Страница:
- Мелки в наш век пошли людишки: Уж нет хуёв, одни хуишки, - выдал между тем поэт, вспомнил про огурец на вилке, смачно откусил и громко, на смущение всем, жуя, глянул многозначительно на Лоренцу:
Без ебли, милая, зачахнешь,
И жизнь те будет не мила.
Смогу помочь такому горю,
У мя саженная елда.
- Мерси за угощение. Премного благодарны, - молвил, не дождавшись сладкого, осюртученный господин, с резкостью поднялся и грубо поволок из-за стола красного от восхищения недоросля. - Пошли, обалдуй, пошли, обормот. Нечего тебе это слушать, уши отпадут.
Да-да, завтра же их светлости графу Панину в полнейшей обстоятельности...
- Ну вот еще, не зачахну, - наконец-то переварила сказанное Лоренца, и прекрасное, словно у Рафаэлевой Мадонны, лицо ее сделалось печально. - У меня ведь есть муж, законный супруг. Граф Феникс, не слыхали?
Печалилась она не просто так: Великий Копт в последнее время дневал и ночевал в ротонде, у кучи лошадиного дерьма, где находилась герметичная емкость с зародышем будущего гомункула. Вот уж воистину - сажать вручную человека<Имеется в виду тот факт, что когда кого-то из великих, то ли Сократа, то ли Диогена, прилюдно занимавшегося сексом, спросили насчет характера действа, то ответ был таков: "Сажаю человека".> дело непростое и хлопотливое.
- И слышать не желаю. - Фыркнув, литератор выпятил губу, грузно, словно куль с мукой, плюхнулся на стул, осоловелые глаза его стали закрываться. - Что нам графья, тьфу! Нас матушка императрица слезно благодарила, столом обильным трактовала и серебром жаловала...<Имеется в виду слух, что будто бы именно Барков придумал знаменитую надпись на пьедестале Медного всадника: "Петру Первому Екатерина Вторая", за что и получил сто рублей серебром. Деньги, если верить поэту, были истрачены следующим образом:> Самодержица наша... Надежа и опора... Помазанница Божия... Так их всех, растак... И этак... Ебли ее и молодые, и старые, и пожилые, все, кому ебля по нутру, во вдовью лазили дыру...
Он оглушительно рыгнул, витиевато выругался и, ткнувшись мордой в раковые шейки, громоподобно захрапел. Со стороны казалось, будто он отдает черту душу.
- Какой дар Божий! Талантище! - Елагин уважительно вздохнул, почтительнейше склонил седую голову и пальцем, так, что брызнули рубиновые сполохи, поманил улыбчивого дворецкого. - Почивать господина поэта отведи в розовую гостиную. А как проснется, похмели по моей методе<Метода сия с позиций тех времен ничего особенного из себя не представляла и состояла в следующем: вначале щи, сквашенная в больших бутылях белокочанная капуста, в которую для вкуса и приятного брожения добавлялась пригоршня изюма, ну а уж затем густо перченный "кавардак" - род окрошки из разных рыб (стерляди, осетров, белуг и лососей), вязига с хреном и паюсная икра. И конечно, водочки, водочки, водочки, непременно холодненькой, настоянной на вишневых косточках. Помогало решительно всем.>, посади в экипаж и облагодетельствуй, - на мгновение он замолк, кашлянул и самодовольно хмыкнул, - двумястами рублями, серебром.
Глянул, как трепетно, с великим бережением Баркова потащили из-за стола, выпил не спеша чашку кофе, встал и, с дружеским расположением кивнув гостям, тоже подался из трапезной - к себе, в кабинет, работать. Думать, как изобразить явление свиньи народу на сцене Эрмитажного театра. Той самой, из-за которой их сиятельство граф Нарышкин грызся с их светлостью княгией Дашковой.
"Да, что-то плох столп срамословия, видно, скоро ему в камин"<По одной из версий, Барков покончил с собой, засунув голову в камин. На белый свет выглядывал лишь голый зад, из которого торчал очередной незаконченный опус.>. Буров между тем приговорил похлебку, споро разобрался с филеем по-султански, справился с говядиной, гарнированной трюфелями, и стал приделывать ноги бараньей ноге. Расхристанный матерщинник-рифмоплет его не впечатлил. Все его словоблудие от несварения желудка, от желания выпендриться, от банальной зависти к более удачливым. Чьи музы, естественно, дешевые бляди<Свою литературную деятельность Барков начинал как вполне лояльный и благовоспитанный поэт. Так, в 1672 году в Санкт-Петербурге были напечатаны "Сочинения и переводы" И. С. Баркова с вполне приличными шаблонными произведениями. Однако на фоне творчества Сумарокова, Державина, Хвостова будущий срамословец оказался не замечен. В общем, не пошло. Вот тогда-то Барков и решил тесно подружить физиологию с поэзией. Причем особо не перетруждаясь - начал с написания похабных "переворотов" (пародий) на трагедии Сумарокова. Нечего и говорить, что самолюбивого и раздражительного российского Расина это приводило в бешенство, и чем больше он брызгал слюной, тем быстрее росла популярность Баркова.>. И почему-то вспомнился Бурову зоновский простецкий вийон<Франсуа Вийон, если верить историкам, был вором. Сидел по тюрьмам, в ожидании приговоров строчил гениальные стихи. Именно ему принадлежат бессмертные строки:> Паша по прозвищу Крендель, оставшийся там, в лагере, в двадцать первом веке. Тот вот не бравировал знанием физиологии, не бубнил по муди на блюде, не хвалился личным опытом в области "женоебли". Нет, писал о том, что наболело, искренно, от души:
Автомат глядит мне в спину,
Как на стрельбище - в спину мне.
Этапирую на чужбину,
На чужбину в родной стране...
Или:
Звенят на ремне вертухая ключи,
Ночами он, падла, ногами сучит,
Вот взять бы его за очко посильней,
Чтоб, сука, не шастал у наших дверей...
Верно говорится, что бытие определяет сознание. Посадить этого Баркова в БУР этак на месяц - быстренько забудет про любовь и начнет сочинять вирши про жратву. Какой стол, такова и музыка...
Так, в раздумьях о возвышенном, Буров отдал честь "гусю в обуви", не погнушался горлицами по Нояливу и бекасом с устрицами, потребил гато из зеленого винограда, выпил кофе с "девичьим" жирным кремом и почувствовал вдруг с несказанным удивлением, что не то что есть - смотреть на еду не может. Пора было переходить от принятия пищи к активному приятному ее усвоению. Буров так и сделал - проиграл пару партий монсегюрцу в шахматы, побродив по галерее, пообщался с фламандцами и, испытывая потребность в энергичных движениях, потянул Мельхиора в фехтовальную залу - тот совсем неплохо махал эбеновой дубинкой и бронзовым палашом-кхопишем. В общем, день как день, даром что весенний - блеклый, неинтересный, отмеченный ничегонеделаньем. Примечательного ноль. Тоска. Впрочем, здесь Буров ошибался, опережал события - вечер-то выдался занятным, и весьма, полным таинственности, экспрессии и интриги. А уж эмоций-то, эмоций...
Сразу после ужина раздался стук копыт, весело всхрапнули осаженные лошади, и в аванзале послышались шаги - это явилась не запылилась Анагора, загостившаяся у Потемкина. Но Господи Боже ж мой, в каком виде! Бледная, зареванная, в сбитом набок "шишаке Минервином"<"Шишак Минервин", или шишак по-драгунски, - модный в те времена женский головной убор.>. Судорожно всхлипывая, закусив губу, она молнией метнулась к себе, только выбили невиданную чечетку башмачки-стерлядки<Остроносые, словно морда у стерляди, модные туфли.> да обмел наборные полы подол "робы на манер принцессиной", чертовски пикантной. Хлопнула дверь, застонала кровать, раздались рыдания. Похоже, рандеву выдалось не совсем удачным.
"Вот-вот, зачем вы, девочки, богатых любите", - посочувствовал порнодионке Буров и отправился по новой в фехтовальный зал, а тем временем для установления истины и принятия адекватных мер из ротонды был вызван Калиостро. Скоро к делу подключился Елагин, и начали открываться подробности. Таинственные, жутко интригующие. История, случившаяся с Анагорой, была необычайна и не то чтобы завораживала - настораживала. Когда, размякшая и счастливая, возвращалась она от князя, то, естественно, даже не заметила, как на облучке поменялся кучер. Вскоре заехали в какой-то двор, карета встала, и незнакомый зверообразный человек завел ее, бедняжку, в мрачную комнату. А там седенький старичок сидит под образами, просфору жует, весь такой ласковый, благостный, приветливый. Здравствуй, говорит, душа-девица. Не стесняйся, милая, будь как дома. И с улыбочкой эдакой располагающей указует Анагоре на кресло. Садись, милая, садись. В ногах правды-то нету. Пытать ее надо, родимую, пытать...
Анагора, еще не понимая ничего, взяла да и села. И тут же хитроумная механика приковала ее руки к подлокотникам, а само кресло провалилось вниз, так что над полом остались лишь голова и плечи. Жуть. Однако это были еще цветочки. Снова, видимо, сработала хитрая механика, так как кресло вдруг осталось без сиденья, и опытные руки, заворотив подол, стали стаскивать с Анагоры панталоны, шелковые, французские, в блондах и кружевах, надетые с любовью для Потемкина. Трудно даже представить, что она, бедняжка, испытала в этот миг - ужас, стыд, смятение, позор. Неужели она попала в лапы к изощренным развратникам и сейчас у нее заберут все самое дорогое, что имеется в запасе у честной девушки? О, если бы так! Свистнул рассекаемый воздух, и от резкой, невыносимой боли Анагора обмочилась - это пошла гулять по ее бедрам, по сахарным, белоснежным ягодицам плеть-семихвостка. Еще хвала богам, что не кнут, кончик которого замачивается в молоке и высушивается на солнце, отчего становится твердым и острым, словно нож<Обычно при экзекуциях кнут меняли после шести ударов, так как от крови истязаемого размягчалась кожа.>. Старичок же с просфорой подошел, присел на корточки и ну давай учить Анагору жизни - ты-де, девка, под их сиятельство Григория Александровича не подлаживайся, а то будешь вечно с подрумяненной задницей. И языком-то, слышь, девка, не болтай, а то быстренько останешься без языка-то. У нас здесь с этим просто, без мудрствований. Ну, а потом вроде как подобрел и принялся вопросы задавать всякие разные: чем занят нынче маг Калиостро, да как его жена, да что за люди-человеки крутятся вокруг? Есть ли фармазоны, много ли жидов? А снизу все свистит-посвистывает семихвостая плеть, вольно похаживает себе по бедрам да по ягодицам. Ох! В самом кошмарном сне такое не привидится. От стыда, боли, потерянности и муки Анагора впала в какой-то жуткий ступор, она даже не заметила, как опять очутилась в карете, как откуда-то взялся прежний, тоже не понимающий ничего кучер и, мотая гудящей головой, трудно взялся за неподъемные возжи. Кто, что, откуда, зачем? Только-то и ясно, что у кого-то болит башка, а у кого-то адским пламенем полыхает задница. В общем, темная история, кромешный мрак, совершеннейшая тайна, сплошные непонятки.
Однако если и было что загадочного в случившемся, то только не для обер-гофмейстера Елагина.
- М-да, а ведь длинный язык доводит не только до Киева, - мудро, аки змей, заметил он, вытащил платиновую табакерку и дружески, с шутливой назидательностью воззрился на Калиостро. - А еще и до беды. Грация-то ваша болтливая, брат, побывала в гостях у инквизитора нашего российского, Степки Шешковского<Степан Иванович Шешковский (1727-1794) - начальник Тайной экспедиции, располагавшейся в Петербурге в Петропавловской крепости.>. У мизерабля сего для подобных случаев оборудован особый дом в Аничковской слободе, неподалеку от пересечения Невского и Фонтанной. А кресло с секретом изготовил Ивашка Кулибин, механик при Академии<Иван Петрович Кулибин (1735-1818) - гениальный механик-самоучка, родом из Нижнего Новгорода. За три года кропотливой работы он сделал уникальные часы с музыкой и мини-театром. Сюжет представления был прост: ежечасно открывались Царские двери, ангел крыльями отваливал камень от гроба Господня, молящиеся падали ниц, и появлялись две мироносицы. Потом куранты вызванивали псалом "Христос воскресе", все верующие в ликовании поднимались, и двери под музыку захлопывались. Да, немудреный сюжетец, простой, но часы-то были карманные, размером с гусиное яйцо. Хронометр сей был преподнесен государыне императрице, естественно, произвел должное впечатление, и Кулибин получил место заведующего мастерской при Академии наук, на коем и оставался в течение тридцати лет. За этот период талантливый самоучка изготовил фонарь с параболическим отражателем, речное судно с вододвижущим двигателем, способное перемещаться против течения, "самоходящую карету" с педальным приводом, наладил производство оптического стекла, разработал конструкцию одноарочного моста через Неву, модель которого была построена и успешно испытана. Однако это лишь небольшая толика всего задуманного и воплощенного Кулиби-ным - пожар, случившийся в 1813 году, уничтожил все записи, архивы и модели. Умер Иван Петрович в бедности и забвении, как и полагается настоящему гению на Руси.>. Он мне еще машину делал в Эрмитажном театре для эллинских трагедий. Deus ex machina<Бог из машины (лат.). В античном театре бог, появлявшийся на сцене из машины, вмешивался в сюжет пьесы и приводил ее к развязке.>, у меня теперь чертом из табакерки скачет.
Он шумно потянул ноздрями табачок, покрутил раздвоенным на конце массивным носом и чихнул, будто выстрелил.
- Такие вот, любезный брат, дела у нас в отечестве. Ежели глянуть в корень, Торквемаде-то нашему все едино, с кем машется Потемкин-Таврический, да только он не сам по себе - человек государственный. - Елагин хмыкнул с циничной откровенностью, опять оглушительно чихнул и, хоть были они в комнате с Калиостро вдвоем, с оглядочкой перешел на шепот: - А во главе государства-то кто? Матушка императрица. Вот ей-то совсем не по нраву, когда воруют у нее, а потом еще болтают языком<Весьма либеральная в вопросах морали, Екатерина II тем не менее постоянно ратовала за соблюдение внешних приличий. В специально изданном "Указе о неболтании лишнего" всем болтунам, говорунам и любителям посудачить ясно предписывалось: заткнуться накрепко. Потому как длинный язык доводит не только до Киева и беды, но еще и до укорачивания шеи.>. Хотя, чаю, и сам Шешковский не без умысла. Нет бы просто поздравить задницу с праздником. Так ведь нет - вопросы, расспросы, высказывание интереса. Ищет все крамолу, пес, за то и обласкан, и в бриллиантовом ошейнике. Такому и кости не надо - дай только вцепиться в глотку<Тяга к сыскному делу открылась у Степана Ивановича с младых ногтей. Сын московского подьячего, Шешковский отроком был пристроен родителем в Сибирский приказ, этакую настоящую "серебряную копь" для чиновника. Однако там не задержался и приложил все силы, чтоб попасть в Тайную канцелярию, впоследствии Тайную экспедицию. Что же стояло за этим? Скорее всего, личные амбиции. Сладостное ощущение тайного могущества, упоительного всезнания, полной безнаказанности и близости к власть имущим - вот что манило Шешковского, человека серого, внешне неприглядного и особыми достоинствами не отмеченного. Зато уж старательного-то, трудолюбивого-то... Во время допросов Емельяна Пугачева он так и горел на работе, ночуя в соседней с бунтовщиком камере.>. Достукается - будет на живодерне... Вот с кого бы хорошо содрать шкуру. Ну а потом сделать чучело и поместить в Кунсткамеру, к уродам. Потому как монстр. Кстати, уважаемый мессир, как там поживает ваш гомункул? Магнетизировали уже? И каков же aquastor?<Существо, созданное силой воображения (лат.).> Удался?
Тихий голос его внезапно окреп, в сузившихся глазах вспыхнули огни, он даже забыл про открытую табакерку - так была приятна и близка ему алхимическая тема. Какая там императрица, происки Шешковского и рульный табачок! Гомункул, творимый из Mysterium magnum<Первичная материя, сущность внутренней природы (лат.).>, тщательно, в соответствии с архаусом, с полным отделением плотного от тонкого - вот это да!
- Весьма неплох, весьма. Дозревает, - не без профессиональной гордости ответил Калиостро, с пафосом вздохнул и ненадолго отвлекся от реалий плотной сферы. - Однако не так быстро, как хотелось бы. Слишком много abessi в Астрале, не тонкие планы, а сплошной rebis . Ну ничего, я добавлю spiritus vitae<Жизненный дух (лат.).>, подкорректирую evestrum<Астральное тело (лат.).>. Как это говорится у вас, русских? Будет как огурчик. Ха-ха... Ужасная история, случившаяся с Анагорой, его нисколько не тронула поделом же ей, этой шлюхе, дешевке и дряни, единственное достоинство которой только в том, что она приходится родственницей Лоренце. Дали ума в задние ворота - и славно, может, теперь задумается, не будет вешаться на каждого мужика. Между прочим, что это Потемкин молчит? Все тащит, как говорят здесь, кота за яйца? Пора бы ему расстараться с рандеву, пора. А то наобещал с три короба, золотишко взял и все, привет, с концами. Будто не ведомо ему, что с Калиостро шутки плохи. Вот останется сам без конца...<Имеется в виду эгильет, "завязка" члена, магическая операция по лишению мужской силы.>
- Могу ли я, достопочтенный брат магистр, - Елагин, вздрогнув от наплыва чувств, просыпал табачок, лицо его выразило благоговение, невиданный восторг и смутную надежду, - хотя бы на мгновение, одним глазком...
Господи, неужели...
- И не на миг, уважаемый брат, и не одним глазком, а не спеша и в полной мере, - несколько по-менторски ответил Калиостро и улыбнулся, как триумфатор. - Peu de science eloigne de Dieu, beacoup de science у ramena<Малая мудрость удаляет от Господа, великая мудрость приближает Оного (фр.).>. Вы согласны со мной, уважаемый брат?
Елагин был не против. Так что оба Hommes de desir допили выдержанное кипрское, кликнули слугу с масляным фонарем и направили стопы в ротонду, к куче дерьма. Там им было куда интереснее.
X
Весна наступала стремительно. С песнями летели птицы, с шумом бежали воды, дружно набухали почки, таяли, превращаясь в грязь, снега. Уже извозчики надели шляпы с канареечными лентами<В теплое время года извозчики носили шляпы с желтыми лентами, в холодное - шапки желтого цвета и кафтаны с желтыми же кушаками, на спине между плеч у них висели жестяные таблички, на которых масляными красками были написаны номера и обозначены районы приписки.>, уже воодушевились квелые весенние мухи, уже неугомонный Безбородко начал выходить охотиться в своем неизменном синем сюртуке<По рассказам современников, Александр Андреевич отличался исключительной любвеобильностью и просто выдающимися мужскими статями. В этом с ним могли сравниться, пожалуй, разве что Григорий Орлов да светлейший князь Тавриды, правда, злоупотреблявший стимулирующими средствами, которые в конечном счете и загнали его в гроб - уж во всяком случае не приступ лихорадки, как пытаются утверждать некоторые историки. Так вот, несмотря на сонмище любовниц, крепостной гарем и походы по борделям, Безбородко вел жизнь уличного ловеласа: каждый божий день после обеда надевал свой синий сюртучок, брал кошель с деньгами и отправлялся на охоту. С неизменным успехом.>. Дороги раскисли, превратились в "направления", всюду была грязь, грязь, грязь. Чавкающая под копытами, сдобренная навозом - по обода, до колеп, по колесные оси. Море разливанное, океан, ни проехать, ни пройти.
Ну это кому как. Князь Потемкин, например, невзирая на распутицу, взял да и отправился в свои любимые Яссы, где у него, как и положено владыке Таврии, была устроена резиденция на манер султана. Хорошо еще, отчалил не тихо, по-английски, а поимел-таки совесть, отправил Калиостро письмо: мол, ни о чем не беспокойтесь, все схвачено и под контролем. Императрица дозревает и примет вас на днях. Ваш, с высочайшим приветом, Григорий.
Да, отбывал князь Таврический не по-английски, отнюдь. Сугубо в русском стиле, с невероятной помпой, торжественностью и шумом. Через триумфальные, фантастически освещенные ворота, специально возведенные у Пулковой горы. Процессия впечатляла: впереди следовали три "восьмиместные линии", то бишь в восемь лошадей каждая, за ними множество колясок, дорожные кареты, несчитанные кибитки, нескончаемые, изукрашенные гербами фуры. Две повозки занимала кухонная утварь, естественно, как всегда, серебряная, возле главных экипажей, следовавших ровным шагом, шли скороходы и гайдуки, слуг было не менее пары сотен, а бравых казаков с ружьями и саблями - наверное, и поболе. Сам Потемкин в шелковом, вычурного кроя халате возлежал на кожаных подушках в одном из экипажей, в задумчивости курил гигантскую, с янтарным чубуком резную трубку и нехотя посматривал в зеркальное окно, "Omnia vanitas<Все суета (лат.).>. Ну и тоска..." Карета, в коей следовал князь, была сделана в Лондоне по особому заказу и имела механизм, позволявший вкатывать в нее постель. Говорят, мастер англичанин демонстрировал ее за деньги, коих нажил таким способом весьма изрядно.
Да, более всего на свете почитал владыка Таврии негу, приятность и комфорт. А потому, дабы не скучать в дороге, взял себе в попутчицы племянницу Сашеньку, прекрасную, как бутон<В будущем графиню Браницкую.>. По-простому, по-родственному<Григорий Александрович был в ссоре с матерью, постоянно шпынявшей его за растление племянниц. Даже не переписывались.>. О бедной Анагоре даже не вспомнил, гад, быстро свинтил себе сквозь Триумфальные ворота. От нее, любящей, заждавшейся, соблазненной и покинутой. Кушающей стоя, спящей на животе, смазывающей раны отвратительным постным маслом. Ох, все же нет справедливости на свете! Однако Анагора не поддалась судьбе. Едва поджили раны, как она собралась с силами, сконцентрировала в кулак всю свою аттическую волю и решила восстановить мировую справедливость - отомстить этому изменщику, негодяю, подлецу Гришке Потемкину. Как? Ужасно, по-женски. А убийственным орудием своей страшной мести она выбрала бедного, ни в чем не повинного Бурова: снова принялась заигрывать без пряников, изводить манерничаньем и занудливым жеманством, сыпать непристойными шуточками-прибауточками, приставать с двусмысленными и кокетливыми предложениями, надувать карминово накрашенные губы, делать вольные и похотливые телодвижения и напрашиваться ночью "на чашечку чаю". Гнусно домогаться, одним словом. По идее, надо было бы, конечно, уважить девушку и сходить ей навстречу, разиков этак шесть, благо ходить недалеко. Только Буров не стал. Из железного мужского принципа. Не пристало князю Бурову-Задунайскому подбирать объедки со стола Потемкина. Вернее, с постели его. По статусу не положено - если красть, то миллион, а если иметь, то королеву. А потом, ну ее, Анагору. К Аллаху. Не так занудлива, как кривонога, и не так глупа, как большеноса. Своеобразная девушка, на любителя. От таких лучше подальше...
Что касаемо Калиостро, то его все это кипение страстей ничуть не трогало, вернее, не до того было: гомункул уже дошел до соответствующих кондиций и требовал внимательного и бережного ухода. Резвый такой мальчонка, живой, орет, как и настоящие дети, невыносимо. Теперь требовалось воздействовать на него menstruum philosophicum<Философский растворитель (лат.).>, вдохнуть какую-нибудь душу, активизировать ratio<Разум (лат.).>, и все, можно кантовать. Любящему родителю в заботливые руки. Sic L'Nouvel Homme sreatus est<Так новый человек сотворен был (лат.).>.
А взбудораженная Анагора все никак не унималась, вела себя просто вызывающе, требовала любви и ласки. То была сладкоголоса, как сирена, то, по ее личному разумению, обольстительна, как Цирцея, то невыносима, словно фурия, то разнузданна, как бешеная менада, из тех, что, увитые плющом, бесчинствовали на просторах Греции<Служительницы вакхических культов, в основе которых лежало оргиастическое действо. Опьянялись наркотиками, добытыми из плюща, причем вводили их непосредственно во влагалище. Неистовые, буйные, увешанные задушенными змеями, менады отличались невиданной жестокостью и часто, насытившись любовью с мужчинами, разрывали своих партнеров на части. А бродили они, держа в руках искусственные фаллосы, что впоследствии выродилось в традицию ходить с зажженными свечами.>. Устраивала сцены, стучалась в дверь, дышала в скважину, не давала спать. И Буров не выдержал.
- Слушай, брат, тебе Анагора как? Впечатляет? - спросил он за завтраком насыщающегося Мельхиора и, заметив обрадованный, полный жизни кивок, сам сразу почувствовал себя несравненно лучше. - Ну вот и отлично, владей. Не пожалеешь. Сегодня же махнемся комнатами...
И все, в доме Елагина наступила гармония. Ночью все мавры серы.
А вокруг уже вовсю торжествовала весна, оглушая напрочь птичьими руладами, опьяняя запахом травы, резко поднимая настроение и обещая счастье и удачливость во всем. И действительно, Страстная неделя<Последняя неделя Великого поста, предшествующая Пасхе и посвященная воспоминаниям о страданиях Христа.> началась хорошо: в понедельник у Калиостро забрали гомункула, во вторник Елагину привезли саженных, аж из Астрахани, осетров, в среду Разумовский был удачлив в карты и пожертвовал сто тысяч на дело процветания Великой Ложи Египетского Ритуала. А вот четверг, тот, который Чистый<Четверг на Страстной неделе считался днем очистительных процедур. К таковым, в частности, относилось обливание скотины талой водой, омовение подойников, полоскание белья и тому подобное.>, как-то не задался. Выяснилось это утром, за завтраком, на который не явились ни Анагора, ни Мельхиор.
- Так, - промолвил Калиостро, когда подали чай, и мрачно повернулся к скучающей Лоренце: - Боюсь, моя милочка, что на следующих гастролях мы как-нибудь обойдемся без вашей родни.
Сущую правду сказал, настоящий маг...
Мельхиор и Анагора так и не вышли к завтраку. Более того, они даже не вставали - лежали на кровати вытянувшись, неподвижно, не издавая ни звука. Не удивительно - порнодионка была выпотрошена, а на затылке мавра зияла круглая, с хорошее блюдце, дыра. Сквозь нее виднелась внутренность пустого черепа. Мозга не было...
Без ебли, милая, зачахнешь,
И жизнь те будет не мила.
Смогу помочь такому горю,
У мя саженная елда.
- Мерси за угощение. Премного благодарны, - молвил, не дождавшись сладкого, осюртученный господин, с резкостью поднялся и грубо поволок из-за стола красного от восхищения недоросля. - Пошли, обалдуй, пошли, обормот. Нечего тебе это слушать, уши отпадут.
Да-да, завтра же их светлости графу Панину в полнейшей обстоятельности...
- Ну вот еще, не зачахну, - наконец-то переварила сказанное Лоренца, и прекрасное, словно у Рафаэлевой Мадонны, лицо ее сделалось печально. - У меня ведь есть муж, законный супруг. Граф Феникс, не слыхали?
Печалилась она не просто так: Великий Копт в последнее время дневал и ночевал в ротонде, у кучи лошадиного дерьма, где находилась герметичная емкость с зародышем будущего гомункула. Вот уж воистину - сажать вручную человека<Имеется в виду тот факт, что когда кого-то из великих, то ли Сократа, то ли Диогена, прилюдно занимавшегося сексом, спросили насчет характера действа, то ответ был таков: "Сажаю человека".> дело непростое и хлопотливое.
- И слышать не желаю. - Фыркнув, литератор выпятил губу, грузно, словно куль с мукой, плюхнулся на стул, осоловелые глаза его стали закрываться. - Что нам графья, тьфу! Нас матушка императрица слезно благодарила, столом обильным трактовала и серебром жаловала...<Имеется в виду слух, что будто бы именно Барков придумал знаменитую надпись на пьедестале Медного всадника: "Петру Первому Екатерина Вторая", за что и получил сто рублей серебром. Деньги, если верить поэту, были истрачены следующим образом:> Самодержица наша... Надежа и опора... Помазанница Божия... Так их всех, растак... И этак... Ебли ее и молодые, и старые, и пожилые, все, кому ебля по нутру, во вдовью лазили дыру...
Он оглушительно рыгнул, витиевато выругался и, ткнувшись мордой в раковые шейки, громоподобно захрапел. Со стороны казалось, будто он отдает черту душу.
- Какой дар Божий! Талантище! - Елагин уважительно вздохнул, почтительнейше склонил седую голову и пальцем, так, что брызнули рубиновые сполохи, поманил улыбчивого дворецкого. - Почивать господина поэта отведи в розовую гостиную. А как проснется, похмели по моей методе<Метода сия с позиций тех времен ничего особенного из себя не представляла и состояла в следующем: вначале щи, сквашенная в больших бутылях белокочанная капуста, в которую для вкуса и приятного брожения добавлялась пригоршня изюма, ну а уж затем густо перченный "кавардак" - род окрошки из разных рыб (стерляди, осетров, белуг и лососей), вязига с хреном и паюсная икра. И конечно, водочки, водочки, водочки, непременно холодненькой, настоянной на вишневых косточках. Помогало решительно всем.>, посади в экипаж и облагодетельствуй, - на мгновение он замолк, кашлянул и самодовольно хмыкнул, - двумястами рублями, серебром.
Глянул, как трепетно, с великим бережением Баркова потащили из-за стола, выпил не спеша чашку кофе, встал и, с дружеским расположением кивнув гостям, тоже подался из трапезной - к себе, в кабинет, работать. Думать, как изобразить явление свиньи народу на сцене Эрмитажного театра. Той самой, из-за которой их сиятельство граф Нарышкин грызся с их светлостью княгией Дашковой.
"Да, что-то плох столп срамословия, видно, скоро ему в камин"<По одной из версий, Барков покончил с собой, засунув голову в камин. На белый свет выглядывал лишь голый зад, из которого торчал очередной незаконченный опус.>. Буров между тем приговорил похлебку, споро разобрался с филеем по-султански, справился с говядиной, гарнированной трюфелями, и стал приделывать ноги бараньей ноге. Расхристанный матерщинник-рифмоплет его не впечатлил. Все его словоблудие от несварения желудка, от желания выпендриться, от банальной зависти к более удачливым. Чьи музы, естественно, дешевые бляди<Свою литературную деятельность Барков начинал как вполне лояльный и благовоспитанный поэт. Так, в 1672 году в Санкт-Петербурге были напечатаны "Сочинения и переводы" И. С. Баркова с вполне приличными шаблонными произведениями. Однако на фоне творчества Сумарокова, Державина, Хвостова будущий срамословец оказался не замечен. В общем, не пошло. Вот тогда-то Барков и решил тесно подружить физиологию с поэзией. Причем особо не перетруждаясь - начал с написания похабных "переворотов" (пародий) на трагедии Сумарокова. Нечего и говорить, что самолюбивого и раздражительного российского Расина это приводило в бешенство, и чем больше он брызгал слюной, тем быстрее росла популярность Баркова.>. И почему-то вспомнился Бурову зоновский простецкий вийон<Франсуа Вийон, если верить историкам, был вором. Сидел по тюрьмам, в ожидании приговоров строчил гениальные стихи. Именно ему принадлежат бессмертные строки:> Паша по прозвищу Крендель, оставшийся там, в лагере, в двадцать первом веке. Тот вот не бравировал знанием физиологии, не бубнил по муди на блюде, не хвалился личным опытом в области "женоебли". Нет, писал о том, что наболело, искренно, от души:
Автомат глядит мне в спину,
Как на стрельбище - в спину мне.
Этапирую на чужбину,
На чужбину в родной стране...
Или:
Звенят на ремне вертухая ключи,
Ночами он, падла, ногами сучит,
Вот взять бы его за очко посильней,
Чтоб, сука, не шастал у наших дверей...
Верно говорится, что бытие определяет сознание. Посадить этого Баркова в БУР этак на месяц - быстренько забудет про любовь и начнет сочинять вирши про жратву. Какой стол, такова и музыка...
Так, в раздумьях о возвышенном, Буров отдал честь "гусю в обуви", не погнушался горлицами по Нояливу и бекасом с устрицами, потребил гато из зеленого винограда, выпил кофе с "девичьим" жирным кремом и почувствовал вдруг с несказанным удивлением, что не то что есть - смотреть на еду не может. Пора было переходить от принятия пищи к активному приятному ее усвоению. Буров так и сделал - проиграл пару партий монсегюрцу в шахматы, побродив по галерее, пообщался с фламандцами и, испытывая потребность в энергичных движениях, потянул Мельхиора в фехтовальную залу - тот совсем неплохо махал эбеновой дубинкой и бронзовым палашом-кхопишем. В общем, день как день, даром что весенний - блеклый, неинтересный, отмеченный ничегонеделаньем. Примечательного ноль. Тоска. Впрочем, здесь Буров ошибался, опережал события - вечер-то выдался занятным, и весьма, полным таинственности, экспрессии и интриги. А уж эмоций-то, эмоций...
Сразу после ужина раздался стук копыт, весело всхрапнули осаженные лошади, и в аванзале послышались шаги - это явилась не запылилась Анагора, загостившаяся у Потемкина. Но Господи Боже ж мой, в каком виде! Бледная, зареванная, в сбитом набок "шишаке Минервином"<"Шишак Минервин", или шишак по-драгунски, - модный в те времена женский головной убор.>. Судорожно всхлипывая, закусив губу, она молнией метнулась к себе, только выбили невиданную чечетку башмачки-стерлядки<Остроносые, словно морда у стерляди, модные туфли.> да обмел наборные полы подол "робы на манер принцессиной", чертовски пикантной. Хлопнула дверь, застонала кровать, раздались рыдания. Похоже, рандеву выдалось не совсем удачным.
"Вот-вот, зачем вы, девочки, богатых любите", - посочувствовал порнодионке Буров и отправился по новой в фехтовальный зал, а тем временем для установления истины и принятия адекватных мер из ротонды был вызван Калиостро. Скоро к делу подключился Елагин, и начали открываться подробности. Таинственные, жутко интригующие. История, случившаяся с Анагорой, была необычайна и не то чтобы завораживала - настораживала. Когда, размякшая и счастливая, возвращалась она от князя, то, естественно, даже не заметила, как на облучке поменялся кучер. Вскоре заехали в какой-то двор, карета встала, и незнакомый зверообразный человек завел ее, бедняжку, в мрачную комнату. А там седенький старичок сидит под образами, просфору жует, весь такой ласковый, благостный, приветливый. Здравствуй, говорит, душа-девица. Не стесняйся, милая, будь как дома. И с улыбочкой эдакой располагающей указует Анагоре на кресло. Садись, милая, садись. В ногах правды-то нету. Пытать ее надо, родимую, пытать...
Анагора, еще не понимая ничего, взяла да и села. И тут же хитроумная механика приковала ее руки к подлокотникам, а само кресло провалилось вниз, так что над полом остались лишь голова и плечи. Жуть. Однако это были еще цветочки. Снова, видимо, сработала хитрая механика, так как кресло вдруг осталось без сиденья, и опытные руки, заворотив подол, стали стаскивать с Анагоры панталоны, шелковые, французские, в блондах и кружевах, надетые с любовью для Потемкина. Трудно даже представить, что она, бедняжка, испытала в этот миг - ужас, стыд, смятение, позор. Неужели она попала в лапы к изощренным развратникам и сейчас у нее заберут все самое дорогое, что имеется в запасе у честной девушки? О, если бы так! Свистнул рассекаемый воздух, и от резкой, невыносимой боли Анагора обмочилась - это пошла гулять по ее бедрам, по сахарным, белоснежным ягодицам плеть-семихвостка. Еще хвала богам, что не кнут, кончик которого замачивается в молоке и высушивается на солнце, отчего становится твердым и острым, словно нож<Обычно при экзекуциях кнут меняли после шести ударов, так как от крови истязаемого размягчалась кожа.>. Старичок же с просфорой подошел, присел на корточки и ну давай учить Анагору жизни - ты-де, девка, под их сиятельство Григория Александровича не подлаживайся, а то будешь вечно с подрумяненной задницей. И языком-то, слышь, девка, не болтай, а то быстренько останешься без языка-то. У нас здесь с этим просто, без мудрствований. Ну, а потом вроде как подобрел и принялся вопросы задавать всякие разные: чем занят нынче маг Калиостро, да как его жена, да что за люди-человеки крутятся вокруг? Есть ли фармазоны, много ли жидов? А снизу все свистит-посвистывает семихвостая плеть, вольно похаживает себе по бедрам да по ягодицам. Ох! В самом кошмарном сне такое не привидится. От стыда, боли, потерянности и муки Анагора впала в какой-то жуткий ступор, она даже не заметила, как опять очутилась в карете, как откуда-то взялся прежний, тоже не понимающий ничего кучер и, мотая гудящей головой, трудно взялся за неподъемные возжи. Кто, что, откуда, зачем? Только-то и ясно, что у кого-то болит башка, а у кого-то адским пламенем полыхает задница. В общем, темная история, кромешный мрак, совершеннейшая тайна, сплошные непонятки.
Однако если и было что загадочного в случившемся, то только не для обер-гофмейстера Елагина.
- М-да, а ведь длинный язык доводит не только до Киева, - мудро, аки змей, заметил он, вытащил платиновую табакерку и дружески, с шутливой назидательностью воззрился на Калиостро. - А еще и до беды. Грация-то ваша болтливая, брат, побывала в гостях у инквизитора нашего российского, Степки Шешковского<Степан Иванович Шешковский (1727-1794) - начальник Тайной экспедиции, располагавшейся в Петербурге в Петропавловской крепости.>. У мизерабля сего для подобных случаев оборудован особый дом в Аничковской слободе, неподалеку от пересечения Невского и Фонтанной. А кресло с секретом изготовил Ивашка Кулибин, механик при Академии<Иван Петрович Кулибин (1735-1818) - гениальный механик-самоучка, родом из Нижнего Новгорода. За три года кропотливой работы он сделал уникальные часы с музыкой и мини-театром. Сюжет представления был прост: ежечасно открывались Царские двери, ангел крыльями отваливал камень от гроба Господня, молящиеся падали ниц, и появлялись две мироносицы. Потом куранты вызванивали псалом "Христос воскресе", все верующие в ликовании поднимались, и двери под музыку захлопывались. Да, немудреный сюжетец, простой, но часы-то были карманные, размером с гусиное яйцо. Хронометр сей был преподнесен государыне императрице, естественно, произвел должное впечатление, и Кулибин получил место заведующего мастерской при Академии наук, на коем и оставался в течение тридцати лет. За этот период талантливый самоучка изготовил фонарь с параболическим отражателем, речное судно с вододвижущим двигателем, способное перемещаться против течения, "самоходящую карету" с педальным приводом, наладил производство оптического стекла, разработал конструкцию одноарочного моста через Неву, модель которого была построена и успешно испытана. Однако это лишь небольшая толика всего задуманного и воплощенного Кулиби-ным - пожар, случившийся в 1813 году, уничтожил все записи, архивы и модели. Умер Иван Петрович в бедности и забвении, как и полагается настоящему гению на Руси.>. Он мне еще машину делал в Эрмитажном театре для эллинских трагедий. Deus ex machina<Бог из машины (лат.). В античном театре бог, появлявшийся на сцене из машины, вмешивался в сюжет пьесы и приводил ее к развязке.>, у меня теперь чертом из табакерки скачет.
Он шумно потянул ноздрями табачок, покрутил раздвоенным на конце массивным носом и чихнул, будто выстрелил.
- Такие вот, любезный брат, дела у нас в отечестве. Ежели глянуть в корень, Торквемаде-то нашему все едино, с кем машется Потемкин-Таврический, да только он не сам по себе - человек государственный. - Елагин хмыкнул с циничной откровенностью, опять оглушительно чихнул и, хоть были они в комнате с Калиостро вдвоем, с оглядочкой перешел на шепот: - А во главе государства-то кто? Матушка императрица. Вот ей-то совсем не по нраву, когда воруют у нее, а потом еще болтают языком<Весьма либеральная в вопросах морали, Екатерина II тем не менее постоянно ратовала за соблюдение внешних приличий. В специально изданном "Указе о неболтании лишнего" всем болтунам, говорунам и любителям посудачить ясно предписывалось: заткнуться накрепко. Потому как длинный язык доводит не только до Киева и беды, но еще и до укорачивания шеи.>. Хотя, чаю, и сам Шешковский не без умысла. Нет бы просто поздравить задницу с праздником. Так ведь нет - вопросы, расспросы, высказывание интереса. Ищет все крамолу, пес, за то и обласкан, и в бриллиантовом ошейнике. Такому и кости не надо - дай только вцепиться в глотку<Тяга к сыскному делу открылась у Степана Ивановича с младых ногтей. Сын московского подьячего, Шешковский отроком был пристроен родителем в Сибирский приказ, этакую настоящую "серебряную копь" для чиновника. Однако там не задержался и приложил все силы, чтоб попасть в Тайную канцелярию, впоследствии Тайную экспедицию. Что же стояло за этим? Скорее всего, личные амбиции. Сладостное ощущение тайного могущества, упоительного всезнания, полной безнаказанности и близости к власть имущим - вот что манило Шешковского, человека серого, внешне неприглядного и особыми достоинствами не отмеченного. Зато уж старательного-то, трудолюбивого-то... Во время допросов Емельяна Пугачева он так и горел на работе, ночуя в соседней с бунтовщиком камере.>. Достукается - будет на живодерне... Вот с кого бы хорошо содрать шкуру. Ну а потом сделать чучело и поместить в Кунсткамеру, к уродам. Потому как монстр. Кстати, уважаемый мессир, как там поживает ваш гомункул? Магнетизировали уже? И каков же aquastor?<Существо, созданное силой воображения (лат.).> Удался?
Тихий голос его внезапно окреп, в сузившихся глазах вспыхнули огни, он даже забыл про открытую табакерку - так была приятна и близка ему алхимическая тема. Какая там императрица, происки Шешковского и рульный табачок! Гомункул, творимый из Mysterium magnum<Первичная материя, сущность внутренней природы (лат.).>, тщательно, в соответствии с архаусом, с полным отделением плотного от тонкого - вот это да!
- Весьма неплох, весьма. Дозревает, - не без профессиональной гордости ответил Калиостро, с пафосом вздохнул и ненадолго отвлекся от реалий плотной сферы. - Однако не так быстро, как хотелось бы. Слишком много abessi в Астрале, не тонкие планы, а сплошной rebis . Ну ничего, я добавлю spiritus vitae<Жизненный дух (лат.).>, подкорректирую evestrum<Астральное тело (лат.).>. Как это говорится у вас, русских? Будет как огурчик. Ха-ха... Ужасная история, случившаяся с Анагорой, его нисколько не тронула поделом же ей, этой шлюхе, дешевке и дряни, единственное достоинство которой только в том, что она приходится родственницей Лоренце. Дали ума в задние ворота - и славно, может, теперь задумается, не будет вешаться на каждого мужика. Между прочим, что это Потемкин молчит? Все тащит, как говорят здесь, кота за яйца? Пора бы ему расстараться с рандеву, пора. А то наобещал с три короба, золотишко взял и все, привет, с концами. Будто не ведомо ему, что с Калиостро шутки плохи. Вот останется сам без конца...<Имеется в виду эгильет, "завязка" члена, магическая операция по лишению мужской силы.>
- Могу ли я, достопочтенный брат магистр, - Елагин, вздрогнув от наплыва чувств, просыпал табачок, лицо его выразило благоговение, невиданный восторг и смутную надежду, - хотя бы на мгновение, одним глазком...
Господи, неужели...
- И не на миг, уважаемый брат, и не одним глазком, а не спеша и в полной мере, - несколько по-менторски ответил Калиостро и улыбнулся, как триумфатор. - Peu de science eloigne de Dieu, beacoup de science у ramena<Малая мудрость удаляет от Господа, великая мудрость приближает Оного (фр.).>. Вы согласны со мной, уважаемый брат?
Елагин был не против. Так что оба Hommes de desir допили выдержанное кипрское, кликнули слугу с масляным фонарем и направили стопы в ротонду, к куче дерьма. Там им было куда интереснее.
X
Весна наступала стремительно. С песнями летели птицы, с шумом бежали воды, дружно набухали почки, таяли, превращаясь в грязь, снега. Уже извозчики надели шляпы с канареечными лентами<В теплое время года извозчики носили шляпы с желтыми лентами, в холодное - шапки желтого цвета и кафтаны с желтыми же кушаками, на спине между плеч у них висели жестяные таблички, на которых масляными красками были написаны номера и обозначены районы приписки.>, уже воодушевились квелые весенние мухи, уже неугомонный Безбородко начал выходить охотиться в своем неизменном синем сюртуке<По рассказам современников, Александр Андреевич отличался исключительной любвеобильностью и просто выдающимися мужскими статями. В этом с ним могли сравниться, пожалуй, разве что Григорий Орлов да светлейший князь Тавриды, правда, злоупотреблявший стимулирующими средствами, которые в конечном счете и загнали его в гроб - уж во всяком случае не приступ лихорадки, как пытаются утверждать некоторые историки. Так вот, несмотря на сонмище любовниц, крепостной гарем и походы по борделям, Безбородко вел жизнь уличного ловеласа: каждый божий день после обеда надевал свой синий сюртучок, брал кошель с деньгами и отправлялся на охоту. С неизменным успехом.>. Дороги раскисли, превратились в "направления", всюду была грязь, грязь, грязь. Чавкающая под копытами, сдобренная навозом - по обода, до колеп, по колесные оси. Море разливанное, океан, ни проехать, ни пройти.
Ну это кому как. Князь Потемкин, например, невзирая на распутицу, взял да и отправился в свои любимые Яссы, где у него, как и положено владыке Таврии, была устроена резиденция на манер султана. Хорошо еще, отчалил не тихо, по-английски, а поимел-таки совесть, отправил Калиостро письмо: мол, ни о чем не беспокойтесь, все схвачено и под контролем. Императрица дозревает и примет вас на днях. Ваш, с высочайшим приветом, Григорий.
Да, отбывал князь Таврический не по-английски, отнюдь. Сугубо в русском стиле, с невероятной помпой, торжественностью и шумом. Через триумфальные, фантастически освещенные ворота, специально возведенные у Пулковой горы. Процессия впечатляла: впереди следовали три "восьмиместные линии", то бишь в восемь лошадей каждая, за ними множество колясок, дорожные кареты, несчитанные кибитки, нескончаемые, изукрашенные гербами фуры. Две повозки занимала кухонная утварь, естественно, как всегда, серебряная, возле главных экипажей, следовавших ровным шагом, шли скороходы и гайдуки, слуг было не менее пары сотен, а бравых казаков с ружьями и саблями - наверное, и поболе. Сам Потемкин в шелковом, вычурного кроя халате возлежал на кожаных подушках в одном из экипажей, в задумчивости курил гигантскую, с янтарным чубуком резную трубку и нехотя посматривал в зеркальное окно, "Omnia vanitas<Все суета (лат.).>. Ну и тоска..." Карета, в коей следовал князь, была сделана в Лондоне по особому заказу и имела механизм, позволявший вкатывать в нее постель. Говорят, мастер англичанин демонстрировал ее за деньги, коих нажил таким способом весьма изрядно.
Да, более всего на свете почитал владыка Таврии негу, приятность и комфорт. А потому, дабы не скучать в дороге, взял себе в попутчицы племянницу Сашеньку, прекрасную, как бутон<В будущем графиню Браницкую.>. По-простому, по-родственному<Григорий Александрович был в ссоре с матерью, постоянно шпынявшей его за растление племянниц. Даже не переписывались.>. О бедной Анагоре даже не вспомнил, гад, быстро свинтил себе сквозь Триумфальные ворота. От нее, любящей, заждавшейся, соблазненной и покинутой. Кушающей стоя, спящей на животе, смазывающей раны отвратительным постным маслом. Ох, все же нет справедливости на свете! Однако Анагора не поддалась судьбе. Едва поджили раны, как она собралась с силами, сконцентрировала в кулак всю свою аттическую волю и решила восстановить мировую справедливость - отомстить этому изменщику, негодяю, подлецу Гришке Потемкину. Как? Ужасно, по-женски. А убийственным орудием своей страшной мести она выбрала бедного, ни в чем не повинного Бурова: снова принялась заигрывать без пряников, изводить манерничаньем и занудливым жеманством, сыпать непристойными шуточками-прибауточками, приставать с двусмысленными и кокетливыми предложениями, надувать карминово накрашенные губы, делать вольные и похотливые телодвижения и напрашиваться ночью "на чашечку чаю". Гнусно домогаться, одним словом. По идее, надо было бы, конечно, уважить девушку и сходить ей навстречу, разиков этак шесть, благо ходить недалеко. Только Буров не стал. Из железного мужского принципа. Не пристало князю Бурову-Задунайскому подбирать объедки со стола Потемкина. Вернее, с постели его. По статусу не положено - если красть, то миллион, а если иметь, то королеву. А потом, ну ее, Анагору. К Аллаху. Не так занудлива, как кривонога, и не так глупа, как большеноса. Своеобразная девушка, на любителя. От таких лучше подальше...
Что касаемо Калиостро, то его все это кипение страстей ничуть не трогало, вернее, не до того было: гомункул уже дошел до соответствующих кондиций и требовал внимательного и бережного ухода. Резвый такой мальчонка, живой, орет, как и настоящие дети, невыносимо. Теперь требовалось воздействовать на него menstruum philosophicum<Философский растворитель (лат.).>, вдохнуть какую-нибудь душу, активизировать ratio<Разум (лат.).>, и все, можно кантовать. Любящему родителю в заботливые руки. Sic L'Nouvel Homme sreatus est<Так новый человек сотворен был (лат.).>.
А взбудораженная Анагора все никак не унималась, вела себя просто вызывающе, требовала любви и ласки. То была сладкоголоса, как сирена, то, по ее личному разумению, обольстительна, как Цирцея, то невыносима, словно фурия, то разнузданна, как бешеная менада, из тех, что, увитые плющом, бесчинствовали на просторах Греции<Служительницы вакхических культов, в основе которых лежало оргиастическое действо. Опьянялись наркотиками, добытыми из плюща, причем вводили их непосредственно во влагалище. Неистовые, буйные, увешанные задушенными змеями, менады отличались невиданной жестокостью и часто, насытившись любовью с мужчинами, разрывали своих партнеров на части. А бродили они, держа в руках искусственные фаллосы, что впоследствии выродилось в традицию ходить с зажженными свечами.>. Устраивала сцены, стучалась в дверь, дышала в скважину, не давала спать. И Буров не выдержал.
- Слушай, брат, тебе Анагора как? Впечатляет? - спросил он за завтраком насыщающегося Мельхиора и, заметив обрадованный, полный жизни кивок, сам сразу почувствовал себя несравненно лучше. - Ну вот и отлично, владей. Не пожалеешь. Сегодня же махнемся комнатами...
И все, в доме Елагина наступила гармония. Ночью все мавры серы.
А вокруг уже вовсю торжествовала весна, оглушая напрочь птичьими руладами, опьяняя запахом травы, резко поднимая настроение и обещая счастье и удачливость во всем. И действительно, Страстная неделя<Последняя неделя Великого поста, предшествующая Пасхе и посвященная воспоминаниям о страданиях Христа.> началась хорошо: в понедельник у Калиостро забрали гомункула, во вторник Елагину привезли саженных, аж из Астрахани, осетров, в среду Разумовский был удачлив в карты и пожертвовал сто тысяч на дело процветания Великой Ложи Египетского Ритуала. А вот четверг, тот, который Чистый<Четверг на Страстной неделе считался днем очистительных процедур. К таковым, в частности, относилось обливание скотины талой водой, омовение подойников, полоскание белья и тому подобное.>, как-то не задался. Выяснилось это утром, за завтраком, на который не явились ни Анагора, ни Мельхиор.
- Так, - промолвил Калиостро, когда подали чай, и мрачно повернулся к скучающей Лоренце: - Боюсь, моя милочка, что на следующих гастролях мы как-нибудь обойдемся без вашей родни.
Сущую правду сказал, настоящий маг...
Мельхиор и Анагора так и не вышли к завтраку. Более того, они даже не вставали - лежали на кровати вытянувшись, неподвижно, не издавая ни звука. Не удивительно - порнодионка была выпотрошена, а на затылке мавра зияла круглая, с хорошее блюдце, дыра. Сквозь нее виднелась внутренность пустого черепа. Мозга не было...