова.
   — Что это?! — грозно спросил сэр Вудфорд, засовывая в вырез своей ночной рубахи смоченное холодной водой полотенце. Губернатор был не только подагриком, но и сердечником.
   Если бы горло капитана не перехватил чудовищный спазм, он бы сразу и полностью изложил все, что ему было известно по поводу девиц Плант.
   Надо сказать, что дополнительный юмор ситуации заключался в том, что губернатору еще ничего не было известно о случившемся в гавани. Он забылся под утро коротким, но глубоким сном, а домашние, знавшие, какие страшные мучения приносит сэру Вудфорду бессонница, не решились его сразу разбудить. И только когда пришло письмо, которое губернатор теперь держал в руках, камердинер решился войти в спальню и потеребить потное плечо.
   — Так вы ответите мне, капитан, что это такое, или нет?! — Голос островного правителя дошел до высшего уровня грозности.
   И тут в кабинет вбежал запыхавшийся, бледный майор Плант.
   Его появление встряхнуло капитана Кидда, и он заговорил. Повернувшись первым делом к майору.
   — Сэр, прошу принять мои извинения.
   Майор, увидев капитана, остолбенел. Видимо, увидеть не ожидал.
   — Вы здесь?!
   — Поверьте, сэр, к вашим дочерям я отношусь с величайшим уважением и никогда бы не позволил себе…
   — При чем здесь мои дочери?!
   Губернатор не оставил намерения получить ответ на поставленный им вопрос. Потрясая письмом, он проревел:
   — Кто-нибудь, черт возьми, объяснит мне, что это такое, иначе я…
   Кидд, указывая на лист бумаги в руках сэра Вудфорда, дал короткое и косвенное пояснение. Причем дал не тому, кто его требовал, то есть майору.
   — Поверьте, сэр, я получил таких много.
   — Где ваш корабль?! — крикнул майор, наливаясь кровью и остатками непереваренного портвейна.
   Кидд подавленно пожал плечами:
   — Корабль — это другое, я еще не знаю, что сказать. Но в одном я могу вас заверить определенно: я не имею перед вашими дочерьми никаких обязательств. Да и они на меня не слишком рассчитывали, это видно из письма. Прочтите сами, что там написано.
   Губернатор протянул послание майору. Тот долго его разворачивал трясущимися руками, щурился, жмурился, вытирал пот с широкого загорелого лба.
   «Дорогой отец. Я не мог поступить иначе. Когда ты получишь это письмо, я буду уже в пути. Цель моего путешествия — Нью-Йорк. Не ищи меня, это бесполезно. Надеюсь, настанет день, когда ты поймешь, почему я так поступил. Твой сын Эндрю. Написано на борту „Блаженного Уильяма“.
   Наступило продолжительное молчание. Потом майор дал краткие пояснения:
   — «Блаженный Уильям» ушел сегодня из гавани без всякого предупреждения, расстреляв предварительно «Нортумберленд». Похоже, тому придется лечь на грунт.
   Губернатор тяжело прошагал к ближайшему креслу и с трудом в него втиснулся. Камердинер подал ему смоченное холодной водой полотенце, и сэр Вудфорд приложил его к голове.
   — Мы можем кого-нибудь послать в погоню?
   Майор грустно покачал головой:
   — На ходу только два брига и восьмипушечный шлюп. Мы могли бы отправить вслед за «Блаженным Уильямом» «Антигуа», это довольно ходкий галион, и пушечное вооружение…
   — Так в чем же дело?
   Плант развел руками:
   — Надо перетягивать такелаж. Иначе первый же порыв свежего ветра…
   — Сколько для этого потребуется времени?
   — Для самых необходимых операций — сутки или двое.
   Тут счел возможным вмешаться Кидд:
   — Какая разница, сутки, двое. Мы же знаем, где их искать.
   Губернатор посмотрел на него тяжелым, дымным взглядом и сказал:
   — Искать придется вам, капитан Кидд.
   — Разумеется, сэр.
   В этот момент в кабинет губернатора решительным шагом вошел полковник Маллин. Вошел со словами:
   — Я всегда знал, что эта хитрая скотина Кидд выкинет какую-нибудь гадость.
   Увидев капитана, он осекся, и с ним произошло то, что случается с краснолицыми людьми, когда они испытывают сильное чувство неловкости.
   Он побледнел.

Глава 3
«АНТИГУА»

   В 1626 году голландские мореходы основали в устье реки Гудзон поселение, которое назвали со свойственной им изобретательностью — Амстердам. Правда, с приставкой Новый. Город был расположен очень удобно и выгодно для нужд морской торговли того времени. Это быстро, всего через сорок лет, поняли мореходы английские и пожелали у голландцев, младших своих братьев, этот город отобрать, мотивируя тем, наверное, что им он нужнее. А может быть, и никак не мотивируя.
   В 1666 году они совершили первую попытку осуществить свой замысел.
   Она оказалась не слишком удачной.
   Однако в 1676 году англичане добились своего. Город они, разумеется, переименовали. Мыслили они так же оригинально, как голландцы, и поэтому город стал называться Йорк, с приставкой Нью.
   Но здесь не время и не место излагать историю этого города. Нас интересует не столько Нью-Йорк, сколько Уильям Кидд в Нью-Йорке.
   Прежде всего надо сказать, что никакого Эндрю Вудфорда он не нашел.
   Хотя искал.
   И добросовестно.
   Он обшарил все восточное побережье — от Нью-Бедфорда до Ньюпорт-Ньюс. Несколько раз обошел вокруг Длинного острова, называемого ныне Лонг-Айленд, однако и это не принесло никаких результатов.
   Сын губернатора острова Невис как в воду канул. Многие спутники Кидда так ему прямо и говорили: утонул, мол, парень, поиски надобно оставить.
   Уильям Кидд был упорен в своих намерениях. Сделав несчастным своего собственного отца, он пытался осчастливить хотя бы отца Эндрю. Кроме того, ему было неудобно возвращаться на Невис с пустыми руками.
   Надо сказать, что большая часть его команды также не горела подобным желанием. Плавание в водах Западной Атлантики казалось им и прибыльней и веселей монотонной и опасной службы в водах Карибского моря.
   На такие мысли матросов навели два удачных столкновения с французскими торговыми судами. «Антигуа», даже не будучи грозным боевым кораблем, легко с ними справился, соответственно команда стала обладательницей довольно жирной добычи. Поскольку «Антигуа» не числился в составе королевского британского флота, а являлся частной собственностью сэра Вудфорда, то из французской добычи ничего королевской казне и не досталось. Кидд, правда, настоял, чтобы владельцу судна была выделена причитающаяся ему доля.
   Никто не возражал.
   Это было не вразрез с естественными правилами каперства, кроме того, как бы узаконивало полученное матросами.
   Никто не возражал даже, чтобы доля Вудфорда хранилась в каюте Кидда.
   Надо сказать, что сам Уильям пребывал в довольно скверном расположении духа. Он чувствовал себя кругом виноватым.
   Перед сэром Вудфордом, за то, что никак не может найти его сына.
   И перед королем Вильгельмом, за то, что беззаконно, то есть беспатентно, каперствует, вместо того чтобы честно нести службу в рядах королевского флота.
   К тому же и перед своей командой, за то, что не воспрепятствовал ее формальному дезертирству из рядов воюющей армии на легкую дорожку фактического мародерства.
   Матросов эти мысли занимали мало.
   Тем более что только часть команды состояла из дававших присягу солдат. Половина была укомплектована обыкновенными джентльменами удачи из таверн Порт-Элизабет. Вудфорд и Плант не захотели окончательно оголять оборону острова и посмотрели сквозь пальцы, когда на борт «Антигуа» хлынули во множестве татуированные дьяволы с туманным прошлым. Даже полковник Маллин закрыл уши, дабы не слышать, как плачет тюрьма по этим развеселым господам.
   Раствор, составленный из неслиянных субстанций, как правило, взрывоопасен. В команде шла скрытая, повседневная, изматывающая война за преобладающее влияние.
   В подобной ситуации для верховного командования подходит более всего такой человек, как Кидд.