Страница:
- Сегодня, вишь, марево, жара, духота, а так обычно людишек поболе собирается. - Полуэктов с ненавистью покосился на толпу, вытер грязным носовым платком вспотевший лоб. - Ну а к вечеру, как жиды спать уйдут в дома, так и тут все делается тихо и спокойно. Смело можно устраивать засаду у того жидовина Борха, точно никто не помешает... Ишь ты, смотри-ка, мудреное что-то жрут, в охотку, чавкают вона как. И бабы у них вроде ничего, только носаты больно и чернявы изрядно. Да еще, говорят, бреют себе на голове и, Господи прости, на всех прочих местах<Правоверные иудейки брили головы наголо и носили парики. В остальном тоже верно.>, - и он в деталях показал, на каких именно местах борются с растительностью еврейские женщины. Пантомима получилась презанимательнейшая - куда там Марселю Марсо.
- Да, кстати, господа, - сразу оживился Неваляев, подкрутил усы и устремил на Полуэктова испытующий взгляд: - Вы, господин капитан, как сами-то в женском плане? Надеюсь, положительно?
В грозном его тоне слышалось: кто не с нами, тот против нас.
- Так точно, ваше высокопревосходительство, - встал по стойке "смирно" капитан, усы его взъерошились, глаза сделались маслеными. - Очень даже. В Париже, например, бывал в "Трюме", катался с тамошними девками на "дилижансе". На четыре стороны в оба конца. Малой скоростью.
- На "дилижансе"? - остро позавидовал фельдмаршал и, сразу отведя глаза, вздохнул. - Эх ма... А наши-то, стервы, ни черта не могут...
- Да, да, лежат как бревно, - с живостью поддержал общение Петрищев, Бобруйский же, заинтересовавшись темой, сделал энергичную ремарку:
- Ну иногда, правда, могут в позе прачки. Сиречь по-рачьи или по-собачьи...
- Все одно стервы, как ни встанут, - подытожил фельдмаршал, пренебрежительно махнул рукой и перешел от разговоров к делу. - Тут недалеко есть замечательный дом. "Дилижанса", конечно, не обещаю, но во всем остальном... Вы, князь, как? Что, никак? Опять к своей пассии? Ну как знаете. - Вытащил часы, звучно откинул крышечку, с видом совершеннейшего фельдмаршала значимо пожевал губами. - Так, тогда встречаемся ровно в полночь, у всадника Апокалипсиса<Так в те времена называли памятник Петру I. Имеется в виду отрывок из Откровения Иоанна Богослова, где говорится, что после снятия четвертой печати появится всадник, имя которому Смерть; и дана ему будет власть над четвертой частью земли - умерщвлять мечом, и голодом, и мором, и зверями земными. Личность Петра Алексеевича, дела которого были замешены на большом горе и крови, легко ассоциировалась с библейским персонажем. Недаром и протопоп Аввакум, и раскольник Никита Пустосвят открыто называли царя антихристом...>. А вы, князь, большой оригинал.
На том и расстались. Фельдмаршал с подчиненными подался тешить плоть, Буров же в гордом одиночестве пошел куда глаза глядят. А смотрели его глаза на спицу Петропавловки, на томную Неву, отражающую сполохи заката, на мачты кораблей, стоящих у причалов. Знакомый незнакомый град Петров. Вот Кунсткамера, вот Меншиковский дворец, вот Биржевая набережная, зато где вы, Ростральные колонны?<Иx поставят позже, в XIX веке.> Вода в Неве чистая, дно видать, с мосточков портомоен ловят сигов, лещей да судаков. И фон, как видно, не повышен, и раки есть, и милиция рыбаков не гоняет<Такое бывает в наши дни во время хода корюшки.>. Да и родной ее, рабоче-крестьянской, еще в помине нет. М-да...
Вечер быстро угасал, превращался в ночь, однако же белую, прозрачную, благодаря северным широтам малоотличимую от дня. Выматывающая жара сменилась свежестью, воздух был напоен влагой, запахом воды и звуками музыки - по Неве шел баркас его светлости графа Панина с его же, графа Панина, крепостным оркестром. Сотни петербуржцев, высыпав на набережную, наслаждались изысками роговой полифонии, любовались видами Северной Пальмиры, угощались лимонадиусами, конфектами и заморскими фруктами. Слышалась французская речь, с мягкостью шуршали шелка, брякали положенные в ножны для солидности серебряные полтинники и рубли. Этим петербуржцам, как видно, не нужно было вставать с утра пораньше... И долго Буров, совершая моцион, бродил в объятьях белой ночи, общался с будочниками-караульными, правда, не накоротке - сугубо официально.
- А ну, портомойники, шапки долой! Идет доверенный человек графа Орлова-Чесменского, князь Буров-Задунайский-старший!
Вот так, и никаких вопросов. А младший-то Буров, Витька-сержант, уже никуда не идет. Пришел. Страшным, изуродованным до неузнаваемости, завернутым в фольгу трупом<См. первую книгу.>. Чтобы там, в далеком двадцать первом, торговали оружием, гнали нефть, прибирали помаленьку всех и вся к рукам богатые бездушные ублюдки. Сука, сука, чертова сука память... Однако дело было даже не в памяти, в ассоциациях. Чем дальше шел Буров, чем внимательнее присматривался, тем сильнее убеждался, что существует связь времен, а в любом отечестве - уж чрезвычайно сильно выраженная. Ну да, "мерсы" заменили кареты, высший свет выродился в депутатский корпус, а царя кричать на царство стали тайно, голосованием. Да только ничего по сути своей не изменилось. Игра по-прежнему идет в одни ворота, по незыблемым, установленным раз и навсегда правилам. Шулерским, для лохов. Интересно, кто придумал такой расклад? Какая сволочь? И вообще, по большому счету, кто командует парадом? Кто держит руку на горле истории? Или, может быть, не руку - лапу?
Вот уж воистину, с кем поведешься - от того и наберешься. Верно, это знакомство с Калиостро сказывалось, но только потянуло Бурова на темы всеобъемлющие, глобальные, преисполненные сакральности и мистического смысла. Отчего все так устроено, кто заказывает музыку сфер, сидя за вселенским столом? Однако же, как ни воспарял он мыслями - не расслаблялся, бдительности не терял, а потому, учуяв настораживающий запах, сразу же спустился с небес на землю и внутренне настроился на неприятности. Несло из восьмивесельной, только что причалившей к берегу лодки. Не тиной, не сетями, не пропавшей рыбой - кладбищем, могилой, саваном, затхлостью столетнего склепа. Да, странно. И на редкость омерзительно. Однако Буров нюхал и не такое, мгновенно, на автомате, он нащупал шнур "клыка дьявола"<"Клык дьявола", "зуб" (старинное название - "складень") представляет собой обоюдоострый кинжал, клинок и рукоять которого выполнены из одного куска металла. В рукояти сделано отверстие, в которое продет крепкий шнур индивидуально подбираемой длины. "Зуб" - это грозное оружие продвинутых бойцов. В руках мастера он может колоть, резать, рубить, дробить, превращаться в кистень, копье и клевец. Работа с ним сложна и требует длительного обучения.>, выхватил из рукава увесистый, десятидюймовый клинок, а к нему уже, топча прибрежную осоку, резво ломанулись шестеро. И вонь сразу резко усилилась, дело, значит, было не в лодке - в пассажирах. В рослых, одетых в длинные накидки с капюшонами ребятках, размахивающих ножичками с "пламенеющими" лезвиями<Оружие с волнообразным лезвием, резко усиливающим режущие свойства. Обыкновенный хлебный нож тому пример.>. Внушительными таким ножичками, серповидными, размером с хорошую косу. Были ребятки на редкость недружелюбны, с ходу попытались посмотреть, что же там у Бурова внутри, однако сделали это недостаточно быстро, да и кольчужке спасибо - не дала пропасть. А вот шикарный зеленый полукафтан сразу пришел в негодность. Плюс роскошная батистовая рубашка с манжетами, перламутровыми пуговками и накрахмаленными брыжами. Не говоря уже о том, что дивная июньская ночь была безнадежно испорчена.
"Первый раз надел", - огорчился Буров, сунул ножичек обидчику в живот и, не выпуская рукояти, сделал резкий подшаг в сторону, да не просто так, а с боковым встречным - мощно, без пощады, срезом каблука ботфорта нападающему точно в пах. Счет на поле боя сразу стал "два - ноль". Третий супостат, оставшись без ножа, а заодно и без костей предплечья, тоже присмирел и двинул наутек, к нему моментом присоединился четвертый, затем, баюкая руками яйца, пятый. И вот тут-то случилось нечто удивительное: первый нападающий со вскрытым животом тоже с живостью предался ретираде. Оно, конечно, ясно, что дурной пример заразителен, но с такими ранами не то что когти не рвут - долго не живут. М-да, странно. Однако удивляться у Бурова времени не было.
"Ну, суки". Мельком глянул он на испоганенный свой полукафтан, вытянул из поясной петли волыну и, хоть понимал, что хипеш ни к чему, не удержался, открыл огонь на поражение по удаляющимся целям. Ровно держал мушку, плавно жал на спуск и... не переставал удивляться. Пули ложились точно одна в одну, эффектно дырявили накидки, а вот результат... нулевой. Просто чудеса какие-то - глаз-алмаз, крупный калибр и улепетывающие как ни в чем не бывало вороги. "Хренотень какая-то. Заговорены они, что ли?" Буров, дабы патроны зря не тратить, огонь прекратил, сунул волыну в ременную петлю, а супостаты между тем погрузились в лодку и лихо, а-ля гребцы на галерах, навалились на весла, причем и тот, наполовину выпотрошенный, старался вовсю, наравне со всеми.
"Может, у них что-то типа Воина<Индивидуальный защитный комплект, выдерживающий выстрелы в упор из винтовок и автоматов, а также воздействие ударной волны, образовавшейся после близкого разрыва гранаты.> под накидками. - Буров посмотрел вслед удаляющемуся неприятелю, снова бросил взгляд на изуродованный полукафтан, выругался, недобро усмехнулся. - Хотя нет, вскрываются они легко... Правда, живут потом долго и счастливо. Ну, такую мать, чудеса в решете..."
В это время, усугубляя мрачный его настрой, послышались тяжелые шаги, свистящее, прерывистое дыхание, и грянул исступленный рык, не столько страшный, сколько испуганный:
- А! Что! Чаво!
Орали на пару сторожа-караульщики, подтянувшиеся на выстрелы из ближайшей будки<В описываемое время в городе повсюду стояли будки с "городской караульной стражей".>, - запыхавшиеся, с нелепыми алебардами, они смотрелись невыразимо убого.
- Цыц у меня! Смирно стоять! - рявкнул по-начальственному Буров и грозно помахал кулачищем. - Поразвели тут, на хрен, бешеных собак! Бродят беспризорно стаями, аки волки. Завтра же его превосходительству светлейшему князю Зубову будет о сем доложено в точности. Со всех, такую мать, шкуру спущу, со всех! - пообещал он в заключение, вытащил швейцарские часы с музыкой и энергичным шагом - время поджимало - направился к Медному всаднику. С теплым, надо сказать, чувством. Ибо убедился лишний раз, что коллектив это сила и отрываться от него не след. Тем более сейчас, когда у него есть враги. Пока еще пребывающие в добром здравии...
V
- Вот она, боль-то... Мука адская... До печенок жжет... Пропадите вы все пропадом...
Скопец Евдокимов дернулся, захрипел и, в который уже раз обеспамятев, повис на дыбе зловонной тушей. Не вынес "шины", малого паления спереди березовыми вениками и длинного разговора по душам.
- Сие не заноси, без надобности, - велел Буров, негромко кашлянул и повернулся к тощему прыщавому писцу, старательно черкающему пером объемистый допросный лист. - Ну-ка прочти, что там у тебя получается?
Дело происходило под землей, в пыточных хоромах Чесменского, и касалось все того же злокозненного кастрата Евдокимова. Фельдмаршал отчаянно зевал, потягивался, недомогал после вчерашнего, Бобруйский с Петрищевым особо грамоте не разумели, Полуэктов, капитанишка, рылом не вышел, так что вся бумажная волокита была возложена всецело на Бурова. Впрочем, он не возражал - и в веке восемнадцатом миром правит тот, кто владеет информацией.
- Слушаюсь, ваша светлость. - Писец почтительно кивнул, разогнул спину и, стряхнув с листа песок, коим полагалось начертанное осушать, зашевелил губами: - И сказано тогда было кудесником бароном черным Дегардовым крестьянину Кондратию Селиванову, зачинателю ереси скопческой: "Обрезание плоти крайней есть дело благое, угодное Иегове, а значит, ваше крещение огненное также угодно богу еврейскому, и все вы, печатью отмеченные, трижды благостны пред ликом его. А посему..."
- Господа, не пора ли нам обедать? - мощно вмешался в процедуру Неваляев, и в мутных, страдальчески прищуренных очах его появился интерес. - Буженинки, знаете ли, с хренком... Расстегайчиков с вязигой... Водочки опять-таки... Холодненькой...
Слово начальника закон для подчиненного. В темпе закруглились, вышли на воздух и направились в малую, для среднего командного звена, залу трапезничать. Кроме буженины с хреном и расстегайчиков с вязигой ели перчистую московскую селянку, зернистую икру, ботвинью с лососиной, жиром подернутую, пили аглицское бархатное полпиво, весьма холодное, под которое отлично шли шпигованная говядина, языки, курятина и морские рыбы. Потом, как обычно, были пироги, необъятные кулебяки, трехведерный самовар и блюдечки с заедками - вареньем, пастилой, мочеными яблочками, грушами, всего числом не менее полусотни. Было в трапезной зале куда лучше, чем в пыточной.
После обеда по распорядку дня полагался тихий час, однако Буров Морфею не поддался, пошел к Чесменскому за высочайшим разрешением и, без хлопот заполучив оное, направил стопы в архив. Затребовал досье на поганца де Гарда, уединился в кабинете и вдумчиво, не торопясь, приступил к чтению. В общем-то читать особо было нечего - конкретики ноль, все больше умыслы, домыслы, косвенные непроверенные факты. Однако все равно интересно. Впервые появился де Гард на горизонте еще в блаженное царствование императора Петра Алексеевича, где-то в 1717 году (сколько же ему, гаду, лет?), а рекомендовал его царю как отменнейшего оккультиста, знатока ритуалов Шумера и Магриба лейб-толмач Шафиров, к слову, сам перекрещенный, из иудеев. О себе де Гард якобы сказал, что родился он в Йоркшире, в благородной семье, нес королевскую службу в чине подполковника, но из-за увлечения науками подвергся гонению, был вынужден сменить имя и податься в Россию. Царь Петр Алексеевич, охочий до иностранцев, ему поверил. Однако недолго новоявленный волшебник находился при дворе государевом. И недели не прошло, как сенатор Брюс, сам волхв изрядный<Яков Вилимович Брюс (1669-1735) - граф, сенатор, генерал-фельмаршал. Происходил из рода древних шотландских королей, обучался в Оксфорде, вел переписку с Лейбницем, владел обширнейшей библиотекой и колекцией разнообразнейших редкостей. А в народной памяти он остался как великий чародей, и, само собой, не случайно, - граф активно предавался мистике, оккультизму, алхимии, естественным наукам. Именно он был душой "Нептунова общества", тайной, наподобие масонской ложи, организации, в которую входили Петр I, Франц Лефорт, князь Меншиков, фельдмаршал Шереметев, генерал-адмирал Апраксин и другие. Поговаривали, и, видимо, не зря, что Брюс мог ходить по воде аки посуху, летать по воздуху и устраивать каток на пруду жарким летом.>, бил его жестоко тростью, без жалости пинал ботфортом и пообещал всерьез вынуть душу, если тот не уберется к черту со своими каббалистическими гнусностями. А был Яков Вилимович мужчиной видным, силушкой не обиженным, двухметрового росту...<Найденные археологами фрагменты одежды ясно показали, что Брюс действительно имел рост под два метра.> Так что ни при Екатерине I, ни при Анне Иоанновне о де Гарде том никто и не слыхал. Объявился он в царствование Елизаветы, дщери Петровой, но сразу чем-то очень не понравился Алексею Разумовскому<Фаворит императрицы, тайный ее супруг.>. Чем, чем, как видно, волшебством своим, - сам-то Алексей Григорьевич в волшбе да чародействе понимал гораздо<Об Алексее Разумовском ходили упорнейшие слухи, будто он завоевал расположение Елизаветы посредством чар, то есть приворота на любовь. Действительно, его карьера ошеломляет, ничего подобного русская история не видала. Аналогия с Алексашкой Меншиковым не проходит - тот, несмотря на свою репутацию пирожника, был какой-никакой дворянин. Алексей же Розум начинал свой путь певчим в церковном хоре села Чимар, что под Черниговом. Только ли случай вознес голосистого юношу к подножию трона, сделав его графом, богачом и всесильным фаворитом? Что заставило ее величество самодержицу российскую так потерять голову, чтобы одним осенним днем тайно обвенчаться с безродным казаком? (Венчание Елизаветы и Алексея Разумовского произошло осенью 1742 года в подмосковном селе Перове.) Уж не старания ля самого Разумовского, обученного колдовскому ремеслу своими родственниками (волшебниками-хохлами)? О том история умалчивает...>. А раз так, то был вынужден покинуть столицу и поселиться в пригороде - в местечке Кикерейскино, что на Лягушачьих Топях. Вскоре от жителей соседних деревень Волково, Купсино и Пулково стали поступать жалобы, что по ночам на Коеровских пустошах начало твориться непотребное, что там бродяжничают какие-то тени, воплено вскрикивают дурными голосами и зажигают призрачные мигающие огни, ужасные видом и мерзостные запахом. Затем по Петербургу поползли слухи, что де Гард злой колдун, практикует чернокнижие и похищает для своих гнусных целей христианских детей. Нашлись свидетели, видевшие, как бароновы слуги орехами и пряниками приманивали ребятишек, после чего те исчезали бесследно, причем происходило сие всегда на убывающую луну<Лучшее время для занятий черной магией.>. Но это еще что. Жители Московской слободы не раз слышали ночами жуткий вой, затем со стороны Митрофаньевского кладбища пролетала карета де Гарда - дерзко, без бережения, словно на пожар, и наступала тишина. А утром на погосте обнаруживали вскрытые склепы. Мертвецы не были ограблены, все украшения и ценности оставались при них. Просто трупы в обескураживающих позах находили на порогах усыпальниц, а рядом на камнях, начертанные кровью, виднелись знаки Каббалы. Жуть... В общем, земля Ижорская слухами полнилась. Так что для пресечения оных и недопущения паники с ведома столичного генерал-полицмэйстера была назначена Розыскная экспедиция, которая и отправилась без промедления в Кикерейскино для наведения порядка и установления истины. Только стражи закона, как всегда, опоздали - глазам их предстали дымящиеся пожарища. Огонь старательно уничтожил все следы, загадочный де Гард отчалил в неизвестном направлении...
Объявился он уже в благословенное царствование Екатерины Алексеевны, а привел его пред светлые очи государевы ее телохранитель швейцарец Пиктэ, сам, как это ни странно, обрезанный и не употребляющий свинины. Де Гард с лихостью вещал про звезды, про положение планет, про фазы Луны, предсказал скорую войну с султаном, полную победу русского оружия и был принят высочайшей милостью ко двору этаким пророчествующим личным лейб-астрологом. Волшбой да чародейством теперь уже никто не занимался - все больше деньгами, так что поначалу на де Гарда этого всем было наплевать. Ну да, астролог, ну оккультист, ну предсказатель искусный. А сколько, интересно, у него годовой доход? Один лишь бесхитростный Орлов кудесника конкретно невзлюбил и как-то, пребывая в недурственном подпитии, изрядно познакомил со своим кулачищем. Душу-то отвел, а вот беду-напасть накликал...
- Пожалеете, граф, - пообещал де Гард, трудно поднимаясь с пола, вытер кружевным платком лицо и неожиданно с завидной ловкостью харкнул обидчику точно на сапог. - Именем Невыразимого! О, Элохим! О, Адонаи! Пусть зубы будут новые и фаворит будет новый!
Зверем глянул на Орлова, поплевал через плечо и, шатаясь, по стеночке отправился к себе. И вот ведь гад, накаркал - неизвестно, правда, как в плане зубов, а всесильный Гришенька действительно получил отставку.
"Сильнее надо было бить, чтобы уши отвалились". Буров на лету зашиб надоедливую муху, коротко зевнул, перевернул последний лист и разочарованно поморщился - вникать более было не во что. Впрочем, нет, дело еще содержало "силуэт" - профильный портрет де Гарда: мощный, тяжелый лоб, говорящий об интеллекте, орлиный нос, свидетельствующий о тяге к власти, пухлые, почти что африканские губы любителя плотских наслаждений. Что-то сатанинское, донельзя порочное было в этом красивом, преисполненном надменности профиле.
"Ишь ты, на Гойко Митича<Известный югославский киноактер, снискавший популярность за исполнение ролей индейских Робин Гудов - Винниту, вождя апачей, и Чингачгука Большого Змея.> похож. - Буров усмехнулся, отложил портрет и принялся следить за мухой, барражирующей по кабинету на бреющем. - А еще на Джо Дассена. Скрещенного с Остапом Бендером. Импозантно смотрится, сволочь".
Конечно, сволочь. Колдует по-черному, мутит воду в отечестве да еще посягает на его, Бурова, кровный головной мозг. Мордовороты-то те, в лодке, заявились не иначе как с его легкой руки, оторвать бы ее с корнем, заодно с ногами. В общем, пора было браться за этого де Гарда всерьез, и даже не потому, что за шкуру боязно, а, как это ни парадоксально звучит, за державу обидно. Пусть уж лучше Орловы будут у трона, чем воинствующие ничтожества типа Платона Зубова<Платон Александрович Зубов (1767-1822), без сомнения, был самым низким, корыстолюбивым и ничтожным из всех фаворитов императрицы. Человек недалекого ума и малообразованный, однако хорошо владеющий французским языком, он начинал свою карьеру простым поручиком в Конной гвардии. Выбившись в фавориты, он сосредоточил в своих руках до тринадцати должностей по высшему управлению Империей, получил только в Польше до пятнадцати тысяч крестьян и был возведен в графское достоинство, а также стал князем святейшей Римской империи. До 1793 года значение Зубова умерялось влиянием Потемкина, но по смерти последнего Платон Александрович становится всесильным при дворе. К нему переходит высшее военное управление, в вопросах международной дипломатии он начинает играть главенствующую роль. Власть и почет сделали Зубова до крайности самонадеянным и высокомерным. Возложив всю деловую сторону своих обязанностей на секретарей - Альтести, Грибовского и Дерибаса, людей невысокого нравственного уровня, - Зубов считал себя призванным к решению общих вопросов государственной жизни и политики. Именно он придумал план овладеть Персией и всем Востоком до Тибета, а затем оттуда (!!!) действовать против турок. Затея эта пришлась императрице по душе, однако начавшаяся война с Персией обнаружила, что государственная казна расстроена, а армия, еще помнившая победы Суворова, совершенно небоеспособна. После смерти Екатерины Зубов принимал участие в заговоре против ее сына, императора Павла I, и был одним из непосредственных виновников его смерти. Позже, при Александре I, он покинул двор и занялся было сельским хозяйством, однако оказался помещиком столь жестоким, что получил официальное внушение со стороны императора. Умер Зубов в безвестности, без потомства.>.
А между тем наступила пятница...
- Счастливо повеселиться, князь, управимся без вас, - сдержанно позавидовал Неваляев Бурову, приказал вывести из камеры иудея Борха и двинул с подчиненными к тому нах хауз устраивать масштабную засаду.
- А этот камзол, князь, вам очень к лицу, - изрек уже в карете Алехан, пронизывающим взглядом ощупав Бурова, с довольным видом развалился на подушках и важно отдал последнее цэу: - И ни на мгновение не забывайте: меньше слов, больше дела. Женщины любят смелых.
Сам он был тоже при параде - при шляпе, в парике, в малиновом, шитом золотом камзоле, отчего немилосердно потел и вытирал лицо батистовым платочком.
- Знаем, ваше сиятельство, знаем. Смелого штык не берет, смелого пуля боится. - Буров понимающе оскалился, мастерски изобразил на миг доброго идиота. - Потому что пуля дура, а штык молодец...
Держался он покладисто, почтительно кивал, смотрел в окно кареты на тянущиеся по Неве посудины. Эх, сбросить бы этот раззолоченный камзол, атласные, с серебряными пряжками штаны да и махнуть с набережной в прозрачнейшую воду. Ни тебе мазута, ни тебе фекалий, дно песчаное, небось без битых бутылок... Так ведь нет, надо ехать по жаре искать на жопу Большое приключение. Еще какое - рандеву с Шешковским, а тем паче с Зубовым ничего хорошего не сулит. И вообще, если по уму, давно бы уже надо было двигать в противоположном направлении, и куда подальше, - деньги есть, пачпорт тоже, подорожных липовых в канцелярии завались. А с другой стороны, чего ему терять? Кроме случая очаровать царицу и свернуть, если повезет, шею черному злокозненному волшебнику... Всего-то делов, а жить сразу становится интереснее, кровь интенсивнее циркулирует по жилам, и вообще кажется, что не кровь это - чистый стопроцентный адреналин. Так что - ура, вперед, направление на Зимний. А с фаворитом подраненным и инквизитором покоцанным уж как-нибудь разберемся, не впервой.
Между тем приехали. Так и не определив в деталях будущность Шешковского и Зубова, Буров поправил алмазную булавку, потряс кистями, оправляя кружево манжет, и важно, следом за Чесменским, вылез из кареты на воздух - будто окунулся в марево русской бани. Однако, несмотря на жару, жизнь на Дворцовой площади кипела ключом. С шумом великим прибывали кареты, надрывно ржали лошади, суетились кучера, люди простые собирались в толпу, глазели на господ, делились впечатлениями, полиция при посредстве палок призывала их к порядку, направо и налево, со всего плеча щедро раздавала удары:
- Ну что, такую мать, позолоченных карет, запряженных шестерней, не видали? А ну вали отсюда, вали, вали!
Экипажи все прибывали и прибывали, скоро вся Дворцовая площадь была запружена ими. Эрмитажное собрание, как видно, обещало быть "большим"<Эрмитажные собрания были трех родов: большие, средние и малые. На первые приглашались все особы двора, почетные гости, иностранные министры. На вторые - одни только придворные, пользовавшиеся особенным благоволением государыни. На третьи - только близкие ей лица, которым предписывалось отказаться от этикета.>.
- Да, кстати, господа, - сразу оживился Неваляев, подкрутил усы и устремил на Полуэктова испытующий взгляд: - Вы, господин капитан, как сами-то в женском плане? Надеюсь, положительно?
В грозном его тоне слышалось: кто не с нами, тот против нас.
- Так точно, ваше высокопревосходительство, - встал по стойке "смирно" капитан, усы его взъерошились, глаза сделались маслеными. - Очень даже. В Париже, например, бывал в "Трюме", катался с тамошними девками на "дилижансе". На четыре стороны в оба конца. Малой скоростью.
- На "дилижансе"? - остро позавидовал фельдмаршал и, сразу отведя глаза, вздохнул. - Эх ма... А наши-то, стервы, ни черта не могут...
- Да, да, лежат как бревно, - с живостью поддержал общение Петрищев, Бобруйский же, заинтересовавшись темой, сделал энергичную ремарку:
- Ну иногда, правда, могут в позе прачки. Сиречь по-рачьи или по-собачьи...
- Все одно стервы, как ни встанут, - подытожил фельдмаршал, пренебрежительно махнул рукой и перешел от разговоров к делу. - Тут недалеко есть замечательный дом. "Дилижанса", конечно, не обещаю, но во всем остальном... Вы, князь, как? Что, никак? Опять к своей пассии? Ну как знаете. - Вытащил часы, звучно откинул крышечку, с видом совершеннейшего фельдмаршала значимо пожевал губами. - Так, тогда встречаемся ровно в полночь, у всадника Апокалипсиса<Так в те времена называли памятник Петру I. Имеется в виду отрывок из Откровения Иоанна Богослова, где говорится, что после снятия четвертой печати появится всадник, имя которому Смерть; и дана ему будет власть над четвертой частью земли - умерщвлять мечом, и голодом, и мором, и зверями земными. Личность Петра Алексеевича, дела которого были замешены на большом горе и крови, легко ассоциировалась с библейским персонажем. Недаром и протопоп Аввакум, и раскольник Никита Пустосвят открыто называли царя антихристом...>. А вы, князь, большой оригинал.
На том и расстались. Фельдмаршал с подчиненными подался тешить плоть, Буров же в гордом одиночестве пошел куда глаза глядят. А смотрели его глаза на спицу Петропавловки, на томную Неву, отражающую сполохи заката, на мачты кораблей, стоящих у причалов. Знакомый незнакомый град Петров. Вот Кунсткамера, вот Меншиковский дворец, вот Биржевая набережная, зато где вы, Ростральные колонны?<Иx поставят позже, в XIX веке.> Вода в Неве чистая, дно видать, с мосточков портомоен ловят сигов, лещей да судаков. И фон, как видно, не повышен, и раки есть, и милиция рыбаков не гоняет<Такое бывает в наши дни во время хода корюшки.>. Да и родной ее, рабоче-крестьянской, еще в помине нет. М-да...
Вечер быстро угасал, превращался в ночь, однако же белую, прозрачную, благодаря северным широтам малоотличимую от дня. Выматывающая жара сменилась свежестью, воздух был напоен влагой, запахом воды и звуками музыки - по Неве шел баркас его светлости графа Панина с его же, графа Панина, крепостным оркестром. Сотни петербуржцев, высыпав на набережную, наслаждались изысками роговой полифонии, любовались видами Северной Пальмиры, угощались лимонадиусами, конфектами и заморскими фруктами. Слышалась французская речь, с мягкостью шуршали шелка, брякали положенные в ножны для солидности серебряные полтинники и рубли. Этим петербуржцам, как видно, не нужно было вставать с утра пораньше... И долго Буров, совершая моцион, бродил в объятьях белой ночи, общался с будочниками-караульными, правда, не накоротке - сугубо официально.
- А ну, портомойники, шапки долой! Идет доверенный человек графа Орлова-Чесменского, князь Буров-Задунайский-старший!
Вот так, и никаких вопросов. А младший-то Буров, Витька-сержант, уже никуда не идет. Пришел. Страшным, изуродованным до неузнаваемости, завернутым в фольгу трупом<См. первую книгу.>. Чтобы там, в далеком двадцать первом, торговали оружием, гнали нефть, прибирали помаленьку всех и вся к рукам богатые бездушные ублюдки. Сука, сука, чертова сука память... Однако дело было даже не в памяти, в ассоциациях. Чем дальше шел Буров, чем внимательнее присматривался, тем сильнее убеждался, что существует связь времен, а в любом отечестве - уж чрезвычайно сильно выраженная. Ну да, "мерсы" заменили кареты, высший свет выродился в депутатский корпус, а царя кричать на царство стали тайно, голосованием. Да только ничего по сути своей не изменилось. Игра по-прежнему идет в одни ворота, по незыблемым, установленным раз и навсегда правилам. Шулерским, для лохов. Интересно, кто придумал такой расклад? Какая сволочь? И вообще, по большому счету, кто командует парадом? Кто держит руку на горле истории? Или, может быть, не руку - лапу?
Вот уж воистину, с кем поведешься - от того и наберешься. Верно, это знакомство с Калиостро сказывалось, но только потянуло Бурова на темы всеобъемлющие, глобальные, преисполненные сакральности и мистического смысла. Отчего все так устроено, кто заказывает музыку сфер, сидя за вселенским столом? Однако же, как ни воспарял он мыслями - не расслаблялся, бдительности не терял, а потому, учуяв настораживающий запах, сразу же спустился с небес на землю и внутренне настроился на неприятности. Несло из восьмивесельной, только что причалившей к берегу лодки. Не тиной, не сетями, не пропавшей рыбой - кладбищем, могилой, саваном, затхлостью столетнего склепа. Да, странно. И на редкость омерзительно. Однако Буров нюхал и не такое, мгновенно, на автомате, он нащупал шнур "клыка дьявола"<"Клык дьявола", "зуб" (старинное название - "складень") представляет собой обоюдоострый кинжал, клинок и рукоять которого выполнены из одного куска металла. В рукояти сделано отверстие, в которое продет крепкий шнур индивидуально подбираемой длины. "Зуб" - это грозное оружие продвинутых бойцов. В руках мастера он может колоть, резать, рубить, дробить, превращаться в кистень, копье и клевец. Работа с ним сложна и требует длительного обучения.>, выхватил из рукава увесистый, десятидюймовый клинок, а к нему уже, топча прибрежную осоку, резво ломанулись шестеро. И вонь сразу резко усилилась, дело, значит, было не в лодке - в пассажирах. В рослых, одетых в длинные накидки с капюшонами ребятках, размахивающих ножичками с "пламенеющими" лезвиями<Оружие с волнообразным лезвием, резко усиливающим режущие свойства. Обыкновенный хлебный нож тому пример.>. Внушительными таким ножичками, серповидными, размером с хорошую косу. Были ребятки на редкость недружелюбны, с ходу попытались посмотреть, что же там у Бурова внутри, однако сделали это недостаточно быстро, да и кольчужке спасибо - не дала пропасть. А вот шикарный зеленый полукафтан сразу пришел в негодность. Плюс роскошная батистовая рубашка с манжетами, перламутровыми пуговками и накрахмаленными брыжами. Не говоря уже о том, что дивная июньская ночь была безнадежно испорчена.
"Первый раз надел", - огорчился Буров, сунул ножичек обидчику в живот и, не выпуская рукояти, сделал резкий подшаг в сторону, да не просто так, а с боковым встречным - мощно, без пощады, срезом каблука ботфорта нападающему точно в пах. Счет на поле боя сразу стал "два - ноль". Третий супостат, оставшись без ножа, а заодно и без костей предплечья, тоже присмирел и двинул наутек, к нему моментом присоединился четвертый, затем, баюкая руками яйца, пятый. И вот тут-то случилось нечто удивительное: первый нападающий со вскрытым животом тоже с живостью предался ретираде. Оно, конечно, ясно, что дурной пример заразителен, но с такими ранами не то что когти не рвут - долго не живут. М-да, странно. Однако удивляться у Бурова времени не было.
"Ну, суки". Мельком глянул он на испоганенный свой полукафтан, вытянул из поясной петли волыну и, хоть понимал, что хипеш ни к чему, не удержался, открыл огонь на поражение по удаляющимся целям. Ровно держал мушку, плавно жал на спуск и... не переставал удивляться. Пули ложились точно одна в одну, эффектно дырявили накидки, а вот результат... нулевой. Просто чудеса какие-то - глаз-алмаз, крупный калибр и улепетывающие как ни в чем не бывало вороги. "Хренотень какая-то. Заговорены они, что ли?" Буров, дабы патроны зря не тратить, огонь прекратил, сунул волыну в ременную петлю, а супостаты между тем погрузились в лодку и лихо, а-ля гребцы на галерах, навалились на весла, причем и тот, наполовину выпотрошенный, старался вовсю, наравне со всеми.
"Может, у них что-то типа Воина<Индивидуальный защитный комплект, выдерживающий выстрелы в упор из винтовок и автоматов, а также воздействие ударной волны, образовавшейся после близкого разрыва гранаты.> под накидками. - Буров посмотрел вслед удаляющемуся неприятелю, снова бросил взгляд на изуродованный полукафтан, выругался, недобро усмехнулся. - Хотя нет, вскрываются они легко... Правда, живут потом долго и счастливо. Ну, такую мать, чудеса в решете..."
В это время, усугубляя мрачный его настрой, послышались тяжелые шаги, свистящее, прерывистое дыхание, и грянул исступленный рык, не столько страшный, сколько испуганный:
- А! Что! Чаво!
Орали на пару сторожа-караульщики, подтянувшиеся на выстрелы из ближайшей будки<В описываемое время в городе повсюду стояли будки с "городской караульной стражей".>, - запыхавшиеся, с нелепыми алебардами, они смотрелись невыразимо убого.
- Цыц у меня! Смирно стоять! - рявкнул по-начальственному Буров и грозно помахал кулачищем. - Поразвели тут, на хрен, бешеных собак! Бродят беспризорно стаями, аки волки. Завтра же его превосходительству светлейшему князю Зубову будет о сем доложено в точности. Со всех, такую мать, шкуру спущу, со всех! - пообещал он в заключение, вытащил швейцарские часы с музыкой и энергичным шагом - время поджимало - направился к Медному всаднику. С теплым, надо сказать, чувством. Ибо убедился лишний раз, что коллектив это сила и отрываться от него не след. Тем более сейчас, когда у него есть враги. Пока еще пребывающие в добром здравии...
V
- Вот она, боль-то... Мука адская... До печенок жжет... Пропадите вы все пропадом...
Скопец Евдокимов дернулся, захрипел и, в который уже раз обеспамятев, повис на дыбе зловонной тушей. Не вынес "шины", малого паления спереди березовыми вениками и длинного разговора по душам.
- Сие не заноси, без надобности, - велел Буров, негромко кашлянул и повернулся к тощему прыщавому писцу, старательно черкающему пером объемистый допросный лист. - Ну-ка прочти, что там у тебя получается?
Дело происходило под землей, в пыточных хоромах Чесменского, и касалось все того же злокозненного кастрата Евдокимова. Фельдмаршал отчаянно зевал, потягивался, недомогал после вчерашнего, Бобруйский с Петрищевым особо грамоте не разумели, Полуэктов, капитанишка, рылом не вышел, так что вся бумажная волокита была возложена всецело на Бурова. Впрочем, он не возражал - и в веке восемнадцатом миром правит тот, кто владеет информацией.
- Слушаюсь, ваша светлость. - Писец почтительно кивнул, разогнул спину и, стряхнув с листа песок, коим полагалось начертанное осушать, зашевелил губами: - И сказано тогда было кудесником бароном черным Дегардовым крестьянину Кондратию Селиванову, зачинателю ереси скопческой: "Обрезание плоти крайней есть дело благое, угодное Иегове, а значит, ваше крещение огненное также угодно богу еврейскому, и все вы, печатью отмеченные, трижды благостны пред ликом его. А посему..."
- Господа, не пора ли нам обедать? - мощно вмешался в процедуру Неваляев, и в мутных, страдальчески прищуренных очах его появился интерес. - Буженинки, знаете ли, с хренком... Расстегайчиков с вязигой... Водочки опять-таки... Холодненькой...
Слово начальника закон для подчиненного. В темпе закруглились, вышли на воздух и направились в малую, для среднего командного звена, залу трапезничать. Кроме буженины с хреном и расстегайчиков с вязигой ели перчистую московскую селянку, зернистую икру, ботвинью с лососиной, жиром подернутую, пили аглицское бархатное полпиво, весьма холодное, под которое отлично шли шпигованная говядина, языки, курятина и морские рыбы. Потом, как обычно, были пироги, необъятные кулебяки, трехведерный самовар и блюдечки с заедками - вареньем, пастилой, мочеными яблочками, грушами, всего числом не менее полусотни. Было в трапезной зале куда лучше, чем в пыточной.
После обеда по распорядку дня полагался тихий час, однако Буров Морфею не поддался, пошел к Чесменскому за высочайшим разрешением и, без хлопот заполучив оное, направил стопы в архив. Затребовал досье на поганца де Гарда, уединился в кабинете и вдумчиво, не торопясь, приступил к чтению. В общем-то читать особо было нечего - конкретики ноль, все больше умыслы, домыслы, косвенные непроверенные факты. Однако все равно интересно. Впервые появился де Гард на горизонте еще в блаженное царствование императора Петра Алексеевича, где-то в 1717 году (сколько же ему, гаду, лет?), а рекомендовал его царю как отменнейшего оккультиста, знатока ритуалов Шумера и Магриба лейб-толмач Шафиров, к слову, сам перекрещенный, из иудеев. О себе де Гард якобы сказал, что родился он в Йоркшире, в благородной семье, нес королевскую службу в чине подполковника, но из-за увлечения науками подвергся гонению, был вынужден сменить имя и податься в Россию. Царь Петр Алексеевич, охочий до иностранцев, ему поверил. Однако недолго новоявленный волшебник находился при дворе государевом. И недели не прошло, как сенатор Брюс, сам волхв изрядный<Яков Вилимович Брюс (1669-1735) - граф, сенатор, генерал-фельмаршал. Происходил из рода древних шотландских королей, обучался в Оксфорде, вел переписку с Лейбницем, владел обширнейшей библиотекой и колекцией разнообразнейших редкостей. А в народной памяти он остался как великий чародей, и, само собой, не случайно, - граф активно предавался мистике, оккультизму, алхимии, естественным наукам. Именно он был душой "Нептунова общества", тайной, наподобие масонской ложи, организации, в которую входили Петр I, Франц Лефорт, князь Меншиков, фельдмаршал Шереметев, генерал-адмирал Апраксин и другие. Поговаривали, и, видимо, не зря, что Брюс мог ходить по воде аки посуху, летать по воздуху и устраивать каток на пруду жарким летом.>, бил его жестоко тростью, без жалости пинал ботфортом и пообещал всерьез вынуть душу, если тот не уберется к черту со своими каббалистическими гнусностями. А был Яков Вилимович мужчиной видным, силушкой не обиженным, двухметрового росту...<Найденные археологами фрагменты одежды ясно показали, что Брюс действительно имел рост под два метра.> Так что ни при Екатерине I, ни при Анне Иоанновне о де Гарде том никто и не слыхал. Объявился он в царствование Елизаветы, дщери Петровой, но сразу чем-то очень не понравился Алексею Разумовскому<Фаворит императрицы, тайный ее супруг.>. Чем, чем, как видно, волшебством своим, - сам-то Алексей Григорьевич в волшбе да чародействе понимал гораздо<Об Алексее Разумовском ходили упорнейшие слухи, будто он завоевал расположение Елизаветы посредством чар, то есть приворота на любовь. Действительно, его карьера ошеломляет, ничего подобного русская история не видала. Аналогия с Алексашкой Меншиковым не проходит - тот, несмотря на свою репутацию пирожника, был какой-никакой дворянин. Алексей же Розум начинал свой путь певчим в церковном хоре села Чимар, что под Черниговом. Только ли случай вознес голосистого юношу к подножию трона, сделав его графом, богачом и всесильным фаворитом? Что заставило ее величество самодержицу российскую так потерять голову, чтобы одним осенним днем тайно обвенчаться с безродным казаком? (Венчание Елизаветы и Алексея Разумовского произошло осенью 1742 года в подмосковном селе Перове.) Уж не старания ля самого Разумовского, обученного колдовскому ремеслу своими родственниками (волшебниками-хохлами)? О том история умалчивает...>. А раз так, то был вынужден покинуть столицу и поселиться в пригороде - в местечке Кикерейскино, что на Лягушачьих Топях. Вскоре от жителей соседних деревень Волково, Купсино и Пулково стали поступать жалобы, что по ночам на Коеровских пустошах начало твориться непотребное, что там бродяжничают какие-то тени, воплено вскрикивают дурными голосами и зажигают призрачные мигающие огни, ужасные видом и мерзостные запахом. Затем по Петербургу поползли слухи, что де Гард злой колдун, практикует чернокнижие и похищает для своих гнусных целей христианских детей. Нашлись свидетели, видевшие, как бароновы слуги орехами и пряниками приманивали ребятишек, после чего те исчезали бесследно, причем происходило сие всегда на убывающую луну<Лучшее время для занятий черной магией.>. Но это еще что. Жители Московской слободы не раз слышали ночами жуткий вой, затем со стороны Митрофаньевского кладбища пролетала карета де Гарда - дерзко, без бережения, словно на пожар, и наступала тишина. А утром на погосте обнаруживали вскрытые склепы. Мертвецы не были ограблены, все украшения и ценности оставались при них. Просто трупы в обескураживающих позах находили на порогах усыпальниц, а рядом на камнях, начертанные кровью, виднелись знаки Каббалы. Жуть... В общем, земля Ижорская слухами полнилась. Так что для пресечения оных и недопущения паники с ведома столичного генерал-полицмэйстера была назначена Розыскная экспедиция, которая и отправилась без промедления в Кикерейскино для наведения порядка и установления истины. Только стражи закона, как всегда, опоздали - глазам их предстали дымящиеся пожарища. Огонь старательно уничтожил все следы, загадочный де Гард отчалил в неизвестном направлении...
Объявился он уже в благословенное царствование Екатерины Алексеевны, а привел его пред светлые очи государевы ее телохранитель швейцарец Пиктэ, сам, как это ни странно, обрезанный и не употребляющий свинины. Де Гард с лихостью вещал про звезды, про положение планет, про фазы Луны, предсказал скорую войну с султаном, полную победу русского оружия и был принят высочайшей милостью ко двору этаким пророчествующим личным лейб-астрологом. Волшбой да чародейством теперь уже никто не занимался - все больше деньгами, так что поначалу на де Гарда этого всем было наплевать. Ну да, астролог, ну оккультист, ну предсказатель искусный. А сколько, интересно, у него годовой доход? Один лишь бесхитростный Орлов кудесника конкретно невзлюбил и как-то, пребывая в недурственном подпитии, изрядно познакомил со своим кулачищем. Душу-то отвел, а вот беду-напасть накликал...
- Пожалеете, граф, - пообещал де Гард, трудно поднимаясь с пола, вытер кружевным платком лицо и неожиданно с завидной ловкостью харкнул обидчику точно на сапог. - Именем Невыразимого! О, Элохим! О, Адонаи! Пусть зубы будут новые и фаворит будет новый!
Зверем глянул на Орлова, поплевал через плечо и, шатаясь, по стеночке отправился к себе. И вот ведь гад, накаркал - неизвестно, правда, как в плане зубов, а всесильный Гришенька действительно получил отставку.
"Сильнее надо было бить, чтобы уши отвалились". Буров на лету зашиб надоедливую муху, коротко зевнул, перевернул последний лист и разочарованно поморщился - вникать более было не во что. Впрочем, нет, дело еще содержало "силуэт" - профильный портрет де Гарда: мощный, тяжелый лоб, говорящий об интеллекте, орлиный нос, свидетельствующий о тяге к власти, пухлые, почти что африканские губы любителя плотских наслаждений. Что-то сатанинское, донельзя порочное было в этом красивом, преисполненном надменности профиле.
"Ишь ты, на Гойко Митича<Известный югославский киноактер, снискавший популярность за исполнение ролей индейских Робин Гудов - Винниту, вождя апачей, и Чингачгука Большого Змея.> похож. - Буров усмехнулся, отложил портрет и принялся следить за мухой, барражирующей по кабинету на бреющем. - А еще на Джо Дассена. Скрещенного с Остапом Бендером. Импозантно смотрится, сволочь".
Конечно, сволочь. Колдует по-черному, мутит воду в отечестве да еще посягает на его, Бурова, кровный головной мозг. Мордовороты-то те, в лодке, заявились не иначе как с его легкой руки, оторвать бы ее с корнем, заодно с ногами. В общем, пора было браться за этого де Гарда всерьез, и даже не потому, что за шкуру боязно, а, как это ни парадоксально звучит, за державу обидно. Пусть уж лучше Орловы будут у трона, чем воинствующие ничтожества типа Платона Зубова<Платон Александрович Зубов (1767-1822), без сомнения, был самым низким, корыстолюбивым и ничтожным из всех фаворитов императрицы. Человек недалекого ума и малообразованный, однако хорошо владеющий французским языком, он начинал свою карьеру простым поручиком в Конной гвардии. Выбившись в фавориты, он сосредоточил в своих руках до тринадцати должностей по высшему управлению Империей, получил только в Польше до пятнадцати тысяч крестьян и был возведен в графское достоинство, а также стал князем святейшей Римской империи. До 1793 года значение Зубова умерялось влиянием Потемкина, но по смерти последнего Платон Александрович становится всесильным при дворе. К нему переходит высшее военное управление, в вопросах международной дипломатии он начинает играть главенствующую роль. Власть и почет сделали Зубова до крайности самонадеянным и высокомерным. Возложив всю деловую сторону своих обязанностей на секретарей - Альтести, Грибовского и Дерибаса, людей невысокого нравственного уровня, - Зубов считал себя призванным к решению общих вопросов государственной жизни и политики. Именно он придумал план овладеть Персией и всем Востоком до Тибета, а затем оттуда (!!!) действовать против турок. Затея эта пришлась императрице по душе, однако начавшаяся война с Персией обнаружила, что государственная казна расстроена, а армия, еще помнившая победы Суворова, совершенно небоеспособна. После смерти Екатерины Зубов принимал участие в заговоре против ее сына, императора Павла I, и был одним из непосредственных виновников его смерти. Позже, при Александре I, он покинул двор и занялся было сельским хозяйством, однако оказался помещиком столь жестоким, что получил официальное внушение со стороны императора. Умер Зубов в безвестности, без потомства.>.
А между тем наступила пятница...
- Счастливо повеселиться, князь, управимся без вас, - сдержанно позавидовал Неваляев Бурову, приказал вывести из камеры иудея Борха и двинул с подчиненными к тому нах хауз устраивать масштабную засаду.
- А этот камзол, князь, вам очень к лицу, - изрек уже в карете Алехан, пронизывающим взглядом ощупав Бурова, с довольным видом развалился на подушках и важно отдал последнее цэу: - И ни на мгновение не забывайте: меньше слов, больше дела. Женщины любят смелых.
Сам он был тоже при параде - при шляпе, в парике, в малиновом, шитом золотом камзоле, отчего немилосердно потел и вытирал лицо батистовым платочком.
- Знаем, ваше сиятельство, знаем. Смелого штык не берет, смелого пуля боится. - Буров понимающе оскалился, мастерски изобразил на миг доброго идиота. - Потому что пуля дура, а штык молодец...
Держался он покладисто, почтительно кивал, смотрел в окно кареты на тянущиеся по Неве посудины. Эх, сбросить бы этот раззолоченный камзол, атласные, с серебряными пряжками штаны да и махнуть с набережной в прозрачнейшую воду. Ни тебе мазута, ни тебе фекалий, дно песчаное, небось без битых бутылок... Так ведь нет, надо ехать по жаре искать на жопу Большое приключение. Еще какое - рандеву с Шешковским, а тем паче с Зубовым ничего хорошего не сулит. И вообще, если по уму, давно бы уже надо было двигать в противоположном направлении, и куда подальше, - деньги есть, пачпорт тоже, подорожных липовых в канцелярии завались. А с другой стороны, чего ему терять? Кроме случая очаровать царицу и свернуть, если повезет, шею черному злокозненному волшебнику... Всего-то делов, а жить сразу становится интереснее, кровь интенсивнее циркулирует по жилам, и вообще кажется, что не кровь это - чистый стопроцентный адреналин. Так что - ура, вперед, направление на Зимний. А с фаворитом подраненным и инквизитором покоцанным уж как-нибудь разберемся, не впервой.
Между тем приехали. Так и не определив в деталях будущность Шешковского и Зубова, Буров поправил алмазную булавку, потряс кистями, оправляя кружево манжет, и важно, следом за Чесменским, вылез из кареты на воздух - будто окунулся в марево русской бани. Однако, несмотря на жару, жизнь на Дворцовой площади кипела ключом. С шумом великим прибывали кареты, надрывно ржали лошади, суетились кучера, люди простые собирались в толпу, глазели на господ, делились впечатлениями, полиция при посредстве палок призывала их к порядку, направо и налево, со всего плеча щедро раздавала удары:
- Ну что, такую мать, позолоченных карет, запряженных шестерней, не видали? А ну вали отсюда, вали, вали!
Экипажи все прибывали и прибывали, скоро вся Дворцовая площадь была запружена ими. Эрмитажное собрание, как видно, обещало быть "большим"<Эрмитажные собрания были трех родов: большие, средние и малые. На первые приглашались все особы двора, почетные гости, иностранные министры. На вторые - одни только придворные, пользовавшиеся особенным благоволением государыни. На третьи - только близкие ей лица, которым предписывалось отказаться от этикета.>.