Страница:
романа, к счастью, не осуществились. Видит бог, в "Памеле" есть чем
восхищаться, но несомненно и то, что Филдинг верно подметил
художественную слабость романа, отчасти объяснимую дилетантством и
эстетической глухотой Ричардсона. Явилось искушение показать, каким
может быть роман, если его автор имеет лучшую литературную подготовку,
основательнее знает жизнь, эстетически развит и располагает богатой
палитрой языковых средств. "Шамела" - это опровержение смехом, ее сила в
отрицании. Нужна была альтернативная художественная модель - не
сводить счеты с Ричардсоном, а преодолеть его. Через девять месяцев идея
обрела плоть.
"Джозеф Эндрюс" вышел в свет 22 февраля 1742 года, застав последние дни
правления Уолпола. Написан он был, скорее всего, в конце предыдущего года. И
этот роман вышел анонимно, на титульном листе стояло только одно имя: Эндрю
Миллар. Это был преуспевающий шотландец, основавший в Лондоне книжную лавку.
(Среди его авторов был ведущий драматург оппозиции и знаменитый автор
"Времен года" Джеймс Томсон; возможно, он и свел Филдинга с Милларом.) Два
томика "Джозефа Эндрюса" стоили 6 шиллингов, первый тираж был 1500
экземпляров. В течение года вышло два переиздания - еще 5000 экземпляров.
Заплатив за авторское право 183 фунта 11 шиллингов, Миллар наверняка
заработал на книге вдвое больше*. Роман Филдинга не имел баснословного
успеха "Памелы", он, сказали бы мы сегодня, пользовался спросом и имел
хорошую прессу. Из многочисленного потомства "Памелы" это самый удавшийся
представитель. Собственно говоря, он мог явиться на свет и минуя "Памелу".
Естественно, он не всем пришелся по вкусу. Авторитетный медик и
литератор доктор Джордж Чейн назвал книгу Филдинга "отвратительным
кривлянием", могущим "доставить развлечение лишь носильщикам да лодочникам".
Правда, этот отзыв он дал в письме к своему другу Ричардсону, отлично зная,
что тому на пользу. Чейн много писал о диете, настоятельно рекомендуя
умеренность в еде и алкоголе. Он частенько выговаривал Ричардсону за
"склонность к полноте и спиртному". (Совет был бы весомее, будь поменьше
весу в самом Чейне: его фигура - 32 стона {То есть 203 кг.} - была весьма
приметной на прогулках Бата.) Филдинг уже проходился на его счет в "Бойце" и
не оставит своим вниманием впредь. Другой пренебрежительный отзыв исходил от
рафинированного молодого поэта Томаса Грея, еще только вынашивающего свою
"Элегию". Из его письма к другу в апреле 1742 года:
"Послушавшись твоей рекомендации, я прочел "Джозефа Эндрюса". В
эпизодах нет плана и остроумия, зато характеры чрезвычайно натуральны, что
привлекательно даже в низменных натурах. Пастор Адамс особенно хорош, хороши
миссис Слипслоп и история Вильсона; во всей книге он показывает отличную
осведомленность относительно дилижансов, сельских сквайров, постоялых дворов
и Судебных Иннов".
К счастью, такое снисходительное отношение не выражало общего мнения.
Переведенный в 1744 году аббатом Дефонтеном, "Джозеф Эндрюс" стал популярен
во Франции, а в Англии заслуженная похвала была высказана "синим чулком"* -
самой Элизабет Картер, которая выделялась даже среди высокоученых дам:
"одинаково хорошо готовила пудинг и переводила Эпиктета" (доктор Джонсон). В
романе она находит "поразительное сочетание натуры, ума, морали и здравого
смысла", одухотворенное "истинным человеколюбием". В будущем мисс Картер
станет приятельницей Ричардсона и, надо полагать, свое мнение о "Джозефе
Эндрюсе" гласно уже не подтвердит.
Роман открывает более серьезную (не путать со скучной) полемику с
"Памелой", нежели дерзкая пересмешница "Шамела". Его герой - "брат
знаменитой Памелы", лакей сэра Томаса Буби, который в свою очередь не кто
иной, как дядюшка ричардсоновского мистера Б. В начале романа сэр Томас с
супругой и Джозефом приезжают в Лондон. Ни с того ни с сего сквайр вдруг
умирает - буквально в середине сложноподчиненного предложения:
"Об эту пору произошло событие, положившее конец приятным прогулкам
(...) , и событием этим было не что иное, как смерть сэра Томаса, который,
покинув этот мир, обрек безутешную свою супругу на такое строгое заключение
в стенах ее дома, как если б ее самое постигла тяжелая болезнь".
Леди Буби скоро оправляется от потрясения и начинает строить куры
недоумевающему лакею. В целомудрии Джозеф потягается с самой Памелой, и хотя
нельзя сказать, что это качество должно непременно выставлять тогдашних
мужчин в смешном свете, но оно, разумеется, не было в числе добродетелей,
коими могла похвастать прислуга. Джозеф решительно пресекает покушения на
свою невинность, и хозяйка выставляет его на улицу со "скромным остатком" от
жалованья (ему и всего-то полагалось 8 фунтов в год)*. Он отправляется в
поместье леди Буби, где в том же приходе проживает его возлюбленная Фанни.
До этого места в книге прочитано 10 глав. Следующие 38 глав рассказывают о
всякого рода приключениях, случившихся с Джозефом по пути в Буби-Холл. В
заключительной книге (еще 16 глав) все главные герои сходятся вместе и
история завершается. Действие развивается стремительно: путешествие и
последующие события укладываются в десять дней. Остается добавить, что
поместье леди Буби традиционно отождествляют с Ист-Стоуром, а тесное
пространство романа буквально начинено дорсетскими аллюзиями. Например,
Питер Уолтер (в романе - мошенник-управляющий Паунс) - это и местная
знаменитость, и фабульный отрицательный персонаж.
На поверхностный взгляд сюжет представляет собой цепочку случайных
дорожных происшествий, но Филдинг на то и Филдинг, чтобы придать рассказу
упорядоченность и симметрию. В романе 4 книги и общим числом 64 главы. Число
"4" было традиционным символом согласия и справедливости; квадрат целого
числа обозначал добродетель и здравый смысл, и действительно: в 16 главах
4-й книги все постепенно встает на свои места - (соответственно, завершаются
и все 64 главы, являя внутреннюю согласованность целого). Современному
читателю трудно принять всерьез эту арифметическую премудрость, однако
Филдинг несомненно был из тех писателей, что обожали подобные выкладки.
Наука о магических числах к его времени сошла на нет, в XVIII веке уже никто
не выстраивал хитроумнейших композиций - эти энтузиасты остались в эпохе
Возрождения. Однако моралисты по-прежнему отстаивали извечный "порядок
вещей": в делах людских оказывают себя расчет и согласие господнего плана.
Вслед за моралистами искусствоведы требовали "поэтической справедливости":
пусть литература по-своему награждает кого надо и кого следует казнит. Таким
образом, простая и ясная конструкция помогала Филдингу и в решении этических
проблем романа*.
Нельзя забывать и о том, что современники живо чувствовали в романе
притчевое начало. Герои Ветхого завета Джозеф и Абраам {В традиционной
транскрипции - Иосиф и Авраам.} представали в катехизисах олицетворением,
соответственно, целомудрия и милосердия. В романе эти качества полной мерой
отпущены Джозефу Эндрюсу и Абрааму Адамсу. По множеству раскрывшихся намеков
нынешние ученые заключают, что Филдинг исповедовал веротерпимое англиканство
- так называемый "латитудинаризм"*. Впрочем, сомнительно, чтобы он
проштудировал весь огромный список духовной литературы, который сей-чс
составили для него критики: прочитать, например, сборник проповедей вовсе не
значит удержать прочитанное в памяти - тем и отличается писатель от ученого.
По-моему, дело обстоит проще: Филдингу было важно, чтобы мы уловили основные
библейские параллели - например, вспомнили жену Потифара в первом разговоре
деди Буби с Джозефом (книга 1, глава 5)*. Добрый пастырь Адамс, воплощение
здравого смысла и человеколюбия, - только что не чосеровский паломник.
Наивность соединяется в нем с твердостью характера, порою весьма
воинственного, что особенно ценил Филдинг. Богословскую позицию Филдинга
можно, пожалуй, определить как практическое сострадание. Его не привлекали
метафизические выси и экзистенциальные глубины. Он верил в то, что разумными
усилиями можно переменить мир к лучшему, и ему были одинаково не по душе как
пессимисты (Гоббс, Мандевиль и пр.), так и ультрадуховные вожди (Уэсли,
Уайтфилд и пр.). Его религия не знает драматизма, ей чужды космические
терзания Донна и провидческая боль Блейка. Зато с ней стала возможна его
терпимая и гуманная комедия. Филдинг бывает суров, но он редко ожесточается.
Смысл своего предприятия он определил следующим образом: "комедийная
эпическая поэма в прозе". Если серьезная эпическая поэма соотносится с
трагедией, то новая "отрасль", роман, - с комедией. Его предмет - смешное,
источник которого - притворство. Притворство в свою очередь "происходит от
следующих двух причин: тщеславия и лицемерия". На литературной карте Филдинг
очертил свои владения. Он определил свою тему и оговорил свой,
индивидуальный подход к ней: грозный, разящий смех, конечно, не годился для
тех пороков, которые он намеревался высмеять.
Уже в ранних своих образцах роман отличался критическим запалом: он
развенчивал "возвышенный" мир "приключений" разного толка. В отличие от
повести о всевозможных чудесах (вроде "Пандостро" Роберта Грина), новая
прозаическая форма обходила стороной область невероятного. В отличие от
рыцарских романов (вроде романов Артуровского цикла) роман осваивал сферу
"здесь и сейчас". В отличие от затерявшихся в океане слов громоздких
тихоходов мадам де Скюдери ("reine du tendre" {"королева нежной любви"
(франц.).}) дебютант жаждал целеустремленности и собранности*. (В этом
смысле "Кларисса" и "Сэр Чарльз Грандисон" еще сохраняют верность
архаической форме, в то время как "Том Джонс" и "Амелия" - тоже крупные вещи
- написаны уже no-новому, ибо в них не ослабевает напряжение и чувствуется
поступь времени.) Наконец, в отличие от любовных переписок, изливавшихся на
читателя обильным потоком, роман стремился указать нежной страсти ее место
среди других проявлений человеческих чувств. Была ли то переписка монахини с
кавалером, или дворянина с собственной сестрой, или леди с ее приятельницей,
душой эпистолярного жанра была любовь. Иные авторы (назову хотя бы Элизу
Хейвуд) обладали истинным талантом, преодолевавшим ограниченность жанра,
однако их сочинениям недоставало социальности, психологической глубины,
плотности окружения - то есть того, что мы ждем от романа. Вряд ли они
заслуживают порицания, эти сочинители (очень часто к тому же просто
компиляторы переводных вещей): за книгу они получали в среднем 4-5 фунтов, в
то время как драматурги и поэты, случалось, зарабатывали в десять раз
больше. Проза еще не посолиднела, и Филдингу выпало стать первым крупным
писателем, назначившим роману настоящую цену.
На титульном листе "Джозефа Эндрюса" читаем: "написано в подражание
манере Сервантеса, автора Дон Кихота". В следующей главе мы будем специально
говорить о влиянии Сервантеса на Филдинга и других английских романистов.
Пока же проведем сравнение, которое буквально напрашивается: между Дон
Кихотом и пастором Адамсом. (Нелишне напомнить, что титульный лист обещает
приключения Джозефа и Адамса. Поэтому правильное краткое название романа -
"Джозеф Эндрюс и Абраам Адамс".) Оба - невинные души, ввергнутые в
растленный и враждебный мир. Дон Кихота соблазняют романтические призраки,
сельский священник Адаме - тоже человек не от мира сего. Оба бедны, оба в
годах, у обоих жалкий вид. Существенное отличие: при всех своих
привлекательных качествах Дон Кихот в реальной жизни - безумец. Рыцарские
грезы начисто лишают его здравого смысла, и в нашу симпатию к нему
примешивается жалость. Адаме - он по-своему тоже смешон, но он вызывает к
себе больше уважения. Христианство и классическая ученость по самой сути
своей не могут быть абсурдны. Совсем наоборот! Если общество полагает, что
убеждения Адамса безнадежно устарели (как те книги, которых начитался Дон
Кихот), - это общество подписывает себе смертный приговор. Конечно, смешно,
что Адаме никогда не пускается в путь, "не имея при себе проповеди; на
всякий, знаете ли, случай" (книга III, глава 7); но ведь он поступает так
оттого, что он убежденный христианин. Кстати, о проповеди: он таки ее
прочел, а заодно искупал в корыте глуповатого сквайра - за непочтительность.
Горькое разочарование ожидало тех, кто видел в Адамсе безответное существо:
когда надо было действовать, он быстро спускался с небес на землю.
Было бы неверно считать Филдинга-романиста первооткрывателем жанра: за
двадцать лет до него Дефо написал добрый десяток романов-исповедей, в том
числе "Робинзона Крузо" (1719) и "Молль Флендерс" (1722); что же касается
Ричардсона, то за его плечами была богатейшая любовная и приключенческая
литература - в 1730-е годы дюжина книг такого рода ежегодно выходила в свет.
Заслуга "Джозефа Эндрюса" в том, что он уточнил роману его обязанности,
указал новые выразительные средства, расширил его кругозор. Новую
повествовательную манеру Филдинг привлек к решению серьезных задач "высокой"
литературы, чем уберег ее от судьбы скоропреходящей моды*.
Широкий диапазон сатирических средств в "Джозефе Эндрюсе" выявляет, по
каким пунктам Филдинг усматривал нереальность ричардсоновских представлений
о жизни. Ирония, насмешливая героизация, бурлеск, пародия - все служит одной
цели: доказать, что "Памела" - моралистическая сказка, не более; в
действительной жизни, свидетельствует Филдинг, человек проявляет себя
многообразнее. "Жизнь видится Ричардсону, - пишет Роналд Полсон, - как
поединок доброго человека со злым. Его занимают переживания одной
определенной женщины, замкнувшейся в своих грезах и фантазиях... Тесному,
как он полагал, миру "Памелы" Филдинг противопоставляет просторный мир
эпоса, вмещающий все классы и все нравы. Действие выходит за порог и
вершится на дорогах, на постоялых дворах, в дилижансах, в седле... Жизнь не
сводится к взаимоотношениям между этим мужчиной и той женщиной: жизнь - это
путешествие, в котором человек претерпевает разнообразнейшие события и
встречает великое множество людей". Таким образом, не приключенческая
повесть, но эпос служил Филдингу образцом, и поэтому любовь располагается у
него в широком контексте человеческого бытия, чего не было ни у Ричардсона,
ни у модных эпистолярных авторов.
Однако все это еще не объясняет успеха книги. Действительно, Филдинг,
как никогда, ясно сознавал смысл своей работы. Действительно, он подчинил
замыслу мастерски выстроенную композицию (какой, по правде говоря, не обещал
даже его опыт драматурга) и отзывчивую христианскую мораль. Литературная
основательность и нравственная репутация произведения, таким образом,
обеспечены. Но что вдохнуло в него жизнь? - энергичная веселая проза и
сердечная мудрость автора. И еще: характер Адамса, который один ставит
"Джозефа Эндрюса" над всем, что к тому времени создал Филдинг.
Впервые пастор ненадолго появляется в третьей главе книги I. В другой
раз он встречает Джозефа в гостинице "Дракон" - момент переломный, после
него рассказ набирает темп. Адаме - противоречивая натура, в нем нераздельны
сила и слабость. Сегодня он сама твердость, завтра - кровоточащая рана. Он
не знает простейших вещей (ждет, например, немыслимой выгоды от издания
своих проповедей), зато в труднейших разбирается превосходно (например, в
нравственной проблематике). Он делает "философские замечания о том, как
неразумно горячиться в спорах", - и тут же вступает в жаркие прения с
незнакомцем. Импульсивный, с открытым сердцем, неожиданный, он сродни
комическим характерам Стерна (дядя Тоби) или, скажем, Скотта (Джонатан
Олдбок). Еще он многими чертами предвосхищает босуэлловского Сэмюэла
Джонсона. В описываемое время доктор Джонсон еще живет и здравствует
(собственно говоря, он моложе Филдинга на два года), и Адамс напоминает
Джонсона преклонных лет, каким его увековечил Босуэлл. Этот Джонсон
декламирует "Макбета" на вересковом лугу в Шотландии, бранится на Темзе с
барочником и готов полуночничать с молодыми друзьями, нагрянувшими из
Оксфорда. В характере Адамса есть непосредственность, с которой странным
образом согласуются священническое облачение и истовая приверженность
классической литературе. Как и Джонсон, он тем более полно живет сегодняшним
днем, что наполовину обретается во вчерашнем. Его рубище облагораживает
роман, простецкое обращение компрометирует лощеные манеры августинцев,
попавших на его страницы. Образ Адамса знаменовал переход Филдинга от очень
хорошей литературы - к великой.
Но жизнь не смилостивилась по этому случаю: через три недели после
публикации "Джозефа Эндрюса" у Филдингов умерла пятилетняя дочь Шарлотта. Ее
похоронили 9 марта при церкви святого Мартина-на-полях. Похороны обошлись в
5 фунтов 18 шиллингов, то есть были не из бедных - четыре могильщика несли
маленький гроб. Шарлотта, вспоминал потом Филдинг, только тем и утешалась,
что дочери уже не грозило пережить в будущем такую же потерю. Смерть
"прелестнейшего существа" глубоко потрясла их обоих. Все эти сведения я
почерпнул в кладбищенской книге, оттуда же узнал, что на кладбище процессия
тронулась со Спрингс-Гарденз (ныне это угол Трафальгарской площади, где
высится арка Адмиралтейства). Там, по всей видимости, Филдинги и жили с
осени 1741 года, хотя утверждать трудно, поскольку в списках
квартиросъемщиков имени Генри Филдинга нет.
Со дня публикации романа минуло три месяца, когда Филдинг вдруг
переступил порог театра: в "Друри-Лейн" пошла его одноактная балладная опера
"Мисс Люси в столице", продолжение фарса семилетней давности "Урок отцу". Мы
не знаем, когда была написана пьеса и почему именно теперь Филдинг разрешил
ее постановку. Более или менее достоверно, что написана она в соавторстве с
Дэвидом Гарриком. Томас Арн сочинил музыку, превосходный тенор Джон Берд и
неувядаемая Китти Клайв взяли вокальные партии, в комедийной роли выступил
Чарлз Маклин. Без скандала, разумеется, не обошлось: в лорде Бобле усмотрели
пасквиль на распутного пэра (называлось имя лорда Мидлсекса), и
распоряжением лорда-камергера (либо специального цензора) 22 мая пьеса была
снята. Лишь осенью, после благоразумных исправлений, постановку возобновили.
Гаррик играл в "Друри-Лейн" всего второй сезон, до этого стяжав огромный
успех на Гудменз-Филдз в "Ричарде III". Он нашел общий язык с Филдингом, и
бесконечно жаль, что они поздно встретились. Их содружество могло вписать не
одну славную страницу в историю нашего театра. Пока же их не обескуражила
незадача с "Мисс Люси в столице": Филдинг перекроил для "Друри-Лейн" свою
старую пятиактную комедию "День свадьбы". Она увидела свет рампы в феврале
1743 года. Состав был превосходный: сам Гаррик, Маклин, прелестная ирландка
Пег Уоффингтон - а спектакль не получился. Пьеса шла шесть вечеров,
авторский гонорар составил незначительную сумму - 50 фунтов. Сохранилось
свидетельство, что на шестом представлении присутствовало ровным счетом пять
дам. Это была последняя постановка его пьесы, которую он видел при жизни.
Были и другие литературные работы - например, памфлет в защиту
восьмидесятилетней герцогини Мальборо, вдовы великого полководца. Годы
отнюдь не умерили ее пыла, и если она не развязывала газетных баталий, то
непременно с кем-нибудь судилась (случалось, что со своими же дальними
родственниками). На ее счету были самые неожиданные победы: на склоне лет с
ней завел игривую переписку Поп, Колли Сиббер обожал ее целые полстолетия.
Похоже, Филдинг искренне вступился за нее, хотя остается под вопросом,
насколько хорошо он знал герцогиню. За памфлет Эндрю Миллар заплатил ему 5
гиней (авторское право за "Мисс Люси в столице" принесло ему вдвое больше);
остается надеяться, что герцогиня расплатилась с ним щедрее: известно, что
ее поразительная скупость не распространялась на ее почитателей*.
Вроде бы тронулся с места и давно задуманный перевод комедий
Аристофана: в мае 1742 года вышел "Плутос, бог богатства". Однако
продолжения не последовало, и даже этот единственный том был едва замечен. И
в этой работе у Филдинга был соавтор - дорсетский священник Уильям Янг.
Давно и, может быть, справедливо Янг называется прототипом пастора Адамса,
хотя лично я далеко не считаю, что писателю непременно нужен "прототип",
когда он творит художественный образ. Что касается перевода, то, очевидно,
соавторы как-то разделили свои обязанности. Большинство биографов полагает,
что Янг перевел "трудные" места, по которым Филдинг потом прошелся рукою
мастера. Это не очень вяжется с моим, например, представлением о Филдинге:
если он брался за дело, то отдавался ему целиком. Кстати, покорпеть над
текстом он тоже любил. Но поскольку точными свидетельствами на этот счет мы
не располагаем, то нечего и гадать попусту.
Филдингу тридцать пять лет, позади трудный путь становления. Он овладел
профессией юриста, и не беда, что на этом поприще его успехи пока скромны:
после пятилетнего перерыва он вернулся к художественному творчеству, правда,
в другом роде, чем прежде. Он был исполнен решимости добиться признания в
новом деле.
В июне 1742 года он выразил намерение издать по подписке трехтомник
своих сочинений. "Опубликованию этих томов, - говорилось в газетном
сообщении, - помешали нездоровье автора минувшей зимой и череда событий,
печальнее которых едва ли что есть на свете". Теперь, похоже, для
трехтомника не было помех. Может, наконец, жизнь налаживалась?
Глава V
ВЗЛЕТЫ И ПАДЕНИЯ (1743-1748)
1
Важною вехой в жизни Филдинга стала публикация в апреле 1743 года его
"Собрания разных сочинений". Задумано было это "Собрание" как предприятие
литературное, но в то же время и коммерческое. В отношении первого три
томика представляли собой, как сказал бы Норман Мейлер, "рекламную
самоподачу". Что же касается второго, то это была попытка Филдинга подвести
под свои непостоянные доходы более прочную основу.
Адвокатская практика на поверку оказалась не слишком прибыльной -
отсюда отчаянные попытки состряпать пьесу для Гаррика. В 1741 году умер
старый генерал Филдинг; я называю его "старым", потому что одной жизни этого
ненасытного эпикурейца могло хватить на несколько человек; ему было немногим
за шестьдесят, но воображение рисует тучного мужчину с испитым лицом.
Тяжелее перенес Филдинг смерть старшей дочери, Шарлотты, - она, как мы уже
знаем, скончалась незадолго до своего шестого дня рождения. Причиной смерти
почти наверняка была свирепствовавшая в ту зиму эпидемия гриппа; способность
противостоять болезни - в первую очередь детей - была подорвана погодными
неурядицами в течение двух лет кряду. В страшную зиму 1740 года бедняки
умирали от холода на улицах Лондона; половина поголовья овец в стране
погибла от длительных морозов, а цены на продукты невообразимо подскочили.
Ярмарочные балаганы на льду замерзшей Темзы мало кого радовали. За студеной
зимой, словно в насмешку, последовало испепеляюще жаркое лето 1741-го. В
Лондоне в ту пору было больше похорон, чем крестин, в 1740 году это
соотношение составляло 9 к 5, а среди детей смертность была еще выше.
Счастье, что хотя бы какой-то части бездомных детей жилось чуть легче в
"Приюте для найденышей", королевская хартия на его создание была выдана в
1739 году, а открылся он в начале следующего десятилетия. Крупную поддержку
этому начинанию оказал Хогарт; немало сделал и Гендель - он даже завещал
приюту партитуру "Мессии". Другим щедрым благотворителем был Ральф Аллен, но
самое главное, что совет попечителей возглавил герцог Бедфордский (он и
Аллен были основными покровителями Филдинга в последний период его жизни).
"Боец" отозвался с похвалой о приюте - и, право же, от автора "Найденыша"
(как вначале назывался роман о Томе Джонсе) можно было ожидать большей
активности в этом деле*.
Филдинга начала мучить подагра, предвестник последующего ухудшения
здоровья. В предисловии к "Собранию разных сочинений" он так описывает свое
состояние в эту пору:
"Прошлою зимою я слег с приступом подагры, на одной кровати лежало при
смерти мое любимое дитя, на другой - в едва ли лучшем состоянии находилась
моя жена, этим бедам сопутствовали другие злоключения, служившие как нельзя
более подходящим фоном к описываемым событиям..." Филдинг имеет здесь в виду
визиты судебных исполнителей и других докучливых господ. Эта картина
заставляет вспомнить гравюру Хогарта "Бедствующий поэт", увидевшую свет
семью годами ранее и выпущенную повторно, с некоторыми изменениями, в
1740-м. Кроме двух дочек (несчастной Шарлотты и ее сестры Харриет), в семье
в скором времени должен был прибавиться еще один ребенок - мальчик, в честь
отца названный Генри. Он дожил до восьмилетнего возраста, но о его
существовании биографы Филдинга узнали лишь совсем недавно.
Понятно, что супругам с трудом удавалось сводить концы с концами. В
трудную минуту Филдинг взял в долг внушительную сумму - 200 фунтов
стерлингов, - и теперь заимодавец обратился в суд, требуя расплатиться с
ним. Седьмого июня 1742 года Филдинга приговорили к уплате долга, а также к
восхищаться, но несомненно и то, что Филдинг верно подметил
художественную слабость романа, отчасти объяснимую дилетантством и
эстетической глухотой Ричардсона. Явилось искушение показать, каким
может быть роман, если его автор имеет лучшую литературную подготовку,
основательнее знает жизнь, эстетически развит и располагает богатой
палитрой языковых средств. "Шамела" - это опровержение смехом, ее сила в
отрицании. Нужна была альтернативная художественная модель - не
сводить счеты с Ричардсоном, а преодолеть его. Через девять месяцев идея
обрела плоть.
"Джозеф Эндрюс" вышел в свет 22 февраля 1742 года, застав последние дни
правления Уолпола. Написан он был, скорее всего, в конце предыдущего года. И
этот роман вышел анонимно, на титульном листе стояло только одно имя: Эндрю
Миллар. Это был преуспевающий шотландец, основавший в Лондоне книжную лавку.
(Среди его авторов был ведущий драматург оппозиции и знаменитый автор
"Времен года" Джеймс Томсон; возможно, он и свел Филдинга с Милларом.) Два
томика "Джозефа Эндрюса" стоили 6 шиллингов, первый тираж был 1500
экземпляров. В течение года вышло два переиздания - еще 5000 экземпляров.
Заплатив за авторское право 183 фунта 11 шиллингов, Миллар наверняка
заработал на книге вдвое больше*. Роман Филдинга не имел баснословного
успеха "Памелы", он, сказали бы мы сегодня, пользовался спросом и имел
хорошую прессу. Из многочисленного потомства "Памелы" это самый удавшийся
представитель. Собственно говоря, он мог явиться на свет и минуя "Памелу".
Естественно, он не всем пришелся по вкусу. Авторитетный медик и
литератор доктор Джордж Чейн назвал книгу Филдинга "отвратительным
кривлянием", могущим "доставить развлечение лишь носильщикам да лодочникам".
Правда, этот отзыв он дал в письме к своему другу Ричардсону, отлично зная,
что тому на пользу. Чейн много писал о диете, настоятельно рекомендуя
умеренность в еде и алкоголе. Он частенько выговаривал Ричардсону за
"склонность к полноте и спиртному". (Совет был бы весомее, будь поменьше
весу в самом Чейне: его фигура - 32 стона {То есть 203 кг.} - была весьма
приметной на прогулках Бата.) Филдинг уже проходился на его счет в "Бойце" и
не оставит своим вниманием впредь. Другой пренебрежительный отзыв исходил от
рафинированного молодого поэта Томаса Грея, еще только вынашивающего свою
"Элегию". Из его письма к другу в апреле 1742 года:
"Послушавшись твоей рекомендации, я прочел "Джозефа Эндрюса". В
эпизодах нет плана и остроумия, зато характеры чрезвычайно натуральны, что
привлекательно даже в низменных натурах. Пастор Адамс особенно хорош, хороши
миссис Слипслоп и история Вильсона; во всей книге он показывает отличную
осведомленность относительно дилижансов, сельских сквайров, постоялых дворов
и Судебных Иннов".
К счастью, такое снисходительное отношение не выражало общего мнения.
Переведенный в 1744 году аббатом Дефонтеном, "Джозеф Эндрюс" стал популярен
во Франции, а в Англии заслуженная похвала была высказана "синим чулком"* -
самой Элизабет Картер, которая выделялась даже среди высокоученых дам:
"одинаково хорошо готовила пудинг и переводила Эпиктета" (доктор Джонсон). В
романе она находит "поразительное сочетание натуры, ума, морали и здравого
смысла", одухотворенное "истинным человеколюбием". В будущем мисс Картер
станет приятельницей Ричардсона и, надо полагать, свое мнение о "Джозефе
Эндрюсе" гласно уже не подтвердит.
Роман открывает более серьезную (не путать со скучной) полемику с
"Памелой", нежели дерзкая пересмешница "Шамела". Его герой - "брат
знаменитой Памелы", лакей сэра Томаса Буби, который в свою очередь не кто
иной, как дядюшка ричардсоновского мистера Б. В начале романа сэр Томас с
супругой и Джозефом приезжают в Лондон. Ни с того ни с сего сквайр вдруг
умирает - буквально в середине сложноподчиненного предложения:
"Об эту пору произошло событие, положившее конец приятным прогулкам
(...) , и событием этим было не что иное, как смерть сэра Томаса, который,
покинув этот мир, обрек безутешную свою супругу на такое строгое заключение
в стенах ее дома, как если б ее самое постигла тяжелая болезнь".
Леди Буби скоро оправляется от потрясения и начинает строить куры
недоумевающему лакею. В целомудрии Джозеф потягается с самой Памелой, и хотя
нельзя сказать, что это качество должно непременно выставлять тогдашних
мужчин в смешном свете, но оно, разумеется, не было в числе добродетелей,
коими могла похвастать прислуга. Джозеф решительно пресекает покушения на
свою невинность, и хозяйка выставляет его на улицу со "скромным остатком" от
жалованья (ему и всего-то полагалось 8 фунтов в год)*. Он отправляется в
поместье леди Буби, где в том же приходе проживает его возлюбленная Фанни.
До этого места в книге прочитано 10 глав. Следующие 38 глав рассказывают о
всякого рода приключениях, случившихся с Джозефом по пути в Буби-Холл. В
заключительной книге (еще 16 глав) все главные герои сходятся вместе и
история завершается. Действие развивается стремительно: путешествие и
последующие события укладываются в десять дней. Остается добавить, что
поместье леди Буби традиционно отождествляют с Ист-Стоуром, а тесное
пространство романа буквально начинено дорсетскими аллюзиями. Например,
Питер Уолтер (в романе - мошенник-управляющий Паунс) - это и местная
знаменитость, и фабульный отрицательный персонаж.
На поверхностный взгляд сюжет представляет собой цепочку случайных
дорожных происшествий, но Филдинг на то и Филдинг, чтобы придать рассказу
упорядоченность и симметрию. В романе 4 книги и общим числом 64 главы. Число
"4" было традиционным символом согласия и справедливости; квадрат целого
числа обозначал добродетель и здравый смысл, и действительно: в 16 главах
4-й книги все постепенно встает на свои места - (соответственно, завершаются
и все 64 главы, являя внутреннюю согласованность целого). Современному
читателю трудно принять всерьез эту арифметическую премудрость, однако
Филдинг несомненно был из тех писателей, что обожали подобные выкладки.
Наука о магических числах к его времени сошла на нет, в XVIII веке уже никто
не выстраивал хитроумнейших композиций - эти энтузиасты остались в эпохе
Возрождения. Однако моралисты по-прежнему отстаивали извечный "порядок
вещей": в делах людских оказывают себя расчет и согласие господнего плана.
Вслед за моралистами искусствоведы требовали "поэтической справедливости":
пусть литература по-своему награждает кого надо и кого следует казнит. Таким
образом, простая и ясная конструкция помогала Филдингу и в решении этических
проблем романа*.
Нельзя забывать и о том, что современники живо чувствовали в романе
притчевое начало. Герои Ветхого завета Джозеф и Абраам {В традиционной
транскрипции - Иосиф и Авраам.} представали в катехизисах олицетворением,
соответственно, целомудрия и милосердия. В романе эти качества полной мерой
отпущены Джозефу Эндрюсу и Абрааму Адамсу. По множеству раскрывшихся намеков
нынешние ученые заключают, что Филдинг исповедовал веротерпимое англиканство
- так называемый "латитудинаризм"*. Впрочем, сомнительно, чтобы он
проштудировал весь огромный список духовной литературы, который сей-чс
составили для него критики: прочитать, например, сборник проповедей вовсе не
значит удержать прочитанное в памяти - тем и отличается писатель от ученого.
По-моему, дело обстоит проще: Филдингу было важно, чтобы мы уловили основные
библейские параллели - например, вспомнили жену Потифара в первом разговоре
деди Буби с Джозефом (книга 1, глава 5)*. Добрый пастырь Адамс, воплощение
здравого смысла и человеколюбия, - только что не чосеровский паломник.
Наивность соединяется в нем с твердостью характера, порою весьма
воинственного, что особенно ценил Филдинг. Богословскую позицию Филдинга
можно, пожалуй, определить как практическое сострадание. Его не привлекали
метафизические выси и экзистенциальные глубины. Он верил в то, что разумными
усилиями можно переменить мир к лучшему, и ему были одинаково не по душе как
пессимисты (Гоббс, Мандевиль и пр.), так и ультрадуховные вожди (Уэсли,
Уайтфилд и пр.). Его религия не знает драматизма, ей чужды космические
терзания Донна и провидческая боль Блейка. Зато с ней стала возможна его
терпимая и гуманная комедия. Филдинг бывает суров, но он редко ожесточается.
Смысл своего предприятия он определил следующим образом: "комедийная
эпическая поэма в прозе". Если серьезная эпическая поэма соотносится с
трагедией, то новая "отрасль", роман, - с комедией. Его предмет - смешное,
источник которого - притворство. Притворство в свою очередь "происходит от
следующих двух причин: тщеславия и лицемерия". На литературной карте Филдинг
очертил свои владения. Он определил свою тему и оговорил свой,
индивидуальный подход к ней: грозный, разящий смех, конечно, не годился для
тех пороков, которые он намеревался высмеять.
Уже в ранних своих образцах роман отличался критическим запалом: он
развенчивал "возвышенный" мир "приключений" разного толка. В отличие от
повести о всевозможных чудесах (вроде "Пандостро" Роберта Грина), новая
прозаическая форма обходила стороной область невероятного. В отличие от
рыцарских романов (вроде романов Артуровского цикла) роман осваивал сферу
"здесь и сейчас". В отличие от затерявшихся в океане слов громоздких
тихоходов мадам де Скюдери ("reine du tendre" {"королева нежной любви"
(франц.).}) дебютант жаждал целеустремленности и собранности*. (В этом
смысле "Кларисса" и "Сэр Чарльз Грандисон" еще сохраняют верность
архаической форме, в то время как "Том Джонс" и "Амелия" - тоже крупные вещи
- написаны уже no-новому, ибо в них не ослабевает напряжение и чувствуется
поступь времени.) Наконец, в отличие от любовных переписок, изливавшихся на
читателя обильным потоком, роман стремился указать нежной страсти ее место
среди других проявлений человеческих чувств. Была ли то переписка монахини с
кавалером, или дворянина с собственной сестрой, или леди с ее приятельницей,
душой эпистолярного жанра была любовь. Иные авторы (назову хотя бы Элизу
Хейвуд) обладали истинным талантом, преодолевавшим ограниченность жанра,
однако их сочинениям недоставало социальности, психологической глубины,
плотности окружения - то есть того, что мы ждем от романа. Вряд ли они
заслуживают порицания, эти сочинители (очень часто к тому же просто
компиляторы переводных вещей): за книгу они получали в среднем 4-5 фунтов, в
то время как драматурги и поэты, случалось, зарабатывали в десять раз
больше. Проза еще не посолиднела, и Филдингу выпало стать первым крупным
писателем, назначившим роману настоящую цену.
На титульном листе "Джозефа Эндрюса" читаем: "написано в подражание
манере Сервантеса, автора Дон Кихота". В следующей главе мы будем специально
говорить о влиянии Сервантеса на Филдинга и других английских романистов.
Пока же проведем сравнение, которое буквально напрашивается: между Дон
Кихотом и пастором Адамсом. (Нелишне напомнить, что титульный лист обещает
приключения Джозефа и Адамса. Поэтому правильное краткое название романа -
"Джозеф Эндрюс и Абраам Адамс".) Оба - невинные души, ввергнутые в
растленный и враждебный мир. Дон Кихота соблазняют романтические призраки,
сельский священник Адаме - тоже человек не от мира сего. Оба бедны, оба в
годах, у обоих жалкий вид. Существенное отличие: при всех своих
привлекательных качествах Дон Кихот в реальной жизни - безумец. Рыцарские
грезы начисто лишают его здравого смысла, и в нашу симпатию к нему
примешивается жалость. Адаме - он по-своему тоже смешон, но он вызывает к
себе больше уважения. Христианство и классическая ученость по самой сути
своей не могут быть абсурдны. Совсем наоборот! Если общество полагает, что
убеждения Адамса безнадежно устарели (как те книги, которых начитался Дон
Кихот), - это общество подписывает себе смертный приговор. Конечно, смешно,
что Адаме никогда не пускается в путь, "не имея при себе проповеди; на
всякий, знаете ли, случай" (книга III, глава 7); но ведь он поступает так
оттого, что он убежденный христианин. Кстати, о проповеди: он таки ее
прочел, а заодно искупал в корыте глуповатого сквайра - за непочтительность.
Горькое разочарование ожидало тех, кто видел в Адамсе безответное существо:
когда надо было действовать, он быстро спускался с небес на землю.
Было бы неверно считать Филдинга-романиста первооткрывателем жанра: за
двадцать лет до него Дефо написал добрый десяток романов-исповедей, в том
числе "Робинзона Крузо" (1719) и "Молль Флендерс" (1722); что же касается
Ричардсона, то за его плечами была богатейшая любовная и приключенческая
литература - в 1730-е годы дюжина книг такого рода ежегодно выходила в свет.
Заслуга "Джозефа Эндрюса" в том, что он уточнил роману его обязанности,
указал новые выразительные средства, расширил его кругозор. Новую
повествовательную манеру Филдинг привлек к решению серьезных задач "высокой"
литературы, чем уберег ее от судьбы скоропреходящей моды*.
Широкий диапазон сатирических средств в "Джозефе Эндрюсе" выявляет, по
каким пунктам Филдинг усматривал нереальность ричардсоновских представлений
о жизни. Ирония, насмешливая героизация, бурлеск, пародия - все служит одной
цели: доказать, что "Памела" - моралистическая сказка, не более; в
действительной жизни, свидетельствует Филдинг, человек проявляет себя
многообразнее. "Жизнь видится Ричардсону, - пишет Роналд Полсон, - как
поединок доброго человека со злым. Его занимают переживания одной
определенной женщины, замкнувшейся в своих грезах и фантазиях... Тесному,
как он полагал, миру "Памелы" Филдинг противопоставляет просторный мир
эпоса, вмещающий все классы и все нравы. Действие выходит за порог и
вершится на дорогах, на постоялых дворах, в дилижансах, в седле... Жизнь не
сводится к взаимоотношениям между этим мужчиной и той женщиной: жизнь - это
путешествие, в котором человек претерпевает разнообразнейшие события и
встречает великое множество людей". Таким образом, не приключенческая
повесть, но эпос служил Филдингу образцом, и поэтому любовь располагается у
него в широком контексте человеческого бытия, чего не было ни у Ричардсона,
ни у модных эпистолярных авторов.
Однако все это еще не объясняет успеха книги. Действительно, Филдинг,
как никогда, ясно сознавал смысл своей работы. Действительно, он подчинил
замыслу мастерски выстроенную композицию (какой, по правде говоря, не обещал
даже его опыт драматурга) и отзывчивую христианскую мораль. Литературная
основательность и нравственная репутация произведения, таким образом,
обеспечены. Но что вдохнуло в него жизнь? - энергичная веселая проза и
сердечная мудрость автора. И еще: характер Адамса, который один ставит
"Джозефа Эндрюса" над всем, что к тому времени создал Филдинг.
Впервые пастор ненадолго появляется в третьей главе книги I. В другой
раз он встречает Джозефа в гостинице "Дракон" - момент переломный, после
него рассказ набирает темп. Адаме - противоречивая натура, в нем нераздельны
сила и слабость. Сегодня он сама твердость, завтра - кровоточащая рана. Он
не знает простейших вещей (ждет, например, немыслимой выгоды от издания
своих проповедей), зато в труднейших разбирается превосходно (например, в
нравственной проблематике). Он делает "философские замечания о том, как
неразумно горячиться в спорах", - и тут же вступает в жаркие прения с
незнакомцем. Импульсивный, с открытым сердцем, неожиданный, он сродни
комическим характерам Стерна (дядя Тоби) или, скажем, Скотта (Джонатан
Олдбок). Еще он многими чертами предвосхищает босуэлловского Сэмюэла
Джонсона. В описываемое время доктор Джонсон еще живет и здравствует
(собственно говоря, он моложе Филдинга на два года), и Адамс напоминает
Джонсона преклонных лет, каким его увековечил Босуэлл. Этот Джонсон
декламирует "Макбета" на вересковом лугу в Шотландии, бранится на Темзе с
барочником и готов полуночничать с молодыми друзьями, нагрянувшими из
Оксфорда. В характере Адамса есть непосредственность, с которой странным
образом согласуются священническое облачение и истовая приверженность
классической литературе. Как и Джонсон, он тем более полно живет сегодняшним
днем, что наполовину обретается во вчерашнем. Его рубище облагораживает
роман, простецкое обращение компрометирует лощеные манеры августинцев,
попавших на его страницы. Образ Адамса знаменовал переход Филдинга от очень
хорошей литературы - к великой.
Но жизнь не смилостивилась по этому случаю: через три недели после
публикации "Джозефа Эндрюса" у Филдингов умерла пятилетняя дочь Шарлотта. Ее
похоронили 9 марта при церкви святого Мартина-на-полях. Похороны обошлись в
5 фунтов 18 шиллингов, то есть были не из бедных - четыре могильщика несли
маленький гроб. Шарлотта, вспоминал потом Филдинг, только тем и утешалась,
что дочери уже не грозило пережить в будущем такую же потерю. Смерть
"прелестнейшего существа" глубоко потрясла их обоих. Все эти сведения я
почерпнул в кладбищенской книге, оттуда же узнал, что на кладбище процессия
тронулась со Спрингс-Гарденз (ныне это угол Трафальгарской площади, где
высится арка Адмиралтейства). Там, по всей видимости, Филдинги и жили с
осени 1741 года, хотя утверждать трудно, поскольку в списках
квартиросъемщиков имени Генри Филдинга нет.
Со дня публикации романа минуло три месяца, когда Филдинг вдруг
переступил порог театра: в "Друри-Лейн" пошла его одноактная балладная опера
"Мисс Люси в столице", продолжение фарса семилетней давности "Урок отцу". Мы
не знаем, когда была написана пьеса и почему именно теперь Филдинг разрешил
ее постановку. Более или менее достоверно, что написана она в соавторстве с
Дэвидом Гарриком. Томас Арн сочинил музыку, превосходный тенор Джон Берд и
неувядаемая Китти Клайв взяли вокальные партии, в комедийной роли выступил
Чарлз Маклин. Без скандала, разумеется, не обошлось: в лорде Бобле усмотрели
пасквиль на распутного пэра (называлось имя лорда Мидлсекса), и
распоряжением лорда-камергера (либо специального цензора) 22 мая пьеса была
снята. Лишь осенью, после благоразумных исправлений, постановку возобновили.
Гаррик играл в "Друри-Лейн" всего второй сезон, до этого стяжав огромный
успех на Гудменз-Филдз в "Ричарде III". Он нашел общий язык с Филдингом, и
бесконечно жаль, что они поздно встретились. Их содружество могло вписать не
одну славную страницу в историю нашего театра. Пока же их не обескуражила
незадача с "Мисс Люси в столице": Филдинг перекроил для "Друри-Лейн" свою
старую пятиактную комедию "День свадьбы". Она увидела свет рампы в феврале
1743 года. Состав был превосходный: сам Гаррик, Маклин, прелестная ирландка
Пег Уоффингтон - а спектакль не получился. Пьеса шла шесть вечеров,
авторский гонорар составил незначительную сумму - 50 фунтов. Сохранилось
свидетельство, что на шестом представлении присутствовало ровным счетом пять
дам. Это была последняя постановка его пьесы, которую он видел при жизни.
Были и другие литературные работы - например, памфлет в защиту
восьмидесятилетней герцогини Мальборо, вдовы великого полководца. Годы
отнюдь не умерили ее пыла, и если она не развязывала газетных баталий, то
непременно с кем-нибудь судилась (случалось, что со своими же дальними
родственниками). На ее счету были самые неожиданные победы: на склоне лет с
ней завел игривую переписку Поп, Колли Сиббер обожал ее целые полстолетия.
Похоже, Филдинг искренне вступился за нее, хотя остается под вопросом,
насколько хорошо он знал герцогиню. За памфлет Эндрю Миллар заплатил ему 5
гиней (авторское право за "Мисс Люси в столице" принесло ему вдвое больше);
остается надеяться, что герцогиня расплатилась с ним щедрее: известно, что
ее поразительная скупость не распространялась на ее почитателей*.
Вроде бы тронулся с места и давно задуманный перевод комедий
Аристофана: в мае 1742 года вышел "Плутос, бог богатства". Однако
продолжения не последовало, и даже этот единственный том был едва замечен. И
в этой работе у Филдинга был соавтор - дорсетский священник Уильям Янг.
Давно и, может быть, справедливо Янг называется прототипом пастора Адамса,
хотя лично я далеко не считаю, что писателю непременно нужен "прототип",
когда он творит художественный образ. Что касается перевода, то, очевидно,
соавторы как-то разделили свои обязанности. Большинство биографов полагает,
что Янг перевел "трудные" места, по которым Филдинг потом прошелся рукою
мастера. Это не очень вяжется с моим, например, представлением о Филдинге:
если он брался за дело, то отдавался ему целиком. Кстати, покорпеть над
текстом он тоже любил. Но поскольку точными свидетельствами на этот счет мы
не располагаем, то нечего и гадать попусту.
Филдингу тридцать пять лет, позади трудный путь становления. Он овладел
профессией юриста, и не беда, что на этом поприще его успехи пока скромны:
после пятилетнего перерыва он вернулся к художественному творчеству, правда,
в другом роде, чем прежде. Он был исполнен решимости добиться признания в
новом деле.
В июне 1742 года он выразил намерение издать по подписке трехтомник
своих сочинений. "Опубликованию этих томов, - говорилось в газетном
сообщении, - помешали нездоровье автора минувшей зимой и череда событий,
печальнее которых едва ли что есть на свете". Теперь, похоже, для
трехтомника не было помех. Может, наконец, жизнь налаживалась?
Глава V
ВЗЛЕТЫ И ПАДЕНИЯ (1743-1748)
1
Важною вехой в жизни Филдинга стала публикация в апреле 1743 года его
"Собрания разных сочинений". Задумано было это "Собрание" как предприятие
литературное, но в то же время и коммерческое. В отношении первого три
томика представляли собой, как сказал бы Норман Мейлер, "рекламную
самоподачу". Что же касается второго, то это была попытка Филдинга подвести
под свои непостоянные доходы более прочную основу.
Адвокатская практика на поверку оказалась не слишком прибыльной -
отсюда отчаянные попытки состряпать пьесу для Гаррика. В 1741 году умер
старый генерал Филдинг; я называю его "старым", потому что одной жизни этого
ненасытного эпикурейца могло хватить на несколько человек; ему было немногим
за шестьдесят, но воображение рисует тучного мужчину с испитым лицом.
Тяжелее перенес Филдинг смерть старшей дочери, Шарлотты, - она, как мы уже
знаем, скончалась незадолго до своего шестого дня рождения. Причиной смерти
почти наверняка была свирепствовавшая в ту зиму эпидемия гриппа; способность
противостоять болезни - в первую очередь детей - была подорвана погодными
неурядицами в течение двух лет кряду. В страшную зиму 1740 года бедняки
умирали от холода на улицах Лондона; половина поголовья овец в стране
погибла от длительных морозов, а цены на продукты невообразимо подскочили.
Ярмарочные балаганы на льду замерзшей Темзы мало кого радовали. За студеной
зимой, словно в насмешку, последовало испепеляюще жаркое лето 1741-го. В
Лондоне в ту пору было больше похорон, чем крестин, в 1740 году это
соотношение составляло 9 к 5, а среди детей смертность была еще выше.
Счастье, что хотя бы какой-то части бездомных детей жилось чуть легче в
"Приюте для найденышей", королевская хартия на его создание была выдана в
1739 году, а открылся он в начале следующего десятилетия. Крупную поддержку
этому начинанию оказал Хогарт; немало сделал и Гендель - он даже завещал
приюту партитуру "Мессии". Другим щедрым благотворителем был Ральф Аллен, но
самое главное, что совет попечителей возглавил герцог Бедфордский (он и
Аллен были основными покровителями Филдинга в последний период его жизни).
"Боец" отозвался с похвалой о приюте - и, право же, от автора "Найденыша"
(как вначале назывался роман о Томе Джонсе) можно было ожидать большей
активности в этом деле*.
Филдинга начала мучить подагра, предвестник последующего ухудшения
здоровья. В предисловии к "Собранию разных сочинений" он так описывает свое
состояние в эту пору:
"Прошлою зимою я слег с приступом подагры, на одной кровати лежало при
смерти мое любимое дитя, на другой - в едва ли лучшем состоянии находилась
моя жена, этим бедам сопутствовали другие злоключения, служившие как нельзя
более подходящим фоном к описываемым событиям..." Филдинг имеет здесь в виду
визиты судебных исполнителей и других докучливых господ. Эта картина
заставляет вспомнить гравюру Хогарта "Бедствующий поэт", увидевшую свет
семью годами ранее и выпущенную повторно, с некоторыми изменениями, в
1740-м. Кроме двух дочек (несчастной Шарлотты и ее сестры Харриет), в семье
в скором времени должен был прибавиться еще один ребенок - мальчик, в честь
отца названный Генри. Он дожил до восьмилетнего возраста, но о его
существовании биографы Филдинга узнали лишь совсем недавно.
Понятно, что супругам с трудом удавалось сводить концы с концами. В
трудную минуту Филдинг взял в долг внушительную сумму - 200 фунтов
стерлингов, - и теперь заимодавец обратился в суд, требуя расплатиться с
ним. Седьмого июня 1742 года Филдинга приговорили к уплате долга, а также к