Страница:
— Позвольте заметить, сэр, весьма ценная черта в капитане — отсутствие глупого азарта. Особенно когда идешь на серьезное дело.
— Что вы имеете в виду?
— Я думал, что вы и так все поняли. Но если угодно, могу сказать прямо. Мы готовы отдать вам корабль, а вы отведете нас к сокровищам Леруа. Не волнуйтесь, вы получите свою капитанскую долю.
— А какова она, капитанская доля?
— Две пятых, сэр. Я слыхал, что в Береговом братстве именно такие правила.
Кидду уже успел надоесть этот бесполезный разговор, но при всей своей бесполезности он сумел зайти довольно далеко.
— Вы знаете…
— Игл, сэр.
— Да, Игл. Так вот, я бы с охотой сделал то, что вы от меня просите, и даже не взял бы свои две пятых, когда бы золото лежало там, где его оставил капитан Леруа.
— Он его перепрятал?
— Нет. Я отдал его Каллифорду в качестве выкупа за друга. Я ведь уже рассказывал эту историю.
— Сто тысяч фунтов за друга?!
— Ну, пусть будет сто тысяч, если хотите. Только их все равно нет.
Долгое и недовольное молчание было ему ответом.
— Вы поняли меня, Игл?
— Да. Вы, видимо, не доверяете мне. Почему?
— Почему бы мне вам не доверять? Я совершенно вас не знаю, значит, я не знаю о вас ничего плохого.
Опять тишина. Опять темнота, дышащая табачным перегаром.
— Что мне нужно сделать, чтобы вы мне поверили? Что было ответить на такой вопрос?
Капитан ответил правду:
— Не знаю.
— Понятно.
Капитан испугался:
— Что — понятно?
Ответ боцмана его слегка успокоил:
— Мне нужно подумать.
Хотя, если разобраться, успокаиваться оснований не было. Ведь можно себе представить, к каким результатам мог привести мыслительный процесс в голове боцмана, склонного к авантюрам и беспочвенным мечтаниям.
Господи, размышлял Кидд, почему они не хотят оставить меня в покое? Я не желаю больше шляться по морям, не хочу захватывать корабли и делить добычу.
Для чего мне все это, если я не выполню обещание, данное Камилле?
Такие мысли появились у капитана после третьего визита боцмана Игла.
Каждый раз Кидд однозначно и определенно заявлял, что никаких денег там, где они раньше были, там, куда их спрятал капитан Леруа, больше нет. Они в карманах Каллифорда, а еще вернее, рассыпаны в портовых кабаках и борделях по всему побережью Индийского океана.
Иногда золото собирается в громадные сундуки, иногда оно расползается по маленьким кошелькам.
Эта почти экклезиастовская мысль ничуть не убедила боцмана и его единомышленников.
Они остались в убеждении, что деньги есть. Что их там намного больше, чем сто тысяч. И капитан Кидд приберегает все их для себя.
Были среди желающих обогатиться и совсем горячие головы, они предлагали прежде захватить корабль, а потом уж вести переговоры с капитаном. И вести их соответствующим способом, то есть воткнув горящие фитили между пальцев.
— А вдруг он все равно откажется говорить?
— Чем большие муки он будет терпеть, тем больше золота в том сундуке.
Мысль эту все сочли верной, но вместе с тем и бесполезной. Она носила слишком теоретический характер.
— А вдруг золота и в самом деле нет? — раздался очень осторожный вопрос.
Спрашивающего подняли на смех.
— Но ведь Кидд сам говорит, что это так. Его много раз спрашивали, и он много раз говорил, что золото отдал капитану Каллифорду.
Смех сделался громче.
— Когда дело касается золота, — наставительно пояснил бывалый боцман, — никто не говорит правды.
Таким образом, капитан Кидд отказался от вполне реальной возможности захватить корабль и тем самым избавиться от неприятной обязанности представать перед королевским судом. А лорд Белломонт так никогда и не узнал, как близок он был к бесславной гибели.
«Одинокое сердце» вошло в лондонский порт ночью. Ночь была дождливая, небо затянуло низкими серыми тучами. На небе не осталось ни одной горящей точки. Так что, когда Кидд поднялся на палубу, его неприятному удивлению не было предела. Оказывается, темнота правила не только в его крохотной сырой каморке, она хозяйничала во всем мире.
Далее была черная карета с часто зарешеченными окнами. Долгая, тряская поездка неизвестно куда.
Капитану вспомнился невольно его прошлый приезд в столицу. Странно, но тогда он чувствовал себя хуже, хотя ему не предстояло никакого суда.
Сейчас же, будучи заключен под замок в мрачной повозке, которая в свою очередь заключена в непроходимой черноте ночи, он, ничего не знающий определенного о своем ближайшем будущем, был уверен, что движется в правильном направлении
Кидд спросил себя, чего он ждет от будущего. Он ничего не смог ответить себе, но почему-то не расстроился от этого.
Карета привезла капитана в тюрьму.
Четыре дюжих охранника в зеленых мундирах и желтых нашивках (он рассмотрел эти детали на следующий день) вышли его встречать.
Старший охранник сообщил ему, что, если он станет сопротивляться, они сломают ему шею.
Почему именно шею? Этим вопросом задался капитан после того, как сообщил, что сопротивления оказывать не намерен,
Далее последовало путешествие по каменному коридору с заплесневевшими стенами. Пламя факела гоняло по ним рваные суматошные тени.
За каждым поворотом стояла массивная фигура со связкой ключей.
С лязгом открывается замок. Со скрипом отворяется железная дверь.
— Отсюда не убежишь, — говорит могучий охранник.
Капитан в этот момент занят не планами побега и не тоскливыми размышлениями о том, куда, мол, довелось попасть. Он хочет понять, почему все здешние жители так объемисты. Не менее трехсот фунтов каждый.
Эта загадка навсегда останется для него загадкой. Спросить он постеснялся, почему-то решив, что этот вопрос обидит хозяев.
Наконец факел осветил деревянную, обитую железными полосами дверь.
— Это ваша новая квартира, сэр, — сообщил старший охранник. Видимо, это была очень смешная шутка по здешним меркам, потому что остальные охранники просто покатились со смеху.
Кидд вошел в прохладное, сыроватое, абсолютно темное помещение.
Дверь за ним самодовольно захлопнулась.
Нет, камера была не беспросветно темной. В окошке, которое находилось под потолком и было забрано толстой решеткой, мелькнула звездочка. Видимо, ночной ветер растащил на время тучи. Кидду это краткое подмигивание небесной искры показалось хорошим предзнаменованием.
Прошла неделя.
Прошло три недели.
Если бы Кидда попросили рассказать о них, он бы не смог. Даже самый изощренный ум не в состоянии описать абсолютную пустоту, а капитан Кидд не обладал таким умом. Дважды в день миска с пищей, просунутая волосатой рукой в дверное окошко.
Это все.
Ни одной прогулки.
Ни одного услышанного слова.
Ни одного интересного звука.
Зато никаких пределов и препон для воспоминаний.
Мелькнула птица в окошке, и он валился на топчан, чтобы всеми чувствами вернуться на сеновал фермы друга Ливингстона, и увидеть проломы в крыше того своего убежища, и ощутить трепет жаркого ожидания момента, когда появится Камилла.
Звезды, схваченные решеткой, возвращали его на Джоанну, на самый краешек ее косы, в быстро густеющие тропические сумерки, в тот самый момент, когда Камилла начинала улыбаться ему в ответ на посылаемые с помощью чудодейственного алмаза моления.
Можно себе представить, что случилось, когда он услышал звук открывающейся двери.
Не окошечка, кормящего надоевшей пшеничной кашей, а двери!
На пороге стоял, конечно, не Бог.
С несчастного капитана было довольно и лорда Белломонта.
— Сидите? — спросил его превосходительство у сидящего на топчане капитана. И было непонятно, намекает ли он на непочтительность капитанского поведения или просто напоминает ему его незавидный общественный статус.
— Сижу, — ответил Кидд, встав.
Белломонт брезгливо прошелся по камере, боясь чего-нибудь ненароком коснуться. Как будто предметы и стены здесь были заразные и от них можно было подхватить заключение в тюрьму. Сказано несколько кособоко, зато точно.
Кидд любовался лордом Белломонтом.
Он соскучился по людям, одна волосатая рука дважды в сутки в окошке — этого мало, чтобы чувствовать себя полноценным членом общества.
— Вы, наверное, удивитесь, но я пришел вас обрадовать.
— И это вам удалось. Я очень рад вас видеть, милорд.
Услышав эти с большим чувством произнесенные слова, его превосходительство подумал, что Кидд неисправим. Никакие перипетии судьбы ничему его не учат, а значит, и не научат.
— Я принес вам письмо.
— Письмо! — Капитан благоговейно затрясся.
Рука лорда юркнула под плащ и явилась на свет с большим конвертом.
Кидд, еще не прочитав надписи на нем, уже знал, от кого оно, и сердце его… в общем, понятно, что происходит с одиноким сердцем в такие моменты.
— Надеюсь, вы оцените ту бескорыстную и жертвенную любовь, которую проявляет по отношению к вам миссис Кидд. Только забота о вас, сравнимая по силе и нежности с материнской, могла продиктовать такое послание, как то, что вы станете сейчас читать, сэр.
Кидд стоял чуть на цыпочках, вытянув чуть скрюченные пальцы по направлению к письму.
Его превосходительство держал послание в черной перчатке и продолжал говорить:
— Надеюсь также, что вы оцените и тот риск, коему я подверг себя лично, пробираясь в камеру к государственному преступнику. Я пошел на то, чтобы прийти к вам, ибо мое сердце не камень (при этом слове Белломонт чуть поперхнулся), я понимаю, что вы тоже можете страдать.
Пальцы капитана впились тем временем в конверт. Рука в надушенной перчатке отдала конверт.
— Читайте внимательно, и советую вам как следует изучить все советы миссис Джонсон и следовать им, как библейским заповедям, сэр.
Хрустнула сургучная печать.
Шелестнул разворачиваемый лист.
«Рада возможности писать тебе.
Поблагодари нашего благодетеля и друга лорда Белломонта.
Прошу тебя запомнить несколько очень важных вещей. Запомнить и следовать им неукоснительно. Во имя нашего спасения и счастья.
Если тебя спросят судьи или какие-нибудь другие люди, тебе незнакомые, об алмазе, отвечай всегда одно: что ты алмаза никогда не видел, ничего о нем не знаешь и в плавание ходил не для того, чтобы его отыскать.
Помни это твердо и никогда не отступай от этих слов.
Если Тебя спросят в суде или частным порядком, откуда у тебя появился корабль «Приключение», отвечай, что он был куплен тобой для своих целей.
Если судьи усомнятся относительно того, что у тебя могли быть такие деньги, говори, что дала жена. Она богата, для того ты на ней и женился, чтобы ее деньгами пользоваться».
— Но это неправда! Я не для того женился, чтобы пользоваться деньгами! — воскликнул Кидд.
Лорд Белломонт кивнул:
— Ваша супруга знает, что не затем. Ливингстон знает, ваш друг. Я знаю, наконец. Зачем вам нужно, чтобы об этом знали еще и судьи, эти чужие вам, черствые люди?
Капитан отрицательно покачал головой:
— Я не смогу этого сказать.
Его превосходительство поморщился:
— Сама миссис Джонсон просит вас это сделать ради пользы дела.
— Нет, не могу. Извините, милорд, никак. Мне кажется, что если я это сделаю, даже в шутку, даже ради пользы дела, с моей любовью что-то произойдет. Она…
Слушать рассуждения о любви было выше сил лорда, он махнул перчаткой.
— Черт с вами, этого можете не говорить, но зато остальное чтобы дословно.
— Можете не волноваться, у меня очень хорошая память.
— Там еще кое-что есть. Читайте.
«Если тебя спросят, не было ли у тебя стандартного каперского свидетельства, подписанного лордом Адмиралтейства, говори, что не было и ты даже не знаешь, как оно выглядело».
— Сказать по правде, я так толком и не рассмотрел его.
Белломонт отвернул лицо к стене, чтобы скрыть появившуюся на лице гримасу.
«Если тебя спросят, не был ли тебе выдан особый королевский декрет, дающий тебе право арестовывать все пиратские суда в любой части света и подписанный самим королем, отвечай, что никакого декрета у тебя не было и в руках ты его не держал».
— Он пропал. Ливингстон считает, что его украл мой друг Базир, но я уверен, что он ошибается.
— Он не пропал. Он находится у посла Великого Могола, и если этот декрет будет предъявлен… Читайте дальше.
«Если тебя спросят об особом письме премьер-министра, дающем право тебе, как капитану „Приключения“, оставлять на борту корабля всю добычу, полученную в результате твоих действий, отвечай, что такого письма у тебя не было.
Обо всем прочем говори правду.
О том, что ты убил канонира Мура.
О том, что ты захватил судно под названием «Рупарель».
О том, что ты захватил судно под названием «Кедахский купец».
В конце ты должен признать, что к моменту, когда захватывал эти суда, ты знал, что война между Англией и Францией закончена.
Если досужие люди станут тебе подсказывать, что ты имел право захватить «Рупарель» и «Кедахского купца», потому что они следовали под французскими флагами и с французскими документами, не верь им.
Не верь и тем, кто станет утверждать, что условия мирного договора между Англией и Францией стали действительны для морей южнее экватора только с марта 1698 года, а стало быть, ты имел право на захват.
Все эти советчики мечтают только об одном — запутать тебя и погубить.
Делай так, как я написала тебе в этом письме, и мы рано или поздно будем счастливы.
Твоя верная, любящая жена Камилла».
Кидд прочитал этот довольно путаный текст четыре раза подряд.
Его превосходительство терпеливо ждал.
Он готов был ждать сколько угодно, лишь бы быть уверенным, что Кидд запомнил все.
— Верная и любящая жена Камилла!
Когда капитан поднял глаза от письма, в них стояли восторженные слезы.
Лорд Белломонт заволновался. Возбужденный человек плох во всяком деле, особенно в таком тонком, как судебный процесс.
— Кидд, вы поняли, о чем там идет речь?
Капитан кивнул:
— Верная и любящая жена Камилла.
— Это все, что вы запомнили?
Было от чего прийти в ужас, и его превосходительство почувствовал, что он в него приходит.
— Верная и любящая жена Камилла.
— Не вздумайте это сказать в суде!
— Почему, это же правда.
Лорду Белломонту стало нехорошо. Он представил себе, как на вопрос королевского судьи этот рыжий…
Кидд живо успокоил своего благодетеля, он бегло процитировал наизусть все, что было в письме, до приятно потрясшей его воображение подписи.
Его превосходительство вздохнул с облегчением:
— Хорошо. Надеюсь, все это сохранится в вашей памяти до суда.
Лицо Кидда сделалось испуганным.
— Вы заберете письмо у меня?
— Разумеется. Представьте, что будет, если его у вас отыщут!
— Но я не могу его вам отдать.
— Что такое? Не говорите глупостей. Это письмо — улика, страшная улика.
— Здесь написано «верная и любящая жена Камилла», я не могу с этим расстаться.
Губернатор хотел было прийти в ярость, но тут ему пришло в голову другое решение.
— Я понял, что нужно сделать. Дайте мне письмо. Дайте, дайте, ваша любимая и верная жена останется с вами. До самого конца. До гробовой доски.
Лорд Белломонт сложил лист поперек, а потом аккуратно разорвал по сгибу.
Кидд получил дорогую для него часть послания, а его превосходительство оставил у себя важную и опасную.
— Вы удовлетворены?
— Спасибо, милорд, вы так добры, — с чувством сказал капитан.
— Ну что ж, тогда до встречи.
— А когда состоится суд?
— Завтра.
Когда Кидда ввели в клетку, которая отделяла скамью для подсудимых от остального зала, он был совершенно спокоен. Немного мешали кандалы, причем не физическим своим звоном. Капитану было неловко перед собравшимися в зале господами за свой странный вид.
К тому же он был небрит.
Кому-то пришло в голову, что в таком виде, да еще в рваной одежде, он больше будет походить на настоящего представителя Берегового братства.
Капитан пробежал глазами по рядам тех, кто сидел слева от него на деревянных скамьях. Конечно, это смешно, но в глубине души, в глубине ее глубины, он надеялся увидеть в зале среди сотен чужих глаз глаза Камиллы. Насколько ему было бы легче в ее присутствии выполнить то, о чем она просила в письме. Он держался бы так, что ей понравилось бы.
Нет, Камиллы нет.
Две сотни представителей лондонского любопытства и больше ничего.
Из высоких узких окон в левой стене на сдержанно гудящее собрание падали наклонные столбы солнечного света.
Припозднившиеся джентльмены суетливо сновали между рядами.
У входа в зал высились черно-белые фигуры судебных приставов в коротких простых париках.
Напряжение нарастало.
Дамы обмахивались веерами и что-то шептали друг дружке на ухо. О чем они шептались, понять было легко. О том, какое впечатление произвел на них легендарный морской преступник.
Высказывавшиеся мнения были большей частью не в пользу капитана Кидда. Узнав об этом, он вряд ли бы расстроился. Ему было довольно хорошего отношения одной женщины на этом свете. Жаль, что она так далеко.
Нетерпение в зале нарастало и даже становилось как бы физически ощутимым.
Но все на свете рано или поздно начинается.
Секретарь суда ударил деревянным молотком в начищенный медный гонг.
— Суд идет!
Суд вошел, и все встали.
Кидд посмотрел на господ, которые думают, что будут решать его судьбу. Он посмотрел на них, и в груди у него что-то неприятно шевельнулось.
Парики!
Судья, королевский прокурор, секретарь суда. Все эти господа были в строгих судейских одеяниях и совершенно одинаковых париках.
Он успел усвоить, что ему не надо ждать ничего хорошего от группы людей, одетых подобным образом.
Впервые он столкнулся с таким собранием одинаковых париков на борту «Веселого бретонца» и тут же попал в переделку.
Второй раз парики сошлись по его поводу в доме с камином. Результатом оказалось двухлетнее плавание.
Теперь парики займутся им в третий раз.
На мгновение сердце подсудимого сжалось. Он показался себе одиноким и всеми покинутым.
Но состояние это продолжалось недолго.
Кидд вспомнил о своей любимой супруге.
Вспомнил об их последней ночи.
Вспомнил о ее последнем нежнейшем письме.
И дух его окреп и наполнился уверенностью и счастьем. Он как на убогих смотрел на этих людей, собравшихся его судить и смотреть, как судят.
Что они знают о жизни и счастье!
Судья Эбингтон посмотрел на улыбающегося субъекта за решеткой и спросил:
— Ваше имя?
Дальше все развивалось как по писаному. Писанному Камиллой.
Прокурор и судья задали Кидду все те вопросы, что были заведомо предсказаны в письме его супруги. И в этом Кидд видел лишнее доказательство того, что миром правит их любовь, а не казуистика судейских крыс.
Кидд отвечал быстро, просто и точно, сам получая удовольствие от своих ответов.
Допрос пытались сделать перекрестным, но и это ничего не дало.
Эбингтон смотрел на него как на сумасшедшего.
— Я в последний раз вас спрашиваю, подумайте, Кидд, может быть, вы забыли, не получали ли вы в Адмиралтействе каперское свидетельство на право приватирства французских судов?
— Нет, не получал.
— Ни у лорда Адмиралтейства, ни у нью-йоркского губернатора, ни у кого другого?
— Именно так, ваша честь.
— То же самое вы хотите сказать и по поводу любых других бумаг помимо каперского свидетельства?
— Да, ваша честь.
Прокурор вскочил со своего места, что ему приходилось делать крайне редко во время иных процессов. Он был раздражен, почти не скрывал этого.
— А чем же вы тогда объясните слухи о том, что имеется некий декрет его величества, дающий вам право арестовывать пиратские корабли?
— Я ничего не знаю об этом, сэр.
— И о том, что он попал в руки посла Великого Могола?
— И об этом, сэр.
Судья и прокурор не удовлетворились одним наскоком, они в течение нескольких часов разными способами пытали капитана, подлавливая его на противоречиях.
Было видно, что им известно не меньше, чем тому, кого они расспрашивают.
— Кидд, почему вы сказали о том, что «Рупарель» и «Кедахский купец» имели французские паспорта?
— Потому что я захватил их не ради их паспортов, а ради тех ценностей, что были у них на борту.
— Получается, что вы захватили бы их даже в том случае, если бы эти корабли были английскими?
Капитан на секунду задумался, сличая свой предстоящий ответ с духом пожеланий Камиллы.
— Да, ваша честь, получается.
После нескольких мгновений потрясенного молчания суда и зала заседание продолжилось.
Спрашивали, знал ли Кидд об окончании войны к тому моменту, когда нападал на «Купца».
Спрашивали, убил ли он канонира Мура.
Собственноручно ли убил.
За что.
В зале сидели не обыкновенные зеваки. Большинство составляли люди, не хуже судей и Кидда понимавшие суть происходящего. Поминутно из зала кто-нибудь выходил с озабоченным лицом, наверняка чтобы сообщить кому следует о ходе процесса.
Пик действа наступил, когда зашла речь об алмазе.
Прокурор и судья употребили всю свою опытность и ловкость, чтобы вырвать из капитана хоть тень признания, хоть намек на какое-нибудь имя.
Кидд был на высоте.
Он был блестящ.
Он был неотразим.
К концу заседания всем тем, кто не был посвящен в закулисную часть процесса, стало совершенно очевидно, что сидящий на скамье подсудимых — обыкновенный морской разбойник, жадный и тупой, что напрасно ему приписывают какие бы то ни было связи с сильными мира сего, а именно с правительством вигов.
Никакого алмаза не было и быть не могло, если трезво смотреть на положение вещей.
Не было никакого заговора министров, ибо что может быть общего у господ с Даунинг-стрит с этим примитивным рыжебородым злодеем!
Наконец наступил момент, когда и судья Эбингтон, и прокурор Хаксли выдохлись.
Даже им стало понятно, что больше задавать вопросов не имеет смысла.
Кидд тоже это понял.
И почувствовал себя победителем.
Если бы Камилла видела его в этот момент, она бы им гордилась! Он был в этом уверен.
Высокий человек с удлиненным оливковым лицом и с черной точкой между бровей, сидевший в задних рядах, встал и вышел вон из зала.
Это был помощник посла из Дели. Он отправился доложить своему господину о произошедшем.
Суд удалился на совещание.
Кидд, чтобы не скучать впустую, достал из маленького тайника на поясе обрывок бумаги, оставшийся у него от письма Камиллы, и начал перечитывать начертанные на нем слова.
Стражники стояли за пределами клетки и не могли ему помешать.
Подсудимый провел несколько веселых минут до появления судей.
Судья Эбингтон был мрачен.
Несмотря на все старания, ему не удалось добиться желаемого. Прокурор Хаксли тоже был мрачен. Он рассматривал этот процесс как свое личное и полное поражение. Хаксли было велено выяснить истинное содержание этой истории с похищенным алмазом, и ему это не удалось.
Скоро у него самого спросят: почему?
Вид судейских сильно контрастировал с бравым, почти самодовольным видом капитана.
Приговор был длинным, суть его сводилась к тому, что за незаконное каперство, за нападение на корабли стран, с которыми Английское королевство не находилось в состоянии войны, за убийство канонира Мура и еще за многое, многое другое…
— Уильям Генри Кидд будет повешен. Не позднее трех дней по объявлении приговора. Казнь произойдет в Уоппинге.
Стоял ясный, теплый майский день.
Начиналось цветение роскошных сомерсетширских яблонь.
Вчерашний теплый дождь прибил пыль и оставил на дороге весело отсвечивающие лужи.
Весело сверкали стекла в окнах домов.
Празднично одетые горожане в одиночку и целыми семьями направлялись к центру городка. Там накануне была сооружена великолепная, пахнущая живым деревом виселица.
Хозяева пивных выбивали пробки из новых бочек, они были уверены, что сегодня будет выпито много пива.
Такой день!
День казни!
Тюрьма, где капитан Кидд провел последние перед смертельной экзекуцией дни, стояла на окраине города. В тисовом лесу. Она славилась тем, что из нее сбежать было почти невозможно. Впрочем, чем еще славиться тюрьме? Выбрали ее, правда, не за это. Просто решено было не проводить казнь в Лондоне. Слухи о том, что есть желающие отбить Кидда, начали роиться сразу после оглашения приговора.
Матросы «Одинокого сердца» не стали хранить за семью печатями тайну капитана. В портовых пивных только и было что разговоров о ста тысячах фунтов, спрятанных Киддом на каком-то острове то ли в Индийском океане, то ли в Карибском море.
Надо сказать, что и сам процесс произвел на публику пренеприятное впечатление. Всякому мало-мальски смыслящему человеку было ясно, что Кидда казнить не за что. Он скорее герой, а не преступник. Он топил французские суда и в 1689 году, и в 1698. Почему же за первое его превозносили, а за второе решили похоронить?!
Да, Кидд вел себя на процессе очень глупо, просто даже необъяснимо, но что это доказывает?
Явно, явно за нелепой ширмой торопливого судилища скрывается какая-то отвратительная тайна!
Все упорно твердят, что правительство в этой истории не замешано. Слишком упорно твердят
— Что вы имеете в виду?
— Я думал, что вы и так все поняли. Но если угодно, могу сказать прямо. Мы готовы отдать вам корабль, а вы отведете нас к сокровищам Леруа. Не волнуйтесь, вы получите свою капитанскую долю.
— А какова она, капитанская доля?
— Две пятых, сэр. Я слыхал, что в Береговом братстве именно такие правила.
Кидду уже успел надоесть этот бесполезный разговор, но при всей своей бесполезности он сумел зайти довольно далеко.
— Вы знаете…
— Игл, сэр.
— Да, Игл. Так вот, я бы с охотой сделал то, что вы от меня просите, и даже не взял бы свои две пятых, когда бы золото лежало там, где его оставил капитан Леруа.
— Он его перепрятал?
— Нет. Я отдал его Каллифорду в качестве выкупа за друга. Я ведь уже рассказывал эту историю.
— Сто тысяч фунтов за друга?!
— Ну, пусть будет сто тысяч, если хотите. Только их все равно нет.
Долгое и недовольное молчание было ему ответом.
— Вы поняли меня, Игл?
— Да. Вы, видимо, не доверяете мне. Почему?
— Почему бы мне вам не доверять? Я совершенно вас не знаю, значит, я не знаю о вас ничего плохого.
Опять тишина. Опять темнота, дышащая табачным перегаром.
— Что мне нужно сделать, чтобы вы мне поверили? Что было ответить на такой вопрос?
Капитан ответил правду:
— Не знаю.
— Понятно.
Капитан испугался:
— Что — понятно?
Ответ боцмана его слегка успокоил:
— Мне нужно подумать.
Хотя, если разобраться, успокаиваться оснований не было. Ведь можно себе представить, к каким результатам мог привести мыслительный процесс в голове боцмана, склонного к авантюрам и беспочвенным мечтаниям.
Господи, размышлял Кидд, почему они не хотят оставить меня в покое? Я не желаю больше шляться по морям, не хочу захватывать корабли и делить добычу.
Для чего мне все это, если я не выполню обещание, данное Камилле?
Такие мысли появились у капитана после третьего визита боцмана Игла.
Каждый раз Кидд однозначно и определенно заявлял, что никаких денег там, где они раньше были, там, куда их спрятал капитан Леруа, больше нет. Они в карманах Каллифорда, а еще вернее, рассыпаны в портовых кабаках и борделях по всему побережью Индийского океана.
Иногда золото собирается в громадные сундуки, иногда оно расползается по маленьким кошелькам.
Эта почти экклезиастовская мысль ничуть не убедила боцмана и его единомышленников.
Они остались в убеждении, что деньги есть. Что их там намного больше, чем сто тысяч. И капитан Кидд приберегает все их для себя.
Были среди желающих обогатиться и совсем горячие головы, они предлагали прежде захватить корабль, а потом уж вести переговоры с капитаном. И вести их соответствующим способом, то есть воткнув горящие фитили между пальцев.
— А вдруг он все равно откажется говорить?
— Чем большие муки он будет терпеть, тем больше золота в том сундуке.
Мысль эту все сочли верной, но вместе с тем и бесполезной. Она носила слишком теоретический характер.
— А вдруг золота и в самом деле нет? — раздался очень осторожный вопрос.
Спрашивающего подняли на смех.
— Но ведь Кидд сам говорит, что это так. Его много раз спрашивали, и он много раз говорил, что золото отдал капитану Каллифорду.
Смех сделался громче.
— Когда дело касается золота, — наставительно пояснил бывалый боцман, — никто не говорит правды.
Таким образом, капитан Кидд отказался от вполне реальной возможности захватить корабль и тем самым избавиться от неприятной обязанности представать перед королевским судом. А лорд Белломонт так никогда и не узнал, как близок он был к бесславной гибели.
«Одинокое сердце» вошло в лондонский порт ночью. Ночь была дождливая, небо затянуло низкими серыми тучами. На небе не осталось ни одной горящей точки. Так что, когда Кидд поднялся на палубу, его неприятному удивлению не было предела. Оказывается, темнота правила не только в его крохотной сырой каморке, она хозяйничала во всем мире.
Далее была черная карета с часто зарешеченными окнами. Долгая, тряская поездка неизвестно куда.
Капитану вспомнился невольно его прошлый приезд в столицу. Странно, но тогда он чувствовал себя хуже, хотя ему не предстояло никакого суда.
Сейчас же, будучи заключен под замок в мрачной повозке, которая в свою очередь заключена в непроходимой черноте ночи, он, ничего не знающий определенного о своем ближайшем будущем, был уверен, что движется в правильном направлении
Кидд спросил себя, чего он ждет от будущего. Он ничего не смог ответить себе, но почему-то не расстроился от этого.
Карета привезла капитана в тюрьму.
Четыре дюжих охранника в зеленых мундирах и желтых нашивках (он рассмотрел эти детали на следующий день) вышли его встречать.
Старший охранник сообщил ему, что, если он станет сопротивляться, они сломают ему шею.
Почему именно шею? Этим вопросом задался капитан после того, как сообщил, что сопротивления оказывать не намерен,
Далее последовало путешествие по каменному коридору с заплесневевшими стенами. Пламя факела гоняло по ним рваные суматошные тени.
За каждым поворотом стояла массивная фигура со связкой ключей.
С лязгом открывается замок. Со скрипом отворяется железная дверь.
— Отсюда не убежишь, — говорит могучий охранник.
Капитан в этот момент занят не планами побега и не тоскливыми размышлениями о том, куда, мол, довелось попасть. Он хочет понять, почему все здешние жители так объемисты. Не менее трехсот фунтов каждый.
Эта загадка навсегда останется для него загадкой. Спросить он постеснялся, почему-то решив, что этот вопрос обидит хозяев.
Наконец факел осветил деревянную, обитую железными полосами дверь.
— Это ваша новая квартира, сэр, — сообщил старший охранник. Видимо, это была очень смешная шутка по здешним меркам, потому что остальные охранники просто покатились со смеху.
Кидд вошел в прохладное, сыроватое, абсолютно темное помещение.
Дверь за ним самодовольно захлопнулась.
Нет, камера была не беспросветно темной. В окошке, которое находилось под потолком и было забрано толстой решеткой, мелькнула звездочка. Видимо, ночной ветер растащил на время тучи. Кидду это краткое подмигивание небесной искры показалось хорошим предзнаменованием.
Прошла неделя.
Прошло три недели.
Если бы Кидда попросили рассказать о них, он бы не смог. Даже самый изощренный ум не в состоянии описать абсолютную пустоту, а капитан Кидд не обладал таким умом. Дважды в день миска с пищей, просунутая волосатой рукой в дверное окошко.
Это все.
Ни одной прогулки.
Ни одного услышанного слова.
Ни одного интересного звука.
Зато никаких пределов и препон для воспоминаний.
Мелькнула птица в окошке, и он валился на топчан, чтобы всеми чувствами вернуться на сеновал фермы друга Ливингстона, и увидеть проломы в крыше того своего убежища, и ощутить трепет жаркого ожидания момента, когда появится Камилла.
Звезды, схваченные решеткой, возвращали его на Джоанну, на самый краешек ее косы, в быстро густеющие тропические сумерки, в тот самый момент, когда Камилла начинала улыбаться ему в ответ на посылаемые с помощью чудодейственного алмаза моления.
Можно себе представить, что случилось, когда он услышал звук открывающейся двери.
Не окошечка, кормящего надоевшей пшеничной кашей, а двери!
На пороге стоял, конечно, не Бог.
С несчастного капитана было довольно и лорда Белломонта.
— Сидите? — спросил его превосходительство у сидящего на топчане капитана. И было непонятно, намекает ли он на непочтительность капитанского поведения или просто напоминает ему его незавидный общественный статус.
— Сижу, — ответил Кидд, встав.
Белломонт брезгливо прошелся по камере, боясь чего-нибудь ненароком коснуться. Как будто предметы и стены здесь были заразные и от них можно было подхватить заключение в тюрьму. Сказано несколько кособоко, зато точно.
Кидд любовался лордом Белломонтом.
Он соскучился по людям, одна волосатая рука дважды в сутки в окошке — этого мало, чтобы чувствовать себя полноценным членом общества.
— Вы, наверное, удивитесь, но я пришел вас обрадовать.
— И это вам удалось. Я очень рад вас видеть, милорд.
Услышав эти с большим чувством произнесенные слова, его превосходительство подумал, что Кидд неисправим. Никакие перипетии судьбы ничему его не учат, а значит, и не научат.
— Я принес вам письмо.
— Письмо! — Капитан благоговейно затрясся.
Рука лорда юркнула под плащ и явилась на свет с большим конвертом.
Кидд, еще не прочитав надписи на нем, уже знал, от кого оно, и сердце его… в общем, понятно, что происходит с одиноким сердцем в такие моменты.
— Надеюсь, вы оцените ту бескорыстную и жертвенную любовь, которую проявляет по отношению к вам миссис Кидд. Только забота о вас, сравнимая по силе и нежности с материнской, могла продиктовать такое послание, как то, что вы станете сейчас читать, сэр.
Кидд стоял чуть на цыпочках, вытянув чуть скрюченные пальцы по направлению к письму.
Его превосходительство держал послание в черной перчатке и продолжал говорить:
— Надеюсь также, что вы оцените и тот риск, коему я подверг себя лично, пробираясь в камеру к государственному преступнику. Я пошел на то, чтобы прийти к вам, ибо мое сердце не камень (при этом слове Белломонт чуть поперхнулся), я понимаю, что вы тоже можете страдать.
Пальцы капитана впились тем временем в конверт. Рука в надушенной перчатке отдала конверт.
— Читайте внимательно, и советую вам как следует изучить все советы миссис Джонсон и следовать им, как библейским заповедям, сэр.
Хрустнула сургучная печать.
Шелестнул разворачиваемый лист.
«Рада возможности писать тебе.
Поблагодари нашего благодетеля и друга лорда Белломонта.
Прошу тебя запомнить несколько очень важных вещей. Запомнить и следовать им неукоснительно. Во имя нашего спасения и счастья.
Если тебя спросят судьи или какие-нибудь другие люди, тебе незнакомые, об алмазе, отвечай всегда одно: что ты алмаза никогда не видел, ничего о нем не знаешь и в плавание ходил не для того, чтобы его отыскать.
Помни это твердо и никогда не отступай от этих слов.
Если Тебя спросят в суде или частным порядком, откуда у тебя появился корабль «Приключение», отвечай, что он был куплен тобой для своих целей.
Если судьи усомнятся относительно того, что у тебя могли быть такие деньги, говори, что дала жена. Она богата, для того ты на ней и женился, чтобы ее деньгами пользоваться».
— Но это неправда! Я не для того женился, чтобы пользоваться деньгами! — воскликнул Кидд.
Лорд Белломонт кивнул:
— Ваша супруга знает, что не затем. Ливингстон знает, ваш друг. Я знаю, наконец. Зачем вам нужно, чтобы об этом знали еще и судьи, эти чужие вам, черствые люди?
Капитан отрицательно покачал головой:
— Я не смогу этого сказать.
Его превосходительство поморщился:
— Сама миссис Джонсон просит вас это сделать ради пользы дела.
— Нет, не могу. Извините, милорд, никак. Мне кажется, что если я это сделаю, даже в шутку, даже ради пользы дела, с моей любовью что-то произойдет. Она…
Слушать рассуждения о любви было выше сил лорда, он махнул перчаткой.
— Черт с вами, этого можете не говорить, но зато остальное чтобы дословно.
— Можете не волноваться, у меня очень хорошая память.
— Там еще кое-что есть. Читайте.
«Если тебя спросят, не было ли у тебя стандартного каперского свидетельства, подписанного лордом Адмиралтейства, говори, что не было и ты даже не знаешь, как оно выглядело».
— Сказать по правде, я так толком и не рассмотрел его.
Белломонт отвернул лицо к стене, чтобы скрыть появившуюся на лице гримасу.
«Если тебя спросят, не был ли тебе выдан особый королевский декрет, дающий тебе право арестовывать все пиратские суда в любой части света и подписанный самим королем, отвечай, что никакого декрета у тебя не было и в руках ты его не держал».
— Он пропал. Ливингстон считает, что его украл мой друг Базир, но я уверен, что он ошибается.
— Он не пропал. Он находится у посла Великого Могола, и если этот декрет будет предъявлен… Читайте дальше.
«Если тебя спросят об особом письме премьер-министра, дающем право тебе, как капитану „Приключения“, оставлять на борту корабля всю добычу, полученную в результате твоих действий, отвечай, что такого письма у тебя не было.
Обо всем прочем говори правду.
О том, что ты убил канонира Мура.
О том, что ты захватил судно под названием «Рупарель».
О том, что ты захватил судно под названием «Кедахский купец».
В конце ты должен признать, что к моменту, когда захватывал эти суда, ты знал, что война между Англией и Францией закончена.
Если досужие люди станут тебе подсказывать, что ты имел право захватить «Рупарель» и «Кедахского купца», потому что они следовали под французскими флагами и с французскими документами, не верь им.
Не верь и тем, кто станет утверждать, что условия мирного договора между Англией и Францией стали действительны для морей южнее экватора только с марта 1698 года, а стало быть, ты имел право на захват.
Все эти советчики мечтают только об одном — запутать тебя и погубить.
Делай так, как я написала тебе в этом письме, и мы рано или поздно будем счастливы.
Твоя верная, любящая жена Камилла».
Кидд прочитал этот довольно путаный текст четыре раза подряд.
Его превосходительство терпеливо ждал.
Он готов был ждать сколько угодно, лишь бы быть уверенным, что Кидд запомнил все.
— Верная и любящая жена Камилла!
Когда капитан поднял глаза от письма, в них стояли восторженные слезы.
Лорд Белломонт заволновался. Возбужденный человек плох во всяком деле, особенно в таком тонком, как судебный процесс.
— Кидд, вы поняли, о чем там идет речь?
Капитан кивнул:
— Верная и любящая жена Камилла.
— Это все, что вы запомнили?
Было от чего прийти в ужас, и его превосходительство почувствовал, что он в него приходит.
— Верная и любящая жена Камилла.
— Не вздумайте это сказать в суде!
— Почему, это же правда.
Лорду Белломонту стало нехорошо. Он представил себе, как на вопрос королевского судьи этот рыжий…
Кидд живо успокоил своего благодетеля, он бегло процитировал наизусть все, что было в письме, до приятно потрясшей его воображение подписи.
Его превосходительство вздохнул с облегчением:
— Хорошо. Надеюсь, все это сохранится в вашей памяти до суда.
Лицо Кидда сделалось испуганным.
— Вы заберете письмо у меня?
— Разумеется. Представьте, что будет, если его у вас отыщут!
— Но я не могу его вам отдать.
— Что такое? Не говорите глупостей. Это письмо — улика, страшная улика.
— Здесь написано «верная и любящая жена Камилла», я не могу с этим расстаться.
Губернатор хотел было прийти в ярость, но тут ему пришло в голову другое решение.
— Я понял, что нужно сделать. Дайте мне письмо. Дайте, дайте, ваша любимая и верная жена останется с вами. До самого конца. До гробовой доски.
Лорд Белломонт сложил лист поперек, а потом аккуратно разорвал по сгибу.
Кидд получил дорогую для него часть послания, а его превосходительство оставил у себя важную и опасную.
— Вы удовлетворены?
— Спасибо, милорд, вы так добры, — с чувством сказал капитан.
— Ну что ж, тогда до встречи.
— А когда состоится суд?
— Завтра.
Когда Кидда ввели в клетку, которая отделяла скамью для подсудимых от остального зала, он был совершенно спокоен. Немного мешали кандалы, причем не физическим своим звоном. Капитану было неловко перед собравшимися в зале господами за свой странный вид.
К тому же он был небрит.
Кому-то пришло в голову, что в таком виде, да еще в рваной одежде, он больше будет походить на настоящего представителя Берегового братства.
Капитан пробежал глазами по рядам тех, кто сидел слева от него на деревянных скамьях. Конечно, это смешно, но в глубине души, в глубине ее глубины, он надеялся увидеть в зале среди сотен чужих глаз глаза Камиллы. Насколько ему было бы легче в ее присутствии выполнить то, о чем она просила в письме. Он держался бы так, что ей понравилось бы.
Нет, Камиллы нет.
Две сотни представителей лондонского любопытства и больше ничего.
Из высоких узких окон в левой стене на сдержанно гудящее собрание падали наклонные столбы солнечного света.
Припозднившиеся джентльмены суетливо сновали между рядами.
У входа в зал высились черно-белые фигуры судебных приставов в коротких простых париках.
Напряжение нарастало.
Дамы обмахивались веерами и что-то шептали друг дружке на ухо. О чем они шептались, понять было легко. О том, какое впечатление произвел на них легендарный морской преступник.
Высказывавшиеся мнения были большей частью не в пользу капитана Кидда. Узнав об этом, он вряд ли бы расстроился. Ему было довольно хорошего отношения одной женщины на этом свете. Жаль, что она так далеко.
Нетерпение в зале нарастало и даже становилось как бы физически ощутимым.
Но все на свете рано или поздно начинается.
Секретарь суда ударил деревянным молотком в начищенный медный гонг.
— Суд идет!
Суд вошел, и все встали.
Кидд посмотрел на господ, которые думают, что будут решать его судьбу. Он посмотрел на них, и в груди у него что-то неприятно шевельнулось.
Парики!
Судья, королевский прокурор, секретарь суда. Все эти господа были в строгих судейских одеяниях и совершенно одинаковых париках.
Он успел усвоить, что ему не надо ждать ничего хорошего от группы людей, одетых подобным образом.
Впервые он столкнулся с таким собранием одинаковых париков на борту «Веселого бретонца» и тут же попал в переделку.
Второй раз парики сошлись по его поводу в доме с камином. Результатом оказалось двухлетнее плавание.
Теперь парики займутся им в третий раз.
На мгновение сердце подсудимого сжалось. Он показался себе одиноким и всеми покинутым.
Но состояние это продолжалось недолго.
Кидд вспомнил о своей любимой супруге.
Вспомнил об их последней ночи.
Вспомнил о ее последнем нежнейшем письме.
И дух его окреп и наполнился уверенностью и счастьем. Он как на убогих смотрел на этих людей, собравшихся его судить и смотреть, как судят.
Что они знают о жизни и счастье!
Судья Эбингтон посмотрел на улыбающегося субъекта за решеткой и спросил:
— Ваше имя?
Дальше все развивалось как по писаному. Писанному Камиллой.
Прокурор и судья задали Кидду все те вопросы, что были заведомо предсказаны в письме его супруги. И в этом Кидд видел лишнее доказательство того, что миром правит их любовь, а не казуистика судейских крыс.
Кидд отвечал быстро, просто и точно, сам получая удовольствие от своих ответов.
Допрос пытались сделать перекрестным, но и это ничего не дало.
Эбингтон смотрел на него как на сумасшедшего.
— Я в последний раз вас спрашиваю, подумайте, Кидд, может быть, вы забыли, не получали ли вы в Адмиралтействе каперское свидетельство на право приватирства французских судов?
— Нет, не получал.
— Ни у лорда Адмиралтейства, ни у нью-йоркского губернатора, ни у кого другого?
— Именно так, ваша честь.
— То же самое вы хотите сказать и по поводу любых других бумаг помимо каперского свидетельства?
— Да, ваша честь.
Прокурор вскочил со своего места, что ему приходилось делать крайне редко во время иных процессов. Он был раздражен, почти не скрывал этого.
— А чем же вы тогда объясните слухи о том, что имеется некий декрет его величества, дающий вам право арестовывать пиратские корабли?
— Я ничего не знаю об этом, сэр.
— И о том, что он попал в руки посла Великого Могола?
— И об этом, сэр.
Судья и прокурор не удовлетворились одним наскоком, они в течение нескольких часов разными способами пытали капитана, подлавливая его на противоречиях.
Было видно, что им известно не меньше, чем тому, кого они расспрашивают.
— Кидд, почему вы сказали о том, что «Рупарель» и «Кедахский купец» имели французские паспорта?
— Потому что я захватил их не ради их паспортов, а ради тех ценностей, что были у них на борту.
— Получается, что вы захватили бы их даже в том случае, если бы эти корабли были английскими?
Капитан на секунду задумался, сличая свой предстоящий ответ с духом пожеланий Камиллы.
— Да, ваша честь, получается.
После нескольких мгновений потрясенного молчания суда и зала заседание продолжилось.
Спрашивали, знал ли Кидд об окончании войны к тому моменту, когда нападал на «Купца».
Спрашивали, убил ли он канонира Мура.
Собственноручно ли убил.
За что.
В зале сидели не обыкновенные зеваки. Большинство составляли люди, не хуже судей и Кидда понимавшие суть происходящего. Поминутно из зала кто-нибудь выходил с озабоченным лицом, наверняка чтобы сообщить кому следует о ходе процесса.
Пик действа наступил, когда зашла речь об алмазе.
Прокурор и судья употребили всю свою опытность и ловкость, чтобы вырвать из капитана хоть тень признания, хоть намек на какое-нибудь имя.
Кидд был на высоте.
Он был блестящ.
Он был неотразим.
К концу заседания всем тем, кто не был посвящен в закулисную часть процесса, стало совершенно очевидно, что сидящий на скамье подсудимых — обыкновенный морской разбойник, жадный и тупой, что напрасно ему приписывают какие бы то ни было связи с сильными мира сего, а именно с правительством вигов.
Никакого алмаза не было и быть не могло, если трезво смотреть на положение вещей.
Не было никакого заговора министров, ибо что может быть общего у господ с Даунинг-стрит с этим примитивным рыжебородым злодеем!
Наконец наступил момент, когда и судья Эбингтон, и прокурор Хаксли выдохлись.
Даже им стало понятно, что больше задавать вопросов не имеет смысла.
Кидд тоже это понял.
И почувствовал себя победителем.
Если бы Камилла видела его в этот момент, она бы им гордилась! Он был в этом уверен.
Высокий человек с удлиненным оливковым лицом и с черной точкой между бровей, сидевший в задних рядах, встал и вышел вон из зала.
Это был помощник посла из Дели. Он отправился доложить своему господину о произошедшем.
Суд удалился на совещание.
Кидд, чтобы не скучать впустую, достал из маленького тайника на поясе обрывок бумаги, оставшийся у него от письма Камиллы, и начал перечитывать начертанные на нем слова.
Стражники стояли за пределами клетки и не могли ему помешать.
Подсудимый провел несколько веселых минут до появления судей.
Судья Эбингтон был мрачен.
Несмотря на все старания, ему не удалось добиться желаемого. Прокурор Хаксли тоже был мрачен. Он рассматривал этот процесс как свое личное и полное поражение. Хаксли было велено выяснить истинное содержание этой истории с похищенным алмазом, и ему это не удалось.
Скоро у него самого спросят: почему?
Вид судейских сильно контрастировал с бравым, почти самодовольным видом капитана.
Приговор был длинным, суть его сводилась к тому, что за незаконное каперство, за нападение на корабли стран, с которыми Английское королевство не находилось в состоянии войны, за убийство канонира Мура и еще за многое, многое другое…
— Уильям Генри Кидд будет повешен. Не позднее трех дней по объявлении приговора. Казнь произойдет в Уоппинге.
Стоял ясный, теплый майский день.
Начиналось цветение роскошных сомерсетширских яблонь.
Вчерашний теплый дождь прибил пыль и оставил на дороге весело отсвечивающие лужи.
Весело сверкали стекла в окнах домов.
Празднично одетые горожане в одиночку и целыми семьями направлялись к центру городка. Там накануне была сооружена великолепная, пахнущая живым деревом виселица.
Хозяева пивных выбивали пробки из новых бочек, они были уверены, что сегодня будет выпито много пива.
Такой день!
День казни!
Тюрьма, где капитан Кидд провел последние перед смертельной экзекуцией дни, стояла на окраине города. В тисовом лесу. Она славилась тем, что из нее сбежать было почти невозможно. Впрочем, чем еще славиться тюрьме? Выбрали ее, правда, не за это. Просто решено было не проводить казнь в Лондоне. Слухи о том, что есть желающие отбить Кидда, начали роиться сразу после оглашения приговора.
Матросы «Одинокого сердца» не стали хранить за семью печатями тайну капитана. В портовых пивных только и было что разговоров о ста тысячах фунтов, спрятанных Киддом на каком-то острове то ли в Индийском океане, то ли в Карибском море.
Надо сказать, что и сам процесс произвел на публику пренеприятное впечатление. Всякому мало-мальски смыслящему человеку было ясно, что Кидда казнить не за что. Он скорее герой, а не преступник. Он топил французские суда и в 1689 году, и в 1698. Почему же за первое его превозносили, а за второе решили похоронить?!
Да, Кидд вел себя на процессе очень глупо, просто даже необъяснимо, но что это доказывает?
Явно, явно за нелепой ширмой торопливого судилища скрывается какая-то отвратительная тайна!
Все упорно твердят, что правительство в этой истории не замешано. Слишком упорно твердят