Страница:
В том-то и беда постоянного клиента: торговец отлично знает твои
слабости и, естественно, умеет этим пользоваться.
-- Хорошая вещь,-- признал я.-- Но великовата...
-- Что из того?
-- Вы отлично знаете, что на маленькие работы Далу спрос больше.
Это было верно, хотя и крайне глупо. Коллекционеры всегда предпочитают
миниатюрные работы из бронзы -- их удобнее разместить на полке шкафа.
Не в силах опровергнуть мой аргумент, дама сказала:
-- А видели вы марку литейщика? Братья Сюз. Сейчас вам вряд ли кто
сделает такую замечательную отливку. Всего десять экземпляров. Этот -- под
седьмым номером.
-- Хорошая вещь,-- повторил я.-- Но согласитесь, что подобный сюжет не
пользуется особенным спросом.
Это тоже было верно и тоже невероятно глупо. Коллекционеры искони
предпочитают обнаженное женское тело фигуре крестьянина.
Чтобы обуздать претензии владелицы, я сделал еще несколько замечаний, а
потом осведомился о цене. Однако названная ею сумма свидетельствовала о том,
что моя отрезвляющая акция успеха не имела.
-- Мне очень жаль,-- сказал я,-- но думаю, что вы заблуждаетесь
относительно достоинств этой фигуры.
-- С вас теперь только за отливку возьмут вдвое больше,-- возразила
дама.
Однако заметив, что я готов отойти, обронила:
-- Тысяч пять я, пожалуй, уступлю. Чтобы доставить вам удовольствие.
-- От такой уступки я никакого удовольствия не получу. Вот если бы еще
тысяч двадцать...
-- Нет, не могу... И советую вам не торговаться, через час этой вещи,
возможно, уже здесь не будет.
Это действительно не исключалось, но я продолжал свою прогулку, с
прежним вниманием разглядывая выставленный перед лавкой товар. Тем не менее
прогулка была уже испорчена, мысль неустанно возвращалась к бронзовой
213
статуэтке Далу, великолепной бронзовой статуэтке, покрытой такой
чудесной теплой патиной.
-- Еще не продали...-- небрежно обронил я, когда под вечер снова
заглянул к вышеупомянутой даме.
-- Я могла его сегодня продать по крайней мере раз пять,-- возразила
она.-- Но люди привыкли торговаться, вроде вас. Пусть постоит, мне не к
спеху. Придет и его час.
Мы побеседовали еще какое-то время, каждый сохраняя верность обычной
роли: она делала вид, будто ей не так уж важно продать, я -- что мне не так
уж важно купить. Под конец, утомленные бесплодной болтовней, мы, как всегда,
нашли общий язык, обе стороны пошли на уступки, и сделка состоялась.
Мне запомнился этот летний день потому, что служащие метрополитена и
автобусных линий бастовали, такси найти было невозможно, и мне пришлось
тащить на руках довольно большую статую, весом килограммов в тридцать, а до
дому было километров шесть. И хотя я время от времени останавливался
передохнуть, опуская свою покупку на тротуар, руки у меня дрожали, и я
обмирал от страха, что могу выронить свое сокровище и повредить его.
Вторым рубежом в моих прогулках по Блошиному рынку был визит к другой
даме, гораздо моложе первой и тоже торговавшей бронзой. Разговоры тут были
покороче и, я бы сказал, менее плодотворные, потому что эта особа имела
премерзкую привычку никогда не уступать в цене. Я бы даже сказал, что от
этих разговоров выигрывала, в основном, она. Ее собственные познания в
области скульптуры были весьма скромны, и, вбив себе в голову, что я большой
знаток этой материи, дама всегда расспрашивала меня о достоинствах и
ценности своих новых приобретений.
Однажды, когда я подошел с неизменным вопросом "Что новенького?", она
протянула мне руку -- не свою, а большую руку из бронзы.
-- Сколько вы за нее хотите? -- небрежно спросил я, так как
произведение было мне отлично известно.
-- Я хочу только, чтобы вы сказали мне, что это такое.
-- По-моему, подпись достаточно разборчива,-- холодно ответил я,
уразумев,
214
что снова буду использован в качестве эксперта.
-- Да, но оригинал ли это?
-- Думаю, что оригинал, только отливка нелегальная. Иначе тут стояла бы
печать мастерской.
-- Я тоже так думаю,-- дама кивнула.
Она имела также подлое обыкновение выслушивать от вас информацию с
таким видом, будто все это ей было известно заранее.
-- Сколько же вы хотите за нее? -- повторил я, продолжая рассматривать
великолепную бронзовую работу, подписанную Роденом.
-- А сколько она, по-вашему, стоит?
-- Вы меня как покупателя спрашиваете или как оценщика? -- ворчливо
проговорил я, увидев, что и на этот раз ничего из этой хитрюги не выудить.
-- О, я знаю, что вы скажете честно,-- ловко увильнула она от ответа.
Так что пришлось мне и на сей раз проинформировать ее.
-- Только имейте в виду, что без марки мастерской, где делалась
отливка, вы вряд ли возьмете за нее больше, чем половинную цену. Если она
попадется на глаза
кому-нибудь из музея Родена, ее непременно у вас конфискуют.
-- Половинная цена меня вполне устраивает,-- улыбнулась дама.-- Я
купила эту бронзу за десять тысяч. Люди ведь глупы. Рука... Они думают, что
это деталь какой-нибудь статуи...
"Мне такая роскошь за десять тысяч никогда не достанется..." -- с
горечью подумал я, продолжая свою прогулку. Дама и вправду уступила бы мне
эту бронзу за полцены, но Роден даже за половинную цену был мне не по
карману.
"Никогда не будет у меня Родена, ни одной его вещи,-- продолжал я
сетовать про себя.-- Ни с маркой литейной мастерской, ни без марки..."
Но именно в этот миг отчаяния меня осенила идея, которая потом много
месяцев не давала мне покоя: обойти все мастерские, где делают отливки
скульптурных работ, и проверить, нет ли чего там. Найти путь к самим
истокам.
215
Профессия литейщика, так же как и сама скульптура, пришла в наше время
в упадок. Фирма Эбрар давно окончила свое существование. Барбедьен
обанкротился уже при мне. Из наиболее известных фирм продолжали работать
Рюдье, братья Сюз и Вальсуани. Рюдье отливал скульптуры Родену и Майолю,
Вальсуани -- Бурделю, а братья Сюз -- нескольким скульпторам-модернистам. Но
все они были именно мастерами-литейщиками, а не торговцами. Они исполняли
заказы, но не продавали, и даже если в их личной коллекции был какой-то
экземпляр, то вряд ли они согласились бы уступить его первому встречному.
Следовало найти каких-нибудь посредников. Я стал расспрашивать
приятелей из художественных кругов и узнал, что один молодой скульптор
хорошо знает Вальсуани и немного -- братьев Сюз. Поскольку этот скульптор
отнюдь не был завален работой, он охотно посадил меня в машину, и мы
отправились с ним в одно из парижских предместий.
Мастерская Сюза была просторной и неуютной, как все литейные
мастерские. Рабочие под руководством шефа сваривали детали какого-то
странного изваяния -- огромного конгломерата металлических брусков, не
имеющих определенного назначения. Хозяин молча указал на свою небольшую
контору в глубине помещения, а немного погодя пришел узнать, чем может быть
нам полезен.
В качестве предлога для визита я захватил с собой эскиз лежащей
обнаженной женщины, супруги Жюля Далу,-- ввиду отсутствия других моделей
скульптор всегда использовал как натурщицу собственную жену.
-- Это ваша работа,-- сказал я.-- Но я не знаю, сколько отлито
экземпляров, номер не проставлен.
-- Сейчас поглядим,-- сказал хозяин и отворил небольшой шкаф.
Сюз был уже весьма немолод, но и фирма была весьма немолода, и я так и
не понял, кто передо мной: один из братьев Сюз или же кто-то из их сыновей.
-- Фигура была отлита в одном-единственном экземпляре,-- сообщил
хозяин, быстро перелистав объемистую тетрадь.-- Такие отливки мы делали в
одном экземпляре, для самого Далу.
216
-- Может быть, у вас осталось что-нибудь в бронзе или гипсе?
-- Увы, ничего...-- Он покачал головой.-- Гипсы почти все в собрании
музея "Пти пале", а бронза давно продана. У нас теперь только такое...-- Он
с презрением указал в окно конторы на чудовищное сооружение из металлических
брусков.
-- Поверьте мне, отливать и собирать подобные бессмыслицы совсем не в
радость, но ничего не поделаешь...-- продолжал Сюз с печалью и легонько
погладил своей бледной старческой рукой статуэтку Далу.
Вальсуани принял нас в соседнем с литейной помещении, больше похожем на
слесарную мастерскую, чем на контору. Человеком он оказался общительным и
выглядел довольно сговорчивым, во всяком случае, пока мы не затронули
главный вопрос.
-- Бурдель? Само собой. Все отливки с вещей Бурде-ля делаются у меня.
Пойдемте, я покажу вам.
Он привел нас в мастерскую и показал гипсовую модель полулежащей
обнаженной фигуры, известной под названием "Облако",-- скульптор использовал
здесь как повод миф о Юпитере и нимфе Ио.
-- Сейчас мы работаем над этим, на очереди вон тот бюст Бетховена, а
потом мадам Бурдель, естественно, пришлет нам что-нибудь еще.
-- А что представляют собой те вещи? -- спросил я, заметив в глубине
мастерской покрытую слоем пыли стеклянную горку.
-- Разные пустячки, оставшиеся от отца.
Я подошел к горке. Там было несколько весьма посредственных гипсовых
моделей неведомых мне авторов. Но в уголке я заметил восковую фигурку,
автора которой нетрудно было угадать.
-- Это тоже пустячок? -- спросил я.
-- О, вы все видите...-- добродушно обронил Вальсуани и повел нас
назад, в контору.
Мой приятель изложил в двух словах цель нашего прихода, но хозяин, даже
не дослушав до конца, сказал:
-- Понятно, но лично у меня ничего нет -- ни работ Бурделя, ни
кого-либо еще. Мало мне разве, что я весь день вожусь с бронзой, так еще
дома смотреть на бронзу...
-- И все же, наверно...
217
-- Нет, нет,-- уже с раздражением прервал Вальсуани.-- Да если бы даже
у меня что-то было, я бы вам не отдал, понимаете? Не имею права.
-- А вон ту восковую фигурку? -- спросил я.
-- Это вещь уникальная, подаренная моему отцу самим автором.
-- Но вы могли бы сделать отливку...
-- Да, но тогда она уже не будет уникальной,-- вполне резонно ответил
хозяин.
На том разговор и закончился.
Впрочем, закончился лишь применительно к тому дню. Потому что потом я
еще не раз заглядывал к Вальсуани и всегда находил повод заговорить о
восковой фигурке, пока он в конце концов не сдался:
-- Хорошо... Зайдите через десять дней. Получите, получите вы, наконец,
эту бронзовую отливку...
К Рюдье мне удалось попасть благодаря одному соотечественнику, который
делал копии античных терракотовых ваз, их раскупали туристы в Лувре.
Собственно, он был знаком не с ныне здравствующим Жоржем Рюдье, а с его
покойным дядей Алексом, но это был достаточный повод для визита и
вступительного разговора на тему "Какой изумительный человек был ваш
дядюшка".
По правде говоря, я понятия не имею, каким человеком был покойный Алекс
Рюдье, но готов подтвердить, что это был большой мастер своего дела --
впрочем, это признавал и сам Роден, чьи лучшие произведения отливались в его
мастерской.
Племянник оказался человеком прогрессивных взглядов, и тот факт, что я
болгарин, не только не напугал его, но даже в какой-то мере расположил ко
мне -- правда, это ничуть не приблизило решения интересующего меня вопроса.
В конторе у Рюдье было нескольких чудесных вещей -- память о литейном
искусстве покойного дядюшки, но больше всего приковал к себе мой взгляд
висевший над дверью барельеф Домье "Эмигранты". Разговор, естественно, зашел
об этом барельефе, но хозяин, естественно, и слышать не хотел о том, чтобы
продать его, так же как и остальные три-четыре работы из бронзы, и хотя мы
расстались друзьями, я ушел от него не солоно хлебавши.
218
Мастерская Рюдье, как и мастерская Вальсуани, находилась в отдаленном
предместье. Но в Париже недостатка в транспортных средствах нет, и я
раз в две-три недели навещал мастера, привозил ему сливовую ракию, к которой
от относился с одобрением, и сигареты, которые принимал лишь из вежливости,
ибо курил только свои вонючие "Голуаз". В общем, я надоедал ему до тех пор,
пока он, в свою очередь, не поднял руки. Причем это был жест не только
капитуляции, но и великодушия:
-- Я отдаю вам барельеф за четыреста тысяч. С другого я бы взял столько
же лишь за литье.
Всего через несколько лет на аукционе в Галиера 14 июня 1966 года один
экземпляр этого барельефа был продан за четыре миллиона триста тысяч, а год
спустя другой экземпляр достиг цифры в десять миллионов. Должен добавить,
что я приобрел эту работу Домье не для себя, а для нашей Национальной
галереи, где до того времени не было ни одной иностранной скульптуры.
С той же целью довелось мне вести длительные переговоры с директрисой
музея Родена, мадам Гольдшедер. Ее постоянными клиентами были богатые
коллекционеры и большие художественные галереи, располагавшие достаточными
средствами, чтобы не торговаться. Но я не располагал подобными средствами и
потому попросил замолвить за меня словечко одного знакомого, который занимал
в ту пору должность генерального директора национальных музеев Франции.
-- Ну, разумеется, я переговорю с ней,-- согласился он.-- Но галерея
Родена принадлежит городу, мне она не подчинена.
Так или иначе, на следующий день я был принят мадам Гольдшедер, столь
же обходительной, сколь и несговорчивой.
-- У меня есть отливка интересующей вас головы,-- сказала она, когда мы
наконец подошли к деловой части нашей беседы.-- Но почему вы считаете, что я
должна уступить ее вам по более низкой цене?
-- Прежние наши власти не интересовались Роденом и не приобрели ни
одной его работы, как, впрочем, и других французских скульпторов,-- начал я
издалека.-- Между тем люди искусства у нас в стране ценят Родена, и один его
оригинал послужит пропаганде творчества этого мастера.
219
-- Но когда что-либо ценишь, следует и платить подобающую цену,-- с
легкой усмешкой заметила дама.-- Именно потому, что я горячая поклонница
Родена, я не хочу, чтобы его работы продавались за бесценок. Разве я не
права?
Мы еще какое-то время продолжали этот академический спор, но не пришли
ни к каким конкретным результатам. Дама с самого начала сказала
"миллион франков" и до самого конца не шла ни на какие уступки.
Я сообщил своему знакомому о плачевном итоге моего визита.
-- Я сам к ней заеду,-- пообещал он.
-- Мне так неловко отнимать у вас время...
-- Оставьте,-- прервал меня генеральный директор.-- Дело не в услуге
вам лично, а в принципе. Я считаю, что творчество больших мастеров не должно
быть предметом торговли. И, думается мне, сам Роден тоже был бы против
этого.
Не знаю уж, какие доводы пустил он в ход, но два дня спустя мадам
Гольдшедер сама позвонила мне:
-- Триста тысяч вас устраивает? Это цена одного только литья.
Этот бюст Родена теперь тоже собственность нашей Национальной галереи,
и излишне говорить, что за несколько лет его рыночная цена возросла более
чем в десять раз -- так же, как и бронзовой статуи Майоля, знаменитой
"Леды", которую я выторговал после длительных поисков за сумму, которая даже
в те годы была смехотворно мала для работы Майоля.
* * *
Частые мои прогулки по Блошиному рынку постепенно вовлекли меня в новую
сферу искусства -- негритянскую скульптуру. Собственно, это была для меня не
такая уж новая сфера, я уже давненько заглядывал в лавки, где продавались
африканские маски, изучал экспонаты в Музее человека и даже сумел проникнуть
в его обширные запасники. Но эта материя требовала серьезных знаний, иначе
не научишься различать стили различных племен и не сможешь отличить
настоящую статуэтку от ремесленной поделки, изготовленной год-два назад
где-нибудь на Берегу Слоновой Кости. Поэтому я сначала потратил довольно
много времени на
220
изучение соответствующей литературы, разглядывание товара и разговоры с
торговцами, а уж потом перешел к рискованной, но куда более увлекательной
деятельности коллекционера.
Даже самые старинные произведения африканской деревянной скульптуры,
именно потому, что она деревянная и именно потому, что африканская,
датируются не слишком отдаленным временем. Созданные в тропической зоне,
подверженные губительному воздействию влаги и термитов, не говоря уж о
массовых сожжениях "цивилизованными" миссионерами, эти произведения
датируются в лучшем случае лишь концом прошлого века. В Европу они попадают
чисто случайно, их привозят торговцы не как произведения искусства, а как
бытовые курьезы, не обладающие особой ценностью.
В начале этого века африканская скульптура привлекает внимание лишь
отдельных художников, представителей авангардистских школ, и становится
предметом массового коллекционирования лишь по окончании первой мировой
войны, после нескольких больших выставок, организованных такими торговцами,
как Девамбез, Поль Гийом и др.
Период между двумя войнами -- это в основном время, когда европейцы
грабили произведения негритянской скульптуры, уцелевшие в селениях племен
бауле, бамбара, догон, бобо, дан, ашанти, бамилеке, балуба и других так
называемых "племен скульпторов", потому что далеко не каждое африканское
племя создает пластические изображения. Когда же наличные запасы начинают
иссякать, изобретательные торговцы приступают к массовым заказам новых
партий товара. Но это уже ремесленное подражание старым образцам или
невежественная комбинация местных традиций с европейскими влияниями.
Искусство умирает, уступив место тем топорным фигуркам красного и эбенового
дерева или слоновой кости, которые антиквары предлагают невзыскательным
любителям экзотики.
Однако проблема материала -- это лишь одна из многих проблем, связанных
с подлинностью африканской пластики. Существует целый ряд тонкостей, которые
я постепенно постигал не столько из книг, сколько от торговцев, умеющих и
рассказать и показать. Таких торговцев на Блошином рынке было несколько.
Самый
221
молодой из них занимал нечто вроде навеса в одном из дальних уголков
Вирнезона. Обе стены -- обе, потому что других вообще не было,-- были
увешаны масками и фигурками, все -- племени сенуфо. Сам владелец сарая
обычно сидел в углу, уткнувшись в книгу.
-- Вы продаете только сенуфо?-- спросил я, когда впервые попал в это
сыроватое и крепко продуваемое местечко.
-- По правде говоря, я распродаю свою собственную коллекцию,-- спокойно
ответил юноша, поднимая глаза от книги.-- А она состоит только из сенуфо.
-- В таком случае, большая часть этих работ, наверно, подлинная...
-- Все, без исключения. Есть постарше, есть поновее, но все работы
настоящие.
Он поднялся со стула и стал показывать мне произведения одно за другим,
неторопливо, подробно перечисляя их достоинства.
После долгого осмотра я выбрал одну ритуальную маску.
-- Почему вы решили распродать коллекцию? -- спросил я, уплатив за
покупку.
-- Потому что ушел от отца,-- без стеснения ответил юноша.-- А я учусь,
надо же на что-то жить.
-- Да. Это в какой-то степени выход...
-- Не знаю... не уверен... Запасы быстро тают, а пополнить нечем. Я не
в силах состязаться с другими торговцами ни в покупке, ни в продаже...
Впоследствии я еще не раз заглядывал к нему во время своих прогулок по
рынку и при каждом посещении убеждался в том, что стены навеса все более
оголяются. Последний раз я был у него поздней осенью. Дождь зарядил с самого
утра. Мерный и упорный, он изливался длинными тонкими струями и, казалось,
не думал останавливаться до самой весны. Юноша, закутавшись в плащ, сидел на
обычном месте в углу и пытался читать, что было, вероятно, нелегко, так как
в этот еще не поздний час было сумеречно, как вечером:
-- Неужели вы останетесь тут и на зиму? -- спросил я после того, как мы
поздоровались.
-- А что мне тут делать зимой? -- он пожал плечами и красноречиво
поглядел на стены, где висели всего три совершенно источенные фигурки и две
маски в столь
222
же плачевном состоянии.-- Я торчу здесь потому, что уплатил за аренду
до конца месяца. А потом посмотрю... Мне обещали в одном месте работу на
полдня... Поденщиком на кухне, но за неимением лучшего...
Я пожелал ему успехов и ушел. Больше мы с ним не виделись, и так я и не
узнал, из какой он семьи и отчего у него конфликт с отцом. Он выглядел
натурой спокойной и тихой, отнюдь не любителем конфликтов, однако внешнее
спокойствие еще ничего не значит, да и вообще... И вообще это была лишь одна
из многих десятков драм, мимо которых ежедневно проходишь в этом городе не
замечая, не задумываясь.
Самым серьезным моим наставником в области африканской скульптуры был
хозяин наиболее солидной лавки на этом рынке. Цены у него были намного выше,
чем у остальных, но и товар совсем иного сорта. Я не любил к нему заходить в
те часы, когда наплыв покупателей особенно велик -- помещение было
тесноватое, -- и предпочитал конец дня, когда большинство клиентов и зевак
уже возвращались в город. Хозяин охотно отвечал на мои вопросы, многое
растолковывал тут же, возле самих вещей, так что я постепенно научился
различать стили и оценивать достоинства работ. Многие советы, которые я
получил от него, относились к коллекционерству вообще, причем это были как
раз такие советы, которыми большинство коллекционеров пренебрегают.
-- Никогда ничего не покупайте только потому, что отдают по дешевке, --
сказал он мне однажды, когда я остановился перед маленькой фигуркой бауле.
-- Но эта мне нравится...
-- Да, сейчас, потому что вы еще дебютант, а вот месяцев через
пять-шесть поймете, что зря выкинули деньги. Чем покупать две, три, пять
вещей без разбору, купите одну, но такую, которая вам никогда не надоест.
-- Одна-две вещи -- это не коллекция, -- попытался я возразить.
-- Все мечтают составить коллекцию, причем непременно большую. В наше
время большая коллекция требует весьма солидных капиталов. Да и стоит ли
вкладывать столько средств в бессистемное собрание слабых вещей? Как вы
думаете, сколько работ в моей личной коллекции?
223
-- Думаю, что немало.
-- Ровно тридцать две.
-- Имей я тридцать две вещи...
-- Да, но это результат тридцати лет работы в этой области. А вот я
иногда захожу к кому-нибудь из моих клиентов, который занялся
собирательством всего два или три года назад. Ему уже наскучило это занятие,
и он зовет меня, чтобы я помог ему избавиться от коллекции, которая
заполонила весь дом. И это всегда куча посредственных работ, редко-редко
увидишь среди них что-нибудь стоящее, попавшее туда по ошибке, так что,
когда я называю цену, у владельца отвисает челюсть. Подобные субъекты
считают, что ты хочешь их обобрать. А по существу они сами себя обобрали или
дали себя обобрать, что одно и то же...
Мой вирнезонский наставник был одним из тех, кого называют торговцами
средней руки. А мне суждено было свести знакомство и с крупными
представителями торгового мира. Началось это совершенно случайно, однажды
летом, когда я без всякой особой цели прогуливался под деревьями бульвара
Распай. В это время года Париж относительно безлюден, большая часть
магазинов закрыта, некуда зайти, не на что поглазеть. Поэтому я остановился
перед витриной Камера, мимо которой не раз проходил и раньше, но никогда не
заглядывал внутрь магазина, зная, какие там фантастические цены. На витрине
была выставлена только одна маска -- чтобы указать на характер товара,
которым здесь торгуют; дверь была открыта, помещение казалось соблазнительно
прохладным, и я решил, что надо же в конце концов заглянуть и сюда, а то
потом, когда навсегда уедешь из этого города, вдруг вспомнишь, что ни разу
не побывал в магазине Камера и будешь досадовать на самого себя.
Магазин был пуст. В глубине, в небольшом кабинетике, сидел за
письменным столом невысокий полный человек без пиджака, не обративший на
меня ни малейшего внимания. Это придало мне смелости, и я принялся
сосредоточенно, но бескорыстно рассматривать висевшие на стенах скульптуры
так, как рассматривают экспонаты в музее, а не выставленный на продажу
товар.
Прошло, вероятно, немало времени, прежде чем я заметил, что хозяин
вышел из-за стола и наблюдает за мной, стоя у меня за спиной.
224
-- Вы ищете что-то определенное?
"Началось",-- со страхом подумал я, так как всякое внимание в подобных
местах обязывает, а я не имел возможности заплатить за это внимание по
здешним ценам.
-- Я интересуюсь главным образом бауле,-- ответил я.
Это была правда и одновременно хороший предлог увильнуть от покупки,
так как в магазине не было видно ни одной вещицы этого стиля.
Не знаю, то ли хозяин догадался о моей маленькой хитрости и решил
прижать меня к стене, то ли все еще рассчитывал найти в моем лице
покупателя, но он подошел к старинному шкафу, распахнул обе дверки и знаком
подозвал меня.
-- Вот тут есть несколько бауле. А внизу я вам покажу еще.
С истинным трепетом взял я в руки первую фигурку. Она была такого
качества, какое редко встретишь даже в Британском музее или в Музее
человека.
-- Вы кто по национальности? -- небрежно поинтересовался Камер -- ибо
передо мной был Камер собственной персоной.
-- Болгарин,-- рассеянно ответил я, продолжая рассматривать статуэтку.
Потом вернул ее хозяину и, чтобы избавить его от напрасных стараний,
пробормотал:
-- Исключительная вещь. Но, признаюсь, мне такое не по средствам.
-- Можете и не признаваться,-- ответил он.-- Поверьте мне, едва человек
переступил мой порог, я уже вижу, покупатель он или нет, и если покупатель,
то какого примерно уровня.
Вынув из шкафа вторую фигурку, он тоже протянул ее мне:
-- А что вы скажете об этой?
слабости и, естественно, умеет этим пользоваться.
-- Хорошая вещь,-- признал я.-- Но великовата...
-- Что из того?
-- Вы отлично знаете, что на маленькие работы Далу спрос больше.
Это было верно, хотя и крайне глупо. Коллекционеры всегда предпочитают
миниатюрные работы из бронзы -- их удобнее разместить на полке шкафа.
Не в силах опровергнуть мой аргумент, дама сказала:
-- А видели вы марку литейщика? Братья Сюз. Сейчас вам вряд ли кто
сделает такую замечательную отливку. Всего десять экземпляров. Этот -- под
седьмым номером.
-- Хорошая вещь,-- повторил я.-- Но согласитесь, что подобный сюжет не
пользуется особенным спросом.
Это тоже было верно и тоже невероятно глупо. Коллекционеры искони
предпочитают обнаженное женское тело фигуре крестьянина.
Чтобы обуздать претензии владелицы, я сделал еще несколько замечаний, а
потом осведомился о цене. Однако названная ею сумма свидетельствовала о том,
что моя отрезвляющая акция успеха не имела.
-- Мне очень жаль,-- сказал я,-- но думаю, что вы заблуждаетесь
относительно достоинств этой фигуры.
-- С вас теперь только за отливку возьмут вдвое больше,-- возразила
дама.
Однако заметив, что я готов отойти, обронила:
-- Тысяч пять я, пожалуй, уступлю. Чтобы доставить вам удовольствие.
-- От такой уступки я никакого удовольствия не получу. Вот если бы еще
тысяч двадцать...
-- Нет, не могу... И советую вам не торговаться, через час этой вещи,
возможно, уже здесь не будет.
Это действительно не исключалось, но я продолжал свою прогулку, с
прежним вниманием разглядывая выставленный перед лавкой товар. Тем не менее
прогулка была уже испорчена, мысль неустанно возвращалась к бронзовой
213
статуэтке Далу, великолепной бронзовой статуэтке, покрытой такой
чудесной теплой патиной.
-- Еще не продали...-- небрежно обронил я, когда под вечер снова
заглянул к вышеупомянутой даме.
-- Я могла его сегодня продать по крайней мере раз пять,-- возразила
она.-- Но люди привыкли торговаться, вроде вас. Пусть постоит, мне не к
спеху. Придет и его час.
Мы побеседовали еще какое-то время, каждый сохраняя верность обычной
роли: она делала вид, будто ей не так уж важно продать, я -- что мне не так
уж важно купить. Под конец, утомленные бесплодной болтовней, мы, как всегда,
нашли общий язык, обе стороны пошли на уступки, и сделка состоялась.
Мне запомнился этот летний день потому, что служащие метрополитена и
автобусных линий бастовали, такси найти было невозможно, и мне пришлось
тащить на руках довольно большую статую, весом килограммов в тридцать, а до
дому было километров шесть. И хотя я время от времени останавливался
передохнуть, опуская свою покупку на тротуар, руки у меня дрожали, и я
обмирал от страха, что могу выронить свое сокровище и повредить его.
Вторым рубежом в моих прогулках по Блошиному рынку был визит к другой
даме, гораздо моложе первой и тоже торговавшей бронзой. Разговоры тут были
покороче и, я бы сказал, менее плодотворные, потому что эта особа имела
премерзкую привычку никогда не уступать в цене. Я бы даже сказал, что от
этих разговоров выигрывала, в основном, она. Ее собственные познания в
области скульптуры были весьма скромны, и, вбив себе в голову, что я большой
знаток этой материи, дама всегда расспрашивала меня о достоинствах и
ценности своих новых приобретений.
Однажды, когда я подошел с неизменным вопросом "Что новенького?", она
протянула мне руку -- не свою, а большую руку из бронзы.
-- Сколько вы за нее хотите? -- небрежно спросил я, так как
произведение было мне отлично известно.
-- Я хочу только, чтобы вы сказали мне, что это такое.
-- По-моему, подпись достаточно разборчива,-- холодно ответил я,
уразумев,
214
что снова буду использован в качестве эксперта.
-- Да, но оригинал ли это?
-- Думаю, что оригинал, только отливка нелегальная. Иначе тут стояла бы
печать мастерской.
-- Я тоже так думаю,-- дама кивнула.
Она имела также подлое обыкновение выслушивать от вас информацию с
таким видом, будто все это ей было известно заранее.
-- Сколько же вы хотите за нее? -- повторил я, продолжая рассматривать
великолепную бронзовую работу, подписанную Роденом.
-- А сколько она, по-вашему, стоит?
-- Вы меня как покупателя спрашиваете или как оценщика? -- ворчливо
проговорил я, увидев, что и на этот раз ничего из этой хитрюги не выудить.
-- О, я знаю, что вы скажете честно,-- ловко увильнула она от ответа.
Так что пришлось мне и на сей раз проинформировать ее.
-- Только имейте в виду, что без марки мастерской, где делалась
отливка, вы вряд ли возьмете за нее больше, чем половинную цену. Если она
попадется на глаза
кому-нибудь из музея Родена, ее непременно у вас конфискуют.
-- Половинная цена меня вполне устраивает,-- улыбнулась дама.-- Я
купила эту бронзу за десять тысяч. Люди ведь глупы. Рука... Они думают, что
это деталь какой-нибудь статуи...
"Мне такая роскошь за десять тысяч никогда не достанется..." -- с
горечью подумал я, продолжая свою прогулку. Дама и вправду уступила бы мне
эту бронзу за полцены, но Роден даже за половинную цену был мне не по
карману.
"Никогда не будет у меня Родена, ни одной его вещи,-- продолжал я
сетовать про себя.-- Ни с маркой литейной мастерской, ни без марки..."
Но именно в этот миг отчаяния меня осенила идея, которая потом много
месяцев не давала мне покоя: обойти все мастерские, где делают отливки
скульптурных работ, и проверить, нет ли чего там. Найти путь к самим
истокам.
215
Профессия литейщика, так же как и сама скульптура, пришла в наше время
в упадок. Фирма Эбрар давно окончила свое существование. Барбедьен
обанкротился уже при мне. Из наиболее известных фирм продолжали работать
Рюдье, братья Сюз и Вальсуани. Рюдье отливал скульптуры Родену и Майолю,
Вальсуани -- Бурделю, а братья Сюз -- нескольким скульпторам-модернистам. Но
все они были именно мастерами-литейщиками, а не торговцами. Они исполняли
заказы, но не продавали, и даже если в их личной коллекции был какой-то
экземпляр, то вряд ли они согласились бы уступить его первому встречному.
Следовало найти каких-нибудь посредников. Я стал расспрашивать
приятелей из художественных кругов и узнал, что один молодой скульптор
хорошо знает Вальсуани и немного -- братьев Сюз. Поскольку этот скульптор
отнюдь не был завален работой, он охотно посадил меня в машину, и мы
отправились с ним в одно из парижских предместий.
Мастерская Сюза была просторной и неуютной, как все литейные
мастерские. Рабочие под руководством шефа сваривали детали какого-то
странного изваяния -- огромного конгломерата металлических брусков, не
имеющих определенного назначения. Хозяин молча указал на свою небольшую
контору в глубине помещения, а немного погодя пришел узнать, чем может быть
нам полезен.
В качестве предлога для визита я захватил с собой эскиз лежащей
обнаженной женщины, супруги Жюля Далу,-- ввиду отсутствия других моделей
скульптор всегда использовал как натурщицу собственную жену.
-- Это ваша работа,-- сказал я.-- Но я не знаю, сколько отлито
экземпляров, номер не проставлен.
-- Сейчас поглядим,-- сказал хозяин и отворил небольшой шкаф.
Сюз был уже весьма немолод, но и фирма была весьма немолода, и я так и
не понял, кто передо мной: один из братьев Сюз или же кто-то из их сыновей.
-- Фигура была отлита в одном-единственном экземпляре,-- сообщил
хозяин, быстро перелистав объемистую тетрадь.-- Такие отливки мы делали в
одном экземпляре, для самого Далу.
216
-- Может быть, у вас осталось что-нибудь в бронзе или гипсе?
-- Увы, ничего...-- Он покачал головой.-- Гипсы почти все в собрании
музея "Пти пале", а бронза давно продана. У нас теперь только такое...-- Он
с презрением указал в окно конторы на чудовищное сооружение из металлических
брусков.
-- Поверьте мне, отливать и собирать подобные бессмыслицы совсем не в
радость, но ничего не поделаешь...-- продолжал Сюз с печалью и легонько
погладил своей бледной старческой рукой статуэтку Далу.
Вальсуани принял нас в соседнем с литейной помещении, больше похожем на
слесарную мастерскую, чем на контору. Человеком он оказался общительным и
выглядел довольно сговорчивым, во всяком случае, пока мы не затронули
главный вопрос.
-- Бурдель? Само собой. Все отливки с вещей Бурде-ля делаются у меня.
Пойдемте, я покажу вам.
Он привел нас в мастерскую и показал гипсовую модель полулежащей
обнаженной фигуры, известной под названием "Облако",-- скульптор использовал
здесь как повод миф о Юпитере и нимфе Ио.
-- Сейчас мы работаем над этим, на очереди вон тот бюст Бетховена, а
потом мадам Бурдель, естественно, пришлет нам что-нибудь еще.
-- А что представляют собой те вещи? -- спросил я, заметив в глубине
мастерской покрытую слоем пыли стеклянную горку.
-- Разные пустячки, оставшиеся от отца.
Я подошел к горке. Там было несколько весьма посредственных гипсовых
моделей неведомых мне авторов. Но в уголке я заметил восковую фигурку,
автора которой нетрудно было угадать.
-- Это тоже пустячок? -- спросил я.
-- О, вы все видите...-- добродушно обронил Вальсуани и повел нас
назад, в контору.
Мой приятель изложил в двух словах цель нашего прихода, но хозяин, даже
не дослушав до конца, сказал:
-- Понятно, но лично у меня ничего нет -- ни работ Бурделя, ни
кого-либо еще. Мало мне разве, что я весь день вожусь с бронзой, так еще
дома смотреть на бронзу...
-- И все же, наверно...
217
-- Нет, нет,-- уже с раздражением прервал Вальсуани.-- Да если бы даже
у меня что-то было, я бы вам не отдал, понимаете? Не имею права.
-- А вон ту восковую фигурку? -- спросил я.
-- Это вещь уникальная, подаренная моему отцу самим автором.
-- Но вы могли бы сделать отливку...
-- Да, но тогда она уже не будет уникальной,-- вполне резонно ответил
хозяин.
На том разговор и закончился.
Впрочем, закончился лишь применительно к тому дню. Потому что потом я
еще не раз заглядывал к Вальсуани и всегда находил повод заговорить о
восковой фигурке, пока он в конце концов не сдался:
-- Хорошо... Зайдите через десять дней. Получите, получите вы, наконец,
эту бронзовую отливку...
К Рюдье мне удалось попасть благодаря одному соотечественнику, который
делал копии античных терракотовых ваз, их раскупали туристы в Лувре.
Собственно, он был знаком не с ныне здравствующим Жоржем Рюдье, а с его
покойным дядей Алексом, но это был достаточный повод для визита и
вступительного разговора на тему "Какой изумительный человек был ваш
дядюшка".
По правде говоря, я понятия не имею, каким человеком был покойный Алекс
Рюдье, но готов подтвердить, что это был большой мастер своего дела --
впрочем, это признавал и сам Роден, чьи лучшие произведения отливались в его
мастерской.
Племянник оказался человеком прогрессивных взглядов, и тот факт, что я
болгарин, не только не напугал его, но даже в какой-то мере расположил ко
мне -- правда, это ничуть не приблизило решения интересующего меня вопроса.
В конторе у Рюдье было нескольких чудесных вещей -- память о литейном
искусстве покойного дядюшки, но больше всего приковал к себе мой взгляд
висевший над дверью барельеф Домье "Эмигранты". Разговор, естественно, зашел
об этом барельефе, но хозяин, естественно, и слышать не хотел о том, чтобы
продать его, так же как и остальные три-четыре работы из бронзы, и хотя мы
расстались друзьями, я ушел от него не солоно хлебавши.
218
Мастерская Рюдье, как и мастерская Вальсуани, находилась в отдаленном
предместье. Но в Париже недостатка в транспортных средствах нет, и я
раз в две-три недели навещал мастера, привозил ему сливовую ракию, к которой
от относился с одобрением, и сигареты, которые принимал лишь из вежливости,
ибо курил только свои вонючие "Голуаз". В общем, я надоедал ему до тех пор,
пока он, в свою очередь, не поднял руки. Причем это был жест не только
капитуляции, но и великодушия:
-- Я отдаю вам барельеф за четыреста тысяч. С другого я бы взял столько
же лишь за литье.
Всего через несколько лет на аукционе в Галиера 14 июня 1966 года один
экземпляр этого барельефа был продан за четыре миллиона триста тысяч, а год
спустя другой экземпляр достиг цифры в десять миллионов. Должен добавить,
что я приобрел эту работу Домье не для себя, а для нашей Национальной
галереи, где до того времени не было ни одной иностранной скульптуры.
С той же целью довелось мне вести длительные переговоры с директрисой
музея Родена, мадам Гольдшедер. Ее постоянными клиентами были богатые
коллекционеры и большие художественные галереи, располагавшие достаточными
средствами, чтобы не торговаться. Но я не располагал подобными средствами и
потому попросил замолвить за меня словечко одного знакомого, который занимал
в ту пору должность генерального директора национальных музеев Франции.
-- Ну, разумеется, я переговорю с ней,-- согласился он.-- Но галерея
Родена принадлежит городу, мне она не подчинена.
Так или иначе, на следующий день я был принят мадам Гольдшедер, столь
же обходительной, сколь и несговорчивой.
-- У меня есть отливка интересующей вас головы,-- сказала она, когда мы
наконец подошли к деловой части нашей беседы.-- Но почему вы считаете, что я
должна уступить ее вам по более низкой цене?
-- Прежние наши власти не интересовались Роденом и не приобрели ни
одной его работы, как, впрочем, и других французских скульпторов,-- начал я
издалека.-- Между тем люди искусства у нас в стране ценят Родена, и один его
оригинал послужит пропаганде творчества этого мастера.
219
-- Но когда что-либо ценишь, следует и платить подобающую цену,-- с
легкой усмешкой заметила дама.-- Именно потому, что я горячая поклонница
Родена, я не хочу, чтобы его работы продавались за бесценок. Разве я не
права?
Мы еще какое-то время продолжали этот академический спор, но не пришли
ни к каким конкретным результатам. Дама с самого начала сказала
"миллион франков" и до самого конца не шла ни на какие уступки.
Я сообщил своему знакомому о плачевном итоге моего визита.
-- Я сам к ней заеду,-- пообещал он.
-- Мне так неловко отнимать у вас время...
-- Оставьте,-- прервал меня генеральный директор.-- Дело не в услуге
вам лично, а в принципе. Я считаю, что творчество больших мастеров не должно
быть предметом торговли. И, думается мне, сам Роден тоже был бы против
этого.
Не знаю уж, какие доводы пустил он в ход, но два дня спустя мадам
Гольдшедер сама позвонила мне:
-- Триста тысяч вас устраивает? Это цена одного только литья.
Этот бюст Родена теперь тоже собственность нашей Национальной галереи,
и излишне говорить, что за несколько лет его рыночная цена возросла более
чем в десять раз -- так же, как и бронзовой статуи Майоля, знаменитой
"Леды", которую я выторговал после длительных поисков за сумму, которая даже
в те годы была смехотворно мала для работы Майоля.
* * *
Частые мои прогулки по Блошиному рынку постепенно вовлекли меня в новую
сферу искусства -- негритянскую скульптуру. Собственно, это была для меня не
такая уж новая сфера, я уже давненько заглядывал в лавки, где продавались
африканские маски, изучал экспонаты в Музее человека и даже сумел проникнуть
в его обширные запасники. Но эта материя требовала серьезных знаний, иначе
не научишься различать стили различных племен и не сможешь отличить
настоящую статуэтку от ремесленной поделки, изготовленной год-два назад
где-нибудь на Берегу Слоновой Кости. Поэтому я сначала потратил довольно
много времени на
220
изучение соответствующей литературы, разглядывание товара и разговоры с
торговцами, а уж потом перешел к рискованной, но куда более увлекательной
деятельности коллекционера.
Даже самые старинные произведения африканской деревянной скульптуры,
именно потому, что она деревянная и именно потому, что африканская,
датируются не слишком отдаленным временем. Созданные в тропической зоне,
подверженные губительному воздействию влаги и термитов, не говоря уж о
массовых сожжениях "цивилизованными" миссионерами, эти произведения
датируются в лучшем случае лишь концом прошлого века. В Европу они попадают
чисто случайно, их привозят торговцы не как произведения искусства, а как
бытовые курьезы, не обладающие особой ценностью.
В начале этого века африканская скульптура привлекает внимание лишь
отдельных художников, представителей авангардистских школ, и становится
предметом массового коллекционирования лишь по окончании первой мировой
войны, после нескольких больших выставок, организованных такими торговцами,
как Девамбез, Поль Гийом и др.
Период между двумя войнами -- это в основном время, когда европейцы
грабили произведения негритянской скульптуры, уцелевшие в селениях племен
бауле, бамбара, догон, бобо, дан, ашанти, бамилеке, балуба и других так
называемых "племен скульпторов", потому что далеко не каждое африканское
племя создает пластические изображения. Когда же наличные запасы начинают
иссякать, изобретательные торговцы приступают к массовым заказам новых
партий товара. Но это уже ремесленное подражание старым образцам или
невежественная комбинация местных традиций с европейскими влияниями.
Искусство умирает, уступив место тем топорным фигуркам красного и эбенового
дерева или слоновой кости, которые антиквары предлагают невзыскательным
любителям экзотики.
Однако проблема материала -- это лишь одна из многих проблем, связанных
с подлинностью африканской пластики. Существует целый ряд тонкостей, которые
я постепенно постигал не столько из книг, сколько от торговцев, умеющих и
рассказать и показать. Таких торговцев на Блошином рынке было несколько.
Самый
221
молодой из них занимал нечто вроде навеса в одном из дальних уголков
Вирнезона. Обе стены -- обе, потому что других вообще не было,-- были
увешаны масками и фигурками, все -- племени сенуфо. Сам владелец сарая
обычно сидел в углу, уткнувшись в книгу.
-- Вы продаете только сенуфо?-- спросил я, когда впервые попал в это
сыроватое и крепко продуваемое местечко.
-- По правде говоря, я распродаю свою собственную коллекцию,-- спокойно
ответил юноша, поднимая глаза от книги.-- А она состоит только из сенуфо.
-- В таком случае, большая часть этих работ, наверно, подлинная...
-- Все, без исключения. Есть постарше, есть поновее, но все работы
настоящие.
Он поднялся со стула и стал показывать мне произведения одно за другим,
неторопливо, подробно перечисляя их достоинства.
После долгого осмотра я выбрал одну ритуальную маску.
-- Почему вы решили распродать коллекцию? -- спросил я, уплатив за
покупку.
-- Потому что ушел от отца,-- без стеснения ответил юноша.-- А я учусь,
надо же на что-то жить.
-- Да. Это в какой-то степени выход...
-- Не знаю... не уверен... Запасы быстро тают, а пополнить нечем. Я не
в силах состязаться с другими торговцами ни в покупке, ни в продаже...
Впоследствии я еще не раз заглядывал к нему во время своих прогулок по
рынку и при каждом посещении убеждался в том, что стены навеса все более
оголяются. Последний раз я был у него поздней осенью. Дождь зарядил с самого
утра. Мерный и упорный, он изливался длинными тонкими струями и, казалось,
не думал останавливаться до самой весны. Юноша, закутавшись в плащ, сидел на
обычном месте в углу и пытался читать, что было, вероятно, нелегко, так как
в этот еще не поздний час было сумеречно, как вечером:
-- Неужели вы останетесь тут и на зиму? -- спросил я после того, как мы
поздоровались.
-- А что мне тут делать зимой? -- он пожал плечами и красноречиво
поглядел на стены, где висели всего три совершенно источенные фигурки и две
маски в столь
222
же плачевном состоянии.-- Я торчу здесь потому, что уплатил за аренду
до конца месяца. А потом посмотрю... Мне обещали в одном месте работу на
полдня... Поденщиком на кухне, но за неимением лучшего...
Я пожелал ему успехов и ушел. Больше мы с ним не виделись, и так я и не
узнал, из какой он семьи и отчего у него конфликт с отцом. Он выглядел
натурой спокойной и тихой, отнюдь не любителем конфликтов, однако внешнее
спокойствие еще ничего не значит, да и вообще... И вообще это была лишь одна
из многих десятков драм, мимо которых ежедневно проходишь в этом городе не
замечая, не задумываясь.
Самым серьезным моим наставником в области африканской скульптуры был
хозяин наиболее солидной лавки на этом рынке. Цены у него были намного выше,
чем у остальных, но и товар совсем иного сорта. Я не любил к нему заходить в
те часы, когда наплыв покупателей особенно велик -- помещение было
тесноватое, -- и предпочитал конец дня, когда большинство клиентов и зевак
уже возвращались в город. Хозяин охотно отвечал на мои вопросы, многое
растолковывал тут же, возле самих вещей, так что я постепенно научился
различать стили и оценивать достоинства работ. Многие советы, которые я
получил от него, относились к коллекционерству вообще, причем это были как
раз такие советы, которыми большинство коллекционеров пренебрегают.
-- Никогда ничего не покупайте только потому, что отдают по дешевке, --
сказал он мне однажды, когда я остановился перед маленькой фигуркой бауле.
-- Но эта мне нравится...
-- Да, сейчас, потому что вы еще дебютант, а вот месяцев через
пять-шесть поймете, что зря выкинули деньги. Чем покупать две, три, пять
вещей без разбору, купите одну, но такую, которая вам никогда не надоест.
-- Одна-две вещи -- это не коллекция, -- попытался я возразить.
-- Все мечтают составить коллекцию, причем непременно большую. В наше
время большая коллекция требует весьма солидных капиталов. Да и стоит ли
вкладывать столько средств в бессистемное собрание слабых вещей? Как вы
думаете, сколько работ в моей личной коллекции?
223
-- Думаю, что немало.
-- Ровно тридцать две.
-- Имей я тридцать две вещи...
-- Да, но это результат тридцати лет работы в этой области. А вот я
иногда захожу к кому-нибудь из моих клиентов, который занялся
собирательством всего два или три года назад. Ему уже наскучило это занятие,
и он зовет меня, чтобы я помог ему избавиться от коллекции, которая
заполонила весь дом. И это всегда куча посредственных работ, редко-редко
увидишь среди них что-нибудь стоящее, попавшее туда по ошибке, так что,
когда я называю цену, у владельца отвисает челюсть. Подобные субъекты
считают, что ты хочешь их обобрать. А по существу они сами себя обобрали или
дали себя обобрать, что одно и то же...
Мой вирнезонский наставник был одним из тех, кого называют торговцами
средней руки. А мне суждено было свести знакомство и с крупными
представителями торгового мира. Началось это совершенно случайно, однажды
летом, когда я без всякой особой цели прогуливался под деревьями бульвара
Распай. В это время года Париж относительно безлюден, большая часть
магазинов закрыта, некуда зайти, не на что поглазеть. Поэтому я остановился
перед витриной Камера, мимо которой не раз проходил и раньше, но никогда не
заглядывал внутрь магазина, зная, какие там фантастические цены. На витрине
была выставлена только одна маска -- чтобы указать на характер товара,
которым здесь торгуют; дверь была открыта, помещение казалось соблазнительно
прохладным, и я решил, что надо же в конце концов заглянуть и сюда, а то
потом, когда навсегда уедешь из этого города, вдруг вспомнишь, что ни разу
не побывал в магазине Камера и будешь досадовать на самого себя.
Магазин был пуст. В глубине, в небольшом кабинетике, сидел за
письменным столом невысокий полный человек без пиджака, не обративший на
меня ни малейшего внимания. Это придало мне смелости, и я принялся
сосредоточенно, но бескорыстно рассматривать висевшие на стенах скульптуры
так, как рассматривают экспонаты в музее, а не выставленный на продажу
товар.
Прошло, вероятно, немало времени, прежде чем я заметил, что хозяин
вышел из-за стола и наблюдает за мной, стоя у меня за спиной.
224
-- Вы ищете что-то определенное?
"Началось",-- со страхом подумал я, так как всякое внимание в подобных
местах обязывает, а я не имел возможности заплатить за это внимание по
здешним ценам.
-- Я интересуюсь главным образом бауле,-- ответил я.
Это была правда и одновременно хороший предлог увильнуть от покупки,
так как в магазине не было видно ни одной вещицы этого стиля.
Не знаю, то ли хозяин догадался о моей маленькой хитрости и решил
прижать меня к стене, то ли все еще рассчитывал найти в моем лице
покупателя, но он подошел к старинному шкафу, распахнул обе дверки и знаком
подозвал меня.
-- Вот тут есть несколько бауле. А внизу я вам покажу еще.
С истинным трепетом взял я в руки первую фигурку. Она была такого
качества, какое редко встретишь даже в Британском музее или в Музее
человека.
-- Вы кто по национальности? -- небрежно поинтересовался Камер -- ибо
передо мной был Камер собственной персоной.
-- Болгарин,-- рассеянно ответил я, продолжая рассматривать статуэтку.
Потом вернул ее хозяину и, чтобы избавить его от напрасных стараний,
пробормотал:
-- Исключительная вещь. Но, признаюсь, мне такое не по средствам.
-- Можете и не признаваться,-- ответил он.-- Поверьте мне, едва человек
переступил мой порог, я уже вижу, покупатель он или нет, и если покупатель,
то какого примерно уровня.
Вынув из шкафа вторую фигурку, он тоже протянул ее мне:
-- А что вы скажете об этой?