Поуп Майкл. Королевский корсар

   Первая мысль, которой удалось прорваться сквозь пелену своеобразного опьянения, была о том, что если его и убьют, то не прямо сейчас.
   Вторая была еще трезвее: главное, чтобы не съели. Как христианина, его, по понятным причинам, более, чем все другие, страшил именно такой способ смерти.
   Седой старик, Кидд про себя окрестил его «одноглазым», подошел к нему почти вплотную, взял в свои сухие пальцы львиную лапу и с силой провел по труди белотелого гостя.
   Трудно сказать откуда, но у Кидда возникло понимание того, что эту боль надо стерпеть обязательно.
   Он даже засмеялся, когда по груди побежали вниз тоненькие струйки крови.
   Все племя пришло в неистовство, они получили то, что хотели, — исцарапанный колючками, ошалевший от наркотических насекомых, шотландский матрос поневоле осчастливил целый поселок на южном побережье Мадагаскара.
   Проснулся Кидд от истошного птичьего крика. Разумеется, некоторое время он не мог сообразить, где находится. Он лежал на циновке в небольшой круглой хижине, сквозь многочисленные щели в плетеных стенах которой внутрь проникали солнечные лучи.
   Стало быть, утро.
   Птицы, вероятно, сидели на деревьях вокруг хижины. Они первыми почувствовали, что человек внутри проснулся.
   Кидд попытался встать, но не смог. Боль как бы вспыхнула по всей поверхности тела. Осторожно подняв голову, он попытался осмотреть себя.
   Зрелище его не восхитило. Вся кожа была буквально исполосована. Самые большие царапины, на груди и бедрах, были залеплены какой-то кашицей.
   Как выяснилось несколько позднее, это было лекарство. А выяснилось это следующим образом. Плетеный полог откинулся, в хижину вошли одна за другой три молодые женщины. Вели они себя в высшей степени почтительно. В глаза больному они смотреть не смели, зато смели к нему прикасаться. Причем только языком. Они быстренько слизали вышеупомянутую кашицу с его царапин и, усевшись в углу, начали готовить новую порцию. Они засовывали в рот длинные бледно-зеленые побеги и быстро-быстро сжевывали. После чего сплевывали полученную массу в широкую глиняную миску.
   Когда работа была закончена, они исчезли.
   Кидд недолго оставался один. К нему явился старик с бельмом. Он тоже вел себя почтительно, хотя в глаза смотрел и заговаривать смел. Даром что ни слова из его речений лежащий был понять не в силах.
   Наговорившись, старик взял стоявшую в углу глиняную миску с лекарством, перемешал содержимое, а потом начал наносить на раны Кидда тоненькой деревянной дощечкой.
   — Ну?! — удивился старик, когда Кидд непроизвольно застонал от боли. Когда он застонал второй раз, лекарь отложил палочку, вышел из хижины и вскоре вернулся с одной из девиц. Открыл ей рот, как дрессированной, и стал тыкать пальцем в великолепные, жемчужина к жемчужине, зубы. Мол, не надо обижаться, дорогой гость, для производства лекарства мы привлекли самые лучшие челюсти племени. Больно быть не должно.
   Кидд понял его и в дальнейшем старался не стонать.
   Эти процедуры продолжались три дня.
   Лечебный эффект был потрясающий. Целебные травы в смеси с девичьей слюной мгновенно затягивали раны. Ни одна не воспалилась.
   Несмотря на все оказываемое ему внимание, Кидд пребывал в состоянии, далеком от эйфорического. Ему не было страшно, но почему-то казалось временами, что его лечат, чтобы сожрать здоровым. Такая своеобразная дикарская этика.
   По утрам и вечерам он молился, как было принято у них в доме, в основном повторяя молитвы, которым научила его кормилица. Интересно, что девушки, дважды в день облизывавшие его, сразу поняли, что в эти моменты его беспокоить нельзя, это ему понравилось, и он начал проникаться к ним симпатией. Они даже перестали быть для него на одно лицо. Он даже дал им имена — Клото, Лахесис и Атропо. Откуда он их взял, он бы и сам затруднился ответить. Из старинной книги, случайно найденной в отцовской библиотеке, может быть.
   Одноглазый тоже частенько его навещал, подолгу разговаривал и, несмотря на то что Кидд ему не отвечал ни словом, ни жестом, по всей видимости, оставался весьма доволен беседами.
   Он похож на жреца, понял Уильям. Оставалось спросить, кем этот жрец считает своего белого гостя.
   На четвертый день жрец явился к нему в особо пышном наряде, помог Кидду подняться и вывел из хижины. Оказалось, что она находится не в поселке, а на плоском возвышении шагах в двухстах от него. Рядом с ней лежал большой плоский камень, земля вокруг него была пропитана кровью и усыпана перьями. Чуть в стороне — сухое дерево, утыканное черепами, человеческими и не только.
   От поселка к хижине вела узкая тропинка по гребню базальтовой скалы.
   Как раз в тот момент, когда Кидд был выведен на свежий воздух, по ней двигалась странная процессия. Впрочем, ничего странного в ней не было. Впереди шагала беременная женщина, опираясь на древко копья, за ней двое мужчин несли на носилках третьего, следом шли двое молодых дикарей, оба несли в руках по паре связанных за лапы кур.
   — Упа-пу, — радостно сказал жрец и согнулся в легком полупоклоне.
   Несмотря на все выказываемое ему почтение, Уильяму стало не по себе. Явно ему сейчас придется участвовать в деле, в котором он ничего не смыслит. Может быть, сразу и обнаружится, что зря с ним обращались как с важной персоной и совершенно напрасно лечили.
   Клото, Лахесис и Атропо разжигали костер рядом с жертвенным камнем. Одноглазый о чем-то беседовал с черепами, украшающими скелет дерева.
   Кидд, испытывая зуд во всем теле, смотрел то в сторону приближающейся процессии, то на неприглядное растение, невольно выбирая себе место на этом висячем кладбище.
   Разобравшись с костром, обладательницы ласковых языков затеяли пляску вокруг предмета своих лекарских усилий. Заунывно потягивая подходящую к случаю песню, они, медленно кружась, двигались вокруг Кидда.
   Он отнесся к этому спокойно — наименьшее из предстоящих сегодня неудобств.
   Интересно, кем они все же его считают?
   Наконец процессия приблизилась.
   Впереди беременная.
   Нет, сказал себе шотландец, если заставят принимать роды, откажусь. Пусть делают что хотят.
   Беременная представляла собой огромное, черное, пузатое чудовище в легких соломенных одежках. Щеки у нее были изъедены серыми оспинами, в некоторых скопились озера пота. Ноги с белыми пухлыми ступнями были широко расставлены, как будто она собирается родить прямо на месте. Глаза благоговейно полузакрыты.
   Чего она от меня хочет, панически думал моряк, стараясь придать своему лицу самое непроницаемое выражение.
   — Ама! — заявил одноглазый, и беременная начала мелко-мелко трястись.
   Глаза ее закрылись полностью. Соломенная одежка осыпалась с верхней части туловища, и глазам Кидда предстали громадные, как винные мехи, груди.
   — Ама! — повторил жрец.
   Что этому гаду надо? Кидд недовольно обернулся в его сторону.
   Одноглазый словно бы все понял. Медленно он приблизился к трясущейся женщине и мягко положил ладони ей на живот. Потом повернулся к Кидду, как бы говоря: вот так надо.
   Ну, если всего лишь это…
   Стараясь двигаться как можно величественнее и плавнее, моряк двинулся к беременной женщине. Приподнял руки, подержал их на весу, уговаривая подчиниться следующему приказу, и положил на живот.
   Ничего страшного не произошло. Было даже чуть приятно.
   Клото и Атропо тут же отвели женщину в сторону.
   Перед Киддом предстали носилки. Уильям не обладал ни малейшими медицинскими познаниями, но сразу же определил, что лежащий перед ним человек не жилец. Левое плечо его было разворочено, как будто по нему раза три-четыре рубанули тяжелым топором, живот вздулся, суставы страшно опухли. Он был без сознания.
   Жрец и здесь научил, что делать.
   Оказывается, необходимо всего лишь опустить ладонь на раскаленный лоб и подержать несколько мгновений.
   После того как Уильям проделал это, родственники умирающего бросились перед ним в пыль и стали биться головами о землю.
   Это очень не понравилось Кидду. Хорошенькое дельце, подумал он. А если завтра этот парень умрет, а умрет он обязательно, а беременная отдаст концы при родах или родит мертвенького…
   Додумать ему не дали. Жрец подвел к нему пару молодых соплеменников.
   Юноша и девушка.
   Девушка и юноша.
   Так это же жених и невеста!
   Несмотря на жару, Кидда бросило сами знаете во что — в холодный пот.
   А жрец между тем командовал. Он взял девицу за руку и повел к хижине.
   Не потащил, а именно повел.
   Жених при этом не выразил ни малейшего желания протестовать.
   Вслед за этим старик со всякими деликатными ужимками приблизился к Уильяму и стал ему знаками объяснять, что ему тоже надлежит прогуляться в сторону хижины.
   «Черт знает что!» — от всей души подумал Уильям.
   Старик настаивал. Мягко, но настаивал.
   Уильям посмотрел на жениха. Тот тут же упал на колени и закрыл глаза, как давеча это делала беременная.
   Ну что с вами делать!
   Пришлось подчиниться силе обычая. В хижину войти можно, но никто же не заставляет его делать там то, чего от него ждут. Нет, Уильям Кидд, сын Генри Кидда, отнюдь не был девственником, он перепробовал многих поселянок и пастушек в окрестностях родового замка, имел с полдюжины незаконнорожденных отпрысков в разных частях родного графства, знал, как обращаться с женщинами, особенно если они не слишком много о себе воображают, но сейчас ему было не по себе. Конечно, эту дикарку следовало бы отнести скорее к поселянкам, чем к графиням, но он не чувствовал себя в этой хижине в своей тарелке.
   Даже месячное воздержание никак не сказывалось в его организме.
   При этом он понимал: предпринимать что-то надо!
   Больной может умереть завтра или послезавтра, а вот то, что он отказался от выполнения своих особых обязанностей, станет ясно немедленно.
   Эти идиоты его тут, кажется, обожествляют, но станут ли они это делать, когда окажется, что он… Это нехорошо, это оскорбительно! Он обратился к себе с аргументированной речью, в которой пытался доказать, что надо, надо сделать то, чего от него все так ждут. Но ему самому его собственные аргументы казались неубедительными.
   Девушка сидела в углу на корточках, с закрытыми глазами. Вела себя так, как ее научили, небось все в деревне считают ее счастливой, небось старики и не помнят, когда в последний раз к ним наведывался белотелый посланец небес.
   Что же делать, в конце концов?!
   Эти, на улице, наверное, уже удивляются.
   Как же им объяснить, что он не может заниматься этим без душевной склонности.
   Катастрофа. Сейчас она откроет свои белки.
   Девушке действительно надоело ждать, и она начала приоткрывать глаза.
   И это было подобно грому.
   Настоящему грому.
   Такому, что донесся со стороны деревни.
   Уильям Кидд не без усилия стряхнул с себя одурь. В деревне стреляют.
   Не просто стреляют, палят!
   Кто там может стрелять?
   Радуясь, что ему, по всей видимости, не придется работать специалистом по первой брачной ночи, Уильям выскочил наружу. Картина его взору открылась красивая, но устрашающая.
   Деревня полыхала.
   Каждый дом — костер.
   Между домов, вопя, носятся люди и свиньи. Видимо, в деревне имелся загон, а теперь он полыхал, как все прочие постройки. Но не на свиньях остановилось внимание Кидда.
   На людях.
   Часть их была очень странно одета. Никаких набедренных повязок, никаких перьев в голове.
   Шляпы, штаны, сапоги. В руках — пистолеты и шпаги.
   Сначала ему показалось, что это экипаж «Веселого бретонца» пришел ему на помощь. Но, присмотревшись, а главное, прислушавшись, он понял: это не французы.
   А кто, дьявол их разрази?!
   Британцы! Отдельные выкрики, доносившиеся до Кидда, звучали по-английски.
   И явно не регулярные войска, если судить по экипировке. Это открытие не уменьшало количество недоуменных вопросов, роившихся в голове Уильяма. Например, он не представлял себе, как можно объяснить появление пиратской команды здесь, в горах, за столько миль от побережья.
   Между тем сражение подходило к своему завершению. Десятка два аборигенов, продолжавших сопротивление, начали отступать к хижине Кидда. По пути они пытались отбиваться от напирающих пиратов. Копья и каменные топоры плохо конкурировали с пистолетами и абордажными саблями.
   Ряды защитников таяли.
   Ярость нападавших нарастала.
   Одноглазый жрец подбежал к сухому дереву и припал к нему, обнимая ствол.
   Клото, Лахесис и Атропо вместе с невестой, не получившей обещанного, спрятались за хижиной.
   Жених вытащил из-за пояса костяной нож, показывая всем своим видом, что будет защищать белого бога до конца.
   Конец пришел быстро. Один из пиратов, рослый бритоголовый британец с черной повязкой на голове, с расстояния в пять шагов всадил ему пулю в лицо. Юноша откатился в сторону, бормоча что-то предсмертное.
   Бритоголовый огляделся, тяжело дыша. Погоня завершилась. Было видно, что никуда дальше он бежать не собирается.
   Уильям счел необходимым поприветствовать разгоряченных гостей:
   — Здравствуйте, господа.
   Два десятка облитых потом, присыпанных пылью пиратов стояли перед ним, успокаивая дыхание и подозрительно поводя дулами своих пистолетов по сторонам.
   — Кто ты такой, черт тебя подери? — спросил высокий, худой как жердь пират с изуродованным носом. Ноздри у него были вырваны, и на лице появились два дополнительных зияющих глаза.
   — Я бог здешних мест, — усмехнулся Уильям, приглашая и остальных посмеяться вместе с ним над нелепостью ситуации.
   — Бог?! — восхитился бритоголовый. — Клянусь богом, это мило. Может, расскажешь нам, дружок, каково тебе в этой должности, а?
   — Погоди, Сэмюэль, — прервал начинающееся веселье рваная Ноздря. — Сначала дело.
   — Дело так дело.
   Рваная Ноздря обратился к Уильяму:
   — Тебя зовут шотландец Кидд?
   — Да.
   — Это ты тащил ящик с деньгами капитана Леруа?
   — Я и негр Джим.
   — Негра мы нашли у водопада.
   — И обезглавленное тело Леруа тоже, — вмешался в разговор бритоголовый, — а вот сундука с деньгами там не было. Понимаешь, не было!
   — Погоди, Сэмюэль. Ты покажешь нам место, где вы спрятали сундук. Ты понял меня, Кидд?
   Уильям на секунду задумался, впоследствии ему много придется перенести именно из-за этой секунды. Эту мгновенную заминку будут вечно ставить ему в вину. Из воспоминаний об этой краткой задумчивости вырастут неистребимые подозрения в его адрес. То, что Уильям скажет ниже, нужно было говорить сразу, без малейшего промедления или сомнения.
   — Я понял тебя, но я ничего не могу показать.
   — Почему это?
   — Потому что я не знаю, где зарыт сундук.
   Бритоголовый подлетел к нему и приставил острие ножа к его подбородку:
   — Я тебя сейчас…
   — Погоди, Сэмюэль. Ты говоришь, что тебе неизвестно, где спрятан сундук с деньгами Леруа?
   — Говорю.
   — Объясни, почему. Тебя больно ударили по голове И ты все забыл?
   — Мы не успели его зарыть.
   Рваная Ноздря пожевал губами, потом медленно засунул пистолет за широкий красный пояс, которым был подпоясан.
   — Ты хочешь сказать, что дикари напали на вас до того, как вы…
   Уильям кивнул и простодушно улыбнулся:
   — Да.
   — И ты ему поверишь, Роб?!
   — Я еще никому на свете не поверил на слово, Сэм, ты же знаешь. Мы сейчас как следует расспросим господина Бога, и он все вспомнит.
   Пираты одобрительно загудели. Никто ни на одну секунду не поверил объяснениям Уильяма. Честно говоря, он уже пожалел о своей нелепой хитрости. Зачем он сказал, что ничего не знает?! Но отступать было некуда.
   Сказал так сказал.
   Уильям успел усвоить кое-какие правила, принятые среди джентльменов удачи, и прекрасно представлял себе, что с ним сделают, если он начнет вилять и менять свои слова. Даже выдача денег его не спасет.
   В лучшем случае его бросят здесь на острове. Причем, на лучший исход рассчитывать не приходится.
   Роб медленно подошел к костру и вынул из него головешку, подул на раскаленный конец.
   — Так ты правда не знаешь, где деньги капитана Леруа?
   — Правда.
   Снова заныли все царапины на коже Уильяма и возобновилась тоска в сердце.
   Роб Рваная Ноздря приблизился к нему вплотную. Волоски на груди Кидда стали белеть и курчавиться.
   Тут из-за хижины появился голый по пояс пират, тащивший за волосы двух девиц, Лахесис и невесту.
   — Эй, Роб, взгляни, там еще есть.
   — Ты что, Билли, думаешь, я залез в эти горы, чтобы возиться с этими немытыми девками?
   — Да я не про то. Там дерево стоит, а возле него старик, что надо старичок.
   Не выпуская из руки чадящей головешки, Роб обошел хижину и увидел одноглазого жреца, стоявшего на коленях в обнимку с голым белым стволом.
   Зрелище было впечатляющее. Дерево, увешанное черепами, можно было принять за скелет многоголового чудища. Если бы Уильям как следует прочитал книжку из библиотеки отца — книжку, из которой он взял имена для своих врачевательниц, он бы мог сказать, что священное дерево напоминает останки Бриарея.
   — Оторвите его от ствола и волоките сюда! — приказал бритоголовый Сэм.
   Старика с трудом отделили от дерева. Он тут же упал на спину. И стало видно, что изо рта его валит густая зеленоватая пена. Зрячий глаз был так же мутен, как пораженный бельмом.
   Жрец не захотел пережить гибель своего народа.
   Пираты сделали совсем другие выводы из этого ритуального самоубийства. Вышло так, что одноглазый оказал большую услугу Уильяму. Подозрения в его адрес сделались менее острыми. Допустить, что старик украл золото, а потом отравился из жадности, было вполне в стиле пиратских представлений о мире.
   Роберт Каллифорд и Сэмюэль Берджесс с пиратского корабля, носящего имя «Блаженный Уильям», приказали перевернуть поселок или то, что от него осталось, вверх дном, ибо если дикари и спрятали золото, то они не могли спрятать его вдали от своего дома.
   «Блаженный Уильям», пятидесятичетырехпушечный капер, был тем кораблем, с которым свела жестокая судьба несчастный «Порт-Ройял», да еще в тот самый момент, когда он разминулся со своим конвоем.
   Именно «Блаженный Уильям» нанес «Порт-Ройялу» те повреждения в артиллерийском бою, в силу которых тот стал беззащитен даже перед таким мелким стервятником, как капитан Леруа. Бой и для пиратов не прошел бесследно. Они потеряли ход и двое суток боролись с пробоинами, дававшими опасную течь. Приведя свое судно в относительный порядок, пираты кинулись на поиски своего подранка. Им было известно, что «Порт-Ройял» буквально нашпигован золотом.
   В том состоянии, в котором они его оставили, он не мог уйти далеко. Стало быть, его надо искать в бухтах ближайшей суши. Ближайшей сушей был Мадагаскар. Туда пираты и направились, моля Бога только о том, чтобы «Порт-Ройял» не затонул по дороге.
   Негодяям везет.
   Уже на вторые сутки поисков они набрели на бухту, на песчаном берегу которой беззащитно лежал «Веселый бретонец».
   То, что экипаж его состоит из французов, людей Каллифорда и Берджесса даже устраивало. До них дошли слухи о большой войне. Поэтому они обрадовались случаю обстряпать свои делишки под видом военных действий на стороне флота его величества. Это могло быть зачтено в будущем, когда придется (не дай Бог) предстать перед военно-морским трибуналом. Ни один пират не зарекался от такой возможности.
   Оставленные в живых после бойни французы легко сознались в своем нападении на «Порт-Ройял» (возможность списать эту акцию на французских разбойников порадовала разбойников английских) и сообщили, что капитан Леруа со всеми сокровищами исчез в джунглях, собираясь там эти сокровища спрятать.
   Доедаемый тропической лихорадкой капитан «Блаженного Уильяма» Брайан Лич остался на корабле, а самые деятельные его помощники взялись за прочесывание ближайших джунглей.
   И вот кое-что нашли.
   Похожие на раздраженных чертей, перемазанные сажей пираты рылись в дымящихся развалинах.
   Ими руководил Берджесс.
   Каллифорд занимался более интеллектуальным делом — допросами тех, кого удалось поймать.
   Труп жреца, по мнению пиратов знающий все, допрашивать было бесполезно.
   Занялись девицами. Для начала желающие их изнасиловали. Почему-то считается, что с изнасилованной женщиной разговаривать о деле легче.
   В данном случае метод не помог. Аборигенки молчали и тупо таращились.
   — Дикари! — с чувством сказал Каллифорд. — Они не понимают ни слова.
   Уильям с тоской наблюдал за всей этой процедурой. И за изнасилованиями, и за попытками после этого поговорить по душам. Преувеличением было бы сказать, что он сочувствовал девушкам, больше он сочувствовал себе. Он понимал, что, ничего не добившись от них, возьмутся за него.
   Так и случилось.
   — Ты знаешь их язык? — спросил мрачный Каллифорд.
   — Язык? Очень даже хорошо.
   — Так что же ты молчал, сто чертей тебе в глотку!
   Потом в течение часа Уильяму пришлось расплачиваться за свое неловкое и почти невольное остроумие. Наконец Каллифорд поверил, что имелась в виду не речь, а медицинская процедура.
   Поверил, но от этого его желание добраться до денег Леруа меньше не стало.
   И у него осталась лишь одна ниточка, ведущая к ним, — Уильям Кидд.
   — Я не могу поверить, что ты ничего не знаешь.
   — Это меня пугает.
   — Правильно, должно пугать. Видишь вон тот костер? Он кажется погасшим, но ведь его легко раздуть.
   — Ты хочешь меня пытать.
   Каллифорд усмехнулся, отчего его профиль сделался особенно зловещим. Но заговорил другой пират, при этом почти по-человечески:
   — У нас есть парни, которым только дай кого-нибудь поистязать. Я не из таких. Проливать кровь без нужды — это не в моих правилах. Но у меня нет другого выхода. Я не могу вернуться на берег без денег.
   Голос Каллифорда сделался глуше, он говорил, явно стараясь, чтобы его не услышал кто-нибудь из подчиненных.
   — Мне не нужны все деньги. Хотя бы часть. Может быть, вы с Леруа поделили золотишко на троих и закопали в трех разных местах, а?
   Уильям не успел возразить.
   — Можешь оставить при себе свою долю, покажи только, где лежат денежки капитана и того черномазого. Им-то они все равно не нужны.
   Надо сказать, что Уильям не увидел расставляемой ему ловушки. Ему и в голову не пришло подумать, что этот внезапно подобревший головорез — человек очень хитрый. Что, если бы дело обстояло так, как он предполагает, то есть деньги были бы разделены на доли и спрятаны в разных местах, он, получив две из них, не поколебавшись ни секунды, поджарил бы пятки ему, Кидду, чтобы получить остальное.
   Уильяма поразила близорукость британских корсаров, он даже усмехнулся и почувствовал свое превосходство над ними.
   — О какой части ты говоришь? Разве больше половины еще не у вас в руках?
   Каллифорд встрепенулся:
   — Какая половина?!
   На лице Кидда сияла самодовольная улыбка. Достаточно им помыкали, теперь кое-кого он поставит на место.
   — Перед тем как идти прятать деньги, Леруа три пятых роздал команде. Как было положено по договору.
   Каллифорд зажмурился. Видимо, ослеп от света открывшейся ему истины.
   Надо было ожидать, что он ударит себя кулаком по лбу.
   Ударил. Ладонью.
   Длинно, страстно выругался. Вскочил на ноги:
   — Бросайте все, возвращаемся.
   Надо было спешить. А вдруг кто-нибудь из оставшихся на берегу догадается обыскать пленных французов!
   — А я? — спросил по традиции Кидд.
   Каллифорд мельком посмотрел на него:
   — Свяжите ему руки.
   Тепла, тиха мадагаскарская ночь.
   Горят на небе сочные тропические звезды.
   Повизгивают длиннохвостые обезьяны в зарослях на берегу.
   Отливающая серебряным маслом дорожка пролегла от луны.
   Тихими хрипловатыми голосами напевают матросы, заканчивая приборку.
   Журчит вода в шпигатах.
   Вскрикивают и стонут пытаемые французы. Это те, кто по своей глупости не захотел по первому требованию расстаться с деньгами, полученными при дележе.
   Отдадут.
   Вместе со здоровьем.
   С квартердека раздается:
   «Все на брасы! В дрейф ложись!»
   Флаг приспущенный не вьется,
   Оборвалась чья-то жизнь.
   Как ведется меж матросов,
   Тело в парус завернут,
   Оплетут покрепче тросом
   И за борт его столкнут.
   Ни креста, ни глади моря,
   Ни единого цветка.
   Только волны, только зори
   Над могилой моряка».
   У Брайана Лича, капитана «Блаженного Уильяма», всегда перехватывало горло, когда песня доходила до этого места.
   Перехватило и в этот раз. Он даже закрыл глаза, в уголках которых загорелись две горючие слезинки. Что было неуместно, поскольку в каюте, где на широкой постели под пропотевшими простынями расположился измотанный лихорадкой капитан, происходил как раз военный совет.
   Присутствовали все помощники капитана корабля. Роберт Каллифорд, Сэмюэль Берджесс и Уильям Мэй.
   Они стояли в изголовье капитанской кровати, держа свои шляпы на сгибе левой руки, правой опираясь на рукояти торчащих из-за пояса пистолетов.
   Обсуждался один вопрос: что делать дальше?
   — Так вы считаете, что со второй частью этого золота нам можно попрощаться?
   Роберт Каллифорд кивнул:
   — Мы можем простоять здесь до второго пришествия, обыскивая джунгли. Дикари надежно спрятали сундук.
   — А может, выбросили в какое-нибудь болото в качестве жертвы своим богам, — добавил Берджесс.