Поуп Майкл. Королевский корсар

   Кидд слушал, продолжая улыбаться.
   Не то чтобы он ничего не понимал.
   Он все понимал, но это не могло испортить его радостного мироощущения.
   Закончив говорить, Ливингстон открыл глаза,
   — Теперь вы все поняли?
   — Понял.
   — Вы понимаете, что теперь должны сделать?
   — А, надо подождать, когда вы закончите с вашими процедурами, и мы сможем…
   Ливингстон изо всех сил ударил толстой волосатой рукой по горячей простыне:
   — Нет, мы никогда больше не сможем!
   Кидд чуть опечалился:
   — А я думал, что мы сейчас поедем к ней.
   Несмотря на всю свою злость, купальщик не удержался и спросил:
   — К кому — к ней?
   Капитан вздохнул:
   — К миссис Джонсон.
   Ливингстон выкатил на него глаза и так замер на несколько мгновений, а потом стал медленно съезжать по стенке деревянной лохани, мучительно икая.
   На некоторое время он оказался полностью под водой, потом резко вынырнул и заорал:
   — Вон!
   Не говоря более ни слова, гость удалился, держа шляпу в руке. Сильно озадаченный, он даже и не подумал ее надеть.
   Ливингстон некоторое время еще стонал, рычал, ругался, возводил очи горе.
   В общем, пытался успокоиться.
   Посреди этой аутогенной процедуры в комнату вошел рыжий, крепко сбитый малый в потертой куртке, с чернильными пальцами и подлой улыбочкой на губах. Конторский.
   — Что тебе нужно, Уолш?
   Тот наклонился к лоснящемуся уху хозяина и что-то пошептал, продолжая ухмыляться.
   Тот резко приподнялся в ванне, схватившись за края:
   — Не может быть!
   Уолш что-то снова пошептал.
   Лицо Ливингстона просветлело.
   — Если врешь…
   Уолш выразительно пожал плечами, что, мол, ни в коем случае не врет, хотя и отлично умеет это делать.
   Хозяин хлопнул в ладони.
   Женщина в переднике принесла чистую простыню. Позволяя растирать себе спину, Ливингстон отдавал приказания Уолшу:
   — Все понял?
   Конторский опять выразительнейшим образом пожал узкими плечами.
   — Тогда последнее. Беги сейчас на улицу. По направлению к порту, пожалуй. Догони мистера Кидда.
   — Да, сэр.
   — Скажи ему, чтобы он вернулся. Скажи, мы немедленно едем с визитом к миссис Джонсон.
   Как и все состоятельные жители Нью-Йорка, вдова судовладельца и рогоносца Сэмюэля Джонсона жила в доме с колоннами, стоящем в яблоневом саду. От ворот к широкому крыльцу вела дорожка, выложенная красным кирпичом.
   В свеже-голубом небе расплывались тихие облачка, в кронах цветущих яблонь блуждали задумчивые пчелы, в тени под коляской дрыхли два негра.
   Одновременно ударяя в кирпич своими тростями, мистеры Ливингстон и Кидд приближались к дому.
   Когда до крыльца оставалось не более десяти ярдов, на верхней ступеньке появился пожилой джентльмен с седой раздвоенной бородой и в белом парике.
   Визитеры поклонились.
   — Мистер Ливингстон с другом, — внушительно сказал Ливингстон.
   Мажордом удалился.
   Появился вскоре и сообщил, что миссис Джонсон принять джентльменов готова, но просит подождать. В библиотеке.
   Библиотека оказалась в доме бывшего судовладельца довольно странная.
   Веселая французская мебель в стиле Людовика XIII, золото, гобелены, всякие там секретеры, бронзовые аллегорические статуэтки, ниспадающие занавеси с кистями, подсвечники и две карликовые пальмы в кадках, что, видимо, было уступкой местному колориту.
   И ни одной книги!
   Оригинально, подумал торговец.
   Капитан не подумал ничего.
   Он волновался.
   Хозяйка появилась неожиданно и не с той стороны, с которой ждали.
   За спинами джентльменов раздался приятный, чуть в нёбо, голос:
   — Здравствуйте, джентльмены.
   Джентльмены обернулись, одновременно принимая положение легкого полупоклона.
   Французская мода целования руки женщины при встрече еще не распространилась повсеместно в те времена, поэтому когда хозяйка вытянула свою длань, это означало лишь, что она предлагает гостям сесть.
   Самое время ее описать.
   Довольно высокая, довольно крупная и совершенно довольная жизнью дама лет сорока пяти. Когда-то она была, очевидно, красива, нынче же можно было, не лукавя, сказать лишь, что она хороша собой.
   Былая и белая красота. В том смысле, что ни тени загара не было заметно на ее ланитах. Достичь этого было не так-то просто в здешнем теплом и щедром на солнечные дни климате.
   Разумеется, Уильям Кидд был не способен анализировать детали ее облика, он был влюблен, а значит, почти слеп. Собственно, он почти что ее и не видел, потому что боялся смотреть на нее в упор.
   Только искоса.
   Только украдкой.
   Край платья, мизинец, локон — этого было достаточно, чтобы воспламениться его воображению.
   — Дорогой мистер Ливингстон, чему я обязана такой честью и радостью?
   — Разве для того, чтобы навестить красивую женщину, нужны какие-то особые причины?!
   Хозяйка улыбнулась, показывая, что поняла, что ей сделан комплимент.
   Бесшумно ступая по начищенному восковому полу, вошла мулатка в синей юбке и белом тюрбане на голове. В руках у нее был серебряный поднос, на нем — большой серебряный же кофейник и три микроскопические чашечки. Кроме того, большая пергаментная коробка, украшенная тиснеными, опять-таки серебряными, рисуночками.
   — В этот час я привыкла пить шоколад с перуанскими сладостями, вы не согласились бы разделить со мной эту трапезу, джентльмены?
   Мистер Ливингстон выразил полный восторг перспективой закусить.
   Кидд испугался, что у него кусок в горло не полезет и это обидит хозяйку.
   — Миссис Джонсон…
   — Называйте меня просто Камилла, ведь вы старинный друг моего мужа.
   — Дорогая Камилла, хочу представить тебе своего хорошего приятеля, Уильяма Кидда. Он недавно прибыл в Нью-Йорк, и я счел своей дружеской обязанностью свести его с лучшими людьми города. Разве я мог, в достижении этой цели, миновать твой восхитительный дом?
   — Очень мило, — чуть поджимая пухлые, резко очерченные губы, проговорила хозяйка, грациозно придерживая чашечку с раскаленным какао.
   Уильям Кидд встал (ничего не опрокинув) и сказал:
   — Уильям Кидд.
   Ливингстон продолжал:
   — Я уже сказал, что он прибыл недавно, ибо все свое время тратил на непрерывные бои с этими оголтелыми французами. Кстати, не без успеха и с пользой для Англии. Это он, именно он нанес им два самых серьезных поражения в Карибском море.
   Камилла Джонсон ничего не слыхала об этих сражениях, но учтиво восхитилась.
   Кидд почувствовал, что его рассмотрели и можно сесть.
   Хозяйка, как бы в знак поощрения за невиданные морские подвиги, передала ему чашку с шоколадом. Он бы отказался, если бы мог. Он всерьез считал, что шоколад из ЕЕ рук — слишком большая награда за то малое, что он совершил.
   Разговор между тем шел своим ходом,
   — Это очень мило, дорогой мистер Ливингстон, что вы взялись руководить первыми поступками капитана, но, насколько я могу судить, его первая светская попытка была неудачной?
   Миссис Джонсон, как и все, кто был на приеме у губернатора, знала о конфузе, понесенном рыжим капитаном-выскочкой. О мистере Ливингстоне у нее сохранились не самые лучшие воспоминания, и она не упустила случая его уколоть.
   Уколотый ничуть не опечалился и не оскорбился. Он расплылся в широкой улыбке и радостно сообщил:
   — Дорогая Камилла, вас ввели в заблуждение. Это не сэр Флетчер сурово обошелся с мистером Киддом, это мистер Кидд счел нужным поставить на место этого зарвавшегося негодяя с гнилыми зубами.
   Лицо миссис Джонсон сделалось бледнее, чем обычно, она поняла, что чего-то не понимает, и поэтому испугалась:
   — Вы уверены, мистер Ливингстон, что нашли правильные выражения для характеристики нашего губернатора?
   Толстяк сиял. Ему нравилась его нынешняя роль.
   — Для характеристики губернатора — возможно, но для взяточника и казнокрада эти слова как раз впору.
   Волна недоумения пробежала по правильным чертам мадам. Они на мгновение стали почти неприятны. Конечно же Уильям Кидд ничего этого не увидел. Он смотрел в чашку.
   — Казнокрада?!
   — Сегодня утром он арестован!
   — Кем?!
   — Прибыл специальный посланец короля Вильгельма и привез решение парламента с подписью короля.
   — То есть… — миссис Джонсон повернулась к Кидду, — вы шли на прием к сэру Флетчеру, зная, что он фактически смещен?
   Уильям залпом проглотил шоколад, жутко обжегся и отрицательно замахал руками:
   — Нет, что вы, нет!
   — А вы коварный человек!
   Уильям обмер, хотя, говоря по правде, мужчина, услышавший такие слова от женщины, должен был бы обрадоваться.
   — Я не коварный человек!
   — Понимаю, понимаю.
   — Я ничего не знал, ничего!
   Хозяйка понимающе и затаенно усмехалась.
   Ливингстон старался как можно незаметнее ткнуть друга в бок, но сделать это было нелегко.
   Капитан Кидд изо всех сил портил образ рокового мужчины, победителя французов и ниспровергателя губернаторов, который уже готов был поселиться в воображении стареющей красавицы.
   Надо сказать, что он преуспел в этом деле. Слишком старательно и слишком страстно он обелял свою репутацию в глазах мадам.
   Наконец она, зевнув, поверила ему, что он не имел никакого отношения к истории со снятием с поста сэра Флетчера. Так уж устроена женская голова, что и все прочее, что касалось этого странного рыжего капитана, напрочь перестало ее интересовать.
   Прощание было холодным.
   Ливингстон вздыхал, ему было жаль своего очередного замысла. Но поскольку с крушением этого замысла он не понес никаких финансовых потерь, печаль его была светла.
   Уильям Кидд был, в отличие от всех остальных, в приподнятом расположении духа. Он был уверен, что добился огромного успеха, сумел открыть своей возлюбленной Камилле глаза на свою истинную сущность. Она теперь не думает, что он интриган и проворачиватель каких-то темных делишек. Она смотрит на него открытыми глазами.
   — Могу ли я, миссис Джонсон, иметь счастье и честь бывать у вас?
   Улыбнувшись без всякого энтузиазма, хозяйка кивнула по чисто светским соображениям.
   Капитан чуть не прослезился от счастья.
   А потом была красная кирпичная дорожка через цветущий яблоневый сад.
   А потом была бричка, запряженная двумя великолепными серыми в яблоках лошадками. Такими замечательными, словно они были существами из сада Камиллы.
   А потом был обед в конторе Ливингстона, где тот задал Уильяму вопрос, который не мог не задать:
   — Ну и каковы ваши впечатления, мой друг?
   Пребывавший в состоянии сна наяву, капитан конечно же понял его не сразу. И даже не со второго раза. А когда понял, сказал только одно:
   — Я хочу на ней жениться.
   Рывки, которыми двигалось сознание капитана, поражали даже столь бывалого человека, как Ливингстон.
   — Жениться?!
   Глаза Кидда даже не сияли, полыхали!
   — Разумеется, как же я могу на ней не жениться, когда я в нее влюблен.
   — Это заметно.
   — И, по моим наблюдениям, я тоже произвел на нее довольно благоприятное впечатление.
   Ливингстон поджал нижнюю губу, скосил взгляд в сторону и ничего не сказал.
   — И кроме того, есть еще одна, самая важная, причина, по которой я могу на ней жениться!
   — Какая, откройте мне.
   — Угадайте, Ливингстон!
   — Потому что она богата? — с надеждой спросил друг.
   Капитан Кидд снисходительно улыбнулся и потрепал его по мясистому плечу:
   — Потому что она вдова!
   Всего через неделю после первого посещения дома роскошной вдовы парою джентльменов мистер Ливингстон вновь сидел в «библиотеке», под карликовою пальмой, и вкушал шоколад.
   — Не желаете ли чего-нибудь покрепче? — участливо спросила миссис Джонсон.
   — О, это излишне.
   — Отчего же?!
   — Меня достаточно пьянит сама возможность беседовать с вами.
   Вдова отхлебнула горячего, ныне горячительного напитка и усмехнулась:
   — Вы много обходительнее вашего друга.
   Ливингстон вскинулся:
   — Он что, позволил себе быть грубым с вами?!
   — Хуже, он позволил себе быть со мною скучным. Разве это не ужасно?
   Ливингстон подавленно кивнул.
   — Я понимаю вас, о, как я вас понимаю.
   — Неужели? Вам что, доводилось быть женщиной, за которой пытаются ухаживать?
   — Можете меня высмеивать, сколько вам будет угодно, Камилла, в свое оправдание я могу сказать только одно: я привел к вам в дом человека, в вас искренне и глубоко влюбленного.
   — И что с того?
   — Человека, боготворящего вас, а не пересчитывающего мысленно ваши денежки.
   Миссис Джонсон нервно поставила чашку на поднос.
   — Иногда мне кажется, дорогой мой мистер Ливингстон, уж лучше бы он был охотником за деньгами, но умеющим воспламенить женское сердце, чем… мне не хочется его оскорблять, но я не встречала в жизни существа серее и ничтожнее. Неужели вы не видите, что я, богатая и привлекательная женщина, не могу ответить на чувство такого человека, как ваш драгоценный друг.
   Ливингстон изобразил легкое возмущение:
   — Серее?! Ничтожнее?!
   — Да и да!
   — Но вы же знаете, что это один из самых талантливых и смелых морских львов нашего времени.
   — Ха-ха.
   — Что это единственный из наших флотоводцев, кто на своем боевом счету имеет только победы.
   — О, Господи!
   — И какие победы! Он чуть ли в одиночку благодаря невероятному прозрению разгромил целую флотилию французских пирог. Он одним, невероятным по точности, выстрелом пустил ко дну восьмидесятипушечный французский корабль. Вы не можете всего этого не знать.
   Миссис Джонсон поморщилась:
   — Я это знаю, но я в это не верю.
   — Хороший женский ответ.
   — Я женщина и поэтому даю женские ответы.
   — Он смел в бою, но робок перед вами, разве вам это не лестно, а?
   — Мне это, может быть, и лестно, но уж больно противно.
   Ливингстон хлопнул себя пухлыми ладонями по толстым ляжкам и нервно прошелся по библиотеке. Он так вертел головой, что могло показаться, что он попросит у хозяйки чего-нибудь почитать.
   Миссис Джонсон исподлобья наблюдала за ним.
   — Вы с такой страстью пытаетесь его женить на мне, как будто у вас в этом деле есть личный интерес, мистер Ливингстон.
   Толстяк замер. Медленно обернулся. В его лице проявилась какая-то новая мысль.
   — Знаете что, — сказал он значительно, — знаете что, Камилла, называйте меня просто Роберт.
   — Зачем это? — спросила ничуть не польщенная вдова.
   — Я всегда считал вас неглупой женщиной. Даже в те времена, когда вы были еще девушкой.
   — Если вы считаете, что сказали мне комплимент, объясните, в чем его суть.
   Ливингстон сел на место и склонил голову. Так низко, как только смог.
   — Что это вы? — опасливо спросила вдова.
   — Казните меня.
   — Прекратите, как вас там, Роберт? Так вот, прекратите! Я не выношу театра!
   — Это не театральное раскаяние, а искреннее!
   — Вы в чем-то раскаиваетесь? Значит…
   — Да. Я хотел выдать вас замуж за моего друга, капитана Кидда, но не в этом мое прегрешение.
   — А по-моему — как раз в этом.
   — Оставим эти мелкие препирательства, и я расскажу вам все. Все, что я собирался от вас скрыть.
   Миссис Джонсон подобралась, она почувствовала, что сейчас действительно пойдет серьезный разговор. Кроме того, ей было приятно осознавать, что она не позволила себя использовать в качестве пешки в какой-то пока что неизвестной игре. Кстати, попытка Ливингстона использовать ее именно как вдовушку ничуть не задела.
   — Итак, Роберт.
   — Прикажите принести стаканчик джина.
   — Мое общество перестало вас опьянять? — усмехнулась хозяйка.
   Ливингстон скорчил некую рожу, мол, что тут разводить деликатности, вы ведь все понимаете, мадам.
   Выпив джина, он сразу же приступил к делу:
   — Моя вина перед вами состоит в том, что я не все вам рассказал о моем друге капитане Кидде.
   — Слушаю, слушаю вас, Роберт.
   — Узнав о страстной влюбленности моего друга и зная вас, прежде всего я надеялся, что вы сочтете его охотником за состояниями и, даже выйдя за него замуж, не доверите ему своих денег. В такой ситуации мне будет легко заманить его в экспедицию на Мадагаскар.
   Миссис Джонсон заволновалась, почувствовав, что снова перестает понимать собеседника.
   — Мадагаскар? При чем здесь Мадагаскар?!
   — Дело в том, что где-то на Мадагаскаре зарыт огромный сундук с золотыми монетами, и только капитан Кидд знает, где именно. Понимаете меня?
   — Сундук с монетами…
   — По сравнению с содержимым сундука и ваше и мое состояние — мелочь, о которой смешно говорить.
   Голова у вдовы шла кругом, и она изо всех сил пыталась этому сопротивляться.
   — Почему же он бросил этот сундук там?
   Ливингстон усмехнулся:
   — Вы сами должны были понять, что Кидд — человек необычный, несмотря на то что вам он показался скучным. Я навел о нем подробнейшие справки, и все собранные сведения говорят, что он человек особого рода. Вспомните хотя бы историю с сэром Флетчером. Как он мог за сутки до прибытия гонца из Лондона знать, что все обернется именно так?!
   Миссис Джонсон жевала закушенную губу.
   — Но он же сам меня убеждал, что не имеет к этому никакого отношения!
   — А что он должен был делать, раскрыть свои тайны?!
   Ливингстон потребовал еще стаканчик джина и получил его.
   Вдова выпила тоже.
   — Но Флетчер — это одно, а вот сундук. Почему он оставил этот сундук на острове?
   — Я тоже сначала не поверил в реальность такого события. Мне тоже показалось это странным. А потом я раскинул мозгами и понял, что все правильно. Такой человек, как Кидд, мог отказаться от золота.
   — Но почему?!
   — Потому что на нем слишком много крови. Оно было добыто с кровью, оно было с кровью погребено. Погибли многие и многие. И французы, и англичане, и дикари племени сакалава. По представлениям Кидда, я думаю, на этом золоте лежит проклятие. Ради себя он за ним никогда бы не отправился.
   — И вы решили, что он отправится за ним из-за меня?! Я неплохо к себе отношусь, я могу внушать мужчинам кое-какие чувства, но все же не подобную жертвенность.
   Ливингстон опять стал морщиться и махать руками:
   — То, что вы говорите, и умно, и не очень умно. Вы забываете, что он влюблен. А влюбленность нельзя изобразить, как нельзя изобразить ум.
   — Вы думаете?
   — Тем более что влюблен не кто-нибудь, а капитан Кидд. Я вам уже в течение часа объясняю, что он человек необычный. Если влюбляется такой, как он, возможно все. Когда я это понял, каюсь, решил использовать его. Еще до истории с его влюбленностью в вас я пытался познакомить его с Флетчером. Я думал, что он не плывет на Мадагаскар из-за того, что у него мало сил, я думал, что, получив от Флетчера гарантии безопасности и помощь в виде одного-двух кораблей, Кидд станет смелей. Но, как я теперь думаю, дело тут не в трусости или смелости.
   — В чем же?
   — Не мое дело копаться в странностях человеческих натур, мое дело — использовать их в своих целях.
   — По-моему, это не слишком…
   — Слишком, слишком! — перебил хозяйку Ливингстон. — Теперь я уже близок к концу своего рассуждения. Я не смог свести его с Флетчером. Я не смог женить его на вас и сыграть на благородных струнах его души. Он бы не посмел жить на деньги вдовы.
   — Выйдя замуж, я бы перестала быть вдовой.
   — Он бы не посмел жить на деньги жены. Он бы помчался вместе со мной за этим золотым сундуком.
   — На что же вы рассчитываете теперь?
   Ливингстон вытащил из кармана платок и вытер последовательно лицо, шею, лысину под париком.
   — На то, что вы сами выйдете за него замуж и уговорите его отправиться за этими денежками. Легко видеть, исходя из особенностей человеческой натуры, что этот способ самый верный. Любовь движет людьми увереннее, чем корысть и тщеславие.
   Миссис Джонсон думала.
   Гость потягивал крепкое.
   — Что вас смущает? Через неделю после бракосочетания вы отправите его в плавание и заживете прежней своей жизнью. Будете принимать кого захотите, будете…
   — Не зарывайтесь, Роберт. Моя жизнь — это моя жизнь, усвойте это.
   — Но зато предприятие у нас теперь общее, — самодовольно и нагло ухмыльнулся Ливингстон.
 
   «АНТИГУА»
   (продолжение)
   Свадьба была не слишком пышная, несмотря на желание счастливого жениха. Ему объяснили, что поскольку замуж выходит вдовица, то не принято очень уж веселиться. Зрелые люди сходятся тихо и чинно.
   Гостей было соответственно немного, но зато уж отборные.
   Никаких родственников.
   Уильям думал послать приглашение отцу, но его отговорили, пусть уж лучше приезжает на крестины внука. Этот аргумент показался капитану убедительным, даром что ждать потомства от пятидесятилетней (возраст Камиллы был известен только Камилле) жены было трудно.
   Не было и родственников невесты.
   Родом она была из Бретани (слово это резануло слух жениха) и занималась в молодости промыслом, который ее родственники не одобряли.
   Настолько не одобряли, что считали свою дочь и сестру умершей.
   Она им платила взаимностью.
   Роберт Ливингстон проявлял чудеса распорядительности и предприимчивости, он сумел во время предсвадебных хлопот познакомиться с новым губернатором, сэром Белломонтом, и зазвать его на торжество.
   Кидд должен был быть ему благодарен.
   Но он был благодарен судьбе, которая свела его со столь восхитительной женщиной.
   Миссис Джонсон все предсвадебные дни держала его на расстоянии. Кидд не расстраивался, он относился к этому как к дополнительному препятствию, воздвигшемуся на пути к счастью.
   Все свободное от хлопот время Ливингстон проводил со своим другом, и большей частью в разговорах о Мадагаскаре.
   Что это за остров?
   Да каков там климат?
   А что за племена его населяют?
   Поскольку все эти разговоры велись за кружкой, стаканом или рюмкой, можно было заключить, что Ливингстон пытался что-то эдакое важное выведать у друга, опьяненного одновременно и любовью и алкоголем.
   Уильяму были странны эти разговоры.
   О морях и островах ему было думать и лень и противно.
   Он твердо решил поселиться на берегу и пожить в свое удовольствие со своей любимой женой.
   Он искренне не задумывался ни о каких деньгах. Ему было плевать, богата ли миссис Джонсон или нет. Для тихого счастья много золота не нужно.
   В крайнем случае можно продать его дом.
   Впрочем, он и об этом не думал.
   Наконец настал день свадьбы.
   Уильям с трудом переждал процедуру в церкви.
   Уильям с трудом переждал процедуру застолья. Смешно сказать, он не запомнил, как зовут нового губернатора, с которым его познакомил оборотистый Ливингстон, уже сообразивший, что без покровительства высоких властей задуманное им дело трудноосуществимо.
   Настал миг, когда все эти глупости были позади.
   Супруги проследовали в спальню.
   Во всех углах стояли цветы.
   В открытых окнах страстно дышала ночь.
   Две целомудренные свечи горели по сторонам крахмальной постели.
   Капитан Уильям Кидд приблизился к своей возлюбленной жене. Его трясло, и он был счастлив.
   Он поднял руки, чтобы положить их ей на плечи.
   Она стояла опустив голову и руки.
   Он положил руки на округлые, пышные плечи.
   Она вскрикнула и потеряла сознание.
   Сделавшись мужем, капитан Кидд начисто забыл о том, что он является еще и капитаном. За время медового месяца он ни разу не побывал на борту своего корабля. Команда, естественно, начала волноваться. Месяцами торчать в порту, когда по морям снуют туда-сюда беззащитные вражеские суда, груженные всяческими ценностями, было, на взгляд матросов, чистейшей расточительностью.
   Кидду было плевать на вражеские суда и перевозимые ими ценности.
   Ему было плевать на команду и на то, что она о нем думает и может подумать впредь.
   Ему было плевать на все моря, океаны и проливы. На все острова вместе с зарытыми на них кладами.
   Примерно в таком духе он высказался в ответ на вопрос жены, а почему это он так охладел к своему прежнему, столь прибыльному и мужественному ремеслу.
   Он сказал, что не в состоянии думать о прежнем ремесле, когда рядом с ним находится его любимая жена. И это притом, что медовый их месяц отнюдь нельзя было назвать безоблачным. Супруга под любыми, иногда совершенно фантастическими, предлогами уклонялась от исполнения своих женских обязанностей. Невзирая на ее разнообразную и почти непрерывную болезненность, Кидд любил Камиллу все больше и больше.
   Надо сказать, что супругу это не радовало.
   Все разговоры она рано или поздно сводила к одному — когда он отправляется в плавание.
   Он отвечал всегда в том духе, что он не в силах с нею расстаться даже на час, каково же ему будет без нее месяц или два?!
   — Я понимаю, родная, что ты волнуешься за меня. Боишься, как бы я не заскучал на берегу без любимого дела. Но превыше любимого дела — любимый человек. Есть, встречаются мужчины, которых на второй день после свадьбы тянет на охоту или на войну. Но это те, кто любит недостаточно. Я же люблю достаточно. И ты можешь быть спокойна, я никогда тебя не оставлю, всегда буду рядом с тобой.
   Камилла тихо скрипела зубами. Все претензии она высказывала мистеру Ливингстону:
   — Что вы мне обещали?!
   — Терпение, немного терпения.
   — Вы обещали, что он через неделю отплывет на Мадагаскар, а он уже шесть недель не вылазит из моей постели и не думает трогаться с места.