Поуп Майкл. Королевский корсар

   Ливингстона губернатор прогнал.
   Он считал его прожженнейшим аферистом, а он оказался наивен, как монашка. В первый момент основные подозрения Белломонта обрушились как раз на торговца, солдаты разобрали по бревнышку не только коровник, но и весь фермерский дом. Губернатор надеялся, что камень был подменен куском горного хрусталя в последний момент.
   Надо ли говорить, что поиски ничего не дали.
   Допрос капитана Кидда превратился в совершеннейшее безумие. Сначала он не желал признавать, что камень, в течение нескольких месяцев пребывавший у него в руках, был куском хрусталя, а не легендарным алмазом.
   Он упорствовал.
   Он смеялся над губернатором и его секретарем, записывавшим сказанное.
   — Вы безумцы, — говорил он. — Как же это не алмаз, если он вылечил Камиллу?
   Лорд Белломонт скрипел зубами от бессилия, ибо он не мог сказать вдохновенному идиоту всю правду. Кстати, капитан был в великолепном расположении духа, ел с аппетитом, беседовал с удовольствием, спал отменно.
   Виновным он себя не признавал.
   Еще бы, два года мытарств, десятки опасностей, баснословные денежные траты, и после этого признать, что ты неправ?!
   Его превосходительство столкнулся с совершенно дурацкой ситуацией. Если отвезти этого упорствующего типа в Лондон, он и там заявит, что камень добыл. Все неудовольствие господ министров падет не на него, а на губернатора, вручившего столь важное дело в руки, очевидно, ненормального субъекта.
   Между тем не везти его в столицу было нельзя.
   В противном случае отвечать за все пришлось бы самому.
   Кидда нужно было склонить к признанию того, что он алмаза не находил и в глаза не видел, тогда из неприятной ситуации можно было выкарабкаться с одними лишь финансовыми потерями. По крайней мере, существовала такая надежда.
   Сначала было необходимо доказать капитану, что его драгоценность является всего лишь куском каменного стекла. Для этой цели губернатор собрал всех ювелиров Нью-Йорка, и все они по очереди пытались внушить Кидду, что он ошибается, считая свою прозрачную добычу алмазом.
   Капитан выслушал одного.
   Капитан выслушал второго.
   Капитан выслушал третьего.
   — Ну, что вы скажете на это, уважаемый мореплаватель? — подступил губернатор к нему с вопросом.
   — Мошенники! — не задумываясь, объявил капитан.
   Его превосходительство разъярился, стал изрыгать проклятия, но почти сразу же перешел к угрозам. Закончил, как это часто бывает, увещеваниями.
   Был четвертый ювелир, пятый, двадцатый.
   Потом ювелиры кончились.
   Губернатор всерьез подумывал вызвать еще дюжину-другую из Бостона, но вовремя догадался, что не в ювелирах тут дело.
   Доверчивые люди бывают порой сверхъестественно упорны. Особенно если упорствуют они в своих заблуждениях.
   Был момент, когда губернатор был на волосок от того, чтобы просто-напросто повесить надоедливо блаженного пирата. Но удержался. И правильно сделал.
   Вся ответственность с мертвого Кидда перекочевала бы на живого Белломонта. Господа королевские министры, несомненно, решили бы, что губернатор камень прикарманил, а капера повесил как нежелательного свидетеля.
   — Хорошо, — сказал лорд Белломонт, пораскинув раздраженными мозгами. — Тогда мы сделаем так, вы сейчас выйдете в город в сопровождении солдат и попытаетесь продать этот драгоценный алмаз.
   — Зачем?
   — Затем, чтобы понять, что продать его невозможно. Разве что за четверть кроны или пару пенсов. Алмаз же таких размеров, даже если за него дадут десятую часть цены, потянет на десятки тысяч фунтов. Понятно?
   Кидд кивнул:
   — А что мы сделаем с деньгами?
   Лорд Белломонт осклабился:
   — Сначала вы попытайтесь его продать.
   Его высокопревосходительство все рассчитал правильно. Вернее, почти все.
   Он не подумал, что с человеком, который бродит по рынку в сопровождении шести вооруженных солдат и пытается всучить кусок стекла, выдавая его за драгоценность, никто просто не станет разговаривать.
   — Вы говорите, что все ювелиры мошенники или мной подкупленные люди. Пойдите на улицу сами. Не скажете же вы после этого, что мошенниками являются все жители Нью-Йорка?
   Такими словами напутствовал Кидда губернатор.
   Эксперимент был сорван.
   Нужно было отпустить Кидда в толпу одного. Но он мог сбежать. А сбежавший Кидд был почти так же не нужен господам с Даунинг-стрит, как и повешенный.
   Находясь в состоянии бессильной ярости, да еще подогретой высоким жаром, губернатор обрушился на тупого капитана с проклятиями и угрозами.
   Кидд спокойно ждал, когда проклятия начнут переходить в угрозы, чтобы потом перейти в извинения.
   Так бывало уже много раз, можно было привыкнуть.
   Но в тот момент губернатор совершенно потерял контроль над собой.
   — Итак, мой любезный капитан, вы не верите ни мне, ни многочисленным ювелирам, ни вашему любимому другу, может быть, вы поверите своей жене?
   — Я ей уже поверил и верил всегда. Она единственная не пытается убедить меня, что мои усилия были напрасны, что я привез с Мадагаскара какую-то стекляшку вместо алмаза.
   — Она вам сказала это?
   — Она выздоровела, это главное. И если бы вы не держали меня в этих тюремных стенах…
   Рассудок губернатора начал мутиться, он мучительно закашлялся, в глазах его вспыхнул злобный огонь.
   — Значит, главным доказательством ценности добытого вами камня вы считаете его целебные свойства?
   — Да.
   — А что бы вы сказали, когда бы узнали, что ваша супруга никогда не была больна? Что она дурачила вас по моей просьбе, для того чтобы отправить в дальнее плавание. Мне нужен был алмаз, ей нужна была свобода. Она никогда не была больна, разве только какой-нибудь дурной болезнью, если учитывать ее французское прошлое. Насколько она была не больна, спросите у доктора Джонсона, этого вертопраха с медицинским дипломом! Спросите, чем он занимался с вашей драгоценной супругой, пока вы охотились за драгоценным камнем! И позавчера на ферме Ливингстона она просто изображала больную, опять же по моему приказу. И за мои деньги. Полторы тысячи фунтов она получила за свою игру. В такой ситуации, как вы понимаете, ее мог вылечить не только кусок хрусталя, но и кусок… навоза. Что с вами?
   Капитан Кидд хохотал.
   Все сказанное губернатором показалось ему настолько неубедительной чушью, что он не смог сдержать такой бурной реакции.
   Он хохотал до слез.
   До колик.
   До катания по деревянному топчану, служившему ему ложем.
   — Ну вы и шутник, ваше высокопревосходительство!
   Лорд Белломонт, не говоря больше ни слова, вышел из камеры.
   Теперь он ждал миссис Кидд.
   Камердинер наклонился к уху и сообщил — пришла. Камилла была во всем черном. Не потому, что исповедовала какой-то траур, а потому, что на улице стояла ночь, и ей хотелось, чтобы ее путешествие осталось в тайне.
   Шляпа на ней тоже была черная и с черным же пером.
   — Я слушаю вас, ваше высокопревосходительство. Лорд Белломонт как раз переживал прилив жара, черная гостья рисовалась ему смутно-расплывчатым пятном, таким же размазанным слышался голос.
   Тем не менее губернатор собрался с силами:
   — Прежде всего я хотел бы поблагодарить вас, миссис Джонсон, или, если хотите, миссис Кидд.
   Она не отреагировала на это предложение выбора.
   — Поблагодарить за то, что вы так замечательно сыграли свою роль. Что было, как я понимаю, непросто.
   — Непросто.
   Камилла была в высшей степени сдержанна, ничего хорошего она от этого визита не ждала. Скорей всего губернатор намекнет, что неплохо бы вернуть те полторы тысячи фунтов, что он ей выдал, в силу того что он не получил своего алмаза.
   — Я не просто так веду эти речи. Камилла поджала губы и слегка прищурилась. Застланные болезнью глаза губернатора ничего этого не увидели.
   — Я прошу вас проявить свое искусство еще раз.
   — Ну уж нет. С меня и того раза довольно, милорд.
   Губернатор закрыл глаза, пережидая, когда схлынет горячая волна.
   — Я уважаю ваше нежелание и понимаю его.
   — Тем более, милорд.
   — Но вынужден настаивать на своей просьбе. Я нахожусь в чрезвычайно затруднительном положении.
   — Сожалею, милорд.
   — Вы немедленно отправитесь в камеру капитана Кидда.
   — Не горю таким желанием и не загорюсь никогда.
   — И обласкаете его.
   — Исключено!
   — Когда он будет удовлетворен и осчастливлен, вы скажете ему следующее.
   — Я ничего этого делать не буду!
   — Что любите его и всегда будете любить.
   — У меня язык не повернется.
   — Что мечтаете навеки с ним воссоединиться.
   — Это неправда!
   — Но для того чтобы такое воссоединение стало возможным, он должен кое-что для вас сделать.
   — Мне ничего от него не нужно. Я и так уже получила весьма достаточно!
   — Я убежден, что он согласится выполнить любую вашу просьбу.
   — Мне плевать на это!
   — Вы скажете, что он должен совершить последнее путешествие, прежде чем вы объединитесь окончательно.
   — Никогда мы не объединимся!
   — Он должен отправиться в Лондон.
   — Да хоть в ад!
   — И там перед королевским судом…
   — Мне не жалко для него и Страшного суда.
   — Там он должен говорить правду, за исключением одного…
   — Алмаза!
   — Да! Он должен забыть о его существовании. Не было его никогда, в глаза не видел. Пусть клянется чем хочет, все равно у него ничего нет. Камня не было. Капитан Кидд был простым капером, каких десятки. Он поверит, что так надо. Он, может быть, поверит, если расскажете ему вы, что камня в самом деле нет.
   — Не стало.
   — Вот именно, не стало. Камень был драгоценным до того, как излечил вас, а после этого потерял свою волшебную силу. И не только силу, но и ценность. И ценность и сила ушли на излечение его жены. Ничего на свете не бывает бесплатно. Это он поймет. Несмотря на весь свой…
   — Поймет.
   — Вот и отлично.
   — А я еще не сказала, что согласна.
   Губернатора бросило в холодный пот. Но не из-за ответа миссис Кидд.
   — Я выполнила не одну вашу просьбу.
   — Да.
   — Я вышла замуж за человека, которого можно показывать в цирке.
   — Да.
   — Я заставляла его делать то, что было нужно вам.
   — Я помню.
   — Свою жизнь я превратила в какой-то кошмар.
   — Сожалею.
   — Я как будто сидела в осажденной крепости и тряслась, ожидая, что в нее ворвется этот рыжий варвар!
   — Мне понятны ваши чувства.
   — Как они могут быть вам понятны, если вы не женщина!
   — Тем не менее…
   — Менее, значительно менее. Вы заставили меня вываляться в коровьем навозе.
   — Не преувеличивайте.
   — А теперь вы заставляете меня лечь с ним в постель!
   Наступило молчание.
   Губернатор тщательно вытер полотенцем лицо и шею.
   — Насколько мне известно, ложиться в постель с мужьями приходится многим женщинам.
   — Вы прекрасно знаете, что он мне не муж.
   Лорд Белломонт снова взялся за полотенце.
   — Часто женщины попадают в постель к мужчинам, с которыми не состоят в браке.
   — Перестаньте паясничать, милорд.
   — Тут, правда, надобно подразделить. Иногда после совместного пребывания в постели мужчина платит женщине, иногда нет.
   Если бы губернатор мог видеть в полумраке, он бы рассмотрел, как побелело лицо гостьи.
   — Вы намекаете на мою прошлую жизнь, милорд.
   — Я занимаю слишком высокий пост, чтобы унижаться до намеков.
   — Значит, вы хотите сказать, что готовы мне заплатить за тот ужас, который предлагаете мне пережить?
   Губернатор вяло улыбнулся:
   — И вы и я шли с разных сторон к этому месту в разговоре. Теперь давайте объяснимся.
   — Тысяча фунтов.
   — Помилуйте, чтобы заработать такие деньги в заведении у мамаши Симаш, вам бы пришлось обслужить всю французскую армию. И не один раз.
   — Тысяча сто фунтов. И деньги вперед.
   Губернатор поднял одну из подушек, которые он пропитывал своим болезненным потом, и вытащил большой кожаный кошелек. Положил его на грудь себе. Закрыл глаза. Тихо произнес:
   — Семьсот гиней.
   — Тысяча двести фунтов.
   — Ни фартинга больше!

Глава 6
«ОДИНОКОЕ СЕРДЦЕ»

   Капитан Кидд был счастлив.
   Настолько счастлив, что не обращал внимания на происходящее вокруг. А происходили малоприятные вещи. К нему в камеру вошли двое крупных мрачных мужчин в кожаных фартуках и с черными кулаками. Они потребовали, чтобы он предъявил им свои руки.
   Кидд с охотой предъявил. Нате, мол, берите.
   Несколькими умелыми движениями кузнецы закрепили на его запястьях стальные манжеты, соединенные грубой цепью.
   В первый момент капитан немного удивился, а потом вспомнил, что Камилла предупреждала его об этом. Уже после всего, когда они лежали рядом, она долго и жарко ворковала ему на ухо, объясняя ему, как он должен вести себя во время путешествия в Лондон.
   Да, там было что-то про кандалы. Она сказала, что губернатор, как должностное лицо, не может содержать его по-другому. Его могут заподозрить в особом отношении к преступнику.
   Кандалы так кандалы!
   Ради Камиллы, родной, любимой, необыкновенной Камиллы, он готов был принять вериги и во сто крат тяжелее. Какая женщина! Кидду приходилось, и многократно, общаться с особами противоположного пола, но он и представить себе не мог, что среди них встречаются такие постельные ангелы. Ему было лестно, что его жена так хороша и любвеобильна. Кроме того, ему было приятно, что такая роскошная и любвеобильная женщина именно его жена.
   Нет, не зря он два года искал для нее этот алмаз, как можно было позволить зачахнуть и умереть такой красавице! Бог с ними, с этими дураками, которые утверждают, что он привез кусок какого-то хрусталя вместо «Посланца небес». Они думают, что обманули его, отобрав у него камень и присвоив себе. Но он-то знает, что обмануты как раз они.
   Из тюрьмы его под усиленным караулом отвезли в специальной карете в порт.
   Ливингстон испросил разрешения у губернатора попрощаться со своим другом.
   Прощание произошло у трапа.
   Прощание было торопливым, скомканным, почти нелепым.
   В глазах у торговца стояли слезы.
   Капитан являл собой пример полного физического и морального благополучия.
   Ливингстон крепко обнял друга:
   — Прости меня, Уильям.
   — За что? — настолько искренне спросил капитан, что торговец заскрипел зубами.
   — Прости. Есть за что. Хотя бы за то, что я не могу тебе ничего рассказать.
   Кидд широко улыбнулся и похлопал друга по плечам ладонями скованных рук.
   — Присматривай за Камиллой. Ей будет нелегко без меня. Присматривай.
   Ливингстон мрачно опустил голову:
   — Прощай.
   — Прощай, друг. Все же немного щемит сердце, из-за того что она не сможет прийти в порт. Но так надо, я считаюсь преступником, и от этого никуда не уйти.
   Ливингстон тяжело кивнул, слепым движением надел шляпу и, развернувшись, пошел прочь.
   Солдат подтолкнул капитана к трапу.
   Поместили его так, как должны были поместить настоящего преступника. В темной квадратной конуре высотою всего пять футов. Разогнуться было невозможно. Кандалы тоже невероятно мешали. Кормили капитана также отвратительно. Казалось бы, в этой части лорд Белломонт мог сделать послабление и посылать пищу со своего стола, тем более что его самого мучило несварение. Но губернатор боялся хотя бы даже этим выказать свое особое отношение к преступнику. Кто знает, может быть, среди членов команды есть шпионы и наушники, и какая-нибудь куриная ножка может стать сильнейшим аргументом во время слушания дела в суде или при докладе его в палате общин.
   Тяготы своего положения Кидд переносил с легкостью. Он грезил. Если во время предыдущего своего плавания он мечтал о встрече с возлюбленной, то теперь упивался воспоминаниями о последнем свидании.
   Губернатора изводила качка в его роскошной каюте. Как ни странно, он чувствовал себя несчастным и брошенным. Странно-романтическое название корабля «Одинокое сердце» он считал созвучным своему состоянию, и ни на секунду не приходило ему в голову, что оно имеет большее отношение к пассажиру из затхлого трюмного ящика.
   У матросов «Одинокого сердца» капитан Кидд пользовался популярностью.
   Все, оказывается, о нем слышали.
   Кто-то — о фантастических его победах в сражениях с французами во время последней войны Вильгельма Третьего с Людовиком Четырнадцатым.
   До кого-то доходили слухи, что парень из темной каюты в трюме чем-то насолил то ли парламенту, то ли правительству. Это само по себе вызывало уважение и интерес.
   Были и такие, кто связывал его имя с громадными золотыми кладами, покоящимися на далеких островах в Индийском океане. Эти были настырнее всех.
   Они начали по вечерам, подкупив часового, собираться у дверей его камеры и беседовать.
   Кидду, как всякому нормальному человеку, надоедало сидеть почти в полной темноте, и он радовался возможности развлечься светом свечи. Дверь была решетчатая ради вентиляции.
   Именно ради света Кидд подбредал к ней. Одиночество его нисколько не тяготило. Тем более что он его совсем не ощущал.
   Все время и везде он был вместе с Камиллой.
   Разговаривал с ней.
   Переглядывался.
   Теперь ему для этого даже алмаз не был нужен.
   Ему для этого не был нужен даже хрусталь.
   — Говорят, что ты плавал вместе с капитаном Леруа?
   — Да.
   — По слухам, этот француз сделался богачом, когда захватил судно Ост-Индской компании. Оно было доверху набито золотом и драгоценностями.
   — Это правда.
   — Ты был на этом корабле?
   — И все видел своими глазами?
   — Нет, я сидел в мешке.
   — В каком мешке?
   — Зачем в мешке?
   — Меня хотели утопить.
   — За что?
   — Ты взял общие деньги?
   — Ты хотел дезертировать?
   — До сих пор не знаю за что.
   — А почему тебя не утопили?
   — Начался бой.
   — То есть золота ты не видел?
   Вопрос свидетельствовал о почти полном разочаровании, еще мгновение — и свеча была бы задута.
   — Видел.
   — Видел?!
   — Золото?!
   — Сколько его было?
   — Много. Но не целый корабль. Если все трюмы забить золотом, корабль потонет.
   — Сколько же его было?
   — Сундук, полный сундук.
   — Большой?
   — Да.
   — Вот такой?
   — Два ярда длиной и полтора шириной. Или немного меньше. Да, немного меньше.
   Возникло густое молчание. Дыхание затаилось. Пламя свечи перестало колебаться. Шло мысленное подсчитывание количества денег, которое могло бы поместиться в таком сундуке. Два ярда на полтора…
   — А какой он был высоты?
   — Кто?
   — Ну, сундук.
   — Не меньше ярда.
   — Клянусь зубами той акулы, что ждет меня на глубине, там должно быть не меньше ста тысяч фунтов.
   — Клянусь хвостом сатаны, там должно было быть не меньше двухсот тысяч гиней.
   Кидд заинтересовался:
   — Кто сказал про хвост сатаны?
   После молчания:
   — Ну я. Могу перекреститься, если желаете.
   — Просто у меня был знакомый, у которого это присловье было любимым.
   — Хороший человек?
   — Я бы так не сказал.
   — Да что вы там про человека, надо подсчитать как следует, сколько там было золота.
   — Скажите… сэр, а куда Леруа подевал этот сундук?
   — Часть денег он раздал команде, как полагается, а половину спрятал.
   Сразу несколько голосов пролаяло:
   — Кла-ад!
   — Сэр, а вы хотя бы приблизительно представляете себе, куда он его зарыл?
   — Конечно представляю, я сам помогал ему его зарывать. Вернее, не зарывать, а заваливать камнями. Леруа нашел расщелину в скале, поставил на дно и немного в нишу этот сундук и завалил сверху камнями. Я и заваливал с одним негром. У Леруа были в экипаже негры, и он…
   Кидд замолчал, ощутив вдруг, какой мощи внимание направлено на него. Слабый свет одинокой свечки освещал скопище из пяти или семи потных красных лиц с чудовищно напряженными глазами.
   — Ну вот, собственно, и все.
   — А где теперь этот негр?
   — Его убил Леруа.
   — А что стало с самим французом?
   — Его убили дикари, воины какого-то местного племени обнаружили нас сразу после того, как мы завалили тайник камнями.
   Последовавший приступ молчания был еще тяжелее предыдущего.
   — Значит…
   — Выходит…
   — Получается, вы, сэр, единственный человек, кто знает, где находится этот клад.
   — Я был таким человеком.
   — Что значит был?
   — Вы же не убиты.
   — И с памятью у вас все в порядке.
   — Да, да. У меня все в порядке.
   Возбужденные собеседники решили конечно же, что Кидд понял, что проговорился, и теперь начинает путать следы.
   — Так если вы в полном порядке, вы прекрасно представляете, где он лежит, этот сундук.
   — Я прекрасно представлял это себе раньше. Теперь там этих денег нет.
   — Что значит нет?
   — Я их отдал.
   — Кому?
   — Капитану Каллифорду.
   — Зачем?
   — Я выкупил у него жизнь своего друга Базира.
   — Мусульманина?
   — Да.
   — А разве мусульманин может быть другом?
   Кидд снисходительно улыбнулся. Какие темные, несчастные, в сущности, люди.
   — Конечно может.
   — Я никогда в жизни не поверю, чтобы за какого-то поганого сарацина было заплачено сто тысяч фунтов, — раздался голос боцмана Игла, стоявшего, оказывается, за спинами передних слушателей.
   Матросы опрометью, не дожидаясь команды, бросились прочь от капитанской камеры.
   Все они отныне были уверены, что клад существует, просто Кидд не захотел сказать, где именно он спрятан.
   Атмосфера перешептываний охватила «Одинокое сердце». Вскоре абсолютно все находившиеся на борту знали, что в трюме корабля находится человек, знающий, где зарыт клад стоимостью в сто тысяч фунтов.
   А может, и больше чем сто.
   В пользу этого мнения говорило многое.
   Как его перевозят. Отдельная камера, кандалы.
   Кто его перевозит. Сам губернатор Нью-Йорка и Массачусетса.
   Это что же надо совершить, чтобы заслужить такого сопровождающего?!
   Версии и домыслы рождались во множестве.
   Выдумывались бог знает какие подробности и детали.
   Когда к выдумщику возвращалась им самим же пущенная выдумка, он начинал верить в нее как в непреложный факт.
   Эта атмосфера коснулась и воздуха офицерских кают.
   Все их обитатели слыхали о военных подвигах капитана Кидда, всем казалось странным, что героя войны надобно держать в кандалах, даже если он в чем-то провинился.
   Знает, где зарыты на Мадагаскаре сто тысяч фунтов?
   Нет, это чепуха.
   По крайней мере, очень похоже на чепуху.
   Но чем-то же он заслужил такого сопровождающего, как лорд Белломонт!
   Наверное, не выигранными восемь лет назад морскими сражениями.
   Сто тысяч фунтов?
   Нереально.
   В денежном ящике пресловутого «Порт-Ройяла» не могло быть столько денег.
   Правда, корабль был направлен самим Аурангзебом к Вильгельму Оранскому.
   Говоря честно, на таком корабле могло быть все, что угодно.
   Единственным человеком, кто не догадывался о настроениях и размышлениях команды, оставался лорд Белломонт. Он стоял слишком высоко надо всеми, даже над капитаном Киддом, чтобы до него могли долететь капли из кипящего котла матросских настроений.
   Сто тысяч фунтов!
   Не было такого человека на борту «Одинокого сердца», кто не прикидывал, как бы можно было разделить эти деньги.
   Даже если половину отдать офицерам и капитану, останется пятьдесят тысяч. По пятьсот фунтов на брата.
   От таких чисел начинала кружиться голова.
   Впрочем, с какой это стати отдавать офицерам целую половину?
   Хватит с них и трети. Итак, получится по три тысячи фунтов. Или около того.
   Говоря о том, что лорд Белломонт был единственным, кто не догадывался о настроениях команды, мы допустили неточность. Таких людей было двое. Второй — капитан Кидд.
   Его нисколько не занимало, какое впечатление произвели на матросов рассказы о кладе капитана Леруа. У него имелись свои объекты для мечтаний. Он часами лежал на спине с закрытыми глазами и беседовал с Камиллой.
   Единственное, что заставляло его немного скучать, — это отсутствие света.
   И вот однажды, когда он, по своему обыкновению, предавался приятным размышлениям в темноте, он услышал тяжелое дыхание справа от себя.
   Кто-то приблизился к решетчатой двери, желая остаться незамеченным.
   — Кто здесь?
   — Извините, сэр, это я. Игл. Боцман.
   — Почему же вы без… а, понимаю.
   — Вот именно, сэр. У меня к вам дело, о котором не все должны знать.
   Кидду почему-то стало невообразимо скучно. Он не знал, о чем пойдет речь, но был уверен, что она пойдет о неприятном.
   — Мне кажется, сэр, что имеет место некая несправедливость по отношению к вам. Клянусь…
   — Зубами акулы и хвостом сатаны.
   — На ваш выбор. Мне кажется, вы достойны более уютной каюты.
   Кидд невидимо усмехнулся:
   — Пожалуй.
   Боцман принял это слово за полное согласие.
   — Одно ваше слово — и вы поменяетесь местами с этим индюком, губернатором Нью-Йорка.
   — Да-а?!
   — Нет ничего проще. Я лучше всех знаю настроения в команде. Две трети твердо на вашей стороне и готовы идти за вами куда угодно, хоть в глотку к самому черту.
   — Вот как?
   — Да. Я прощупал настроение нескольких офицеров, они не так верны присяге и короне, как может показаться. У штурмана, я это знаю точно, громадные долги…
   — Что же он так?
   — Карты, сэр.
   — А я, представьте себе, в карты совсем не умею играть. Ну, совсем.