Страница:
- Это что ж такое-то, а? - трудно встал с колен генерал-аншеф, сплюнул прямо на пол и с непониманием, будто впервые увидел, воззрился на Бурова. Это что ж такое-то, такую мать?
В голосе его, сдавленном и хрипящем, слышался неподдельный восторг<Все, кто знал Орлова, отмечали его прямоту, бесхитростность и неумение скрывать свои чувства. Это не говоря о доброте, великодушии и широте натуры.>.
- Ничего, ничего, бывает, - добро улыбнулся Буров и очень по-отечески кивнул. - Вы, ваша светлость, верно, поскользнулись. Попробуем-ка еще. Только ручки-то держите поуже, да и ножки тоже...
Ладно, попробовали еще раз. Неистовый князь Римский попер, как на буфет, сделался опасен, так что пришлось его глушить - само собой, слегка, Боже упаси, без травматизма, с тактом, выдержкой и чувством меры. И все было бы славно, если бы не пол - жесткий, шершавый, из дубовых досок. Если рожей об такой со всего-то маха - так ой-ей-ей-ей-ей...
- Ну ты смотри, прямо соской<То есть губами.>, - пожаловался Орлов, неспешно поднимаясь с карачек, потрогал вспухающую, как на дрожжах, губу и неожиданно расхохотался, впрочем скупо, негромко, насколько позволяла изрядно подбитая скула. - Ну ты и эфиоп, твою мать! Виртуоз! Вино-то пьешь?
- А как же, - в тон ему весело ответил Буров, вытащил носовой платок и по-товарищески, без церемоний подал окровавленному графу. - Еще и закусываю...
Ну, с этим-то у их сиятельства проблем не было. Стол, в мгновение ока сервированный в гостиной, очень напоминал клумбу - и необъятными размерами, и разноцветьем красок, и фантасмагорией запахов. Лакеи в темпе вальса все старались с закусками, дворецкий все не унимался, гонял их в хвост и в гриву, оркестр же затянул плавную, заунывно плаксивую "Как отстала лебедушка от стада лебединого", очень, говорят, способствующую правильному пищеварению. Тут же выяснилось, что в доме у их сиятельства прочно обосновался не только Бахус, но и Венера - с полдюжины ее служительниц выпорхнули откуда-то из внутренних покоев и, блистая декольте, поигрывая веерами, благоухая пудрой а-ля марешаль, разместились за столом. Еще кумпанству истово способствовал огромный зверообразный бородач, муж с внешностью запоминающейся и зловещей - Евлампий, человек Божий. Водку он пил лихо, по-богатырски, не прикасаясь к чарке губами, - водопадом лил в луженую, широко отверстую глотку, шумно выпускал из пасти спиртового духа, бухая пудовым кулаком о стол, яростно ревел по-архиерейски басом:
- Вкушайте и пейте, чада мои, плодитесь и размножайтесь, ибо короток зело бренный век наш, человечий. Слушайте меня, чада мои, внимайте истово, потому как аз есмь... тьфу...
При этом он артистически плевался, показывал дуплетом кукиши и изъяснялся то по-черному, то по-простому, то по-матерному, практически нигде не повторяясь. Это был театр одного актера, талантливого, отмеченного Божьим даром, так что скабрезные его ремарки не вызывали раздражения. Орлов благожелательно кивал, Буров внутренне аплодировал, прелестницы, подрагивая плечиками, изрядно и с пониманием смеялись. При этом все не забывали выпивать, закусывать, не теряя темпа, со вкусом предаваться изыскам французской и отечественной кухонь. А слуги знай себе подтаскивали бесчисленные бутылки, индеек с трюфелями, рулады из кроликов, пулярд с кордонами, куриц скатанных, жаркое из ягненка, вьюнов с фрикандо, карпов с приборами - все для галантнейшего винопития и приятного чревоугодия. Общий разговор пока не клеился - Божий человек вещал, Буров насыщался, барышни подрагивали выпуклостями, а Орлова вдруг кинуло в тоску. Эх, не надо было, видно, ему добавлять на старые-то дрожжи, да еще в таком количестве, да еще с самого утра. А потом еще портрет этот, висящий на стене, на самом видном месте над каминной полкой... Ишь ты как улыбается их величество - с обескураживающей простотой, невинно, добро, так естественно. А взгляд-то, взгляд... Лучистый, благостный, ясно говорящий об уме и о всех присутствующих в природе добродетелях. Не женщина - чудо, ангел во плоти, добрая волшебница, пришедшая на землю. Грязная, продажная, похотливая сука. Скалится теперь, как распоследняя тварь, Гришке Циклопу<Так за глаза звали Потемкина в связи с дефектом зрения.> да прочим талантам. Пошла, дура, по рукам, махается с мелюзгой<Здесь Григорий Григорьевич не совсем прав - все махатели Екатерины были мужчинами видными, полнокровными и цветущими.>, а до Григория Орлова ей уже дела нет. Надоел. Сиди теперь на отшибе в Гатчине и носа не показывай при дворе. У Гришки Потемкина клюв, конечно, лучше<Нос у Григория Александровича был несколько висловат.>, эх, надо было выбить тогда ему еще и второй глаз. Ну, Като<Так называли Екатерину II близкие.>, ну, изменщица. Вот ведь дешевка, задрыга и дрянь, даром что царица. Надо было чаще давать ей под глаз, может, и любила бы больше<В бытность свою фаворитом и в подпитии Григорий частенько поколачивал императрицу.>, а теперь что... Теперь надо ехать куда-нибудь подальше, за границу, не сидеть же сиднем у каменного орла. В какую-нибудь Индию, Китай, к черту на рога. Привезти Катьке презент позанятней, она дураковата, как сорока, любит все блестящее да цветастое<Из Индии, забегая вперед, Орлов привез фантастический алмаз голубой воды стоимостью 460 000 рублей золотом. Считается, что это Кохинор - алмазный глаз гигантской, в три человеческих роста, золотой фигуры бога Шивы, поставленной в XIV веке владыкой Индии Хизер-Ханом. Однако на эту же роль может претендовать и другое око статуи, называемое Дориануром.>. Может, и передумает, бабы, они переменчивы, а немки, говорят, в особенности. Эх, надо было все-таки Потемкину выбить тогда второй глаз, эх, опростоволосились, маху дали...
Только недолго убивался их сиятельство, недолго. За окнами послышался стук копыт, захлопали, загуляли двери кареты, и кто-то басом, на манер Евлампия, верно, в продолжение рассказа прогудел:
- Ну и впердюлили, конечно, от души и ракообразно. Само собой, в задние ворота.
Тут же прыснули несколько голосов, женских, задорных и визгливых, послышалась веселая игривая возня, и все тот же бас мощно пророкотал:
- Нюшка, мать твою, ты поосторожней с яйцами-то! А то впендюрим и тебе...
Это прибыл комендант Кроншлота полковник Шванвич - не то чтобы любезный друг, но человек свой, надежный, испытанный и в винопитии, и в кулачном действе<Вообще-то отношения полковника Шванвича с семейством Орловых были сложны и противоречивы. В бытность свою лихим поручиком он бил морду в кровь любому из Орловых - даже Алехану, однако, будучи застигнут парой братцев, сам уползал домой не в лучшей форме, на карачках. А пересекались молодцы в основном в притонах, вертепах да в трактирах немца Юберкампфа и саксонца Неймана. Конфронтация сия продолжалась очень долго и наконец обеим сторонам зело прискучила. Был заключен пакт, скрепленный выпивкой, о том, что ежели Шванвич встретит кого из братцев в одиночку, то имеет право на все его финансовые и амурные ресурсы. Ну, а уж если Орловых двое - то все рубли и грации достаются им. И вот однажды Алехан вместе с братцем Федей застигли Шванвича в борделе у Калинкина моста и страшно этому обрадовались. "Ага, привет. Теперь все бабы и деньги наши. Как уговаривались". - "Хрен вам", - ответил пьяный Шванвич, за что был зверски избит, финансово облегчен и выкинут на улицу под проливной дождь. Это ему, естественно, очень не понравилось, а потому он высморкал сопли, вытащил палаш и принялся ждать. И вот когда датый Алехан вышел из трактира справить малую нужду, Шванвич размахнулся да и рубанул его с молодецким криком. Слава Богу, что был пьян до изумления, не убил, промазал, не взял греха на душу. Просто располовинил щеку от уха до губы, срезав при этом еще и кончик носа. Алехан выжил. Иноземный хирург Каав-Буэргаве с тщанием зашил ему щеку, даже мастерски подправил нос, однако страшный, через все лицо, рубец навсегда обезобразил красавца. Шрамы, конечно, красят лицо мужчины, но все же лучше без них. Так что Алехана с той поры стали за глаза звать "la balafre" - рубцованный (фр.). А Шванвич между тем устроил все дела, отдал долги, составил завещание и стал ждать Алехана. И тот заявился вскоре, едва оклемавшись, - нагрянул на ночь глядя вместе с братцем. "Никак убивать пришли? - осведомился Шванвич, обнажил клинок и выругался матерно. - Что ж вы, падлы, так вас растак? Все на одного?" - "Ну вот еще, - оскорбился Алехан, тоже выругался, и лицо его обезобразилось ухмылкой. - Ты, мать твою, уговор нарушил, и с тебя причитается. Шампанского давай, граций зови, а после на бильярде сыграем. По нашим правилам. Ха-ха-ха". На том дело и закончилось: должок со штрафника был получен, договор восстановлен, и снова воцарилось шаткое перемирие - Орловы, как и все мужественные люди, никогда не мстили. Однако вскоре перемирие сие снова было нарушено неугомонным Шванвичем - он в кровь, под настроение, избил Григория Орлова. "Гришенька, родной, кровинушка моя, - пустила слезу Екатерина при виде своего любимца. - Кто ж это тебя так?" - "Да это я, зоренька, опять со Шванвичем схлестнулся, - без всякой задней мысли ответствовал Орлов и горько шмыгнул вспухшим, повернутым набок носом. - Ух и здоров же, гад, драться. Никак мне его не одолеть". - "Да я ему, каналье, дам звону! ("Дать звону" - любимое выражение императрицы) - утерла слезу Екатерина, и ее алый пухлогубый рот превратился в маленькую вишенку. - К поморцам отправлю рядовым, к черкесцам, Сибирию поедет воевать... Лишу дворянства, сукиного сына!" - "Да что ты, матушка, такое говоришь! - ужасно удивился Орлов, и скорбные подбитые глаза его недоуменно округлились. - Да такие люди, как Шванвич, редкость. Это же кремень, исполин, надежда и опора. Зачем такого к черкесцам-то? Определи-ка ты его, матушка, в Кроншлот, комендантом. Прежний-то, граф Рысич, отдал намедни Богу душу. Ботвиньи переел, с хреном и с бабами. Вот и пусть вместо Рысича будет Шванвич. Опять-таки, Кроншлот хоть и не Сибирия, а все же таки не ближний свет. И потому особо часто он бить нам морды не сможет..." Так Шванвич сделался комендантом Кроншлота и если не лучшим другом Орлова, то по крайней мере благодарным собутыльником. Что-что, а уж гульнуть и выпить он умел...>. Он был добр, светел, в меру пьян и привез, как это и положено в Пасху, лукошко крашеных яиц. Еще Шванвич доставил граций - трех, для совершенного комплекта, так что прелестницы у Орлова за столом числом уподобились музам<Граций, как известно, было три. Муз же в свите Аполлона девять.>. Увы, лишь числом. Смолкли оглушительные крики: "Штрафную!", гости дружно выпили, смачно закусили, оркестр грянул: "На море купалась утица, полоскалась серая", слуги под науськивание дворецкого понесли похлебки, маринады из цыплят, крылья с пармезаном, окуней с ветчиной, рябчиков по-испански, фазанов с фисташками, потроха по-королевски и, конечно же, бутылки, бутылки, бутылки. Шампанское заструилось рекой, серебряно зазвенел женский смех, аккорды гастрономической сюиты через желудок проникали прямо в души. Мир, радость, спокойствие и гармония воцарились у Орлова за столом. А как иначе-то Пасха.
- Что-то, смотрю я, Гриша, тебе славно дали в харю, - ласково промолвил Шванвич после большого антрме<Подача блюд.> и салатов, когда веселье было в самом разгаре. - Кто ж это постарался?
В голосе его слышалась глухая ревность - как же это без него?
- Вот он, он, - обрадовался Орлов, очень от природы догадливый, и вилкой показал на Бурова, мирно занимающегося потрохами. - Это Маргадон, боевой арап Калиостров, родом из Египта фараонов. Вот уже три тыщи лет морды всем бьет, равных ему ни в Европе, ни в Азии нет. Вот мы сегодня утром с ним повозились слегка, так что заявляю прямо и со всей ответственностью - зверь. Разорвет кого хочешь. На мелкие кусочки. Сожрет и не подавится. Потому как натаскан.
- Как это равных нет? - сразу заглотил наживку Шванвич, выпил, встал, отшвырнул салфетку, с грохотом отодвинул стул. - А ну немедленно скажи своему арапу, чтобы сейчас же бился со мной. До победного конца. Здесь ему не Африка и не Европа с Азией, здесь Россия. У нас не у фараонов, не забалуешь. А ну давай становись. Вот я тебя.
И в подтверждение серьезности своих намерений Шванвич засопел, схватил тяжелое серебряное блюдо и с легкостью, помогая себе матом, скатал его в трубочку. Потом снова выругался с потрясающей экспрессией, распушил усы и с видом триумфатора уставился на Бурова - ему не терпелось заказать драку.
Народ на предстоящую баталию реагировал по-разному.
- Желай чаду добра, круши ему ребра, - несколько некстати прогудел Евлампий, раскатисто икнул и снова ткнулся рожей в гателеты из устриц, хохочущие грации так и продолжали смеяться, блистать достоинствами, мушками и блошными ловушками<В те времена очень модным считалось носить на груди на шелковых ленточках или на золотых цепочках блошные ловушки. Делались они из розового дерева, слоновой кости или драгоценных металлов и представляли собой полые трубочки с отверстиями. Внутри находилась приманка - мед, кровь или сироп. Мушки изготовлялись из черной тафты и имели самые прихотливые формы: звезд, луны, собак, лисиц, даже карет, запряженных четверней.>. Лакеи же, наоборот, сделались очень тихи и отвалились к стеночке подальше от греха - их дело даже не телячье - халдейское. Обосрали, и стой.
- Видишь? Десять тысяч стоит, - с ухмылочкой, так, чтобы Шванвич не слышал, прошептал Орлов и показал Бурову кулак, украшенный перстнем с лалами. - Побьешь сего монстра - будет твой. Нет - на кухню пойдешь. К замарашкам-портомойням. Давай, выбей ему глаз, разряди ему частокол.
Охо-хо, вот она, доля-то подневольная. После шампанского под куропатку надо подыматься, идти махать руками и ногами, делать резкие, осложняющие пищеварение движения. Снова пересчитывать кому-то ребра, плющить пах, рвать мочевые пузыри. Хорошо еще, что идти недалеко, в центр гостиной, напоминающей размерами спортивный зал. Вот так, не попивши кофе, не попробовав вон того кремового, восхитительного на вид торта. Ну, жизнь... Ладно, Шванвич, держись.
А Шванвич, все более раззадориваясь, снял мундир, закатал рукава рубашки и с победоносным видом расхохотался.
- Так и быть, похороны за мой счет. А можно еще на морской манер, с доски<Имеется в виду способ погребения в открытом море - труп, зашитый в мешок, кладут на доску, по которой он через борт съезжает в воду.>. Корюшке на корм.
Радовался он не с пустого места - Буров по сравнению с ним выглядел не очень: ниже на голову, уже в плечах и, наверное, пуда на два полегче. Да только что в них, в весовых категориях-то? Дело-то было не на ринге - в гостиной их сиятельства князя Римского, на шикарном инкрустированном паркете. Ни правил, ни судей, только храп почивающего человека Божия да визгливый смех пьяненьких граций. Еще - бюст ее величества самодержицы российской, с тонкой улыбкой добродетели наблюдающей за происходящим. Эта небось счет не откроет<Имеется в виду открытие счета рефери на ринге.>.
Ладно, сошлись, встали в позицию, и понеслось. В общем-то, вначале рванулся Шванвич - молнией, метеором, семипудовым болидом, стремительно ворвался на дистанцию и вмазал, причем настолько качественно и мощно, что Буров толком-то и не защитился: богатырский кулак просвистел впритирку с его черепом, сбил к чертям собачьим чалму и зацепил ухо, да так, что чуть не оторвал его. Это был удар мастера, настоящего бойца, привыкшего биться часто, с огоньком и не на жизнь, а на смерть. Такой действительно замочит, зашьет в мешок и утопит в море. Все, шуточки закончились, начался процесс выживания. Интенсивный. Механически, не задумываясь, Буров "отдал якоря"<"Якорь" в терминах бозвой психотехники - это ключ для запуска условного рефлекса, жест, звукорезонансная формула.> и сразу ощутил, как преобразился мир, в сознании не осталось ничего, кроме холодной, всепобеждающей ярости. Запрограммирован он был, как известно, на смилодона, саблезубого тигра ледникового периода. Киска еще та - кинжальные двадцатисантиметровые клыки, рост в холке под два метра, мышечная масса соответственно. А еще - молниеносная реакция, запах, вызывающий ужас у всего живого, дьявольские когти, звериная хитрость. Плюс огненно-красная шкура. Это уже не природа-мать - инструктора постарались: красный - цвет агрессии. В общем, монстр, машина для убийства, способный, верно, завалить и мамонта. Что ему какой-то там комендант Кроншлота, вяло размахивающий хилыми ручонками... Собственно, Шванвич очень скоро сделался тихим и устроился на полу - после шокирующего удара в бицепс, отключающего в бедро<Удар в бедро, особенно в нижнюю его треть, очень болезненный. При хорошем попадании случаются нокауты.> и вырубающего в солнечное не очень-то попрыгаешь. А Буров, хоть и озверел в корягу, бить его больше не стал, молча подобрал тюрбан и вернулся к столу, где сразу был облагодетельствован обещанным перстеньком - с умильными улыбочками и заверениями в дружбе. И все было бы хорошо, если бы не повизгивающие в восторге грации да распухающее на глазах чудовищной пельмениной ухо. Цветом напоминающее дареные рубины. Куда там слизняку Козлодоеву из "Бриллиантовой руки". Тот с таким ухом не выжил бы, не увидел бы небось хеппи-энда.
А вот Шванвич из Кроншлота был кремень. Немного отдохнув на полу, он встал, беззлобно выругался и, прихрамывая, вернулся за стол, где молодецки выпил, покрутил башкой и с чувством доложил:
- Зело борзо. Зверь. - Потом позернулся к Бурову, и голос его уважительно дрогнул: - Ну что, а ведь Христос воскресе, Маргадонушка. Давай, хоть ты и нехристь, поцелуемся. Эка как ты меня. Разложил горизонтально, словно блядь. Виртуоз египетский, одно слово - умелец<Может возникнуть резонный вопрос: а не слишком ли автор симпатизирует своему герою? Даром что с черной рожей, а ведь получается Буров белый и пушистый, этакий непобедимый русский чудо-богатырь в звании экс-подполковника ГРУ. Может, похоже на брехню? Это как посмотреть. Исторические факты, фольклор, анализ жестоких рукопашных сшибок в наше время однозначно свидетельствуют в схватке не на жизнь, а на смерть побеждают бойцы с более координированной психикой. То есть те, кто научен не бояться, а значит, правильно дышать и, соответственно, работать расслабленно. Но и это только основы, ликбез, уровень не мастеров - подмастерьев. Тут стоит вспомнить историю о женщине, которая в состоянии аффекта приподняла грузовик, чтобы вытащить из-под колес своего ребенка, или о семидесятилетней бабушке, выкинувшей в окно свой любимый сундучок, дабы находящаяся в нем пара центнеров добра не сгорела при пожаре, или о неудачливом воришке, который, улепетывая от собаки, со страху перепрыгнул шестиметровый забор. А вот уже строгие научные факты: человек в обычной жизни использует не более пятнадцати процентов своих физических возможностей. То есть как бы может, но не хочет. Вернее, может только спонтанно, в состоянии аффекта. А если научить его использовать весь свой физический потенциал, осознанно, волевым порядком? Да при этом еще отключать левое, отвечающее за бремя формальной логики полушарие, чтобы двигательная деятельность носила рефлекторный характер? Плюс создать адекватный прототип и использовать методы эмпатии (ролевого поведения)? Вот, собственно, мы и подошли к пониманию того, отчего это подполковник Буров, собаку съевший на прикладных психотехниках, с неизменной эффективностью валит супостатов. Да, впрочем, не он первый, не он последний. Именно используя не грубую силу - силу духа, берсерки разрывали врагов на части, сиамцы кулаками дробили камни, а Евпатий Коловрат с горсткой воев долго сдерживал Батыеву орду. Человек, он в большей степени дух, нежели плоть.>.
Ладно, поцеловались, выпили, закусили голубятиной.
- А с нами кто будет христосоваться-лобызаться, и чтобы троекратно и горизонтально? - хором закричали грации, Орлов уже верно в сотый раз полюбовался рожей Шванвича, Евлампий же, проснувшийся от бабских визгов, снова загудел на манер вечевого колокола:
- Во имя Отца, Сына и Святого Духа! Господу Богу помолимся! Аминь! Наливай!
Как можно ослушаться блаженного - само собой, налили, выпили и двинули в церковь. Символическим числом, троицей; грации в храм Божий не пошли, остались баловаться кофеем и мыть кости, Евлампию же и так, как человеку Божию, личного благочестия хватало выше крыши.
Словом, взяли Шванвич, Буров и Орлов лукошко с крашенками, не забыли штофную бутылку гдаиской водки<Штоф - 1, 54 литра. Гданская водка в те времена считалась наилучшей.>, да и отправились на богомолье. Шли с достоинством и не спеша: выбирали по пути дам посимпатичней, чинно подавали им яйца и лобызали троекратно на христианский манер. Правда, алчуще, взасос, усугубляя действо объятиями и поглаживаниями. Дамы, впрочем, не возражали, улыбались в ответ - кесарю кесарево, Христу Христово, а Купидону Купидоново. И в светлый праздник Пасхи всем заправляет Эрос...
В общем, до храма не дошли - кончились яйца. Гданская водочка иссякла еще раньше.
- Ну и куда же мы теперь? - разочарованно спросил Шванвич и ловко, так что вспорхнули не все, швырнул лукошко в кормящихся голубков. - По бабам вроде бы еще рано.
- По бабам, друг ты мой, никогда не рано и никогда не поздно, - веско возразил Орлов, глянул оценивающе по сторонам и только собрался было конкретизировать свою мысль, как вдруг всхрапнули лошади, застонали рессоры и из остановившейся кареты выскочили двое - секунд-майор с секунд же ротмистром<В гвардии секунд-майор чином был равен армейскому полковнику, секунд-ротмистр - майору.>.
- Христос воскресе, Гриша! Счастье-то какое, что встретили твое сиятельство. Неприятности у нас...
- Ба, Павлик! - Заржав не хуже жеребца, Орлов бросился к секунд-майору, по-товарищески обнял его, дважды облобызал, с трудом оторвавшись, поручкался с секунд-ротмистром. - Никак, Федя, восстановили, и прежним чином? Давно вернулся? Как там Кавказ?<Речь идет о высылке на Кавказ рядовым - за все хорошее, скорее всего за дуэль.> Стоит? Ну, поздравляю, рад, чертовски рад! И кстати, что это там у вас за беда?
Он на глазах расцвел, помолодел душой, превратился из князя Римского, действительного камергера и генерала от инфантерии в лихого подпоручика Гришку Орлова, любимца и героя - нет, не самодержицы российской, - всей петербургской гвардии. Бесшабашно смелого, до одури отчаянного, всегда готового отдать товарищу последнюю рубаху заодно с нательным крестом.
- Да как обычно. - Секунд-майор Павлик загрустил и благодаря вставшим дыбом бакенбардам очень сделался похожим на барбоса. - Вначале проигрались. Вдрызг. Затем с горя набили морду "рябчикам"<То есть гражданским.>. Всем подряд, и нашим, и немцам. А потом заявились "хрипуны"<Офицеры, бравировавшие своим высоким происхождением и постоянно употреблявшие французский язык вместо русского.>, - секунд-майор задышал, набычился, и в голосе его прорезалась удаль, - так что набили морды и им. Как следует. Ну, из мебели, естественно, погромили кое-чего, из посуды... В общем, хозяин требует пятьсот рублей, чтобы дело замять. Полюбовно. А то ведь знаешь, как у нас: потребуют ночью в ордонансгауз, посадят на почетную тройку, и повезет тебя фельдъегерь куда-нибудь к едрене фене. Я, к примеру, на Карагач больше не ходок... Да, забыл сказать, что лучше бы поспешить, а то точно пятьюстами рублями не обойдется. Поручик Ржевский в своем репертуаре - закрылся в ретираде с шампанским, в переговоры не вступает и направляет всех страждущих кого в кусты, кого к чертям, кого еще подальше. А какие сейчас еще кусты - курам на смех, да и только.
- Что? Поручик Ржевский вынужден пить шампанское в сортире? - Орлов вскинул подбородок, помрачнел, и гордые, изрядно подсиненные глаза его сверкнули гневом. - Небось еще теплое и без икры? А ну поехали! - И, крепко ухватив Шванвича за рукав, он с силой потянул его в карету. - Дадим, как это Катька говорит, кое-кому звону.
Даже не спросил, куда ехать...
"Поручик Ржевский?" - удивился Буров и тоже забрался в экипаж - за компанию и жид удавился, а уж боевой-то египетский арап и подавно. Секунд-майор Павлик с почти что ротмистром Федей обрадованно уселись следом, усатый подпоручик, устроившийся на козлах, с готовностью взмахнул кнутом, лошади, горестно всхрапнув, понуро взяли с места. Поехали. Путь лежал, как вскоре выяснилось, в "Аустерию Вассермана", небольшой загородный кабачок, расположенный по Нарвскому тракту. Ехать было не так уж и далеко, лошади бежали споро, однако же почти-майор Павлик успел поведать много интересного: и про веселую девицу Дюбуа, познавшую в свои семнадцать лет шестнадцать тысяч сто сорок восемь мужчин, и про бравого козла, который только чудом не забодал сенатора Брызгалова<Исторический факт. Козел сей квартировал в конюшнях конногвардейского полка и, будучи как-то выпущен на прогулку, не преминул боднуть государственного мужа, одетого в красный сенаторский мундир.>, и про испанскую певичку N, у которой молодежь-кавалергарды ночью в загородном доме сняли ставни и с восторгом любовались туалетом примадонны. Под занятный разговорец, под нащелкивание кнута долетели как на крыльях.
В голосе его, сдавленном и хрипящем, слышался неподдельный восторг<Все, кто знал Орлова, отмечали его прямоту, бесхитростность и неумение скрывать свои чувства. Это не говоря о доброте, великодушии и широте натуры.>.
- Ничего, ничего, бывает, - добро улыбнулся Буров и очень по-отечески кивнул. - Вы, ваша светлость, верно, поскользнулись. Попробуем-ка еще. Только ручки-то держите поуже, да и ножки тоже...
Ладно, попробовали еще раз. Неистовый князь Римский попер, как на буфет, сделался опасен, так что пришлось его глушить - само собой, слегка, Боже упаси, без травматизма, с тактом, выдержкой и чувством меры. И все было бы славно, если бы не пол - жесткий, шершавый, из дубовых досок. Если рожей об такой со всего-то маха - так ой-ей-ей-ей-ей...
- Ну ты смотри, прямо соской<То есть губами.>, - пожаловался Орлов, неспешно поднимаясь с карачек, потрогал вспухающую, как на дрожжах, губу и неожиданно расхохотался, впрочем скупо, негромко, насколько позволяла изрядно подбитая скула. - Ну ты и эфиоп, твою мать! Виртуоз! Вино-то пьешь?
- А как же, - в тон ему весело ответил Буров, вытащил носовой платок и по-товарищески, без церемоний подал окровавленному графу. - Еще и закусываю...
Ну, с этим-то у их сиятельства проблем не было. Стол, в мгновение ока сервированный в гостиной, очень напоминал клумбу - и необъятными размерами, и разноцветьем красок, и фантасмагорией запахов. Лакеи в темпе вальса все старались с закусками, дворецкий все не унимался, гонял их в хвост и в гриву, оркестр же затянул плавную, заунывно плаксивую "Как отстала лебедушка от стада лебединого", очень, говорят, способствующую правильному пищеварению. Тут же выяснилось, что в доме у их сиятельства прочно обосновался не только Бахус, но и Венера - с полдюжины ее служительниц выпорхнули откуда-то из внутренних покоев и, блистая декольте, поигрывая веерами, благоухая пудрой а-ля марешаль, разместились за столом. Еще кумпанству истово способствовал огромный зверообразный бородач, муж с внешностью запоминающейся и зловещей - Евлампий, человек Божий. Водку он пил лихо, по-богатырски, не прикасаясь к чарке губами, - водопадом лил в луженую, широко отверстую глотку, шумно выпускал из пасти спиртового духа, бухая пудовым кулаком о стол, яростно ревел по-архиерейски басом:
- Вкушайте и пейте, чада мои, плодитесь и размножайтесь, ибо короток зело бренный век наш, человечий. Слушайте меня, чада мои, внимайте истово, потому как аз есмь... тьфу...
При этом он артистически плевался, показывал дуплетом кукиши и изъяснялся то по-черному, то по-простому, то по-матерному, практически нигде не повторяясь. Это был театр одного актера, талантливого, отмеченного Божьим даром, так что скабрезные его ремарки не вызывали раздражения. Орлов благожелательно кивал, Буров внутренне аплодировал, прелестницы, подрагивая плечиками, изрядно и с пониманием смеялись. При этом все не забывали выпивать, закусывать, не теряя темпа, со вкусом предаваться изыскам французской и отечественной кухонь. А слуги знай себе подтаскивали бесчисленные бутылки, индеек с трюфелями, рулады из кроликов, пулярд с кордонами, куриц скатанных, жаркое из ягненка, вьюнов с фрикандо, карпов с приборами - все для галантнейшего винопития и приятного чревоугодия. Общий разговор пока не клеился - Божий человек вещал, Буров насыщался, барышни подрагивали выпуклостями, а Орлова вдруг кинуло в тоску. Эх, не надо было, видно, ему добавлять на старые-то дрожжи, да еще в таком количестве, да еще с самого утра. А потом еще портрет этот, висящий на стене, на самом видном месте над каминной полкой... Ишь ты как улыбается их величество - с обескураживающей простотой, невинно, добро, так естественно. А взгляд-то, взгляд... Лучистый, благостный, ясно говорящий об уме и о всех присутствующих в природе добродетелях. Не женщина - чудо, ангел во плоти, добрая волшебница, пришедшая на землю. Грязная, продажная, похотливая сука. Скалится теперь, как распоследняя тварь, Гришке Циклопу<Так за глаза звали Потемкина в связи с дефектом зрения.> да прочим талантам. Пошла, дура, по рукам, махается с мелюзгой<Здесь Григорий Григорьевич не совсем прав - все махатели Екатерины были мужчинами видными, полнокровными и цветущими.>, а до Григория Орлова ей уже дела нет. Надоел. Сиди теперь на отшибе в Гатчине и носа не показывай при дворе. У Гришки Потемкина клюв, конечно, лучше<Нос у Григория Александровича был несколько висловат.>, эх, надо было выбить тогда ему еще и второй глаз. Ну, Като<Так называли Екатерину II близкие.>, ну, изменщица. Вот ведь дешевка, задрыга и дрянь, даром что царица. Надо было чаще давать ей под глаз, может, и любила бы больше<В бытность свою фаворитом и в подпитии Григорий частенько поколачивал императрицу.>, а теперь что... Теперь надо ехать куда-нибудь подальше, за границу, не сидеть же сиднем у каменного орла. В какую-нибудь Индию, Китай, к черту на рога. Привезти Катьке презент позанятней, она дураковата, как сорока, любит все блестящее да цветастое<Из Индии, забегая вперед, Орлов привез фантастический алмаз голубой воды стоимостью 460 000 рублей золотом. Считается, что это Кохинор - алмазный глаз гигантской, в три человеческих роста, золотой фигуры бога Шивы, поставленной в XIV веке владыкой Индии Хизер-Ханом. Однако на эту же роль может претендовать и другое око статуи, называемое Дориануром.>. Может, и передумает, бабы, они переменчивы, а немки, говорят, в особенности. Эх, надо было все-таки Потемкину выбить тогда второй глаз, эх, опростоволосились, маху дали...
Только недолго убивался их сиятельство, недолго. За окнами послышался стук копыт, захлопали, загуляли двери кареты, и кто-то басом, на манер Евлампия, верно, в продолжение рассказа прогудел:
- Ну и впердюлили, конечно, от души и ракообразно. Само собой, в задние ворота.
Тут же прыснули несколько голосов, женских, задорных и визгливых, послышалась веселая игривая возня, и все тот же бас мощно пророкотал:
- Нюшка, мать твою, ты поосторожней с яйцами-то! А то впендюрим и тебе...
Это прибыл комендант Кроншлота полковник Шванвич - не то чтобы любезный друг, но человек свой, надежный, испытанный и в винопитии, и в кулачном действе<Вообще-то отношения полковника Шванвича с семейством Орловых были сложны и противоречивы. В бытность свою лихим поручиком он бил морду в кровь любому из Орловых - даже Алехану, однако, будучи застигнут парой братцев, сам уползал домой не в лучшей форме, на карачках. А пересекались молодцы в основном в притонах, вертепах да в трактирах немца Юберкампфа и саксонца Неймана. Конфронтация сия продолжалась очень долго и наконец обеим сторонам зело прискучила. Был заключен пакт, скрепленный выпивкой, о том, что ежели Шванвич встретит кого из братцев в одиночку, то имеет право на все его финансовые и амурные ресурсы. Ну, а уж если Орловых двое - то все рубли и грации достаются им. И вот однажды Алехан вместе с братцем Федей застигли Шванвича в борделе у Калинкина моста и страшно этому обрадовались. "Ага, привет. Теперь все бабы и деньги наши. Как уговаривались". - "Хрен вам", - ответил пьяный Шванвич, за что был зверски избит, финансово облегчен и выкинут на улицу под проливной дождь. Это ему, естественно, очень не понравилось, а потому он высморкал сопли, вытащил палаш и принялся ждать. И вот когда датый Алехан вышел из трактира справить малую нужду, Шванвич размахнулся да и рубанул его с молодецким криком. Слава Богу, что был пьян до изумления, не убил, промазал, не взял греха на душу. Просто располовинил щеку от уха до губы, срезав при этом еще и кончик носа. Алехан выжил. Иноземный хирург Каав-Буэргаве с тщанием зашил ему щеку, даже мастерски подправил нос, однако страшный, через все лицо, рубец навсегда обезобразил красавца. Шрамы, конечно, красят лицо мужчины, но все же лучше без них. Так что Алехана с той поры стали за глаза звать "la balafre" - рубцованный (фр.). А Шванвич между тем устроил все дела, отдал долги, составил завещание и стал ждать Алехана. И тот заявился вскоре, едва оклемавшись, - нагрянул на ночь глядя вместе с братцем. "Никак убивать пришли? - осведомился Шванвич, обнажил клинок и выругался матерно. - Что ж вы, падлы, так вас растак? Все на одного?" - "Ну вот еще, - оскорбился Алехан, тоже выругался, и лицо его обезобразилось ухмылкой. - Ты, мать твою, уговор нарушил, и с тебя причитается. Шампанского давай, граций зови, а после на бильярде сыграем. По нашим правилам. Ха-ха-ха". На том дело и закончилось: должок со штрафника был получен, договор восстановлен, и снова воцарилось шаткое перемирие - Орловы, как и все мужественные люди, никогда не мстили. Однако вскоре перемирие сие снова было нарушено неугомонным Шванвичем - он в кровь, под настроение, избил Григория Орлова. "Гришенька, родной, кровинушка моя, - пустила слезу Екатерина при виде своего любимца. - Кто ж это тебя так?" - "Да это я, зоренька, опять со Шванвичем схлестнулся, - без всякой задней мысли ответствовал Орлов и горько шмыгнул вспухшим, повернутым набок носом. - Ух и здоров же, гад, драться. Никак мне его не одолеть". - "Да я ему, каналье, дам звону! ("Дать звону" - любимое выражение императрицы) - утерла слезу Екатерина, и ее алый пухлогубый рот превратился в маленькую вишенку. - К поморцам отправлю рядовым, к черкесцам, Сибирию поедет воевать... Лишу дворянства, сукиного сына!" - "Да что ты, матушка, такое говоришь! - ужасно удивился Орлов, и скорбные подбитые глаза его недоуменно округлились. - Да такие люди, как Шванвич, редкость. Это же кремень, исполин, надежда и опора. Зачем такого к черкесцам-то? Определи-ка ты его, матушка, в Кроншлот, комендантом. Прежний-то, граф Рысич, отдал намедни Богу душу. Ботвиньи переел, с хреном и с бабами. Вот и пусть вместо Рысича будет Шванвич. Опять-таки, Кроншлот хоть и не Сибирия, а все же таки не ближний свет. И потому особо часто он бить нам морды не сможет..." Так Шванвич сделался комендантом Кроншлота и если не лучшим другом Орлова, то по крайней мере благодарным собутыльником. Что-что, а уж гульнуть и выпить он умел...>. Он был добр, светел, в меру пьян и привез, как это и положено в Пасху, лукошко крашеных яиц. Еще Шванвич доставил граций - трех, для совершенного комплекта, так что прелестницы у Орлова за столом числом уподобились музам<Граций, как известно, было три. Муз же в свите Аполлона девять.>. Увы, лишь числом. Смолкли оглушительные крики: "Штрафную!", гости дружно выпили, смачно закусили, оркестр грянул: "На море купалась утица, полоскалась серая", слуги под науськивание дворецкого понесли похлебки, маринады из цыплят, крылья с пармезаном, окуней с ветчиной, рябчиков по-испански, фазанов с фисташками, потроха по-королевски и, конечно же, бутылки, бутылки, бутылки. Шампанское заструилось рекой, серебряно зазвенел женский смех, аккорды гастрономической сюиты через желудок проникали прямо в души. Мир, радость, спокойствие и гармония воцарились у Орлова за столом. А как иначе-то Пасха.
- Что-то, смотрю я, Гриша, тебе славно дали в харю, - ласково промолвил Шванвич после большого антрме<Подача блюд.> и салатов, когда веселье было в самом разгаре. - Кто ж это постарался?
В голосе его слышалась глухая ревность - как же это без него?
- Вот он, он, - обрадовался Орлов, очень от природы догадливый, и вилкой показал на Бурова, мирно занимающегося потрохами. - Это Маргадон, боевой арап Калиостров, родом из Египта фараонов. Вот уже три тыщи лет морды всем бьет, равных ему ни в Европе, ни в Азии нет. Вот мы сегодня утром с ним повозились слегка, так что заявляю прямо и со всей ответственностью - зверь. Разорвет кого хочешь. На мелкие кусочки. Сожрет и не подавится. Потому как натаскан.
- Как это равных нет? - сразу заглотил наживку Шванвич, выпил, встал, отшвырнул салфетку, с грохотом отодвинул стул. - А ну немедленно скажи своему арапу, чтобы сейчас же бился со мной. До победного конца. Здесь ему не Африка и не Европа с Азией, здесь Россия. У нас не у фараонов, не забалуешь. А ну давай становись. Вот я тебя.
И в подтверждение серьезности своих намерений Шванвич засопел, схватил тяжелое серебряное блюдо и с легкостью, помогая себе матом, скатал его в трубочку. Потом снова выругался с потрясающей экспрессией, распушил усы и с видом триумфатора уставился на Бурова - ему не терпелось заказать драку.
Народ на предстоящую баталию реагировал по-разному.
- Желай чаду добра, круши ему ребра, - несколько некстати прогудел Евлампий, раскатисто икнул и снова ткнулся рожей в гателеты из устриц, хохочущие грации так и продолжали смеяться, блистать достоинствами, мушками и блошными ловушками<В те времена очень модным считалось носить на груди на шелковых ленточках или на золотых цепочках блошные ловушки. Делались они из розового дерева, слоновой кости или драгоценных металлов и представляли собой полые трубочки с отверстиями. Внутри находилась приманка - мед, кровь или сироп. Мушки изготовлялись из черной тафты и имели самые прихотливые формы: звезд, луны, собак, лисиц, даже карет, запряженных четверней.>. Лакеи же, наоборот, сделались очень тихи и отвалились к стеночке подальше от греха - их дело даже не телячье - халдейское. Обосрали, и стой.
- Видишь? Десять тысяч стоит, - с ухмылочкой, так, чтобы Шванвич не слышал, прошептал Орлов и показал Бурову кулак, украшенный перстнем с лалами. - Побьешь сего монстра - будет твой. Нет - на кухню пойдешь. К замарашкам-портомойням. Давай, выбей ему глаз, разряди ему частокол.
Охо-хо, вот она, доля-то подневольная. После шампанского под куропатку надо подыматься, идти махать руками и ногами, делать резкие, осложняющие пищеварение движения. Снова пересчитывать кому-то ребра, плющить пах, рвать мочевые пузыри. Хорошо еще, что идти недалеко, в центр гостиной, напоминающей размерами спортивный зал. Вот так, не попивши кофе, не попробовав вон того кремового, восхитительного на вид торта. Ну, жизнь... Ладно, Шванвич, держись.
А Шванвич, все более раззадориваясь, снял мундир, закатал рукава рубашки и с победоносным видом расхохотался.
- Так и быть, похороны за мой счет. А можно еще на морской манер, с доски<Имеется в виду способ погребения в открытом море - труп, зашитый в мешок, кладут на доску, по которой он через борт съезжает в воду.>. Корюшке на корм.
Радовался он не с пустого места - Буров по сравнению с ним выглядел не очень: ниже на голову, уже в плечах и, наверное, пуда на два полегче. Да только что в них, в весовых категориях-то? Дело-то было не на ринге - в гостиной их сиятельства князя Римского, на шикарном инкрустированном паркете. Ни правил, ни судей, только храп почивающего человека Божия да визгливый смех пьяненьких граций. Еще - бюст ее величества самодержицы российской, с тонкой улыбкой добродетели наблюдающей за происходящим. Эта небось счет не откроет<Имеется в виду открытие счета рефери на ринге.>.
Ладно, сошлись, встали в позицию, и понеслось. В общем-то, вначале рванулся Шванвич - молнией, метеором, семипудовым болидом, стремительно ворвался на дистанцию и вмазал, причем настолько качественно и мощно, что Буров толком-то и не защитился: богатырский кулак просвистел впритирку с его черепом, сбил к чертям собачьим чалму и зацепил ухо, да так, что чуть не оторвал его. Это был удар мастера, настоящего бойца, привыкшего биться часто, с огоньком и не на жизнь, а на смерть. Такой действительно замочит, зашьет в мешок и утопит в море. Все, шуточки закончились, начался процесс выживания. Интенсивный. Механически, не задумываясь, Буров "отдал якоря"<"Якорь" в терминах бозвой психотехники - это ключ для запуска условного рефлекса, жест, звукорезонансная формула.> и сразу ощутил, как преобразился мир, в сознании не осталось ничего, кроме холодной, всепобеждающей ярости. Запрограммирован он был, как известно, на смилодона, саблезубого тигра ледникового периода. Киска еще та - кинжальные двадцатисантиметровые клыки, рост в холке под два метра, мышечная масса соответственно. А еще - молниеносная реакция, запах, вызывающий ужас у всего живого, дьявольские когти, звериная хитрость. Плюс огненно-красная шкура. Это уже не природа-мать - инструктора постарались: красный - цвет агрессии. В общем, монстр, машина для убийства, способный, верно, завалить и мамонта. Что ему какой-то там комендант Кроншлота, вяло размахивающий хилыми ручонками... Собственно, Шванвич очень скоро сделался тихим и устроился на полу - после шокирующего удара в бицепс, отключающего в бедро<Удар в бедро, особенно в нижнюю его треть, очень болезненный. При хорошем попадании случаются нокауты.> и вырубающего в солнечное не очень-то попрыгаешь. А Буров, хоть и озверел в корягу, бить его больше не стал, молча подобрал тюрбан и вернулся к столу, где сразу был облагодетельствован обещанным перстеньком - с умильными улыбочками и заверениями в дружбе. И все было бы хорошо, если бы не повизгивающие в восторге грации да распухающее на глазах чудовищной пельмениной ухо. Цветом напоминающее дареные рубины. Куда там слизняку Козлодоеву из "Бриллиантовой руки". Тот с таким ухом не выжил бы, не увидел бы небось хеппи-энда.
А вот Шванвич из Кроншлота был кремень. Немного отдохнув на полу, он встал, беззлобно выругался и, прихрамывая, вернулся за стол, где молодецки выпил, покрутил башкой и с чувством доложил:
- Зело борзо. Зверь. - Потом позернулся к Бурову, и голос его уважительно дрогнул: - Ну что, а ведь Христос воскресе, Маргадонушка. Давай, хоть ты и нехристь, поцелуемся. Эка как ты меня. Разложил горизонтально, словно блядь. Виртуоз египетский, одно слово - умелец<Может возникнуть резонный вопрос: а не слишком ли автор симпатизирует своему герою? Даром что с черной рожей, а ведь получается Буров белый и пушистый, этакий непобедимый русский чудо-богатырь в звании экс-подполковника ГРУ. Может, похоже на брехню? Это как посмотреть. Исторические факты, фольклор, анализ жестоких рукопашных сшибок в наше время однозначно свидетельствуют в схватке не на жизнь, а на смерть побеждают бойцы с более координированной психикой. То есть те, кто научен не бояться, а значит, правильно дышать и, соответственно, работать расслабленно. Но и это только основы, ликбез, уровень не мастеров - подмастерьев. Тут стоит вспомнить историю о женщине, которая в состоянии аффекта приподняла грузовик, чтобы вытащить из-под колес своего ребенка, или о семидесятилетней бабушке, выкинувшей в окно свой любимый сундучок, дабы находящаяся в нем пара центнеров добра не сгорела при пожаре, или о неудачливом воришке, который, улепетывая от собаки, со страху перепрыгнул шестиметровый забор. А вот уже строгие научные факты: человек в обычной жизни использует не более пятнадцати процентов своих физических возможностей. То есть как бы может, но не хочет. Вернее, может только спонтанно, в состоянии аффекта. А если научить его использовать весь свой физический потенциал, осознанно, волевым порядком? Да при этом еще отключать левое, отвечающее за бремя формальной логики полушарие, чтобы двигательная деятельность носила рефлекторный характер? Плюс создать адекватный прототип и использовать методы эмпатии (ролевого поведения)? Вот, собственно, мы и подошли к пониманию того, отчего это подполковник Буров, собаку съевший на прикладных психотехниках, с неизменной эффективностью валит супостатов. Да, впрочем, не он первый, не он последний. Именно используя не грубую силу - силу духа, берсерки разрывали врагов на части, сиамцы кулаками дробили камни, а Евпатий Коловрат с горсткой воев долго сдерживал Батыеву орду. Человек, он в большей степени дух, нежели плоть.>.
Ладно, поцеловались, выпили, закусили голубятиной.
- А с нами кто будет христосоваться-лобызаться, и чтобы троекратно и горизонтально? - хором закричали грации, Орлов уже верно в сотый раз полюбовался рожей Шванвича, Евлампий же, проснувшийся от бабских визгов, снова загудел на манер вечевого колокола:
- Во имя Отца, Сына и Святого Духа! Господу Богу помолимся! Аминь! Наливай!
Как можно ослушаться блаженного - само собой, налили, выпили и двинули в церковь. Символическим числом, троицей; грации в храм Божий не пошли, остались баловаться кофеем и мыть кости, Евлампию же и так, как человеку Божию, личного благочестия хватало выше крыши.
Словом, взяли Шванвич, Буров и Орлов лукошко с крашенками, не забыли штофную бутылку гдаиской водки<Штоф - 1, 54 литра. Гданская водка в те времена считалась наилучшей.>, да и отправились на богомолье. Шли с достоинством и не спеша: выбирали по пути дам посимпатичней, чинно подавали им яйца и лобызали троекратно на христианский манер. Правда, алчуще, взасос, усугубляя действо объятиями и поглаживаниями. Дамы, впрочем, не возражали, улыбались в ответ - кесарю кесарево, Христу Христово, а Купидону Купидоново. И в светлый праздник Пасхи всем заправляет Эрос...
В общем, до храма не дошли - кончились яйца. Гданская водочка иссякла еще раньше.
- Ну и куда же мы теперь? - разочарованно спросил Шванвич и ловко, так что вспорхнули не все, швырнул лукошко в кормящихся голубков. - По бабам вроде бы еще рано.
- По бабам, друг ты мой, никогда не рано и никогда не поздно, - веско возразил Орлов, глянул оценивающе по сторонам и только собрался было конкретизировать свою мысль, как вдруг всхрапнули лошади, застонали рессоры и из остановившейся кареты выскочили двое - секунд-майор с секунд же ротмистром<В гвардии секунд-майор чином был равен армейскому полковнику, секунд-ротмистр - майору.>.
- Христос воскресе, Гриша! Счастье-то какое, что встретили твое сиятельство. Неприятности у нас...
- Ба, Павлик! - Заржав не хуже жеребца, Орлов бросился к секунд-майору, по-товарищески обнял его, дважды облобызал, с трудом оторвавшись, поручкался с секунд-ротмистром. - Никак, Федя, восстановили, и прежним чином? Давно вернулся? Как там Кавказ?<Речь идет о высылке на Кавказ рядовым - за все хорошее, скорее всего за дуэль.> Стоит? Ну, поздравляю, рад, чертовски рад! И кстати, что это там у вас за беда?
Он на глазах расцвел, помолодел душой, превратился из князя Римского, действительного камергера и генерала от инфантерии в лихого подпоручика Гришку Орлова, любимца и героя - нет, не самодержицы российской, - всей петербургской гвардии. Бесшабашно смелого, до одури отчаянного, всегда готового отдать товарищу последнюю рубаху заодно с нательным крестом.
- Да как обычно. - Секунд-майор Павлик загрустил и благодаря вставшим дыбом бакенбардам очень сделался похожим на барбоса. - Вначале проигрались. Вдрызг. Затем с горя набили морду "рябчикам"<То есть гражданским.>. Всем подряд, и нашим, и немцам. А потом заявились "хрипуны"<Офицеры, бравировавшие своим высоким происхождением и постоянно употреблявшие французский язык вместо русского.>, - секунд-майор задышал, набычился, и в голосе его прорезалась удаль, - так что набили морды и им. Как следует. Ну, из мебели, естественно, погромили кое-чего, из посуды... В общем, хозяин требует пятьсот рублей, чтобы дело замять. Полюбовно. А то ведь знаешь, как у нас: потребуют ночью в ордонансгауз, посадят на почетную тройку, и повезет тебя фельдъегерь куда-нибудь к едрене фене. Я, к примеру, на Карагач больше не ходок... Да, забыл сказать, что лучше бы поспешить, а то точно пятьюстами рублями не обойдется. Поручик Ржевский в своем репертуаре - закрылся в ретираде с шампанским, в переговоры не вступает и направляет всех страждущих кого в кусты, кого к чертям, кого еще подальше. А какие сейчас еще кусты - курам на смех, да и только.
- Что? Поручик Ржевский вынужден пить шампанское в сортире? - Орлов вскинул подбородок, помрачнел, и гордые, изрядно подсиненные глаза его сверкнули гневом. - Небось еще теплое и без икры? А ну поехали! - И, крепко ухватив Шванвича за рукав, он с силой потянул его в карету. - Дадим, как это Катька говорит, кое-кому звону.
Даже не спросил, куда ехать...
"Поручик Ржевский?" - удивился Буров и тоже забрался в экипаж - за компанию и жид удавился, а уж боевой-то египетский арап и подавно. Секунд-майор Павлик с почти что ротмистром Федей обрадованно уселись следом, усатый подпоручик, устроившийся на козлах, с готовностью взмахнул кнутом, лошади, горестно всхрапнув, понуро взяли с места. Поехали. Путь лежал, как вскоре выяснилось, в "Аустерию Вассермана", небольшой загородный кабачок, расположенный по Нарвскому тракту. Ехать было не так уж и далеко, лошади бежали споро, однако же почти-майор Павлик успел поведать много интересного: и про веселую девицу Дюбуа, познавшую в свои семнадцать лет шестнадцать тысяч сто сорок восемь мужчин, и про бравого козла, который только чудом не забодал сенатора Брызгалова<Исторический факт. Козел сей квартировал в конюшнях конногвардейского полка и, будучи как-то выпущен на прогулку, не преминул боднуть государственного мужа, одетого в красный сенаторский мундир.>, и про испанскую певичку N, у которой молодежь-кавалергарды ночью в загородном доме сняли ставни и с восторгом любовались туалетом примадонны. Под занятный разговорец, под нащелкивание кнута долетели как на крыльях.