Страница:
- Здоровья и благополучия, ваша светлость! - гоголем подскочил Гарновский к остолбеневшему Чесменскому, приосанился по мере сил и важно отрапортовал: - Ваше приказание исполнено в точно-сти, всенепременнейше и в срок. Убитых и раненых более нет, вооружение и снаряжение - полностью.
Изъеденная комарами рожа у него была чуть лучше, чем у первопечатника Федорова.
- Ты зачем приехал? Тебя кто звал? - севшим, каким-то очень странным голосом осведомился Чесменский, гневно задышал и сухо хрустнул пальцами, подбирая их в кулаки. - Почему посты оставил, сволочь? Запорю ведь, лишу дворянства, солдатом на Кавказ отправлю. Выпотрошу, такую мать, душу выну, будешь у меня как Вассерман...
Смотреть на него было страшно, сразу чувствовалось, что не шутит. И ведь и впрямь выпотрошит, душу вынет, с него станется...
Только вот Гарновский не испугался. Побелев как мел, но не потеряв лица, он вытащил из-за обшлага пакет, извлек бумажный лист, с хрустом развернул и подал Чесменскому:
- Вы, верно, запамятовали, ваша светлость. Вины моей ни в чем нет. Вот прошу, прочтите.
На гербовом, доброй бумаги листе значилось: "Мы, с соизволения Божия генерал-адмирал генерал-аншеф и граф Орлов-Чесменский велим полковнику Гарновскому выдать подателю сей петиции все механические машины, находящиеся в его ведении, а также расстараться в содействии погрузке и кантованию оных. Милостью Божьей генерал-адмирал генерал-аншеф и граф Орлов-Чесменский". А для вескости, вящей представительности и отметания каких-либо сомнений послание было облагорожено личной витиевато-жирной подписью его светлости, а также фамильно-родовой, вырезанной на камне перстня печатью. Не хухры-мухры, империи Российской графья. В общем, если это была фальшивка, то весьма добротная, самой высшей пробы, кою органолептикой не взять.
- Ну... В бога душу мать! - выругался Алехан, стукнул кулачищем о ладонь, однако бушевать не стал, сложил бумагу, убрал в карман, кинул быстрый взгляд в сторону Гарновского. - Ладно, ладно, Василий, Кавказ отменяется. - Потом пожевал губами и в задумчивости повернулся к Бурову: М-да, князь, похоже, обосрались мы, весьма жидко и обильно. Что делать теперь, ума не приложу. С какого конца заходить...
На его мрачном, обезображенном шрамами лице явственно читалась решимость пойти и, невзирая на всех этих бойцов, мертвяков и магическую хитрость, придушить распросукиного сына де Гарда аки кутенка.
"Был бы конец, а куда зайти, найдется", - хмыкнул про себя Буров, но невесело, скорее зло, глянул ласково на Чесменского и с небрежностью сказал:
- Я бы заглянул сегодня вечером в клоб гробовщика Шримгенхельма. Если верить Вассерману, то там вовсю хозяйничает де Гард. Глядишь, и встретим кого, поговорим по душам...
Вся эта возня с черным магом его изрядно утомила - все, аллес, финиш, финита, пора ставить точку. А с другой стороны - скучно без живых-то врагов. Все сразу становится пресным, тягомотным, разжижающим кровь. Как ни крути, a vivere militare est<Жить значит бороться (лат.).>. Так что, может, и не такую уж брехню несли Энгельс с Марксом про единство и борьбу противоположностей.
- В клоб гробовщика Шримгенхельма? На Большой Миллионной? обрадовался Алехан, отбросил все сомнения и снова превратился в могущественного военачальника. - Так, полковник Гарновский, распрягайте лошадей, кормите людей. К ужину жду вас с обстоятельнейшим докладом и подробнейшим рапортом в трех экземплярах с комментариями. - Потом он замолчал, проглотил слюну и очень по-командирски изрек: - А что, князь, не мешало бы подумать об ужине и нам. И как следует. Надо бы основательнейше закусить и не менее основательно выпить.
Подумали. Основательно. Так что после кофе с коньяком, ликерами и ромом его сиятельство отчалили почивать, а Буров, отяжелевший не столько от выпитого, как от съеденного, до глубины души проникся мыслью, что инициатива наказуема. Однако куда ты денешься - ноблесс оближ, труба зовет, надо ехать. После печеного гуся, паровой козлятины, вкуснейшего шпигованного поросенка искать свидания с поганцем де Гардом. На свою жопу приключений искать. Да уж, наша служба и опасна и трудна...
Выдвигаться на Большую Миллионную было решено ударно, кадрированным взводом, в составе Бурова, Гарновского, тройки графов, двух баронов, одного виконта и пары дюжин чудо-богатырей званием не ниже сержантского. Вооружились, снарядились, расселись по каретам и тронулись, в молчании, отставив разговоры, с твердым намерением пусть даже и не встретить каналью де Гарда, но уж истребить-то его осиное гнездо до самого основания. А гнездо сие представляло собой мрачный, черного карельского камня дом в два этажа. У крыльца было изрядно наблевано, дверь отмечена следами сапог, сквозь зашторенные окна доносились звуки музыки, слышались пьяный смех, крики, мужские голоса, хлопанье в ладоши и кокетливый женский визг. Судя по всему, это был не просто клоб - место отдохновения людей почтенных, обстоятельных, чинно убивающих время в приятном ничегонеделании, но еще и заведение с девочками. Весьма и весьма веселыми, веригами морали не обремененными. Расклад был, надо полагать, обычный - на первом этаже служили Бахусу и Фортуне, на втором - Венере и Морфею, а вот где печатали липовые ассигнации - это был вопрос. Ладно, гадать не стали, быстро отжали дверь, без шума вошли, разом успокоили сунувшуюся было прислугу. Виконт с чудо-богатырями подался блокировать здание, а Буров при Гарновском, баронах и графьях отправился инкогнито в игорный зал - осмотреться. Хотелось, чтобы все было тихо, спокойно, пристойно, без скандала. Как в лучших домах Лондона. Однако без скандала не получилось - в России живем. Только Буров и подчиненные вошли, как из дальнего угла, где метали абцуги<То есть там шла азартная игра. Абцуг - пара карт, раскладываемых банкометом по правую и левую руку.>, с резкостью повысили голос:
- Это черт знает что такое! Карты-то того, крапленые! Господин банкомет, вы шулер! Гнида, сволочь, мизерабль, мерд, дешевая вонючая каналья! Такую растакую твою мать!
Голос этот, гневный и язвительный, показался Бурову знакомым. Невольно он пошел на крик, вгляделся сквозь завесу дыма и не смог сдержать ухмылку удивления - ба, знакомые все лица. Еще какие знакомые: за столом в качестве понтеров сидели секунд-майор Павлик, почти что ротмистр Федя и вечный, судя по всему, поручик Ржевский, а вот банк метал... сказочный самец, невообразимый мужчина, первейший кавалер и ловелас Европы. Все такой же лихой, кучерявый и брюнетистый, как тогда, год назад во Франции. Бурову даже показалось на миг, что время обратилось вспять, что он снова в Париже, в большой разговорной комнате монастыря Святой Магдалины<См. первую книгу.>, а рядом с ним шевалье и маркиз де Сад... Впрочем, не удивительно, события развивались как во Франции, с небольшой лишь поправкой на российский колорит.
- Ну, падла, молись! - Поручик Ржевский между тем закончил выражаться, вскочил и плавно перешел от слов к делу - швырнул колоду банкомету в лицо. Нераспечатанную. Попал хорошо.
- Я? Шулер? Гнида? Сволочь? Мизерабль? Мерд? Дешевая вонючая каналья и падла? - возмутился банкомет, побледнел и тоже, словно уколотый шилом в чувствительное место, вскочил. - Вы, милостливый государь, посмели осквернить честное имя Джованни Джиакомо Казановы, кавалера де Сингальта, персоны, вхожей к ее величеству императрице российской<Казанова действительно встречался несколько раз с Екатериной II. Официальная история утверждает, что общение их хотя и носило доверительный характер, но ограничивалось совместными трапезами и беседами о григорианском календаре.>. И сейчас об этом очень пожалеете. Требую сатисфакции. И немедленной.
При этом он расправил плечи, приосанился и очень мужественно возложил ладонь на эфес шпаги. Красив, ох красив, а уж грозен-то, грозен... Только ведь и поручик Ржевский был не лыком шит.
- Хрен тебе, каналья, а не сатисфакцию! - в ярости воскликнул он и, подавая скверный пример братьям по оружию<Несколько позже, уже в веке XIX, создатель романса "Соловей" офицер Алябьев во время игры в карты поступил точно так же. За что и был разжалован, лишен дворянства и сослан в Сибирь.>, с чувством приголубил Казанову подсвечником. - Получи абцуг!
Подсвечник был массивный, на четыре свечи, размах хороший, по полной амплитуде. Явственно чмокнуло, брызнула кровь, лицо кавалера окаменело. Мужественно, так и не отняв пальцы от эфеса шпаги, он рухнул на пол. До смертоубийства дело, правда, не дошло, помешал парик, кудлатый, добрый, голландской работы. И переменчивое колесо фортуны завертелось в другую сторону: бесчувственного банкомета понтеры потащили из зала, отыгрываться, по своим правилам. Не Европа чай - Азия, Тартария. Буров же, будучи всецело на стороне соотечественников, тут же распорядился, чтоб им дали зеленый свет, - пусть, пусть этот шарлатан, шулер, дамский сердцеед и по совместительству агент инквизиции получит свое. Вот ведь гад, все в своем репертуаре, мало ему тогда настучали по башке на берегах Сены. Теперь вот добавят еще на берегах Невы. И вообще, хрена ли собачьего ему здесь, в России? М-да, интересно, очень интересно...
А вот в заведении Шпрингельхейма, как вскоре выяснилось, ничего интересного не было. Ни станков, ни ассигнаций, ни Уродов, ни Бойцов. Только пьянство, игрища, непотребство и блуд - средней руки, широко раскинутой ноги. Никакой изюминки. То ли Вассерман набрехал, то ли де Гард замел следы - один Бог знает, спросить было не у кого. В общем, прошлись по номерам, навели кое-какого шороху, взяли на недолгую память бочку коньяка и покатили домой. Джованни Джиакомо Казанова, кавалер де Сингальта, двинулся следом - малой скоростью, на четырех костях, захлебываясь кровавыми соплями. Судя по всему, он был не в настроении и не в форме. Не удивительно. Тяжелый день, понедельник...
VII
Вторник начался сюрпризом, на первый взгляд вроде бы приятным - сразу же после завтрака Бурову сделали презент. Ну как презент - уличный мальчишка на глазах у стражников пропихнул посылочку между прутьев ограды, свистнул приглашающе, помахал рукой и стремительно утек. А на пакете том, сделанном изящно, обвязанном галант-нейшей розовой ленточкой, значилось: "Кавалеру Бурову от неизвестной воздыхательницы". Как говорится, пустячок, а приятно. Да ведь только халявный сыр бывает, как известно, в мышеловке.
- М-да, князь, кто-то вас здорово не любит, сразу же сказал Гарновский, вытащил кинжал, потыкал им в посылочку и принялся принимать экстренные меры: презент был с тщанием укрыт овчиной, обернут трижды воловьей шкурой и с бережением, неспешно перенесен под землю к Дронову.
- Да, чую хитрость механическую, погибель исподнюю и отраву злую, сразу же изрек тот, даже горькую пить не стал, сплюнул тягуче и дал обстоятельнейший наказ:
- Перстов не совать, не облачаться ни во что, внутрь ничего не принимать.
Немедленно были вызваны Ерофеич и сержантишко один, ученик Кулибина, вдвоем с величайшим тщанием, с изрядным бережением распороли они ленточку, развернули бумагу, посылочку вскрыли. Подарок представлял собой бутылку вина, массивную, объемистую табакерку и мужское, соблазнительного колера исподнее. Вино было паршивым, табачница - серебряной, так себе, а вот подштанники хорошие зело, - шелковые, с гульфиком, сплошь украшенные вышитыми сердечками. Бурова воздыхательница изрядно постаралась, не единую ночь, видать, прорукодельничала у свечи.
- Ясно дело, штуковина-то с изворотом, - молвил веско ученик Кулибина, только глянув на дареную табачницу, вытащил мудреные, хитрого устройства щипцы и с величайшей осторожностью принялся открывать крышку. И сразу же злобно клацнула потайная пружина, выбросив стремительное механическое жало - слава тебе, Господи, что впустую, в белый свет, как в копеечку. Табакерочка-то была того, не с музыкой - со смертельным секретом. И еще неизвестно, с каким табачком.
- И эта не проста, - снова молвил воспитанник Кулибина, косо глянув на емкость с бормотухой. Вытащил затейливый, тройной закрутки штопор и не торопясь по "точке"<Старинная русская мера длины.> принялся вытягивать тугую пробку. Процесс спорился, вскоре распечатанная табачница, бутылка, лишенная девственности, и растянутые во всю длину подштанники уже лежали на столе. За них взялся опытной рукой со всем своим старанием Ерофеич. Дело мастера боится - уже к обеду был известен результат. Настораживающий, весьма. Все - и вино, и табак, и исподнее, и секретное жало в табакерке было отравлено. Страшным, действующим даже через кожу ядом из безвременника, аконита, слизи жабы, ртути и реальгара<Руда мышьяка.>, превращающего человека в разлагающийся, корчащийся от муки кусок плоти. Похоже, неизвестная воздыхательница хотела повздыхать у Бурова на могилке...
- Да уж, говно еще то, - сделал, как всегда, глубокомысленное резюме Чесменский, выразился по-черному в половину силы и мастерски задействовал свой аналитический потенциал. - Только, похоже, это не де Гард нагадил. Он хоть и засранец редкостный, но все же с головой. А тут все через жопу топорно, по-деревенски, с явным перебором. Ни мысли, ни вкуса, один только яд. И у какого же недоумка, князь, вырос на вас такой зуб?
У какого, у какого... Буров ни секунды не сомневался, что и к подштанникам с ядом, и к табакерке с жалом, и к фауст-патрону с отравой приложил свою длань его светлость князь Платон. Гондон. По крайней примитивности покушения чувствуется. Тем более что мотивов для подобного действа у Платона Александровича более чем достаточно - вначале дали по рогам, а потом еще мозолят предерзко державные очи, такие охочие до мужского сословия. Посягая тем самым на самое святое, на его, князя Зубова, положение фаворита. И, как следствие, на статус всего клана<Платон Александрович действовал не сам по себе, во всех начинаниях и делах он опирался на братьев. Семейка была еще та, веригами морали не обремененная. Князь Николай Александрович Зубов (1763-1805), обершталмейстер, в то время как Екатерина II пребывала в агонии, поспешил в Гатчину к наследнику Павлу с поручением от брата Платона сообщить, "где стоит шкатулка с известными бумагами" (речь идет о компрометирующих императрицу документах), за что и получил высшую награду империи - Орден Святого апостола Андрея Первозванного. Несколько позже именно он, Николай Зубов, нанесет знаменитый роковой удар золотой табакеркой императору в висок. Другой брат, Валериан Александрович Зубов (1771-1804), генерал-аншеф, в 1793 году командовал карательным отрядом в Польше, в 1796, 1797 годах возглавлял доблестно провалившийся Персидский поход. По отзывам современников, отличался тупостью, чванливостью и жадностью до денег. В основном известен тем, что протез для его изуродованной ноги делал сам Кулибин.>. Ну а уж тут, как говорят французы, tous les moyens sont bons<Все средства хороши (фр.).>. Что же касается источника осведомленности Платона Александровича, то уж здесь-то совсем не сложно было догадаться, откуда дует ветер, - фрейлины ее величества не только слабы на передок, но еще и впрямь безмерно болтливы. В общем, он это, он, любимый наложник императрицы, занимающий аж тридцать шесть высших должностей, чьи имения сопоставимы по размерам с крупным европейским государством. Да, такому есть чего терять...
- Ума не приложу, ваша светлость, - хмуро пожал плечами Буров, слезно возблагодарил за проявленную заботу, горестно вздохнул и стал откланиваться, дабы успеть безо всякой суеты привести себя в божеский вид перед предстоящим рандеву. Чай, не к блядям идем, к самодержице российской. Хотя, если глянуть в корень...
- Да, князь, конечно, - согласился Алехан, кивнул, и сумрачное, с бульдожьими брылями лицо его выразило надежду. - Наденьте что-нибудь веселенькое, светлых тонов. И исподнее попикантней, в обтяжку. Женщины это любят.
Ага, то самое, только что даренное, с вышитыми сердечками. Смертельно пикантное... И отправился Буров к себе, готовиться к высочайшему свиданию. Только думал все больше не о подштанниках, а о том, как кольчужку надеть под кафтан, засапожник угнездить да "клык дьявола" в кармане пристроить. А то ведь Зубов, Шешковский да де Гард - компания не очень-то приятная. Наконец, экипированный на славу, посмотрел он на себя в зеркало, скорчил рожу, лихо подмигнул и, оставшись имиджем доволен, покатил в четырехконном экипаже не куда-нибудь - в державный чертог. Пред светлейшие очи государыни российской, самодержицы и императрицы Божьей милостью. Так похожей на майоршу Недоносову из какого-то там отдела управления кадров ГРУ. Впрочем, на этот раз Екатерина напоминала генералиссимуса, триумфатора, победоноснейшего полководца - манерами, улыбкой, величественной интонацией, по всему чувствовалось, что свой литературный дар она почитает едва ли не за главное.
- А, это вы, князь? - ласково кивнула она Бурову, мило округлила глаза и с дружественной гримаской подала ухоженную, пахнущую розмарином руку. Прошу, прошу. Как там неугомонный граф Чесменский? Все воюет, воюет во славу отечества? Вот ведь неймется ему. А у вас, князь, исключительно приятный цвет лица - то ли оно загорело изрядно, то ли от природы смугло, на цыганский манер. Скажите, а не было ли в роду у вас гишпанской крови или, может, мавританской? Такой живой, волнительной, наделяющей буйным естеством...
Да какие, к чертям собачьим, мавры и гишпанцы - остаточные явления это, последнее "прости" от великого Калиостро. Отбеливатель, видно, был некачественный, а может, все выпитое негативно повлияло...
- Вы крайне наблюдательны, ваше величество. Все в нашем роду необычайно смуглы. Это благодаря тюркской царице Жасмин аль Бану, взятой Еремилом Буровым в плен в Караван-сарае, - с шармом и поклоном отвечал Вася Буров, трепетно облобызал государыневу длань и был отпущен с миром, дабы осмотреться, себя показать и внутренне настроиться на общение с прекрасным.
Происходило это все во внушительной полукруглой зале - с хрустальными люстрами, плафонным потолком и наборным, филигранной работы полом. На стенах радовали глаз холсты и гобелены, воздух дрожал от пламени свечей, центральное место занимал невиданных размеров стол, четырехугольная доска которого была сделана из аметистового стекла и являла собой планы крепостей, с честью отвоеванных повелителем Тавриды у коварного и злобного оттоманского султана<На самом деле Суворовым.>. И среди всего этого великолепия ходили, разговаривали, показывали зубы, глазели на окружающих и на творения мастеров разные люди: ливрейные лакеи с подносами в руках, надувшиеся кавалеры с бриллиантами во всю грудь, красавицы в модных робах с пикантнейшими декольте, придворные, дипломаты, представители искусства. Бродил, скрестив руки на груди, цесаревич-наследник, вздыхал, глядя не на дам, а на шпалеры, несчастный Роджерсон<Если кто не помнит - после конфронтации с Калиостро он страдал вялостью члена.>, заигрывала тонко с французским послом блистательная шлюшка Фитингофф. Да, тусовка подобралась знатная - весь бомонд, вся богема, весь цвет дворянского общества. Всякой твари по паре. А вот Буров был один такой - редкой, экзотической породы, и на него посматривали, обращали внимание: вот дружески махнул рукой охмуряющий какую-то даму Разумовский, вот оценивающе, со знанием дела прищурилась графинюшка Брюс<Ее еще называли "пробир-дамой" императрицы, ибо каждый будущий фаворит проходил долгую, тщательную проверку в ее объятиях. Только после этого и при получении "примерной аттестации" кандидат допускался к осмотру лейб-медиком Роджерсоном.>, вот подрулила, невзирая на придворный этикет, умильно улыбающаяся якобы Надя:
- Ах, князь, это незабываемо, с той дивной пятницы я пребываю словно во сне, живу лишь одной надеждой повторения оного чуда. Служение Купидоново в вашем обществе есть лучшее из мечтаний для любой скромной девушки.
Пышная грудь ее бурно волновалась, чувственные губы были влажны, хитрые, распутные зеленые глаза горели похотливым огнем. Уж кто-кто, а она-то не напоминала скромную девушку. Скорее ту, многократно искушенную, бродившую со Спасителем по Палестине...
- Да, да, приятно было. Если что, почту за честь, - Буров мило улыбнулся, шаркнул многообещающе ножкой и хотел было податься в сторону, но внезапно передумал, пошел на контакт и залился курским соловьем - он увидел кавалера Шешковского. Одетый в скромный сиреневый камзолишко, главный инквизитор империи стоял у бюста Вольтера в натуральную величину и с кривенькой ухмылочкой, похожей на оскал, внимательно приглядывался к присутствующим. Стоял в полнейшем одиночестве, то ли гордом, то ли скорбном, близко к нему никто не подходил - во-первых, по определению грозен, а во-вторых, уж больно видом нехорош: лоб замотан тряпками аж до самых глаз, поверх парик кудлатый напялен, а сами-то глазищи, хоть и заплывшие, ужас как сверкают, огнем горят. Жуть. Один лишь Вольтер безропотно переносил общество инквизитора - улыбался тонко, по-отечески смотрел. Куда ты денешься - мудрец, философ, опять-таки без рук, без ног.
- Ну когда же, князь, когда? Я вся дрожу, я вся изнемогаю, - снова затянула про свое, про девичье якобы Надя, и розовые прекрасные выпуклости ее едва не вынырнули из декольте. - Давайте сегодня. И чтобы не знали эти мерзкие замарашки, Сандунова и Фитингофф. Пусть потом они лопнут от зависти. О, князь, я обещаю вам, эту ночь вы запомните надолго...
Как дама скажет. Было бы предложено. Как только, так сразу. Буров отвечал уклончиво, с тонкостью шутил, мастерски держал девушку в напряжении, а сам периферийным зрением следил за инквизитором - ну что, признает или нет? С одной стороны, конечно, стресс, аффект, острая, искажающая восприятие боль, а с другой - сильная воля, профессионализм, отточенная, как у всех садистов, память. А, похоже, признал, признал, ишь как воодушевился-то, словно карп на сковородке. Ну, теперь будет весело так уж весело. Итак, триумвират сложился - Зубов, де Гард и Шешковский. Бог любит Троицу.
- Я сбрызну грудь "Вздохами амура", живот - лавандовой водой, а лоно розмариновой настойкой. Я надену прозрачный пеньюар с розовыми блондами и шелковый чепец с желтыми кружавчиками. Я буду словно Клеопатра на ложе нашей страсти. Мы начнем с "негрессе" - неторопливо, затем перейдем к "наезднице"<Позы при половом акте.>, ну а уж потом я сделаю глубокий "постильонаж", "сорву листок розы" и "сыграю на кларнете"<Приемы изощренной любви.>. Чтобы наконец добраться до "дилижанса"... - сообщила между тем якобы Надя, кокетливо придвинулась к Бурову, ищуще заглянула в глаза, но тут, на его счастье, ударили в гонг, и общество единодушно потянулось на премьеру - Господи не приведи опоздать.
- Так, значит, сегодня, князь, сегодня, - конкретизировала страдалица, сделала игривый реверанс и, не мешкая, одной из первых устремилась в обитель Аполлона - любовь любовью, а положение-то обязывает.
Делать нечего, пошел и Буров, впрочем, в охотку, с интересом, в театре он, верно, не был лет двадцать пять. А в таком и подавно, стилизованном под римский цирк. В коем стены были мраморные, занавес шит золотом, места же для зрителей, обитые зеленым бархатом, подымались ступенями и образовывали полукруг. В общем, действительно обитель муз, штаб-квартира Аполлона, чертог отдохновения души, вместилище всего возвышенного и прекрасного. А вот литературный опус ее величества был так себе. И по идее, и по стилю, да и по манере написания. Сюжетец пьесы не баловал: масон, обманщик, плут и шарлатан с изящным имечком Калифалкжерстон держал за круглых дураков народ православный в лице наивного и кроткого помещика Самблина. Навешал ему на уши лапши, что, мол-де, есть алхимик великий, что ел и пил с Александром Македонским и может увеличивать бриллианты "втрое больше того, как они теперь". Затем, естественно, терпилу кинул, ручкой помахал и свинтил с концами. А несчастный помещик все сокрушался, что, "желая помочь в стесненных обстоятельствах, чудотворец варил мои богатства, но в один день котел, в котором кипели драгоценности, лопнул, а на другой день другой котел полетел в воздух и исчез".
М-да, не "Гамлет", и не "Король Лир", и не "Генрих IV". Просто "Обманщик"...
Народ реагировал на представление по-разному. Дамы ее величества преданно хихикали, французский посланник снисходительно кивал, наследничек престола брезгливо хмурил бровь, поддатый Разумовский благополучно дремал. Что же касается Бурова, то он все больше следил не за действом, а незаметно наблюдал за инквизитором империи - тот так и жег его глазищами из-под своих бинтов, при этом улыбался криво и крайне нелицеприятно. Как пить дать, замышлял какую-нибудь подлянку. Узнал, каналья, узнал...
А пьеса между тем финишировала - под стенания Самблина, под аплодисменты зрителей, под крики придворного актива: "Браво!"
- Чудовищно, - вроде бы себе под нос, но так, чтобы услышала и мать родная, выдохнул наследник престола, встал и двинулся в соседнюю залу, где помещался стол с напитками и закусками. Двинулся неспешно, по большой дуге, с тем чтобы подрулить к фрейлине Нелидовой<Екатерина Нелидова была его любовницей в то время. Вскоре ее заменила княгиня Гагарина.> и сделать приглашающий кивок. - Компанию не составите, мадемуазель?
Чувствовалось, что Бахус и Венера ему гораздо ближе Аполлона и Талии<В общем-то, что бы там ни говорили про великого князя Павла Петровича, но он, изрядный жизнелюб, успел за свой недолгий век многое: только от своей второй законной супруги Марии Федоровны у него было десять наследников.>.
- Ваше величество, мои поздравления, - приблизился к самодержице гроссмейстер Елагин, сладчайше улыбнулся с полнейшим одобрением, учтиво поклонился, изображая восторг. - Какой стиль, какой слог, какая глубина содержания! Этот негодный Калифалкжерстон с его бредовыми идеями развенчан, жестоко посрамлен и разбит в пух и прах. Вы, ваше величество, широтою мысли аки Гипатия Александрийская<Прославившаяся глубиной своих знаний и очаровательной внешностью девственница-философ Александрийской школы неоплатонизма. Будучи ученицей Плутарха и Посвященной в Высшие Мистерии, она с легкостью затмевала в диспутах всех апологетов христианства в Северном Египте. Естественно, апологетам христианства и александрийскому епископу Кириллу это очень не нравилось. Кончилось дело тем, что из Нитрийской пустыни вышли воинствующие монахи, ведомые Петром Читателем, набросились на Гипатию, ехавшую в колеснице, и умертвили ее камнями. Затем содрали раковинами плоть с костей, останки растоптали, вываляли в пыли, а затем только сожгли. Аминь.>.
Изъеденная комарами рожа у него была чуть лучше, чем у первопечатника Федорова.
- Ты зачем приехал? Тебя кто звал? - севшим, каким-то очень странным голосом осведомился Чесменский, гневно задышал и сухо хрустнул пальцами, подбирая их в кулаки. - Почему посты оставил, сволочь? Запорю ведь, лишу дворянства, солдатом на Кавказ отправлю. Выпотрошу, такую мать, душу выну, будешь у меня как Вассерман...
Смотреть на него было страшно, сразу чувствовалось, что не шутит. И ведь и впрямь выпотрошит, душу вынет, с него станется...
Только вот Гарновский не испугался. Побелев как мел, но не потеряв лица, он вытащил из-за обшлага пакет, извлек бумажный лист, с хрустом развернул и подал Чесменскому:
- Вы, верно, запамятовали, ваша светлость. Вины моей ни в чем нет. Вот прошу, прочтите.
На гербовом, доброй бумаги листе значилось: "Мы, с соизволения Божия генерал-адмирал генерал-аншеф и граф Орлов-Чесменский велим полковнику Гарновскому выдать подателю сей петиции все механические машины, находящиеся в его ведении, а также расстараться в содействии погрузке и кантованию оных. Милостью Божьей генерал-адмирал генерал-аншеф и граф Орлов-Чесменский". А для вескости, вящей представительности и отметания каких-либо сомнений послание было облагорожено личной витиевато-жирной подписью его светлости, а также фамильно-родовой, вырезанной на камне перстня печатью. Не хухры-мухры, империи Российской графья. В общем, если это была фальшивка, то весьма добротная, самой высшей пробы, кою органолептикой не взять.
- Ну... В бога душу мать! - выругался Алехан, стукнул кулачищем о ладонь, однако бушевать не стал, сложил бумагу, убрал в карман, кинул быстрый взгляд в сторону Гарновского. - Ладно, ладно, Василий, Кавказ отменяется. - Потом пожевал губами и в задумчивости повернулся к Бурову: М-да, князь, похоже, обосрались мы, весьма жидко и обильно. Что делать теперь, ума не приложу. С какого конца заходить...
На его мрачном, обезображенном шрамами лице явственно читалась решимость пойти и, невзирая на всех этих бойцов, мертвяков и магическую хитрость, придушить распросукиного сына де Гарда аки кутенка.
"Был бы конец, а куда зайти, найдется", - хмыкнул про себя Буров, но невесело, скорее зло, глянул ласково на Чесменского и с небрежностью сказал:
- Я бы заглянул сегодня вечером в клоб гробовщика Шримгенхельма. Если верить Вассерману, то там вовсю хозяйничает де Гард. Глядишь, и встретим кого, поговорим по душам...
Вся эта возня с черным магом его изрядно утомила - все, аллес, финиш, финита, пора ставить точку. А с другой стороны - скучно без живых-то врагов. Все сразу становится пресным, тягомотным, разжижающим кровь. Как ни крути, a vivere militare est<Жить значит бороться (лат.).>. Так что, может, и не такую уж брехню несли Энгельс с Марксом про единство и борьбу противоположностей.
- В клоб гробовщика Шримгенхельма? На Большой Миллионной? обрадовался Алехан, отбросил все сомнения и снова превратился в могущественного военачальника. - Так, полковник Гарновский, распрягайте лошадей, кормите людей. К ужину жду вас с обстоятельнейшим докладом и подробнейшим рапортом в трех экземплярах с комментариями. - Потом он замолчал, проглотил слюну и очень по-командирски изрек: - А что, князь, не мешало бы подумать об ужине и нам. И как следует. Надо бы основательнейше закусить и не менее основательно выпить.
Подумали. Основательно. Так что после кофе с коньяком, ликерами и ромом его сиятельство отчалили почивать, а Буров, отяжелевший не столько от выпитого, как от съеденного, до глубины души проникся мыслью, что инициатива наказуема. Однако куда ты денешься - ноблесс оближ, труба зовет, надо ехать. После печеного гуся, паровой козлятины, вкуснейшего шпигованного поросенка искать свидания с поганцем де Гардом. На свою жопу приключений искать. Да уж, наша служба и опасна и трудна...
Выдвигаться на Большую Миллионную было решено ударно, кадрированным взводом, в составе Бурова, Гарновского, тройки графов, двух баронов, одного виконта и пары дюжин чудо-богатырей званием не ниже сержантского. Вооружились, снарядились, расселись по каретам и тронулись, в молчании, отставив разговоры, с твердым намерением пусть даже и не встретить каналью де Гарда, но уж истребить-то его осиное гнездо до самого основания. А гнездо сие представляло собой мрачный, черного карельского камня дом в два этажа. У крыльца было изрядно наблевано, дверь отмечена следами сапог, сквозь зашторенные окна доносились звуки музыки, слышались пьяный смех, крики, мужские голоса, хлопанье в ладоши и кокетливый женский визг. Судя по всему, это был не просто клоб - место отдохновения людей почтенных, обстоятельных, чинно убивающих время в приятном ничегонеделании, но еще и заведение с девочками. Весьма и весьма веселыми, веригами морали не обремененными. Расклад был, надо полагать, обычный - на первом этаже служили Бахусу и Фортуне, на втором - Венере и Морфею, а вот где печатали липовые ассигнации - это был вопрос. Ладно, гадать не стали, быстро отжали дверь, без шума вошли, разом успокоили сунувшуюся было прислугу. Виконт с чудо-богатырями подался блокировать здание, а Буров при Гарновском, баронах и графьях отправился инкогнито в игорный зал - осмотреться. Хотелось, чтобы все было тихо, спокойно, пристойно, без скандала. Как в лучших домах Лондона. Однако без скандала не получилось - в России живем. Только Буров и подчиненные вошли, как из дальнего угла, где метали абцуги<То есть там шла азартная игра. Абцуг - пара карт, раскладываемых банкометом по правую и левую руку.>, с резкостью повысили голос:
- Это черт знает что такое! Карты-то того, крапленые! Господин банкомет, вы шулер! Гнида, сволочь, мизерабль, мерд, дешевая вонючая каналья! Такую растакую твою мать!
Голос этот, гневный и язвительный, показался Бурову знакомым. Невольно он пошел на крик, вгляделся сквозь завесу дыма и не смог сдержать ухмылку удивления - ба, знакомые все лица. Еще какие знакомые: за столом в качестве понтеров сидели секунд-майор Павлик, почти что ротмистр Федя и вечный, судя по всему, поручик Ржевский, а вот банк метал... сказочный самец, невообразимый мужчина, первейший кавалер и ловелас Европы. Все такой же лихой, кучерявый и брюнетистый, как тогда, год назад во Франции. Бурову даже показалось на миг, что время обратилось вспять, что он снова в Париже, в большой разговорной комнате монастыря Святой Магдалины<См. первую книгу.>, а рядом с ним шевалье и маркиз де Сад... Впрочем, не удивительно, события развивались как во Франции, с небольшой лишь поправкой на российский колорит.
- Ну, падла, молись! - Поручик Ржевский между тем закончил выражаться, вскочил и плавно перешел от слов к делу - швырнул колоду банкомету в лицо. Нераспечатанную. Попал хорошо.
- Я? Шулер? Гнида? Сволочь? Мизерабль? Мерд? Дешевая вонючая каналья и падла? - возмутился банкомет, побледнел и тоже, словно уколотый шилом в чувствительное место, вскочил. - Вы, милостливый государь, посмели осквернить честное имя Джованни Джиакомо Казановы, кавалера де Сингальта, персоны, вхожей к ее величеству императрице российской<Казанова действительно встречался несколько раз с Екатериной II. Официальная история утверждает, что общение их хотя и носило доверительный характер, но ограничивалось совместными трапезами и беседами о григорианском календаре.>. И сейчас об этом очень пожалеете. Требую сатисфакции. И немедленной.
При этом он расправил плечи, приосанился и очень мужественно возложил ладонь на эфес шпаги. Красив, ох красив, а уж грозен-то, грозен... Только ведь и поручик Ржевский был не лыком шит.
- Хрен тебе, каналья, а не сатисфакцию! - в ярости воскликнул он и, подавая скверный пример братьям по оружию<Несколько позже, уже в веке XIX, создатель романса "Соловей" офицер Алябьев во время игры в карты поступил точно так же. За что и был разжалован, лишен дворянства и сослан в Сибирь.>, с чувством приголубил Казанову подсвечником. - Получи абцуг!
Подсвечник был массивный, на четыре свечи, размах хороший, по полной амплитуде. Явственно чмокнуло, брызнула кровь, лицо кавалера окаменело. Мужественно, так и не отняв пальцы от эфеса шпаги, он рухнул на пол. До смертоубийства дело, правда, не дошло, помешал парик, кудлатый, добрый, голландской работы. И переменчивое колесо фортуны завертелось в другую сторону: бесчувственного банкомета понтеры потащили из зала, отыгрываться, по своим правилам. Не Европа чай - Азия, Тартария. Буров же, будучи всецело на стороне соотечественников, тут же распорядился, чтоб им дали зеленый свет, - пусть, пусть этот шарлатан, шулер, дамский сердцеед и по совместительству агент инквизиции получит свое. Вот ведь гад, все в своем репертуаре, мало ему тогда настучали по башке на берегах Сены. Теперь вот добавят еще на берегах Невы. И вообще, хрена ли собачьего ему здесь, в России? М-да, интересно, очень интересно...
А вот в заведении Шпрингельхейма, как вскоре выяснилось, ничего интересного не было. Ни станков, ни ассигнаций, ни Уродов, ни Бойцов. Только пьянство, игрища, непотребство и блуд - средней руки, широко раскинутой ноги. Никакой изюминки. То ли Вассерман набрехал, то ли де Гард замел следы - один Бог знает, спросить было не у кого. В общем, прошлись по номерам, навели кое-какого шороху, взяли на недолгую память бочку коньяка и покатили домой. Джованни Джиакомо Казанова, кавалер де Сингальта, двинулся следом - малой скоростью, на четырех костях, захлебываясь кровавыми соплями. Судя по всему, он был не в настроении и не в форме. Не удивительно. Тяжелый день, понедельник...
VII
Вторник начался сюрпризом, на первый взгляд вроде бы приятным - сразу же после завтрака Бурову сделали презент. Ну как презент - уличный мальчишка на глазах у стражников пропихнул посылочку между прутьев ограды, свистнул приглашающе, помахал рукой и стремительно утек. А на пакете том, сделанном изящно, обвязанном галант-нейшей розовой ленточкой, значилось: "Кавалеру Бурову от неизвестной воздыхательницы". Как говорится, пустячок, а приятно. Да ведь только халявный сыр бывает, как известно, в мышеловке.
- М-да, князь, кто-то вас здорово не любит, сразу же сказал Гарновский, вытащил кинжал, потыкал им в посылочку и принялся принимать экстренные меры: презент был с тщанием укрыт овчиной, обернут трижды воловьей шкурой и с бережением, неспешно перенесен под землю к Дронову.
- Да, чую хитрость механическую, погибель исподнюю и отраву злую, сразу же изрек тот, даже горькую пить не стал, сплюнул тягуче и дал обстоятельнейший наказ:
- Перстов не совать, не облачаться ни во что, внутрь ничего не принимать.
Немедленно были вызваны Ерофеич и сержантишко один, ученик Кулибина, вдвоем с величайшим тщанием, с изрядным бережением распороли они ленточку, развернули бумагу, посылочку вскрыли. Подарок представлял собой бутылку вина, массивную, объемистую табакерку и мужское, соблазнительного колера исподнее. Вино было паршивым, табачница - серебряной, так себе, а вот подштанники хорошие зело, - шелковые, с гульфиком, сплошь украшенные вышитыми сердечками. Бурова воздыхательница изрядно постаралась, не единую ночь, видать, прорукодельничала у свечи.
- Ясно дело, штуковина-то с изворотом, - молвил веско ученик Кулибина, только глянув на дареную табачницу, вытащил мудреные, хитрого устройства щипцы и с величайшей осторожностью принялся открывать крышку. И сразу же злобно клацнула потайная пружина, выбросив стремительное механическое жало - слава тебе, Господи, что впустую, в белый свет, как в копеечку. Табакерочка-то была того, не с музыкой - со смертельным секретом. И еще неизвестно, с каким табачком.
- И эта не проста, - снова молвил воспитанник Кулибина, косо глянув на емкость с бормотухой. Вытащил затейливый, тройной закрутки штопор и не торопясь по "точке"<Старинная русская мера длины.> принялся вытягивать тугую пробку. Процесс спорился, вскоре распечатанная табачница, бутылка, лишенная девственности, и растянутые во всю длину подштанники уже лежали на столе. За них взялся опытной рукой со всем своим старанием Ерофеич. Дело мастера боится - уже к обеду был известен результат. Настораживающий, весьма. Все - и вино, и табак, и исподнее, и секретное жало в табакерке было отравлено. Страшным, действующим даже через кожу ядом из безвременника, аконита, слизи жабы, ртути и реальгара<Руда мышьяка.>, превращающего человека в разлагающийся, корчащийся от муки кусок плоти. Похоже, неизвестная воздыхательница хотела повздыхать у Бурова на могилке...
- Да уж, говно еще то, - сделал, как всегда, глубокомысленное резюме Чесменский, выразился по-черному в половину силы и мастерски задействовал свой аналитический потенциал. - Только, похоже, это не де Гард нагадил. Он хоть и засранец редкостный, но все же с головой. А тут все через жопу топорно, по-деревенски, с явным перебором. Ни мысли, ни вкуса, один только яд. И у какого же недоумка, князь, вырос на вас такой зуб?
У какого, у какого... Буров ни секунды не сомневался, что и к подштанникам с ядом, и к табакерке с жалом, и к фауст-патрону с отравой приложил свою длань его светлость князь Платон. Гондон. По крайней примитивности покушения чувствуется. Тем более что мотивов для подобного действа у Платона Александровича более чем достаточно - вначале дали по рогам, а потом еще мозолят предерзко державные очи, такие охочие до мужского сословия. Посягая тем самым на самое святое, на его, князя Зубова, положение фаворита. И, как следствие, на статус всего клана<Платон Александрович действовал не сам по себе, во всех начинаниях и делах он опирался на братьев. Семейка была еще та, веригами морали не обремененная. Князь Николай Александрович Зубов (1763-1805), обершталмейстер, в то время как Екатерина II пребывала в агонии, поспешил в Гатчину к наследнику Павлу с поручением от брата Платона сообщить, "где стоит шкатулка с известными бумагами" (речь идет о компрометирующих императрицу документах), за что и получил высшую награду империи - Орден Святого апостола Андрея Первозванного. Несколько позже именно он, Николай Зубов, нанесет знаменитый роковой удар золотой табакеркой императору в висок. Другой брат, Валериан Александрович Зубов (1771-1804), генерал-аншеф, в 1793 году командовал карательным отрядом в Польше, в 1796, 1797 годах возглавлял доблестно провалившийся Персидский поход. По отзывам современников, отличался тупостью, чванливостью и жадностью до денег. В основном известен тем, что протез для его изуродованной ноги делал сам Кулибин.>. Ну а уж тут, как говорят французы, tous les moyens sont bons<Все средства хороши (фр.).>. Что же касается источника осведомленности Платона Александровича, то уж здесь-то совсем не сложно было догадаться, откуда дует ветер, - фрейлины ее величества не только слабы на передок, но еще и впрямь безмерно болтливы. В общем, он это, он, любимый наложник императрицы, занимающий аж тридцать шесть высших должностей, чьи имения сопоставимы по размерам с крупным европейским государством. Да, такому есть чего терять...
- Ума не приложу, ваша светлость, - хмуро пожал плечами Буров, слезно возблагодарил за проявленную заботу, горестно вздохнул и стал откланиваться, дабы успеть безо всякой суеты привести себя в божеский вид перед предстоящим рандеву. Чай, не к блядям идем, к самодержице российской. Хотя, если глянуть в корень...
- Да, князь, конечно, - согласился Алехан, кивнул, и сумрачное, с бульдожьими брылями лицо его выразило надежду. - Наденьте что-нибудь веселенькое, светлых тонов. И исподнее попикантней, в обтяжку. Женщины это любят.
Ага, то самое, только что даренное, с вышитыми сердечками. Смертельно пикантное... И отправился Буров к себе, готовиться к высочайшему свиданию. Только думал все больше не о подштанниках, а о том, как кольчужку надеть под кафтан, засапожник угнездить да "клык дьявола" в кармане пристроить. А то ведь Зубов, Шешковский да де Гард - компания не очень-то приятная. Наконец, экипированный на славу, посмотрел он на себя в зеркало, скорчил рожу, лихо подмигнул и, оставшись имиджем доволен, покатил в четырехконном экипаже не куда-нибудь - в державный чертог. Пред светлейшие очи государыни российской, самодержицы и императрицы Божьей милостью. Так похожей на майоршу Недоносову из какого-то там отдела управления кадров ГРУ. Впрочем, на этот раз Екатерина напоминала генералиссимуса, триумфатора, победоноснейшего полководца - манерами, улыбкой, величественной интонацией, по всему чувствовалось, что свой литературный дар она почитает едва ли не за главное.
- А, это вы, князь? - ласково кивнула она Бурову, мило округлила глаза и с дружественной гримаской подала ухоженную, пахнущую розмарином руку. Прошу, прошу. Как там неугомонный граф Чесменский? Все воюет, воюет во славу отечества? Вот ведь неймется ему. А у вас, князь, исключительно приятный цвет лица - то ли оно загорело изрядно, то ли от природы смугло, на цыганский манер. Скажите, а не было ли в роду у вас гишпанской крови или, может, мавританской? Такой живой, волнительной, наделяющей буйным естеством...
Да какие, к чертям собачьим, мавры и гишпанцы - остаточные явления это, последнее "прости" от великого Калиостро. Отбеливатель, видно, был некачественный, а может, все выпитое негативно повлияло...
- Вы крайне наблюдательны, ваше величество. Все в нашем роду необычайно смуглы. Это благодаря тюркской царице Жасмин аль Бану, взятой Еремилом Буровым в плен в Караван-сарае, - с шармом и поклоном отвечал Вася Буров, трепетно облобызал государыневу длань и был отпущен с миром, дабы осмотреться, себя показать и внутренне настроиться на общение с прекрасным.
Происходило это все во внушительной полукруглой зале - с хрустальными люстрами, плафонным потолком и наборным, филигранной работы полом. На стенах радовали глаз холсты и гобелены, воздух дрожал от пламени свечей, центральное место занимал невиданных размеров стол, четырехугольная доска которого была сделана из аметистового стекла и являла собой планы крепостей, с честью отвоеванных повелителем Тавриды у коварного и злобного оттоманского султана<На самом деле Суворовым.>. И среди всего этого великолепия ходили, разговаривали, показывали зубы, глазели на окружающих и на творения мастеров разные люди: ливрейные лакеи с подносами в руках, надувшиеся кавалеры с бриллиантами во всю грудь, красавицы в модных робах с пикантнейшими декольте, придворные, дипломаты, представители искусства. Бродил, скрестив руки на груди, цесаревич-наследник, вздыхал, глядя не на дам, а на шпалеры, несчастный Роджерсон<Если кто не помнит - после конфронтации с Калиостро он страдал вялостью члена.>, заигрывала тонко с французским послом блистательная шлюшка Фитингофф. Да, тусовка подобралась знатная - весь бомонд, вся богема, весь цвет дворянского общества. Всякой твари по паре. А вот Буров был один такой - редкой, экзотической породы, и на него посматривали, обращали внимание: вот дружески махнул рукой охмуряющий какую-то даму Разумовский, вот оценивающе, со знанием дела прищурилась графинюшка Брюс<Ее еще называли "пробир-дамой" императрицы, ибо каждый будущий фаворит проходил долгую, тщательную проверку в ее объятиях. Только после этого и при получении "примерной аттестации" кандидат допускался к осмотру лейб-медиком Роджерсоном.>, вот подрулила, невзирая на придворный этикет, умильно улыбающаяся якобы Надя:
- Ах, князь, это незабываемо, с той дивной пятницы я пребываю словно во сне, живу лишь одной надеждой повторения оного чуда. Служение Купидоново в вашем обществе есть лучшее из мечтаний для любой скромной девушки.
Пышная грудь ее бурно волновалась, чувственные губы были влажны, хитрые, распутные зеленые глаза горели похотливым огнем. Уж кто-кто, а она-то не напоминала скромную девушку. Скорее ту, многократно искушенную, бродившую со Спасителем по Палестине...
- Да, да, приятно было. Если что, почту за честь, - Буров мило улыбнулся, шаркнул многообещающе ножкой и хотел было податься в сторону, но внезапно передумал, пошел на контакт и залился курским соловьем - он увидел кавалера Шешковского. Одетый в скромный сиреневый камзолишко, главный инквизитор империи стоял у бюста Вольтера в натуральную величину и с кривенькой ухмылочкой, похожей на оскал, внимательно приглядывался к присутствующим. Стоял в полнейшем одиночестве, то ли гордом, то ли скорбном, близко к нему никто не подходил - во-первых, по определению грозен, а во-вторых, уж больно видом нехорош: лоб замотан тряпками аж до самых глаз, поверх парик кудлатый напялен, а сами-то глазищи, хоть и заплывшие, ужас как сверкают, огнем горят. Жуть. Один лишь Вольтер безропотно переносил общество инквизитора - улыбался тонко, по-отечески смотрел. Куда ты денешься - мудрец, философ, опять-таки без рук, без ног.
- Ну когда же, князь, когда? Я вся дрожу, я вся изнемогаю, - снова затянула про свое, про девичье якобы Надя, и розовые прекрасные выпуклости ее едва не вынырнули из декольте. - Давайте сегодня. И чтобы не знали эти мерзкие замарашки, Сандунова и Фитингофф. Пусть потом они лопнут от зависти. О, князь, я обещаю вам, эту ночь вы запомните надолго...
Как дама скажет. Было бы предложено. Как только, так сразу. Буров отвечал уклончиво, с тонкостью шутил, мастерски держал девушку в напряжении, а сам периферийным зрением следил за инквизитором - ну что, признает или нет? С одной стороны, конечно, стресс, аффект, острая, искажающая восприятие боль, а с другой - сильная воля, профессионализм, отточенная, как у всех садистов, память. А, похоже, признал, признал, ишь как воодушевился-то, словно карп на сковородке. Ну, теперь будет весело так уж весело. Итак, триумвират сложился - Зубов, де Гард и Шешковский. Бог любит Троицу.
- Я сбрызну грудь "Вздохами амура", живот - лавандовой водой, а лоно розмариновой настойкой. Я надену прозрачный пеньюар с розовыми блондами и шелковый чепец с желтыми кружавчиками. Я буду словно Клеопатра на ложе нашей страсти. Мы начнем с "негрессе" - неторопливо, затем перейдем к "наезднице"<Позы при половом акте.>, ну а уж потом я сделаю глубокий "постильонаж", "сорву листок розы" и "сыграю на кларнете"<Приемы изощренной любви.>. Чтобы наконец добраться до "дилижанса"... - сообщила между тем якобы Надя, кокетливо придвинулась к Бурову, ищуще заглянула в глаза, но тут, на его счастье, ударили в гонг, и общество единодушно потянулось на премьеру - Господи не приведи опоздать.
- Так, значит, сегодня, князь, сегодня, - конкретизировала страдалица, сделала игривый реверанс и, не мешкая, одной из первых устремилась в обитель Аполлона - любовь любовью, а положение-то обязывает.
Делать нечего, пошел и Буров, впрочем, в охотку, с интересом, в театре он, верно, не был лет двадцать пять. А в таком и подавно, стилизованном под римский цирк. В коем стены были мраморные, занавес шит золотом, места же для зрителей, обитые зеленым бархатом, подымались ступенями и образовывали полукруг. В общем, действительно обитель муз, штаб-квартира Аполлона, чертог отдохновения души, вместилище всего возвышенного и прекрасного. А вот литературный опус ее величества был так себе. И по идее, и по стилю, да и по манере написания. Сюжетец пьесы не баловал: масон, обманщик, плут и шарлатан с изящным имечком Калифалкжерстон держал за круглых дураков народ православный в лице наивного и кроткого помещика Самблина. Навешал ему на уши лапши, что, мол-де, есть алхимик великий, что ел и пил с Александром Македонским и может увеличивать бриллианты "втрое больше того, как они теперь". Затем, естественно, терпилу кинул, ручкой помахал и свинтил с концами. А несчастный помещик все сокрушался, что, "желая помочь в стесненных обстоятельствах, чудотворец варил мои богатства, но в один день котел, в котором кипели драгоценности, лопнул, а на другой день другой котел полетел в воздух и исчез".
М-да, не "Гамлет", и не "Король Лир", и не "Генрих IV". Просто "Обманщик"...
Народ реагировал на представление по-разному. Дамы ее величества преданно хихикали, французский посланник снисходительно кивал, наследничек престола брезгливо хмурил бровь, поддатый Разумовский благополучно дремал. Что же касается Бурова, то он все больше следил не за действом, а незаметно наблюдал за инквизитором империи - тот так и жег его глазищами из-под своих бинтов, при этом улыбался криво и крайне нелицеприятно. Как пить дать, замышлял какую-нибудь подлянку. Узнал, каналья, узнал...
А пьеса между тем финишировала - под стенания Самблина, под аплодисменты зрителей, под крики придворного актива: "Браво!"
- Чудовищно, - вроде бы себе под нос, но так, чтобы услышала и мать родная, выдохнул наследник престола, встал и двинулся в соседнюю залу, где помещался стол с напитками и закусками. Двинулся неспешно, по большой дуге, с тем чтобы подрулить к фрейлине Нелидовой<Екатерина Нелидова была его любовницей в то время. Вскоре ее заменила княгиня Гагарина.> и сделать приглашающий кивок. - Компанию не составите, мадемуазель?
Чувствовалось, что Бахус и Венера ему гораздо ближе Аполлона и Талии<В общем-то, что бы там ни говорили про великого князя Павла Петровича, но он, изрядный жизнелюб, успел за свой недолгий век многое: только от своей второй законной супруги Марии Федоровны у него было десять наследников.>.
- Ваше величество, мои поздравления, - приблизился к самодержице гроссмейстер Елагин, сладчайше улыбнулся с полнейшим одобрением, учтиво поклонился, изображая восторг. - Какой стиль, какой слог, какая глубина содержания! Этот негодный Калифалкжерстон с его бредовыми идеями развенчан, жестоко посрамлен и разбит в пух и прах. Вы, ваше величество, широтою мысли аки Гипатия Александрийская<Прославившаяся глубиной своих знаний и очаровательной внешностью девственница-философ Александрийской школы неоплатонизма. Будучи ученицей Плутарха и Посвященной в Высшие Мистерии, она с легкостью затмевала в диспутах всех апологетов христианства в Северном Египте. Естественно, апологетам христианства и александрийскому епископу Кириллу это очень не нравилось. Кончилось дело тем, что из Нитрийской пустыни вышли воинствующие монахи, ведомые Петром Читателем, набросились на Гипатию, ехавшую в колеснице, и умертвили ее камнями. Затем содрали раковинами плоть с костей, останки растоптали, вываляли в пыли, а затем только сожгли. Аминь.>.