Поуп Майкл. Королевский корсар

   Он пришел к выводу, что причиной подобного поведения является отсутствие женщин в тех портах, где они обычно квартируют в сезон дождей или в другое, неудобное для основного промысла время.
   Этот благороднейший и мудрейший человек за свой счет снарядил корабль и отправил его во Францию. Когда корабль вернулся, на его борту было до полутора сотен женщин.
   Женщин особого сорта.
   И даже не первосортных среди них.
   Но пираты, корсары, флибустьеры и охотно примыкавшие к ним буканьеры и лесорубы были в восторге.
   Они по достоинству оценили подарок.
   Губернатор Тортуги стал фигурой легендарной и неприкосновенной.
   Жизнь морских воинов на суше стала намного интереснее и приятнее.
   Первое время этим жрицам платной любви было запрещено выходить замуж, что понятно. Замужняя женщина обслуживает одного мужчину, на ней женатого. Изредка еще двоих-троих, если она любвеобильна или лишена высоких моральных устоев. Женщина свободная может доставлять приятные минуты многим десяткам мужчин. Второй вариант, в отличие от первого, проблему решал.
   Пиратов, несмотря на подарок Д'Ожерона, было во много раз больше, чем женщин, с которыми можно было спать, не испытывая непреодолимого отвращения.
   С гостеприимной Тортуги женщины начали перебираться на другие острова.
   Из Европы стали приходить и другие корабли, груженные покупными невестами.
   Постепенно перестали обращать внимание на закон, запрещающий замужество для особ женского пола, занимающихся торговлей собственным телом.
   Кстати, сколько удивительных, трогательных и комических историй оставили в назидание потомкам хроникеры, которые взяли на себя труд описать те пути, что выбирали влюбленные пары, дабы обойти злосчастный закон!
   Сколько водевилей и трагедий произошло на этих путях!
   Дети, народившиеся во множестве от браков проституток и разбойников, очень часто шли в разбойники и проститутки. И не одна лишь дурная наследственность тому была виною, как может показаться. Просто сам Новый Свет был еще к тому времени не слишком приспособлен для занятия какими-то другими, более пристойными делами.
   Однако мы отвлеклись. Пока совершался этот экскурс в пикантное прошлое, первая красавица Порт-Элизабет, пышногрудая и неутомимая Либа (происходившая как раз из семьи, о которых говорилось чуть выше), вырвала из рук Уильяма листок с замысловатым посланием и начала его уничтожение путем превращения в мелкие, мельчайшие и совсем крохотные кусочки.
   Герой битвы у Сан-Хуана смотрел на нее с неподдельным ужасом.
   Само собой разумеется, что в глазах мулатки горели роковые огни.
   При этом она прекрасно понимала, что взяла на себя чуть многовато. Неграмотный человек должен уважительно относиться к написанному.
   Бумага вполне могла оказаться не любовным письмецом, а долговой распиской или военным приказом.
   Либа ничуть не удивилась бы, закричи на нее Кидд страшным голосом, набросься с кулаками. Но что-то ей подсказывало, что этот рыжий парень так не поступит.
   И она продолжала измельчать письмо.
   Капитан с ужасом думал о том, что будет после того, как она покончит с бумагой окончательно.
   Свершилось.
   Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Нужно было что-то сделать, чтобы перейти из этого эпизода в следующий.
   Мулатка сообразила первой. Она вдруг подбросила созданные собственными руками конфетти вверх, так что капитан оказался осыпан ими с ног до головы.
   Посмотрев на него такого, Либа поняла, что с ним можно не церемониться. У нее бывали подобные случаи. Самые матерые и свирепые морские волки иногда робели, как мальчишки, когда доходило до ЭТОГО.
   Не часто, но бывало.
   — Надеюсь, перед тем, как мы бухнемся в твою капитанскую койку, ты меня покормишь?
   Кидд коротко кивнул.
   Дальше мулатка распоряжалась сама.
   В комнату доставили свечи, пять разномастных канделябров. Посуду, настоящую фаянсовую посуду. Несколько бутылок вина. Либа сама пила ром и джин, но посчитала, что свидание с самым известным капитаном острова Невис должно пройти в присутствии самого дорогого вина из погребов этого острова.
   Наконец, телячья нога. Она была приготовлена местным способом. На переносной жаровне. Жаровню Либа приказала также доставить в капитанскую комнату и водрузить на край стола.
   Собравшиеся на первом этаже таверны забулдыги, отлично осведомленные о достоинствах Либы и сами не способные оплатить ее самые дорогие на острове услуги, всячески подбадривали мулатку, предлагая как следует разобраться с «этим шотландцем».
   Либа, разумеется, нимало не смущаясь, продолжая заведовать пышными кулинарными приготовлениями, давала бодрые заверения, что «рыжий парень сегодня ночью будет на небесах, но вряд ли сможет оттуда спуститься».
   После того как было доставлено блюдо с устрицами и моллюсками, залитыми густо-желтым, сделанным на черепаховых яйцах майонезом, Либа объявила, что двери запираются. Ничего не будет видно, но, наверное, кое-что удастся услышать.
   Внизу подняли тост за Либу.
   Заключались какие-то пари, хотя затруднительно представить, какой бы они могли носить характер. Впрочем, англичане такой народ, они готовы биться об заклад, даже если это заведомо больно.
   Уильям наблюдал за этими приготовлениями, как будто это были приготовления к его казни. Он сидел на своей койке и закусывал то левый, то правый уголок губы.
   Не то чтобы он слишком уж робел перед женским полом. Он робел перед ТАКИМ женским полом. Это тебе не поселянка с потупленным взором. Может статься, что и собственно женская часть устроена у нее каким-нибудь особенным, заковыристым способом. Может статься, что попадет он в большой просак в этих темных объятиях.
   И что тогда станет с его неожиданной, такой мужественной славой?
   Но до койки было еще пока далеко.
   Сели к столу.
   Либа, отчетливо чувствуя свое лидирующее положение в этой ситуации, наполнила бокалы.
   Выпили, продолжая вести молчаливые переговоры глазами.
   После этого уверенная в себе мулатка достала из кармана кисет и трубку и начала эту трубку набивать.
   Живя между пиратами, деля с ними ложе, женщины Карибских островов делили с ними и их привычки.
   Уильяму был странен вид курящей женщины, и это только увеличивало власть Либы над ним. Власти непонятной, неприятной, но власти.
   Закончив набивать трубку, мулатка попросила жестом поухаживать за ней. То есть доставить огоньку ее табачку. Действующий огонь имелся на свечах. Уильям потянулся было к одной из них, чем вызвал насмешливую улыбку.
   — Капитан, возьми уголек в жаровне.
   На краю жаровни лежали закопченные до черноты щипцы. Действовать предстояло ими.
   Уильям нашел подходящий кусок затаенно полыхающего дерева, поднял, подул на него, заставляя разгореться, и понес к трубке своей гостьи.
   Она наклонилась к нему, открывая взору все богатства, хранившиеся в вырезе ее рубахи.
   Взор капитана дрогнул.
   Дрогнула рука капитана.
   Уголек полетел прямо между грудей.
   Любители пари, занявшие все места в нижнем этаже таверны, державшие двери комнаты капитана Кидда под бдительным наблюдением, оказались свидетелями довольно необычной картины.
   Дверь внезапно распахнулась, и на галерею, опоясывавшую весь второй этаж, вылетела вопящая Либа.
   Причем была она обнажена по пояс и обе руки прижимала к своей легендарной груди. На галерее она не задержалась. Скатившись чуть ли не кубарем по деревянной лестнице, она покинула таверну, сопровождая свое бегство криками и стенаниями. Могло показаться, что она все еще находится в богатырских объятиях капитана.
   Некоторое время на первом этаже стояла тишина, которой стены таверны не слышали со времен своей постройки. А когда в дверном проеме своей комнаты показался Кидд, на него, снизу вверх, ринулся целый шквал восторгов.
   Наиболее усердный восхвалитель мужских достоинств капитана выпалил в потолок из пистолета.
   Хозяин таверны велел всем подать выпивку за счет заведения.
   Кидд скромно улыбнулся своим почитателям, дивясь в душе экзотичности местных обычаев. Оказывается, на острове Невис, чтобы стать популярным, надо дать женщине прикурить. Причем неправильно.
 
   «БЛАЖЕННЫЙ УИЛЬЯМ»
   (продолжение)
   В ответ на многочисленные предложения выпить рома, виски, джина, эля Кидд ответил вежливым отказом.
   — Почему?! — кричали ему. — По-моему, самое время!
   Уильям покачал головой:
   — Мне нужно побыть одному.
   Слова эти покрыл взрыв восторженного хохота. Все сочли, что он изволил пошутить. Причем шутка получилась тонкой, но понятной даже человеку средних умственных способностей.
   Смеялись даже те дамы, что развязно цвели на кожаных коленях своих избранников на эту ночь.
   — Ты слышала? Одному! То есть без баб! Никогда не встречала парня, умеющего так пошутить.
   Между тем Кидд и не собирался шутить. Он хотел собраться с мыслями. В прямом смысле этого слова. Он собирался вспомнить, что было написано в откровенном и непонятном послании, доставленном из дома Плантов.
   Он улегся на койку, которая, надо полагать, находилась в немом недоумении по поводу того, что ей приходится прогибаться всего лишь под одним телом, а не под двумя, как это рисовалось в начале вечера, и задумался.
   Тихий самбо, родившийся от брака негра и индианки, быстро и бесшумно убирал со стола.
   Внизу разрасталось веселье.
   Обрывки невероятно изысканного стилистически текста роились в голове капитана, но в цельную картину не складывались.
   Кажется, его просили куда-то прийти.
   Кажется, в сад при доме майора.
   Надо понимать, что это кто-то из дочерей плодовитого командующего невисского гарнизона.
   Предлагалось прийти на рассвете.
   Тайно.
   Вот в это Уильям Кидд поверить не мог. Порядочные девушки из хороших семей и хорошие из порядочных так не поступают.
   Кидд знал это твердо.
   Это правило он усвоил у себя на родине.
   Настоящий джентльмен, а к таковым он себя причислял, ни за что на свете не может пуститься в предприятие, которое может поставить под удар репутацию молодой, незамужней леди. А что может быть в этом отношении страшнее, чем попытка проникнуть на рассвете в сад того дома, где такая леди изволит обитать?!
   Кроме того, тот факт, что с данным домом связано сразу пять девичьих репутаций, в глазах Уильяма делало его путешествие в рассветный сад в пять раз невозможнее.
   Хорошенькое дельце — одной утренней прогулкой ославить большинство всех приличных невест острова!
   Настоящему джентльмену желательно гулять по утрам (по вечерам и ночам тоже) с особами, чья репутация уже кем-то испорчена.
   Это могут быть безнадежные вдовы-мещанки, непритязательные простолюдинки, пастушки-дурнушки, девчонки из лавчонки…
   Взвесив все обстоятельства, капитан Уильям Кидд пришел к великолепному выводу.
   Письма не было.
   А что это за бумажки на полу?
   А это, допустим, приказ лорда Хардуэя выйти завтра в море и совершить какое-нибудь важное патрулирование.
   Успокоив себя этой мыслью, Кидд кликнул самбо и велел ему вымести пол.
   После чего улегся спать.
   Когда рано поутру от его высокопревосходительства действительно явился гонец и принес письменный приказ об имеющем место начаться походе, Кидд окончательно успокоился.
   Конверт лорда Хардуэя занял место надушенного дамского конверта. Адмиральский приказ затмил жеманное послание. Картина мира восстановилась полностью.
   Через час бодрый, бритый, надушенный, самоуверенный, сопровождаемый слухами о вчерашней любовной победе капитан Кидд явился на борт «Блаженного».
   Когда он зачитал приказ его высокопревосходительства своим офицерам, они ничего не сказали. Какой смысл трепать языком, когда события сами собою складываются в твою пользу.
   Одно обстоятельство настораживало Каллифорда и его единомышленников — появление на борту «Блаженного» двух офицеров из штаба лорда Хардуэя. По туманным объяснениям, которые они сочли возможным дать, можно было заключить, что цель их присутствия на борту корабля капитана Кидда совершенно неясна.
   Уильяма это ничуть не взволновало, зато вызвало сильнейшее раздражение у Каллифорда. С первого дня плавания он пытался разговорить капитана в том смысле, что посылка этих двух офицеров на борт «Блаженного» есть свидетельство недоверия к нему, Уильяму Кидду.
   — Отчего же? — беззаботно интересовался капитан, стоя на квартердеке и улыбаясь вьющимся у кормы чайкам.
   — На корабле должен быть один хозяин.
   — Правильно. Я и есть он.
   — Не-ет. Эти ребята, Хант и Херст, ведут себя так, словно они самые главные на борту «Блаженного Уильяма».
   — В чем это выражается? — Беззаботность капитана не сделалась менее чистой.
   — Я попытался указать им их вахтенное время, они не пожелали со мной разговаривать!
   — Они не хотят стоять вахту?
   — Сто чертей мне в печень, нет!
   — Почему?
   — Они сказали мне, что они будут следовать инструкциям, полученным от полковника Маллина.
   — Полковника?
   Каллифорд очень длинно и очень грязно выругался, а в конце добавил:
   — Даже не лорда Хардуэя, а всего лишь полковника, которому вы, если хотите, сэр, даже не подчинены.
   Кидд наконец оторвал взгляд от чаек. Он ничуть не озаботился, он просто захотел сделать приятное Каллифорду, человеку, терзаемому такими тяжкими переживаниями в такой прекрасный утренний час.
   — Ладно, я сам попробую с ними поговорить.
   Старший помощник только махнул рукой:
   — Тот, кто не слушается старшего помощника, и на капитана плевать хотел.
   Каллифорд говорил правду. Два молодых офицера, прибывших вместе с лордом Хардуэем из Лондона и назначенных властью полковника Маллина для несения службы на борту «Блаженного Уильяма», вели себя несколько странно. Заняли две каюты по бокам от капитанской, во время общей трапезы в кают-компании вели себя высокомерно, никого не приветствовали первыми, от несения какой бы то ни было службы отказывались, о чем шла речь выше.
   Самым неприятным было то, что они повсюду совали свой нос.
   Повсюду.
   Нагулявшись по верхней палубе, они спускались на палубу пушечную, с пушечной норовили попасть в трюм. Любили постоять на квартердеке и понаблюдать за тем, как матросы управляются с парусами.
   Даже в котел к коку попытались заглянуть, но получили отпор. Рябой Джонс знал морские правила. К еде можно было прикасаться только после капитана.
   Очень скоро вся команда, не только офицеры, люто ненавидела этих типов. А типам этим, судя по всему, было абсолютно наплевать, как к ним относятся. Это вызывало дополнительную злость.
   Капитану, напротив, нравилось цивилизованное общество лейтенантов Ханта и Херста.
   Он играл с ними в триктрак и распивал мальвазию.
   И беседовал.
   Впрочем, по большей части говорил он один, а Хант и Херст его внимательнейшим образом слушали. Любой рассказчик мог бы только мечтать о таких слушателях.
   Он рассказывал им о своем детстве, об отце, об умершем брате, о деревенском доме, где он провел счастливейшие годы своей жизни и в который мечтал вернуться. Объяснял им, что туман над вересковой поляной — это совсем не то, что туман над бухтой острова Сан-Хуан.
   В этом месте они оживились, попытались разговорить капитана на предмет того, в чем же была причина столь грандиозного успеха, добытого капитаном Киддом в том бою.
   Капитан только рукой махнул.
   Ему не нравилось говорить на эту тему.
   Кидду доставляло удовольствие считаться героем-победителем в сан-хуанском сражении, но входить в детали дела было почему-то неприятно.
   Хант и Херст не смогли выудить у него никаких новых сведений.
   Капитан Кидд начал рассуждать о том, чем французы отличаются от англичан и прочих народов, капитану Кидду известных. Судя по приведенным им аргументам, вопрос он понимал глубоко.
   В это время в другой каюте при других напитках другие люди тоже вели некие разговоры.
   Каллифорд, Берджесс и Мэй обсуждали, когда сделать то, что они мечтают сделать с того самого момента, как поступили на королевскую службу. То есть следует ли им немедленно взбунтовать экипаж и поднять свой прежний флаг или немного погодить, когда прояснится общая картина.
   Помимо двух лейтенантов, имелись еще и два четырнадцатипушечных быстроходных шлюпа, приданных «Блаженному Уильяму» для солидности. Отделаться от них будет потруднее, чем от Ханта и Херста.
   — Это два цепных пса, и капитаны их предупреждены полковником, — говорил Каллифорд. — Полковник нам не верит, он понимает, что с той дракой у Сан-Хуана не все чисто.
   — Бой с ними мы, может быть, и выиграем, но на что мы будем способны после этой победы? — штурман крепко сжал в нервной руке свой стакан.
   Мэй помалкивал. Ему не важно было, в кого стрелять, ему важно было попадать.
   «Блаженный Уильям» бороздил зеленоватые воды в южной части Наветренного пролива, приветствовал пушечными выстрелами корабли, идущие под знаком креста Святого Георга, отпугивал какие-то сомнительные паруса, появляющиеся на дрожащем от зноя горизонте.
   Беседы капитанской компании и троицы заговорщиков текли параллельными курсами, совершенно не пересекаясь.
   Но существовало еще целое море болтовни на нижней палубе, там, где висели полторы сотни матросских коек Какие только там не возникали слухи, какие только фантастические домыслы не сотрясали спертую атмосферу!
   Ни капитан, ни Каллифорд не снисходили до того, чтобы рассеять слухи и опровергнуть домыслы. Капитан потому, что ему это просто не могло прийти в голову, старший помощник потому, что считал это преждевременным.
   В ситуациях, застывших в положении шаткого, опасного равновесия, должна появиться сторонняя сила, чтобы сюжет жизни двинулся дальше.
   В морском романе такую силу специально искать не нужно. Она является сама.
   И зовут ее — шторм!
   Обычно все начинается с облачка на горизонте, если дело происходит днем, которое, стремительно приблизившись, разрастается до размеров падающего с небес ада.
   Ночь предупреждает только духотой. А ад обрушивается сразу со всех сторон. Даже, кажется, снизу.
   В этот раз «Блаженному Уильяму» повезло, шквал налетел с носа, паруса были убраны, поэтому мачты устояли. Люки на нижней пушечной палубе задраены, благодаря этому корабль не зачерпнул лишней воды. Команде еще не дали отбой, на палубе было достаточно народа для того, чтобы управиться с такелажем.
   Интересно начался шторм для капитана Кидда. С нехорошей мысли в адрес своих партнеров по игре. Разложенные на столе карты вдруг начали съезжать на их сторону стола. И он подумал, что это какая-то особая форма мошенничества. Он посмотрел им в глаза и увидел в этих глазах ужас.
   Молодые лейтенанты раньше капитана Кидда поняли, что происходит.
   А он возносился над ними все выше и выше, благодаря тому что внезапная волна продолжала вздымать нос корабля и зарывать в воду его корму.
   Наконец настал такой момент, когда капитан Кидд вылетел, совершенно против воли, из своего кресла и рухнул ничком на стол.
   Ударившись головой о столешницу, он начисто потерял сознание и вследствие этого пропустил все самое интересное.
   Очнулся он в своей постели и долго созерцал свои ноги в ботфортах на задней ее спинке.
   За окном сияло солнце. На верхней палубе, судя по характерным звукам, которые капитан уже научился различать, царило оживление.
   В голове стоял негромкий, но устойчивый гул — последствие вчерашнего прыжка на стол.
   Вспомнив о том, что произошло накануне ночью, Уильям тут же задался вопросом: что же это было такое? Почему у него ломит все тело?
   Преодолевая боль во всех членах своего несчастного тела, капитан встал.
   Может быть, его вчера избили и заперли? Что же он сделал такого, чтобы с ним так поступили?
   Он подошел к двери, толкнул рукой. Дверь легко открылась.
   Не заперли.
   С трудом и со стоном переставляя ноги по деревянным ступеням, капитан поднялся на верхнюю палубу своего корабля.
   Осмотрелся.
   Матросы, как всегда, бегали как угорелые. Налегая на вымбовки, крутили барабаны, на которые наматывались канаты, управляющие положением парусов на реях.
   Что-то происходит, дал себе труд сообразить Уильям и посмотрел на квартердек, потому что только оттуда могли поступать команды, вызывающие такую массовую деятельность на палубе.
   На квартердеке, этом прообразе капитанского мостика на кораблях будущих времен, стояли четыре человека. Каллифорд, Берджесс, Хант и Херст. Они о чем-то оживленно беседовали. Кидд чрезвычайно порадовался этому обстоятельству, наконец-то эти господа станут друзьями, и ему не придется делить свое капитанское и человеческое сердце между двумя враждующими парами.
   Стоящие на квартердеке увидели Кидда, и беседа их разом прекратилась. Уильям направился к ним, чтобы расспросить о том, что произошло сегодняшней ночью. Судя по выправке, они прожили ее с меньшими потерями, чем он.
   — Доброе утро, джентльмены.
   Джентльмены как по команде сняли шляпы. Лица у всех четверых остались постными.
   — Клянусь крестными муками Спасителя, я провел непростую ночь. А что вам снилось, господа?
   — То, что нам могло бы присниться, бледнеет перед тем, что имеем возможность видеть наяву, — мрачно произнес Каллифорд.
   Кидд посмотрел направо, куда были направлены взгляды всех остальных, и увидел огромный трехпалубный корабль с золочеными бортами, золоченой же фигурой летящего ангела на носу, горами парусов.
   Из-под бушприта этого красавца вылетел сноп искр, выкатилось густое облако хлопково-белого дыма и наконец раздался грохот выстрела.
   — Они предлагают нам лечь в дрейф! — прорычал Берджесс и с силой нахлобучил свою шляпу на голову.
   — Кто они? — поинтересовался капитан.
   — Французы, сэр, — спокойно ответил Хант.
   — Ваши добрые друзья, — ехидно добавил Каллифорд.
   — Что же нам делать? — без паники, но с некоторым недоумением в голосе поинтересовался капитан.
   Каллифорд сплюнул за борт:
   — Я приказал ставить паруса, мы можем постараться уйти. Француз очень тяжелый, судя по всему, он идет из Европы, значит, с полными трюмами.
   Хант и Херст одновременно усмехнулись. Хант сказал:
   — Это новый корабль. Посмотрите на его паруса. Не пробьет и двух склянок, как они подойдут на расстояние прямого залпового огня.
   Херст добавил:
   — У них не менее восьмидесяти пушек, и не восьмифунтовых, как у нас, а фунтов на двенадцать. Мы и часа не продержимся.
   — Что же вы предлагаете?
   — Лечь в дрейф, как нам приказывают. Пусть они высылают шлюпку, а мы потребуем, чтобы сдача была почетной.
   Кидд на время оторвался от созерцания гигантского красавца, вырастающего за кормой.
   — Вы думаете, Хант, что они согласятся нам сдаться?
   На квартердеке наступило тягостное молчание. Никто из четверых офицеров не знал ответа на этот вопрос. Причем все отлично понимали, что капитан отнюдь не пытается над ними пошутить.
   Кидд выручил их. Посмотрев туда, где должны были находиться два приданных «Блаженному Уильяму» шлюпа, он весело спросил:
   — А где же эти?..
   У Каллифорда задергалась щека, у Берджесса зачесалась лысина. Хант и Херст многозначительно переглянулись. Кажется, они уже решили, что доложат Полковнику Маллину, если им доведется когда-нибудь предстать перед ним.
   — Сбежали, да? Струсили?!
   Всеобщее молчание продолжалось.
   — А вот мы не струсим!
   С этими словами Кидд кинулся вниз с квартердека, отдавая на ходу какие-то приказания.
   Хант сказал, криво улыбаясь, Каллифорду:
   — О чем мы можем говорить, кроме сдачи, когда у нас почти вдвое меньше пушек и безумец вместо капитана.
   — Безумец — это слабо сказано, — процедил сквозь зубы старший помощник, наблюдая за внезапной бурной деятельностью капитана Кидда. Тот что-то орал на боцмана, боцман неохотно, но кивал в ответ. Матросы, тянувшие за вымбовки, остановились, выслушали команды Уильяма, дополненные многочисленными разнообразными жестами, и затеяли какую-то другую возню.
   — Кажется, он велел убирать паруса, — прошептал Каллифорд. — Какого черта?!
   — Он ложится в дрейф. Благоразумие возобладало, — удовлетворенно заметил Херст.
   — Слова насчет его безумия я готов взять обратно, — сказал Хант.
   В этот момент Кидд столкнулся возле грот-мачты с Мэем, который направлялся на квартердек, чтобы разузнать, что это происходит, дьявол всех разрази!
   Между капитаном и главным канониром состоялся бурный диалог. Опять взлетали руки, опять слышались крики, но ничего толком понять было нельзя.
   Но Мэй понял. Он сосредоточенно кивнул и решительно направился к своим пушкам.
   Каллифорд саркастически улыбнулся:
   — Кажется, он убирает паруса не для того, чтобы лечь в дрейф, джентльмены.
   Физиономии Ханта и Херста вытянулись. Они и сами все поняли, но не удержались от вопроса:
   — А для чего?
   — Он собирается драться! — рявкнул Берджесс и сорвал шляпу с головы.
   — Надо это прекратить! — прошептал белыми губами Хант.
   Штурман схватил старшего помощника за рукав:
   — Роберт, скажи этим мокрицам, чтобы они продолжали ставить паруса.