Страница:
И чтобы инквизитор не сомневался ни в коей мере насчет кондиций клинка, он ему бровь не сбрил - срезал, элегантным движением. С мясом. Так что кровь, слюни, сопли и слезы - рекой. А моча к ногам старающихся вовсю палачей - водопадом...
- Де Гарду рассказал, Черному барону, - жалобно простонал Шешковский, и глаза у него стали как у пса, коего волокут на живодерню. - По его же наущению и девку порол греческую, чтобы о Калиостро все открыла. В долгу я у него, у барона, в неоплатном. Он ведь дщерицу мою на ноги поставил, с того света вернул, даром что нехристь, чернокнижник и колдун. Ох! Ах! Эх! В колоколец позвони, в колоколец! Чтобы не терзали меня более, сил нет терпеть муку адскую сию! Позвони, позвони, не бери греха на душу!
И великий инквизитор взглядом указал на свой стол, где была устроена сонетка звонка, установленного во владеньях катов: стоит только потянуть за веревочку, и все, финита ля экзекуция. Только Буров всегда все заканчивал по-своему.
- Вот тебе обезболивающее от задницы, - дал он по-футбольному наркоз Шешковскому, вытер париком сапоги и, честно возвратив его хозяину, принялся потихоньку выбираться из логова - неспешно, даже задумчиво, но готовый врубить полную скорость.
- Его превосходительство вникают, просили не беспокоить, - шепотом сообщил он ожившему мертвецу. - Брюхо подбери! - скомандовал быкообразному и стремительно, синей птицэй несчастья, вылетел за пределы Аничковой слободы. С тем чтобы без промедления, не привлекая ничьих взоров, снова превратиться из курьера в рэкетира. А синий плащ и красные перчатки поплыли себе неспешно по еще прозрачным водам Фонтанной. Словно чудом упавший в реку кусочек неба с алыми обрывками ленты утренней зари....
Дальше был день как день - с фельдмаршалом и компанией, шумно похваляющимися своими успехами у дам, с общением с купечеством, со звоном монет, с поборами, вымогательствами, экспроприацией экспроприаторов. Тоска собачья, скука, пресная рутина рэкетирского бытия. Зато уж вечер выдался насыщенным и запоминающимся. Сразу после ужина всех баронов, графов, фельдмаршалов и князей попросили проследовать в парадную залу, где к ним обратился с речью полковник Гарновский.
- Господа любезные, - начал он и строго посмотрел на цвет блатного общества, словно фельдфебель на новобранцев, - его сиятельство граф Орлов-Чесменский только что прибыл из Зимнего дворца, куда был вызван экстренно по высочайшему повелению. И прибыл он, господа, с известиями печальными, скорбными, имеющими чрезвычайно далеко идущие последствия. Сегодня в районе Апраксина Двора на глазах у фрейлин ее величества был избит в кровь его сиятельство князь Платон Зубов, у него украли шпагу, шляпу и парик, а главное - нанесли значительный урон его мужскому естеству. Весьма, весьма значительный урон, господа. Ее величество в негодовании и требует наисрочнейших мер, дабы отыскать преступника, покусившегося на самое святое. Да, кстати, фельдмаршал Неваляев, вы ведь работали сегодня в районе Апраксина? Ничего подозрительного не заметили?
Небрежно так спросил, с ленцой, но Буров сразу же настроился на неприятности - а черт его знает, что у Неваляева-то в башке? Однако настораживался он зря, в голове у фельдмаршала сидели правильные пацанские понятия.
- Не, - коротко, но веско сказал он, - все было на редкость благопристойно.
- Ну и ладно, - милостиво кивнул Гарновский, кашлянул и снова обратился к аудитории. - Но это, господа, не все. Увы, господа, это только преамбула. Обстоятельства, господа, осложняются тем, что у его превосходительства кавалера Шешковского сегодня случился приступ геморроидальных колик, и ждать какой-либо помощи с его стороны не приходится. Более того, все дела, находившиеся в его ведении, переходят пока что к нам. Так что во славу отечества, господа, вперед! С нами Бог, полиция и фискальная служба<Государственная фискальная служба была учреждена Петром Великим в августе 1711 года.>. Ура, господа, ура! Виват Россия! - Он патетически взмахнул рукой, умеючи взял на голос и сразу же перестал валять петрушку. - Вопросы? Пожелания? Предложения? Нет? Тогда встать! Все, свободны, господа. А вас, князь Буров, я попрошу остаться. С вами будут говорить.
Снова кашлянул, опустил глаза и со всеми вместе подался из зала, чувствовалось, что настроение у него ни к черту...
Гутарить с Буровым изволил сам Орлов-Чесменский - едва все общество отчалило, вынырнул из боковой двери, не иначе как подглядывал, лично наблюдал за процедурой по принципу: доверяй, но проверяй. Был он еще мрачней Гарновского и начал разговор без предисловий:
- Какая-то зараза, князь, думаю, что сука Панин, набрехал ее величеству о курьезе, приключившемся с вами в день моего ангела, трижды бы черт его подрал. Като, любопытная, аки кошка, приклеилась ко мне с расспросами, словно банный лист, и теперь желает видеть вас, дабы удовлетворить свою любознательность. Так что в следующую пятницу, князь, мы приглашены в Эрмитаж, на малое собрание. Весьма уповаю на вашу порядочность, понимание момента и чувство такта. И мой вам совет: не теряйтесь, помните, что il faut oser avec une femme<С женщиной надо быть смелым (фр.).>. Матушка-то государыня на передок слаба, а на ласку охоча. А вот волновать ее россказнями да историями какими не резон - у ее величества и так голова пухнет от дел государственных, - и он многозначительно замолчал, как бы недоговаривая главного: трудись, князь, больше членом, чем языком. Смотри у меня, блудодействуй молча.
Буров вежливо кивал, добро улыбался, вяло изображал радость, был на все готовый и на все согласный. Только сейчас он понял, отчего это граф Чесменский был в него такой влюбленный, и мысленно покатывался со смеху. Ай да их сиятельство, ай да Алехан, ай да сукин сын! Сам небось еще и подогрел слухи о курьезе, с тем чтобы заинтриговать ее величество и подвести к ней вплотную своего человека. Вроде бы своего, вроде бы проверенного. Матушка-то государыня и впрямь слаба на передок, глядишь, дело-то и выгорит. То самое, нехитрое, не то чтобы молодое и дурное, но весьма полезное для семейства Орловых. Все обмозговал Чесменский, все рассчитал, вот только не учел, что Буров изобидел князя Зубова, и основательно, весьма. Да и инквизитору российскому задницу надрал, да так, что с тем случился приступ геморроидальных колик. В общем, встреча в Эрмитаже в будущую пятницу обещала быть захватывающей не только для императрицы...
- Словом, князь, не забывайте, что que femme veut - Dien le veut<Что хочет женщина, то угодно Богу (фр.).>. Меньше слов, больше дела. Вперед, только вперед. Хм. Впрочем, нет, можно и назад. - Вспомнив что-то, Алехан заржал, сделал мощный фаллоимитирующий жест и с миром отпустил Бурова. - Не смею вас больше задерживать, князь, и советую как следует выспаться. В этих чертовых Авгиевых конюшнях Шешковского сломит ногу и сам Геракл. А мы должны теперь выгребать все это дерьмо. И так, и этак, и так твою растак. Ёш твою сорок, неловко, через семь гробов. Тра-та-та-та-та. Спокойной ночи, князь.
Чувствовалось, что дополнительные объемы работы очень действуют ему на нервы. Дьвол бы побрал и Шешковского, и Зубова, и ее величество взбалмошную Като. Вот ведь егоза и непоседа, все у ней свербит в местечке одном. Нет, право же, мало Гришка учил ее жизни, давал в распутный, горящий похотью и блудом адским бесстыдный глаз<Как уже было замечено, Григорий Григорьевич под пьяную лавочку распускал руки. А трезвым бывал он редко.>.
Буров же, едва вышел из зала, напрочь забыл и о Шешковском, и о ее величестве, и о подраненном ее фаворите, мысли его занимала персона де Гарда - мага, кудесника, врачевателя и барона. Черного. Похоже, с усердием посягающего на его, Бурова, мозг. Да, с таким интересно повозиться, личность вроде бы неординарная, способная и с задатками. А впрочем... Маг и кудесник? Фигня, видели мы волшебников еще и не таких. Баронских кровей? Так это до фени, сами как-никак из древнерусских князьев. А вот почему черный? М-да, это вопрос так вопрос, может, из арабов или иудей? А может, просто пишет колкости, словно Саша Черный? Впрочем, нет, у того душа добрая<Личность поэта Александра Михайловича Гликберга, издававшегося под псевдонимом Саша Черный, не может не вызывать уважения. Писал честно, без фальши, добровольцем ушел на фронт, воевал, был ранен, революцию не принял и эмигрировал во Францию. Там погиб на пожаре, спасая чужое добро.> была, а этот, чувствуется, гнида еще та. Ладно, разберемся, в любом случае кровь у этого черного барона красная. Так, занятый своими мыслями, Буров проследовал к себе и без промедления, как их сиятельство учили, завалился спать. Приснилась ему Лаура Ватто. Эта дрянь, стерва, дешевка и подстилка итальянского дьявола. Золотоволосая, алогубая, пышногрудо-крутобедрая, она загадочно улыбалась. Весьма и весьма маняще.
IV
- Итак, господа, прошу сравнить. - Полковник Гарновский поднялся и, вытащив из секретера сторублевые ассигнации<В декабре 1768 года впервые за всю историю государства Российского появились в обращении бумажные деньги, или ассигнации. Изготовляли их по первости из старых скатертей и салфеток, коих скопилось в несметном множестве в кладовых Зимнего дворца. Также для финансового обеспечения этих салфеток был учрежден государственный Ассигнационный банк с капиталом в 1 миллион рублей. Первоначально ассигнации были достоинством в 100, 75, 50 и 25 рублей, потом семидесятипятирублевки изъяли и добавили пяти - и десятирублевые.>, с ловкостью, хрустящим веером разложил их на столе. - Вот эти настоящие, а вот эти фальшивые. Видите, вместо слова "ассигнация" написано "ассигнация". Вероятно, у мошенников клеймо с изъяном.
Сам он, видимо, здорово резался в карты.
- Да, чистая работа, - мечтательно сказал фельдмаршал Неваляев. Петрищев и Бобруйский вздохнули с завистью, Буров промолчал, усмехнулся про себя - уж такую-то бумажку грех не подделать, можно играючи нарисовать на коленке. Вот и рисуют...
Раскручивалось дело о мошенниках-евреях - с утра пораньше в кабинете у Гарновского. Полковник инструктировал, неваляевцы внимали, грузный, приданный от ведомства Шешковского капитан почтительно молчал, мужественно зевал, проникался важностью момента и жрал присутствующих мутными глазами. Он был на сто процентов уверен, что Петрищев - граф, Буров - князь, Невалкев - фельдмаршал, а Бобруйский - виконт, и держался соответственно, на полусогнутых. Дело же обещало быть долгим и запутанным, подробности его, со слов Гарновского, были таковы: с неделю тому назад с фальшивой сторублевкой попался Хайм Соломон, мелкий ростовщик-процентщик, и поначалу, само собой, категорически пошел в отказку - с пеной на губах клялся Иеговой, родителями, супругой и детьми. Однако при виде дыбы замолчал, мигом обмочил штаны и грохнулся в обморок, а оклемавшись, рассказал, что ассигнации эти он берет у Менделя Борха, ну, у того самого Менделя Борха, которого знает любая собака на Сенной, а ассигнаций этих у этого самого Менделя Борха просто куры не клюют. Берет, естественно, за треть цены, для наивыгоднейшего гешефта. Ладно, поехали за Борхом, оказавшимся сперва не подарком, тертым калачом и твердым орешком. Этот в обморок падать не стал страшно ругался на древнем языке, однако, будучи подвешен на дыбе, с первого же удара показал, что ассигнации эти ему привозит некий важный господин с манерами вельможи, от которого прямо-таки за версту несет бедой. А слуги у него вообще страсть какие. Еще он иногда привозит фальшивые пятаки для их последующего размена на серебряные рубли<Нарицательная цена пятаков почти в шесть раз превышала действительную цену меди. То есть если изготовить фальшивые пятикопеечники, а затем разменять их, к примеру, на рубли, то прибыль может быть более четырехсот процентов.>, причем по такой смешной цене, что его, Менделя Борха, бросает в мелкую дрожь и прошибает холодный пот. А прибыть сей странный господин должен был ни раньше ни позже как в следующую пятницу.
- Вот так, господа, в таком разрезе, - ловко закруглил преамбулу Гарновский, выпил залпом пива с сахаром и лимонной коркой<С легкой руки княгини Дашковой очень популярный в то время напиток.>, с тщанием облизнул усы и взглянул на сразу подобравшегося капитана. - Вас, господин Полуэктов, характеризуют как отменнейшего знатока еврейского вопроса. Обрисуйте нам вкратце, как они там у себя на Сенной. - И он судорожно дернул горлом, словно бы удерживая приступ дурноты - то ли тема вызывала отвращение, то ли пиво не пошло. Это отменнейший-то аглицкий портер, по двадцать пять копеек за бутылку?
- Слушаюсь, господин полковник. - Капитан с усилием встал, кашлянул и начал басом, не спеша: - Евреи, они, да... Того... самого... Одно слово... Жиды... - сделал паузу, вздохнул и убежденно сказал: - Давить их надо... Как клопов... Пока не поздно... В Париже вот, к примеру, они тише воды и ниже травы...
Не так давно он возвратился из Франции, где был с секретной миссией, и теперь по любому случаю вспоминал об этом.
- Ладно, ладно, придет время, задавим, - пообещал Гарновский и свирепо ощерился, отчего сделался похожим на наглого, отъевшегося шакала. - А пока давайте-ка без эмоций. Говорите внятно, по существу, без прикрас. Излагайте.
И Полуэктов изложил. Оказывается, евреям в Северной Пальмире жилось ничем не хуже, чем у Христа за пазухой. Используя прорехи в законодательстве, они не состояли в торговых сословиях и, следовательно, не платили подати, а быстро набивали мошну и начинали заниматься ростовщичеством. С раннего утра толпы их бродили по рядам и рынкам, скупали за бесценок сено, скот, припасы, продукты у приехавших в город крестьян, с тем чтобы получить гешефт и вырученные деньги дать в рост уже столичным жителям под невиданно высокие проценты. И все у них везде было куплено и схвачено, особенно в окрестностях Сенной площади, где иудеев этих кишмя кишело, словно мух на дерьме.
- Давить их, давить, - закончил капитан. Сел, поправил букли парика и с жирностью поставил точку. - Беспощадно.
По всему было видно, что близкое знакомство с иудейским вопросом сделало его ярым антисемитом.
"М-да, как аукнется, так и откликнется", - вспомнил Буров старину Ньютона, а Гарновский хватанул еще пива по-дашковски, вытащил украшенный каменьями брегет, с сомнением взглянул на фельдмаршала:
- Михаила Ларионыч, может, до обеда рассмотрим еще дело о скопцах, а после снова вернемся к евреям? Что, успеем? Ну и отлично, давайте вводную.
Надо же, фельдмаршала Неваляева звали точно так же, как и будущего главкома Кутузова. Ну прямо, блин, военный совет в Филях, - где, на каком Бородинском поле давать последний и решительный бой жидам! Впрочем, нет, на повестке дня стоял еще и вопрос о скопцах, об этих злодействующих, зловредных монстрах. Мало того, что они болтали черт знает что<Как уже указывалось, скопчество как секта появилось на Руси в 50-х годах XVIII Еека. Во главе его стоял крестьянин Андрей Иванов, который убедил тринадцать своих товарищей изуродовать самих себя. В этом кровавом деле, сопровождавшемся оргиями, песнями и плясками, ему помогал некий Кондратий Селиванов, крестьянин из деревни Столбово Орловской губернии. Иванов был судим, бит кнутом и выслан в Сибирь, Селиванов же отвертелся и продолжал проповедовать свое учение. "Только путем высшей жертвы, огненного крещения, - утверждал он, - можно добиться спасения". Странно, но у него нашлось множество последователей, причем из числа людей богатых, влиятельных и занимающих высокое положение в обществе. Селиванова они считали новым воплощением Христа и пребывали в полнейшей уверенности, что переселение души Спасителя в скопца Селиванова произошло не прямым путем, а через Петра III, якобы родившегося от незапятнанной девы Елизаветы Петровны. Государыня та, оказывается, реально царствовала всего два года, а затем уступила трон похожей на нее придворной даме, с тем чтобы, изменив имя на Акулину Ивановну, полностью посвятить себя скопческому культу. И вот сынок ее, Селиванов, унаследовав трон под именем Петра III, вынужден был дело-то царское - все ж таки жениться. Супруга, Екатерина II, обнаружив его увечье, решила избавиться от мужа, но вовремя предупрежденный император поменялся одеждой с часовым, которого и убили вместо него. Так Петр III стал Кондратием Селивановым. Воплощением Спасителя человечества он стал, видимо, раньше. В общем, бред сивой кобылы, опиум для народа, но, увы, очень действенный.>, калечили людские души, тела и судьбы, расшатывали основы государственности и христианства, так еще и заморочили голову юному княжичу Бибикову, отчего тот потерял оную и добровольно дал искалечить себя, даже не оставив потомства. Бибиков-отец, сенатор и богач, надавил на рычаги, и дело завертелось стремительно: быстренько нашли "пророка" Евдокимова, убедившего юношу наложить на себя "малую печать"<То есть кастрировать.>.
Как водится, подвесили на дыбе, крепко познакомили с лосиным кнутом, но тут у их превосходительства кавалера Шешковского приключился приступ геморроидальных колик, так что дальше внимать пророчествам скопца Евдокимова предстояло Алехану с его командой. А Селиванов, естественно, отвертелся - слишком много покровителей было у него при дворе...
- Ну что, господа, пойдем взглянем на этого пророка? - Гарновский снова выпил пива по-дашковски, вытащил часы, покачал головой. - Думаю, до обеда управимся. - Голос у него был кислый - заплатили-то Шешковскому, а разгребать все это дерьмо ему, Гарновскому. Однако долг превыше всего - он резко потянул сонетку звонка, властно отдал приказание ворвавшемуся в кабинет мордовороту и принялся набивать кнастером прокуренную глиняную трубку. - Только табаком, господа, и спасаюсь, - там, в пыточных палатах, такая вонь... Кстати, господа, кто знает, что у нас сегодня на сладкое?
Ладно, пошли в узилище. Оно располагалось под северным крылом здания и занимало весь подвал - оборудовано было широко, добротно, с чисто русским размахом.
- Эка ты, мать честна, - с ходу умилился Полуэктов, глядя с интересом по сторонам, пожевал губами, с завистью вздохнул: - Ну, хоромы! Царские...
Между тем зашли в угловую пыточную камеру, щурясь от блеска факелов, сели на скамье, стоящей перед дыбой. Представление начиналось, основные действующие лица собрались: палач с подручными низко кланялся, охрана с живостью старалась "на караул", пленник, тучный длинноволосый человек, с ненавистью жег вошедших взглядом. Он уже отлично знал, что предстоит ему.
- Давай, - милостиво кивнул Гарновский кату, тот со значением мигнул подручным, и пленник скоро остался без одежды - совершенно в чем мать родила. Телом он был толст, расплывчат, обрюзгл, нагота его вызывала омерзение. Не удивительно - в паху у него было меньше, чем у женщины, только красный омерзительный рубец "огненного крещения". Смотреть, а уж тем паче дотрагиваться до него не хотелось. Однако кат был человек небрезгливый. Быстренько заворотил он пленнику руки назад, вложил в хомут, пришитый к длинной, брошенной через поперечный в дыбе столб веревке, и, ловко пхнув коленом в поясницу, в мгновение ока поднял его на воздух. Хрустнули вывернутые суставы, тонко, по-звериному, закричал пытаемый. А палач с невозмутимостью связал ему ноги, пропустил между щиколотками бревно и, привычно наступив на отполированное дерево, вытянул длинноволосого струной - еще немного, казалось, и порвется.
- Ну, Евдокимов, расскажи ты нам о Селиванове, - с мягкостью попросил Гарновский и, не дожидаясь ответа, посмотрел на палача. - Давай с бережением. Чтоб заговорил.
Палач, не сходя с бревна, коротко взмахнул рукой, узкая полоска провяленной лосиной кожи обвилась гадюкой-змеей вокруг ребер пленника. И тот заговорил, не стал ждать, пока спустят шкуру, окатят раны раствором соли и начнут палить спереди малым жаром - тлеющими вениками. И так-то висеть на дыбе с вывороченными членами, со знаком тайного посвящения, открытым взглядам бесовским. Ох...
А вот учитель и пророк Коидратий Селиванов устроился, судя по словам пытаемого, куда лучше. Обретался он в огромном, построенном для него богатыми учениками доме в Литейной части и принимал гостей, лежа на пуховиках в кровати, в роскошной батистовой рубашке, под пологом с кисейными занавесями, шелковыми драпировками и золотыми кистями. Строго говоря, это был не дом - храм, как называли его кастраты, "Новый Иерусалим", "Небесный Сион" или "Корабль", на палубу коего стекались скопцы со всех просторов необъятной России. В трюме его была устроена зала, где могли одновременно радеть более шестисот человек, причем высокая звуконепроницаемая переборка делила помещение на два отсека - один для искалеченных мужчин, другой для изуродованных женщин. Место же Селиванова было наверху, под потолком, в особой ложе, откуда он, одетый в шелковое полукафтанье, следил за процедурой, давал благословение и наставлял молящихся на путь истинный. А в самых недрах этого "Небесного Сиона" находилась зала, которая всегда была полна, - там излечивались от последствий операций страдающие бледные мальчики. Жалкие, обманутые, запуганные, коим не суждено было оставить потомство...
- Погоди, погоди, - выдохнул, обессилев, Евдокимов, судорожно уронил голову на грудь, бешеные глаза его жутко блеснули сквозь сальную завесу волос, - придет время, и вся Россия будет выложена согласно закону нашему. Вся, вся... И мужчины, и женщины... Вся...
Ишь ты, гад, как заговорил, на манер семитов из Хазарского каганата, первым делом превращавших русичей в бесполых рабов, а славянских женщин - в безответную скотину<В VIII веке под властью Хазарского каганата оказались многие славянские племена - поляне, радимичи, вятичи и др. Пленных (или не заплативших дань) мужчин холостили, женщинам (кроме самых красивых, отбираемых в гаремы) производили клитеротомию - удаление клитора, тем самым обрекая их на тупое, безрадостное прозябание. Горе побежденным. Самое интересное, что все командные посты в то время в каганате занимали иудеи, внедрившиеся туда обманным путем.>.
- Да ну? - развеселился Гарновский, и лицо его в свете факелов сделалось страшно. - Кто ж это тебе такое набрехал? Какой пес смердящий?
- Пророку нашему Кондратию Селиванову сон был вещий, в руку. - Скопец с натугой приподнял нечесаную голову, и в хриплом шепоте его послышалось блаженство. - Через сто лет с небольшим, в начале века двадцатого, вся Россия и будет выложена начисто. Токмо отрезать будут всякому не между ног, а в голове, в самой сути его... И сие пророчество верно, о чем кудесник черный, барон Дегардов...
Не договорив, он замолк, снова уронил на грудь голову, из мерзкого отверстия в изуродованном паху на землю потянулась струйка.
- Черт! Только де Гарда мне не хватало! - сразу же помрачнел Гарновский, встал, грозно посмотрел на палача. - Снять, вправить плечи, обтереть водкой. А назавтра приготовить "шину"<Способ пытки, заключавшийся в медленном прижигании каленым железом.>. Поговорим...
В голосе его слышались заинтересованность, непротивление судьбе и затаенный страх.
- Миль пардон, господин полковник, а что это за фигура такая, де Гард? - небрежно, словно невзначай, спросил Буров уже на улице, когда из скверны мрачного подвала окунулись в благодать солнечного дня. - Мне показалось, что вы знакомы?
- Лишь заочно, князь, и слава Богу, что заочно. - Гарновский с хрустом отломал соцветие сирени, понюхал и бросил на траву. - От господина этого лучше держаться подальше. Черный он, этим все сказано. Ну его к чертям. Пойдемте-ка лучше есть. Говорят, нынче будет индейская петушатина<То есть индейка.>.
После обеда, ближе к ужину, поехали на рекогносцировку в район Сенной площади - смотреть евреев. Высокое начальство в лице Гарновского, слава Богу, от вояжа воздержалось, осталось переваривать индейку, так что выдвигались по-простому, полуотделением, в ударном порядке: князь, граф, виконт, фельдмаршал и каратель Полуэктов. Остановились у церкви Успения Божией Матери<Снесена в 1961 году, на ее месте находится вестибюль станции метро "Сенная площадь". Стоит ли удивляться после этого, что бетонные козырьки падают на головы граждан...>, слаженно вышли из кареты, с поклонами, изображая богомольцев, быстро посмотрели по сторонам. Интересного ноль. Площадь была пуста, воздух дрожал от зноя, сладостно, аки в кущах Эдема, заливались птички в Настоятельском саду<Огромный, замечательно ухоженный сад, разбитый вокруг церкви Успения Божией Матери.>. Евреев не было видно.
- Ваша светлость, давайте во дворы, там они, точно там, всем своим кагалом, - упорно принимая Бурова за старшего, свистяще прошептал Полуэктов и первым, в целях конспирации на цыпочках, направился к приземистому, весьма напоминающему полузатопленный дредноут дому. И не обманул.
Евреи на Сенной действительно имели место быть. Во дворах, примыкая к домам одной из четырех сторон, стояли деревянные застекленные строения, в которых внимательный наблюдатель узнал бы некое подобие скинии<Походный храм евреев во время их скитаний.>, и внутри этих бесчисленных прозрачных чумов бурлила буйная, странноголосая, колоритная жизнь: орали и отчаянно жестикулировали бородатые мужи, женщины в невиданного фасона чепцах обносили их едой и питьем, все дышало невероятным оптимизмом, энергией и бесшабашной экспрессией. Плюс твердокаменной уверенностью в завтрашнем дне. Экзотическое это зрелище завораживало, притягивало - помимо Неваляева и компании бесплатным представлением за стеклом любовались еще сотни две, а может, три зрителей. Стояли в задумчивости, смотрели, что пьют, вздыхали негромко, качали головами. Кто шептал что-то невнятно, вроде про себя, кто сглатывал слюну, кто скверно ухмылялся, кто цокал языком, кто с хрустом подгибал пальцы в пудовые кулаки. Все молчали.
- Де Гарду рассказал, Черному барону, - жалобно простонал Шешковский, и глаза у него стали как у пса, коего волокут на живодерню. - По его же наущению и девку порол греческую, чтобы о Калиостро все открыла. В долгу я у него, у барона, в неоплатном. Он ведь дщерицу мою на ноги поставил, с того света вернул, даром что нехристь, чернокнижник и колдун. Ох! Ах! Эх! В колоколец позвони, в колоколец! Чтобы не терзали меня более, сил нет терпеть муку адскую сию! Позвони, позвони, не бери греха на душу!
И великий инквизитор взглядом указал на свой стол, где была устроена сонетка звонка, установленного во владеньях катов: стоит только потянуть за веревочку, и все, финита ля экзекуция. Только Буров всегда все заканчивал по-своему.
- Вот тебе обезболивающее от задницы, - дал он по-футбольному наркоз Шешковскому, вытер париком сапоги и, честно возвратив его хозяину, принялся потихоньку выбираться из логова - неспешно, даже задумчиво, но готовый врубить полную скорость.
- Его превосходительство вникают, просили не беспокоить, - шепотом сообщил он ожившему мертвецу. - Брюхо подбери! - скомандовал быкообразному и стремительно, синей птицэй несчастья, вылетел за пределы Аничковой слободы. С тем чтобы без промедления, не привлекая ничьих взоров, снова превратиться из курьера в рэкетира. А синий плащ и красные перчатки поплыли себе неспешно по еще прозрачным водам Фонтанной. Словно чудом упавший в реку кусочек неба с алыми обрывками ленты утренней зари....
Дальше был день как день - с фельдмаршалом и компанией, шумно похваляющимися своими успехами у дам, с общением с купечеством, со звоном монет, с поборами, вымогательствами, экспроприацией экспроприаторов. Тоска собачья, скука, пресная рутина рэкетирского бытия. Зато уж вечер выдался насыщенным и запоминающимся. Сразу после ужина всех баронов, графов, фельдмаршалов и князей попросили проследовать в парадную залу, где к ним обратился с речью полковник Гарновский.
- Господа любезные, - начал он и строго посмотрел на цвет блатного общества, словно фельдфебель на новобранцев, - его сиятельство граф Орлов-Чесменский только что прибыл из Зимнего дворца, куда был вызван экстренно по высочайшему повелению. И прибыл он, господа, с известиями печальными, скорбными, имеющими чрезвычайно далеко идущие последствия. Сегодня в районе Апраксина Двора на глазах у фрейлин ее величества был избит в кровь его сиятельство князь Платон Зубов, у него украли шпагу, шляпу и парик, а главное - нанесли значительный урон его мужскому естеству. Весьма, весьма значительный урон, господа. Ее величество в негодовании и требует наисрочнейших мер, дабы отыскать преступника, покусившегося на самое святое. Да, кстати, фельдмаршал Неваляев, вы ведь работали сегодня в районе Апраксина? Ничего подозрительного не заметили?
Небрежно так спросил, с ленцой, но Буров сразу же настроился на неприятности - а черт его знает, что у Неваляева-то в башке? Однако настораживался он зря, в голове у фельдмаршала сидели правильные пацанские понятия.
- Не, - коротко, но веско сказал он, - все было на редкость благопристойно.
- Ну и ладно, - милостиво кивнул Гарновский, кашлянул и снова обратился к аудитории. - Но это, господа, не все. Увы, господа, это только преамбула. Обстоятельства, господа, осложняются тем, что у его превосходительства кавалера Шешковского сегодня случился приступ геморроидальных колик, и ждать какой-либо помощи с его стороны не приходится. Более того, все дела, находившиеся в его ведении, переходят пока что к нам. Так что во славу отечества, господа, вперед! С нами Бог, полиция и фискальная служба<Государственная фискальная служба была учреждена Петром Великим в августе 1711 года.>. Ура, господа, ура! Виват Россия! - Он патетически взмахнул рукой, умеючи взял на голос и сразу же перестал валять петрушку. - Вопросы? Пожелания? Предложения? Нет? Тогда встать! Все, свободны, господа. А вас, князь Буров, я попрошу остаться. С вами будут говорить.
Снова кашлянул, опустил глаза и со всеми вместе подался из зала, чувствовалось, что настроение у него ни к черту...
Гутарить с Буровым изволил сам Орлов-Чесменский - едва все общество отчалило, вынырнул из боковой двери, не иначе как подглядывал, лично наблюдал за процедурой по принципу: доверяй, но проверяй. Был он еще мрачней Гарновского и начал разговор без предисловий:
- Какая-то зараза, князь, думаю, что сука Панин, набрехал ее величеству о курьезе, приключившемся с вами в день моего ангела, трижды бы черт его подрал. Като, любопытная, аки кошка, приклеилась ко мне с расспросами, словно банный лист, и теперь желает видеть вас, дабы удовлетворить свою любознательность. Так что в следующую пятницу, князь, мы приглашены в Эрмитаж, на малое собрание. Весьма уповаю на вашу порядочность, понимание момента и чувство такта. И мой вам совет: не теряйтесь, помните, что il faut oser avec une femme<С женщиной надо быть смелым (фр.).>. Матушка-то государыня на передок слаба, а на ласку охоча. А вот волновать ее россказнями да историями какими не резон - у ее величества и так голова пухнет от дел государственных, - и он многозначительно замолчал, как бы недоговаривая главного: трудись, князь, больше членом, чем языком. Смотри у меня, блудодействуй молча.
Буров вежливо кивал, добро улыбался, вяло изображал радость, был на все готовый и на все согласный. Только сейчас он понял, отчего это граф Чесменский был в него такой влюбленный, и мысленно покатывался со смеху. Ай да их сиятельство, ай да Алехан, ай да сукин сын! Сам небось еще и подогрел слухи о курьезе, с тем чтобы заинтриговать ее величество и подвести к ней вплотную своего человека. Вроде бы своего, вроде бы проверенного. Матушка-то государыня и впрямь слаба на передок, глядишь, дело-то и выгорит. То самое, нехитрое, не то чтобы молодое и дурное, но весьма полезное для семейства Орловых. Все обмозговал Чесменский, все рассчитал, вот только не учел, что Буров изобидел князя Зубова, и основательно, весьма. Да и инквизитору российскому задницу надрал, да так, что с тем случился приступ геморроидальных колик. В общем, встреча в Эрмитаже в будущую пятницу обещала быть захватывающей не только для императрицы...
- Словом, князь, не забывайте, что que femme veut - Dien le veut<Что хочет женщина, то угодно Богу (фр.).>. Меньше слов, больше дела. Вперед, только вперед. Хм. Впрочем, нет, можно и назад. - Вспомнив что-то, Алехан заржал, сделал мощный фаллоимитирующий жест и с миром отпустил Бурова. - Не смею вас больше задерживать, князь, и советую как следует выспаться. В этих чертовых Авгиевых конюшнях Шешковского сломит ногу и сам Геракл. А мы должны теперь выгребать все это дерьмо. И так, и этак, и так твою растак. Ёш твою сорок, неловко, через семь гробов. Тра-та-та-та-та. Спокойной ночи, князь.
Чувствовалось, что дополнительные объемы работы очень действуют ему на нервы. Дьвол бы побрал и Шешковского, и Зубова, и ее величество взбалмошную Като. Вот ведь егоза и непоседа, все у ней свербит в местечке одном. Нет, право же, мало Гришка учил ее жизни, давал в распутный, горящий похотью и блудом адским бесстыдный глаз<Как уже было замечено, Григорий Григорьевич под пьяную лавочку распускал руки. А трезвым бывал он редко.>.
Буров же, едва вышел из зала, напрочь забыл и о Шешковском, и о ее величестве, и о подраненном ее фаворите, мысли его занимала персона де Гарда - мага, кудесника, врачевателя и барона. Черного. Похоже, с усердием посягающего на его, Бурова, мозг. Да, с таким интересно повозиться, личность вроде бы неординарная, способная и с задатками. А впрочем... Маг и кудесник? Фигня, видели мы волшебников еще и не таких. Баронских кровей? Так это до фени, сами как-никак из древнерусских князьев. А вот почему черный? М-да, это вопрос так вопрос, может, из арабов или иудей? А может, просто пишет колкости, словно Саша Черный? Впрочем, нет, у того душа добрая<Личность поэта Александра Михайловича Гликберга, издававшегося под псевдонимом Саша Черный, не может не вызывать уважения. Писал честно, без фальши, добровольцем ушел на фронт, воевал, был ранен, революцию не принял и эмигрировал во Францию. Там погиб на пожаре, спасая чужое добро.> была, а этот, чувствуется, гнида еще та. Ладно, разберемся, в любом случае кровь у этого черного барона красная. Так, занятый своими мыслями, Буров проследовал к себе и без промедления, как их сиятельство учили, завалился спать. Приснилась ему Лаура Ватто. Эта дрянь, стерва, дешевка и подстилка итальянского дьявола. Золотоволосая, алогубая, пышногрудо-крутобедрая, она загадочно улыбалась. Весьма и весьма маняще.
IV
- Итак, господа, прошу сравнить. - Полковник Гарновский поднялся и, вытащив из секретера сторублевые ассигнации<В декабре 1768 года впервые за всю историю государства Российского появились в обращении бумажные деньги, или ассигнации. Изготовляли их по первости из старых скатертей и салфеток, коих скопилось в несметном множестве в кладовых Зимнего дворца. Также для финансового обеспечения этих салфеток был учрежден государственный Ассигнационный банк с капиталом в 1 миллион рублей. Первоначально ассигнации были достоинством в 100, 75, 50 и 25 рублей, потом семидесятипятирублевки изъяли и добавили пяти - и десятирублевые.>, с ловкостью, хрустящим веером разложил их на столе. - Вот эти настоящие, а вот эти фальшивые. Видите, вместо слова "ассигнация" написано "ассигнация". Вероятно, у мошенников клеймо с изъяном.
Сам он, видимо, здорово резался в карты.
- Да, чистая работа, - мечтательно сказал фельдмаршал Неваляев. Петрищев и Бобруйский вздохнули с завистью, Буров промолчал, усмехнулся про себя - уж такую-то бумажку грех не подделать, можно играючи нарисовать на коленке. Вот и рисуют...
Раскручивалось дело о мошенниках-евреях - с утра пораньше в кабинете у Гарновского. Полковник инструктировал, неваляевцы внимали, грузный, приданный от ведомства Шешковского капитан почтительно молчал, мужественно зевал, проникался важностью момента и жрал присутствующих мутными глазами. Он был на сто процентов уверен, что Петрищев - граф, Буров - князь, Невалкев - фельдмаршал, а Бобруйский - виконт, и держался соответственно, на полусогнутых. Дело же обещало быть долгим и запутанным, подробности его, со слов Гарновского, были таковы: с неделю тому назад с фальшивой сторублевкой попался Хайм Соломон, мелкий ростовщик-процентщик, и поначалу, само собой, категорически пошел в отказку - с пеной на губах клялся Иеговой, родителями, супругой и детьми. Однако при виде дыбы замолчал, мигом обмочил штаны и грохнулся в обморок, а оклемавшись, рассказал, что ассигнации эти он берет у Менделя Борха, ну, у того самого Менделя Борха, которого знает любая собака на Сенной, а ассигнаций этих у этого самого Менделя Борха просто куры не клюют. Берет, естественно, за треть цены, для наивыгоднейшего гешефта. Ладно, поехали за Борхом, оказавшимся сперва не подарком, тертым калачом и твердым орешком. Этот в обморок падать не стал страшно ругался на древнем языке, однако, будучи подвешен на дыбе, с первого же удара показал, что ассигнации эти ему привозит некий важный господин с манерами вельможи, от которого прямо-таки за версту несет бедой. А слуги у него вообще страсть какие. Еще он иногда привозит фальшивые пятаки для их последующего размена на серебряные рубли<Нарицательная цена пятаков почти в шесть раз превышала действительную цену меди. То есть если изготовить фальшивые пятикопеечники, а затем разменять их, к примеру, на рубли, то прибыль может быть более четырехсот процентов.>, причем по такой смешной цене, что его, Менделя Борха, бросает в мелкую дрожь и прошибает холодный пот. А прибыть сей странный господин должен был ни раньше ни позже как в следующую пятницу.
- Вот так, господа, в таком разрезе, - ловко закруглил преамбулу Гарновский, выпил залпом пива с сахаром и лимонной коркой<С легкой руки княгини Дашковой очень популярный в то время напиток.>, с тщанием облизнул усы и взглянул на сразу подобравшегося капитана. - Вас, господин Полуэктов, характеризуют как отменнейшего знатока еврейского вопроса. Обрисуйте нам вкратце, как они там у себя на Сенной. - И он судорожно дернул горлом, словно бы удерживая приступ дурноты - то ли тема вызывала отвращение, то ли пиво не пошло. Это отменнейший-то аглицкий портер, по двадцать пять копеек за бутылку?
- Слушаюсь, господин полковник. - Капитан с усилием встал, кашлянул и начал басом, не спеша: - Евреи, они, да... Того... самого... Одно слово... Жиды... - сделал паузу, вздохнул и убежденно сказал: - Давить их надо... Как клопов... Пока не поздно... В Париже вот, к примеру, они тише воды и ниже травы...
Не так давно он возвратился из Франции, где был с секретной миссией, и теперь по любому случаю вспоминал об этом.
- Ладно, ладно, придет время, задавим, - пообещал Гарновский и свирепо ощерился, отчего сделался похожим на наглого, отъевшегося шакала. - А пока давайте-ка без эмоций. Говорите внятно, по существу, без прикрас. Излагайте.
И Полуэктов изложил. Оказывается, евреям в Северной Пальмире жилось ничем не хуже, чем у Христа за пазухой. Используя прорехи в законодательстве, они не состояли в торговых сословиях и, следовательно, не платили подати, а быстро набивали мошну и начинали заниматься ростовщичеством. С раннего утра толпы их бродили по рядам и рынкам, скупали за бесценок сено, скот, припасы, продукты у приехавших в город крестьян, с тем чтобы получить гешефт и вырученные деньги дать в рост уже столичным жителям под невиданно высокие проценты. И все у них везде было куплено и схвачено, особенно в окрестностях Сенной площади, где иудеев этих кишмя кишело, словно мух на дерьме.
- Давить их, давить, - закончил капитан. Сел, поправил букли парика и с жирностью поставил точку. - Беспощадно.
По всему было видно, что близкое знакомство с иудейским вопросом сделало его ярым антисемитом.
"М-да, как аукнется, так и откликнется", - вспомнил Буров старину Ньютона, а Гарновский хватанул еще пива по-дашковски, вытащил украшенный каменьями брегет, с сомнением взглянул на фельдмаршала:
- Михаила Ларионыч, может, до обеда рассмотрим еще дело о скопцах, а после снова вернемся к евреям? Что, успеем? Ну и отлично, давайте вводную.
Надо же, фельдмаршала Неваляева звали точно так же, как и будущего главкома Кутузова. Ну прямо, блин, военный совет в Филях, - где, на каком Бородинском поле давать последний и решительный бой жидам! Впрочем, нет, на повестке дня стоял еще и вопрос о скопцах, об этих злодействующих, зловредных монстрах. Мало того, что они болтали черт знает что<Как уже указывалось, скопчество как секта появилось на Руси в 50-х годах XVIII Еека. Во главе его стоял крестьянин Андрей Иванов, который убедил тринадцать своих товарищей изуродовать самих себя. В этом кровавом деле, сопровождавшемся оргиями, песнями и плясками, ему помогал некий Кондратий Селиванов, крестьянин из деревни Столбово Орловской губернии. Иванов был судим, бит кнутом и выслан в Сибирь, Селиванов же отвертелся и продолжал проповедовать свое учение. "Только путем высшей жертвы, огненного крещения, - утверждал он, - можно добиться спасения". Странно, но у него нашлось множество последователей, причем из числа людей богатых, влиятельных и занимающих высокое положение в обществе. Селиванова они считали новым воплощением Христа и пребывали в полнейшей уверенности, что переселение души Спасителя в скопца Селиванова произошло не прямым путем, а через Петра III, якобы родившегося от незапятнанной девы Елизаветы Петровны. Государыня та, оказывается, реально царствовала всего два года, а затем уступила трон похожей на нее придворной даме, с тем чтобы, изменив имя на Акулину Ивановну, полностью посвятить себя скопческому культу. И вот сынок ее, Селиванов, унаследовав трон под именем Петра III, вынужден был дело-то царское - все ж таки жениться. Супруга, Екатерина II, обнаружив его увечье, решила избавиться от мужа, но вовремя предупрежденный император поменялся одеждой с часовым, которого и убили вместо него. Так Петр III стал Кондратием Селивановым. Воплощением Спасителя человечества он стал, видимо, раньше. В общем, бред сивой кобылы, опиум для народа, но, увы, очень действенный.>, калечили людские души, тела и судьбы, расшатывали основы государственности и христианства, так еще и заморочили голову юному княжичу Бибикову, отчего тот потерял оную и добровольно дал искалечить себя, даже не оставив потомства. Бибиков-отец, сенатор и богач, надавил на рычаги, и дело завертелось стремительно: быстренько нашли "пророка" Евдокимова, убедившего юношу наложить на себя "малую печать"<То есть кастрировать.>.
Как водится, подвесили на дыбе, крепко познакомили с лосиным кнутом, но тут у их превосходительства кавалера Шешковского приключился приступ геморроидальных колик, так что дальше внимать пророчествам скопца Евдокимова предстояло Алехану с его командой. А Селиванов, естественно, отвертелся - слишком много покровителей было у него при дворе...
- Ну что, господа, пойдем взглянем на этого пророка? - Гарновский снова выпил пива по-дашковски, вытащил часы, покачал головой. - Думаю, до обеда управимся. - Голос у него был кислый - заплатили-то Шешковскому, а разгребать все это дерьмо ему, Гарновскому. Однако долг превыше всего - он резко потянул сонетку звонка, властно отдал приказание ворвавшемуся в кабинет мордовороту и принялся набивать кнастером прокуренную глиняную трубку. - Только табаком, господа, и спасаюсь, - там, в пыточных палатах, такая вонь... Кстати, господа, кто знает, что у нас сегодня на сладкое?
Ладно, пошли в узилище. Оно располагалось под северным крылом здания и занимало весь подвал - оборудовано было широко, добротно, с чисто русским размахом.
- Эка ты, мать честна, - с ходу умилился Полуэктов, глядя с интересом по сторонам, пожевал губами, с завистью вздохнул: - Ну, хоромы! Царские...
Между тем зашли в угловую пыточную камеру, щурясь от блеска факелов, сели на скамье, стоящей перед дыбой. Представление начиналось, основные действующие лица собрались: палач с подручными низко кланялся, охрана с живостью старалась "на караул", пленник, тучный длинноволосый человек, с ненавистью жег вошедших взглядом. Он уже отлично знал, что предстоит ему.
- Давай, - милостиво кивнул Гарновский кату, тот со значением мигнул подручным, и пленник скоро остался без одежды - совершенно в чем мать родила. Телом он был толст, расплывчат, обрюзгл, нагота его вызывала омерзение. Не удивительно - в паху у него было меньше, чем у женщины, только красный омерзительный рубец "огненного крещения". Смотреть, а уж тем паче дотрагиваться до него не хотелось. Однако кат был человек небрезгливый. Быстренько заворотил он пленнику руки назад, вложил в хомут, пришитый к длинной, брошенной через поперечный в дыбе столб веревке, и, ловко пхнув коленом в поясницу, в мгновение ока поднял его на воздух. Хрустнули вывернутые суставы, тонко, по-звериному, закричал пытаемый. А палач с невозмутимостью связал ему ноги, пропустил между щиколотками бревно и, привычно наступив на отполированное дерево, вытянул длинноволосого струной - еще немного, казалось, и порвется.
- Ну, Евдокимов, расскажи ты нам о Селиванове, - с мягкостью попросил Гарновский и, не дожидаясь ответа, посмотрел на палача. - Давай с бережением. Чтоб заговорил.
Палач, не сходя с бревна, коротко взмахнул рукой, узкая полоска провяленной лосиной кожи обвилась гадюкой-змеей вокруг ребер пленника. И тот заговорил, не стал ждать, пока спустят шкуру, окатят раны раствором соли и начнут палить спереди малым жаром - тлеющими вениками. И так-то висеть на дыбе с вывороченными членами, со знаком тайного посвящения, открытым взглядам бесовским. Ох...
А вот учитель и пророк Коидратий Селиванов устроился, судя по словам пытаемого, куда лучше. Обретался он в огромном, построенном для него богатыми учениками доме в Литейной части и принимал гостей, лежа на пуховиках в кровати, в роскошной батистовой рубашке, под пологом с кисейными занавесями, шелковыми драпировками и золотыми кистями. Строго говоря, это был не дом - храм, как называли его кастраты, "Новый Иерусалим", "Небесный Сион" или "Корабль", на палубу коего стекались скопцы со всех просторов необъятной России. В трюме его была устроена зала, где могли одновременно радеть более шестисот человек, причем высокая звуконепроницаемая переборка делила помещение на два отсека - один для искалеченных мужчин, другой для изуродованных женщин. Место же Селиванова было наверху, под потолком, в особой ложе, откуда он, одетый в шелковое полукафтанье, следил за процедурой, давал благословение и наставлял молящихся на путь истинный. А в самых недрах этого "Небесного Сиона" находилась зала, которая всегда была полна, - там излечивались от последствий операций страдающие бледные мальчики. Жалкие, обманутые, запуганные, коим не суждено было оставить потомство...
- Погоди, погоди, - выдохнул, обессилев, Евдокимов, судорожно уронил голову на грудь, бешеные глаза его жутко блеснули сквозь сальную завесу волос, - придет время, и вся Россия будет выложена согласно закону нашему. Вся, вся... И мужчины, и женщины... Вся...
Ишь ты, гад, как заговорил, на манер семитов из Хазарского каганата, первым делом превращавших русичей в бесполых рабов, а славянских женщин - в безответную скотину<В VIII веке под властью Хазарского каганата оказались многие славянские племена - поляне, радимичи, вятичи и др. Пленных (или не заплативших дань) мужчин холостили, женщинам (кроме самых красивых, отбираемых в гаремы) производили клитеротомию - удаление клитора, тем самым обрекая их на тупое, безрадостное прозябание. Горе побежденным. Самое интересное, что все командные посты в то время в каганате занимали иудеи, внедрившиеся туда обманным путем.>.
- Да ну? - развеселился Гарновский, и лицо его в свете факелов сделалось страшно. - Кто ж это тебе такое набрехал? Какой пес смердящий?
- Пророку нашему Кондратию Селиванову сон был вещий, в руку. - Скопец с натугой приподнял нечесаную голову, и в хриплом шепоте его послышалось блаженство. - Через сто лет с небольшим, в начале века двадцатого, вся Россия и будет выложена начисто. Токмо отрезать будут всякому не между ног, а в голове, в самой сути его... И сие пророчество верно, о чем кудесник черный, барон Дегардов...
Не договорив, он замолк, снова уронил на грудь голову, из мерзкого отверстия в изуродованном паху на землю потянулась струйка.
- Черт! Только де Гарда мне не хватало! - сразу же помрачнел Гарновский, встал, грозно посмотрел на палача. - Снять, вправить плечи, обтереть водкой. А назавтра приготовить "шину"<Способ пытки, заключавшийся в медленном прижигании каленым железом.>. Поговорим...
В голосе его слышались заинтересованность, непротивление судьбе и затаенный страх.
- Миль пардон, господин полковник, а что это за фигура такая, де Гард? - небрежно, словно невзначай, спросил Буров уже на улице, когда из скверны мрачного подвала окунулись в благодать солнечного дня. - Мне показалось, что вы знакомы?
- Лишь заочно, князь, и слава Богу, что заочно. - Гарновский с хрустом отломал соцветие сирени, понюхал и бросил на траву. - От господина этого лучше держаться подальше. Черный он, этим все сказано. Ну его к чертям. Пойдемте-ка лучше есть. Говорят, нынче будет индейская петушатина<То есть индейка.>.
После обеда, ближе к ужину, поехали на рекогносцировку в район Сенной площади - смотреть евреев. Высокое начальство в лице Гарновского, слава Богу, от вояжа воздержалось, осталось переваривать индейку, так что выдвигались по-простому, полуотделением, в ударном порядке: князь, граф, виконт, фельдмаршал и каратель Полуэктов. Остановились у церкви Успения Божией Матери<Снесена в 1961 году, на ее месте находится вестибюль станции метро "Сенная площадь". Стоит ли удивляться после этого, что бетонные козырьки падают на головы граждан...>, слаженно вышли из кареты, с поклонами, изображая богомольцев, быстро посмотрели по сторонам. Интересного ноль. Площадь была пуста, воздух дрожал от зноя, сладостно, аки в кущах Эдема, заливались птички в Настоятельском саду<Огромный, замечательно ухоженный сад, разбитый вокруг церкви Успения Божией Матери.>. Евреев не было видно.
- Ваша светлость, давайте во дворы, там они, точно там, всем своим кагалом, - упорно принимая Бурова за старшего, свистяще прошептал Полуэктов и первым, в целях конспирации на цыпочках, направился к приземистому, весьма напоминающему полузатопленный дредноут дому. И не обманул.
Евреи на Сенной действительно имели место быть. Во дворах, примыкая к домам одной из четырех сторон, стояли деревянные застекленные строения, в которых внимательный наблюдатель узнал бы некое подобие скинии<Походный храм евреев во время их скитаний.>, и внутри этих бесчисленных прозрачных чумов бурлила буйная, странноголосая, колоритная жизнь: орали и отчаянно жестикулировали бородатые мужи, женщины в невиданного фасона чепцах обносили их едой и питьем, все дышало невероятным оптимизмом, энергией и бесшабашной экспрессией. Плюс твердокаменной уверенностью в завтрашнем дне. Экзотическое это зрелище завораживало, притягивало - помимо Неваляева и компании бесплатным представлением за стеклом любовались еще сотни две, а может, три зрителей. Стояли в задумчивости, смотрели, что пьют, вздыхали негромко, качали головами. Кто шептал что-то невнятно, вроде про себя, кто сглатывал слюну, кто скверно ухмылялся, кто цокал языком, кто с хрустом подгибал пальцы в пудовые кулаки. Все молчали.